— Меня попросил передать это тебе наш... ну, назовем его наш «общий знакомый».

Ее голос звучал спокойно, но я почувствовала затаенную антипатию. Взяв письмо, я с изумлением узнала на конверте почерк Алана.

— Оно же от Алана Роуана!

— Знаю. Это он попросил передать.

— О! . . Ты виделась с ним? Вероятно, вчера?

— Ты очень проницательна, Вики, — кивнула Рейн. — Именно вчера. Я поехала на станцию, чтобы забрать кое-какие вещи, которые следовало отправить в Барракпор, и в это время туда прибыл поезд Алана. Он страшно обрадовался встрече со мной: это избавляло его от длительных хлопот по выяснению твоего местонахождения. Ах, не пугайся. — Она смотрела с нескрываемой насмешкой. — Сегодня утром он уже проследовал дальше, в Бомбей. Мне кажется, он хочет лишь нежно попрощаться или сообщить тебе свой адрес. Почему бы тебе не прочитать и не узнать?

Я развернула сложенные листки и сделала вид, что внимательно читаю. В них между прочим сообщалось название корабля, который должен был доставить Алана на родину, и перечислялись гавани, в которых предполагалось делать по пути остановки. Подняв глаза, я встретилась с пристальным взглядом Рейн, в котором светилась откровенная неприязнь, и лихорадочно старалась угадать, зачем она меня искала.

— Как я поняла, Алан все еще безнадежно влюблен в тебя? — спросила она довольно бесцеремонно. Я ничего не ответила, но Рейн не отступила: — Он сказал, что ты вышла замуж, и Леони подтвердила это сегодня за завтраком. Я едва поверила своим ушам, но, по-видимому, ты действительно замужем. Или они оба ошиблись?

— Нет, не ошиблись, — ответила я как-то вяло. — Я вышла замуж в Австралии.

— Но ты не доложила об этом, не так ли? Я всегда думала, что ты и Алан...

— Ничего подобного, — поспешно перебила я. — И я доложу о состоявшемся бракосочетании, когда увижу завтра начальницу.

— Через два месяца после события? — заметила Рейн с сарказмом. — А ты не очень торопишься.

Я поставила чашку и закурила, предложив предварительно сигарету Рейн.

Она отрицательно покачала головой.

— Спасибо. Предпочитаю свои. Привыкла вот к этой марке.

Она достала из сумочки американские «Честерфилд», привычно постучала пальцем по пачке и вытянула сигарету. Рейн была старше меня на пять лет, и, тем не менее, в ее поступках сквозил какой-то ребяческий вызов, нарочитое бахвальство своим положением. Она курила сигареты полковника, хотя он для нее так мало значил, что она услала его, едва удостоив ласкового слова. А ее муж умер в плену на строительстве Таиландской железной дороги.

Эти мысли, вероятно, отразились на моем лице, потому что я увидела, как Рейн вспыхнула. Она долго молчала, бесцельно вертя в руках кофейную чашку.

Медсестры, с которыми я перед этим разговаривала, поднялись из-за стола и, проходя мимо нас, холодно пожелали нам спокойной ночи. Рейн не ответила; когда же девушки вышли, она — визгливо и сердито — взорвалась:

— Сидишь такая довольная собой и уверенная в своей правоте! Ее посылают в Австралию с определенным заданием, а она там, видите ли, как бы между прочим выходит замуж. Вернувшись, не торопится, как положено, доложить, но через какие-то две недели успевает разбить сердце несчастного Алана Роуана. И у тебя еще однажды хватило нахальства заявить мне, что я не имею права развлекаться с другими мужчинами, так как у меня есть муж Родди. Если ты помнишь, мы тогда вдрызг разругались.

— Да, помню, — сказала я, — но это было давно. Нужно ли нам теперь снова ссориться? В конце концов, нам вместе лететь в Рангун завтра.

