»
 

 
      У каждого человека – свое время подводить итоги жизни. Одни делают это в середине пути, пытаясь приукрасить прошлое, дабы укрепить трамплин для нового карьерного прыжка. Другие, достигнув почтенного возраста, стремятся с помощью воспоминаний оправдать свой жизненный путь, проходивший через эпоху потрясений основ нравственности и потому изобиловавший компромиссами с совестью. Третьи ставят перед собой задачу свидетельствования об этой эпохе и сохранения для потомков печального опыта своего поколения в надежде на то, что последующие не повторят его ошибок и подлостей, без которых невозможна ни одна жизнь, имевшая несчастье случиться в условиях тоталитарного рабства.
      Нам, живущим сейчас, повезло: мы начали преодолевать эти условия. Однако и опыт преодоления оказался отнюдь не безгрешным. Поэтому если мы сами не расскажем о нем, кто же еще сумеет сделать это. Но рассказывать надо максимально честно, не заботясь о своем собственном облике ни ради карьеры, ни ради самооправдания. Во всяком случае, стараться оставить свидетельство, максимально приближенное к тому, что было на самом деле, и к реальному собственному восприятию событий.
      Моя дипломатическая карьера может считаться вполне успешной, хотя и не блистательной, ибо мой строптивый характер и отсутствие «мохнатой руки» не давали делать ее равномерно и достаточно быстро, как это удавалось моим коллегам и помоложе, которые вышли в послы в 35-40 лет (в принципе, вполне подходящий возраст для такой должности), в то время, как мне и двум-трем моим однокурсникам посчастливилось стать чрезвычайными и полномочными буквально напоследок, в самом конце своей карьеры. И на том спасибо родному МИДу!
      Служили мы вроде бы честно. Зная, кто стоит во главе государства, чего стоят наша КПСС и ее фюреры, наше «родное Советское правительство» и его холуи, мы оправдывали себя тем, что, участвуя во внешнеполитических делах нашего бесподобного государства, мы абстрагируемся от правящей преступной сволочи и пашем на нашей дипломатической ниве во имя интересов Родины, обеспечивая мир своему народу.
      Надо сказать, в этом была своя сермяжная правда, ибо внешняя политика любого государства коренным образом отличается от его внутренней политики: у последней – один субъект, у первой – минимум два, а, как правило, больше. И поэтому даже самый поганый, самый тиранический режим вынужден на международной арене считаться с интересами и волями других стран, в том числе вполне демократических. Отсюда и такие параметры внешней политики режима, которые не носят его каиновой печати, а вполне соответствуют общепринятым нормам международного права, вытекающим из высоконравственных принципов права естественного. Парадокс? Верно. Но в парадоксе – истина, легко доказуемая практикой. Устав ООН, пакты о правах человека, договоры разоруженческого характера, Хельсинкский Заключительный акт и многие другие документы, которые служат ориентирами современного цивилизованного общения между государствами, создавались при активном участии советской дипломатии, в том числе в худшие сталинские времена. Тот факт, что СССР далеко не всегда выполнял взятые на себя обязательства, отнюдь не уничтожает положительного значения самих обязательств и той работы дипломатии, результатом которой они были. Даже невыполняемые, они оставались стержнем развития цивилизации, к которому так или иначе обращали свои взоры и самые закоренелые нарушители. Кстати, таковых немало и в стане западных демократий. Нарушали и нарушают, но все равно тяготеют к ним. И вынуждены рано или поздно соответствовать. Ведь не даром сказано у апостола Якова: «и бесы веруют и трепещут…» (Иак. 2,19).
      Но беда наша в том, что при всем положительном значении вышеотмеченных действий советской дипломатии, служили мы не только народу (и народам, нуждавшимся в мире и формировании цивилизованных международных отношений). Служили мы, дипломаты, своему тоталитарному государству, погрязшему в преступлениях против своего и чужих народов. И в этом наша беда.
      Не все черно, конечно, было в нашем прошлом. Была жизнь – любовь, родные, друзья, книги, театр, живопись, музыка. Были возможности посмотреть мир, познать туристические радости в разных странах и общаться с интересными людьми. Достаточно сказать, что один только Милан (1989-1992) подарил нам с моей женой незабываемые встречи с такими замечательными людьми, как литератор Джанкарло Вигорелли, театральный режиссер Джордже Стрелер, славистка Мариолина Дориа де Дзулиани (графиня Мардзотто), скульптор Франческо Мессина, живописец Сальваторе Фиуме, великий музыкант Слава Ростропович и его замечательная вдохновительница Галина Вишневская, Николай Шмелев, Юрий Черниченко, Юрий Карякин, Игорь Виноградов, Сергей Бондарчук, Виктор Ерофеев, Юрий Нагибин, Егор Яковлев, Нина Русланова, Владимир Гостюхин, Григорий Явлинский и многие другие действующие лица нашего времени, включая М.С. Горбачева (официальный визит, декабрь 1989) и Б.Н. Ельцина (презентация его первой книги, март 1990). Да и в парижской нашей жизни (1972-1977 и 1979-1984) нам посчастливилось хоть чуть-чуть пообщаться с Константином Симоновым, Юрием Трифоновым, Евгением Евтушенко, Робертом Рождественским, Андреем Вознесенским, Валентином Катаевым, Юлией Борисовой, Михаилом Ульяновым, Людмилой Гурченко, Шарлем Азнавуром, Мишель Морган и Аленом Делоном. Храню как бесценные реликвии автографы и фотографии. Познакомился там и с Владимиром Высоцким, который появлялся у нас в посольстве с Мариной Влади, пел перед нашей колонийской публикой под гитару в старом клубе Торгпредства, а потом хорошо сидели за столом, но Володя был грустный и почти не пил, говорил о «Таганке», очень хвалил только что выпущенный спектакль «Деревянные кони»…
      Но это все – личное счастье. Оно удивительным образом сочеталось с какой-то заторможенностью в прозрении от идеологической слепоты, вызванной верой в ложные коммунистические «ценности». Сказывалась и инерция пребывания в состоянии политического рабства, смягчаемого личной порядочностью и жалкими самооправданиями известной теории и практики «малых дел» и отсутствия «высокой трибуны», с которой можно было бы и в жертву себя принести, самооправданиями естественными – ведь совесть-то мучила все сильнее по мере роста понимания всей паскудности и уродливости нашего социалистического бытия.
      Три дня у стен Белого дома в августе 1991 года породили надежды на очищение нашего общества. Мы с женой оказались в это время в отпуске и без всяких колебаний заняли сторону Б.Н.Ельцина и российской демократии, которую я уже вовсю пропагандировал, общаясь с итальянской интеллигенцией и деловыми людьми, будучи генеральным консулом СССР в Милане (выступая в печати, в университетской аудитории, в «Ротари» и «Лайонс» клубах, в частных беседах и застольях). Мы увидели на площади у Белого дома не трусливых совков, а мужественных свободных людей. Они тогда не убоялись ни «Альфы», ни танков, ни трассирующих пуль, которыми поливали жилые дома на улице Чайковского взбесившиеся солдатики господина Язова. К сожалению, нет уже больше Площади Свободной России. Ее перегородили железными решетками забора, за которым трусливо укрылось наше «родное российское правительство». Но тогда, в августе и после него, мы уверовали в реальность демократических перемен. Мы с женой с удовольствием вспоминали слова Бориса Николаевича, сказанные нам в Милане еще в марте 1990 года: «Вся надежда у меня на Россию.» И нам очень хотелось, чтобы эта надежда оправдалась и на месте ублюдочной РСФСР поднялась новая Россия, сильная своими вековыми традициями и возвращением к общечеловеческим ценностям. Этой России, начавшей обретать свой суверенитет 12 июня 1990 года, хотелось служить верой и правдой, независимо от того, сохранится советская империя на территории СССР или нет. Мы тогда не могли и подозревать, что сотворят с Россией наши псевдодемократы.
      21 августа 1991 года мне стало ясно, что СССР не сохранится, о чем я даже написал в короткой записке в МИД СССР товарищам, которые размышляли над тем, что делать дальше нашему дипломатическому ведомству, затаившемуся в ожидании исхода противостояния России и ГКЧП. Исключение составили три-четыре дипломата, вышедших на защиту Белого дома, и около десятка послов, поспешивших публично заявить о своей лояльности ГКЧП. Остальные мидовцы сидели тихо, а руководители многих наших дипмиссий за границей дисциплинированно выполнили поручение ГКЧП.
      Вернувшись в Милан, я после распада СССР превратился в Генерального консула Российской Федерации и продолжал работу, надеясь быть полезным новому Государству Российскому. И когда в феврале 1992 года мне было предложено стать послом России в Армении, без всяких сомнений принял это назначение, усмотрев в нем прекрасную возможность послужить делу российской демократии и становлению межгосударственных отношений России с независимой Арменией. Я знал, в каком тяжелом положении оказалась эта республика, претерпевшая еще в 1988 году катастрофическое землетрясение и подвергнутая азеро-турецкой блокаде. Но мне казалось, что я могу чем-то помочь страдающему народу Армении, сражающемуся за свою свободу Арцаху и сохранению российских позиций в этой части так называемого ближнего или, правильнее, нового зарубежья. Я воспринял это назначение как своего рода покаяние русского дипломата, служившего до того тоталитарному имперскому режиму, и как возможность выполнять, наконец, миссию обеспечения национальных интересов России в полной гармонии с моим новым мироощущением, родившимся в ходе горбачевской перестройки и сделавшим меня убежденным сторонником возрождения естественного права, без которого невозможно ни восстановление гражданского общества в России, ни построение демократического правового государства.
      Именно с позиций естественного права я подходил к проблеме самоопределения народов, ставшей стержнем внешней политики той страны, куда мне предстояло ехать.
      Был и еще один интерес. С рождением новых независимых государств на обломках нашей империи появилось новое направление применения опыта нашей дипломатии, которое потребовало выработки новой концепции национальной безопасности и соответствующей ей внешнеполитической доктрины как в ее общей части, так и в ее части особенной, связанной с конкретными регионами. То, что было на протяжении двух веков объектом внутренней политики, стало объектом политики внешней. И это давало уникальную возможность для творческой работы.
