17

— Мадам, все готово для купания.

Джоселин подняла руки, давая возможность служанке развязать шнуры на боках ее дорожного платья.

— Я вычищу ваше платье, как смогу. Грязь легко убрать, но пятна все равно останутся.

— Спасибо, Алисон. Сделай, что сможешь.

Девушка унесла одежду, а Джоселин, поеживаясь, направилась к чану с горячей водой. Повинуясь инстинкту, она заняла комнату, которую делила с Аделизой в то время, пока они находились во власти де Ленгли. Она почему-то не решалась переступить за порог хозяйских покоев.

В отсутствие Джоселин спальня выстудилась и отсырела, изморозь проступила на стенах, но не понадобилось много времени, чтобы в камине вновь запылал огонь, постель была накрыта сухими простынями, и на стены вернулись разноцветные, радующие глаз драпировки.

От чана исходил манящий пар. Джоселин попробовала — не горяча ли — и погрузилась в воду, мгновенно ощутив блаженное тепло. Слава Богу, горячая вода и возможность заказать ее прислуге в любое время ей теперь доступны. Впервые за двое последних суток она по-настоящему согрелась.

Нет, неправда. Ей было горячо и там, во дворе крепости, когда супруг целовал ее на глазах толпы. Разумеется, это был скорый, даже, можно сказать, небрежный поцелуй, демонстрирующий зрителям, как любит сеньор свою только что обвенчанную с ним жену. Она стыдилась своей роли в этом спектакле, разыгрываемом на потеху публике, но не смела противиться. Ей стало ясно, как будет трудна ее жизнь с Робертом де Ленгли, как нелегко ей будет отстаивать в общении с ним свою собственную гордость.

Мягкой тканью Джоселин начала обмывать свое тело. Никогда раньше она не рассматривала себя и не ощупывала с такой придирчивостью и с таким повышенным интересом. Что будет ощущать супруг, когда решится наконец лечь с ней в брачную постель? Ее кожа была белоснежной и упругой, талия — стройна, но бедра и груди выделялись уж очень вызывающе, что никак не соответствовало эталону красоты.

Опустив подбородок, Джоселин хмуро глядела на два выпуклых холма с темно-розовыми сосками на вершинах и вспоминала, как истинные леди затягивают и убирают их, чтобы сохранить истинно грациозный силуэт, и смеются над теми, у кого вымя, как у коровы.

Ей было не смешно. Если б она могла уничтожить эти груди, она бы сделала это немедленно. Но никто, даже Божья мать, не поможет ей их скрыть, когда Роберт де Ленгли разденет ее догола.

Но лорд Белавур не очень-то поторапливался воспользоваться доставшимся ему после свадьбы сокровищем. За это Джоселин была ему благодарна. Ей было дано время подготовить себя, чтобы предстать перед ним достойной его могущества, богатства и силы.

Только что он обидел ее, когда на глазах своих людей и челяди, оборвав поцелуй, опустил ее на ослабевшие от волнения ноги на каменные ступеньки и занялся заботами по хозяйству. На его месте она поступила бы точно так же. Она заботилась о Белавуре и ради себя, и ради отца, и ради всех слуг — рыцарей и смердов, кормящихся от него. И все-таки это был первый день их супружества. Какой-то шрам на ее сердце от подобного унижения вряд ли зарубцуется со временем.

Она закончила купание, вытерла волосы и, завернувшись в широкое полотенце, встала у камина. Даже такой щедрый огонь не мог до конца прогреть комнату, покинутую на многие дни.

Джоселин расчесывала волосы жесткой щеткой. Ей пришлось покинуть замок Монтегью лишь в том, в чем она была одета в тот момент. Ее супруг послал гонца с требованием доставить обратно в Белавур ее наряды, но это — она была уверена — произойдет не скоро. Отец взорвется такой яростью, что, вполне о возможно, иссечет мечом все ее платья в клочки. Ей придется вновь напялить на себя наряд с пятнами от дорожной грязи, как бы тщательно ни очищала его старательная служанка.

Джоселин прикрыла свой наготу дорожным плащом и прилегла на кровать. Жалеть себя не было смысла, так же, как и возлагать вину за свои несчастья на других — Джоселин давно это поняла. Ей, наоборот, надо бы сейчас благодарить всех святых за то, что она выбралась из цепких когтей Монтегью и, неожиданно для всех и для себя самой, превратилась в полновластную хозяйку Белавура.

