1

Апрель 1803

Едва ли найдется место более тихое и уютное, чем кухня английского помещичьего дома, после того как слуги вечером разойдутся по своим углам. Жизлен сидела одна в темноте, положив маленькие, но сильные руки на колени и глядя на огонь в очаге. Громоздкий стул подчеркивал хрупкость ее фигуры, но слуги, работавшие в кухне, не решались посоветовать ей заменить его другим. Желания личной поварихи-француженки леди Элин Фицуотер были превыше всего. То, что поварихой была женщина, обстоятельство совершенно неслыханное — не имело значения, как и то, что она была в более дружеских, чем принято, отношениях со своей хозяйкой и соблюдала дистанцию с теми, кто жил в людской. Слуги в Энсли-Холле уважали порядок не меньше, чем Писание, а Жизлен располагала здесь абсолютной властью.

Не имеет значения, что они не знают ее фамилии, — все здесь называли ее Мамзель, держапри себе соображения о том, откуда она родом. Не имеет значения, что ей скорее всего не больше тридцати, а выглядит она и того моложе, со своей хрупкой, по-мальчишечьи прямой фигурой, огромными с поволокой глазами и пышной копной каштановых волос, подчеркивающих тонкость черт, которые, говоря о другой женщине, вполне можно было бы назвать ангельскими.

Едва ли кому-то пришло бы в голову назвать Мамзель ангелом. Ее подвижный рот лишь изредка трогала едва заметная улыбка, а в глубине темных глаз таилась трагедия, о которой слуги могли только догадываться. То немногое — и тепло, и привязанность, которые она еще сохранила в душе, целиком принадлежали крохотному черному щенку, безмятежно спавшему у ее ног возле огромного стула.

Жизлен представляла себе, что о ней думают окружающие, и ее это устраивало. Да, слуги относились к ней недоверчиво, настороженно и ревниво, но они не желали ей зла, и этого было достаточно. Она сидела, откинувшись на спинку стула, но напряжение не проходило. Последний год принес ей покой, на который она уже не надеялась.

Англия стала для нее раем, а кухня в Энсли-Холле надежной крепостью, где все подчинялось порядку и было заранее предопределено, — соусы никогда не сворачивались, мясо не подгорало, людей не подвергали пыткам, не убивали, и не…

Жизлен покачала головой, вслушиваясь в окружавшую ее тишину. Лишь бы судьба не перестала быть милосердной. Она без сомнения заслужила обретенный в муках покой. И все же, много лет она жаждала только одного, одного единственного — не счастья, не любви и не покоя и дружбы. Она жаждала мести. Так к чему сожалеть, коли судьба не оставила неуслышанными ее мольбы?

Энсли-Холл насчитывал двадцать семь спален, шесть отличных по размерам и назначению гостиных, четыре столовые, три кабинета, двенадцать туалетных комнат со всеми удобствами и кухню. В одной из этих двадцати семи спален лежал сейчас человек, которого Жизлен поклялась убить.

Узнать, где он спит и пробраться к нему, прихватив один из ножей для разделки мяса, совсем не сложно. Она привыкла разделывать бараньи и говяжьи окорока — ее тонкие руки приноровились к этому занятию. Конечно, живой, дышащий полной грудью мужчина, не совсем то же самое, но, если перерезать ему глотку — ее заветная мечта осуществится.

Она не стала болтать со слугами, не присоединилась к ним, когда они играли в карты, флиртуя друг с другом и сплетничая о человеке, который находился сейчас наверху. Пожалуй, после того как знатные хозяева покинули Энсли-Холл и во всем доме не осталось никого, кроме непрошеного гостя, ей будет непросто обойти все помещения, разыскивая его. К тому же не исключено, что он узнает ее, даже спустя столько лет. Конечно, последнее маловероятно. Скорее всего он сохранил в памяти лишь мимолетное воспоминание. Растоптанные жизни едва ли много значат для ее врага, и она — лишь одна из многих в длинном списке его жертв.

Интересно, что подумает Элин, услышав подобную новость, — ее неотесанного двоюродного брата зарезали в ее доме, и не кто-нибудь, а ее повариха. «Некрасиво», — решила Жизлен, брезгливо поморщившись. Хорошо бы выяснить, сколько он намерен тут оставаться. Ей необходимо время, чтобы придумать что-нибудь более подходящее.

Леди Элин Фицуотер покинула Энсли-Холл в тот день, когда он приехал, подчиняясь странным условностям, которые так много значат для англичан. Даже покровительство ее глуховатой компаньонки мисс Биннерстон не позволяло ей оставаться в таком огромном доме, как Энсли-Холл, с неженатым мужчиной, состоящем с ней лишь в отдаленном родстве. Тем более с человеком, имеющим столь ужасную репутацию, как Николас Блэкторн. Итак, Элин, ропща, собралась в дорогу, а Жизлен была готова сопровождать ее, но лишь пока не услышала имени этого человека.

— Будь он проклят, этот мой братец, — негодовала Элин, и ее ласковые голубые глаза стали сердитыми. Она очень любила крепкие выражения и употребляла их при каждом удобном случае, но в ее нежных устах грубые слова звучали нелепо. Она даже пыталась заставить Жизлен обучить ее вульгарному французскому, но та упорно отказывалась.

— Почему ты проклинаешь его? — спросила Жизлен, чувствуя, что ее покою приходит конец. — Если тебе не хочется, чтобы он приезжал сюда, не лучше ли сказать ему об этом прямо.

— Он уже здесь, кроме того, незамужняя женщина в таких вопросах лишена права голоса. Хоть я и живу в Энсли-Холле, но на самом деле дом будет принадлежать моему брату Кармайклу до тех пор, пока я не выйду замуж. Если я останусь старой девой, он перейдет к его детям, если выйду замуж, — то стану здесь полноправной хозяйкой. Но я рада, что могу жить здесь с Бинни. И если цена, которую я буду вынуждена платить за пребывание здесь, ограничится необходимостью удирать, когда явится какой-нибудь наглый дальний родственник, то я охотно ее заплачу.

— Не слишком охотно, — заметила Жизлен.

— Да, не слишком, — согласилась Элин. Если бы это был не Николас Блэкторн! Он — самая темная овечка в нашем стаде, негодяй, готовый скомпрометировать любую здоровую женщину от шести до шестидесяти, которой случится оказаться в одном с ним графстве! — Низкий, бессердечный, насквозь циничный негодяй, и именно он-то и выставляет меня из моего… Ты плохо себя чувствуешь, Жизлен? — внезапно забеспокоилась она.

Жизлен поспешила сесть в кресло.

— Все в порядке, — с трудом выговорила она. — Расскажи мне поподробней о твоем братце.

— Господи, он натворил столько недостойных дел, что мне скорей всего не известна и половина. Он последний из безумных Блэкторнов, из северной ветви их рода. Он настоящее чудовище — холодный, себялюбивый, и неописуемо безнравственный. Ах, лучше бы он не был моим родственником…

— Жизлен, взяв себя в руки, постаралась поддержать разговор.

— Из-за того, что он компрометирует тебя?

— Вовсе нет! Просто он такой повеса, и так неприлично красив, что я бы наверное не сумела… нет, думаю все же сумела бы устоять. Конечно, принято говорить, что перед распутниками трудно устоять, — продолжала рассуждать Элин, — но я думаю, что жить с ними невозможно. С Николасом во всяком случае наверняка. При всей его красоте у него какие-то очень… неприятные глаза. Тебе не кажется?

— Я его никогда не видела, — еле выдавила из себя Жизлен, крепче сцепляя руки под большим белым фартуком. Элин не должна догадаться, что это ложь.

— Ну конечно, не видела. И сейчас не увидишь. Он приехал несколько часов назад пьяный в стельку, и теперь храпит в одной из спален, так, что стены трясутся. Ну а мы пока удерем, спрячемся и подождем, чтобы он убрался на континент.

— А зачем ему ехать на континент? Он ведь, кажется, староват, чтобы учиться.

— Боже, ну еще бы! Ники тысячу лет назад покончил с образованием, — беспечно болтала Элин. — Нет, я полагаю, он снова замешан в каком-нибудь непристойном скандале. В записке Кармайкла упоминалось о дуэли и чужой жене. Если его противник останется жив, то Ники сможет, если захочет, вернуться в город, если умрет — Ники придется убираться во Францию.

— Во Францию..?

— Ники вообще неравнодушен к Франции, и не скрывает этого. По крайней мере в те промежутки, когда мы не воюем друг с другом. Ну что у тебя за вид, Жилли! Я знаю, как ты чувствительна к этому вопросу, но ты не должна свирепеть каждый раз, когда кто-то просто упоминает об этой глупой стране. Клянусь, тебе никогда не придется возвращаться туда. Пускай Ники едет, возможно, именно там его и настигнет кара, которой он давно заслуживает. Там ведь до сих пор используют гильотину, правда?

Перед мысленным взором Жизлен мелькнул блеск ножа, в ушах загудел рев толпы. Она старалась преодолеть мгновенно охватившие ее слабость и страх, которым она так старалась не поддаваться.

— Да, насколько я знаю, — ответила она, от души желая, чтобы темноволосая кудрявая голова Николаса Блэкторна оказалась в окровавленной корзине.

— Мне, слава Богу, пока не приходилось иметь дела с пьяными. Не представляю, когда он теперь придет в себя. Нам лучше уехать сейчас же, а этот его странный слуга приглядит за ним.

Элин поднялась, шурша пышной желтой юбкой, и Жизлен посмотрела на нее словно издалека, вдруг подумав, что, возможно, в последний раз видит свою благодетельницу. Элин одевалась безвкусно, и совершенно не слушалась советов, которые ей время от времени давала Жизлен. Несмотря на весьма пышные формы, она была неравнодушна к одежде замысловатых фасонов. Два банта — лучше, чем один, три складочки — чем две, яркие тона предпочтительней пастельных, которые бы так пошли ее светлой, чуть розоватой коже.

Как француженка, Жизлен по праву считала своим неоспоримым правом давать советы в том, что касалось вкуса. Но старания, которые она прикладывала в течение года к тому, чтобы перевоспитать Эйлин, оказались напрасными. А теперь было поздно.

— Я не еду, — сказала она.

В нежных фарфоровых глазах Элин отразилось искреннее недоумение.

— Ну что за глупость! Конечно, едешь. Я знаю, что ты обычно отказываешься бывать со мной на званых вечерах, но тут же совсем другое дело. Мы просто спрячемся у Кармайкла в Сомерсете, пока Ники сообразит, как ему быть. Немного пожить в деревне полезно нам обоим. И потом, ты обещала научить меня готовить!

— Не сейчас, — сухо ответила по-французски Жизлен, четко выговаривая слова.

— Обе собеседницы не находили ничего странного в том, что повариха перечит своей хозяйке.

— Но в чем дело, Жилли? — не унималась Элин, — мне будет там ужасно одиноко.

— Ты будешь с Винни.

— Винни — дура. Ну зачем тебе оставаться здесь? Ники скорее всего все время пропьянствует, и ты будешь зря готовить.

Глаза Элин наполнились слезами.

— Ты обещала мне, когда я согласилась поехать с тобой сюда, что примешь мои условия, — мягко напомнила Жизлен. — Я ведь говорила тебе, что не смогу стать твоей подругой, наперсницей, сестрой. Я приняла твое предложение приехать в Англию, чтобы быть служанкой, иначе я бы не согласилась.

— Но Жилли…

— Я остаюсь здесь, на кухне, на своем месте, — сказала она, вставая и беря нежные руки Элин в свои, маленькие, но более сильные. — Уверена, я смогу принести пользу Николасу Блэкторну.

Несмотря на свою чувствительность, леди Элин была далеко не глупа. На этот раз она заговорила вкрадчиво:

— Может, все же объяснишь, что с тобой?

Жизлен не стала притворяться, что не понимает ее.

— Только не сейчас, — ответила она решительно.

Прошло не больше восьми часов с тех пор, как уехала Элин. В Энсли-Холле продолжалась обычная жизнь, несмотря на отсутствие хозяйки. Дворецкий Уилкинс и экономка миссис Рафферти, повелители слуг, не допускали беспорядка. С Жизленони оба вскоре после ее появления заключили перемирие, распознав в ней непобедимого противника.

Поданная Николасу Блэкторну еда осталась нетронутой. Жизлен, взглянув на поднос, постаралась не выказать никаких чувств, но сейчас, сидя одна в просторной кухне огромного дома, она ощущала смутную досаду. И вдруг все стало ясно. Она не станет убивать Николаса Блэкторна в постели, хотя он вполне этого заслуживает. Это слишком сложно и главное, как ни обидно, но она уверена, что у нее не хватит на это духу, хотя она годами и вынашивала в себе месть.

Остается лишь надеяться, что у этого господина улучшится аппетит, когда он протрезвеет. Уж отравить-то его она точно решится, а потом посмотрит, как он будет мучиться.

До Жизлен донеслись уверенные шаги со стороны буфетной, находящейся в восточном крыле, и она замерла, охваченная страхом. Шаги показались ей незнакомыми.

Для того чтобы научиться выживать, Жизлен пришлось многому научиться. Она давно узнала, что для того, чтобы избежать опасности, надо все время быть настороже. Она могла узнать по походке любого из тридцати шести домашних и дворовых слуг Энсли-Холла и всех членов семьи Элин, которые приезжали в гости. Сейчас к ее владениям приближался чужой.

Уголек, щенок Жизлен, громко залаял, когда она, неожиданно охваченная страхом, вскочила со стула. Ее лицо и фигура были плохо видны в полумраке, и ее рука потянулась к ножу, которым она привыкла разделывать баранину.

Она до того сильно сжала деревянную рукоятку, что у нее заломило пальцы. Человек остановился возле двери, судя по его силуэту, он был ниже ростом и плотнее того, которого она когда-то знала.

Незнакомец заговорил, и она окончательно поняла, что ошиблась. Английский джентльмен не позволит себе войти в кухню. Он отправил сюда своего слугу.

— Темновато здесь, — заметил мужчина.

Жизлен тихонько положила нож, и, подойдя к столу, принялась зажигать одну за другой дешевые тростниковые свечи, которые было принято использовать в кухне. В напоминавшем пещеру помещении стало светлее. Она чувствовала, что мужчина наблюдает за ней, и хотя он не проявлял никакой враждебности, в нем ощущалась настороженность. Именно этого человека ей и предстояло обмануть, если она хочет, чтобы Николаса Блэкторна настигла кара, которой он более чем заслуживает.

Жизлен отвернулась, решив, что посетитель уже вдоволь на нее насмотрелся.