      Разумеется, внешняя политика и дипломатия российской демократии рождалась совсем не на пустом месте. Был мировой опыт. Был опыт советской дипломатии, развивавшейся в основном в русле мировой традиции, что позволяло нашему государству, каким бы тоталитарным монстром оно ни было на протяжении семидесяти с лишним лет ленинско-сталинского террора и брежневско-черненковского «застоя», иметь вполне цивилизованные отношения соперничества-партнерства на международной арене, в том числе с самыми патентованными западными демократиями. Эксцессы типа вторжения в Венгрию, Чехословакию, Афганистан были именно эксцессами, а не доминантами во внешней политике СССР. Она и в этом плане мало чем отличалась от внешней политики других великих держав, которую наши неофиты от политологии и дипломатии нередко выдают за образец для подражания, закрывая глаза на моря крови, пролитой западными демократиями в Индокитае, Индонезии, Алжире, Анголе, Латинской Америке, Ираке и других местах нашей планеты во имя их собственного понимания свободы и демократии. Да и в гонке вооружений, как известно, инициаторами были не только мы одни. Конечно, похожесть – не оправдание. Но если мы способны видеть не только эксцессы, но и миротворческие мотивы в их внешней политике, то и наши собственные эксцессы – не основание для забвения положительного вклада в построение современного международного сообщества, сделанного нашей дипломатией.
      Некоторые творцы нового политического мышления в дебютной стадии горбачевской перестройки тоже пытались делать вид, что до них была табула раза, а вот теперь-де глаза открылись и все будет иначе. Однако внимательный анализ новых тезисов внешней политики СССР показывал, что это новое – даже не очень-то забытое старое. И слава Богу! А приписывать новому вождю откровения, которые таковыми были, может быть, лишь для него одного, – это мы всегда умели. Но за этими играми все же не последовало отрицания опыта, а, наоборот, наметилась его более серьезная утилизация, положительные международно-правовые нормы были подкреплены более или менее действенными механизмами, позволяющими реальное применение их на практике. Советская дипломатия именно тогда начала всерьез воспринимать Хельсинкский Заключительный акт и вместе с другими его подписантами активизировала работу, цель которой состояла в превращении СБСЕ в универсальный, структурированный, разветвленный механизм мира, сотрудничества, защиты прав человека и обеспечения безопасности в Европе.
      В начале 90-х годов произошел поворот к явно наплевательскому отношению к фундаментальным принципам ООН и Хельсинкского акта со стороны многих западноевропейских правительств, напуганных перспективой пробуждения демократических настроений в лоне политически дремлющего большинства и роста самосознания политически подавленных этнических меньшинств. Отсюда – начавшееся нарушение равновесия между десятью принципами ХЗА в пользу территориальной целостности, превращаемой в нечто доминирующее над всем остальным, включая свободу выбора народами своего политического статуса. Этот поворот очень устраивал некоторые бывшие республики бывшего СССР, а именно те, что объявили суверенитет над территориями, искусственно нарисованными на карте большевистскими администраторами и в большинстве своем никогда не имевшими характера национальных территорий. Странно, что и Россия, получившая в наследство от СССР ублюдочные искусственные границы, явно вопреки национальным интересам прежде всего русского народа, запела ту же песню про незыблемость территориальной целостности новорожденных суверенных государств, предав таким образом 25-30 миллионов русских, оказавшихся за пределами матери-Родины не по своей воле.
      Такая политика бьет и по основам европейской безопасности, и по принципам ООН, ибо суть ее – в отрицании неотъемлемого естественного права всех народов на самоопределение, то есть самостоятельный выбор своей судьбы.
      Конечно, в перспективе фундаментальным международно-правовым принципам не страшны политические хулиганства нашего времени, как не страшны гнусности человеческой истории Моисеевым заповедям и поучениям Иисуса Христа: они имеют вечный и абсолютный характер, без них нет человеческого общества, нет цивилизации, нет будущего. Их топчут, но они пробивают себе дорогу. То же было всегда и будет с принципом самоопределения народов: попытки растоптать,его приводят только к большой крови, но не могут задушить национальное чувство народа, имеющего свою историческую судьбу на своей национальной территории. Небольшой народ можно уничтожить физически. Но пока он жив, неистребимо и национальное чувство. Это со всей очевидностью доказала история арабского народа Палестины, это доказали победившие куда более сильных поработителей Вьетнам, Алжир, Индонезия и другие колонии, это доказывают курды, абхазы, лезгины, Чечня и Нагорный Карабах.
      Вот этих простых истин, к сожалению, не понимали многие новые российские политики, которые начинали строить межгосударственные отношения с бывшими союзными республиками с полным сумбуром в головах. Кое-кому казалось даже, что действующие международно-правовые нормы и принципы не для этих отношений, что их можно поставить на другую основу: раз они все якобы зависят от России, надо проводить жесткую линию «Центр – окраины», прибегая в случае чего и к «обкомовским» окрикам, экономическому давлению и другим санкциям, не заботясь о каких-то там национальных чувствах бывших некогда братских народов.
      В МИДе же, но не у руководства, а у дипломатов старой советской школы, как это ни покажется парадоксальным, складывалось мнение, что с новыми суверенными государствами надо обращаться как можно деликатнее, скрупулезно применяя общепринятые методы межгосударственного общения на подчеркнуто равноправной основе. Это абсолютно не мешает быть жесткими и твердыми в отстаивании российских государственных интересов, скорее наоборот: на равных – так на равных, без диктата, но и не самоуничижаясь. Только так можно создать здоровую основу двусторонних отношений и стимулировать центростремительные тенденции внутри СНГ. Это элементарно: дружелюбие и уважение имеют притягательную силу, великодержавное чванство отталкивает. Кстати, подлинно дипломатический подход со стороны России весьма важен и для нормального формирования внешней политики самих наших партнеров из нового зарубежья, нередко склонных, особенно на начальном этапе своего независимого существования, использовать патернализм «старшего брата» для удовлетворения собственного иждивенчества чисто по-советски. Как выяснилось, ностальгия по советским временам, свойственная не одним только бывшим партчиновникам, но и культурной элите, связана прежде всего с утратой всякого рода льгот и дотаций из Центра, место которого заняла Россия, ее и хотят поиметь по-старинке. Сохранение прямых контактов на самом высоком уровне, в том числе с помощью не отключенных средств высокочастотной правительственной связи, как и во времена обращений по любому поводу к советским партбоссам в Центре, иногда по-прежнему способствовало решению возникавших проблем, но нередко устные договоренности доводились до исполнителей в неадекватном виде, а то и вообще повисали в воздухе. Применение методов традиционной дипломатии было единственным средством скорректировать этот пережиток совместного советского прошлого. И здесь тоже была нужна особая деликатность.
      Да и просто дипломатическому протоколу, необходимому молодым государствам для поддержания нормальных отношений с внешним миром, им ведь тоже надо было еще учиться и учиться. И в этом деле роль российской дипломатии незаменима. Надо только, чтобы она сама была дипломатией, а не цековско-обкомовским лицедейством. Тут-то и пригодился опыт карьерных дипломатов, которых начали было в 1992 году выживать из МИДа в процессе заглатывания его общесоюзного аппарата, этого мощного кита, худосочной сардинкой, какой был МИД РСФСР.
      Но дипломатия – дело наживное. Она – всего лишь инструмент, важнейшее средство осуществления, материализации внешней политики, ее общих принципов и ее направленческих доктрин. А вот их-то, к сожалению, ни в начале пути, ни в последующем у руководства российского МИДа долго не было. Объявление нового зарубежья приоритетным направлением не сопровождалось никакими мерами. Более того, новые посольства были поставлены в значительно худшие условия, нежели посольства давно существовавшие, а в «горячих точках» – в самые плохие. Достаточно сказать, что Указом Президента от 6 августа 1992 года зарплата сотрудников посольств в Закавказье, Средней Азии, Молдавии была установлена на уровне в три с лишним раза более низком, чем в Прибалтике и Украине, хотя и там платили куда меньше, чем в США или Франции. Кто в этом повинен прежде всего, как не министр, оказавшийся неспособным доказать президенту, что людям в неблагоприятных с чисто житейской, а иногда и политической точки зрения, условиях платить надо больше, дабы компенсировать полное отсутствие бытовых и культурных удобств, не говоря уже об опасностях, неизбежных и неустранимых в районах конфликтных ситуаций. Для мало-мальски сносного выправления положения с зарплатами понадобилось два года, а ведь это и был как раз тот срок, на который отправили в Ереван и Баку, Кишинев и Душанбе первые составы посольств.
      Конечно, мы выкручивались, как могли, с помощью армянских друзей, российских военных и пограничников и хозяйственных служб нашего МИДа, которые тоже старались что-то делать в пределах своих скудных средств и возможностей.
      Хуже было с политической ориентацией. Она отсутствовала полностью. Перед посольством не ставилось даже задачи формулирования предложений, необходимых для создания новой внешнеполитической доктрины, а когда они все же давали такие предложения, никакого отклика из Центра не поступало. И то, что варилось в новоиспеченном департаменте СНГ и в других структурах, так или иначе причастных к внешней политике, консультациям с посольствами не подлежало.
      Да что там доктринальная работа! Обыкновенной информации из Центра, даже непосредственно касающейся Армении, мы практически не получали без нажима с нашей стороны, да и в этом случае кпд был близок к нулю.
      В самые трудные времена блокадных зим 1992-1993 и 1993-1994 гг. в Ереван из официальных московских чинов не приезжал никто. Исключение составлял посредник в карабахском вопросе, но ведь и сама его миссия носила исключительный характер. Срочные хозяйственные проблемы решались в Москве, куда летали и звонили напрямую армянские государственные деятели. Мы же узнавали об этих делах от них: у нас хорошие связи установились с людьми из Совмина и аппарата Президента. Кстати, МИД Армении тоже на первых порах находился за пределами этого поля межгосударственных отношений. Что же касается культурных связей, то они попросту были сведены к нулю. Их некоторое оживление по существу началось с Фестиваля русской музыки в июне 1994 года. Сотрудничество между госделегациями в области подготовки двусторонних соглашений, успешно начатое летом 1992 года, было прервано почти на два года по вине армянской стороны, слишком затянувшей назначение нового главы своей делегации после отставки ее первого руководителя осенью 1992 года. Так что российской госделегации пришлось взять на себя согласование текстов договоров и соглашений не только с российскими ведомствами, но и с армянскими.
      Несмотря ни на что, за два первых года межгосударственных отношений между нами было заключено более трех десятков российско-армянских соглашений в области политического, военного, экономического, научно-технического и культурного сотрудничества и таким образом создана первоначальная юридическая основа отношений между Россией и Арменией.
