2

Он разбудил ее песней.

«Будь проклята его презренная, подлая душонка», — подумала Джулиана, продолжая сидеть с закрытыми глазами, пытаясь не обращать внимания на выходки шута. У него был сильный глубокий голос, полный чувственности и скрытых намеков, а песенка, которую он пел, была настолько неприличной, что она лишь поблагодарила небеса за то, что могла сейчас не смотреть ему в глаза, притворяясь спящей.

Песенка внезапно оборвалась, и Джулиана так и не услышала, что же именно собирались делать дочка мельника и лудильщик.

— Вы покраснели, миледи, — тихо сказал Николас. — Уверен, женщина ваших лет и жизненного опыта прекрасно знает, что собираются делать мужчина и девица под мостом в жаркий летний денек. Уверен также, что вы не раз делали то же самое.

Она только сильнее зажмурилась, не заботясь о том, верит ли он в то, что она спит, или нет. Паланкин больше не двигался. Все ее тело нещадно болело, и ей нужно было только одно — выйти и немного размяться. Однако она решила, что, пока это зависит от нее, она не станет смотреть на шута.

Прикосновение руки к ее лицу было настолько неожиданным, что она невольно открыла глаза и в панике набросилась на шута с кулаками. Она даже не подозревала, как близко он к ней подобрался, но прикосновение к ее коже помимо ее желания вызвало в ней реакцию, подобную вспышке молнии.

— Как вы смеете! — воскликнула она, стараясь изобразить высокомерие знатной леди. Но вместо этого в ее испуганном, тоненьком голоске послышалась настоящая паника.

Поняв это, она выпрямилась и сжала руки на коленях. Она не позволит ему испугать ее. Больше ни один мужчина на свете не заставит ее бояться.

А в особенности тот, который сейчас сидел напротив, наблюдая за ней своими странными глазами.

Говорили, что мужчины становятся шутами, или, как их часто называли, дураками, в силу каких-то необычных особенностей внешности или разума. Чаще всего они были или сумасшедшими, или горбунами, или карликами, или просто чудаковатыми простофилями. Человек, сидящий сейчас напротив нее в паланкине, вовсе не был похож на большинство своих собратьев по профессии. Он был высок, с длинными руками и ногами, которые не позволяли ему занять удобное положение в небольшом пространстве паланкина. Его одежда представляла собой всевозможное смешение цветов, стилей и отличалась большим количеством прорех. Его волосы, напоминающие шелковистый лен, были длинными и густыми, а лицо, чересчур красивое для взрослого мужчины, было все же очень привлекательным.

Но вот его глаза вызывали тревогу. Это были глаза шута, глаза безумца. Глаза хитреца и мошенника. В них скрывался странный сумрак, блуждали золотые тени, словно в залитом солнцем меде. Они напоминали пронзительные янтарные глаза кошки. И в этом момент эти удивительные глаза смотрели на нее не отрываясь, словно все понимали. Казалось, его взгляд без труда проникал сквозь слои одежды, сквозь все ее защитные заграждения и видел, что скрывается за ее всегда спокойной, сдержанной улыбкой.

— Умоляю простить меня, миледи, — пробормотал он, откидываясь назад и глядя на нее отнюдь не виновато. — Но не стоит так тревожиться, ведь говорят, что когда вас внезапно коснется дурак, это как божье благословение.

— И как много дам при дворе вам удалось убедить в этом? — ядовито осведомилась она, все еще чувствуя тепло в том месте, которого коснулась его рука.

Он улыбнулся дерзкой улыбкой, в которой не было и намека на раскаяние.

— Больше, чем я достоин, миледи.

— Что ж, в таком случае забудьте обо мне, мастер Николас. Уверена, что в замке Фортэм вы сможете найти более чем достаточно женщин, охотно верящих в ваши сказки. Я никогда не буду одной из них. Приберегите свои благословенные прикосновения для тех, кто их жаждет.

— Но разве молодая вдова не нуждается в утешении? Вы были так убедительны, скрывая свою печаль, но я уверен, что под этой маской благоразумного спокойствия ваше сердце разрывается от боли.

Чувство вины пронзило ее, и она подняла голову, чтобы смерить наглеца уничтожающим, ледяным взглядом. Однако взгляд ее не достиг цели. Шут выглядел каким угодно, но только не уничтоженным.