— Вы должно быть Мамзель, — произнес он.

Разговаривал он куда развязней, чем те, кто работал с ней в кухне. Он был похож на городского жителя, немолод, и напоминал скорее трактирщика, а не господского слугу.

— Да, — подтвердила Жизлен, совсем не удивившись.

— Мой хозяин проголодался.

— Проголодался? — она вспомнила о нетронутой еде на подносе. Либо он протрезвел и у него появился аппетит, либо снова принялся за спиртное и ощутил голод. Впрочем, не все ли равно, лишь бы он съел то, что она ему приготовит.

— Можете ограничиться холодной закуской. Немного мяса, сыр, и если остался — яблочный пирог. А где Элин держит бренди?

— У нее нет бренди.

— Чертовщина! — выругался он.

— У леди Элин отличный винный погреб, но, боюсь, бренди там нет.

— Но вы же используете бренди, когда готовите.

— Да.

— Пусть отнесут наверх. Нет, лучше, если вы отнесете сами. Мой хозяин не желает верить, что у леди Элин повариха — женщина.

Жизлен вдруг стало очень холодно. «Он не вспомнит меня», — убеждала она себя. — Прошло тринадцать лет с тех пор, как они виделись последний раз. Тринадцать лет назад она была маленькой, худенькой девочкой, а он — совсем молодым человеком, повесой, думающим только о развлечениях. «Нет, не вспомнит».

— Вы не поняли, — холодно сказала она, — я не горничная. 3десь их не меньше семи, и каждая почтет за честь отнести поднос вашему хозяину… мистер..?

— Зови меня просто Трактирщик, — ответил мужчина. — Мне почему-то кажется, что моему хозяину пока не до горничных, хотя насчет дальнейшего я не уверен. Ему охота глянуть на повариху леди Элин, а моя обязанность — исполнять его прихоти. А сейчас эта прихоть как раз вы, Мамзель.

Жизлен открыла рот, чтобы продолжить спор, но вдруг прикусила язык. Она разволнуется, и, возможно, вызовет подозрения, если будет упорствовать. Решив, что лучше отшутиться, она присела в реверансе.

— Слушаюсь, сэр, — сказала она, и мужчина посмотрел на нее с удивлением.

— Вы совсем не похожи на прислугу, с какой мне раньше приходилось иметь дело.

— А я и не прислуга, я повариха.

— Поварами бывают мужчины.

— Я не мужчина.

— Это я заметил, — ответил он, плотоядно покосившись на нее, и Жизлен ощутила приступ беспокойства, от которого у нее неприятно защемило внутри. То, что Николас Блэкторн нанял прислуживать себе эдакого грубияна, означает, что с годами он не стал лучше.

Жизлен принялась раскладывать по тарелкам ломтики холодного мяса и сыра, но привычные движения рук не мешали ей размышлять.

— Вы не похожи на лакеев, которые служат в Энсли-Холле.

Трактирщик расхохотался.

— Угадали. Моему хозяину плевать на то, как он выглядит, он не какой-нибудь щеголь. Ему нужен человек, на которого он может положиться, тот, кто не боится попасть в любую переделку.

— И часто он попадает в переделки? — бесстрастно поинтересовалась Жизлен. Ей, увы, не удастся спрятать кухонный нож в складках пышной юбки, если он заставит ее относить поднос. А он наверняка настоит на своем.

— Случается, — сообщил Трактирщик, расплываясь в улыбке, обнажившей пожелтевшие зубы.

— А вы, значит, помогаете ему выпутываться, — взяв тяжелое кольцо с ключами, Жизлен отперла кладовку, где держала спиртное. Она хранила там две бутылки — одну с отменным французским коньяком, и другую — с крепким простым бренди, которое использовала на кухне. Взяв последнюю, она поставила ее на поднос.

— Нет, черт побери! Он и сам не промах. Но я не люблю ударов в спину.

— Похоже, ваш господин не скучает, — заметила Жизлен, — вероятно, вы хотите, чтобы я отнесла поднос?

— Вы правы. Пошли, Мамзель, хозяин вас не съест.

Жизлен подняла поднос своими маленькими сильными руками.

— Я не вкусная, — сказала она.

Она шла за Трактирщиком по бесконечным, слабо освещенным коридорам, бесшумно ступая по коврам в своих мягких туфлях.

— Слушайте, а вы говорите по-английски не как француженка, — неожиданно сказал он, останавливаясь возле двери изящной дамской гостиной.

Жизлен похолодела. Лишь сверхъестественная сила воли помогла ей удерживать поднос, чтобы он не дрожал у нее в руках. Она искоса взглянула на хитрое, остроносое, как у хорька, лицо Трактирщика, на его испорченные зубы, и, не стесняясь в выражениях, сказала все, что она о нем думает. На сочном вульгарном французском, который выучила в парижских трущобах.

Теперь Трактирщик посмотрел на нее с уважением.

— А-а, вот это по-французски. Очень непонятный язык

Он открыл дверь, и Жизлен с ужасом поняла, что Николас Блэкторн, будто нарочно занял любимую комнату Элин. У нее не было выбора. Бросившись бежать, она бы лишь привлекла к себе внимание, а это было опасно. Придется ей опустить голову, держать язык за зубами и надеяться, что он ее не вспомнит.

Мгновение ей казалось, что гостиная пуста. Освещенная только неярким пламенем очага, комната, несмотря на обитые розовым шелком стены, выглядела мрачной.

— Ты должен выучить французский, Трак, — вдруг произнес чей-то голос. — Тогда то, что она сказала, произвело бы на тебя еще большее впечатление. Она назвала тебя сыном похотливой обезьяны, лишенным признаков, отличающих мужчину, и посоветовала впредь питаться ослиным дерьмом.

Жизлен выпустила из рук поднос.

К счастью, Трактирщик, твердо уверенный, что только ему принадлежит право прислуживать хозяину, успел подхватить его, и поднос не упал на пол. Она осталась стоять в двери, и он обошел ее, неодобрительно ворча.

Он расположился на розовой расшитой кушетке леди Элин. Пыльные черные сапоги с налипшими комьями грязи успели испачкать тонкую материю, и судя по всему, он совершенно не собирался их снять. Ноги у него были очень длинными, впрочем, это она как раз помнила. Он был очень высок, когда ему было двадцать два, а с возрастом мужчины не становятся ниже ростом.

Лицо Жизлен осталось бесстрастным, хотя сковавший ее страх заставил ее бедное мужественное сердце замереть. Приказав себе быть храброй, она сделала шаг вперед, к свету, и позволила ему себя оглядеть.

Она не хотела смотреть на него. Сложив перед собой руки, она глядела в огонь, чувствуя как его глаза скользят по ее стройной фигуре. Только бы он не заметил легкой дрожи, с которой ей не удается справиться. Только бы не разглядел вызова в гордом развороте плеч, не распознал смертельной ненависти, охватившей ее душу.

— Я бы не сказал, что она бриллиант чистой воды, а Трак? — не без досады произнес он.

— Да, сэр, — согласился Трактирщик, колдуя над подносом с едой. — А я и не поверил, когда услыхал, что она какая-то там особенная. Тут есть одна горничная, Бетси, вот это я понимаю, лакомый кусочек.

— Нет, это как раз не интересно, — задумчиво произнес он, — все же в этой девушке что-то есть, присмотрись повнимательней.

Жизлен, стиснув зубы, слушала, как двое мужчин обсуждают ее.

— Ей-богу не знаю, сэр. Не в моем она вкусе. Я люблю, когда у них побольше мяса на костях. Чтобы согреться в холодную ночь, ну и все прочее.

— Вообще-то я тоже, — согласился Блэкторн, и по звуку его голоса она поняла, что он поднимается со своего располагающего к неге ложа. Поднимается и приближается к ней. — Но в этой определенно что-то есть…

Он дотронулся до нее. Взял ее своей крупной холеной рукой за подбородок, и повернул лицом к себе. А потом опустил руку, удивленно усмехнувшись.

— Откуда такал злость, Мамзель, — мягко сказал он по-французски, — такал ненависть. Вы меня удивляете.

Она не станет говорить с ним по-французски, не станет смотреть на него, не станет дышать одним с ним воздухом. Если он еще раз до нее дотронется, она возьмет нож с подноса и вонзит ему в сердце.

— Я могу идти, сэр? — спросила Жизлен тихо, так и не поднимал глаз.

— Ну, конечно. Не стану же я в самом деле спать с разъяренной женщиной. Во всяком случае сегодня.

Последние слова поразили ее настолько, что она не удержавшись, взглянула на него, от ужаса приоткрыв рот. В его глазах промелькнуло любопытство, мимолетное, но еще более опасное, чем прикосновение.

— Месье ошибается. Я повариха, — произнесла она, — а не шлюха.

Не дождавшись ответа и разрешения уйти, она повернулась на каблуках, и, покинув гостиную, закрыла за собой дверь. Возвращение в кухню показалось ей очень долгим, она шла медленно, тихо, борясь с желанием побежать, как будто от этого зависела ее жизнь.

«Я не шлюха», — сказала она человеку, из-за которого была вынуждена собой торговать. Теперь она точно знала, что для него завтрашний день не наступит.

2

Леди Элин Фицуотер была огорчена. Ей очень не хотелось уезжать без Жилли, но еще в самом начале, едва познакомившись со своей поварихой и подругой, она усвоила, что француженки самые упрямые существа на свете. 3а год, прошедший со времени их встречи при весьма необычных обстоятельствах, у них не раз возникали разногласия и, несомненно, возникнут еще. И леди Элин Фицуотер, особа не первой молодости, полагающая себя отнюдь неглупой, неизменно уступала, как уступила и сейчас, а значит, ей оставалось только удрать. Дело не в том, что она опасалась Николаса Блэкторна. К счастью, она не относилась к тому типу женщин, который привлекал Ники. Едва ли он стал бы делать ей непристойные предложения, похлопывать по плечу, или пытаться нанести оскорбление, которое совсем не трудно нанести привлекательной женщине ее возраста.

Увы, с точки зрения света это было не так. Если бы она осталась под собственной крышей, ее бы сочли падшей женщиной. Ее братец, Кармайкл, был бы вынужден вмешаться, и не успев оглянуться, она бы оказалась замужем за кем-нибудь столь же неподходящим для нее, как и Николас Блэкторн.

Нет, конечно, и у него есть свои достоинства. Он чертовски хорош собой, и она вынуждена это признать. К тому же Ники просто плюет на светские условности, — еще одно весьма привлекательное обстоятельство. Она уже сыта по горло этими дурацкими правилами, которые вынуждают ее бежать из собственного дома. Она бы с радостью своими руками задушила всех болтунов и сплетников.

И все же у Николаса Блэкторна был слишком беспокойный характер. Бесконечные скандалы и долги делали его весьма неподходящим кандидатом в мужья. И вот ему уже тридцать шесть, и что же он делает, вместо того чтобы остепениться и обзавестись наследниками? Удирает, подравшись на очередной дуэли! Если он убил противника, что вполне вероятно, значит, ему придется снова скрываться на континенте, и кто знает, как долго все это продлится.

«Нет, конечно, отсутствующий муж — это даже приятно», — размышляла Элин, но, пожалуй, ей было бы трудно провести с Николасом под одной крышей даже один день.

Никто бы особо не огорчился, если бы Джейсон Харгроув отдал Богу душу. Она видела его лишь однажды, и он ей не понравился. Скользкий тип, из тех, что любят подойти к женщине слишком близко, распустить руки, и к тому же, по словам Кармайкла, он жульничал в картах.

Ничего удивительного, что его жена проявила благосклонность к кому-то более привлекательному. К несчастью, как говорят, Харгроув поймал Ники. Дуэли избежать было нельзя, но зачем Ники понадобилось его убивать! Теперь, пока Харгроув не выздоровеет или не умрет, Ники остается лишь сидеть в деревне, подальше от агентов с Боу-стрит. Если бы это была его первая дуэль, все было бы еще куда ни шло. Увы, она была восьмая по счету и, если судьба не будет к нему благосклонна, на его совести будет вторая смерть. В этом случае никакие семейные связи не помогут ему уйти от ответа за содеянное.

Элин ему тоже об этом сказала. Отругала за дурные манеры, безрассудство, не скрыла и недовольства из-за того, что ей приходится уезжать из собственного дома.

Ники, приоткрыв один глаз, посмотрел на нее с дивана, и, не меняя ленивой позы, произнес:

— Прежде ты не была такой назойливой, Элин.

— 3ачем тебе понадобилось смертельно ранить его, Ники, — сказала она резко. — В конце концов виноват был ты. Не лучше ли было убраться подобру-поздорову.

— И заплатить головой? Я не сумасшедший.

— Вообще-то он так и поступил, — неожиданно вступил в разговор Трактирщик.

Элин от удивления чуть не подпрыгнула. Она никак не могла привыкнуть к тому, что лакей Ники держится с ним на равных, и встревает в любой разговор. Правда, она и сама пыталась установить подобные отношения с Жизлен, но Жилли упорно возводила стену, которую Элип пробовала разрушить.

— Что ты хочешь сказать? — спросила она с досадой.

— Он хочет сказать, что я-то как раз убрался, — пробормотал Николас. — Меня то и дело тянет на благородные поступки, но Джейсон Харгроув оказался несговорчивым, и не пожелал принять извинения. Если бы я не увернулся, мы бы сейчас с тобой не беседовали.

— Ты что-то странное говоришь. Разве затевая дуэль, вы не предполагаете друг друга убить?

— Не обязательно. Я как раз полагал, что Харгроув удовлетворится извинением, или хотя бы согласится драться до первой крови. Он же вместо этого захотел меня убить.

— Убить тебя? — переспросила Элин, ничего не понимая.

— Первый раз Харгроув промахнулся, — объяснил Трактирщик, — Блэкторн наклонился и повернулся спиной, считая, что честь удовлетворена ну и все прочее. И тогда Харгроув выстрелил еще раз.

— В спину? — ужаснулась Элин.

— В спину, — подтвердил Николас. — Мало того, у него в кармане пальто оказался второй пистолет, и он полез за ним. Так что мне просто дважды повезло, что он оказался неумелым стрелком. В общем, у меня не оказалось выбора. Не мог же я надеяться на одно везенье.

— И тогда ты убил его.

— Будет видно. До меня дошли слухи, что он с редким упорством цепляется за жизнь. Разве ты не знаешь, что только хорошие люди умирают молодыми?

— Видимо, этим объясняется то обстоятельство, что ты дотянул до столь зрелых лет, — не удержавшись заметила Элин. — Ей-Богу, не знаю, как мне ко всему этому отнестись.