— Знаю, — ответила Рейн. — Именно поэтому... — Она замолчала, затягиваясь сигаретой. — Именно поэтому я собираюсь рассказать только тебе, и больше никому, кое о чем. Рассказать правду о Родди, но ты должна пообещать мне, что сохранишь услышанное в тайне.

— Ну, разумеется... — начала я в изумлении, с полуоткрытым ртом таращась на нее. — Все, что ты захочешь мне сообщить, естественно, останется при мне, но с какой стати ты должна со мной откровенничать? Ведь мы никогда... то есть...

Я замолчала, опасаясь сказать лишнее и тем самым вызвать ссору, которой старалась избежать.

— Мы никогда не были подругами, хочешь ты сказать? — заметила Рейн резким тоном. — Да, мы не особенно-то любили друг друга. — Плотно сжав губы, она не совсем твердой рукой налила себе кофе. — Однако у меня есть свои причины, почему я решила поделиться с тобой, и не все они — можешь верить или не верить — такие уж корыстные. Я не забыла твоих слов, которые ты мне бросила в лицо при нашей последней встрече. Они с тех пор постоянно терзали мою душу: я просто не могла примириться с тем, что ты осудила меня, не зная истинного положения вещей. А ты ведь не имела ни малейшего представления.

— Нет, не имела, — призналась я, ощущая некоторую неловкость. — Откуда я могла знать, Рейн; редко, кто знает всю правду. Но тогда я многое наговорила со зла, во время ссоры. Тебе хорошо известно, что в таких случаях часто говорят больше, чем нужно и чем хотелось бы.

— Например, — гнула Рейн свое, не слушая меня, — ты не знала, что в тот момент, когда ты отняла у меня Алана, я горячо любила его. Тебе ведь и в голову не пришло, что такое возможно?

Потрясенная, я подтвердила, что подобная мысль у меня даже не возникала. Правда, оглядываясь назад, я припомнила, как Алан однажды сказал, что встречался с Рейн и ее мужем в 1942 году в Сингапуре, незадолго до вступления в город японцев. Короткий период времени Алан служил там, но, к счастью, за несколько недель до последнего неспокойного Рождества в Сингапуре под владычеством англичан его перевели в другую часть, дислоцированную в Калькутте. Однако он никогда не утверждал, что они с Рейн что-то значили друг для друга или, если уж на то пошло, были просто хорошими друзьями. Выслушав меня, Рейн пожала плечами.

— Хорошо, верю тебе на слово. Не думаю, чтобы ты знала, потому что Алан тоже ни о чем не догадывался. Я от него скрывала. Была, понимаешь, замужем.

— Да, но...

— Взгляды Алана на интимную связь с замужней женщиной, возможно, теперь изменились, — добавила быстро с горечью Рейн. — Быть может, ты помогла ему их изменить. Кто знает. Мне известно только, что, когда ты впервые появилась, представления Алана на этот счет были весьма консервативными. Вот почему тебе удалось отбить его у меня, забрать ту небольшую частицу его сердца, которая принадлежала мне. Это, а также тот факт, что мой муж находился в плену, сделали меня в глазах Алана неприкасаемой. Самое смешное — то, что он познакомился с тобой через меня. Я пригласила его в нашу компанию в тот вечер, когда он встретил тебя, хотя, я думаю, тебе сегодня удобнее тот эпизод забыть.

— Да, — призналась я, — совсем забыла.

— Как это похоже на тебя, Вики. Но все случилось именно так. — Рейн вздохнула. — Алан и я отплыли из Сингапура на одном пароходе, и Родди попросил его позаботиться обо мне. Некоторое время — из доброты и зная, что я совершенно одна, — он возил меня с собой, а потом я вступила в наш отряд. Я не собираюсь делать вид, что между нами было что-то большее, чем дружба, но друзьями мы были очень близкими и поддерживали постоянную связь друг с другом, которая много значила для меня, хотя мы не могли часто встречаться. Алан знал все о Родди и был единственным человеком, с которым я могла откровенно говорить и которому — помимо нашей начальницы — я могла все рассказывать. Потом, — голос Рейн сделался жестким, — мы случайно снова встретились в Шиллонге, и я, как последняя дура, познакомила его с тобой.