— Вы смеетесь надо мной, сэр! Не в моей натуре рыдать и стенать.

Ложь, конечно. Она долго рыдала и плакала, когда только приехала в Монкриф. И это продолжалось до тех пор, пока у нее совсем не осталось слез.

— Вы воистину величественны в своей скорби, миледи, — сказал шут с едва лишь заметным намеком на иронию.

— А вы, поистине, самый невыносимый… — она оборвала себя, потрясенная тем, что вдруг так легко потеряла самообладание. Через мгновение она взяла себя в руки. — Вам, мастер Николас, каким-то образом удается заставить меня проявлять мои худшие качества, — произнесла она обманчиво спокойным тоном.

— Это дар, — ласково произнес он.

— Мой муж был на сорок с лишним лет меня старше. Он уже похоронил двух жен, когда женился на мне. Ему была совершенно не интересна молоденькая девочка, а я была слишком юна, чтобы радоваться такому браку. До того, как он умер, я не видела его почти три года, и хотя я скорблю о нем, как о любой христианской душе, я не могу сказать, что умираю от горя.

— Видимо, вы были не слишком рады тому, что вас увезли из родного дома, — заметил Николас. — Так сколько же лет вам было, когда Виктор Монкриф взял вас в свою постель?

— Почему вы спрашиваете? Что вам с того? — набросилась на него Джулиана.

— Он, должно быть, был невероятно груб и неуклюж, раз заставил вас так бояться любого мужского прикосновения.

— Я вовсе не боюсь! — возразила она с горячностью, опровергающей ее слова. — Я просто не люблю, когда меня хватают… какие-то слуги.

Она сама замерла на мгновение, потрясенная тем, что подобные слова могли сорваться с ее губ. Она почти никогда не позволяла своим эмоциям брать верх над разумом. Это было предательством по отношению к самой себе.

Но он лишь понимающе улыбнулся.

— Постараюсь впредь не хватать вас, миледи, — мягко сказал он. — Так сколько же лет вам было тогда?

— Достаточно, — коротко ответила Джулиана. — Я исполняла свои супружеские обязанности без жалоб.

— Но получали ли вы от них удовольствие?

Только в этот момент она вдруг осознала, что паланкин как остановился в момент ее пробуждения, так и не двигается, и едва не заплакала от облегчения. Поспешно откинув занавески, она выбралась на землю, едва удержавшись на затекших и онемевших ногах. Николас продолжал сидеть, лениво откинувшись на подушки и наблюдая за ней из-за занавесок.

— Так как же, миледи? — настойчиво повторил он свой вопрос.

— Что как? — громко спросил сэр Ричард, выезжая вперед на своей лошади с обычным для него раздраженным выражением на лице. — Не слишком ли докучал вам этот несносный тип? Я прикажу отхлестать его кнутом, если он осмелился оскорбить вас.

Это было весьма соблазнительное предложение, и Джулиана чувствовала, что сэр Ричард был бы счастлив лично взяться за кнут. Она оглянулась на своего нежеланного попутчика, но лицо того было совершенно спокойным. Его явно не страшила угроза возможного наказания.

— Он ничем не оскорбил меня, — сказала Джулиана, сама удивившись этой почти инстинктивной лжи. Она увидела стены аббатства. — Мы собираемся остановиться здесь на ночлег? — спросила она.

— Да, собираемся. В замок Фортэм мы приедем завтра к вечеру, если Господь пошлет нам хорошую погоду. Нам оказана честь сопровождать настоятеля монастыря отца Паулуса, который собирается почтить своим присутствием замок Фортэм во время Святок. Джулиана взглянула на паланкин.

— Возможно, святой отец захочет путешествовать в паланкине. Тогда я бы с удовольствием поехала верхом.

Ричард издал короткий издевательский смешок.

— Ничуть не сомневаюсь в этом, миледи. Этот тип способен даже святого довести до сумасшествия. Если я смогу достать еще одну лошадь, то остаток пути вы поедете верхом. Но ничего не могу обещать.

Звон бубенчиков возвестил о том, что мастер Николас выбрался из паланкина, и Джулиана невольно напряглась.

— Вы всегда можете связать меня и заткнуть мне рот кляпом, — предложил он учтиво.