— Тебе, по-моему, пора перестать быть такой добропорядочной. — Николас всматривался в нее с неожиданным интересом, показавшимся Элин опасным.

— Может, плюнешь на предрассудки и останешься здесь? Ты не узнаешь жизни, если так и не позволишь себе раз-другой что-нибудь испробовать.

— И не рассчитывай, — тон Элин стал резким, — мы знаем друг друга почти с пеленок, так неужели ты не понимаешь, что мы не подходим друг другу?

Николас не стал притворяться, что не понял ее.

— Я же не предлагаю тебе руку и сердце, Элин. В мои планы вообще не входит надеть на себя кандалы. Но из этого отнюдь не следует, что я не могу дать тебе возможность познать некоторые… плотские удовольствия.

— Охлади-ка свой пыл, — ответила она, довольная тем, что не. растерялась. Она ни на миг не поддалась соблазну, хотя, возможно, в глубине души и сожалела об этом.

— Дело вовсе не в Кармайкле. Я сама хочу, чтобы ты уехал как можно скорее. А пока я бы попросила тебя не доставлять неприятностей моим слугам, не донимать моего дворецкого — он слишком стар для твоих штучек, и не охотиться за горничными — тебе будет трудно их отыскать. И еще, не вздумай приставать к моей поварихе! Последнее было сказано с особым нажимом, и едва, выговорив эти слова, она уже знала, что совершила ошибку.

— К знаменитой поварихе? — Николас Блэкторн вдруг показался ей куда более трезвым, чем минуту назад. — А я думал, она поедет с тобой.

— Она отказывается. Держись от нее подальше, Ники, или…

— Все повара, с которыми мне приходилось до сих пор встречаться, бывали созданиями необъятных размеров, ходячим подтверждением своего искусства. Не думаю, чтобы сейчас меня потянуло на тучных женщин.

— К ней это никак… — у Элин хватило ума не продолжать, — смотри не передумай, — сказала она вместо этого.

Но даже пьяный Николас Блэкторн был куда сообразительней, чем она думала.

— 3начит, твоя повариха не груда мяса?, — голос его стал опасно вкрадчив.

— Оставь ее в покое, Ники, сделай одолжение. Можешь ты хоть раз в жизни проявить благоразумие?

Ее испугало неожиданно изменившееся выражение его лица. Внезапная холодность сразу лишила его обаяния и привлекательности.

— Я никогда не веду себя благоразумно, Элин, это моя особенность.

— Ники…

— Может, ты хочешь, чтобы я перечислил тебе свои грехи? Может, твоя, всеми признанная добродетель, позволит тебе их отпустить мне? Хочешь я расскажу тебе о служанке из таверны, которая утопилась, узнав, что она от меня беременна, о моей матери, которая предпочла уйти из жизни после смерти моего старшего брата, потому что знала, что больше ей не для чего жить? Или о семье де Лориньи, которую отправили на гильотину, так как я отказался им помочь? Тебе известно, что у нас в роду безумие и жестокость передаются по наследству. Еще я могу тебе рассказать о мальчике, которого убил на дуэли десять лет назад. Обычном мальчике, совсем невинном, который просто-напросто совершил жесточайшую ошибку, проиграв мне свое состояние, и затем обвинив меня в обмане. Он был совсем зеленый, почти ребенок, а я был слишком пьян, когда лишил его жизни, чтобы это заметить. Что еще ты хочешь услышать?

— Хватит, Ники, — взмолилась Элин. Взгляд Николаса стал задумчивым, и он вдруг показался ей более молодым и волнующе привлекательным.

— Пожалуйста, не думай, что тебе удастся излечить меня от пороков, — продолжал он как ни в чем не бывало. — Другие женщины уже совершали подобную ошибку, и потом пострадали. Беги, Элин. Прикажи своей поварихе не выходить из кухни, горничным прятаться в своих каморках, пусть отцы ненадежней запрут дочерей. Сюда явился ниспровергатель добродетелей, и всем грозит опасность.

— Ну что за чепуха, Ники, — мягко сказала Элин. Он поднял на нее глаза, и она поняла, что ошиблась, жестокость таилась в их бездонной глубине.

— Это ты говоришь чепуху, Элин. Беги. Уезжай отсюда.

Она послушалась. Сбежала, не позаботившись о том, чтобы передать остальным предупреждения Ники. Что касается Жизлен, то это все равно было бы бесполезно. Жизлен никогда не слушает предостережений и советов, тем более, если они исходят из уст Элин. Просто удивительно, что они остаются подругами.

Правда она сама держится в стороне от той жизни, что идет наверху, и избегает мужчин. Она позволила хозяйке стать ее подругой, но лишь на своих условиях.

Если в Энсли-Холле появлялись посторонние, Жилли оставалась в кухне, если же кроме глуховатой Бинни в доме никого не было, то она присоединялась к Элин. Но почему же ее не оставляет дурное предчувствие, что оставить Жилли в Энсли-Холле равносильно тому, чтобы обречь ее на гибель. Это, конечно, было странно. Из всех жен-щин, которых когда-либо знала Элин, ни одна не могла лучше сама за себя постоять, чем Жизлен. У нее была своя тайна, и Элин это было известно. Страшная, темная тайна, которая часто заставляла туманиться ее взор, и делала усмешку недоброй. Это было то, чем она не делилась ни с кем, даже с подругой, которая могла бы облегчить ее ношу.

Но эта же тайна поможет ей защититься от всех Николасов Блэкторнов в мире. Жизлен пришлось однажды побывать в аду, и она выстояла. Она сумеет стереть в порошок любого, кто попытается причинить ей зло.

Надо сказать, что была и еще одна причина, которая сыграла свою роль в вынужденном отъезде Элин в поместье ее брата Кармайкла в Сомерсете.

Элин, конечно, искренне любила свою невестку Лиззи, она обожала племянников, но, главное, ближайший друг Кармайкла, Тони всегда мог нанести неожиданный визит ее брату.

Элин буквально млела от удовольствия — трудно подобрать другое слово — когда являлся достопочтенный сэр Энтони Уилтон-Грининг. Слава Богу, он был слишком ленив, чтобы это заметить, а, возможно, если и замечал, то доброта удерживала его от того, чтобы над нею посмеяться. Она ходила за ним хвостом будучи восторженной девчонкой, когда он приехал из университета к ним домой с ее старшим братом. Спустя пять лет, она прожужжала ему все уши, когда до безумия увлеклась лошадьми, а Тони слыл первейшим знатоком в этом вопросе. И еще она пережила период сумасшедшей юношеской влюбленности, когда ей исполнилось семнадцать, и он танцевал с ней на первом балу.

Потом целых два года их отношения были натянутыми. Тони был не виноват, он-то умел найти подход к самым строптивым женщинам, и всегда знал как исправить их настроение. Но Элин начинала краснеть и заикаться, едва завидев его, и это приводило ее в такое замешательство, что она предпочитала совсем не встречаться с ним. Она наблюдала за Тони в окно, когда он приезжал к Кармайклу. Она высматривала его во все глаза в переполненных бальных залах, но изо всех сил старалась не попадаться ему навстречу. А по ночам, оставшись одна в своей спальне, она начинала мечтать о нем, и это были восхитительные и невероятные грезы, заставлявшие ее краснеть и заикаться днем еще пуще. В этих весьма раскованных мечтах он любил ее с истинной мужской страстью, в которой не было и следа его добродушной лени.

Элин, конечно, переросла все это, когда кончился переходный возраст, как бывает обычно даже с самыми застенчивыми. Тони ей помог сам, хотя она так и не узнала, догадался ли он о том сокровенном, что она таила в душе, но он продолжал обращаться с ней с прежней братской нежностью, добродушно подразнивал, и она постепенно обрела уверенность в себе. В день, когда была оглашена его помолвка с блистательной мисс Стэнли, Элин решила перерезать себе вены. Еще через день она убедила себя, что находится на верном пути к исцелению.

Но дружбу они сохранили. Элин могла сказать Тони то, о чем не решалась поведать даже брату. С ним ей не надо было беспокоиться о соблюдении правил приличия, кокетничать или бояться показаться глупой. Тони никогда, никогда в жизни не понадобится женщина, такая, как она. Тем более что на протяжении последних пятнадцати лет ни одна мечтающая выйти замуж богатая и красивая невеста не упустила случая повеситься ему на шею. Теперь Элин могла вести себя с ним совершенно свободно, не думая о том, что будут говорить о них окружающие. Она, можно сказать, была ему почти что сестрой, а все остальное мало ее беспокоило.

Ей так и не удалось узнать, что заставило мисс Стэнли отказаться от своих намерений. Какие соображения могли заставить женщину отвергнуть Тони, было выше понимания Элин. Но Тони лишь пожимал плечи, сиял своей завораживающей улыбкой, и отвечал, что они с мисс Стэнли все равно не могли бы друг другу подойти.

— Но почему? — набравшись храбрости, решилась попытать его Элин, с беспардонностью девятнадцатилетней девчонки, недавно оправившейся от безнадежной влюбленности в него.

К счастью поблизости не оказалось никого, кто мог бы наказать ее за подобную смелость.

— Потому что, моя милая Элин, она сказала мне, что я не достаточно сильно ее люблю, и, выбирая между нею и моими лошадьми, всегда останавливаюсь на последних. А поскольку она была совершенно права, то мне в общем-то трудно было ей возразить. Плохи мои дела, Элин. Думаю, придется мне ждать, пока ты повзрослеешь и согласишься выйти за меня.

Она рассмеялась, совсем не ощущая отголосков прошедшей боли.

— Я и так достаточно взрослая, чтобы выйти замуж, Тони. Но только не за тебя.

— Можно узнать почему? — спросил он лениво растягивая слова, и в его холодных серых глазах промелькнула насмешка.

— Потому что, — ответила она, — если бы мне пришлось выбирать между моими лошадьми и тобой, я бы остановила свой выбор на последних.

Тони расхохотался, а она не чувствовала никаких угрызений совести, хотя явно солгала. Но в главном Элин не лукавила — она и вправду не собиралась выйти за Тони замуж, просто потому, что он никогда ей этого всерьез не предлагал.

Когда Элин приехала в Медоулэндз, на душе у нее по-прежнему было неспокойно, и только известие, что Тони неожиданно надумал заглянуть туда, помогло ей отвлечься. Она не видела его с самого Рождества и очень соскучилась. Она всегда скучала по нему, ей очень его не хватало, но рассудок подсказывал ей, что она не должна слишком часто его видеть… Если она себе это позволит, то не сможет обходиться без него, подобно тому, как мужчины не могут обойтись без карт и рома. Привыкнув, что он рядом, она может не захотеть оставаться одна. Вот потому она разрешала себе наслаждаться его компанией изредка, просто для того, чтобы немного приободриться.

Сегодня Элин нуждалась в том, чтобы ее развеселили. Сколько ни убеждала она себя, что в Энсли-Холле все будет в порядке, что Жилли сумеет за себя постоять, ее все же не оставляли самые дурные предчувствия. Что-нибудь неприятное непременно произойдет, и их мирной и приятной жизни наступит конец.

— Вот так переполох, — прокудахтала миссис Рафферти, умещая свое грузное тело на маленькой кухонной табуретке. В другое время и в другом месте Жизлен, пожалуй, удивилась бы, как выдерживает табуретка подобный натиск. Но только не сегодня.

— Да уж, — поддакнул Уилкинс, старший дворецкий, — никак в толк не возьму, как может такое твориться в доме у джентльмена.

Жизлен заставила себя вступить в разговор:

— В доме у леди, — нехотя произнесла она, только потому, что от нее этого ожидали. — Это дом леди Элин.

Двое старших слуг явились к ней в кухню, разрешив подчиненным разойтись по своим делам, и у Жизлен появилось странное чувство, что они собрались здесь как трое заговорщиков. Но это было не так, ей предстояло действовать в одиночку. Как обычно.

— Просто ужасно, — продолжала миссис Рафферти с неодобрением. — Если такой человек даже просто умрет здесь в постели, это… неприлично, — вот что я скажу.

Жизлен насторожилась, стараясь сохранить обычное хладнокровие.

— Так он умрет?

— Нет, доктор Брэнфорд думает, он выкарабкается, и тут даже не знаешь — радоваться или огорчаться. Мистер Блэкторн всегда доставлял семье одни неприятности. И вот даже ухитрился навредить леди Элин, хоть они и совсем дальние родственники.

Уилкинс умел напустить на себя важный вид, и именно так он сейчас и поступил.

— Он бы многим сделал великое одолжение, если бы покинул этот мир, но я бы не хотел, чтобы это случилось здесь, подумайте, что скажут соседи.

— Еще и перепачкал все вокруг, — со вздохом сказала миссис Рафферти. — Его прямо наизнанку выворачивало. Доктор говорит, это называется гастрит. Не лучший способ умереть.

— Могу себе представить, — кивнула Жизлен, — а что, опасность миновала?

— Доктор считает, что да, — мрачно подтвердил Уилкинс. — Но он предупредил, что все может и повториться.

На мгновение Жизлен ясно представила себе лицо Николаса Блэкторна. Темные, холодные глаза, чувственный рот, густые черные волосы.

— Вполне может повториться, — согласилась она.

— У вас не гастрит, — сообщил Трактирщик. Николас с трудом приподнял голову. Сил у него было сейчас не больше, чем у новорожденного щенка, и он опасался нарушить зыбкое спокойствие, в которое, наконец, пришли его внутренности. Если у него снова начнется сухая рвота, он возьмет пистолет, которым, возможно, прикончил Джейсона Харгроува, и отправится вслед за последним в преисподнюю. А может, и опередит его.

Если верить этому идиоту-доктору, то он, можно сказать, уже там побывал. Два дня прошло с тех пор, как он заболел, целых два дня, как его организм разрывает на части изнурительная рвота. Впервые в жизни он хотел умереть, только для того, чтобы прекратилось ощущение, что его выворачивает наизнанку. Сейчас, понемногу приходя в себя, Николас изумлялся собственному малодушию.

Он получал огнестрельные раны, удары ножом, участвовал в драках, пересчитать которые, наверное, и сам бы не смог, и всегда переносил боль почти не поморщившись.

Но муки, которые он пережил за последние двое суток, были не похожи на те, что он испытывал прежде. А этот проклятый доктор предупредил, что приступ может повториться…

До него понемногу стал доходить смысл слов, которые бормотал Трактирщик.

— Что ты там говоришь, Трак?

