Это все он, в его сознании родилась мысль об экспедиции, это ведь он выстроил последовательность действии для ее осуществления. И снова он стал думать о маленьком Джои, который может видеть то, чего нет, кто обладает даром заглядывать в будущее. Пришла Эм. Ее не было под дубом — это не женская работа. Но и она написала короткое слово на избирательном бюллетене. Но и Эм — это он тоже понимал — не станет терзать себя сомнениями, не будет размышлять бессонными ночами. Не в этом заключалась природа женщины. Лишь короткого взгляда хватило Эм, чтобы понять его состояние и попросить:

— Не думай об этом сейчас. Не изводи себя. А он взял ее ладони и прижал к своим щекам. На короткое мгновение почувствовал прохладу, а потом жар лица передался рукам Эм и согрел их. Много лет прошло, когда первый раз увидел он ее в освещенном проеме дверей и услышал голос, в котором не вызов, не вопрос звучал, а лишь спокойное утверждение. Двадцать один год, двадцать два года, — теперь он знал: что бы ни случилось в оставшейся жизни, не изменятся их отношения. У них не будет больше детей, а отношения по-прежнему останутся теплыми. Она на десять лет старше. Кто-то скажет, что Эм больше матерью для Иша была, чем женой. Пусть будет так! Как начались дела, так пусть и продолжаются.

— Нет, мне от этого никогда не избавиться, — сказал он наконец. — От беспокойства. Кажется, я действительно получаю от этого состояния удовольствие. Это я пытаюсь заглянуть вперед, разглядеть, что скрывается за туманом. Выходит, в Старые Времена я выбрал правильную профессию. Из меня получился бы неплохой ученый-исследователь. Но это чья-то глупая шутка — оставить меня среди выживших. Таких людей, как Эзра и Джордж, нужно было оставлять — не задумываются, не действуют особенно, а так, плывут себе тихонько по течению. А еще Новым Временам нужны люди решительные — лидеры, которые не станут утруждать себя долгими размышлениями «за» и «против». Такие как Чарли, например. Я же лишь пытаюсь что-то сделать. Я не Моисей, и не Солон, и… не Ликург. Вот они действительно писали законы и закладывали фундамент становления нации. То, что случилось, то, что ждет нас всех впереди, — все могло быть другим, будь другим я. На короткое мгновение она прижалась к его щеке своей щекой.

— А я не хочу, — сказала она. — А я не хочу, чтобы ты был другим. Вот что должна говорить жена! Старые, как мир, но зато какие приятные слова.

— Ну а кроме того, — продолжала она, — откуда тебе это знать? Даже если бы ты был Моисеем или одним из тех, со странными именами, все равно нельзя управлять всем тем, что создано в этом мире, что окружает нас и порой так несправедливо обходится с нами. Кто-то из детей позвал Эм, и она ушла, снова оставив его одного. И тогда он встал, подошел к письменному столу, выдвинул один из ящиков и достал оттуда маленькую картонную коробочку, которую мальчики привезли из маленькой общины у Рио-Гранде. Иш знал, что там внутри, но события последних дней развивались столь стремительно, что у него не было времени или покоя в душе исследовать ее содержимое. Он открыл маленькую коробку и запустил пальцы в прохладные гладкие зерна. Сжал пальцы, захватил пригоршню и раскрыл ладонь, рассматривая их. Красные и черные, маленькие, вытянутые по краям — не те большие плоские зерна, желтые или белые, которые он ожидал увидеть. А ведь он должен был знать, что увидит; Большие зерна — это плоды элитных, наверное, искусственно скрещенных сортов кукурузы. Маленькие, черные и красные, — это примитивный сорт, тот, который индейцы из пуэбло испокон веков выращивали. Продолжая держать коробку в руках, он вернулся в кресло. Снова запустил в нее пальцы. Захватил пригоршню побольше, разжал пальцы и смотрел, как черные и красные зерна, проскальзывая между пальцев, с легким шорохом падают назад, в коробку. Он играл ими, и игра эта дарила милосердие и всепрощение душе его и возвращала мир сердцу его. Это тоже вернулось к ним из экспедиции на восток. И в простых кукурузных зернах отныне жизнь и будущее их были заключены. Взглянув вверх, он увидел Джои — вот же любопытный, — широко распахнутыми глазами из дальнего угла комнаты поглядывающего, чем занят отец. И Иш почувствовал тепло к Джои и подозвал его посмотреть ближе. Как всегда, все новое было интересно Джои, и Иш объяснил, что такое кукуруза. Пока годы шли, находились дела якобы важнее, а потом уже ни одного зерна живого не осталось, — так и не удалось Племени начать выращивать кукурузу. Теперь удобный случай представился все начать заново. А потом — даже страшно об этом подумать было, не то что решиться, — Иш взял коробку и повел Джои на кухню. Там они зажгли конфорку бензиновой плитки и взяли сковородку. Осторожно — всего пару дюжин позволили себе — пересыпали зерна в сковородку и стали поджаривать на огне. И хотя таким образом губили они часть драгоценных зерен, но не мог Иш побороть искушение, и если сначала действовал лишь по велению чувств, а не разума, потом рассудил трезво, что такая немедленная демонстрация будет полезна Джои. Не получилось у них вкусных жареных кукурузных зерен, малосъедобными они получились. Но никто из них не переживал. И хотя Иш вспомнил, что пробовал вот такую поджаренную кукурузу разве только как изысканную закуску на редких вечерах с коктейлями, он объяснил Джои, что на американском фронтире это обычной едой было, и его предки в большей степени зависели от нее. Большие умные глаза на тонком личике Джои красноречиво говорили, что Джои очень понравилась эта история. «Я хочу, — думал Иш, — чтобы Джои набрался сил, чтобы окреп душой и телом, и тогда он станет моей защитой и опорой. Пускай я истратил две дюжины, не буду надеяться — в сознании Джои я посадил сейчас гораздо больше семян».