«Более всего, в чем я нуждаюсь, это во сне», — убеждала себя Джоселин. После нескольких часов отдыха все вокруг нее засияет. И ей нечего делать, никуда не надо спешить, пока Алисой не принесет ей очищенное от грязи платье. С этой мыслью она смежила веки и уснула.

— Вы проспали, мадам, аж до полудня!

Джоселин вскочила, озираясь по сторонам. За окошком был белый день, а на ней не было ничего надето. Плащ, в который она закуталась, спал с нее и обнажил ее наготу. Щеки ее запылали, когда она увидела, что Роберт де Ленгли склонился над ней.

Судорожно Джоселин нащупала полы плаща и поспешно прикрылась им.

— Простите, милорд. Наверное, я что-то упустила и не выполнила своих обязанностей.

Он явно наслаждался ее растерянностью. Его появление в спальне было вызвано самым невинным поводом — проверить, здорова ли его жена после долгого пути, но сейчас, раз она проснулась, ему не хотелось покидать ее ни с чем.

Ее растерянность возбуждала в нем желание. После скоротечной забавы со служанкой Алис прошло уже достаточно времени, чтобы мужская его природа не стала настойчиво требовать воздать ей должное.

Пухлый рот Джоселин, предназначенный не только для произнесения язвительных замечаний, но и для поцелуев, манил его к себе. Днем, когда Роберт целовал ее при всех, то и тогда с трудом оторвался от него — таким показался он ему сладким, соблазнительным.

— У вас есть какие-нибудь пожелания, милорд?

— Да, Джоселин. Мы уже женаты два дня, и я прошу называть меня по имени. С первой минуты, как я увидел тебя, я мечтал об этом. В этой самой комнатке… я помню. А ты помнишь?

— Разумеется, помню. — Она покраснела при воспоминании. — Но мой язык до сих пор не повинуется мне, и я не могу назвать вас Роберт.

— Он скоро будет слушаться тебя. Только надо чаще практиковаться.

Де Ленгли подошел к полке, где громоздились кубки и фляги с вином. Казалось, вечность прошла с той поры, как он имел дело с девственницей. Женщины учили его науке любви, а не он их. Они прекрасно знали, что могут предложить мужчине и что надо им от него требовать. Ему было приятно сознавать, что жена его несведуща в любовной игре. Иметь ученицу робкую, но жаждущую получить уроки и к тому же, как он был уверен, не испытывающую отвращения к своему учителю — разве это не огромное удовольствие?

Роберт наполнил чашу, поднес ее к губам, отхлебнул, потом приблизился к кровати, протягивая ей чашу с напитком.

— Выпейте, мадам, и ободритесь. Мне кажется, что вы еще до сих пор в полусне.

Джоселин приподнялась, стараясь по мере возможности скрыть свою наготу. Это было нелегко проделать под пристальным изучающим взглядом супруга. Она чувствовала, что дрожит, трепещет каждая клеточка ее тела, но стыдно, невозможно было признаться в этом.

Прикрывшись кое-как плащом, она протянула руку за чашей. Конечно, Джоселин имела право попросить его удалиться, пока она оденется, но она не знала, может ли высказать такое пожелание своему супругу, к тому же ее мучила жажда. Вино было приятно на вкус и придавало смелости.

— Прошу извинения… Роберт. Я собиралась вздремнуть только часок, а так получилось… Неужели я проспала весь день?

— Чуть меньше. Но ты заслужила эти часы спокойного сна.

А затем, к ее ужасу, он, отставив чашу с вином, улегся рядом с ней на кровать. Глаза его и его руки были в такой опасной близости от ее тела, что она полыхнула от одолевающей ее страсти постыдным для девственности огнем. «Как же мне вести себя, когда он закончит дразнить меня и пожелает овладеть мною?»

Ее охватил испуг, как однажды, при купании в пруду, когда дно неожиданно ушло из-под ног, вода сомкнулась над нею, солнечный свет погас и она не знала, куда метнуться. В тот момент ей казалось, что наступил конец. А сейчас?

Кровать легонько скрипнула, когда он, отставив чашу, ближе придвинулся к ней.