— Я говорю, что это не гастрит, я навидался гастритов. Мой дядюшка Джордж помер от этой болезни. Не бывает, чтобы она началась вот так ни с того ни с сего, да еще у молодого человека.

Николас постарался немного приподняться в постели, проклиная не проходившую слабость.

— О чем это ты там толкуешь? — переспросил он, и в голосе его послышалось удивление.

— Это яд, Блэкторн, — я думаю, вас отравили.

— Не мели чепухи! Кто мог меня отравить? Если Харгроув отдаст концы, думаю, Мелисса будет мне только признательна. Нет человека, который бы его любил, и к тому же у него нет родственников. — Извините, сэр, конечно, но он вовсе не единственный ваш враг. Не больно праведно вы живете. На лице Николаса мелькнуло подобие улыбки.

— Справедливые слова, мне нечего тебе возразить, Трак. Едва ли многие бы стали меня оплакивать. Но, подумай сам, как это могло случиться? Сомневаюсь, что Элин насыпала крысиного яду в бренди перед отъездом.

— Больше вы не получите бренди, — решительно заявил Трактирщик.

— Не дури, дружище.

— А еще я сам буду готовить для вас еду. Я всегда не доверял французам.

— Нет, ты точно спятил. Скажи еще, что старикан-дворецкий отомстил за поруганную честь своей дочери.

— А вы что, обесчестили его дочь? — мигом заинтересовался Трактирщик?

— Я понятия не имею, есть ли у него вообще дочь, но если есть, и если она хорошенькая, то вполне возможно, что она мне когда-то и подвернулась.

— Слишком уж много если. Нет, у меня под подозрением француженка.

Подумав, Блэкторн сказал:

— Допустим, я ей не нравлюсь, но едва ли этого достаточно, чтобы ей захотелось меня убить.

— Не знаю уж чего ей так захотелось, — пробурчал Трактирщик, — но только ей отравить вас было куда проще, чем всем остальным. Ведь она готовила вам ужин, правда? И, по-моему, вы ей не просто не нравитесь. Я-то видел, какое у нее было лицо, — она ненавидит вас, и притом люто.

— Ерунда, — ответил Николас, закрывая глаза, но все же приняв к сведению его соображения.

— Возможно. Но я с нее теперь глаз не спущу. Руки этой чужестранки не притронутся к тому, что вы будете есть. Никто, кроме меня, теперь не будет вам готовить.

— А ты уверен, что и тебе не захочется меня отравить, Трак?

— Не-е, — отвечал слуга. — Я бы пырнул вас ножом в спину. Яд — это бабьи игрушки.

— Возможно, — устало согласился Николас. — Но на этот раз я прошу тебя действовать осмотрительно. Если это действительно был яд, и именно она это сделала, то надо поймать ее за руку.

— Я бы лучше сразу перерезал ей глотку. Николас нетерпеливо махнул рукой.

— Надо выждать и присмотреться. Дай мне день-два, чтобы восстановить силы. Если хочешь, готовь сам и проверяй продукты, которые она тебе будет давать.

— Вы меня что, простаком считаете? — возмутился оскорбленный Трактирщик. Николас больше не слушал его.

— Если приступ гастрита не повторится, и мне станет лучше, то мы попросим ее приготовить для меня что-нибудь повкусней.

— Думаете?

Николас коварно улыбнулся.

— И заставим ее саму вначале попробовать. Трактирщик согласно кивнул.

— Вы всегда очень добры к людям.

— Стараюсь, Трак, стараюсь как могу. Усталость взяла свое, и, закрыв глаза, Николас Блэкторн наконец забылся сном, и снилась ему почему-то Франция.

3

Николасу было двадцать два, когда он впервые приехал в Бургундию. Он был уже слишком взрослым, чтобы отправиться в обычную для юношей его круга поездку по Европе с целью завершения образования, слишком взрослым, чтобы слушать, как сопровождавший его обедневший священник с помощью путеводителя рассказывает о достопримечательностях. В действительности его путешествие по континенту ограничивалось одной-единственной задачей — устроить как можно больше шумных скандалов.

Из Кембриджа его, разумеется, выгнали. Чтобы это наконец случилось, ему потребовалось добрых три года, но все же он своего добился, и не получил образования, которое хотел дать ему его суровый отец.

Это было непросто. Дело в том, что Николасу очень нравилось учиться. Но как только что-то по-настоящему захватывало его, он будто нарочно затевал какую-нибудь рискованную проделку, чтобы привести в ужас всех окружающих, а надо сказать, что интересовало его многое.

Он изучал новейшие способы ведения сельского хозяйства, свойства электричества и функции человеческого организма. Он постиг латынь и греческий, изучил военную науку и философию Платона. Он даже позволил себе позаниматься некоторое время юриспруденцией, пока главная цель его жизни снова не возобладала над всем остальным.

Этой целью являлось — унизить собственного отца. Отца, который презирал его, и окончательно от него отвернулся после смерти любимого старшего сына и жены. Что бы ни делал Николас, отец был недоволен, любые попытки заслужить его любовь или хотя бы одобрение, оканчивались ничем. Тогда Николас бросил стараться, решив, что если уж ему так и так суждено видеть со стороны отца одно недовольство, то лучше уж постараться сделать все возможное, чтобы его заслужить.

Нельзя сказать, что его отец прожил тихую и безгрешную жизнь. У Блэкторнов была дурная кровь. Безумие передавалось из поколения в поколение, а Иепта Блэкторн в своем стремлении доказать, что семейный недуг не коснулся его, заходил чересчур далеко. И Николас восстал. Он не упускал возможности при каждом удобном случае напоминать отцу о проклятии их рода. И вот, когда он был уже совсем близок к тому, чтобы получить свидетельство об окончании университета с отличием, он бросил ему последний вызов.

Пьяный скандал, за которым последовала ужасающая сцена в старинной библиотеке, где ничто веками не нарушало тишины, а затем еще одна выходка во время торжественной церковной службы, и Николаса Блэкторна с позором выставили вон.

Он не был на самом деле так сильно пьян, как хотел казаться. Просто выпил для храбрости, но ему запомнились потрясенные лица его сокурсников, например, троюродного братца, Кармайкла Фицуотера и этого ленивого светского щеголя Энтони Уилтона-Грининга. И еще он так и не смог забыть ненависти, с какой смотрел на него отец, выкрикивая проклятия в его адрес, и как потом он стал терять сознание, сидя за своим письменным столом. Стоя в ту ночь у изголовья отцовской кровати, Николас не испытывал торжества, глядя как он задыхается. «Едва ли он долго протянет», — сказал доктор. Еще один апоплексический удар наверняка доконает его, а поскольку беспутный сын, конечно, не образумится, то дни его сочтены.

Николас не чувствовал вины. Не чувствовал ничего, наблюдая за тем, как отец цепляется за жизнь. Он бы с удовольствием остался, чтобы стать свидетелем его конца, если бы не непреклонное решение дядюшки Тиздейла.

Старший брат его матери — холостяк, человек, любящий жить на широкую ногу, был удивительно терпим к нему. Николас всегда жалел о том, что его отцом был не он, а старый упрямец, превративший его существование в пытку. Возможно, тогда душу его не разъел бы порок, пускай дурная кровь безумных Блэкторнов и текла в его жилах.

Великодушный Тиздейл положил конец медленному отцеубийству. Он отправил Николаса в Европу на свои средства и велел вернуться мужчиной. Мужчиной, знающим, что такое чувство долга.

И Николас его послушался. Он провел немало времени в публичных домах Парижа, влюбился в Венецию, был очарован Римом, и вообще колесил по Европе, охваченной политическими беспорядками, думая только о том, чтобы получить побольше удовольствия. Он был готов вернуться домой, готов заключить мир с отцом, который вопреки всему выздоравливал. Но именно тогда он и совершил один из самых ужасных проступков в своей состоящей из сплошных ошибок жизни.

Развить в себе чувство долга посоветовал ему дядя Тиздейл. Подчиняясь этому чувству, он, и решил нанести визит вежливости своим крестным родителям, которые жили в Бургундии, крестным родителям, с которыми он не был даже знаком. Граф и графиня де Лориньи были друзьями его матери, он лишь формально считался их крестником, но все же это накладывало на него некие обязательства, и, приехав в Бургундию, он не мог не провести хотя бы несколько дней в их замке.

Впервые Николас вел себя безупречно. Долгая разлука с отцом и воспоминания о детстве разбудили в нем желание стать другим человеком, начать новую жизнь, и он делал все, чтобы это желание осуществилось. Он был любезен и почтителен со старым графом, сумел очаровать его маленькую, похожую на птичку подвижную жену, и по-братски вел себя с их маленьким сыном Шарлем-Луи.

Вот только с графской дочкой ему было отчего-то не просто. У девушки с огромными доверчивыми глазами было странное имя Жизлен. Хрупкая, совсем мальчишеская фигура с едва наметившейся грудью, затянутой в тугой шелковый корсаж. Быстрые изящные движения, серебристый смех. Ее невинная грация и юная свежесть разбили ему сердце, разбудили желание.

Путешествуя по континенту, он перебывал в постели у многих женщин, охотно отдававшихся ему. Служанки в трактирах и аристократки, горничные и герцогини — он мог выбирать, — сговорчивых было сколько угодно. Николас знал, что привлекателен, знал, что умеет нравиться.

Все эти женщины были опытны, все были старше его, все они были чувственны, жадны до удовольствий, неутомимы и искушены в любви. Он многому у них научился и получал наслаждение.

Но его впервые взволновало столь юное создание, почти дитя, еще только начавшая созревать девочка. Влечение, которое он чувствовал к ней, заставляло его презирать самого себя, но с каждым днем лишь усиливалось, и по мере того как его трехдневный визит растягивался на несколько недель, превращалось в страсть.

Он считал, что девушка ни о чем не догадывается. Она была слишком молода, слишком неопытна, чтобы понять, какие мысли бродят в его порочном мозгу, когда брала его за руку, улыбалась, целовала в щеку, оставляя за собой едва заметный аромат нежных духов.

Наверное, так могло продолжаться бесконечно, или по крайней мере до тех пор, пока она бы не стала взрослой, если бы судьба не задумала вновь изменить его жизнь, сбив с верного пути, который он на сей раз выбрал, и снова толкнув в тьму и отчаяние.

Николас понял, что содержится в письме уже в тот миг, когда узнал почерк дядюшки Тиздейла, который мог написать что-то более пространное, чем долговая расписка, только если речь шла о жизни и смерти. И на этот раз дело было в последнем. У сэра Иепты Блэкторна случился еще один апоплексический удар. Тиздейл не сообщал подробностей, но Николасу было не трудно представить себе, как это было. Наверняка он умер, проклиная судьбу за то, что его имя и владения унаследует столь бессмысленное и безответственное создание как его младший, оставшийся в живых сын. Скорей всего, испуская последний вздох, он так и не узнал, что Николас сделал свой первый, неуверенный шаг на пути к спасению. Сидя в одиночестве в парке «Сан Дут» — прелестного загородного поместья его крестных родителей, Николас держал в руке смятое письмо. Его глаза странно горели, так будто в них отражались лучи пробившегося сквозь тучи солнца. Что-то похожее на боль стеснило ему грудь, и он подумал, что это оттого, что накануне вечером он перебрал коньяку. Он оставался там долго, глаза у него были сухими, но новый приступ ярости начинал охватывать его.

Там и нашел его крестный отец. Граф де Лориньи был человек сердечный, но немного поверхностный. Надо отдать ему справедливость — его в это время терзало немало забот, так что он был даже вынужден попросить об огромном одолжении своего очаровательного крестника.

— Новости из дому? — поинтересовался он, усаживаясь на мраморную скамейку рядом с Николасом.

Николас засунул письмо в карман.

— Ничего важного, — ответив он как ни в чем не бывало. — Вероятно, мне придется уехать в Англию. Завтра.

Круглое лицо его собеседника немного побледнело.

— В таком случае, я думаю, нам самое время кое о чем потолковать.

Николас не сразу оторвался от своих мрачных раздумий.

— Потолковать?

— О будущем.

— С удовольствием выслушаю вас, сэр, я и не знал, что в будущем у нас может быть что-то общее.

Граф де Лориньи прочистил горло, и вид у него стал жалкий.

— Пока нет, — отвечал он, — но, может быть, вы позволите мне кое-что вам объяснить?

В ту минуту Николаса не интересовали ни чьи объяснения. Он думал лишь о том, как ему поскорее добраться до Англии, и еще о том, что он найдет там вернувшись.

Не вдумываясь в слова, и почти не слушая, он кивал, пока маленький немолодой человек что-то сбивчиво объяснял ему о политической неустойчивости во Франции, крестьянских волнениях и непростой ситуации в Париже.

— Нет, я не думаю, что случится что-то серьезное, — поспешил заверить он. — Франция существует больше тысячи лет, и этому сброду не удастся уничтожить ее. И все же я встревожен, глубоко встревожен.

Николас неопределенно хмыкнул в ответ. Он мог бы устроиться на какой-нибудь торговый корабль, из тех, что курсируют между Кале и Дувром, когда законно, а когда и нет. Ему ничего не стоит закрыть глаза и не заметить лишней бочки бренди, если она случайно окажется рядом. Да, конечно, он найдет способ…

— Так вот, я бы хотел, чтобы вы взяли с собой Жизлен, — продолжал старик.

— Что? — Николас даже перестал думать о контрабанде и оторопело уставился на крестного.

— Я бы хотел, чтобы вы взяли Жизлен с собой в Англию. У меня есть договоренность о том, чтобы в случае необходимости вывести отсюда тайком Мадлен и Шарля-Луи, но речь может идти только о нас троих, а мы не уедем, если не будем знать, что Жизлен в безопасности.

Николасу показалось, что старик бредит, он с трудом заставил себя сосредоточиться.

— В безопасности? Я не могу понять о чем вы?

— О политической ситуации, — повторил граф. — Вы разве не слушали меня? Сейчас все очень шатко. Если ничего не изменится к лучшему, то для нас будет спокойнее на некоторое время покинуть страну.

— Так уезжайте.

— Все не так просто. Разумеется, если мы поедем сейчас, мы можем уехать все вместе. Но я не готов сделать это тотчас, у меня имения, обязательства…

— Другими словами — нет наличных. Де Лориньи поморщился.

— Вы излишне прямолинейны. Но это правда. Мне необходимо кое с чем расстаться, для того чтобы обеспечить семье терпимые условия, пока дела во Франции не пойдут на лад. Я полагаю, что для этого мне потребуется как раз столько времени, что мы будем вынуждены бежать, используя тот путь, о котором я уже упоминал, но для молодой женщины такая возможность исключена. Поэтому, как благородного человека и друга, я и прошу вас взять Жизлен с собой.

