25

Всю весну Джоселин следовала за войском Стефана, наблюдая, как крепости сдаются или, наоборот, посылают Его Величество ко всем чертям. Ее свиту составляли женщины, такие же истосковавшиеся по мужьям жены, как и она сама.

Когда Роберт был с нею, краски всего окружающего мира менялись от серых до ярких, слепящих глаза. Но страшна была черная пелена, застилающая глаза женщин, когда выносили с поля боя тела убитых, разрубленных мечом или пораженных точно попавшей в цель стрелой. Ей пришлось утешать многих вдов и с трепетом выслушивать вместе с остальными женщинами хриплые выкрики герольда, зачитывающего список тех, кого уже нельзя излечить.

Круг союзников Стефана сужался с каждым днем, и все большая тяжесть давила на плечи Роберта де Ленгли, верного воина своего неудачливого короля.

Ужас, поселившийся в ее душе, Джоселин тщательно таила от мужа. В его присутствии она была неизменно бодра.

Обе враждебные армии кочевали по опустошенной Англии, но главные их силы, захватывая замки, съедая запасы и обрекая на голод смердов, как бы дразня друг друга, не вступали в главное сражение. Войско Анжу уступало силам короля, но было злее. Прошел слух, что король трусит. Истина была в том, что многие бароны, якобы верные ему, перешептывались между собой и посылали гонцов к Генри Анжу, ведя с ним тайные переговоры. Шпионы сновали по враждующим лагерям, и каждый воин был на подозрении.

Стефан гневался и все грозил противнику ответным ударом за позорное поражение при Малмесбюри, но его силы таяли, как снег под весенним солнцем.

А Джоселин, так любящей весну, приходилось терпеть всю эту муку.

— Мадам! Леди Джоселин!

Толпа женщин собралась у ее шатра в этот солнечный весенний день. Все леди и их служанки что-то хотели от нее. Может быть, до них дошли еще новые злостные сплетни?

— Что им надо?

Аймер был тут как тут. Он охранял ее шатер постоянно в отсутствие милорда.

— Они хотят знать, как долго продлится война?

— Что я могу сказать им на это? — удивилась Джоселин.

— На него может ответить ваш супруг.

— Разве он здесь?

— Он вернулся и сейчас разговаривает со Стефаном. Он просит вас прибыть в королевский шатер. Дела плохи, госпожа. Курьер привез неприятную новость. Графиня Гундрет Уорвик обещала открыть ворота всех своих крепостей воинам Генри Анжу.

— О Боже!

— Эрл Роджер, ваш друг, мадам, при этом известии тут же впал в беспамятство. Его до сих пор не могут привести в чувство. Милорд Роберт старается успокоить Его Величество, но это бесполезно, если вы, мадам, не убедите графиню Уорвик отказаться от своих слов.

Джоселин когда-то нравился муж Гундрет, владетельный граф Уорвик. Он был тогда парализован, не мог даже сесть на лошадь, но был желанным гостем в замке Монтегью и остроумным собеседником Джоселин. Его властная жена управляла им, но не до такой же степени, чтобы предать королевство. Ведь он клялся быть верным Стефану по гроб жизни.

Джоселин подбежала к шатру короля как раз вовремя. Он вышел и обратился к собравшимся не то с молитвой, не то с речью.

— Все покидают меня! Ты, Господь, превратил моих рыцарей в трусливых предательниц-женщин. Будет ли королевство управляться лживыми женщинами, ответь мне, Господь! В какой страшный тупик мы зашли? Нет больше ни чести, ни верности. Кругом лишь обман и предательство!

Джоселин огляделась, охваченная сомнениями. Стоит ли ей находиться здесь, в толпе, наблюдая зрелище, унизительное для каждого верноподданного? Но Роберт, заметив ее, приблизился и произнес с заметным облегчением:

— Слава Богу, вы пришли, мадам! Я уже собрался послать за вами герольда. Лорд Роджер ждет нас…

Де Ленгли взял ее за руку и провел в шатер, где за шелковым занавесом мучился на смертном ложе лорд Уорвик.