— Послушай, — проговорила я в растерянности, — я всего этого не знала. Совершенно не представляла себе...

— А теперь ты знаешь и представляешь! — заметила Рейн насмешливо.

— Да, ты права, — ответила я, стараясь найти способ уйти от дальнейшего разговора, поскольку не желала ничего больше слушать. Но, будто почуяв мое стремление покончить с этой слишком интимной беседой, Рейн поспешно подозвала официанта:

— Принесите нам еще кофе, да побыстрее! Обслуживание здесь никуда не годится.

Лениво шаркая по паркету ногами, официант приблизился к нашему столику; на его сонном лице застыло укоризненное выражение, легкий тюрбан был в беспорядке, словно нахлобучивал он его второпях. Мы были одни в просторном, прохладном кафе, и он явно был недоволен нашим затянувшимся присутствием. Видимо, ему так же страстно, как и мне, хотелось, чтобы Рейн наконец отправилась спать и оставила его в покое.

— Рейн, тебе не кажется, что уже поздно? — сказала я, но она только отмахнулась.

— Ах, глупости, они обязаны обслуживать до полуночи, а до двенадцати еще далеко.

Заказывала она тоном, заранее исключающим всякие возражения. Официант поклонился и отправился выполнять заказ.

Я взглянула на часы. Еще не было и одиннадцати, то есть, по калькуттским меркам, довольно рано. Вероятно, добрая половина жителей гостиницы продолжала веселиться где-то на стороне. Как сказала Рейн, кафе должно оставаться открытым до полуночи, и, следовательно, при желании мы могли и дальше сидеть здесь. Вот только такого желания я не чувствовала.

Потушив сигарету в пепельнице, Рейн тут же закурила следующую. Взглянув на нее, я с удивлением увидела, что ее глаза полны слез, и почувствовала угрызения совести. Все эти годы — пока муж находился в плену — жизнь довольно немилосердно обходилась с ней, а я не понимала и не старалась понять ее чувства к Алану. И что у нее сейчас на душе.

Официант принес кофе и осторожно поставил на стол поднос. Я расплатилась, прибавив чаевые — более щедрые, чем обычно, — и, видя, что Рейн не шевелится, принялась разливать ароматный напиток.

— Леони говорила тебе, — спросила Рейн внезапно, — что я на прошлой неделе получила официальное извещение о смерти Родди? Теперь я вдова и свободна поступать, как мне заблагорассудится.

Холодный, безучастный тон ее поразил меня. Вероятно, в душе я принадлежу к тем старомодным людям, которые предпочитают упоминать мертвых с благопристойной сентиментальной сдержанностью.

— Да, говорила, — ответила я в замешательстве, слегка запинаясь. — Мне очень жаль, Рейн, невозможно высказать словами, как я сожалею. Понимаешь...

— О, ради Бога! — перебила меня Рейн. — Не разбрасывайся попусту своим сочувствием. Хорошо, что все так случилось. Родди не мог вернуться, и я не захотела бы его принять.

Крайнее изумление отчетливо отразилось на моем лице.

— Как ты можешь такое говорить? Он был в плену, на строительстве Таиландской железной дороги. Как бы ты к нему ни относилась, ты, конечно же, не могла желать ему смерти.

В глазах Рейн светилось презрение, но предназначалось она Родди или мне, трудно сказать.

— Я же говорила тебе, — сказала она с горечью, — что тебе неведомо истинное положение вещей. Все вы, даже не подозревая правды, осудили и вынесли мне приговор. Родди никогда не работал на Таиландской железной дороге, никогда не покидал Сингапур. Он оказался предателем, разве ты не понимаешь? Изменником! Всю войну он вещал по радио для японцев.

Со страхом и недоверием я смотрела на Рейн.