Пшеница и кукуруза — и они, как собака и лошадь, шли рядом с человеком и делили вместе с ним его беды и радости — друзья и помощники на долгом пути… В далеких сухих углах Старого Мира низкорослая травка с золотистым венчиком разрослась густо вокруг стойбища человека, там, где более рыхлая и удобренная земля оказалась, именно такая, какую любила эта травка. Значит, сначала она признала человека, а потом человек признал ее. И чем больше благодарно возвращала ему за заботу, тем больше ухаживал за ней человек. И чем больше ухаживал за ней человек, тем выше и сильнее становилась травка и больше семян отдавала человеку, но взамен требовала вспаханной, освобожденной от соперников и соперниц земли. В первый год, когда уже никто не вспахивал землю, она по собственной воле взошла на тысячах акров, но на следующий год ее меньше стало, и с каждым последующим годом тоже — все меньше и меньше. С той же яростью, с какой волки накидывались на овец, некогда изгнанная с этих полей дикая трава накинулась на незваную пришелицу. Дикая трава образовала крепкий дерн, каждый новый год вырастала из своих прежних корней и с каждым новым годом захватывала все новые пахотные земли, превращая их в целину. А через какое-то время не осталось нигде пшеницы, разве где-то на удаленных засушливых территориях Азии и Африки встречалась она порой — на землях, откуда пришла и потом покорила мир за тот короткий период, что назывался «Земледелие»… Такая же в точности история и с маисом приключилась. Из тропиков Америки он объездил с человеком весь мир. Как и овцы, обменял маис свою свободу на сытую, беззаботную жизнь. Ведь он даже не мог сам отдать земле покрытые жесткой кожицей свои зерна. Даже раньше, чем пшеница, исчез с полей маис. Только в горах Мексики, где-нибудь в непроходимых зарослях дикий теосинте тянул свою кисточку к такому далекому солнцу… Но пока жив человек — и пускай лишь малые крохи от его многочисленного племени остались, — история повторится. Ибо не может благоденствовать человек без пшеницы и кукурузы, и еще менее способны благоденствовать они без человека.