— Не думай, что я этого не имею в виду. Стоит только леди Джулиане сказать хоть слово…

Она не могла этого сделать, но мысль была весьма соблазнительной. Джулиана посмотрела на шута из-под полуприкрытых век.

— Меня учили проявлять милосердие к убогим, сэр Ричард, — сказала она. — Тем более мастер Николас, несмотря на его умственную неполноценность, такой же добрый христианин, как и все мы.

Звон бубенчиков сопровождал некий подозрительный звук, который можно было бы принять за покашливание, но, возможно, это был подавленный смешок. Джулиана не стала ничего выяснять, напротив, она поспешила отойти от этого несносного человека как можно быстрее.

— Если бы я могла где-нибудь уединиться, чтобы привести себя в порядок?..

Один из пухленьких, облаченных в длинную рясу монахов выступил вперед и сказал с поклоном:

— Окажите честь нашему дому, миледи.

— Я поужинаю сегодня с настоятелем, брат Бэрт, — заявил сэр Ричард. — Уверен, что леди Джулиана предпочтет отдохнуть в одиночестве.

Она подумала, что предпочтет что угодно, лишь бы не общество шута, а потому просто кивнула.

— А мастера Николаса устройте где-нибудь в безопасном чистом местечке, — продолжал отдавать распоряжения сэр Ричард.

— А мастер Николас проведет этот вечер в покаянии, — произнес Николас соответствующим этим смиренным словам тоном. — Я буду спать на соломе возле алтаря, поближе к своему Спасителю.

Брат Бэрт улыбнулся ему сияющей улыбкой, сэр Ричард подозрительно прищурился и с сомнением посмотрел на покорно склоненную голову шута.

Впрочем, Джулианы это все больше уже не касалось. Комната, которую ей предоставили, была маленькой, строгой и чистой, и Джулиана поспешила растянуться на узкой жесткой кровати, чтобы дать отдых своему затекшему телу. Ей не хотелось спать, она не чувствовала голода. Она просто лежала, безразлично глядя в сгущающийся сумрак.

Единственным звуком, долетавшим сюда, был густой колокольный звон, сзывающий монахов на вечернюю молитву. Здравый смысл подсказывал Джулиане, что ей стоит присоединиться к ним, но страшная усталость, сковавшая члены, молила остаться в постели и не двигаться. К тому же Николас ведь сказал, что он проведет всю ночь в молитвах. Одна только мысль о том, что ей придется обращаться к Богу в то время, как шут будет смотреть на нее своими странными, колдовскими глазами, вызывала в ней панику.

А она нисколько не сомневалась в том, что Николас будет смотреть на нее, просто потому, что знает — это ее тревожит. На самом деле, он был очень странным созданием. Его присутствие действовало на нее так раздражающе, что ей некогда было подумать или погоревать о своей печальной судьбе. Ее мирная, спокойная жизнь внезапно рассыпалась на куски, а у нее нет ни минутки, чтобы поплакать об этом. Впрочем, это, конечно, только к лучшему. Еще ребенком Джулиана хорошо усвоила, что рыдания и сетования на судьбу не приносят ничего, кроме головной боли да помятого, распухшего лица.

Ужин ей принес брат Бэрт. Еда была совсем простая: сыр, темный хлеб и медовый эль. Но при виде ее Джулиана поняла, что проголодалась.

— Поешьте, дитя мое, — сказал монах. — Мне велели принести тарелки обратно в трапезную, когда вы поедите, а наш добрый настоятель не любит, когда его приказы не выполняются. Если вы хотите, я подожду снаружи.

— Прошу вас, составьте мне компанию. Могу ли я вам предложить что-нибудь…

— Я уже поел, миледи. К тому же настоятель постоянно упрекает меня за то, что я ем слишком много.

И хотя впечатляющие размеры живота брата Бэрта не позволяли оспорить подобное утверждение, все же Джулиане не понравилось, что кто-то может так обижать доброго старика.

— Мне говорили, — сказала она, протягивая брату Бэрту ломоть хлеба, — что настоятель поедет завтра с нами в замок Фортэм.

— Да, миледи. И я тоже, чтобы помогать ему.

Ни в тоне, ни в словах монаха не было и намека на какое-нибудь недовольство, и все же Джулиана не могла избавиться от ощущения, что настоятель не был любим здесь, в своей обители.

— Он ведь хороший человек? — спросила она, разламывая следующий большой ломоть хлеба.