— Нам надо поговорить, Джоселин. Все то, что случилось, произошло не по нашей, а только по Божьей воле. Я сожалею, что ты лишилась радости свадебного торжества — громких поздравлений и роскошного наряда, что для женщины, конечно, очень ценно, потому что этот день остается в памяти на всю жизнь. Но я возмещу тебе эту всю мишуру сторицей. Если Монтегью откажется отдать тебе твои платья, ты получишь от меня столько серебра, что купишь наряды и получше. А твои вещи я у него выкуплю.

Джоселин засомневалась. Ее супруг владел теперь обширными поместьями, но не имел ни гроша в кармане, а ему еще надо было платить жалованье воинам.

— В моем гардеробе нет ничего ценного. Разве только несколько платьев, оставшихся мне от матери. Мне они дороги как память о ней.

Она набралась храбрости заглянуть ему в глаза.

— По правде, я не жалею, что мы провели время после брачной церемонии не за едой и выпивкой, а в скачке и в походном шатре. Мне лишь стыдно, что я предстала перед вашими друзьями в нищенском рубище им на потеху.

И тут ею овладел страх, потому что лицо его вновь стало жестким.

— Боже мой, мадам! Откуда у вас подобные мысли?

— Мой брат сказал, что идея нашей свадьбы принадлежит Ричарду де Люси и все восприняли ее как шутку. Мой отец считает, что вас принудили к заключению нашего брака и одновременно выставили дураком.

Ободренная его молчанием, Джоселин гордо вскинула подбородок.

— Вы рассчитывали заиметь в жены богатую и красивую девушку, милорд, а в конце концов получили дурнушку в одежде служанки. Какие бы слова ни были вами произнесены при венчании, я знаю, что вы недовольны подменой. Сочувствую вам…

— Неправда! Все, что сказали ваши родные, ложь — мерзостная и ядовитая! Да, признаю, был разговор о приданом вашем и вашей сестры. У вашей матери не было ничего за душой, кроме Уорфорда и земель вокруг него, населенных разбойниками, а у матери Аделизы, урожденной де Валенса, — жирный куш. Не хочу лгать вам, мадам, я торговался долго и упорно. Поступок вашей сестры помог мне в торге…

Роберт слегка умерил свой гнев.

— Но я не выставлял вас на торг, Джоселин. — Он пальцем осторожно коснулся ее щеки. — Меня никто не вынуждал жениться на вас, мадам. Называйте меня как угодно, но я выторговал себе самое драгоценное сокровище.

Она отстранилась. От его прикосновений путались мысли, а ей так необходима была сейчас ясная голова. Их отношения должны строиться если не на любви, то хотя бы на честной дружбе.

— Вам не следует говорить подобное… Сэр Джеффри неоднократно отзывался о вас как о порядочном человеке. Я предпочла бы услышать из ваших уст правду, а не лесть или утешение.

Удастся ли ей внушить Роберту, кто она и кто он? Ей очень хотелось добиться пусть горестной, но истины.

— Я не желаю, чтобы меня водили за нос, как дурочку. Доверьтесь мне, Роберт, и я ваше доверие оправдаю. Покончите с комплиментами, с фальшивой любезностью, и я тогда стану вам верным другом… уважающим вас и покорным… вернейшим из ваших друзей. В этом случае я буду уважать и вас, и себя.

Он сухо ответил ей:

— В этом случае я должен приобрести новое зеркало, в котором мы будем рассматривать нас обоих, оно единственное скажет нам правду. Поверьте, ни капли лживой лести не было в моих словах, обращенных к вам.

— Мне незачем смотреть на себя в зеркало. Я достаточно насмотрелась на свою сестрицу, чтобы понять, кто из нас первый в гонке за счастьем.

Слова, произнесенные Джоселин, словно оттолкнули Роберта. Он выпрямился, уселся на краю кровати и уставился на девушку с удивлением.

Каким порывом — ревности или гордости — вызвано это самообвинение?

Она была прекрасна, и прекрасна вдвойне, потому что не осознавала свою красоту.

С пятнадцати лет Роберт чувствовал на себе похотливые женские взгляды. Женские тела были доступны ему, потому что он был красив, богат или одерживал победы и забирал их, как добычу. Бывшая жена его слыла первой красавицей Нормандии. Он во всем был первым.