      Далеко не все эти соглашения начали работать сразу – так не бывает, чтоб сразу. Но деловые связи восстанавливались, налаживались, развивались. И тут вполне определенную роль играло наше маленькое посольство, которое не только направляло свои предложения в Москву, но в блокадных условиях вместе с нашими военными и пограничниками выступало как немаловажный зримый фактор российского политического присутствия в Армении, общаясь с государственными деятелями, с основными оппозиционными силами, с учеными и университетской профессурой, врачами и литераторами, художниками и музыкантами, актерами и журналистами, бизнесменами и рабочими, со всем народом, для которого российский посол стал – и я этим очень горжусь – буквально символом надежд на сохранение духовных и возобновление материальных связей с Россией. Кое-кто даже сравнивал меня с Грибоедовым в его ипостаси друга и защитника армянского народа. И они были недалеки от истины в том смысле, что мне действительно пришлось взять на себя роль адвоката Армении перед московскими чиновниками, в том числе мидовскими, делая это, естественно, в интересах самой России, которая много потеряла бы, откажись она от общего цивилизационного наследия, сложившегося благодаря совместным усилиям русских и армян на протяжении веков.
      К сожалению, я не встретил какого-нибудь понимания в МИДе, особенно у тех лиц в руководящей верхушке, которые оказались вынужденными заниматься новым зарубежьем, где тогда не пахло соблазнами Парижей, Вашингтонов или хотя бы Сеулов, и даже «баксы» заработать не светило. Этим людям было невдомек, что дипломат, неспособный играть роль адвоката страны пребывания, не может эффективно выполнять свою миссию обеспечения национальных интересов собственной страны. Правильность такой позиции подтверждается конкретными фактами из моего личного опыта работы на разных направлениях советской внешней политики. И об этом опыте можно было бы много интересного рассказать. Но это уже тема другой книги. Сейчас же речь пойдет о моей миссии в Армении.
 

 
      13 февраля 1992 года в кабинете генконсула России в Милане раздался Телефонный звонок. Посол в Риме Адамишин после обычных приветствий говорит мне:
      – Приезжай, есть личное послание тебе из Москвы.
      – О чем?
      – Приезжай – увидишь.
      Предложение, от каких обычно не принято отказываться.
      Заинтриговал. А ведь только что гостил у нас и наверняка что-то да знал об этом предложении. Конспиратор. Мы тут же дозвонились в Москву, нашли Сашу Авдеева, который в свое время работал в моей внешнеполитической группе в посольстве в Париже, потом был послом в Люксембурге, несколько дней заместителем Шеварднадзе как раз перед кончиной союзного МИДа, а весной 1992-го имел какое-то отношение к департаменту СНГ МИД РФ, находившемуся в процессе становления. Он – тоже конспиратор, мидовская школа, поэтому на мой вопрос, о каком предложении идет речь, ответил вопросом:
      – Петрович, вы давно не слушали армянского радио? Ну так теперь часто будете иметь такую возможность.
      Или что-то в этом роде. Мы, естественно, поняли, что речь идет о посольстве в Ереване: Москва начала устанавливать дипломатические отношения со странами СНГ и Балтии. Не скрою, нам не очень-то хотелось раньше времени уезжать из Италии. Не прельщало меня назначение куда-нибудь в одну из бывших советских республик, но Армения – это совсем другое дело, там можно поработать на правое дело защиты страдающего карабахского народа, судьба которого меня и мою жену волновала давно, да и российские интересы в Закавказье представлялись мне имеющими капитальное значение с точки зрения нового положения России на международной арене. Одним словом работа на этом дипломатическом поле привлекала меня своей неординарностью. Она должна была быть непростой, но благодарной, если, конечно, повезет чуть-чуть. И мы решили ответить согласием. С этим решением я на следующий день сел в самолет, полетел в Рим, пришел в посольство, прочитал депешу, подписанную незнакомым мне еще тогда Шеловым-Коведяевым, он был первым замминистра иностранных дел, и тут же написал: послом в Армению – согласен, почту за честь.
      Указ о моем назначении был подписан президентом 2 марта, другой указ – о присвоении дипломатического ранга Чрезвычайного и Полномочного Посла – 18 марта 1992 года. И я начал прощаться с Миланом, Венецией и Турином, которые официально входили в мой консульский округ.
      Совершили мы на прощание и еще одно паломничество – на остров Св. Лазаря в венецианской лагуне к армянским монахам-мхитаристам. Это – просветительская конгрегация армян-католиков, основанная монахом Мхитаром Себастаци в 1701 году в Константинополе, откуда в 1715 году мхитаристы перебрались на остров Сан Ладзаро. Там, в монастыре, имеется ценнейшее собрание рукописей, стоящее в одном ряду с венской коллекцией, тоже в монастыре мхитаристов, и даже с самим ереванским Матенадараном. На острове в эту последнюю мою поездку я обнаружил двоюродного брата президента Армении, он руководил монастырской типографией и по своей инициативе изготовил для меня визитные карточки на русском и французском языках. Я тогда еще не знал, что в Армении самый модный иностранный язык – английский. 1 апреля я устроил прием для итальянских друзей и дал первое интервью для газеты «Азг» («Нация») либерально-демократического направления, по-настоящему, а не по-жириновски.
      9 апреля мы сели на поезд в Болонье и через день были дома, в Москве. Я сразу же пошел в МИД, где узнал, что 3 апреля в Ереване подписан протокол об установлении дипломатических отношений между Россией и Арменией. Следовательно, у посла появилось юридическое основание для начала его деятельности. Но к моему большому удивлению обнаружилось, что хоть я уже вроде бы и посол – все указы и приказы налицо, – но агремана у армян еще и не запрашивали. Пришлось напомнить, что в этом есть очевидная необходимость. Протокол принял меры, и в конце апреля агреман я получил. Дело оставалось за верительными грамотами, над новым текстом которых тогда трудились наши мидовские протокольщики. И еще за очень и очень многим: новые посольства, которые по существу стали первыми посольствами суверенной России (все остальные были просто переименованы из представительств СССР в представительства Российской Федерации), не имели ни штата, ни денег. В столицы бывших республик СССР отправлялись в краткосрочные командировки передовые группы, функционировавшие на птичьих правах. На некоторых послов возложили еще и миссию руководителей госделегаций для переговоров с правительствами стран их назначения, что явно противоречило их собственной функции. Армении в этом плане повезло: нашу госделегацию с самого начала возглавил посол по особым поручениям Всеволод Леонидович Олеандров, опытный и мудрый дипломат, очень много сделавший для рождения юридической первоосновы российско-армянских межгосударственных отношений. Впоследствии опыт раздельного функционирования главы госделегации и посла был распространен на другие страны.
      Новоиспеченным послам пришлось буквально давить на руководство МИДа, чтобы побудить его начать всерьез заниматься странами СНГ: кое-кто мечтал вообще спихнуть с плеч МИДа эту ношу на что-то вроде министерства по делам бывших колоний по образу и подобию британского министерства Содружества. В числе спихотехников был и министр иностранных дел, который после провала этой идеи изобразил дело таким образом, что он-то, оказывается, всегда был против, а вот кто-то… Этот кто-то и был сам Козырев, предпочитавший американское направление всем другим и долго уклонявшийся от личных встреч с послами в странах СНГ, переложив контакты с ними на заместителей, а те тоже первое время чурались нас, как черт ладана. Зато нередко импровизировали.
      21 мая совершенно неожиданно я оказался в составе делегации, срочно вылетевшей в Ереван, узнав об этом буквально накануне. Состав делегации – госсекретарь Геннадий Бурбулис, только что назначенный министром обороны Павел Грачев, председатель Госкомитета по делам сотрудничества со странами СНГ Владимир Мащиц, первый замминистра иностранных дел Федор Шелов-Коведяев, народный депутат Виктор Шейнис и аз грешный. Летели из Чкаловского на самолете военного министра и вели всякие интересные разговоры, в которых Козыреву досталось по первое число и возразить было нечего. Я воспользовался возможностью и высказал пожелание, чтобы Бурбулис поспособствовал встрече послов в странах СНГ с президентом. Он нашел эту идею разумной и осуществимой. К сожалению, такая встреча не состоялась. Сам я с Борисом Николаевичем увиделся накоротке во время встречи глав государств СНГ 6 июля в «Президент-отеле». Мы вспомнили о его визите в Милан в марте 1990 года и пожелали друг другу успехов в работе. Он долго жал мне руку на глазах удивленного Козырева, который не преминул поставить себе в заслугу мое назначение послом: «Вот какие хорошие кадры, Борис Николаевич, мы подбираем в страны СНГ.» А для меня было важно это рукопожатие в присутствии высших руководителей стран СНГ как символическое подтверждение того, что записано в верительных грамотах: посол – доверенное лицо главы представляемого им государства. К протоколу я всегда относился очень серьезно и думаю, что это правильно. С протокола я начинал свою дипломатическую карьеру в Камбодже в 1956 году. Уважению к протоколу я учил и своих подчиненных в Ереване. И не только их.
      Но вернемся к майской поездке в Армению, где я оказался впервые.
      Прилетели. По дороге из аэропорта Звартноц присматриваюсь к стране. Скоро здесь придется жить и работать. Вид довольно грустный. Приехали в Дом приемов на главном проспекте столицы, носящем имя великого Месропа Маштоца, создателя армянского алфавита. Еще совсем недавно это был Ленинский проспект, а в Доме приемов жил руководитель местной «ячейки» КПСС. Встречал нас Левон Акопович Тер-Петросян. С ним я познакомился в январе 1991 года в Милане. Он туда приезжал по приглашению армянской общины. Я ходил с ним к префекту и другим миланским властям, которые под мою гарантию разблокировали средства, собранные для Армении после Спитакского землетрясения, и договорились с президентом тогда еще союзной республики СССР (правда, уже провозгласившей – 23 августа 1990 года – свою независимость) о том, каким образом эти средства порядка четырех миллиардов лир будут переданы Армении. Мы тогда долго беседовали с ним о судьбах Армении, Карабаха, России и без труда нашли общий язык. Увидев меня выходящим из машины, Левон Акопович пошутил:
      – Ну что, Владимир Петрович, поменяли Милан на Ереван?
      – Выходит так, Левон Акопович, теперь будем общаться чаще, что меня очень даже устраивает.
      – Меня тоже.