— Кто я такой, чтобы судить… Настоятель — человек высших принципов. Помогать ему — огромная честь для меня, о которой я никогда не осмеливался мечтать.

«И без которой охотно бы обошелся», — подумала Джулиана. Похоже, дела обстояли даже хуже, чем она думала.

— А что это за аббатство, брат Бэрт? — спросила она, переводя разговор на другую тему. — Я-то думала, что знаю все святые места на расстоянии одного дня пути от Монкрифа.

— У нас очень маленький и очень бедный орден, миледи, хотя у нашего настоятеля большие планы. Это аббатство Святой Евгелины, Повелительницы драконов.

— Святой Евгелины? Не помню такую, — призналась Джулиана. — А она и в самом деле повелевала драконами?

— Только после того, как была проглочена одним из них. Это было одно из благословенных святых чудес!

— Аминь, — благочестивым тоном сказала она, не открывая монаху своих сомнений по поводу существования драконов.

— Но сегодня никто не относится с должным почтением к старым святым. Евгелина жила еще в римские времена, а теперь люди охотно забывают свое прошлое и своих святых предков. Они предпочитают современных святых. Мы делаем все, что только в наших силах, чтобы сохранить ее священную память для нас и наших потомков. Настоятель посвятил жизнь тому, чтобы сделать аббатство Святой Евгелины местом паломничества и поклонения.

— Да пошлет Господь ему успех в его святом деле, — пробормотала Джулиана, думая о том, как амбиции настоятеля позволили ему все же найти время, чтобы надолго отправиться в замок Фортэм. Собственно, это тоже было не ее дело, и лучше ей все-таки сдерживать свое неуместное любопытство, которое однажды не доведет ее до добра.

— С нашим настоятелем совсем нетрудно иметь дело, миледи, — между тем сказал брат Бэрт. — Только будьте почтительны и молчите, тогда он может вообще вас не заметить.

— Так будет лучше?

— Да, миледи, — ответил брат Бэрт, глядя прямо в глаза Джулиане.

Больше он ничего не сказал, а она была достаточно умна, чтобы не спрашивать. Ее ясно предупредили, чего же еще? К тому времени, как брат Бэрт ее покинул, усталость и волнение окончательно взяли верх, и Джулиана прилегла.

В келье было темно, всего одна высокая свеча горела на столе. Джулиана смотрела на каменные стены, окружающие ее, на резкие дрожащие тени, отбрасываемые на них колеблющимся огоньком свечи. Она думала о том, что если впечатление, которое у нее сложилось о настоятеле, хотя бы приблизительно соответствует действительности, то ей предстоит провести в замке Фортэм гораздо менее приятные дни, чем она себе представляла. И так уже плохо, что ее отправили назад к матери. Но теперь ей еще придется мириться с присутствием властного священника и сумасшедшего шута.

Ей стало интересно, не столкнулся ли уже аббат с Николасом, и если да, то кто из них оказался победителем?

Если ей повезет, то последний день пути она проведет вдали от болтовни мастера Николаса, а если повезет очень, то, еще не доезжая замка Фортэм, ее поразит молния. Тогда ей уже не надо будет беспокоиться о встрече с матерью, которую она когда-то любила больше всех на свете.

Джулиана не думала, что будет спать этой ночью. Но сон в конце концов одолел ее, и она крепко заснула, пока ужасный звук не вырвал ее из объятий морфея и не бросил в реальность ночной тьмы. Через мгновение звук повторился — протяжный вопль, словно кричала обреченная на вечные муки душа нераскаявшегося грешника. Джулиана вскочила с кровати, распахнула тяжелую дубовую дверь и выглянула в полумрак узкого каменного коридора в поисках несчастного истязаемого создания.

3

Каменный пол показался ей ледяным под ее босыми ступнями. По звуку, раздавшемуся снова, можно было подумать, что какую-то бедняжку просто разрывают на куски. Джулиана бросилась на этот вопль, не думая о своей собственной безопасности или о своем более чем неприличном виде.

Крики раздавались из маленькой часовни в конце коридора, но, когда Джулиана достигла закрытых тяжелых дубовых дверей, звук резко оборвался, и наступившая вдруг оглушающая тишина показалась ей еще страшнее, чем вопли, полные ужаса.