Джоселин опустилась на колени у постели умирающего. Его лицо было бледно как мел, пальцы скрючивались, а дыхание, хриплое, как у загнанного коня, сотрясало тонкие стены шатра.

— Я видела такое и раньше, — сказала Джоселин. — Иногда кто-то выживал, но чаще люди отдавали Богу душу. А если кто и выздоравливал, то лишался дара речи и был парализован. Я ничем не могу вам помочь, сэр.

Роберт стоял на коленях у постели больного бок о бок со своей женой, но при последних ее словах он вскочил.

— Что ж, они убили его наконец! Гундрет и Лестер. Это дело их рук. Молодой Робин радуется теперь, но я заткну ему в глотку эту радость! Сделайте что возможно, мадам. Прошу вас! Стефан вне себя, и я должен оградить его от дальнейшего безумства.

Джоселин провела несколько часов рядом с ложем эрла, но он так и не пришел в сознание. Его слуги осторожно перенесли тело хозяина в ближний шатер, и она последовала за ними.

Роберт, словно дежурный солдат, встретил ее у выхода из шатра, с вином и блюдом нарезанного на тонкие куски бекона. Он накрыл стол прямо на ветру.

— Ты голодна, моя милая.

— Спасибо. Но я боюсь, что не оправдаю ваших ожиданий, милорд.

— Он плох? Скажи мне правду, моя врачевательница.

— Его жизнь на волоске… В руках Господних.

— Как и наша с вами, мадам.

— Стефан по-прежнему в ярости? — спросила Джоселин.

— Нет. Теперь он в полном упадке. Я предпочитаю говорить с ним, когда он зол, а не плачет, как неразумное дитя. Он стал бормотать что-то о покойной королеве и о том, что церковь не признает Юстаса его наследным принцем. Тяжело выслушивать все это. Тут уж никакая армия не поможет.

А Джоселин не помогло и вино, которое она выпила.

— Неужели дела так плохи? Откройте мне правду, милорд.

— У нас больше войск, чем у анжуйцев. Мы удерживаем большую часть страны, и больше владетельных лордов пока поддерживают нас. Но солдаты желают, чтобы им платили, а денег у Стефана — ни гроша. Для наемников самый лучший полководец тот, кто богат. Но тебе нечего бояться, любимая.

— Но я чувствую тревогу в твоем голосе. Не скрывай от меня истину. Твою ношу я хочу разделить с тобой.

Он сжал в пальцах ее руку, потом отпустил ее.

— Из многих дорог нам с вами, мадам, надо выбрать одну… Земля шатается под Стефаном, и пока весна не растопила болотную трясину, все стараются выбраться на сухое место. Никто не знает, кто такой Генри Анжу. Они думают, что раз ему всего двадцать лет с небольшим, он еще невинный младенец. А я видел, как он правил в Анжуйском графстве и в Нормандии — не только железной, но и раскаленной на огне рукавицей.

— Но почему тогда многие переходят в его лагерь? Даже такой умудренный муж, как Лестер?

— Потому что страна, разорванная на клочья, устала от войны. Стефан постарел и не уверен, что за наследным принцем Юстасом народ потянется воевать и дальше. Церковники, прищурившись и пряча глаза от стыда, как им и подобает, смотрят на Генри как на законного наследника.

— А Лестер? Почему он изменил? — робко спросила Джоселин.

— Все потому же! Разве может дурень Юстас спасти страну, когда молодой голодный волк Генри Анжу тычется мордой в дверь дома и разгрызает доски клыками?

— А при чем здесь эрл Роджер Уорвик? Как связана измена Лестера с Уорвиком?

— Гундрет — кузина Лестера. Не сомневаюсь, что он ее уговорил переметнуться к Генри. Уорвик уже в возрасте, и детей у него от Гундрет нет. Генри во всеуслышание объявил, что он сохранит владения и привилегии всем тем, кто сейчас придет к нему по доброй воле. Таким образом, Гундрет схватит после смерти Уорвика жирный кусок пирога. Отцы выступают с оружием против сыновей. Сыновья и дочери — против отцов. Теперь я уж готов благодарить небеса, что у меня нет наследника.

Джоселин отрезала в этот момент кусок сыра. Вздрогнув, она выронила нож.