      Во время этого первого визита президент познакомил меня со всеми руководителями Армении – вице-президентом и премьер-министром Гагиком Арутюняном, председателем Верховного Совета Бабкеном Араркцяном, военным министром Вазгеном Саркисяном, первым заместителем министра иностранных дел Арманом Киракосяном и другими. Побывали мы всей делегацией в Эчмиадзине у католикоса всех армян, патриарха Армянской апостольской церкви Вазгена Первого. Но это уже после переговоров. Сами переговоры велись в новой российской манере – без дипломатов: мы с Федором Шеловым-Коведяевым обсуждали наши мидовские дела с Арманом Киракосяном, известным ученым, сыном еще более известного ученого и министра иностранных дел Армянской ССР в уже далеком прошлом, очень умным и деликатным человеком, с которым я буду иметь большое удовольствие общаться чуть ли не ежедневно и тогда, когда он окажется в положении и.о. министра после отставки Рафи Ованисяна и до назначения Вагана Папазяна, и тогда, когда он начнет готовиться к отъезду в Афины, куда его назначат послом вместо Москвы, а жаль, ибо именно в Москву и надо было посылать такого человека, как Арман Киракосян, во всяком случае, мне так казалось, но начальству, как всегда, виднее.
      По репликам во время застолья, увенчавшего деловые беседы, можно было судить, что президент обсуждал с Бурбулисом и Грачевым карабахскую проблему: армяне только-только освободили свой старинный город Шуши, из которого азербайджанцы нещадно палили по Степанакерту, и Лачинский коридор, соединивший теперь НКР с Арменией, и эту ситуацию надо было осмыслить. Стоял вопрос и о расформировании 7-й армии, расквартированной в Армении. Командиры этой армии участвовали в застолье. А командарм Федор Реут, видимо, участвовал и в переговорах. Летом 1992 года две наши дивизии отбыли из Армении, передав свое оружие или то, что от него оставалось, армянам. В количественном и качественном отношении это был мизер по сравнению с тем, что получили или попросту захватили азербайджанцы у 4-й армии, ушедшей из Азербайджана, где на российском военном присутствии, в том числе на границе с Ираном, была поставлена жирная точка. В Армении наше военное присутствие сохранилось в соответствии с ясно выраженной волей ее правительства, да я уверен, и народа, который видел и видит в этом присутствии одну из важнейших гарантий своей безопасности, каким бы символичным оно ни было. Да впрочем не так уж символична была боеспособная мотострелковая дивизия в Гюмри (бывшем Ленинакане), один полк которой стоял в ереванском предместье Канакер. Командующий армией генерал Федор Реут, прослужив в Ереване несколько месяцев, возглавил Группу российских войск в Закавказье и передислоцировался со своим новым штабом в Тбилиси. Начальником Группы боевого управления в Ереване был назначен полковник Алексей Третьяков. С ним мое знакомство состоялось позже, во время визита Гайдара в Ереван.
      Бурбулис и Грачев договорились с президентом Армении юридически оформить статус российских войск на территории Армении.
      Я же для себя решил очень важную проблему временного размещения посольства: прямо за столом, посовещавшись с премьер-министром и спикером парламента, президент принял решение предоставить в наше распоряжение гостевой домик в расположении бывших цековских дач в Конде. Это известный всем район Еревана. Тут же рядом гостиница «Раздан», где нашли приют посольства Франции, США, Ирана, других стран. Но главное не это: дачи в Конде стали жильем для президента республики, главы правительства, председателя Верховного Совета, силовых министров, некоторых иностранных советников, и такое соседство, да еще под охраной автоматчиков, нас более, чем устраивало. Нашим хозяйственникам, пытавшимся подбирать здание для посольства в апреле, этот вариант казался желательным, но несбыточным. Там, как и во всем Ереване, не было газа, были перебои с электричеством, во всяком случае до весны 1993 года, отсутствовало центральное отопление, но мы могли начинать нашу посольскую жизнь в тесноте, да не в обиде. И я был очень признателен Левону Акоповичу за доброе расположение к российскому посольству, которое в ноябре 1992 года угнездилось в удобном месте, в десяти минутах езды от президентской канцелярии, Парламента, Совмина и МИДа, да еще подняло российский флаг не у входа в гостиницу, как все другие, а над одной из дач в Конде. Но это произошло через несколько месяцев, а до того пришлось решать проблемы посольства в Москве вместе с моими товарищами, возглавившими посольства в других странах СНГ и Балтии.
      Получив временное помещение, мы не забывали о постоянном. Среди проектов на первом месте стояло здание бывшего горкома КПСС, занятое МИДом, который рассчитывал на переезд в более удобное для него здание и потому с готовностью уступал нам «горком». Но дело с переездом затянулось на целый год и, когда стало ясно, что нам не светит осуществление варианта, с которым мы вроде бы свыклись, я попросту начал ругаться. И тогда, как по мановению волшебной палочки, появилось новое предложение, за которое я ухватился обеими руками: мне показали недостроенное девятиэтажное здание на улице Григория Просветителя, рядом с горсоветом и главным проспектом столицы, большим рынком и стадионом, на участке не меньше гектара. Этот вариант мне показался отвечающим всем требованиям, которые только можно предъявить зданию для посольства, где надо разместить все службы, включая консульский отдел, и жилье. Этот вариант я, в конечном итоге, и пробил в Москве и в Ереване.
      Однако вернемся в 1992 год. После беседы группы послов с Шеловым-Коведяевым в начале июня нас, наконец-то, осчастливил своим вниманием и г-н Козырев, но принял всех зараз, на каждого в отдельности, как это водилось у его предшественников, у него времени не оказалось, хотя тогда он еще не вошел во вкус порхания по западным (в основном) столицам. Состоялась эта «историческая» встреча 4 июня. Мы изложили наши первые соображения, в основном по зарплате. Министр вроде бы поддержал, рекомендовал поплакаться прессе, обещал встречу с руководством Верховного Совета. Уже 6 июня послов принял первый зампред Верховного Совета Сергей Филатов (Руслан Хасбулатов был в это время в Турции). Филатов всех нас внимательно выслушал и пообещал «всю необходимую поддержку и законодательное содействие» со стороны парламента, а заодно сделал «царский подарок» в виде списанных начальственных «Чаек», которым, по-моему, никто из послов так и не воспользовался. Во всяком случае, в Ереван везти «членовоз» самолетом мне было не с руки, и я очень скоро официально отказался от «подарка».
      Первым в прессе, не дожидаясь рекомендаций министра, начал высказываться посол в Киеве Леонид Смоляков, который раньше всех приступил к выполнению своих обязанностей и столкнулся с трудностями организации посольства без денег и штатного расписания. 9 июня в пресс-центре МИДа на Зубовском бульваре была устроена встреча с журналистами, получившая отражение в «Вестях», «Эхе Москвы», Би-Би-Си, а также в «Московском Комсомольце» и, возможно, в некоторых других газетах. Отвечая на вопросы, касающиеся положения в Закавказье, Вальтер Шония, назначенный в Баку, говорил осторожно, но в общем с проазерских позиций, которые он в последующем ужесточил, открыто поддержав притязания Азербайджана на территорию Нагорного Карабаха. Я тоже тогда еще не заострял свои публичные высказывания, хотя изначально считал, еще в 1988 году, что Карабах – земля исконно армянская и имеет все юридические, исторические, этнические и прочие основания стремиться к освобождению от азербайджанского господства, установленного над ним в результате предательства большевистской России в 1921 году. В пресс-центре я заявил, что урегулирование карабахского конфликта вижу исключительно путем поиска мирного компромисса, но на основе естественного права любого народа на самоопределение, права свободно распоряжаться своей судьбой при непременном уважении прав человека с тем, чтобы люди могли жить и спокойно растить детей и виноград на своей земле. С Шонией найти общий язык оказалось невозможным и в тиши мидовских кабинетов, оглашавшихся во время наших споров его воплями о том, что он вообще не нуждается ни в каких аргументах, так как армяне… И дальше обычно следовала полуцензурная брань, поскольку аргументов ни у него, ни у его подзащитных никогда не было и не могло быть, если не считать аргументами «факты» из фальсифицированной истории в духе писаний ныне покойного академика Буниятова. К сожалению, в МИДе Шония находил куда больше сочувствия, нежели посол в Армении, которого объявили большим армянином, чем сами армяне, не желая вникать ни в мои аргументы, подкрепляемые историческими фактами и юридическими документами, ни в мою принципиальную убежденность в том, что стратегический союз России с Арменией необходим для российских государственных интересов. Обо всем этом я так или иначе стал говорить в своих интервью корреспондентам «Московских Новостей», «Российской газеты», «Армянского вестника», «Республики Армения». Ну а свою позицию в защиту Нагорного Карабаха я впервые изложил еще в 1989 году в интервью, опубликованном степанакертской газетой «Советский Карабах». В период моего посольства в Армении я эту позицию лишь развивал, углубляя ее теоретическую базу.
      На той же встрече с журналистами в пресс-центре меня спросили, почему именно я был выбран для назначения в Ереван. Я высказал предположение, что, по всей видимости, свою роль сыграл мой опыт работы и в странах «третьего мира», и в Европе, ибо Армения, находясь географически в Азии, всей своей культурой и историей тяготеет к западным, христианским ценностям. Да и свои симпатии к армянскому народу я никогда не скрывал, имея друзей-армян и в Москве, и в Париже, и в Милане, и на острове Св.Лазаря. А вот каким образом возникла моя кандидатура на пост посла в Армении, я мог только гадать тогда, да и сейчас с полной уверенностью свои предположения подтвердить не в состоянии.
      Раньше было проще. Я оказывался либо назначенцем управления кадров (стажером в Камбоджу в 1956 году), либо меня хотел взять к себе посол (так я поехал в Марокко в 1963 году и второй раз во Францию в 1979 году), либо меня выдвигал территориальный отдел, где меня хорошо знали (Первая Европа в Париж в 1972 году и в Милан в 1989-м). Кто предложил меня на роль посла в Армению, точно не знаю, но ясно, что МИД.
      26 мая Б.Н.Ельцин подписал мои верительные грамоты, и я начал согласовывать через постпредство Армении в Москве время моей поездки в Ереван для их вручения президенту Левону Тер-Петросяну.