Маргарет манила его, как золото манит жадного ростовщика. Она была уверена в себе, знала, что он поддастся ее чарам и запутается в паутине ее сладостных ласк, подобно всем мужчинам, кто повстречался с ней на свою беду.

С Джоселин надо было вести себя совсем иначе, не петь ей соловьиные песни о любви, которой на свете нет, а есть лишь похоть, сопровождаемая корыстным расчетом.

— Я совсем не унижен женитьбой на вас, мадам, заверяю вас. Мысль о браке с вами осенила меня и сэра Ричарда де Люси одновременно, как только стало известно о бегстве вашей сестрицы, и я не только не возражал, а, наоборот, был доволен. Я был готов даже поступиться землями, за которые так хватается ваш папаша — ради вас, мадам. Да, разумеется, Аделиза хороша. Сначала красота ее застилает глаза всем — и уж, конечно, в первую очередь нам, мужчинам. Но мне вы желаннее, чем ваша сестра. Вы — тот темный омут, в который я хочу заглянуть. Я до сих пор держался от вас на безопасном расстоянии, но всегда хотел коснуться вас, мадам.

Де Ленгли говорил все это, а сам сжимал ее подбородок сильными пальцами и пожирал глазами ее губы, ее широкий, сейчас сурово сжатый рот.

— Ты прекрасна, как бутон розы, готовый раскрыться на заре. Тьма, как темный бархат, окружает тебя, ты наслаждаешься этой темнотой, но и жаждешь рассвета — не правда ли, дорогая? Не вздергивай так гордо свой носик, Джоселин, и разреши мне познать, как ты хороша.

Он собрал ее непослушные волосы в свою широкую ладонь и отвел их в сторону, открыв своему взгляду ее личико, лоб и виски.

— Как великолепны твои волосы… — бормотал он, — но сейчас они мешают целовать тебя. Они возбуждают греховные помыслы, но губы твои еще греховнее.

— Мой брат сказал как-то, что мои волосы жестки, как конский хвост, — прошептала Джоселин.

— Я б пожелал твоему братцу иметь коня с таким черным хвостом! Он бы унес его прямиком в ад. А еще я б с удовольствием привязал его к конскому хвосту и протащил как следует по земле.

О Боже! Он угрожает расправой ее брату, а она улыбается, слушая его. Разве всемилостивая Богоматерь простит ее? А может, простит?

— Да, конечно, твоя сестрица красива, но именно тебя я желал, Джоселин, как только увидел. И не кинжал, которым ты замахнулась на меня, был тому причиной, и не груди твои, и не грива твоя — черная и густая, — и не глаза твои колдовские и изменчивые — нет… Я понял сразу, что тебе предназначено быть моей женщиной, как бы глупо я ни вел себя до сих пор.

За окном был ясный день, а Джоселин казалось, что на небе мерцают звезды.

Она позволила Роберту поцеловать себя в губы, а потом он покрыл поцелуями ее щеки, подбородок. Приподняв ее повыше, он стал ласкать губами ее нежную шею.

— Скажите, мадам, — прошептал он, — так ли вы страшно прогневаетесь, — если у нас будет свадебный полдень вместо брачной ночи?

У Джоселин захватило дух от его прикосновений, от слов, слов нежных и страстных, таких неожиданных в его устах. В голове у нее царил полный хаос.

— Милорд, я давно убедилась в вашей приверженности правде, но, к сожалению, ваши красивые слова вызывают у меня сомнения. У меня от них голова не закружится, ибо я знаю, какова я на самом деле.

Роберт насторожился.

— Никто прежде не сравнивал меня с розой, — медленно проговорила Джоселин, собираясь с мыслями. — С чертополохом, может быть, но никак не с розой. И даже если это был лишь комплимент, все равно более прекрасных слов я в жизни не слыхала. Только вы будете, боюсь, разочарованы. Я не уверена, что смогу предстать перед вами такой же прекрасной, как роза. Я не знаю, как стать розой, когда я привыкла быть чертополохом.

Глубокая нежность охватила Роберта. Он слушал ее признания, разглядывал свою молодую жену, и сердце его таяло. В облике Джоселин присутствовало обезоруживающее сочетание дерзости и трепетной ранимости, мужества и беззащитности.