Джулиана не колебалась ни минуты. Тяжелое железное кольцо обожгло холодом ее руки, но петли на массивных дверях оказались хорошо смазаны, и двери открылись при небольшом усилии, явив перед ней живописную картину.

Кричал, оказывается, хорошенький, женственного вида монашек, который теперь тихо всхлипывал, сотрясаемый беззвучными рыданиями. Вид Джулианы в ее ночной рубашке, похоже, оказался последней каплей, так как он поспешно закрыл лицо руками и бросился вон из часовни. Пробегая мимо, он шарахнулся от Джулианы как от чумной.

Брат Бэрт тоже был здесь, его обычно умиротворенное круглое лицо сейчас выражало беспокойство, и неудивительно. Посередине часовни стоял Николас Стрэнджфеллоу — абсолютно голый.

Во всяком случае, Джулиане так показалось сначала. Брат Бэрт придерживал обернутый вокруг худых бедер Николаса кусок какой-то ткани, едва сохранявшей благопристойность. Однако сам Николас явно не оценил его стараний.

Он бросил на растерянного монаха суровый взгляд.

— Я же говорю тебе, невежда, — громко произнес он, — что не нуждаюсь в посредниках между мной и Богом! Я не хочу, чтобы что-то стояло между нами, хотя бы даже одежда!

— Кощунство! Отродье сатаны!

До сих пор Джулиана не замечала больше никого в темноте маленькой, едва освещаемой свечами часовенки. Она обернулась на голос, но увидела среди теней лишь еще одну тень, которая показалась ей просто еще более темной и угрожающей.

— Что здесь делает эта блудница?! — вновь раздался голос из тьмы. — Уберите ее отсюда и прикажите высечь этого сумасшедшего нечестивца кнутом!

— Но ваше святейшество… — попытался возразить добрый брат Бэрт, следуя за Николасом, который медленно двинулся по направлению к тени, и благоразумно придерживая ткань вокруг бедер шута. — Я уверен, все это можно уладить, если вы только…

— Он насмехается над нами, он насмехается над Богом! — торжественно произнес настоятель, появляясь из тени. — И эта Иезавель с ним заодно!

Джулиана оглядела часовню в поисках распутной соучастницы Николаса и, не найдя никого, в ужасе поняла, что аббат именно ее обвиняет в распутстве. Это было настолько нелепо, что она едва не рассмеялась, но ситуация не располагала к веселью.

Николас обернулся и взглянул на нее, наклонив голову, словно какая-нибудь любопытная птица — воробей… нет, сокол, вдруг подумала она с удивлением. А она была маленьким испуганным кроликом.

— Она не моей веры, — сказал он тихо. — Но я надеюсь на будущее.

Она, конечно, должна была убежать сразу же, как только отворила двери в часовню и увидела происходящее. У нее не было никаких причин находиться здесь. Один только вид полуобнаженного мужчины вызывал в ней панический ужас. И дело было не в том, что она никогда прежде не видела ни одного голого мужчины — как хозяйка поместья она, случалось, ухаживала за больными и ранеными, а в деревне благопристойность ценится мало. И она, конечно, видела своего мужа — чаще, чем ей бы того хотелось.

Джулиана приподняла подбородок и встретилась с насмешливым взглядом Николаса. Он хотел, чтобы она покраснела, убежала, спряталась, но она была слишком упряма, чтобы сбежать.

— Я услышала крики, — сказала она. — Я подумала, что кому-то нужна помощь…

— Весьма благородно и милосердно с вашей стороны, миледи, — промурлыкал Николас. — Но, боюсь, я просто очень напугал этого юного монашка.

— Ты просто чудовище, — произнес аббат каким-то шипящим голосом. — Когда мы прибудем в замок Фортэм, я полюбуюсь на то, как тебя повесят!

— Сомневаюсь в этом, — ласково произнес Николас. — Король Генрих весьма расположен ко мне. И он будет очень огорчен, если со мной что-нибудь случится.

Аббат вышел на свет и подошел совсем близко к Джулиане, повернувшись спиной к Николасу. Он был примерно одного с ней роста, и его глаза прямо уставились на нее. Выражение неприязни и неудовольствия, появившееся в их бесцветной глубине, заставило Джулиану вздрогнуть. Она вдруг почувствовала холод ночного воздуха и ледяной каменный пол под ногами.