      К этому моменту никаких сотрудников у меня еще не было. Но уже был в активе Владимир Степанович Стариков, который работал исполнительным секретарем советско-турецкой погранкомиссии и охотно согласился на должность советника-посланника посольства. Ко мне просились и более опытные дипломаты, но мне нужен был в тот момент не столько аналитик, способный писать соответствующие телеграммы, – эту функцию на первых порах я полностью взял на себя. Мне был нужен человек с административно-хозяйственной жилкой. Таким человеком мне показался Стариков, и я не ошибся: он освободил меня от многого того, что мне пришлось бы вытягивать самому в ущерб политической работе. И с ним вдвоем плюс небольшая консульская служба (сначала два, а потом три человека) мы и составили рабочее ядро посольства. Весной добавились политсоветник и завканц. Чуть позже – военный советник. И были еще у нас помощник посла, бухгалтер и завхоз, а также принятые на месте переводчик для обработки армянской прессы Людмила Сергеевна Ванян, очень грамотная, интеллигентная и милая женщина, и шофер Манташ Наполеонович Манташев, потомок тех самых Манташевых, которые славились своей предпринимательской деятельностью на всю Россию, прекрасный водитель и милейший человек.
      Но весь этот коллектив будет реально складываться с того момента, когда посол вылетит на постоянное жительство в Ереван. А пока суд да дело, Старикова назначили исполнительным секретарем нашей госделегации, что дало ему прекрасную возможность войти в процесс становления межгосударственных отношений. Кстати, и я до отлета в Ереван находился в Москве на должности посла по особым поручениям, как и все мои сотоварищи из числа послов в странах СНГ и руководителей госделегаций. Это позволило получать приличную по мидовским меркам зарплату из центральной кассы: ведь у самих посольств собственного финансирования не было до осени 1992 года.
      Вместе со Стариковым и еще одним сотрудником департамента СНГ на самолете Армянских авиалиний в пятницу 19 июня мы вылетели из Внукова и взяли курс на Ереван. Самолет был набит битком, люди сидели в проходах, во всех закутках и даже стояли, как в трамвае, во всяком случае, впечатление у меня было именно такое. В то лето резко сократилось число рейсов на Ереван – с девяти до одного-двух в день. Исчезла их точность и регулярность. А Аэрофлот вообще перестал туда летать. Поэтому было не до первых классов, положенных послам, нас, дипломатов, тоже распихивали как попало, и мы не роптали, главное было – долететь.
      Долетели благополучно. Встретили нас достойно. И разместили в той самой дачке, которую дал нам под посольство президент. Нас окружала пышная зелень великолепного сада – грецкий орех, абрикосы, черешня, вишня, инжир, пшат, тута и всякие прочие плодовые и декоративные прелести Араратской долины забрались на высоту 800 метров над уровнем моря и прекрасно себя чувствовали, цветя, благоухая и плодонося. Здесь, пожалуй, только инжир не дозревал до кондиции, а так все годилось к столу.
      Прилетели мы на неделю. Армянская сторона предложила насыщенную программу. И вручение грамот президенту было назначено уже на следующий, субботний день, с которого и началось официальное существование первого российского посольства в Армении. Именно первого, потому что Грибоедов никогда послом в Армении, как ошибочно думают некоторые армяне, не был, хотя бы по той простой причине, что она в его время не была независимым государством. А в 1920 году миссия полпреда Бориса Леграна носила по существу переговорный характер и вряд ли может считаться российским посольством в тогдашней Республике Армения. Она скорее предшественница госделегации Олеандрова. Так что как ни крути, а посольством мы были первым.
 

 
      Надо сказать, что к этому этапному моменту российско-армянские отношения подошли далеко не в безоблачной атмосфере, как могло бы показаться, видя искренне дружеский прием, оказанный российским дипломатам на всех уровнях. Отношения между новоиспеченными независимыми государствами, появившимися на месте РСФСР и Армянской ССР, были отягощены не только воспоминаниями о семидесяти с лишним годах пребывания в составе тоталитарной империи, но и относительно недавним соучастием еще того, советского, Кремля в геноциде армян в Сумгаите (февраль 1988 года), Гяндже (ноябрь 1988), Баку (декабрь 1989 и январь 1990 года) и прямыми преступлениями советских вооруженных сил против армянского народа буквально накануне распада СССР. В 1990 и 1991 году под руководством Поляничек и Макашовых в тесном взаимодействии с азербайджанским ОМОНом и при активной пропагандистской поддержке большинства московских СМИ советские войска, независимо от того, будь то МО или МВД, в открытую занимались насильственной депортацией армянского населения из Геташена, Мартунашена и других сел вокруг Карабаха и в самом Карабахе. Вспомним хотя бы печально знаменитую операцию «Кольцо», прерванную только провалом ГКЧП. Эти же войска вооружали азербайджанскую армию таким образом, что ее оснащенность по сравнению с армянской армией в апреле 1992 года была, в зависимости от вида вооружений, в два, в десять, в сто, в двести раз больше, а самолетов у Армении тогда вообще не оказалось. Летчики были, а самолетов не было, у азербайджанцев около сотни истребителей и бомбардировщиков было, но своих пилотов не было, и они прибегли к русским и украинским наемникам, а сами вопили, что на стороне карабахцев мифические «белые колготки» и негры воюют. Кстати, таких бойцов там никто так и не обнаружил, зато в азербайджанской армии были и русские снайперши и афганские моджахеды, о чем писала даже американская пресса.
      Ничего не сделал Горбачев для преодоления блокады, установленной бакинскими правителями уже в 1989 году, когда в зону Спитакского землетрясения начали поступать вагоны с цементом, залитым водой при прохождении составов по территории «братского Азибаржана», как говорил бесподобный Михаил Сергеевич. Блокада поддерживалась независимо от партийно-политической принадлежности тех, кто хозяйничал в Баку. Дерьмократы Эльчибея зверствовали в армянских погромах и в приграничных стычках не хуже «коммунистов» и «националистов» Муталибова и Алиева. Все они и блокаду использовали как средство удушения Армении и Карабаха. А Москва и пальцем не пошевельнула, чтобы с такой абсолютно противоправной политикой покончить. В результате в самых широких слоях армянского населения законное возмущение пакостями советского режима трансформировалось в антирусские настроения, которые еще и подогревались доморощенными националистами, попытавшимися придать внешнеполитическому курсу Армении проамериканскую и даже протурецкую ориентацию. Некоторые депутаты из правящего Армянского освободительного движения – АОД затеяли позорную возню против русского языка – в школах и вузах, в учреждениях и печати. Какие-то хулиганы свалили и украли бюст А.П.Чехова во дворе школы, носящей, слава Богу, и до сих пор имя великого русского писателя, очень уважаемого армянами. Началось снижение уровня изучения русской литературы студентами знаменитого Брюсовского института, не говоря уже о прекращении преподавания на русском языке почти всех предметов в университетах и других вузах. Чиновников заставили вести документацию исключительно на армянском языке, а устный перевод во время публичных манифестаций стали нередко ориентировать на англоязычных иностранцев, хотя первые руководители дипломатических представительств Франции, Китая, США, Германии подобрались в Ереване с неплохим знанием русского языка. Дело доходило до курьезов, когда русскому послу шептали перевод на ухо, а на публику шел английский текст, хотя, случалось, слушать его было некому. И открыть в Ереване русский университет оказалось куда труднее, чем американский или германский.
      Основу политическим отношениям положил подписанный двумя президентами 29 декабря 1991 года Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной безопасности. Но когда встал вопрос о его ратификации, нашлись армянские депутаты, выставившие ряд возражений по отдельным статьям, прежде всего военного характера. Те же самые депутаты в последующем торпедировали и договор о статусе российских войск в Армении, подписанный тоже президентами 21 августа 1992 года. Скажем прямо, такому отношению к договорам способствовала и российская сторона. Депутаты Верховного Совета РФ не захотели ратифицировать договор 1991 года под надуманным предлогом необходимости одновременной ратификации аналогичного договора с Азербайджаном, хотя весной 1992 года этого договора не было и в помине, и Баку не желал брать на себя никаких обязательств в СНГ, а Армения стала одной из стран-учредительниц Ташкентского договора о коллективной безопасности от 15 мая 1992 года.
      Становление нормальных отношений затруднялось и позицией МИД РФ, буквально срывавшегося с цепи, когда появлялся предлог лягнуть Армению, но принимавшего стойку «равноудаленности» и «беспристрастия» всякий раз, когда очевидной была вина Азербайджана.
      Москву очень обозлило освобождение карабахцами 9 мая Шуши, исконно армянского города Нагорного Карабаха, отуреченного за годы Советской власти и превращенного в цитадель, систематически обстреливавшую столицу Нагорно-Карабахской Республики город Степанакерт. Не понравилось козыревской дипломатии и последовавшее затем восстановление Лачинского коридора между Арменией и Нагорным Карабахом, уничтоженного посредством хитроумных интриг с «Красным Курдистаном» в 1930 году. Теперь Карабах получил вновь наземную связь с Арменией. Дорогой жизни стало разбитое старое шоссе Горис – Степанакерт. Москва сочувственно отнеслась к ламентациям Баку по поводу утраты столь важных стратегических позиций, а заодно выразила свое несогласие с «нападением вооруженных формирований на пограничные с Арменией районы Нахичевана», правда, с оговоркой – «если это действительно имело место». Ничего себе позиция! Да и «если» тут употреблено всуе, ибо даже азербайджанские и независимые иностранные источники нападений со стороны Армении не подтвердили, а вот уничтожение сельскохозяйственных угодий армянских крестьян азербайджанской артиллерией из района Садарака (Нахичеван) ими наблюдалось.
      В июне азербайджанцы собрались с силами и при поддержке русских наемников захватили армянский анклав Арцвашен, с ходу переименовав его в Башкенд. Они это проделывали и с другими армянскими и русскими селами: Корягино у них давно носило название Физули, Мардакерт у них стал Агдере и так далее. Тогда же они оккупировали и северную треть территории НКР. Десятки тысяч новых беженцев хлынули в Армению, куда до того переместилось более трехсот тысяч армян из Баку и Гянджи. Остальные двести тысяч нашли приют в России. На азербайджанское наступление в июне МИД РФ откликнулся заявлением, в котором ни единым словом не обмолвился об инициаторах новой эскалации конфликта, поставив обе «противоборствующие стороны» на одну доску. Зато сколько крокодиловых слез будет пролито позже, когда беженцами окажутся азербайджанцы!
      Вот в таких условиях предстояло начинать свою работу нашему посольству. Готовясь к встрече с президентом Армении, я занимался не только технической стороной этой поездки, выпрашивая деньги на первые шаги посольства, но и попытался проанализировать состояние и перспективы наших отношений с Арменией, о чем и доложил г-ну Шелову-Коведяеву, выразив надежду быть принятым президентом и министром иностранных дел России с целью получения устного послания руководству Армении, как это делается обычно в таких случаях.