— Почему ты так уверена? — спросила я наконец, и она ответила коротким жестом, выражавшим одновременно и безнадежность и бесповоротность ее решения навсегда вырвать это воспоминание из сердца. Этот жест убедил меня сильнее любых слов.

— А знаю я, — добавила Рейн, — потому что сама слушала его — день за днем — до тех пор, пока не вступила в наш отряд, чтобы избавиться от его голоса. — Она зябко повела плечами, и я заметила, как судорога пробежала по ее лицу. — Однажды ты назвала меня бессердечной, вероятно, ты и теперь так думаешь. Но разве после всего этого сердце не обратится в камень? Зная, что делает мой муж, я не смела ни с кем поделиться. Никто из вас меня не понял бы; поэтому я всем говорила, что он в Таиланде, а меня в это время, когда я так ужасно страдала, обвиняли в бессердечности! Бросали упреки прямо в лицо или за моей спиной. По крайней мере, ты сделала это открыто, а я была не в состоянии оправдываться. Теперь я могу — Родди мертв. Если тебя интересует — он застрелился. Мне хотелось бы поверить, что он так поступил ради меня, желая избавить от позора, но, скорее всего, он предпочел самоубийство военному суду. Он был не один. По-моему, с ним работали на японцев еще несколько человек, которые арестованы и ожидают суда.

Я молчала; мне нечего было сказать. Рейн смотрела на меня саркастически, губы искривила такая знакомая усмешка, к которой я уже привыкла.

— Итак, Вики? Ты по-прежнему считаешь, что я должна убиваться и скорбеть по мужу, носить по нему траур? Или, быть может, ты теперь в состоянии понять, что он не заслуживает этого?

— Могу, конечно, — с трудом проговорила я. — Разумеется, понимаю. Жаль, что я не знала всего этого раньше, тебе следовало бы рассказать.

— Наша начальница знала, — ответила Рейн. — Я обязана была ей сообщить, когда вступала в отряд. Несмотря на это, она меня все-таки зачислила, но посоветовала никому больше не говорить. Единственный человек, которому я сказала, — это Алан. Кроме, конечно, — здесь в ее голосе опять появилась жесткая нотка, — наших спецслужб. Но там, насколько я поняла, все было уже известно. И если бы у меня еще сохранялись какие-то иллюзии относительно Родди, они все равно их полностью разрушили бы Возможно, мне повезло, что никаких иллюзий я не строила. Теперь же, когда он мертв, можно собственное недостойное прошлое официально похоронить. Мне будет дозволено обелить его память, хотя я никогда не смогу чтить ее. — У Рейн на виске подергивалась жилка. — Видимо, мне следует благодарить Бога за эти маленькие милости! Ну, есть еще? — спросила она, выпивая кофе залпом до донышка.

Налив новую порцию кофе, я пододвинула ей чашку.

— Рейн, — сказала я печально, — стоит ли продолжать этот разговор? Ты только растравляешь рану, ведь в случившемся нет твой вины.

— Ты так думаешь?

— Конечно, ты не виновата.

Рейн, молча смотря в сторону, маленькими глотками пила кофе.

— Тебе не кажется, что нам пора в постель? — наконец отважилась я напомнить. — Завтра — очень рано вставать. Я... я очень благодарна тебе за доверие...

Я вновь почувствовала угрызения совести. Я была к ней несправедлива, и мне следовало признаться в этом, но по какой-то непонятной причине и признание, и неизбежные последующие извинения застряли у меня в горле, я просто была не в силах их произнести.

— Ты думаешь, я нуждаюсь в твоей благодарности? — сказала Рейн, поворачиваясь ко мне лицом. — Ты серьезно полагаешь, что только ради этого я рассказала тебе о Родди? Я долго — чертовски долго — ждала возможности рассказать тебе. Я ненавидела тебя, Вики, сильнее, чем кого-либо в моей жизни.