— Нет, — твердо сказал Николас. Теперь де Лориньи уже не был бледен, гнев заставил его покраснеть.

— Нет? — переспросил он. — Значит… вы не можете…

— Конечно, могу. Но вы не хуже меня знаете, что значит для меня взять ее с собой. Я буду вынужден на ней жениться.

Его слова прорезали тишину золотистого осеннего полдня.

— Возможно, я ошибаюсь, — продолжал граф де Лориньи, — но мне казалось, что в вас зародилось… сердечное влечение к моей дочери. В некотором роде…

— Вы ошибаетесь, — ответил Николас жестко. — Чувство, о котором вы говорите, есть у вашей дочери, а не у меня. Она ребенок, а я не имею обыкновения затаскивать к себе в постель девочек, и тем более жениться на них. Вам придется придумать другой выход. Николас произнес это холодно, безжалостно, словно в груди у него вместо сердца был кусок льда. Он заставил себя не думать о Жизлен, не представлять себе ее огромных несчастных глаз, тонкого личика, хрупкой мальчишечьей фигурки, которая была еще как соблазнительна, вопреки тому, что он сказал ее отцу. В его душе не оставалось места для сострадания, тепла и для юных беззащитных созданий.

— Даже, если будете знать, что подвергаете ее смертельной опасности?

— Не я за нее в ответе, а вы, месье. Николас встал, не чувствуя ничего, кроме досады.

— Боюсь, мне пора готовиться к отъезду.

Де Лориньи еще минуту сидел неподвижно.

— Может быть, мне удастся вас переубедить?

— Не удастся.

— В таком случае будет лучше, если вы уедете сейчас же.

Николас постарался кивнуть как можно любезней и ушел, стараясь не глядеть на огорченного старика. И тут он увидел ее. Она, вероятно, слышала все, о чем они говорили. Просьбу отца. Его решительный отказ, то, как он отрекся от нее.

Сейчас она совсем не была похожа на ребенка. Смертельно бледное лицо и только два красных пятна, разгоревшихся от волнения на скулах. Глаза на бескровном лице казались совсем темными, а крупные подвижные губы, которые бывали непередаваемо очаровательны, когда она беспечно болтала, дрожали от обиды. Она смотрела на него, и в ее взгляде читались отчаяние, любовь и ненависть. Николас решительно повернулся к ней спиной, чтобы больше никогда ее не видеть. И больше не желать ее. И не возвращаться к мыслям о ней.

Жизлен мирно сидела в своей кухне, сложив руки на коленях, черная собачка уютно свернулась под ее стулом. Рано или поздно у нее появится новый шанс, и тогда уж она не совершит ошибки. Первый раз это было не просто. У нее тряслись руки, когда она доставала крысиный яд, на лбу выступил пот, а одна из судомоек, как назло, имела глупость спросить ее, хорошо ли она себя чувствует.

Она ответила с обычным своим хладнокровием, вытирая лоб, и стараясь, чтобы никто из находившихся в кухне ничего не заметил. Она должна чувствовать сейчас только торжество. Человек, который погубил ее семью, должен умереть от ее руки. Она больше не будет жертвой. Она станет победительницей, она отомстит. Эти завораживающие темно-синие глаза закроются навсегда, красивое тело станет неподвижным и холодным. Он умрет, как и прочие, кого она приговорила к смерти. Пусть отправляется туда, где ему следует быть.

Увы, на этот раз не получилось. Две ночи и два дня он страдал, а потом, будь ему неладно, пришел в себя. Слабый, чуть живой, Блэкторн был в состоянии проглотить разве что немного бульона, который сварил для него его отвратительный лакей, но все же он снова обвел вокруг пальца судьбу. Пока.

Но у нее еще будет возможность, обязательно будет. И уж в следующий раз она не ошибется. Добавит в пищу яду столько, чтобы убил лошадь. Так и быть, пусть отправляется на тот свет сразу, хотя он и не заслуживает ни малейшего снисхождения. А потом она готова и сама съесть то же отравленное блюдо, или пойти на виселицу.

Жизлен лукавила, пытаясь убедить себя, что все, кто был ей дорог, мертвы. Она высоко ценила Элин, и не могла не беспокоиться о том, что разразится скандал. Если бы был хоть какой-то способ уберечь ее, она бы непременно им воспользовалась. Но только вот отказаться от своего плана она никак не могла.

Может быть, убедившись, что Блэкторн отдал Богу душу, она сможет убежать. Просто исчезнуть. Вокруг полным-полно озер и прудов, не говоря уж о том, что и до океана добираться не дольше одного дня даже пешком. Может быть, она сумеет сделать так, чтобы тело ее не смогли обнаружить. Исчезнет и все.

Когда придет время, она решит, как ей поступить. Пока главное — терпение и решимость. Она должна оставаться непреклонной. А чтобы не дрогнуть, надо вспоминать почаще родителей, маленьких, состарившихся, трогательных. Очень, очень храбрых, когда они поднимались по ступенькам, чтобы встретиться с мадам Гильотиной.

В тот первый год она часто снилась Николасу. При свете дня, когда мысли подчинялись ему, он умел отгонять от себя ее образ. Но вот по ночам, во сне, она преследовала его. Тоненькая фигурка, серебристый смех, изящные руки и приветливая улыбка. И он задумывался о том, не совершил ли непоправимой ошибки.

Ситуация во Франции превратилась из плохой в ужасающую, но Николас убеждал себя, что граф де Лориньи был слишком здравомыслящим человеком, чтобы не ждать слишком долго. Он должен был успеть вывезти из Франции свою семью и свое состояние, и наверняка выдал дочь за какого-нибудь богатого иностранца. И кроме того, он ведь объяснил графу, что не он за нее в ответе.

Нельзя сказать, что Николас почувствовал себя виноватым, когда пришла весть о том, что король взят под стражу при попытке покинуть Францию, что по всей стране прокатились волнения, и гильотина приступила к своей кровавой работе. Отец оставил Николасу куда меньше чем он рассчитывал. Имения были заложены, и пришли в упадок, а денег, чтобы привести их в порядок, не хватало. Тогда он занялся тем, чем занялся бы на его месте каждый уважающий себя дворянин — стал проводить время за игорным столом. Ему случалось проигрывать, но чаще он оказывался в выигрыше. Именно после одной из удачных ночей, допивая бренди, перед тем как отправиться в обветшалый лондонский дом отца, он увидел в клубе дядю Тиздейла. Как правило, Николас слушал новости, доходившие из Франции вполуха, предпочитая не задумываться над незавидным положением этой несчастной страны и ее граждан. В тот раз, однако, все обстояло по-другому.

— Я подумал, что тебе будет важно кое-что узнать, — сказал Тиздейл, устраивая поудобнее свое внушительное тело на стуле напротив него и тоже заказывая бренди.

— Не убежден, — небрежно ответил Николас, — когда кто-то считает, что я непременно должен быть в курсе дела, то дело, как правило, оказывается неприятным. Так что я, по-твоему, должен знать?

— Твои крестные родители, де Лориньи, кажется, я правильно произношу их фамилии? Ты ведь был у них, когда умер твой отец? — Николас крутил в руках рюмку, взбалтывая в ней бренди, и не отрывал глаз от густой, янтарной жидкости.

— Да. А что с ними? — спросил он, заранее зная ответ.

— Их отправили на гильотину. Всю семью, насколько мне стало известно, и детей тоже. Дикий народ, — добавил он, — презренная шваль, воюют против детей.

Николас продолжал вертеть в руках рюмку.

— Ошибки быть не может? — спросил он намеренно безразличным тоном. — И детей?

— Сказать наверняка невозможно — ты же знаешь, что там творится. Но мой источник, черт бы его побрал, вполне надежен. Жаль. Ты ведь был к ним привязан, не так ли?

Николас поднял голову и посмотрел на дядино возбужденное, в красных прожилках лицо, на его широкий сюртук. Он успел привыкнуть к лицемерию, привык обманывать и себя, не замечать того, чего не хотел замечать.

— Я их почти не помню, — произнес он. — Лучше скажи, собираешься литы быть на приеме у Честертонов?

Тиздейл долго смотрел на его, и на лице его отражалось странное любопытство, словно он не мог поверить в то, что видел перед собой.

— Я что-то не в настроении, — с усилием произнес он, допил бренди, и так решительно поставил рюмку на стол, что она звякнула.

— У Лориньи была дочь?

Николас пожал плечами.

— Вполне возможно. Дай-ка вспомнить, да, кажется, была, совсем молоденькая, почти подросток. Ее звали Жизель, или что-то вроде того.

Их взгляды встретились, и он понял, что ему не удастся провести старика. Тиздейл знал его куда лучше, чем он сам знал себя.

— Жизлен, — поправился Николас, делая вид, что только что вспомнил, — ее зовут Жизлен.

— Звали, — произнес Тиздейл и тяжело поднялся со стула.

— Я уезжаю в деревню. От всего этого просто разрывается сердце. Буду рад, если и ты наведаешься в Эмберфилз.

Николас покачал головой.

— Нет, благодарю, дядя Тиздейя. Я с удовольствием побываю у Честертонов.

Тиздейл еще раз взглянул на него, а потом покачал головой.

— Ну что ж, как угодно, мой мальчик, — сказал он и ушел.

Николас подождал пока дядя уедет. За окнами была ночь, темная и тихая, и он почему-то подумал, что лучше бы тем, кто находится в клубе, сегодня держаться от него подальше, чтобы потом не жалеть, что помешали ему.

Время шло. К нему никто не подошел, о его нраве ходили легенды, а, возможно, Тиздейл, уходя, успел кого-то предостеречь.

Лишь когда над городскими улицами начала заниматься заря, Николас решил вернуться домой.

Он с изумлением взглянул на свою руку, словно она принадлежала не ему, а кому-то другому.

Коньячная рюмка раздавлена, и осколки вонзились ему в кожу. Кровь запеклась на его длинных пальцах, натекла на пол возле стула. Николас встал, стряхнул мелкие осколки, немного задержался, чтобы вытащить крупные. Затем, обвязав кисть шелковым платком, он шагнул в тусклый утренний свет.

Через неделю на дуэли он впервые убил человека. Дядя Тиздейл умер в тот же год, но к этому времени денежные дела Николаса были настолько плохи, что даже еще одно наследство не могло его спасти. Он продал все, что только мог, остальное оставил без присмотра и с облегчением вернулся к игорному столу.

Оказалось, что отправиться на тот свет куда сложней, чем предполагал Николас, тем более что он выбирал для этого незамысловатые способы. Бутылка не давала ему забвения, к которому он стремился, а лишать молодых людей их состояний ему наскучило, особенно после того, как он перестал передергивать карту, и его жертвами становились никудышные игроки.

У него мелькнула зыбкая надежда, что Джейсон Харгроув окажет ему любезность, и наконец прикончит его. Николас вовсе не был привязан к его жадной, сластолюбивой маленькой жене, но он редко когда отвергал предложение лечь с ним в постель при условии, что женщина, от которой это предложение исходило, была замужней, обеспеченной и не совсем дурнушкой. Николас Блэкторн был готов умереть, но Харгроув оказался на редкость отвратительным стрелком. Не мог же он, черт побери, стоять, наслаждаясь утренней прохладой, пока этот идиот, даже не прицелившись как следует, палил ему в спину. Он не выдержал и положил конец этому фарсу, а, возможно, заодно и жизни Харгроува. Ну а потом он удрал, потому что глубоко затаенное желание жить возобладало.

И вот он здесь, и теперь уж кто-то явно надумал убить его. «Странно устроен человек, — думал Николас, отвергнув услуги Трактирщика, и медленно и старательно одеваясь, — но от несносной жизни хочется избавиться без посторонней помощи. Он не собирается сидеть и ждать, пока жалкий отравитель прикончит его.

Дверь спальни открылась. Конечно, это был Трак, который никогда не брал на себя труда постучать.

— Вы точно знаете, что сможете сами этим заняться? — спросил он ворчливо, и его смуглая физиономия выражала неодобрение, — вы пока еле держитесь на ногах.

Николас нетерпеливо махнул рукой.

— Я вполне окреп, по крайней мере для того, чтобы выяснить в самом ли деле повариха и есть наша Лукреция Борджиа. Правда, я до сих пор не пойму, зачем ей понадобилось меня убивать.

— Найти людей, которые хотят вас убить, не составляет труда, Блэкторн, — ответил слуга. — Вот найти тех, кто этого не хочет, будет посложнее.

Николаса его слова развеселили.

— Мою жизнь безупречной не назовешь, — согласился он, — вообще-то говоря, я был готов с ней распроститься, но только пока не случилась эта история.

Трактирщик фыркнул.

— Смотрите больше не ешьте чего попало, если перед вами кто-то и поставит поднос, не то исполнится ваша мечта.

— Неделю назад я был бы этому рад, а теперь мне снова стало интересно жить. Поразительно, но если кому-то хочется тебя умертвить, — жизненные силы возвращаются.

— Не исключено, — буркнул слуга, и от Николаса не ускользнула тень тревоги, мелькнувшая в его маленьких черных глазках.

— Я сам скажу ей, чтобы принесла поднос, ладно?

— Давай, — согласился Николас, проводя рукой по спутанным волосам и довольно улыбаясь. — Я готов немного развлечься.

4

— О чем это ты задумалась? — приятный, ласкающий слух голос прервал размышления Элин, которая сидела с братом в Шекспировском садике в Медоулэндз, и, подняв глаза, она увидела, что прямо на нее смотрят безмятежные глаза Энтони Уилтон-Грининга.

— Тони! — воскликнула она, мигом позабыв о правилах хорошего тона, и повисая у него на шее.

— Честное слово, Элин, ты, наверное, думаешь, что тебе все еще двенадцать лет, — рассердился ее брат Кармайкл, — отпусти Тони, и позволь остальным тоже с ним поздороваться.

Резкие слова брата заставили Элин смутиться, ее бледное лицо порозовело, и, окончательно растерявшись, она отвернулась.

Но Тони, милый Тони, дорогой Тони, схватил ее руку, и обвив вокруг своей талии, уютно прижал к себе.

— Ну мне-то, положим, приятно, когда Элин обнимает меня, — неспеша протянул он, — и, если тебе, Кармайкл, обязательно меня целовать, то на мне еще полно места, и мы сумеем поздороваться. Ты же знаешь, какой я крупный.