      Моя оценка ситуации в мае-июне 1992 года выглядела следующим образом:
      Армения находится в исключительно сложном положении из-за конфликта между Нагорным Карабахом и Азербайджаном, но она не может не помогать Карабаху, ибо за уничтожением этого исторического ядра армянской нации всю Армению ожидала бы судьба тех ее частей, которые оказывались под властью турок и подвергались геноциду. На законное сопротивление попыткам подавления национальных чаяний карабахских армян со стороны Баку азербайджанские власти ответили блокадой Армении со всеми вытекающими отсюда последствиями. Связь с внешним миром осуществляется только по воздуху, что усложняет все виды экспорта-импорта и сажает население на голодный паек. Блокада парализовала значительную часть промышленности, наносит ущерб сельскому хозяйству, усиливает напряженность на потребительском рынке. Дефицитны практически все промышленные товары. Цены растут катастрофически. Крайне ухудшились условия и качество жизни населения. Углубляется кризис финансовой системы. Нарушено денежное обращение. Растет социальная напряженность. Экономическая реформа идет со скрипом.
      У Армении достаточно квалифицированной рабочей силы, талантливых ученых и способных предпринимателей, чтобы превратить свою страну в оживленный экономический центр и своего рода торговый перекресток на стыке Европы и Азии. Но реформы могут потерпеть крах, если блокада будет продолжаться.
      Это тем более вероятно, что осложняется внутриполитическая обстановка, а противостояние с Азербайджаном может перерасти в полномасштабную войну, чреватую большой кровью и разрушениями.
      В этих условиях Россия должна тщательно продумать свои приоритеты в свете своих возможностей и перспектив.
      Общая принципиальная цель – развитие хороших отношений с государствами Закавказья и содействие стабилизации обстановки в регионе. Но при этом необходимо учитывать, к чему тяготеют эти государства, чтобы не оттолкнуть от себя друзей, идя на поводу у тех, кто уже давно смотрит в чужой лес.
      Протурецкая ориентация азербайджанских тюрков – явление, по всей видимости, не новое, естественное и понятное. Такая ориентация явно не способствует сохранению тесных уз между Баку и Москвой. Но ее можно употребить на пользу мира в Закавказье, попытавшись побудить Анкару, претендующую на место среди западных демократий, оказать сдерживающее влияние на Баку, а не подзуживать его в стремлении покончить силой с Нагорным Карабахом.
      Россия могла бы занять если не жесткую, то достаточно определенную позицию по отношению к турецкой политике в Закавказье (да и в Средней Азии), дав понять туркам, что мы не потерпим посягательств на наши интересы в этих традиционно российских зонах влияния.
      Это нужно делать, исходя из того, что Армения – естественный и верный союзник России в Закавказье, ибо у нее нет иного пути выживания в качестве самостоятельной нации, кроме ориентации на Россию. Армяне – русофилы и русофоны. Они – хранители наследия древнейшей индоевропейской цивилизации и одной из самых ранних ветвей христианства (с 301 года от Р.Х.). Армения – форпост европеизма в Азии. Президент Армении и ее правительство делают ставку на самое тесное сотрудничество с Россией и на СНГ.
      Размытая если не проазербайджанская позиция России в карабахском вопросе в эту логику никак не укладывается. Почему бы нам, наконец, не заявить во всеуслышание, что никакому народу не дано право господства над другим народом, что право на свободу выбора есть естественное право любого народа и уж тем более такого, который тысячелетия живет на своей земле и выжил, несмотря на многочисленные попытки пришельцев истребить его. Это относится как к народу Нагорного Карабаха, так и ко всем армянам.
      Помочь в нахождении компромисса, способного дать прочные гарантии безопасности Нагорному Карабаху – главная задача российской дипломатии в армяно-азербайджанском регионе на ближайшее время. Положение дел с карабахским урегулированием будет неминуемо влиять на все другие дела между Россией и Арменией, но отсутствие прогресса на пути к нему не должно стать непреодолимым препятствием для двусторонних переговоров по конкретным вопросам российско-армянских отношений.
      И, конечно же, мы должны вести себя и в публичной дипломатии как настоящие союзники и не выступать с официальными заявлениями осуждающего свойства, даже когда что-то не нравится нам в действиях армянского правительства, если эти действия не наносят прямого ущерба России. И, разумеется, не делать это вместе с противниками Армении, иначе какие же мы союзники?
 

 
      Поскольку в канун вручения мною верительных грамот началось наступление Азербайджана в горах Карабаха и провокации на границе с Арменией участились, я счел своим долгом сформулировать для начальства свои соображения о возможной и желательной позиции России в карабахском вопросе, что и сделал в письменном виде в день своего отлета в Ереван. В своей докладной я писал:
      Новый виток вооруженного конфликта в Нагорном Карабахе вызвал просьбы Армении о вмешательстве международного сообщества и отправке в район боевых действий сил по поддержанию мира, а до того – военных наблюдателей, поскольку ни от СНГ, ни от России, несмотря на, казалось бы, союзнические отношения, Армении помощи ждать не приходится.
      Армения не заинтересована в разжигании конфликта, ибо находится в неравном положении относительно наступающего вновь Азербайджана. Вопреки ранее делавшимся заверениям, она не получила такого же и в тех же количествах оружия, какое передано «законно» или захвачено противной стороной. Азербайджан открыто использует это оружие и наемников из числа военнослужащих бывшей советской армии против гражданских лиц, которых сам же считает своими гражданами, совершая тем самым преступление геноцида, ибо речь идет об иноверческой и инонациональной части населения.
      Прикрываясь заявлениями о стремлении к мирному разрешению конфликта, азербайджанская администрация пытается навязать силовое «урегулирование», суть которого в полном игнорировании национальных прав армянского населения Карабаха.
      Может ли Россия безучастно наблюдать за расправой над своим наиболее верным союзником в Закавказье? Даже если отвлечься от высоких моральных принципов, неплохо было бы задуматься хотя бы о государственных интересах. Потакая Азербайджану, мы его с открыто протурецкой и исламистской ориентации не свернем, а вот Армению потерять можем, и рискуем оказаться без каких-либо вообще средств влияния на положение в регионе.
      (Именно в это время Эльчибей декларировал свое кредо: тюркизм, исламизм, демократия, а потом трансформировал это в тюркизацию, модернизацию, исламизацию. Через несколько лет его пресс-секретарь Лейла Юнусова, оказавшаяся после его свержения тандемом Гусейнов-Алиев в оппозиции, публично признает, что в Азербайджане нет политических сил, ориентирующихся на Россию, ибо в Азербайджане кровными братьями считают турок и очень сильно тянутся к Турции.)
      Пора показать Баку, писал я в своей докладной, что мы серьезно относимся к заключенным нами договорам и не допустим переноса военных действий на территорию союзной Армении. Тем самым мы могли бы оказать отрезвляющее воздействие на дальнейший ход событий и способствовать деэскалации конфликта.
      Было бы правильно, в том числе с точки зрения интересов российской армии, потребовать прекращения беспредела, творимого в Азербайджане против российских военных городков, баз, военнослужащих и членов их семей, и обеспечения нормальной их эвакуации.
      Необходимо объявить вне закона дезертиров и воров, торгующих незаконно присвоенным оружием, и потребовать выдачи российским властям нарушителей присяги и закона.
      Необходимо также категорически опротестовать вовлечение российских граждан в военные действия в качестве наемников и потребовать удаления их из зоны боев.
      И главное – пора выработать принципиальную базу российского подхода ко всем межнациональным конфликтам, признав право каждого компактно проживающего этноса на политическую самостоятельность, предполагающую, прежде всего, свободу от чьего-либо внешнего, инонационального диктата. Почему, говоря о территориальной целостности и нерушимости искусственно установленных советской властью границ, мы при этом имеем в виду одни только бывшие союзные республики, сохраняя тем самым юридическое и фактическое неравноправие, внедренное в межнациональные отношения большевиками? Но ведь даже в советском государственном праве все автономии, как бы они ни отличались друг от друга степенью ущемления суверенитета, признавались национально-государственными образованиями. Так почему же их целостность и границы не должны уважаться, тем более, во времена устранения всякого рода исторических несправедливостей? В России автономии уже встали на путь конституирования в республики, ставшие непосредственными членами Федерации. Их целостность и границы должны так же уважаться, как целостность и границы бывших союзных республик. Сделав такой (в сущности неотвратимый) шаг у себя дома, Россия вправе потребовать уважения политической самостоятельности и неприкосновенности заявляющих о своем суверенитете автономий, включенных некогда в состав других республик с ее ведома и согласия, но, как правило, без консультаций, а то и откровенно вопреки воле основного населения этих автономий.
      Народ Нагорного Карабаха не спрашивали, когда включили эту армянскую область в состав Азербайджана. Армяне Нагорного Карабаха – не община нацменьшинства, а основное население, подавляющее большинство, таковым и оставались даже после десятилетий попыток отуречивания. В советские времена Нагорный Карабах был национально-государственным образованием и как таковое должен быть признан равноправным участником переговоров об урегулировании. В противном случае переговоры приобретают характер колониальных и с точки зрения современного международного права перестают быть правомерными и правомочными.
      Суть российской посреднической инициативы могла бы заключаться в следующем:
      – потребовать немедленного прекращения огня и направления между народных наблюдателей;
      – начать в рамках СБСЕ переговоры о всеобъемлющем карабахском урегулировании с участием представителей избранных народом Нагорного Карабаха органов власти с тем, чтобы стимулировать переход к прямым переговорам между ними и азербайджанской администрацией;
      – вывести переговоры об урегулировании отношений между Арменией и Азербайджаном на какой-то параллельный уровень и на этих переговорах решить все двусторонние проблемы, включая проблему беженцев и статуса армянских деревень в Азербайджане и азербайджанских деревень в Армении;
      – предложить для переговоров о судьбе Нагорного Карабаха обоюдоприемлемый компромисс, который мог бы не выглядеть как односторонние уступки Азербайджана и в то же время гарантировал бы спокойную и свободную жизнь населению Нагорного Карабаха; таким компромиссом (как один из вариантов) могло бы стать установление особых административно-политических и экономических связей НКР с Азербайджаном, может быть, конфедеративных или даже федеративных (это последнее соответствовало бы юридическому статус-кво на начало конфликта), при том, однако, условии, что эти связи исключали бы какой бы то ни было диктат Баку и позволяли бы демократически избранным государственным институтам НКР управлять делами внутри ее границ на основе полной самостоятельности.
