14

Похоже, дела шли все хуже и хуже, размышлял Николас, положив свои длинные ноги на стол, весь заставленный опрокинутыми чашами, брошенными деревянными подносами, полуобглоданными куриными костями и прочими остатками пышной трапезы. Кувшины с вином были почти пусты. В главном зале, где он и сидел, слышался громкий храп людей и тихое посапывание собак.

Он не должен был вообще никогда целовать ее, но ведь он всегда любил играть с огнем. Он не должен был следовать за лордом Фортэмом в комнату Джулианы, а затем задерживаться там, когда лорд ушел, забрав свою жену. Он должен был взять святую реликвию сразу, как только нашел ее, спрятанную в темноте часовни Святой Девы. И если бы он не был так занят Джулианой Монкриф, он непременно так бы и поступил.

Конечно, если говорить совсем уж честно, он никогда не обнаружил бы кубок так быстро, если бы не следил за своей стыдливой леди. Он поднял свою чашу с вином в воображаемом привете этой нежной вдовушке, выпил и поставил на стол. Он всегда был склонен к философии — у него был слишком маленький выбор в его суматошной жизни, и он мог лишь плыть по течению, а события шли по их собственному, странному, часто непредсказуемому порядку. Оставалось только молить святых, чтобы они включили его самого в этот порядок.

К тому времени, когда он вернулся в часовню Святой Девы, благочестивый аббат ордена Святой Евгелины вихрем вылетел из ее дверей вне себя от ярости. Беспомощный брат Бэрт семенил рядом с ним, издавая тихие звуки, которые выражали настоящее отчаяние. Впрочем, когда Николас поймал выражение его лица в неверном лунном свете, ему показалось, что добрый монах был далеко не так расстроен, как можно было бы подумать по его словам. Николас при виде их тут же спрятался в тени, пережидая и размышляя.

Ему было ясно, что аббат и его помощник не обнаружили кубка на месте. Разумеется, если предположить, что они искали там именно его — вполне могло быть, что аббат просто возмущен таким пренебрежением к святому месту.

К тому моменту, как он решил, что может безопасно пересечь двор, луна скрылась и небо начало светлеть на востоке, делая ситуацию несколько более рискованной. Однако ждать он больше не мог. Бого наверняка волновался из-за его долгого отсутствия, а брат Бэрт был сейчас с аббатом и недосягаем для вопросов.

В полумраке часовни он сразу увидел пустую нишу и тихо выругался себе под нос. А затем перекрестился и поспешно попросил прощения у святой Евгелины. Конечно, он опоздал, но и священник тоже. А это означало, что за кубком охотился кто-то еще и этот кто-то успел им завладеть.

Это не мог быть Гилберт. Он весь вечер находился при графе. И хотя Гилберт был хитрым мошенником и обманщиком, Николас обладал даром снимать с лиц всевозможные маски. Если человек лгал, он видел его насквозь. Гилберт де Блайт и правда не имел представления, где именно священный кубок находится. Ну а теперь этого не знал и Николас. И вот он сидел здесь и размышлял о происшедшем, удивляясь, почему он почти не расстроен таким поворотом событий. Если бы он вовремя пошевелился, все бы было очень просто и сейчас его бы здесь уже не было. Драгоценный сосуд спокойненько лежал бы себе среди его вещей, а они с Бого растворились бы в лесах, готовые отправиться обратно в путь к королю Генриху.

И он никогда бы больше не увидел Джулиану Монкриф.

Или, возможно, когда-нибудь все же увидел бы. Рано или поздно Генрих заставит ее снова выйти замуж, возможно, за какого-нибудь любимчика-рыцаря, ищущего королевских милостей. Она была дальней родственницей короля, а Генрих всегда относился очень серьезно к подобному родству. Возможно, они могли бы встретиться когда-нибудь — скажем, лет через пятнадцать, она стала бы высохшей, раздраженной и пресной с полудюжиной проказливых детишек…

Но нет, ведь она не могла иметь детей, кажется? Она была бесплодна, или так утверждала молва, после того, как она пробыла много лет замужем за одним из самых развратных мужчин королевства, человеком, который щедро рассыпал свое семя вокруг Монкрифа, и в его землях бегало множество господских бастардов.