Губы у нее внезапно побелели, глаза засветились каким-то странным, пугающим светом. Насколько я могла припомнить, никто еще не выражал свою ненависть ко мне столь неприкрыто, как в этот момент Рейн, и я была не в состоянии выдержать ее взгляд. Я видела, что она едва сдерживает себя, близка к истерике и может в таком состоянии сказать что угодно. Меня страшил скандал, но в то же время я понимала, что его вряд ли удастся избежать.

— Рейн, — проговорила я в отчаянии, — мне очень, очень жаль, что так... все так получилось. Пожалуйста, поверь мне, я хорошо понимаю: бесполезно оправдываться и уверять, будто если бы я знала, то вела бы себя по-другому. Но это сущая правда. По крайней мере, попытайся...

Но она полностью проигнорировала мои слова. Мне думается, она их даже не слышала.

— Возможно, кое-кому это покажется бессмыслицей, — произнесла она неожиданно утомленным, бесцветным голосом, — но я, наверное, меньше бы ненавидела тебя, если бы ты вышла замуж за Алана. Только ты вместо этого вступила в брак с каким-то австралийцем, с которым была знакома всего около недели. А потом ты вернулась. Одному Богу известно — зачем. Как я предполагаю, вероятно, потому, что твоя семейная жизнь оказалась не такой, какой ты себе ее представляла. Мне на это наплевать, но теперь у тебя есть муж, а у меня нет никого, то есть обстоятельства в корне изменились, не правда ли? При желании я могла бы швырнуть тебе в лицо твое же собственное обвинение, только это не даст большого удовлетворения и нисколько не поможет нам обеим. — Рейн поднялась и посмотрела на меня сверху вниз, нижняя губа у нее слегка дрожала, но лицо сохраняло каменное выражение. — Пойми, Вики, если бы ты оставила Алана мне, я бы не нуждалась в других мужчинах. Он единственный, кого я по-настоящему люблю. Разве тебе так трудно отпустить его? Тебе ведь он больше не нужен.

Я тоже встала. Было бесполезно объяснять ситуацию с Коннором: Рейн все равно не поверила бы. А потому я лишь сказала:

— Я старалась предоставить ему свободу. Ему известно, что я замужем.

— О, ради Бога, Вики, веди себя, как взрослая женщина.

— Что ты имеешь в виду? Рейн лишь пожала плечами.

— Вчера, — возобновила она разговор, — я провела с Аланом весь вечер. Я пришла в госпиталь навестить его, и ему позволили пригласить меня в ресторан на ужин. Там мы немного выпили, а когда вернулись, разоткровенничались. Боже мой, как мы разговаривали! И все только о тебе, Вики, и больше ни о чем. Алан тревожится за тебя, но, по-моему, тебе это хорошо известно. Он почему-то убежден, что ты несчастлива. — Рейн на секунду замолкла, чтобы перевести дух. — Даже когда он целовал меня, он думал о тебе, вспоминал тебя. Ведь он не умеет притворяться. И я люблю его, можешь ты это понять?

Голоса, смех, топот множества ног в вестибюле возвестили о возвращении с танцевального вечера большой группы жильцов гостиницы.

Рейн с досадой махнула рукой.

— Черт возьми! Они сейчас ввалятся сюда. Нам придется лечь спать, если мы хотим покоя.

Повернувшись ко мне спиной, она наклонилась, чтобы взять сумочку со стула. Не оборачиваясь, она ровным голосом спросила:

— Ну как, пойдешь со мной наверх?

— Да, конечно, — ответила я. — Только послушай, Рейн, я...

— Ах, пустяки! — перебила она меня. — Я наговорила гораздо больше, чем нужно. В самое ближайшее время оставляю военную службу и уезжаю домой. — Мне все здесь осточертело, скажу я тебе. От тебя мне ничего не нужно, кроме как чтобы ты навсегда порвала всякую связь с Аланом — как ради него самого, так и ради меня. Сделаешь ты это или нет?

— Да, конечно, сделаю. Я люблю моего... моего мужа, Рейн. То же самое я сказала и Алану, поверь мне.