— Просто гора, — Кармайкл, чей невысокий рост всегда оставался для него предметом расстройства, недовольно хмыкнул, хотя и с удовольствием пожал руку Тони. — Рад видеть тебя, Тони.

— Я тебя тоже, Кармайкл. А уж о Элин я и не говорю, — добавил он, дотянулся до ее подбородка, и задрал ее голову кверху.

— Ну как ты живешь, цыпленок? Я не видел тебя в городе целую вечность.

— А я теперь предпочитаю деревню, Тони. Город не по мне. Там слишком много девушек, желающих найти мужей. Я не хочу удлинять списков невест.

— Боже, Элин, боюсь скоро я узнаю, что ты носишь шелковый чепец, и сидишь по углам, сплетничая с другими старыми девами, — сказал он, покачивая головой. — Обещай, что до этого не дойдет.

— Обещаю, — ответила она, улыбаясь. Кармайкл сказал правду. Тони действительно был величиной с гору. Он чуть ли не выше всех мужчин в лондонском свете, за исключением разве что Гарри де Квинси, но Гарри не в счет, потому что он весь оплыл жиром. У Тони же не было ни грамма лишнего веса, тело его состояло из мощных, крепких мышц, ему не к чему было подкладывать волос в свои великолепно сшитые камзолы, или подсыпать опилки в чулки со стрелками. Он просто-напросто был очень крепкий, очень приятный и очень ленивый мужчина. Талия, на которой лежала рука Элин, была плотной и теплой, и она вдруг снова смутилась.

На этот раз он отпустил ее, и лишь чуть вопросительно поглядывал в ее сторону, пока она снова усаживалась на садовую скамейку и набрасывала на плечи шаль. Лицо Тони во всем соответствовало его фигуре. Красивое, с чуть похожим на клюв носом, крупным подбородком, выступающими скулами и темными густыми бровями, странно контрастирующими с золотистыми, светлыми волосами. Так как его крупный рот почти всегда был растянут в улыбке, казалось, что свет не видывал большего добряка, чем он. Тони уселся рядом с Элин.

— Так почему же ты приехала к Кармайклу? Соскучилась без любимого братца?

Элин и Кармайкл дружно фыркнули.

— Мне ничего не оставалось, Тони, — ответила Элин, расправляя складки на лиловой юбке. — Кармайкл позволил Николасу Блэкторну остановиться в Энсли-Холле пока не выяснится, оказался ли исход его последней дуэли смертельным. А мне он запретил там находиться. Это совершенная нелепость, считать, что женщину, достигшую определенного возраста, все еще можно скомпрометировать, но Кармайкл ужасно старомоден.

— Ну и слава Богу, — лениво заметил Тони, — тебя пока еще очень легко скомпрометировать, Элин, и, возможно, так и будет до самой старости. Надеюсь, ты не сбежишь, раз я приехал. Я привез тебе подарки.

— Подарки? — переспросила она, чувствуя, как к ней возвращается давно забытая детская жадность. Когда она была маленькой, приятель ее брата, Тони, никогда не появлялся у них без коробки французского шоколада и стопки книг, которые он привозил специально для нее. Когда она повзрослела, шоколад остался, а место детских книг заняли легкомысленные французские романы.

— Лучшие конфеты от Гюнтера, На этот раз я привез две коробки, потому что пропустил твой день рождения.

— В мои годы на дни рождения лучше не обращать внимания. Кроме того, боюсь мне вредно есть много шоколада — она с огорчением оглядела округлые линии своей фигуры. — Я все время прошу Жилли, чтобы она готовила что-то такое, от чего нельзя потолстеть, но у нее выходят до того вкусные соусы, что я не могу устоять.

— Будем надеяться, что она станет продолжать в том же духе, — изрек Тони, вытягивая свои невероятно длинные ноги. — Ты — само совершенство, моя птичка. Я и подумать не могу, чтобы ты похудела.

— Думаю, не стоит преждевременно волноваться, — вмешался Кармайкл, с чисто братской деликатностью. — Какие новости в городе? Скандалы, смерти, помолвки?

— София Паркинсон выходит за графа Хэмстеда, — ответил Тони, смахивая воображаемую соринку со своего желтого шелкового жилета. Он отличался некоторой франтоватостью, любил яркие тона, дорогие ткани, и одежда его всегда выглядела безупречно.

— Ты шутишь! — удивилась Элин. — Я считала, что она собирается прибрать к рукам тебя. По-моему, она давно за тобой охотилась.

Тони пожал плечами.

— Даже самые целеустремленные молодые дамы, как правило, на мне обжигаются. Не знают, бедняжки, что мое сердце принадлежит другой, — он улыбнулся ей, — тебе, мое счастье.

— Разумеется, — язвительно сказала Элин, — а что еще?

Тони поколебался.

— Хорошая новость для тебя, но, боюсь, плохая для меня. И скандал и смерть одновременно.

— Джейсон Харгроув умер? — догадался Кармайкл.

— Точно. Его женушка уже принялась всем доказывать, что она веселая вдова. Думаю Блэкторн ринется на континент, как только об этом узнает.

— А я смогу вернуться домой, — обрадовалась Элин.

— Сможешь, — согласился Тони, — хотя я очень надеюсь, что ты этого не сделаешь.

— Почему? — она удивленно взглянула на него.

— Потому, что я не видел тебя с самого Рождества, и тогда ты два раза обыграла меня в шахматы. А я, между прочим, считаю себя весьма искушенным игроком, и, дав обставить себя какой-то девчонке, поставил под удар свое драгоценное самолюбие. Ты лишаешь меня возможности отыграться. Я, кстати, тренировался.

Элин терзали сомнения. Часы, проведенные с Тони за шахматной доской, были самыми мирными и счастливыми в ее жизни, хотя она и подозревала, что он позволял ей выигрывать. Однако, беспокойство об Энсли-Холле и о Жизлен не давало ей покоя.

— Но я и в самом деле должна вернуться, — с сомнением произнесла она.

— Но почему? Николас Блэкторн скоро будет далеко, а у тебя вполне надежные слуги. Я не вижу причины, отчего тебе надо так торопиться домой.

Элин согласилась. Тони был совершенно прав — ее смущало присутствие в ее доме Блэкторна. Как только он покинет страну, у нее исчезнет повод для волнений. Если он сбежит, прихватив с собой серебро, или дочь одного из лакеев, то она все равно не успеет этого предотвратить. А, между прочим, Тони — ее самый лучший, самый дорогой друг. Когда он рядом, она совсем не чувствует себя неловкой, толстой и робкой, она просто расцветает, и потому, хотя бы один раз в несколько месяцев, ей совершенно необходимо побыть возле его.

— Я остаюсь, — решила она, — но только не надолго, — пока снова не докажу, какой я превосходный игрок в шахматы.

Хитрая улыбка мелькнула на красивом лице Тони.

— Элин, дорогая, ты должна быть готова к тому, что тебе придется не скоро уехать домой.

«Наверное, также себя чувствуешь, — равнодушно размышляла Жизлен, — когда пройдя по коридорам парижской тюрьмы, забираешься в повозку, и тебя тащат по улицам. Именно так себя чувствуешь, когда идешь навстречу судьбе, смело, с высоко поднятой головой, навстречу кошмару. Навстречу смерти».

Она крепко держала поднос своими небольшими крепкими руками, не обращая внимания на следующего за ней по пятам слугу. Она-то знает, что скрывается под серебряным колпаком. Тяжелая, однообразная британская пища, та, что должна быть по вкусу человеку вроде Блэкторна. Яичный крем, способствующий пищеварению, горячие лепешки, намазанные свежим маслом, кусок пирога со свининой, яблочное пирожное, и еще чайник горячего чая с травами — ромашкой для желудка, окопником для очищения крови, и еще — мышьяком, чтобы восстановить долгожданную справедливость.

В кармане широкого фартука Жизлен спрятала нож. К сожалению, он был поменьше, чем ножи для разделки мяса, иначе его глазастый слуга заметил бы, как о ее дрожащую коленку ударяется что-то твердое. Николас Блэкторн может, конечно, и не захочет успокаивающего настоя из трав, так что она не забыла на всякий случай отравить и бренди.

Жизлен оступилась, и чуть было не поскользнулась в своих легких комнатных туфлях. Трактирщик во время подхватил ее под локоть своей толстенной ручищей.

— Мы же не хотим, чтобы такой чудесный обед оказался на полу, правда, мисс? — сказал он, отвратительно усмехаясь, и показывая свои гнилые зубы.

— Нет, — еле выговорила она, — не хотим.

Жизлен не хотелось видеть, как Блэкторн будет умирать. Она убеждала себя, что попросту проявляет здравомыслие. Раз она намеревается убежать, значит, должна оказаться как можно дальше от Николаса Блэкторна в миг, когда он встретится с тем, кто его сотворил.

Кроме того, она уже видела довольно смертей. Возможно, она и должна стать свидетелем предсмертных мук Блэкторна, чтобы отплатить за гибель родителей, за утрату невинности. Но ей сейчас этого не хотелось. Достаточно просто знать, что он мертв.

Блэкторн все еще занимал любимый розовый салон Элин. Столь же небрежно одетый, как и раньше, он расположился на изящном обитом шелком стуле, его рубашка была расстегнута возле шеи, расшитый шелковый жилет небрежно накинут на плечи, а панталоны почти неприлично обтягивали бедра. Их взгляды встретились. Он был бледнее, чем в прошлый раз, в темных глазах затаилась хорошо замаскированная злость, хотя он и расплылся сейчас в опасной улыбке.

— Не стесняйтесь, мадемуазель, — произнес Блэкторн, голосом сладким, как патока, приглашая Жизлен войти в комнату. — Я уже поднялся со смертного одра и сейчас нуждаюсь в обществе, а горничные способны только хихикать да заикаться, — слова из них не вытянешь. Думаю с вами, несмотря на вашу умело скрытую враждебность, мне будет куда интересней.

Дверь за ней закрылась, и Трактирщик исчез. Похоже, что сегодня он не собирался прислуживать своему господину. Вероятно, Жизлен самой предстояло протянуть ему чашку чая, который убьет его.

Ее руки не дрожали, когда она ставила тяжелый поднос на изысканный, с гнутыми ножками столик Элин, на котором та обычно держала свое вышивание. Элин была никудышной рукодельницей, но страшилища, вышедшие из ее неловких рук, в изобилии украшали гостиную.

Жизлен постаралась сосредоточиться на одной особенно безобразной подушечке, на которой по замыслу должна была получиться цапля, и, старательно наливая в чашку травяной чай, подумала, что животное напоминает ей отощавшего осла.

Она уже попятилась к двери, когда почувствовала на себе пристальный взгляд Блэкторна.

— Не торопитесь, мадемуазель. Ведь вам наверняка будет приятно посмотреть, как я наслаждаюсь этой восхитительной трапезой.

— Я… у меня еще много работы… — она почувствовала, что выдержка, на которую она всецело полагалась, у нее отнюдь не железная. Сделав усилие, она снова взяла себя в руки. — У меня свои обязанности, сэр, — сказала она на этот раз тверже.

— Время позднее, и я полагаю, все уже поели. Кроме того, насколько я понимаю, в первую очередь вы обязаны прислуживать хозяевам, разве не так? Сядьте.

Она вспыхнула, так как тон, которым он говорил с ней, был оскорбительным. Она не могла заставить себя сесть. Дверь за ее спиной открылась, и здоровенная ручища Трактирщика, схватив ее за плечо, с силой швырнула в кресло, а потом сунула Блэкторну лохматый черный комок.

Прошла, наверное, минута, пока Жизлен поняла, почему этот комок тихо повизгивает, и в полной мере осознала весь ужас случившегося…

— Прелесть, что за песик, — сказал Николас, поднося щенка к своему лицу, и на мгновение его черты смягчились, а голос потеплел. Жизлен вспомнила мальчика двадцати с небольшим лет, мальчика, у которого тогда еще не окончательно очерствела душа.

— Трактирщик сказал мне, что у вас в кухне живет щенок. Отец никогда не разрешал мне завести собаку. «Мерзкие создания, — говорил он, — от них одна грязь». А я всегда любил животных. Как зовут вашего приятеля?

— Пожалуйста, — взмолилась она, которая никогда не просила и не унижалась; она, чью гордость нельзя было сломить.

— Как его зовут? — с ледяным спокойствием повторил Блэкторн.

— Уголек.

Он погладил своими длинными пальцами шелковистую шерстку Уголька.

— То, что дает тепло, да? — твоя хозяйка души в тебе не чает, так ведь, дружище?

Теперь Жизлен словно онемела. Она услышала, как закрылась дверь, и поняла, что Трактирщик снова их оставил. Она наблюдала, пытаясь снова уйти в себя, скрыться под оболочкой, которая ее всегда от всего защищала.

Блэкторн тем временем продолжал ворковать над ее любимым существом.

— Кое-кто не любит, когда животных кормят со стола. Но ведь это же не настоящий стол, да, Уголек? Мы не такие церемонные, у нас с тобой все запросто, я уверен, что такой веселый паренек, как ты, с удовольствием попробует вкусной еды, которую приготовила твоя хозяйка. Как насчет яичного крема? Что-то Мамзель помалкивает, только вот почему-то побледнела. Думаешь, она ревнует?

Жизлен собрала последние силы:

— Мне бы не хотелось, чтобы вы его кормили. Он и так слишком толстый.

Темно-синие холодные глаза Блэкторна ехидно блеснули, а рот скривился в усмешке.

— Но разве я не достаточно ясно дал вам понять, что ваши соображения мне совершенно не интересны? — отломив краешек лепешки, он поднес его к крохотному носу Уголька, который схватил кусок, виляя хвостом от удовольствия. Жизлен захотелось кричать. — Вкусно, правда? — не унимался Блэкторн. — Теперь и я немного попробую, — и он отправил следующий кусок себе в рот. — Возможно, я делаю глупость, — то, что не вредит собачке, может навредить мне. А как ты насчет кусочка яблочного пирожного? Вкусно? Твоя хозяйка великолепная мастерица.

Жизлен хотелось кричать, но слова застревали в горле. Неужели, чтобы отомстить, она должна принести еще одну жертву? Она потеряла в жизни слишком много, так неужели ей предстоит лишиться и этого существа, которое ей предано, зависит от нее, и любит, не требуя ничего взамен.

Кто же он — этот красивый, улыбающийся злодей, который сидит здесь как ни в чем не бывало, и хочет отравить беззащитного доверчивого щенка, который не сделал ему ничего дурного?