И хотя Джордж и Морин прилежно вели (или думали, что вели) счет дням, неделям и месяцам, большинство обитателей Сан-Лупо со свойственным им легкомыслием беззаботно доверялись солнцу и состоянию окружавшей их растительности. Иш весьма гордился своим умением определять время года и бывал весьма польщен, когда, сверяясь с календарем Джорджа, убеждался, что ошибся всего на неделю-другую, и при этом тешил себя мыслью, что далеко не ясно, кто из двоих прав, а кто ошибается, потому что был далек от полной веры в аккуратность Джорджа. Впрочем, неделя в одну или в другую сторону не имела принципиального значения для посева столь чудесным образом приобретенных зерен кукурузы. Ясно было другое — время для ее посадки прошло окончательно и бесповоротно. Зима, а вместе с ней холода наступят гораздо раньше, чем появятся крепкие всходы. Ничего, они подождут до следующего года. Но последовавшие за печальной памяти событием несколько дней Иш посвятил разведке ближайших окрестностей, предусмотрительно желая определить самое подходящее место для будущего кукурузного поля. Чтобы не скучать, он брал с собой Джои, и весьма скоро двое разведчиков со знанием дела обсуждали местоположение, качество земли и возможности уберечь от скота будущий богатый урожай. А в действительности Иш с некоторым унынием признавал, что их район, пожалуй, во всех Соединенных Штатах меньше других отвечает требованиям кукурузоводства. Сорт, приспособленный к сухому и жаркому климату долины Рио-Гранде, вряд ли сможет прижиться в относительной прохладе лета у берегов залива Сан-Франциско с его влажными туманами, плотным одеялом укутывающими землю. К этому можно добавить, что он сам никогда не был фермером и, учитывая успехи его первых опытов с огородом, не имел к этому труду ни особой склонности, ни желания. Его знания о характере почвы и видах растительности носили большей частью теоретический характер и в основном были почерпнуты из географических лекций. Он помнил, как образуются подзолистые и черноземные почвы, и, пожалуй, проявив некоторое усердие, смог бы отличить их друг от друга, но, безусловно, этих знаний было явно недостаточно, чтобы считать себя фермером. И никто в Племени тоже не мог похвастаться агрономическими знаниями, даже выросшая на ферме Морин. Возможно, именно этому несчастному случаю — возьмем на себя смелость назвать его именно так, — то есть неспособности жить плодами земли, Племя и было обязано общественному характеру своего существования. Однажды — больше недели прошло, и память о Чарли и большом дубе стала понемногу отходить на второй план — Иш и Джои, обнаружив, по их общему мнению, самую подходящую площадку для будущих сельскохозяйственных опытов, подходили к дому. Встречать их на крыльцо вышла Эм, и без слов Иш понял, что в доме не все ладно.

— Что случилось? — быстро спросил он.

— Ничего особенного, — вздохнула она. — Надеюсь, ничего особенного. Боб, кажется, немного разболелся. Иш как стоял на ступенька крыльца, так и замер, не в силах пошевелиться.

— Нет, я не думаю, — сказала она. — Я не доктор, но я не думаю, что это возможно. Я не знаю, как это должно быть. Сходи посмотри сам. Он сказал, ему нездоровилось последние несколько дней. Уже многие годы, как Иш взял на себя ответственность врачевателя Племени. Он даже приобрел некоторое мастерство в лечении синяков, порезов, вывихов, и самым замечательным его достижением стало лечение сломанной руки. Травмы — это одно дело, но он не имел ни малейшего опыта в лечении настоящих болезней, так как в Племени существовало все лишь две их разновидности.

— Может быть, у него горло красное? — с надеждой в голосе спросил Иш. — С этим я справлюсь без хлопот.

— Нет, — ответила Эм, а Иш еще заранее знал, что именно такой ответ получит. Не стала бы Эм так волноваться из-за воспаленного горла. — Нет, — повторила она, — у него чистое горло. Он просто лежит — лежит и все.

— Стрептоцид вылечивает все болезни, — с напускной веселостью, беззаботно провозгласил Иш. — И пока в аптеках хранятся тысячи таблеток этого замечательного лекарства, мы будем самыми здоровыми на этой земле! Ну а если не поможет стрептоцид, у нас в запасе останется пенициллин. Произнеся хвалебную оду стрептоциду, Иш, не мешкая, поднялся по лестнице на второй этаж. Боб лежал в кровати — лежал не шевелясь, отвернув лицо от света.

— Я в полном порядке, — сказал он раздраженно. — Маме не надо преувеличивать. А Иш думал, что сам факт лежащего в постели мальчишки уже является доказательством обратного. Шестнадцатилетние только тогда позволяют себе улечься в постель, когда просто не в силах больше держаться на ногах. Услышав шорох за спиной, Иш резко повернулся и увидел Джои, с любопытством разглядывающего брата.

— Ну-ка, марш отсюда, — рявкнул Иш.

— Я хочу посмотреть. Я хочу знать, как это — быть больным!