— Доверься своим чувствам, и ты не собьешься с пути, — сказал он.

Он снова приник к ее рту, дразня и лаская ее губы языком, побуждая их раздвинуться. Джоселин покорилась, и тепло ее дыхания еще сильнее раззадорило его. Их языки встретились, сначала неуверенно узнавали друг друга, а потом затеяли любовную игру в тесном, нежном пространстве ее рта.

Подчиняясь его желанию, Джоселин ответила ему трепетным движением губ, впуская в себя завораживающую энергию его поцелуя. Неожиданно она почувствовала, что тает, как расплавленный воск, теряя волю, ощущение реальности, свою силу.

Но зачем ей сила, когда не надо сопротивляться, когда тело твое невесомо и способно взлететь к потолку, если б тяжелое тело Роберта не прижимало ее к кровати.

Руки ее вцепились в его плечи. Какие эти плечи могучие, мускулистые, наполненные силой. Джоселин осмелилась продолжить исследование его тела. Вот пальцы ее нащупали его мощную шею, коснулись кадыка, подбородка, потом легли на затылок и зарылись в его львиную гриву. Она ждала, что тут же ударит молния. Ведь раньше ей казалось, что в волосах его копится энергия, словно в грозовой туче. Но этого не произошло. Волосы его были мягкими, как шелк. Она бы хотела вечно гладить их, запускать в них пальцы.

Роберт отстранился от нее, и Джоселин испугалась, что сделала что-то не так.

— О, моя возлюбленная, ты и в этом талантлива. Какие же еще тайны мне предстоит открыть в тебе?

Она еще разгадывала смысл его неожиданных слов, а он уже расстегнул застежку, стягивающую у горла плащ, и сбросил его с себя.

Зачем столько похвал воздает он ей и изображает такую страсть? Несомненно, Роберт познал в своей жизни множество красавиц. Разве не признался он ей сам, что изучал разные типы женщин, а их было немало.

Джоселин вспомнила, что лежит под ним обнаженной, и это сразу же охладило ее. Только гордость не позволяла ей сбросить его с себя, выскочить из постели и схватиться за свою одежду. Она предпочла остаться неподвижной, внешне спокойной и следить, как он пальцем гладит и обрисовывает выпуклости её грудей.

— Ты само совершенство, Джоселин. Ты этого не знаешь? Неужели ты не почувствовала, что я все время любовался тобой, предвкушая мгновение, когда получу право коснуться тебя?

Она поспешно приподняла голову и приблизила губы к его рту, опасаясь, что потеряет сознание от его завораживающих речей.

— Лучше поцелуй меня, Роберт, — шепнула она. — Мне это нравится, но каждый раз я забываю, к несчастью, как мне было хорошо, и хочется, чтобы поцелуй повторился.

Роберт чуть не расхохотался, но его смех вдруг вылился в глубокий вздох.

— Ты не перестаешь удивлять меня, сладость моя! Конечно, я поцелую тебя с превеликим удовольствием.

Поцелуи возобновились, и Джоселин с радостью отметила, что, получая удовольствие сама, она может дарить наслаждение мужчине.

Он все более возбуждался, его ласки становились все более страстными и смелыми… Она, чтобы ему было удобнее ласкать ее, даже выгнулась вперед. Как хорошо было им обоим!

Джоселин не испытывала ни страха, ни стыда, даже когда Роберт желал изучить ее тело в мельчайших подробностях, даже самых потаенных и сокровенных.

Она ощутила, как между ног выступила горячая влага. Что он с ней делает? Как предательски ведет себя ее тело!

А улыбка его просто сводила ее с ума, как и, наверное, всех других женщин, с которыми он ложился в постель.

— Вот так, моя леди, все и начинается, — успокоил ее Роберт.

Джоселин потребовалось время, чтобы отдышаться, прежде чем она смогла выговорить:

— Хорошо, что мы поженились, а то я бы не узнала, как это бывает…

Он промолчал, но Джоселин догадалась, что ее слова польстили ему.

Роберт откинул простыню, последнюю преграду, защищавшую ее наготу, покрыл поцелуями все ее тело — начав с пальчиков на ногах и, поднявшись к ее лону, пропутешествовал по ее животу и груди, вновь вернулся к губам.