Неожиданно Жизлен подумала, что Блэкторн наверняка не станет поить собаку чаем или бренди. Значит, Угольку в отличие от нее серьезная опасность не грозит. Ее-то Трактирщик не отпустит ни при каких обстоятельствах, тем более что Блэкторн, судя по всему, о чем-то догадывается.

Тем временем Уголек отведал всего, что имелось на серебряном подносе. Всего, кроме чая и бренди. Блэкторн в упор посмотрел на Жизлен.

— Кажется, ему все понравилось, — проговорил он, опуская щенка на пол.

Уголек кинулся к Жизлен, и, выказывая явное удовольствие, встал перед ней на задние лапы. Она уже наклонилась, чтобы взять его на руки и прижать к себе, но не успела поймать, и он бросился назад к человеку, который хорошо его накормил и приласкал, в надежде получить что-нибудь еще.

— Славная собака, — сказал Блэкторн, — ты хочешь попить. Боюсь, ты не большой любитель чая, — продолжал он, — наливая душистую жидкость в блюдце, — но я добавлю побольше молочка, так тебе, наверное, больше понравится, ты ведь…

К Жизлен неожиданно вернулись силы, она уже снова могла двигаться. Подскочив к столу, она, схватив чайник из лиможского фарфора, бросила его на пол, а следом и блюдце с чаем.

— Ну и ну, — испуганно произнес Блэкторн, изумленно глядя на нее.

— Он не переносит молока, — сказала Жизлен, не двигаясь с места. Горячий чай, попав на руку, обжег кожу, но она даже не шелохнулась.

— Нехорошо. Посуда разбилась. Боюсь, хозяйка может вычесть из жалованья. Вам еще повезло, что вы служите у Элин, у нее просто на редкость мягкий характер. Он взглянул на лужу.

— Весь чай на полу.

Жизлен на этот раз успела нагнуться и схватить Уголька, пока тот не добрался до мокрого пятна на толстом абюссонском ковре, и прижала его к себе до того крепко, что тот возмущенно взвизгнул.

— Придется вам обойтись одним бренди, — сказала она, и повернулась, чтобы уйти.

Трактирщик, стоя в двери, загораживал ей проход. Омерзительно улыбаясь, он протянул руку, и забрал у нее щенка.

У Жизлен не было выхода. Она отдала Уголька. Трактирщик захлопнул дверь прямо перед ее носом.

Она повернулась и посмотрела на Блэкторна. Даже увидев перед собой бутылку бренди и наполовину наполненный стакан, она не потеряла самообладания.

— Вы бледны, мадемуазель, — произнес Блэкторн, вставая и приближаясь к ней. Он ступал осторожно, стараясь не наступать на осколки, и крепко зажав в руке стакан. Мне кажется, вы нуждаетесь в бренди больше, чем я.

Пусть будет так. Если ей повезет, яд подействует не сразу, и Блэкторн тоже успеет попробовать, убедившись, что это не опасно. Если же он воздержится, то у нее еще останется нож.

— Возможно, вы правы, — ответила она, беря у него стакан, и не раздумывая, поднося ко рту, чтобы не было времени передумать.

Блэкторн стремительно бросился к ней, и неловко схватил ее за руку так, что отравленная жидкость вылилась ей на платье.

— Думаете, я позволю вам легко умереть? — спросил он, больно сжимая ее талию. — Я хочу понять, зачем вам понадобилось меня убивать. Чем я вас обидел?

Это уже была последняя капля. Терпение Жизлен лопнуло. Значит, он даже ее не вспомнил, забыл, что разрушил ее жизнь и жизнь ее семьи, не чувствует даже малейшего укора совести. Гнев дал ей силу, она вырвалась, и рука ее скользнула в карман, туда, где лежал нож, который должен был вонзиться в его сердце. Карман оказался пустым.

— Трактирщик был когда-то карманником, — произнес Блэкторн бесстрастно, — он избавил вас от гадкого маленького ножичка, который вы в спешке прихватили с собой. Кто вы такая, Мамзель, и чего вам от меня надо?

Его сильная рука до того цепко держала ее за запястье, что хрупкие кости могли сломаться. Впрочем, пускай ее повесят со сломанным запястьем. Это не имеет значения.

— Я думала, вам понятно, — произнесла она, не скрывая презрения. Его искренняя растерянность взбесила ее еще больше.

— Что понятно?

— То, что вы… вы погубили моих родителей! На его лице ничего не отразилось. Лишь тень сомнения промелькнула в глазах, да губы сжались чуть плотнее.

— Жизлен, — произнес он без выраженья, — я должен был догадаться.

— Не понимаю, что гонит тебя отсюда, — недоумевал Тони. Он удобно расположился в восточной гостиной, со стаканом отменного кларета в руке. — Блэкторн, если он не рехнулся окончательно, наверняка уже отправился на континент, а я должен признаться, что всегда считал его вполне сообразительным. Так почему ты должна бросаться домой как перепуганный кролик? Элин покачала головой.

— Ничего не могу поделать, Тони. Я беспокоюсь. Со мной это бывает. Не могу отделаться от ощущения, что произошло что-то непоправимое. Так было перед тем, как убили родителей, так было, когда у Кармайкла и Лиззи умер их первый ребенок. Я должна вернуться в Энсли-Холл.

— Поверь, Элин, никому там не угрожает смерть. Кроме того, ты должна выиграть у меня в шахматы до отъезда. Я тебя столько раз обставил за последние три дня, что ты просто обязана отыграться.

— Волнение мешает мне сосредоточиться. И, кроме того, мне кажется, я смогу выиграть только, когда ты этого захочешь.

— Ты что обвиняешь меня в жульничестве? Если бы ты была мужчиной, я бы мог потребовать у тебя удовлетворения, — заявил он, вытягивая перед собой длинные-предлинные ноги в чулках цвета лаванды, и не без удовольствия на них поглядывая. Кармайкл, взглянув на эти шелковые чулки, затрясся от смеха, но Тони, как всегда, был абсолютно невозмутим, и сообщил своему приятелю, что это последний писк моды и что Кармайкл просто неотесанная деревенщина, а потому безнадежно отстал.

Надо сказать, что Элин тоже посматривала на эти чулки с некоторым сомнением, правда она не могла не признать, что ноги у Тони — само совершенство. Элин заставила себя собраться с мыслями. — Но ведь я не мужчина, — сказала она.

— Это от меня не укрылось, — сдержанно ответил Тони, и на лице его отчего-то появилось странное выражение.

— И кроме того, ты обманываешь для того, чтобы проиграть, а это не самое страшное преступление.

— Любые нарушения правил игры могут послужить поводом для дуэли.

— Ты же не дерешься на дуэлях.

— Начать никогда не поздно. Может, ты хочешь, чтобы я убил Николаса Блэкторна, если он еще не удрал? Я могу вызвать его, всадить пулю в его черное сердце и таким образом решить разом все проблемы. Элин снова ощутила приступ необъяснимого беспокойства.

— Не говори глупостей, Тони, скорей он убьет тебя.

— Не знал, что для тебя это важно.

— А кто будет дарить мне конфеты? — спросила она с заискивающей улыбкой.

— Или французские романы? Ладно, придется еще пожить. Но неужели мне так и не удастся уговорить тебя остаться еще хотя бы на несколько дней?

— Не удастся, — ответила Элин, и внутри у нее что-то болезненно сжалось.

— Тогда хотя бы разреши мне проводить тебя в Энсли-Холл. На дорогах сейчас неспокойно, полно грабителей. А если Николас еще в Энсли-Холле, то я постараюсь ускорить его отъезд.

— Но я, к сожалению, не смогу принять тебя, — предупредила Элин, весьма обрадованная его предложением. Тони беспечно махнул рукой.

— Я не напрашиваюсь. Но неужели это означает, что и я представляю собой не меньшую опасность, чем Блэкторн? Я польщен.

— Как ни глупо это звучит, но ведь принято считать, что любой мужчина опасен. Ты уверен, что хочешь ехать со мной, Тони? Ведь ты собирался пробыть здесь две недели. Тони улыбнулся ей еще ласковей.

— У меня есть свои причины, чтобы исчезнуть отсюда после твоего отъезда.

Элин была не настолько наивна, чтобы не понимать, на что он намекает, и все же она слишком робела, чтобы прямо спросить, что он имеет в виду. «В некоторых случаях неведение поистине спасительно», — подумала она.

— Так когда тебе удобнее ехать? — продолжал Тони, не замечая ее растерянности.

— Чем быстрей, тем лучше. Завтра утром, как только рассветет. Я никак не могу избавиться от ощущения, что случилось что-то непоправимое.

Тони допил кларет.

— Мне доставит колоссальное удовольствие доказать тебе, что ничего не произошло и что ты ошибаешься. Твоя восхитительная французская повариха приготовит мне изысканнейший обед, а ночь я проведу в местной гостинице. Не возражаешь?

— Ничуть, — ответила Элин, — но только… — она запнулась, и, смутившись, замолчала. Она хотела сказать, что его план осуществится в том случае, если Жилли еще там. Впрочем, едва ли она могла попасться на уловки Николаса Блэкторна.

— Что только?

Элин постаралась улыбнуться как можно беззаботней.

— Только если ты позволишь мне снова обыграть тебя в шахматы.

— Договорились, — ответил Тони, и его серые глаза потеплели. — Стоит тебе только захотеть, и я у твоих ног.

Элин привыкла выслушивать любезности от мужчин, которые всегда говорили не то, что думают. Тони несомненно был точно таким же болтуном.

Это она сама виновата, что всегда готова поверить его словам.

Николас Блэкторн сидел откинувшись в кресле. Прохладная мокрая салфетка закрывала его лицо. Он был измучен, обессилен и не переставал ругаться.

Ругался не так отчаянно как женщина, лежавшая сейчас в соседней комнате на кровати вниз лицом со связанными руками. Связал ее Трактирщик, когда силы оставили ее, и она перестала сопротивляться.

Однако она все же ухитрилась хорошенько отделать Блэкторна.

Едва он произнес ее имя, как она просто взбесилась, и, похоже, хотела убить его своими маленькими, но вполне способными причинить боль руками, хватая все, что попадалось ей на глаза. Он не мог себе даже представить, что это хрупкое создание может оказаться столь опасным, но ему пришлось потрудиться, чтобы скрутить ее. Кончилось тем, что он уселся на нее верхом посреди комнаты, надеясь, что она не поранится осколками фарфора, который успела переколотить.

Глупо, конечно, что он о ней беспокоился. Она собиралась убить его — а он думал о том, не больно ли ей.

Будь он человеком рассудительным, он бы просто-напросто смылся, оставив ее в унизительном положении, и пускай бы ее нашел кто-то из слуг. Он уже явно злоупотребил гостеприимством Элин, а поскольку о Джейсоне Харгроуве ему до сих пор ничего не известно, то можно предположить, что старый пес скоро выздоровеет. Они с Траком должны вернуться в Лондон к друзьям, к игорным столам, хорошему кларету и неотравленному бренди.

Если он просто уедет, мадемуазель Жизлен де Лориньи может считать, что ей повезло, и оставаться здесь. Правда, в последнем он сомневался. Он никогда прежде не встречался со столь лютой ненавистью. Она отправится вслед за ним, и он закончит свою жизнь, получив нож между лопаток в момент, когда он меньше всего будет к этому готов.

Да, решено он уедет из Энсли-Холла. Но только не в Лондон, где у него теплая и удобная квартира. Он отправится в Шотландию. В полуразрушенный охотничий дом, который тоже достался ему в наследство. Уедет туда, где был последний раз десятилетним мальчиком, туда, где был счастлив.

Но только они с Траком отправятся туда не одни.

5

Жизлен было очень холодно. Ее бедное тело так дрожало, что ей, казалось, она промерзла насквозь. наверное, за последний год, живя в Энсли-Холле, она снова привыкла к комфорту, изнежилась. Она гордилась тем, что ей не страшны любые трудности, и вот пожалуйста — дрожит.

«Страх тут совершенно не при чем», — убеждала она себя, пытаясь повернуться на слишком мягкой постели. Она не боится ничего на этой земле. Она видела самое страшное, и выжила, хотелось ей того или нет. Судьба не может обойтись с ней еще злее. Блэкторн связал ее, но она уже успела понять, что он просто самонадеянный болван. Она оказалась сильней его, что, впрочем, не так уж и приятно. Она работала, не покладая рук, чтобы выжить, и мышцы ее были крепкими, а Николас Блэкторн просто-напросто бездельник и негодяй, привыкший к праздности, так что нечего удивляться, что женщина почти вполовину меньше его, взяла над ним верх.

Конечно, болезнь, последовавшая после того, как он попробовал крысиного яда, ослабила его.

Жизлен повернулась на бок. Из соседней комнаты до нее доносились их голоса. Она не без любопытства, но спокойно размышляла о том, что они намерены с ней делать. Может, передадут местным властям, но не исключено, что Блэкторн захочет отомстить ей сам. Власти едва ли отнесутся к ней снисходительно, хотя бы из-за того, что она иностранка, а она уже испытала на себе типичное для островитян недоверие к иностранцам. Кроме того, она пыталась убить дворянина, а то, что он самый недостойный человек из всех, что ходят по английской земле, едва ли повлияет на решение суда.

Ей становилось все холоднее. Бренди высохло, и платье спереди задубело, кроме того, она порвала его во время драки.

У нее ломило все тело. Голова трещала, и она вспомнила, как его руки чуть не раздавили ей череп, когда она пыталась выцарапать ему глаза. Надо сказать, что его не мучили свойственные джентльменам раздумья, иначе едва ли он бы остался жив.

Жизлен снова перевернулась на спину и уставилась в потолок.

Дверь широко распахнулась, и она затихла, готовая к новому сражению. Внезапно она услышала знакомое постукивание лап по паркету, и Уголек, жалобно повизгивая, забрался к ней на кровать, и принялся лизать ее своим маленьким шершавым язычком.

Те двое не стали затыкать ей рот. В этом, собственно, не было необходимости, — кто услышит, если она и начнет звать на помощь?

— Бедный малыш, — прошептала она ласково, — со мной ничего не случится, обещаю тебе. — Щенок снова взвизгнул и ткнулся холодным и мокрым носом ей в щеку.

— Вы даже не представляете, как мне приятно это слышать, — донесся до нее ненавистный голос.

Жизлен не повернула головы, она не отрывала глаз от пляшущих по потолку теней, которые отбрасывало пламя очага.

Блэкторн вошел в комнату. Через минуту Уголька уже не было рядом с ней, и она услышала, как он взвизгивает от боли. Она недооценила Блэкторна.