— Нет, ты сейчас же уберешь отсюда свой любопытный длинный нос. Вот когда подрастешь и станешь сильнее, я все покажу и буду учить тебя. Но ни я, ни мама не хотим, чтобы ты тоже заболел. Первое, что нужно знать о болезни, — она может переходить от больного к здоровому. Джои неохотно, но стал пятиться к дверям. Любопытство явно пересиливало страх перед теоретической возможностью тоже оказаться в постели. Племя имело настолько скромный опыт в общении с болезнями, что дети были полностью лишены чувства уважительного к ней отношения. После недолгих расспросов Боб признался в сильной головной боли и полнейшем дискомфорте во всем теле. Лежал он почти не шевелясь, в состоянии, напоминающем полнейшую прострацию. Иш измерил температуру. Получилось 101 градус по Фаренгейту — не то чтобы очень плохо, но и не очень хорошо. После чего назначил две таблетки стрептоцида и стакан воды. Боб подавился таблетками — он не привык к подобного рода процедурам. Попросив сына постараться заснуть, Иш вышел и тихо затворил за собой двери.

— Ну, что это? — встретила его нетерпеливым вопросом стоящая за дверью Эм. Он пожал плечами:

— Думаю, ничего такого, что не мог бы вылечить стрептоцид.

— Как мне это не нравится. Так скоро…

— Да. Кстати, не забудь, что и в этом мире существует такая вещь, как простое совпадение.

— Я знаю. Но знаю еще и то, что ты первый будешь волноваться.

— Но прежде, чем начну, каждые четыре часа до утра буду кормить его таблетками, и это будет в самом худшем случае.

— Как бы хотелось в это верить, — сказала она, подводя итог их короткому медицинскому консилиуму, и пошла вниз. А Иш, даже не успев спуститься и до половины лестницы, стал понимать, что ее скептицизм имеет под собой серьезные основания. Кстати, почему человек не должен волноваться? Даже в Старые Времена, когда этот человек находился под наблюдением докторов и защитой всевозможных медицинских учреждений, даже тогда внезапное нападение болезни казалось устрашающим. Можно легко догадаться, насколько все страшным выглядело сейчас! Сейчас, когда человек оказался лишенным всепроникающий заботы нации, при полной утрате выработанного опыта лечения, он стал уязвим и беззащитен перед любой сравнительно серьезной болезнью. «И опять я виноват! — думал он. — Ах, эти безмятежные, бездумные годы! Я был просто обязан читать медицинские книги. Я был просто обязан сделать из себя доктора». К сожалению, даже в Старые Времена, обдумывая, чему посвятить свою жизнь, он понял, что не имеет ни малейшего желания посвящать ее медицине. Не может быть гениальным человек во всех областях знаний. К тому же с каждым годом обитатели Сан-Лупо все более укреплялись в мысли, что болезни просто исчезли с лица земли. Бесспорный факт, позволяющий ему с некоторой долей иронии думать о Великой Драме как о великом благодеянии, избавившем человечество от старых обязательств перед болезнями, лишив прозаических недомоганий, болей и прочих проявлений слабостей организма, накопленных за многовековую историю человеческого вида, и позволившем этому виду начать жизнь с новой точки отсчета. Скорее всего, каждое изолированное маленькое племя должно культивировать свой единственный и неповторимый букет инфекций. Если бы можно было получить неоспоримые доказательства этого тезиса; антропологи безусловно бы стали утверждать, что неандертальцев друг от друга отличали не только способы обработки кремня, но и характер переносимых ими паразитов. В археологии, когда один культурный слой обнаруживается непосредственно поверх другого, напрашивается вывод, что племя Б стерло с лица земли племя А. Но вполне возможно, что оружием завоевателя стали маленькие паразиты, а не превосходство в длине копий. И чем больше думал Иш, тем сильнее его одолевала тревога. Не прошло и получаса, как он выбрался из кресла и поднялся наверх к Бобу. Наступил вечер, и в полутемной комнате он видел лишь размытый сумерками, неподвижный силуэт лежащего на кровати сына. Иш не решился тревожить его и, тихо прикрыв за собой дверь, спустился вниз. Сел в кресло, закурил. Сейчас он бы предпочел обсудить с кем-нибудь случившееся, но Эм в таких делах ничего не понимала, а Джои был еще слишком мал и неопытен. Поэтому он в одиночестве снова вернулся к своим размышлениям. Племя — а именно обитатели Сан-Лупо — сохранило для потомков корь и нечто напоминающее болезни горла. Кто-то из них — вполне возможно, что и он сам, — мог являться переносчиком этих болезней, или животные, с которыми они постоянно вступают в контакт, — собаки, скот или какие-нибудь твари поменьше, — тоже вполне могли являться переносчиками заразы. Люди из Лос-Анжелеса могли не иметь кори, но зато являться счастливыми обладателями свинки или коклюша. А на Рио-Гранде, без сомнения, могли сохраниться возбудители дизентерии. И еще этот Чарли! Если он даже не страдал теми болезнями, которыми решил так опрометчиво похвалиться, он мог стать разносчиком заразы, распространенной в районе Лос-Анжелеса. Нет, идея послать мальчиков в экспедицию явно не относилась к разряду разумных идей! И в то же мгновение Иш почувствовал прилив беспричинного, не поддающегося здравому смыслу страха перед любым чужаком. Будь его воля, он бы установил запретную зону в радиусе двухсот ярдов, и только пусть попробуют переступить — он покажет им, что значит сидеть на мушке хорошего ружья! Привлеченная неподвижной позой человека осмелевшая муха попыталась усесться на его нос, и Иш с такой злобой замахал руками, что любому стороннему наблюдателю стало бы ясно — нервы этого человека напряжены до предела. А тут в дверях появился Джои и позвал его ужинать.