— Что будет, Роберт, если случится самое худшее? Если Генри возьмет верх? — С трепетной надеждой в голосе она продолжила: — …Может ли он, оценив ваше ратное искусство, предложить вам…

— Нет, мадам, он так не поступит. Слишком многое пролегло между нами, а Генри Анжу ничего не забывает.

Джоселин заледенела при этих словах. Ни есть, ни пить она больше не могла. Роберт нагнулся, положил свои сильные руки ей на плечи. Ее удрученный вид неожиданно вызвал в нем новый приступ плотского желания. Может быть, любовная страсть избавит ее от дурных предчувствий?

— Я напугал тебя, милая. На самом деле все не так плохо. Наша армия превосходит тот сброд, что собрал Генри, а за нашей спиной все еще большая часть королевской…

Джоселин часто моргала, стряхивая с ресниц слезинки. «О, если б Генри Анжу умер! Если б он сдох, проклятый!»

— Ляжем в постель и забудем о Генри и Лестере. В постели мы обойдемся без них, не так ли, моя дорогая?

Эрл Уорвик метался между жизнью и смертью долгую неделю. Весь лагерь пребывал в мрачном настроении, ожидая его неминуемой кончины. Даже те, кому удавалось раздобыть эль и напиться, потом бродили среди шатров в молчании без пьяных выкриков и песен.

Джоселин присутствовала при последнем вздохе Уорвика.

Стефан явился тотчас же после кончины своего друга, извещенный герольдом. Много дурного говорилось о Стефане Блуа, но тех, кого он любил, он никогда не предавал. Она понимала, почему Роберт хранит верность этому королю и почему такие подлецы, как ее отец и Честер, ненавидят его.

Джоселин, стараясь быть незамеченной, выскользнула из шатра. Ей было так одиноко. Роберт отправился с конным отрядом по окрестным землям пополнить королевские закрома, а если запасы подданных истощились, то перехватить обозы, следующие к анжуйскому войску из Гилбюри.

Она шла, спотыкаясь, через темный воинский лагерь и молилась, чтобы муж ее вернулся живым. Погибнуть в схватке за окорок и мешок муки — разве это достойно Нормандского Льва?

Подойдя к палаткам де Ленгли, она увидела возбужденную толпу. Алое знамя со львами развевал ветер над головами собравшихся мужчин. Неужели он вернулся?

Но тут же ее сердце словно провалилось в бездонную мрачную пропасть. Даже на расстоянии можно было понять, что люди не радуются, а горюют. Они заметили, что госпожа приближается, и расступились, и в этом проходе, в глубине его, стоял, едва держась на ногах, окровавленный, покрытый коростой засохшей грязи, воин. Это был человек, которого Джоселин отказывалась узнавать, так страшно он выглядел.

— Джеффри…

Ее рот мгновенно пересох. Она так сжала кулаки, что ее ногти пронзили кожу ладоней до крови. Джоселин прошла меж двух безмолвных шеренг солдат и увидела вблизи темные от горя глаза Джеффри. Высокий стройный рыцарь словно превратился в согбенного старика. Он упал перед ней на колени и, склонив голову, словно рассматривая истоптанную грязную землю под собой, произнес сначала невнятно, а потом повышая голос:

— Это была западня, мадам. Обоз послужил приманкой. Нас ждали в засаде вдесятеро больше воинов, чем было у нас… — Он отдышался, а потом продолжил мучительную для него исповедь. — Они окружили нас, как волчья стая, а Честер был у них вожаком. Я видел его — глаза его светились в темноте, и он скалил свои клыки. Он охотился за милордом… не за нами. Когда Роберт упал… тут упал и я… Стало совсем темно, хотя уже была ночь… А потом…

Джеффри вновь вынужден был замолкнуть, чтобы перевести дух.

— …когда я очнулся, то увидел, что они грабят мертвых. Они подбирались и ко мне, но я прокрался в кусты и затаился…

— Жив милорд или нет? — вскричала Джоселин.

— Не знаю. Мертвым я его не видел.