К тому же через пятнадцать лет его самого здесь уже не будет. К тому времени он бы постарался уехать как можно дальше и от Генриха, и от двора и никогда бы не узнал, что случилось с леди Джулианой. Научилась ли она наслаждаться теми радостями, которые могло предоставить ей ее роскошное тело? Может, ее заставили бы уйти в монастырь или снова выйти замуж? Помнит ли она еще несчастного шута, который приложил столько сил, чтобы довести ее до отчаяния, а закончил тем, что у самого помутился рассудок?

Он опустил ноги на пол, выругавшись с отвращением. Кажется, он становится сентиментальным от неумеренного количества выпитого вина и прожитых лет. Сентиментальным и слабым. Никогда и никому он не позволял путать свои карты и мешать делать то, что он хотел, и вот теперь Джулиана Монкриф со своими нежными дрожащими губами и растерянными глазами была слишком близка к этому.

Она ведь не могла быть тем вором, который похитил кубок, — или могла? Она едва ли что-то знала о нем, он не представлял для нее никакой ценности. Да и когда бы она успела его взять? Николас слишком крепко поцеловал ее на прощание. Скорее всего, некоторое время после этого она вообще не могла думать о чем-нибудь другом. Это было ясно по ошеломленному, полупьяному взгляду ее глаз. Он с трудом подавил соблазн закончить то, что начал, почти уверенный в том, что в течение следующего часа он сможет добраться до кубка святой Евгелины и навсегда покинуть замок Фортэм.

Чертовски правильно было с его стороны не поддаться соблазну. Но вряд ли было разумно не забрать кубок. Теперь ему придется остаться здесь и разбираться, кто мог за такое короткое время взять реликвию, а главное — найти, где она спрятана. Зато он сможет надоедать Джулиане еще некоторое время.

По логике, главным подозреваемым является лорд Фортэм или один из его верных людей. Именно он, скорее всего, поместил кубок в заброшенную часовню, и он же, видимо, взял его. Кубок могли взять в любое время после полудня, когда он, Николас, его видел. Не было никаких причин полагать, что сам Хью Фортэм тоже опоздал. Никаких причин, кроме уверенности Николаса, что хозяин замка здесь ни при чем.

Итак, задача оказалась несколько сложнее, чем он первоначально полагал. Что ж, гораздо ценнее то, что достается с трудом, если, конечно, кто-то любит трудиться. Возможно, пришло время шуту говорить одними только рифмами. Это довольно легко и доводит людей до крайней степени раздражения. Если он будет достаточно назойлив, все начнут избегать его, и тогда у него появится возможность полностью посвятить себя делу короля.

— Вы когда-нибудь спите? — спросил лорд Фортэм злым, раздраженным тоном.

Николас даже не слышал, как тот приблизился. Весь остальной зал был погружен в сон, и Хью Фортэм выглядел сейчас встрепанным, сердитым и очень опасным.

— Кто спит, тот…

— Посмей еще раз произнести хоть одну рифму, и я отрежу твой болтливый язык, шут, — прорычал граф. — Я вовсе не расположен слушать твою болтовню.

Николас сжалился над ним. На самом деле он и сам был не слишком расположен болтать.

— Цветок вашей молодой жены так и остался несорванным?

Хью двинулся к столу, сбросил часть его содержимого на пол одним движением руки и, схватив перевернутый кубок, наполнил его остатками вина из кувшина.

— Чтоб отсох твой язык, да! Я не могу погубить ее бессмертную душу за несколько часов удовольствия.

— Часов? — лениво протянул Николас. — Да вы настоящий мужчина, граф. Большинство могут продержаться в лучшем случае несколько минут. Думаю, леди высоко оценила бы это. Вам бы следовало спросить ее саму и выслушать ответ.

— А со своим королем ты тоже говоришь так же непочтительно? — хмыкнул Хью.

— Даже еще менее. Это одна из немногих радостей, доступных таким бедным парням, как я, — говорить с королями и крестьянами как с равными. Безумие имеет свои привилегии.

— Но ты-то не безумен. Николас улыбнулся.

— Разве? Думаю, очень многие с вами поспорили бы, даже в этом замке.