Я очень надеялась, что мои слова прозвучали достаточно убедительно.

— Верю, он мне об этом говорил. Но могла бы и не напрягаться: пользы от твоих заверений никакой. Пришлось изрядно напоить его, прежде чем он начал меня целовать.

Резко повернувшись на каблуках, Рейн, не извиняясь, протиснулась сквозь толпу оживленно беседующих гостей и стала подниматься по лестнице. В чем-то она уже была совсем не похожа на знакомую мне Рейн. Чувствуя себя ужасно несчастной и вновь испытывая угрызения совести, я последовала за ней. В комнате было темно, тишину нарушало лишь ритмичное дыхание медсестер. Чтобы не разбудить их, я ощупью сориентировалась в темноте, разделась и с некоторыми трудностями нашла свою кровать и вещи.

Я долго лежала, не засыпая, в теплом душном мраке, пытаясь разобраться в том, что рассказала мне Рейн, стараясь определить степень моей собственной вины и наметить план своих дальнейших действий.

Прошел почти час, а сон все еще не смежил мне веки. Тогда я встала с кровати, нашла письменные принадлежности и, примостив под одеялом на коленях блокнот, начала при свете карманного фонарика писать ответ Алану. Рейн была права — до унизительности права. Я не отпустила Алана, боялась, цеплялась за него и за его чувства ко мне, стремясь поддержать иллюзию, что я не одинока. Я лгала ему, вовсе не желая, чтобы он поверил этой лжи, никогда по-настоящему не хотела вычеркнуть его из моей жизни из-за Коннора, как бы я ни обманывала себя на этот счет. И какие бы ни придумывала себе оправдания, мое поведение не было порядочным, честным по отношению ко всем нам и, прежде всего, к Алану, который после стольких страданий и невзгод заслужил право на счастье, а я уже ничего не могла дать ему при сложившихся обстоятельствах.

Письмо получилось несуразным; оно содержало множество ошибок, неудачных выражений и написано было плохим, трудно различимым почерком, но это было наше окончательное объяснение, и я не сомневалась, что Алан все поймет.

Я опустила письмо в почтовый ящик в седьмом часу, когда подъехала машина, которая должна была доставить нас в Дум-Дум. Рейн увидела адрес на конверте, но не сказала ничего, и только ее слегка поджавшиеся губы свидетельствовали о том, что она его прочла.

— Я выполнила твою просьбу, Рейн, — сказала я, стараясь придерживаться непринужденного тона. — Подумала, что тебе будет приятно это узнать.

Она пожала плечами, будто все это уже не имело абсолютно никакого значения, и больше не касалась данного вопроса. Мы просидели на аэродроме в угрюмом и недружелюбном молчании почти до полудня, а затем, к моему огромному облегчению, нас посадили на бомбардировщик «Ланкастер», который через двадцать минут взлетел и взял курс на Мингаладон.

Кроме нас в самолете находились летный экипаж в полном составе и два командира авиационных подразделений военно-воздушных сил. Я и Рейн оказались втиснутыми в угол салона, в непосредственной неуютной близости друг от друга.

Через некоторое время мы обе уснули, и я проснулась, когда самолет начал спускаться. Черноволосая голова Рейн покоилась на моем плече, и она не шевельнулась, пока я не растолкала ее.

— Уже прилетели? — спросила она, поводя вокруг сонными глазами, в которых в этот момент отсутствовала неприязнь. У нее был просто усталый и довольно грустный вид.

— Можно сказать — почти, — ответила я, посмотрев в окно.

Рейн выпрямилась и внезапно улыбнулась мне.

— Временами жизнь — дрянная штука, не так ли, Вики?

Я была склонна с нею согласиться. Сейчас я, вне всякого сомнения, переживала именно такой скверный период.

На территории аэродрома, однако, работал один из наших магазинов, и за радостными, бурными приветствиями мы обе забыли про наши невзгоды и раздоры. Было приятно вернуться в Бирму.