— Так, значит, он жив! — крикнула Джоселин, обращаясь к воинам. — Нет никаких доказательств, что он мертв, — ни тела милорда, ни похвальбы наших врагов! Так зачем вешать нос? Выкуп — вот что они хотят! Так мы еще поторгуемся!

Невнятный говор толпы не остудил ее решимости.

— Позаботьтесь о вашем раненом товарище… или вы уже не люди? И проверьте, отточены ли ваши мечи! Выкупать милорда нам придется не серебром, а сталью!

Один из юных воинов, услыхав ее слова, упал на колени прямо в лужу весенней грязи.

— Миледи! Я готов идти с вами до конца! — воскликнул он.

Джоселин обернулась. Мрачные воины преклоняли колено, один за другим, не опасаясь, что мутная жижа испортит их штаны.

Аймер подхватил Джеффри и повел его в шатер, шепча на ухо:

— Им, корыстным глупцам, боязно умертвить курицу, несущую золотые яйца.

— Моли Господа, чтобы ты был прав, — простонал Джеффри.

26

Каким-то чудом Джоселин удалось сохранить самообладание, заняться ранами Джеффри и даже выведать у него некоторые подробности об анжуйцах, с которыми ее супруг вел нескончаемую войну. Роберт отказывался говорить с ней на эту тему, и она поняла, что здесь присутствует не только политическая, но и личная вражда. Джеффри, печально кивнув, признал, что дело обстоит именно так.

Ричард де Люси навестил ее и заверил, что сделает все возможное для освобождения де Ленгли из плена… если он жив, разумеется. Затем прибыл посланец Роджера Честера и затеял деликатную беседу о размере выкупа.

Джоселин воспряла духом, однако это были для нее нелегкие дни и часы, ничуть не менее тяжелые, чем время, проведенное в Белавуре в плену у собственного братца. Она с помощью служанки перестирала все белье Роберта, заштопала все его рубашки и носки и при каждом стежке, продевая сквозь ткань иглу, молила всех святых на небесах, чтобы они позаботились о сохранении жизни ее супруга.

Опять явился гонец от Честера. Роберт де Ленгли жив, но о выкупе не может идти и речи. Он останется пленником своих врагов навечно, во всяком случае, до конца дней своих.

Джоселин обрадовалась известию, что Роберт будет жить, но какова цена такому существованию — беспомощный узник, служащий потехой для тюремщиков. Более сладостного способа умертвить де Ленгли для его врагов не было. Им хотелось продлить наслаждение до момента, когда он не выдержит этой пытки и совершит грех самоубийства.

Ее навестил де Люси с постоянной улыбкой на лице, которая служила ему профессиональной маской. Он заронил в ее сердце надежду.

— Робин Лестер всего лишь забавляется, набивая себе цену. Но свинье, как бы она ни веселилась, недолго гулять — ее все равно забьют на мясо. Мы взяли Тетбюри, и вся милая компания изменников укрылась в Уорвике. Мы пошлем туда парламентера.

Гонцы скакали туда-сюда, привозя послания.

Через неделю де Люси явился вновь. Его улыбка потускнела. Он протянул Джоселин пергаментный свиток, печать на нем была ей незнакома, и это повергло ее в трепет.

— Это лично для вас, мадам, от Генри Анжу. Это и есть его дьявольская печать!

Она в бессилии опустилась на походный стул возле столика, где когда-то, в кажущемся ей далеким времени, разделяла трапезу с Робертом. Взломав печать и развернув пергамент, Джоселин прочла:

«Миледи де Ленгли! Нет нужды представляться вам, вы меня знаете».

Строчки, твердые и ровные, изгибались в ее глазах, как змеи.

«Уведомляю, что супруг ваш был тяжело ранен, и я повелел забрать его из-под опеки Честера. Теперь он находится под моим покровительством. Мой личный врач заботится о нем. Сейчас он на пути к выздоровлению. Что за характер у вашего супруга, вы осведомлены не хуже, чем я. Он не передал вам никаких просьб, поэтому к вам обращаюсь я, мадам. Пришлите ему свежее белье и свое послание — я прослежу, чтобы их не увидели досужие или враждебные глаза.