— Люди в этом замке со мной никогда не спорят.

— Ваша жена непременно будет, это я могу вам обещать. Жены всегда так делают.

— Я уже был женат раньше, шут, и знаю, сколько трудностей доставляют женщины, — Граф шумно вздохнул. — Возможно, почти столько же, сколько эти чертовы священники.

— Но гораздо больше веселья и радости, — усмехнулся Николас. — Не то чтобы я был женат, заметьте. Ни одна женщина не захочет такого бедного дурака, как я.

Хью Фортэм бросил на него долгий ироничный взгляд, и мнение Николаса о графе, итак достаточно высокое, мгновенно поднялось еще выше. В отличие от большинства людей Хью Фортэм не собирался принимать за чистую монету его болтовню, как бы шут ни старался вывести его из себя.

— Женщины имеют дурную привычку делать то, что им велят, — сказал наконец Хью, тяжело вздохнув.

Понимание ситуации пришло неожиданно, словно удар молнии, и Николас едва не рассмеялся в голос, когда осознал всю абсурдность положения. Он вдруг понял, что граф Фортэм страстно желает свою новую жену, что было только естественно. Изабелла Фортэм была в высшей степени привлекательной женщиной — он и сам еще совсем недавно подумывал о том, как бы забраться к ней под юбки.

Но это было не все. Этот грубоватый, резкий лорд Фортэм, солдат до мозга костей, был болен любовью. Он обожал свою новую жену и, как подозревал Николас, был абсолютно не способен сказать ей об этом.

Ну что ж, жизнь так интересна, подумал Николас с ленивой усмешкой, потягиваясь в своем кресле. Все это может оказаться очень полезным в его игре.

— А где же юный Гилберт? — спросил он.

— Спит в своей постели, как и подобает доброму христианину и как следовало бы и тебе, — буркнул Хью. — Так почему же ты не спишь?

— Мне не нужно слишком много сна, — не растерявшись, отвечал Николас. — А вам, милорд? Почему вам не спится рядом с молодой женой?

— Будь ты проклят со своей наглостью!

— Что, слишком уж много соблазна? — спросил Николас, ничуть не смутившись. — Впрочем, возможно, вы поступили мудро. Иногда отступление — это лучшая форма атаки.

Сердитый, недовольный взгляд графа ничуть не испортил Николасу настроения.

— Вы пока еще не ответили на мой вопрос. Почему вы здесь? — настаивал лорд.

— По правде говоря, я надеялся провести несколько часов в святом месте. Я избегаю основную часовню по вполне понятной причине — аббат отнюдь от меня не в восторге. Я надеялся прочесть несколько мирных молитв в заброшенной часовне, той, что во дворе, но это место оказалось полно визитеров.

Он получил ответ на свои слова, да еще какой! Правда, это было не совсем то, на что он рассчитывал, но наши ожидания сбываются реже, чем нам бы хотелось.

— Дьявол тебя забери! — взорвался Хью, выскакивая из-за стола. От его крика проснулись несколько его людей. Они зашевелились, но, так и не очнувшись, повалились обратно. Вино еще держало их в плену. — Кто там был?!

— Было довольно темно, и я не хотел обнаруживать себя, милорд. Все эти мужчины и женщины приходили и уходили в темные ночные часы, в том числе и аббат вместе с братом Бэртом. Я был удивлен. Мне казалось, что это слишком маленькое и незначительное место, чтобы вызвать такой интерес.

— Раны Христовы! — в ярости воскликнул Хью. — Я вырежу сердце тому, кто осмелился украсть священный кубок!

— Кубок? — с невинным видом переспросил Николас. — Что за кубок, милорд?

Ему вовсе не нужно было так стараться, чтобы изобразить полное неведение, лорд Хью был не в том состоянии, чтобы обращать внимание на какого-то шута.

— Кубок святой Евгелины! — произнес он глухим, полным боли и ярости голосом. — Кто-то украл его из часовни.

— Вы уверены, милорд?

На самом деле Николас был достаточно умен, чтобы не отбрасывать возможность того, что лорд Хью мог разыграть спектакль перед своим временным шутом. Хью не попался на удочку Николаса, как большинство людей, с которыми ему приходилось иметь дело, поэтому он вполне мог притвориться рассерженным из-за потери кубка, в то время как реликвия преспокойно стояла в том месте, куда он ее перепрятал.