В отличие от вшей, обыкновенная комнатная муха, предусмотрительно не связавшая полностью свою судьбу с судьбой человека, не угодила под жернова полнейшего уничтожения. Как крысы, мыши, человеческие блохи и тараканы, мухи — эти добрые старые друзья человеческого жилища — лишь претерпели значительные количественные, но никак не качественные изменения. Там, где раньше они жужжали сотнями и тысячами, сейчас остался их десяток, а то и одна парочка. Но тем не менее они выжили… Таким образом, если человеческое население было сведено практически к нулю, а возможно, и вовсе обречено на полное вымирание, то муха комнатная — пока продолжали существовать животные и, продолжая существовать, оставляли после себя помет, навоз и прочие виды испражнений, — могла чувствовать себя в полной безопасности. Из откладываемых в экскременты яиц весьма скоро вылуплялись личинки, которые, к великой радости, находили себя окруженными питательной и сочной пищей и могли в свое удовольствие предаваться обжорству, не отличаясь по сути своей от поглощающих крыс змей, поедающих гусениц дятлов и человека, питающегося мясом убитых им животных. Но все же следует отметить, что когда судьба отвернулась от человека, то и для мух настали трудные времена. Не стало скотных дворов, по богатству и обилию даров превосходящих илистые берега великого Нила; не стало ранее столь многочисленных, совершенно доступных, ничем не защищенных восхитительных деревенских удобств; городские свалки более не снабжали завалами мусора и гнилыми отбросами. Но и тех немногочисленных источников экскрементов, что еще встречались на этой земле, хватало мухе комнатной откладывать свои многочисленные яйца, плодить личинок и рассылать в разные концы этого мира полных жизненной энергии новых представителей мушиного племени.