К моему великому сожалению, сообщаю вам, что милорд Роберт останется моим пленником до поры, когда многострадальная, разорванная на части Англия не воссоединится под моим скипетром. Вы можете сказать Стефану, который все еще продолжает называть себя королем, что единственный выкуп за Роберта де Ленгли — это корона Англии».

Прочитав письмо, Джоселин вдруг ощутила, что глаза ее сухи. Время для слез прошло.

— Он пишет, что не отпустит Роберта никогда.

Де Люси выхватил у нее письмо и с жадным любопытством погрузился в чтение. Джоселин наполнила чашу вином и тут же осушила ее до дна.

Генри Анжу держит у себя ее мужа. Тот самый Генри Анжу, который приказал сжечь живьем Роберта и полдюжины его верных соратников. И не может быть речи о выкупе…

Она приняла решение. Она отправит чистые рубашки для Роберта завтра поутру вместе с анжуйским герольдом, но…

— Я поеду вслед за ним… Герцог Анжу не прогонит меня…

— Не очень-то мудрая мысль, мадам, — нахмурился де Люси. — Предсказать, как поступит анжуец, нелегко. Вполне возможно, что из ненависти к вашему супругу он кинет вас в каменный колодец и будет хохотать, наблюдая ваши мучения.

— Он не посмеет. Я отправлюсь с белым флагом. Церковь и любой благородный дворянин отступятся от него, если он жестоко обойдется со мной.

— Сомневаюсь, остались ли в Англии благородные дворяне.

Де Люси горестно покачал головой.

Для путешествия в Уорвик Джоселин отрядила лишь малую свиту — Джеффри и еще трех рыцарей. Она раздумывала, взять ли с собой служанку, но отказалась от этой мысли. Что их ждет впереди — невозможно было предугадать, а иметь рядом склонную к слезам девчонку, да еще заботиться, чтобы ее не изнасиловали вражеские солдаты, — такую роскошь Джоселин не могла себе позволить.

Она провела весь вечер до полуночи за сочинением писем, в которых каждое слово было пронизано гневом, бушевавшим в ее душе. Де Люси, обещавший утром забрать их, наверное, почувствует, как раскалены ее послания. Она хотела поведать всем, чем вызвано ее путешествие в стан врага, и обвиняла бывших друзей в равнодушии.

Первое письмо было адресовано Аделизе. Она умоляла сестру как-то воздействовать на Пелема, чтобы тот повидался с де Ленгли и уговорил его склонить голову перед Анжу.

Для Джоселин это было самое легкое послание. Другим написать было уже сложнее. Она обратилась к отцам церкви, требуя, чтобы они вмешались в судьбу женщины, лишенной мужа из-за гражданской войны.

Настала очередь и членов королевской семьи, и лордов, о которых Роберт ненароком отзывался с уважением. Джоселин даже решилась начеркать пару строк самому Лестеру, тщательно избегая грубых слов, а только взывая к его совести и льстиво подыгрывая его тщеславию.

Последним было письмо к отцу — она все же воспринимала его как родного отца, несмотря на желчное высказывание Брайана.

Она никогда не добивалась от Уильяма Монтегью отцовской любви, не требовала от него побрякушек в подарок. Сейчас Джоселин просила, умоляла, чтобы он сделал все, что в его силах, ради спасения Роберта и своей дочери, верно служившей ему долгие годы.

Закончив эту тяжкую работу, она стала перебирать вещи Роберта, выискивая то, что ему могло понадобиться в заключении. На дне сундука она обнаружила то, что никогда не ожидала увидеть — кольцо, брошенное ею той шлюхе в Лейворсе в припадке ревности. «Он отобрал кольцо у той девчонки, он помнил о нем, он посчитал его святым».

Она поцеловала золотой ободок и вернула его обратно на свой палец, туда, где и было ему место.

— Я смешаю землю и небо, я уничтожу всех Анжу, но я верну тебя, Роберт!

Гонец с поклажей, предназначенной для де Ленгли, ускакал ночью, но его наглый паж, одетый по моде, недавно принятой за Проливом, и щеголяющий своим французским акцентом, гарцевал перед Джоселин на коне, показывая свое могущество. Ей было трудно удерживаться от смеха, весьма для нее опасного.