      Нужно кончать с никого не трогающими выражениями «озабоченности» и общим фразами о желательности прекращения огня, и выдвинуть идеи, показывающие действительно мирную перспективу и достойный цивилизованных политиков выход из тупика для всех.
      Все это и еще более подробно и резко я не раз говорил в департаменте СНГ, но в лучшем случае встречал скептическое молчание, а обычной реакцией стало обвинение в том, что я чуть ли не продался армянам. Надо сказать, что и в дальнейшем слушали меня здесь очень неохотно. Иногда приходилось навязывать разговор директору департамента Вадиму Кузнецову, получившему через пару лет пост посла в Турции, и его замам, вечно сверхзанятым чем угодно, только не Арменией. Канули в Лету времена, когда в МИДе интерес проявлялся не только к устным сообщениям послов, но в отделах внимательно расспрашивали о положении дел в курируемых странах и подопечных посольствах и советников, и первых секретарей и других дипломатов. Может быть, в каких-то отделах эта традиция и выжила, но в новоиспеченном ДСНГ ею явно пренебрегали. Пренебрегал ею министр. Пренебрегали и те его замы, которым приходилось заниматься делами СНГ.
      И смех и грех: меня не только никто не инструктировал перед вручением верительных грамот, но очень редко снабжали ориентировками по тем или иным параметрам или позициям российской внешней политики и тогда, когда я уже работал в Ереване. Да и была ли она, эта политика?
      В МИДе с интересом и пониманием реагировал на меня, пожалуй, только Федор Шелов-Коведяев. Может быть, именно в силу своей интеллигентности, совестливости и хорошей осведомленности о событиях в Армении во время ее становления как независимого государства этот непрофессиональный дипломат мог бы принести больше пользы формированию российской политики в Закавказье, чем карьерные мидовские чиновники. Но, к сожалению, он явно не пришелся ко двору этим чиновникам, взявшим верх под чутким руководством порхающего министра, и после ухода Шелова-Коведяева из МИДа отношения с тремя республиками Закавказья были отданы под надзор Виталия Чуркина, который очень скоро увяз в югославских делах и от армянских проблем энергично открещивался.
      Ну а российское начальство более высоких уровней питалось, как водится, лапидарными справчонками, при сочинении которых мидовскому чиновнику не до серьезных оценок и выводов: главная забота – чтоб без помарок и опечаток и чтоб все гладко, главное – чтоб не информировало, а выглядело информацией, главное – чтоб непосредственное начальство не боялось, а поскорей завизировало – и с плеч долой! А в результате – примитивный текст вместо анализа, что-то вроде «Волга впадает в Каспийское море, а в Армении есть озеро Севан». Да и о каком анализе могла идти речь, если нужда в этих бумажонках возникала в авральном режиме, а потом они могли лежать и лежать у начальника в сейфе, дожидаясь окрика сверху, чтоб надо было демонстрировать оперативность. В департаменте СНГ явно обрадовались, когда из его ведения фактически изъяли карабахскую проблему, отданную на откуп послу по особым поручениям Владимиру Казимирову, назначенному для выполнения посреднических функций накануне вручения мною верительных грамот. Впрочем ни этой проблемой, ни другими в департаменте по существу и заниматься-то было некому.
      Вот почему, оказавшись в Ереване, я воспользовался уникальной возможностью обращаться со своими оценками и предложениями во властные структуры России, не оглядываясь на МИД, но, естественно, информируя его об этих обращениях. Я считал себя вправе делать это, ибо думал, что посол новой России не должен быть простым продолжением мидовского чиновника, а представляет все российское государство в его совокупности. Так оно и должно быть – и не только с чисто формальной точки зрения, нравится это или не нравится мидовскому начальству. Что явно не нравится, я почувствовал довольно скоро, но сознательно проигнорировал завуалированные «втыки», поскольку, не обращаясь на самый верх, полноценно работать было просто невозможно, учитывая личность министра и его профессиональную неполноценность, не говоря уже об отсутствии совести и гражданственности.
      А в Ереван я прилетел с верой в то, что представляю демократическую Россию и работать надо в соответствии с ее государственными интересами на свой страх и риск, опираясь на собственный опыт и не дожидаясь ценных указаний, которых, как я уже отмечал, практически и не поступало, если не считать отдельные, довольно редкие поручения, преимущественно протокольного характера: подарите букет жене такого-то деятеля от имени…, вручите книгу, поздравьте и т.п. Даже информацию о тех или иных договоренностях между правительствами России и Армении посол был вынужден добывать на месте. И дело тут, конечно, не только в нерасторопности моих мидовских коллег, а в некомпетентности внешнеполитических служб всех подразделений верховной власти и правительственных структур, не без доли самоуверенного и глупого высокомерия игнорировавших не только посольства, но и сам МИД, координирующая роль которого, зафиксированная в нескольких указах президента еще в 1992 году, так и оставалась благим пожеланием, фикцией.
 

 
      Утром 20 июня я посетил МИД Армении и передал, как положено, копию своих верительных грамот первому заместителю министра иностранных дел Арману Джоновичу Киракосяну (министр Рафи Ованисян был в отъезде: мы с ним встретились в аэропорту, когда я прилетел в Ереван, а он куда-то улетал). И уже в 16.00 я был принят президентом Левоном Акоповичем Тер-Петросяном в его официальной резиденции на проспекте маршала Баграмяна.
      Скажу прямо, это был волнующий момент, хотя с Тер-Петросяном я виделся не в первый раз. Да и заочно он был мне знаком неплохо по публикациям в нашей печати и большому материалу в «Огоньке» с его портретом на обложке. Этот номер он прислал нам в Милан с автографом еще в 1991 году.
      Левон Тер-Петросян родился в Алеппо 9 января 1945 года в семье известного сирийского коммуниста, который в 1946 году переехал с семьей в Армению как репатриант. В 1968 году Левон окончил филфак Ереванского госуниверситета, после чего учился в аспирантуре Ленинградского Института востоковедения, работал младшим научным сотрудником Института литературы Академии наук Армении. В 1978 году защитил диссертацию в Ленинградском университете и уже кандидатом филологических наук был принят в знаменитый Матенадаран на должность ученого секретаря. Здесь он вырос в серьезного ученого, большого знатока древнеармянского языка – грабара – и старинных рукописей, истории армянского народа и его государственности. Опубликовал несколько монографий и массу статей на армянском и русском языках. Стал членом Союза писателей Армении, членом Ассоциации востоковедов СССР и Азиатского общества Франции. В 1988 году защитил докторскую диссертацию. В том же году возглавил комитет «Карабах» Матенадарана и вошел в состав руководства общенационального движения в защиту Карабаха, за что угодил в московскую тюрьму, если не ошибаюсь, в Матросскую тишину. Вышел на свободу 31 мая 1989 года благодаря вмешательству народных депутатов СССР от Армении, а также некоторых российских депутатов-демократов. Тогда такие еще были и даже влияли. 27 августа 1989 года Левон Тер-Петросян был избран депутатом Верховного Совета Армении, в ноябре возглавил Армянское общенациональное движение – АОД. 20 мая 1990 года переизбран в Верховный Совет, а 4 августа стал его председателем. В этом качестве он и приезжал в январе 1991 года в Милан, где мы с ним познакомились. 21 сентября того же 1991 года народный референдум превратил Армению в независимое государство, подтвердив Декларацию о независимости от 23 августа 1990 года, которая пять лет служила Армении временной конституцией. 16 октября 1991 года Левон Тер-Петросян всенародным голосованием был избран первым президентом Республики Армения.
      До меня он уже принял верительные грамоты у посла Франции г-жи Франс де Артинг. Не надо удивляться такому написанию ее фамилии. Ее муж Дмитрий – из русских и на русском его фамилия звучала бы как Гартинг, а на французском она начинается с придыхательного «аш», которое и не позволяет писать д’Артинг, как д’Артаньян. Франс де Артинг автоматически стала дуайеном дипкорпуса в Ереване. С ней и с ее мужем у нас установились теплые, я бы даже сказал, дружеские отношения. Кроме нее, свои верительные грамоты президенту Армении вручили три посла-совместителя с резиденцией в Москве, и их я в Ереване никогда не видел. Прибывшие раньше нас американцы, иранцы и китайцы в тот момент были представлены перед армянским правительством временными поверенными в делах и грамот, естественно, президенту не вручали, но были им приняты и он участвовал в приемах, которые все они устроили в гостинице «Раздан» по случаю открытия своих посольств.
      Текст моей верительной грамоты невелик, но представляет символический интерес, поэтому стоит привести его полностью.
      Обращаясь к президенту Армении, президент России писал:
      «В это историческое для России и Республики Армения время политика укрепления братской дружбы и сотрудничества между русским и армянским народами несомненно должна получить дальнейшее развитие и углубление. Во исполнение этой благородной цели я решил аккредитовать при ВАС Владимира Петровича СТУПИШИНА в качестве своего Чрезвычайного и Полномочного Посла.
      Аккредитуя Владимира Петровича СТУПИШИНА настоящей грамотой, прошу ВАС, уважаемый ЛЕВОН АКОПОВИЧ, принять его с благосклонностью и верить всему тому, что он будет иметь честь излагать ВАМ от моего имени и от имени Правительства Российской Федерации.»
      Это был единственный письменный документ, которым вооружило меня родное российское правительство. Даже текст речи, который я подготовил для произнесения на церемонии вручения верительных грамот, никем в Москве не просматривался и не утверждался: доверяли, значит, мне или просто недосуг было сделать это? Так или иначе, но речь была стопроцентно произведением, сочиненным мною на основании моего собственного понимания того, какой должна быть линия России в отношении Армении. Ну и, разумеется, с включением приветствий, которые мне действительно поручено было передать. Поскольку это был первый официальный документ, исходивший от первого посла России в Армении, его тоже стоит процитировать в интегральном виде:
      «Уважаемый господин Президент!