— Она исчезла, — произнес Хью так мрачно, что Николас почти поверил ему. — Но она не могла никуда деться из замка. Никто не уедет отсюда, пока реликвия не будет найдена. Первого же, кто попытается сбежать, будут пытать, пока он не сознается, куда ее спрятал.

Хью Фортэм казался Николасу последним человеком, способным пытать кого бы то ни было.

— Сомневаюсь, что это одобрила бы ваша жена, — пробормотал Николас.

Хью и в самом деле томился от любви. Даже перед лицом потерянной святой реликвии, фамильной драгоценности, одна только мысль о том, что его жена может судить его, заставила его невыносимо страдать. Кажется, он скорее бы умер.

— Я узнаю правду во что бы то ни стало, — сказал Хью хриплым голосом после минутного колебания. — я заплачу ту цену, какая потребуется.

— А если это ваша жена?

— Никогда. Какое ей дело до священного кубка? Ведь теперь она хозяйка здесь, и ей здесь принадлежит все.

— Возможно, кто-то еще захотел завладеть им.

— Очень многие хотели бы завладеть им, — мрачно сказал Хью. — Уж не являетесь ли вы одним из них, а, мастер шут?

Чаши, кубки и бокалы

Хороши лишь для вина,

А святая чаша — бог с ней,

Для чего шуту она?

— Ваш хозяин очень хотел заполучить кубок, — сказал Хью.

— Но ведь мой хозяин — вы, милорд, — не остался в долгу шут.

Хью в сомнении покачал головой.

— Тебя прислал сюда король, причем совсем ненадолго, хвала Создателю. Я полагаю, он просто заболел от твоей болтовни и решил немного отдохнуть. Но возможно, он знает, что ты гораздо умнее и талантливее, чем пытаешься казаться. Возможно, он послал тебя за священным сосудом. Он у тебя, добрый шут?

Николас беззаботно улыбнулся.

— Нет, мой добрый хозяин. Можете поджарить на огне мои туфли, если желаете удостовериться в моей невиновности. Я не знаю, где сосуд.

Хью с насмешкой взглянул на разные туфли шута.

— Я поджарю гораздо более чувствительную часть тебя, шут, если ты меня предашь.

Николас решил, что это вряд ли. Справедливое наказание за преступление — это одно, а пытки и костер — совсем другое, и если Николас был в чем-то непревзойденным умельцем, так это в том, чтобы читать в душах своих врагов. Хью Фортэм, конечно, был врагом, но по приказу короля. И если говорить правду, Николасу гораздо больше нравился граф Фортэм, чем его суверен, и он выбрал бы его, если бы ему, конечно, предоставили выбор.

Но кто может выбирать в наше время? Разве что король, да и тот не всегда.

— Если бы мне хватило дерзости, милорд, то я предложил бы вам убедиться, действительно ли священный кубок исчез из ниши. А затем вы могли бы поговорить с вашей женой и убедиться, не знает ли она что-нибудь об этом.

Это предложение носило определенную цель: все то время, которое Хью будет занят со своей женой, Николас сможет посвятить поискам священной реликвии.

— Вы, как всегда, излишне дерзки, мастер Николас.

Хью угрожающе надвинулся на него, огромный, могучий. Николас спокойно сидел на скамье. Он был ничуть не ниже графа, хотя и не так широк в плечах, и он давно уже заметил, что когда люди начинают подозревать, что он не тот, за кого себя выдает, то лучше сидеть, чтобы не привлекать лишний раз внимание к своему росту.

— И к тому же полны мудрых советов для дурака, которым прикидываетесь, — продолжал свою мысль Хью Фортэм. — Вот только меня интересует одна вещь.

— Да, милорд? — с готовностью вопросил Николас.

— Откуда вы узнали, что кубок стоял в нише, если утверждаете, что понятия не имели о его существовании?

Николас моргнул. Таких проколов он обычно никогда не допускал — должно быть, вино несколько затуманило ему мозги или он провел слишком много времени с падчерицей лорда Хью. Честно говоря, они с Хью представляли сейчас замечательную пару свихнувшихся простофиль, страстно мечтающих о матери и дочери, а потому забывших все на свете.