А через неделю эпидемия была уже в полном разгаре. Сначала свалился Дик — компаньон Боба по экспедиции. Но на этом история не закончилась, и уже Эзра и пятеро ребятишек помладше стали очередными жертвами навалившейся на Племя беды. Община оказалась на грани катастрофы — Иш был уверен в правильности диагноза, — вызванной вспышкой эпидемии брюшного тифа. В Старые Времена некоторым из старших были сделаны прививки, но с годами защитные силы организма, безусловно, ослабли. А дети — дети оказались полностью беззащитны. Даже в Старые Времена, со всей их изощренной медицинской практикой, с тифом боролись исключительно превентивным способом, стараясь предотвратить возникновение и дальнейшее распространение заболевания. Если же зараза проникала в человеческий организм, не существовало иного лекарства, как ждать, пока болезнь полностью не закончит свой зловещий цикл. А Иш думал, до чего, оказывается, просто быть умным задним числом! До чего просто догадаться сейчас, что Чарли со всеми его вымышленными и настоящими болезнями безусловно был переносчиком возбудителей инфекции брюшного тифа! Может быть, он перенес тиф давно, может быть, недавно, может быть, инфекция существовала в тех краях, откуда он пришел к ним. Теперь они не узнают. Да, впрочем, и какое это теперь имеет значение! Зато они знают точно, что нечистоплотный, грязный Чарли больше недели питался вместе с мальчиками. Ну а дальше — не очень аккуратно устроенные отхожие места и мухи, завершив начатое Чарли, привели к общему заражению. Они начали кипятить всю питьевую воду. Они сожгли все старые отхожие места и закопали старые выгребные ямы. Новые туалеты в таком количестве залили дихлофосом, что в них вряд ли могли выжить любые летающие переносчики заразы. Но все эти меры предосторожности явно запоздали, и теперь каждый из них перед лицом опасности оставался беззащитен. Те, кто еще держался на ногах, могли обладать врожденным иммунитетом к болезни, и тогда можно было считать, что им серьезно повезло, но, скорее всего, уже проникнув и в их организмы, инфекция, проходя инкубационный период и набирая силы, пока просто дремала. И каждый новый день кто-то оставался в постели и уже не мог подняться. Пошла вторая неделя, и первый из заболевших — Боб — метался в горячечном бреду, показывая путь, по которому пройдут все больные, прежде чем им станет лучше. Немногие здоровые едва держались на ногах — без отдыха, днем и ночью ухаживая за лежачими больными. Не оставалось времени даже думать о страхе, но страх был везде, все сильнее сжимая людей в своих безжалостных объятьях. Никто пока не умер, но никто пока и не выбрался из кризиса тифозной лихорадки. Как в первые годы, когда казалось, что каждый родившийся ребенок раздвигал круг обступившей их тьмы, так и сейчас — с каждым новым заболевшим черные силы делали шаг вперед, неся с собой полное уничтожение. Если они не умрут все, если кому-то суждено остаться в живых, общине в Сан-Лупо придет конец, потому что люди уже не смогут жить вместе. Джордж, Морин и Молли молились, и вместе с ними молились младшие. Они считали, что все случившееся — это Божья кара за смерть Чарли. Ральф был готов забрать семью, в которой, на счастье, все пока были здоровы, и спасаться бегством. Ишу удалось убедить его не делать этого. Пока здоровые, они могли быть уже зараженными. Болезнь в маленькой изолированной группе запросто приведет к более страшным последствиям, чем в общине, где еще кто-то был в состоянии ухаживать за больными. «Самое страшное, если начнется паника, а мы все близки к тому, чтобы она началась», — думал Иш, а на следующее утро сам проснулся безучастный ко всему, чувствуя, как раскалывается от боли голова и трясется в ознобе тело. Все же он заставил себя встать и, избегая смотреть в глаза Эм, что-то невнятное отвечал на ее расспросы. Боб был очень плох, и Эм почти не отходила от его постели. Иш ухаживал за Джои и Джози, находившихся на ранней стадии заболевания. Уолта посылали помогать в другие дома. В полдень, наклоняясь над кроватью Джои, Иш понял, что еще мгновение, и он потеряет сознание. Собрав остаток сил, он добрался до своей постели и рухнул на нее без чувств. А когда — ему показалось, прошло несколько часов — очнулся, то увидел перед собой лицо Эм. Ей удалось раздеть его и уложить на подушки. Он смотрел на нее, и ему казалось, что он снова маленький. И он смотрел на нее, как может смотреть маленький ребенок, и еще боялся, чтобы она не увидела в его глазах страх. Если Эм испугается, тогда всем им настанет конец. Но в ее глазах не было страха. Спокойно смотрели на него темные, широко расставленные глаза Эм. О, Мать народов! И он снова провалился в черное забытье. И когда дни стали ночью, и когда метался он в горячечном бреду, он не знал и не мог знать, что происходит вокруг. А когда на короткое время отступала лихорадка, откуда-то из обступавшей его тьмы, принимая жуткие, зловещие образы, приходили кошмары. Зыбкие, как туман, они обступали его, и не было сил бороться с ними. И тогда он кричал и умолял принести ему молоток, и еще звал Джои, и, что хуже всего, выкрикивал имя Чарли. И еще он звал Эм — и чудо: она приходила и прикосновением руки разгоняла кошмары, и тогда он просыпался и видел ее лицо. Он искал в нем следы страха и не находил. А потом настала неделя, когда он лежал, широко раскрыв глаза, безучастный ко всему, и тогда ему казалось, что жизнь с каждым новым вздохом оставляет его, но ему уже было все равно и он не жалел этой жизни. И только когда видел перед собой лицо Эм, чувствовал, как часть ее силы и мужества передаются ему, и тогда он сжимал губы, потому что боялся — если разожмет их, то прячущаяся за ними жизнь оставит его тело и, медленно взмахивая крыльями, улетит, словно легкая бабочка. Но пока он смотрел на Эм, знал, что она поможет удержать эту хрупкую, потерявшую силы и желание бороться вещицу — его жизнь. А однажды, после ухода Эм, он понял, что может думать. «Она сломается! Придет время, и она должна сломаться! Это будет не лихорадка. Мы должны надеяться, что это будет не лихорадка! Но она не может нести все это одна. Одна за всех нас». Теперь он стал понемногу осознавать, что происходит вокруг. Там умирали. Но он не знал, сколько и кто. И не находил в себе сил спросить. Однажды он слышал, как билась в истерике, оплакивая смерть ребенка, Джини. Всего несколько слов сказала тогда Эм, но в тех немногих словах было столько силы и веры, что к потерявшей надежды Джини вернулось мужество продолжать борьбу. Пришел Джордж — парализованный страхом, грязный, еле волочащий ноги старик. Его Морин металась в бреду, а внук задыхался в предсмертных судорогах. Ничего не сказала тогда Эм о Боге, но от немногих слов ее живительный дух вселился в Джорджа, и он ушел, высоко подняв голову, с верой. И хотя со всех сторон обступила их тьма и, догорая, умирал язычок пламени последней свечи, не знала Эм отчаяния и поддерживала силы в других. «Как все-таки странно, — думал Иш. — В ней нет ничего такого, что я всегда считал главным и в чем всегда искал опору, — ни образования, ни большого ума. Она никогда не была источником новых идей. Но, оказывается, в ней живет великая, жизнеутверждающая сила. Без нее мы бы потеряли веру, силы и погибли». И тогда он почувствовал себя рядом с ее величием ничтожным и жалким. А однажды он увидел ее рядом, и столько было усталости в ее лице, сколько он никогда и нигде не видел. Ему стало страшно. И тут же страх сменился ощущением счастья, ибо он понял, что никогда Эм не позволила бы себе вот так сидеть и, не таясь, показывать свою усталость, если бы все самое плохое не осталось позади, если бы в них не оставалось надежды на будущее. И еще он не знал, что таким бесконечно усталым и изможденным может быть человеческое существо. И вдруг он подумал, что за такой усталостью может скрываться великая печаль. И когда подумал об этом, понял, что выкарабкался, что вступил на дорогу к выздоровлению и, значит, обязан разделить с ней пока неведомый груз печали. Он взглянул на нее и, ловя взглядом ее глаза, улыбнулся; и сквозь смертельную усталость она улыбнулась в ответ.