— Твоей хозяйке сейчас не до собачьих ласк, — сказал он, — утешая щенка. — К тому же нам всем ни к чему, чтобы ты слизывал бренди с ее платья, так что лучше иди-ка отсюда. — Отпустив Уголька на пол, он легонько шлепнул его.

Уголек снова запрыгнул на постель, возмущенно огрызаясь, Жизлен взглянула на него, стараясь не обращать внимания на темную, возвышающуюся над ней фигуру.

— Ты такой же упрямый, как твоя хозяйка? — изумился Блэкторн. — Трак! — крикнул он, — будь добр, избавь меня от этого создания.

Возле кровати появился Трактирщик и осторожно взял щенка.

— Что вы хотите, чтобы я с ним сделал? — спросил он. Блэкторн очень пристально всматривался в ее лицо, а она очень старалась не показать волнения.

— Можешь утопить, — произнес Блэкторн задумчиво, или, если хочешь, сверни ему шею.

— Нет! — вырвалось у нее. Ей стало стыдно за свою слабость, но не могла же она позволить им уничтожить несчастное существо.

— Нет? — переспросил Блэкторн, наклоняясь над ней. Вы просите, чтобы я спас вашу маленькую собачку?

Ей захотелось плюнуть ему в лицо, и она пожалела, что не может этого сделать.

— Да, — ответила она, с трудом выдавив из себя это слово.

Тогда он улыбнулся пренебрежительной улыбкой победителя.

— Отнеси собаку экономке и скажи, чтобы присматривала за ней до возвращения Элин. Уверен, моя сестрица с радостью прижмет его к своей груди.

Это было лучшее, на что Жизлен могла надеяться, и, скрепя сердце, она приняла его благодеяние.

— Что мне сказать старухе? — спросил Трактирщик, подходя к двери.

— То, что мы и собирались сказать, — ответил Николас, глядя ей в глаза, и не обращая внимания на ненависть, которой они пылали, — что работа, которой прежде занималась Мамзель, не годится для любовницы английского джентльмена.

— Нет! — возмутилась она, а он улыбнулся и, протянув руку, легонько погладил ее по щеке.

— Я же не говорю, что на самом деле намерен спать с вами, моя крошка, — пояснил он. — Я просто считаю, то слугам Энсли-Холла покажется естественным ваше желание предпочесть мою постель кухне. Как я догадываюсь, вы не рассказывали Элин о своем прошлом. Весьма неосмотрительно с вашей стороны. Если бы она знала, то из кожи вон бы вылезла, лишь бы не допустить моего появления здесь. А теперь она подумает, что ее взбалмошная повариха, как и большинство ваших соотечественниц, не устояла перед соблазном предаться любви за деньги. Вы предпочитаете выйти со мной к карете без скандала, как и подобает приличной женщине, или заставите меня снова применить грубую силу?

— Я бы предпочла, чтобы вы отвели меня к мировому судье.

— Не сомневаюсь, но меня ваши соображения в данном случае не интересуют. Видите ли, я понял, что мне не нравится, когда меня хотят отравить, и где-то в глубине моей души затаилась жажда отмщения. Вам ведь это должно быть понятно, правда, Жизлен? Ведь вы же первая решили убить меня, чтобы отомстить за те несчастья, которые, как вы считаете, свалились на вашу семью по моей вине.

— Так не откладывайте, — гневно произнесла она.

Николас молча покачал головой.

— Предвкушение всегда приятнее самого удовольствия.

— Добровольно я не пойду.

— Сломить сопротивление еще приятнее, — ответил он, и она вдруг заметила, что он держит в руке белоснежный шейный платок. Мгновение — и рот ее был завязан, а на затылке она ощутила тугой узел.

Николас усадил ее, и Жизлен ощутила внезапный приступ слабости. Она ударилась головой, когда боролась с ним, и боль становилась все более отчетливой, но она старалась сидеть спокойно и молча ждала.

Николас был тщательно одет с головы до ног. Блестящие черные сапоги, черный камзол с серебряной отделкой, иссиня-черные панталоны — сущий дьявол, — и Жизлен подумала, что в таком виде он бы вполне мог отправиться прямиком в ад, прихватив с собой и ее.

Блэкторн завернул ее в ярко-зеленую накидку, и она не стала протестовать. Он отлично знал, что накидка принадлежит Элин, но его это не остановило. Он завязал ленты под ее подбородком, касаясь прохладными руками ее кожи, и накинул капюшон ей на голову.

— Чтобы у слуг не появилось лишних подозрений, — пояснил он, задумчиво оглядывая ее. — Мне бы не хотелось, чтобы они считали, что вы уезжаете не по своей воле. Вообще-то они не слишком к вам расположены. Так показалось Траку. Вас здесь считают высокомерной, и будут счастливы узнать, что ради меня вы задрали юбки.

Жизлен бросилась на него, совершенно забыв, что у нее связаны колени, и если бы он не успел ее подхватить, она бы упала.

— Вы нетерпеливы, моя крошка, — произнес он, — впрочем, мы действительно злоупотребили гостеприимством. — Подхватив ее на руки, он плотнее запахнул на ней накидку и опустил капюшон ей на лицо. — Довольно романтично, — сдержанно сообщил он. — Думаю вы не станете попусту тратить время, и сопротивляться, иначе я буду вынужден сделать вам больно, а мне это неприятно. Слуги едва ли придут вам на выручку, если и поймут, что вас увозят против воли. Не упрямьтесь, Жизлен. У вас нет выхода.

Жизлен уговорила себя, что должна смириться с неизбежным, так как он говорил сейчас правду. Никуда не денешься по крайней мере несколько часов, она целиком в его власти. Но рано или поздно у нее появится шанс, и Николас Блэкторн узнает что почем.

Достопочтенный сэр Энтони Уилтон-Грининт поглядывал в окно кареты на плывущие над сельской местностью грозовые облака. Если бы он мог сам решать, то непременно сидел бы в Медоулэндз и ждал пока установится погода. Но Элин твердо решила ехать домой, а он не менее твердо решил ехать с ней, хотя внешне его решительность как всегда не была заметна. Правда, если бы погода была ясной, едва ли у него нашлись бы достаточно веские основания для того, чтобы ехать в карете с отличными рессорами, принадлежащей его однокашнику Кармайклу. Элин знала, что у него новый жеребец, и хотя он не любил ездить верхом без особой необходимости, закрытые экипажи доставляли ему еще меньшее удовольствие. Если бы светило солнце, ему было бы непросто объяснить, почему он готов провести в закрытой карете целых десять часов.

Элин улыбнулась ему, откинув назад светлые локоны. Она принадлежала к немногим женщинам, кого не пугало то, что он так огромен. Кармайкл называл его «Горой», а его последняя любовница, — на редкость живая и изобретательная оперная певичка, чей род был бесконечно талантлив во всех отношениях, употребляла иные, куда более откровенные выражения применительно к его наружности.

Тони со вздохом подумал, что ему будет недоставать Карлотты, недоставать ее зрелых пышных форм, неутомимости в постели, и даже внезапных вспышек гнева. Разумеется, он понимал, что подобными свойствами не должна обладать дама из общества. Он уже свыкся с мыслью, что в его супружеской постели будет совершаться нечто благопристойное, то, что должно происходить в темноте и под одеялом. Однако последнее обстоятельство заставляло его все чаще задумываться о том, чтобы будущая избранница оказалась хотя бы приемлемой.

Элин Фицуотер была весьма приемлемой. Хорошенькая, очень неглупая, и, кроме того, безгранично преданная, подобно хорошо обученному спаниелю. А Энтони, как каждый истинный англичанин, очень любил своих собак. Тони всегда любовался ее мягкими вьющимися волосами и нежно-розовым цветом лица. То, что Элин подойдет ему как ни одна другая, он осознал вскоре после того, как вероломная мисс Стэнли расторгла помолвку. Отчасти его решение было продиктовано и тем, что в данном случае в ближайшие несколько лет он мог ничего не предпринимать. Тони был человек весьма определенный, и всегда точно знал, что ему нравится, а что нет, но старался по возможности быть терпимым. В жизни все у него в общем-то складывалось неплохо — у него было приличное состояние, не слишком высокий, но все же титул, любящие родители, наружность, которую некоторые женщины находили привлекательной, а также весьма недурные успехи в картах и спорте, признанные всеми без исключения. Случалось, что он видел кое-что чересчур отчетливо, но не хотел этого показывать, скрывая свои чувства за любезными манерами.

Элин почти что разрушила все его тщательно продуманные планы. Он был достаточно опытен, чтобы считать, что Элин не совершит необдуманного поступка во время своего первого лондонского сезона. На всякий случай Тони присматривал за ней, готовый вмешаться, если какой-нибудь предприимчивый молодой человек поспешит сделать ей предложение, но, как он и думал, городским юношам не хватало тонкости, чтобы оценить нежную красоту Элин. Близкое знакомство с мисс Стэнли лишний раз убедило его в преимуществах холостяцкой жизни, и он не спешил обменять ее радости на супружескую верность и долг.

Преподобный Элвин Персер возник за его спиной, когда он совершенно этого не ждал. Он был глубоко уверен, что у него еще уйма времени, а Элин надежно укрыта в Энсли-Холле, когда Кармайкл объявил, что его сестра помолвлена. Тогда Тони решил ему признаться. Он клял себя за излишнюю скромность, но Кармайкл уверял, что Элин по уши влюбилась, и клялся, что, заметив с ее стороны хоть какую-то неуверенность в отношении маленького священника, непременно бы вмешался.

Он серьезно отнесся к огорчениям приятеля, и решил подыскать ему невесту. Увы, ни одна не могла сравниться с Элин. А когда этот болван-священник бросил ее, она уехала на континент, прежде чем он успел кинуться следом, к тому же до подписания сомнительного Амьенского мира оставались считанные недели. Вернулась Элин уже не одна, а с подругой, загадочной поварихой, с которой она была неразлучна, и к тому же стала весьма недоверчивой. Тони пришлось немало потрудиться, пока она снова не стала чувствовать себя с ним непринужденно.

Преподобный причинил ей куда больше вреда, чем мог предположить Тони, и, чтобы снова ее приручить, требовалось время.

Впрочем, времени у него было достаточно, так же как и у нее. Элин было еще далеко до тридцати, и даже если бы она еще долго оставалась в девицах, она бы успела нарожать ему целый выводок наследников, среди которых обязательно был бы и мальчик. Так что Тони предполагал подождать еще год-два.

Но не так давно его стало охватывать нетерпение, он начал думать, что совместная жизнь с приятной женщиной не обязательно должна оказаться столь уж непереносимой, как ему представлялось прежде, особенно если этой женщиной будет Элин. К Рождеству он стал беспокоен, опасаясь, что ощущение, которое несет с собой этот семейный праздник, и его собственное нетерпение, толкнут его на необдуманный поступок. С тех пор он старался держаться подальше от Элин, и действовать в соответствии со своими планами, и все же не предпринимать никаких действий становилось все сложнее.

Тони потянулся и переменил позу. Элин взглянула на него.

— Ты терпеть не можешь таких путешествий, напрасно ты настоял на своем. Меня вовсе не надо провожать, я в состоянии самостоятельно преодолеть расстояние между домом брата и своим собственным. Бинни прекрасная компаньонка, а Кармайкл нанимает самых надежных кучеров.

Тони покосился на прекрасную мисс Биннерстоун, которая сейчас сладко посапывала, уронив накрытую чепцом голову, туда, где у представительниц ее пола, как правило, бывает грудь.

— Ну-у, я полагал, что со мной тебе будет веселее, — протянул он.

Нежный румянец окрасил щеки Элин.

— Конечно, Тони, но я не хотела таскать тебя по сельским дорогам в такую мерзкую погоду. Я просто должна была уехать домой, чтобы убедиться, что… что все в порядке.

— Что, с твоей маленькой поварихой ничего не случилось? Жизлен — кажется, так ее зовут? А почему она не поехала с тобой? Думаю, слуги Кармайкла не стали бы ее обижать.

— Вообще-то слуги не очень ей симпатизируют. Она иностранка, и держится от них в стороне. Она не служанка, Тони, она моя подруга.

— Я бы не хотел тебя поучать, дорогая, но ты не должна водить дружбу со служанкой. К тому же слуги обычно и сами этого не любят. Они как никто чувствуют свое место, и дружеские отношения оскорбляют их достоинство.

— Я же говорю тебе, что она не как остальные. Я очень многим обязана Жизлен. Мне трудно тебе это объяснить.

— И не надо. Верю тебе на слово.

Элин изумленно взглянула на него, подумав, что прежде никто не выслушивал ее, не задавая лишних вопросов.

— Спасибо, Тони.

«Из нее получится изумительная жена и мать, — рассеянно думал Тони, наблюдая за Элин, — она ласковая, понимающая, хорошо воспитанная, к тому же, как знать, может, за этими мягкими манерами таится страстная натура».

— Все будет хорошо, — заверил он Элин. — Николас наверняка удрал, лакеи скорее всего решили побаловать себя портвейном, а твоя… подружка, я уверен, жалеет, что не захотела составить тебе компанию.

Он неожиданно замолчал, неприятно пораженный тем, что пришло ему в голову.

— Она ведь просто подруга и все, правда? — не удержавшись спросил он.

Элин, естественно, не поняла намека.

— А кем еще она может мне быть? — удивилась она, — мы же не родственницы, если ты это имеешь в виду.

— Н-не совсем, — буркнул Тони, — единственным, что неизменно раздражало его в Элин, была ее необыкновенная дотошность. Временами из послушного спаниеля она превращалась в яростно вгрызавшегося в кость терьера.

— Нет, я все же не поняла, о чем ты говорил, Тони. Объясни понятнее. Если дело касается Жизлен, то я обязана знать. Достаточно того, что я и так беспокоюсь.

Будь проклят его язык, и зачем только он дал ему волю.

— Это не имеет отношения ни к тебе, ни к ней, — начал он, думая, что успокоит ее. Но упрямое выражение лица Элин свидетельствовало об обратном. Тони вздохнул. В конце концов раз уж он решил жениться на этой женщине, и к тому же рассчитывает, что она родит ему наследников, то стоит заняться ее воспитанием не откладывая.

— Случается, что отношения между женщинами становятся… ну как бы это сказать, слишком близкими, что ли…

Судя по всему, Элин так ничего и не понимала.

— Говори прямо, Тони, что ты темнишь! У нас с Жизлен действительно очень близкие отношения, и я совершенно не понимаю, что здесь дурного.

«О, Господи!», — вздохнув, подумал Тони.