— Но вы сами это сказали, милорд, — сказал он кротко.

— В самом деле? — в голосе Хью не было уверенности. — Что ж, я сделаю так, как ты советуешь, шут, а ты составишь мне компанию. Поскольку Гилберт все еще в постели, а мои люди, кажется, не проявляют никаких признаков жизни, ты будешь вместе со мной, пока я ищу пропажу. И ты будешь присутствовать при моем разговоре с женой.

— А разве вы не хотите увидеться с ней наедине, милорд?

Николас пытался не показать своего страха. Такого он вовсе не планировал. А что, если он ошибался, оценивая характер лорда Хью? Что, если он решил выбить правду из своей хрупкой, изящной жены?

— Я рассчитываю на то, что ты защитишь меня, добрый шут.

— От вашей жены, милорд?

— От меня самого, — сказал он резко.

— Вы боитесь, что можете причинить ей боль, милорд?

— Нет, шут. Я боюсь, что могу не сдержаться и займусь с ней любовью.

В конце концов кубок святой Евгелины оказался далеко не самым удобным предметом в постели. Джулиана провела несколько тревожных часов без сна. Кубок действительно словно источал тепло, но в то же время он был жесткий, осыпанный крупными острыми камнями, а так как он был круглым, то еще и катался по постели, то и дело попадаясь ей то под бок, то под руку. В конце концов она поднялась и сунула его под кровать. Тогда кошечка, которую она уже назвала Евгелиной, стала хватать ее ноги сквозь покрывало, играть с волосами и так громко мурлыкать на ухо, что Джулиана вообще потеряла всякую надежду на сон.

Когда она наконец задремала, небо за закрытыми ставнями начало светлеть, и она поняла, что часы ее отдыха подходят к концу. Рано или поздно кто-нибудь войдет и разбудит ее — возможно, кто-то, кого она не хочет видеть. Возможно, ее мать, плачущая и разбитая после ужасной ночи, которую она провела в качестве мужской игрушки. Возможно, безумный шут, который, кажется, не видит ничего дурного в том, чтобы приходить к ней, когда она меньше всего хочет его видеть.

А разве она когда-нибудь хотела его видеть? Он всего лишь поцеловал ее, но его поцелуи смутили ее, встревожили… показались слишком опасными и… приятными.

Разбудила ее Евгелина, не святая, конечно, а кошечка-найденыш. В какой-то миг Джулиана провалилась глубоко в сон, а уже в следующий полностью проснулась от того, что черно-белый зверек прыгнул ей на грудь и принялся лизать ей нос. Яркое солнце вовсю светило в открытые ставни. Кто бы ни приходил сюда, он сжалился над Джулианой, позволив ей еще поспать. Начинался новый день, и хорошо, что этот день был солнечным.

Джулиана схватила котенка и села, негромко застонав, так как ее тело явно не желало довольствоваться столь коротким сном. Первой ее мыслью было заглянуть под кровать и удостовериться, что кубок находится там. А потом она подняла кошечку и поднесла к глазам.

— Ну, озорница, какие неприятности ждут нас сегодня? — пробормотала она. — Доверимся ли мы аббату или выждем время?

— Никогда не доверяй аббатам, моя лапочка, — раздался откуда-то из глубины голос ее матери. — Они так же продажны, коварны и вероломны, как и короли.

15

Джулиана соскочила с кровати, все еще держа кошечку, совершенно забыв о том, что она сердита на свою мать.

— Он причинил тебе боль? — воскликнула она взволнованно.

Изабелла казалась несколько растерянной.

— Я тронута твоей заботой. Но почему ты решила, что лорд Хью должен причинить мне боль? Конечно, он солдат, но очень нежный мужчина.

Джулиана уставилась на мать, не веря своим ушам. Кошечка в ее руках запищала, и она поняла, что стиснула малышку слишком сильно. Она опустила ее на пол.

— Кажется, вы выглядите не так плохо после ночи разврата, — сказала Джулиана наконец, холодно и безразлично.

Изабелла приподняла брови.