— Вы вся дрожите, миледи, — сказал он. — Не сомневаюсь, что вы дрожите от стыда и осознания своего грехопадения. Возвращайтесь в свою келью и молитесь об искуплении своих грехов, сожалея о том, что видели ваши глаза, и о своих нечестивых помыслах и желаниях.

У нее не было абсолютно никаких нечестивых помыслов и желаний, но хватило ума, чтобы не сообщать об этом аббату. Он был невообразимо худ, кожа, натянутая на кости, казалась сухой, как пергамент. При этом его глаза сверкали фанатичным огнем, словно два ярких факела.

Джулиана подумала, что если ее будущее окажется каким-то образом связанным с этими двумя безумцами — фанатиком и голым дураком, то чем скорее она отправится в монастырь, тем лучше.

— Вам и правда надо бы пойти к себе, миледи, — горячо поддержал аббата брат Бэрт, старательно придерживая кусок материи вокруг голых бедер Николаса. — Уверяю вас, все будет в порядке.

— Почему бы вам тоже не сорвать с себя одежду, миледи, и тогда мы могли бы помолиться Богу вместе! — произнес Николас благочестивым тоном. — Конечно, солома немного кусается, но вы могли бы лечь на меня сверху…

— Враг рода человеческого! Развратник! Исчадие ада! Растлитель невинных! С тебя следовало бы заживо содрать кожу! — завопил отец Паулус, дрожа от негодования.

Николас смерил аббата оценивающим взглядом.

— Я не думаю, что она так уж невинна, падре, поскольку леди на самом деле вдова…

Но аббат его уже не слышал, он опрометью выскочил из часовни, видимо, намереваясь найти кого-нибудь, кто помог бы ему наказать непокорного шута.

— Слава богу! — пробормотал брат Бэрт со вздохом облегчения. — Отец Паулус все принимает слишком близко к сердцу. Леди Джулиана, позвольте мне проводить вас назад в вашу комнату. — Он шагнул к ней. При этом ему пришлось выпустить из рук ткань, которую он придерживал на бедрах Николаса. Ткань начала соскальзывать, и монах мгновенно отпрыгнул назад и вновь поспешно водворил ткань на место.

— Я вполне смогу найти дорогу сама, брат Бэрт, — сказала Джулиана обманчиво спокойным тоном. — Поскольку, как я вижу, я здесь не нужна…

— Вы нужны мне, миледи, — сказал Николас жалобно, с легким намеком на иронию.

Джулиана повернулась к нему, окинула шута долгим, спокойным, изучающим взглядом от его больших босых ступней, вверх по сильным волосатым длинным ногам, по складкам материи, которая, как она только теперь поняла, служила алтарным покрывалом. Она скользнула взглядом выше — по его животу и груди, по широкому пространству крепкого мускулистого тела — и встретилась с насмешливым взглядом его глаз.

Он явно хотел шокировать ее, поняла она. Он хотел шокировать их всех. Все, что она могла сделать, это отнестись к его выходкам без всякого интереса.

— Молитесь вашему богу, мастер Николас, — сказала она спокойно. — Только делайте это побыстрее, пока до смерти не замерзли.

— И пока не вернулся аббат с подкреплением, — поспешно добавил брат Бэрт. — Он не тот человек, которого можно недооценивать.

— Я редко недооцениваю своих врагов, — сказал Николас. Он прихватил рукой алтарное покрывало, и Джулиана на одно мгновение испугалась, что он хочет сорвать его с себя. Она не собиралась отступать или отворачиваться, но, к счастью, он просто решил освободить брата Бэрта от его утомительных обязанностей.

— Проводите леди Джулиану в ее комнату, брат, — произнес он неожиданно теплым тоном. — Я и так уже нарушил ее сон. Для одной ночи вполне достаточно.

Монах опасливо посмотрел на него, но Николас, похоже, сам устал от своих игр и стоял сейчас совершенно спокойно, мрачно наблюдая за ними.

Джулиана рада была уйти. Она шла с гордо выпрямленной спиной, пытаясь не думать о своей малопристойной одежде. Конечно, тяжелая льняная рубаха была достаточно широкой, со множеством сборок, чтобы беспокоиться о том, что кто-то сможет разглядеть под ней ее тело, и все же Джулиана чувствовала себя почти голой. Она и брат Бэрт шли по коридору в тревожной тишине.