— Скажи мне, — тихо попросил он. Она молчала в нерешительности, и в секунды этого молчания страшные мысли пронеслись в сознании Иша. «Уолт? — нет. Уолт не заболел. Сегодня он принес мне стакан воды. Джек? — нет, я уверен, что совсем недавно слышал его голос; и Джек очень выносливый и сильный. Неужели Джози? Или Мэри? Может быть, больше, чем один?» — Раздели это со мной, — снова попросил он. — Мне уже хорошо, я выкарабкался. — А мысли продолжали метаться, хаосом наполняя его мозг. «Нет, он не может. Он не отличался силой, но обычно более слабые лучше переносят болезни. Нет, только не он!» — Пятеро на нашей улице. Умерли пятеро.

— Кто? — спросил спокойно, стараясь взять себя в руки.

— Дети.

— А наши, как наши? — спросил он, чувствуя, как волна страха захватывает его, потому что понимал — односложными ответами Эм пытается уберечь его, продолжает защищать, как защищала от некогда терзавших его кошмаров.

— Да, пять дней назад, — наконец сказала она. И он увидел, как шевельнулись, начиная выговаривать имя, ее губы, и уже знал — знал до того, как услышал… Джои. «Зачем? — так подумал он и больше ни о чем не спрашивал. — Избранный! Другие могли идти за ним; только в нем жила искра света. Дитя, подающее надежды!» И он закрыл глаза и так лежал без движения.