      Вручая Вам мои верительные грамоты, я хотел бы прежде всего выразить мое глубокое удовлетворение назначением на пост первого посла Российской Федерации в свободной и независимой Армении, к народу которой я испытываю давние и искренние симпатии и глубокое сочувствие. Это назначение для меня – высокая честь. Оно обязывает меня ко многому. И я хотел бы заверить Вас, что, представляя здесь интересы России, я как посол буду делать все для сохранения и приумножения того ценного для обеих стран и наших народов, что накоплено нами за долгие годы совместного существования в рамках общих государственных границ. Наше сотрудничество, опирающееся не только на прочные традиции культурного взаимодействия, экономических связей и политического сотрудничества, но и на богатый опыт боевого совместного отпора внешним врагам, отвечает коренным национально-государственным интересам и России, и Армении. Сейчас Армения переживает очень трудный момент в своей национальной жизни и нуждается в правильном понимании своих проблем внешним миром. Аккредитованные в Ереване иностранные послы могут внести существенный вклад в углубление этого понимания их правительствами, парламентами, общественностью. Буду считать своим долгом делать все от меня зависящее и в этом плане.
      Формируя свою внешнюю политику, Российская Федерация исходит из приоритетной важности сохранения и упрочения всесторонних связей с государствами ближнего зарубежья. При этом Россия, естественно, руководствуется всем комплексом общепринятых норм и принципов международного общения, стремясь усилить нравственное, естественноправовое начало в своих конкретных действиях и позициях. Это не всегда легко получается в силу сложной противоречивости интересов многих стран-членов международного сообщества, но мы хотим идти именно в этом направлении.
      Мы в России искренне радуемся активизации внешних связей Армении, установлению ею политических и других контактов с международным сообществом, ее конструктивному участию в развитии межгосударственного сотрудничества на региональной основе и в более широком плане. Мы – ваш союзник во всех делах, направленных на укрепление мира, стабильности, безопасности в Закавказье и за его пределами. Мы рассчитываем на теснейшее взаимодействие с Арменией в укреплении Содружества Независимых Государств по всем азимутам.
      Сотрудничая в рамках Содружества Независимых Государств, Россия и Армения заинтересованы и в развитии своих двусторонних отношений, к созданию юридической базы которых мы приступили, заключив в декабре прошлого года Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной безопасности. Это очень важный документ, открывающий перспективу конкретизации наших договорно-правовых связей на всех возможных направлениях совместной деятельности. Дело за ратификацией, приближению которой будет способствовать ратификация Договора о коллективной безопасности стран СНГ, который фактически перекрывает соответствующие положения двустороннего договора, но независимо от ратификационных процедур есть смысл ускорить начало переговоров между государственными делегациями России и Армении для подготовки двусторонних соглашений о сотрудничестве и взаимодействии по всем другим вопросам. И в первую очередь было бы желательно договориться о постоянно действующем механизме политических консультаций.
      Россия с пониманием и сочувствием относится к сложностям, с которыми сталкивается армянский народ и его правительство как в решении внутренних проблем, так и во взаимоотношениях с внешним миром. Мы искренне желаем скорейшего прекращения кровопролития, избиения мирных жителей, транспортно-экономической и энергетической блокады, от которой страдает все население Армении и Нагорного Карабаха.
      Мы хотим воцарения мира и спокойствия на основе разумного компромисса между законными интересами всех народов Закавказья и, разумеется, уважения естественного права каждого из них на свободную жизнь и самостоятельное распоряжение своей судьбой без какого-либо вмешательства, а тем более диктата извне.
      Мы очень озабочены продолжением вооруженного противоборства вокруг Нагорного Карабаха и на границах Армении с Азербайджаном и решительно осуждаем любые попытки эскалации вооруженных столкновений, способные лишь отдалить политическое урегулирование. Пора, наконец, перестать стрелять и сесть за стол переговоров, в которых должны участвовать прежде всего все непосредственно вовлеченные стороны, а также, может быть, представители посредничающих держав и международных организаций. Чем скорее начнутся переговоры, тем больше шансов достижения взаимоприемлемых договоренностей. Конечно, желательно прекращение огня и попыток задушить Армению костлявой рукой голода и холода: ведь гибнут люди и обостряется взаимонеприязнь воюющих и противостоящих. Но продолжение военных стычек и блокады не должно служить препятствием к началу переговоров. Вспомним, как родились Эвианские соглашения, примирившие Францию с Алжиром: эти переговоры начались задолго до прекращения военных действий. Во всяком случае все заинтересованные в мирном исходе карабахского конфликта стороны должны содействовать усилиям СБСЕ и, в частности, в подготовке и проведении в Минске международной конференции по Нагорному Карабаху.
      В заключение, уважаемый господин Президент, я хотел бы передать Вам и правительству Армении от имени Президента России Б.Н.Ельцина и возглавляемого им правительства заверения в самых добрых чувствах и симпатиях, подкрепляемые твердым намерением развивать дружественные отношения между нашими странами и народами как в рамках СНГ, так и на двусторонней основе на всех уровнях. Российское руководство приложит все усилия, чтобы содействовать решению сложных проблем, с которыми сталкивается армянский народ и его государственное руководство в интересах мира и установления устойчивого равновесия в отношениях между всеми народами Закавказья.».
      Президент ответил примерно в таком же духе и пригласил за рабочий стол для беседы. Он высказал свое удовлетворение тем, что российский посол начинает функционировать уже вполне официально, что таким образом политические отношения между Арменией и Россией обретают институционную форму, а это позволит обеспечить более оперативный обмен мнениями с Москвой.
      Вместе с тем он поделился озабоченностью по поводу усиления за последние недели дисбаланса в вооружениях между Арменией и Азербайджаном. Получив значительное количество танков и другой боевой техники, азербайджанские войска предприняли наступление в Карабахе. В боях используются русские наемники. Они же бомбят Степанакерт. Все это очень плохо воспринимается населением Армении, которое хотело бы и впредь видеть в России своего союзника. Было бы в самый раз вспомнить и о недавно подписанном в Ташкенте Договоре о коллективной безопасности стран СНГ и предпринять на его основании какой-то политический демарш, способный остановить военную эскалацию.
      Размышляя вслух о поиске путей преодоления транспортной и энергетической блокады, президент дал понять, что Армения намеревается активизировать свои связи с Ираном и надеется на взаимопонимание и сотрудничество с Россией и в этом деле.
      Он особо подчеркнул важность своих личных контактов с Б.Н.Ельциным и с его ближайшим окружением.
      По окончании встречи меня окружили журналисты и в тот же вечер материал о моем первом посещении президентского дворца был показан в московских телепрограммах «Вести» и «Новости», по армянскому ТВ и радио. Сообщили об этом и все местные газеты.
 

 
      Свое первое донесение в Центр я направил через штаб 7-й армии, с командующим которой Федором Реутом я познакомился еще в мае. Он тепло встретил меня. «У меня, – сказал генерал, – теперь гора с плеч. Ведь командарму приходилось, кроме своих нормальных обязанностей, выполнять еще и некоторые функции посла.» Реут недавно в Армении, но, по-моему, очень глубоко и с пониманием вник в местные дела. И не только армейские, но и политические и житейские. Будучи человеком общительным, он расположил к себе президента и его военных соратников, не говоря уже об офицерах и генералах нарождавшейся армянской армии. Когда 24 июня я нанес визит министру обороны Вазгену Саркисяну, он был чернее тучи, сильно переживая из-за потерь на карабахском фронте. Но достаточно было появиться у него в кабинете Федору Михайловичу, как лицо Вазгена начало светлеть и озаряться широкой белозубой улыбкой, которую не могла скрыть даже его окладистая черная как смоль бородища: с Реутом он чувствовал себя надежнее, хотя о каком-либо участии 7-й армии в операциях против азербайджанских войск не могло быть и речи, что бы ни сочиняла на этот счет изовравшаяся в конец эльчибеевская пропаганда.
      В воскресенье 21-го нам показали пансионат завода «Электрон» как один из вариантов жилого комплекса для посольства. На первый взгляд, здесь действительно могло быть неплохо: это – район Норк, выше центрального Еревана, следовательно, прохладнее летом, участок большой – два гектара, фруктовый сад и возможность устройства огорода, баня, емкости для мазута, в трехэтажном основном здании гостиничного типа – представительские помещения. Но по зрелом размышлении и при отсутствии финансов (нам наш МИД тогда нужных для приведения в порядок всего этого комплекса денег не обещал) минусы возобладали, хотя и не сразу. Надо было прожить блокадную зиму в Ереване, чтобы понять неприемлемость этого варианта, хотя бы потому, что к нему зимой добираться пришлось бы с цепями на колесах, а то и на тракторе. Да и вложения требовались солидные, ибо пансионат пришел в полный упадок, не говоря уже о том, что слишком много пришлось бы перестраивать. Не сразу, но затея с «Электроном», родившаяся еще до моего приезда в Ереван, отпадет, как отпадет и проект размещения самого посольства в здании МИДа.
      Обильно угостив москвичей, гостеприимные хозяева повезли нас на какую-то свадьбу в деревню, где опять пришлось «гулять» и выдерживать бесконечные тосты за жениха, невесту, их родителей и многочисленных родственников и друзей. За один день мы отведали практически все главные блюда армянской кухни. Среди них я особо отметил бы давно знакомую мне бастурму – вяленую говядину в острой перечной оболочке и незнакомую мне дотоле хашламу – это вареная баранина в очень вкусном бульоне, который гостям почему-то дают только, когда они сами просят. Ели мы хоровац – армянский шашлык из только что заколотого, а потому совсем не маринованного поросенка, и кюфту – плотный мусс из говядины, обильно поливаемый топленым маслом, и кебаб в виде продолговатых длинных-длинных блинчиков, очень сочных и вкусных, и жареного сига, выловленного в Севане, и царскую форель – ишхан оттуда же, и множество всяких горных трав и продукции огородных, бахчевых и садовых плантаций Араратской долины. К моему удивлению, запивалось все это гастрономическое богатство русской водкой, реже армянским коньяком, и – никакого сухого вина. Позже, в некоторых домах и на приемах вино – и очень недурное, например, такое, как красное сухое «Арени», белый «Воскеваз» или десертные «Ошакан» и «Айгешат», – пить, конечно, приходилось, а особенное удовольст вие доставляло простое деревенское сухое, изготовленное руками искусных виноделов-крестьян в духе, к сожалению, умирающих тысячелетних традиций. На Ереванском винзоаводе, который когда-то принадлежал знаменитому купцу Шустову, как и коньячное производство, вам обязательно покажут карас – огромный глиняный сосуд для вина эпохи Урарту, но в современных домах чаще пьют «смирновку» или какую-нибудь нашу водку, ну а с хашем – это блюдо зимнее и мы к нему еще вернемся – сам Бог велел употреблять ее, родимую, сорокаградусную, а то и вообще тутовку, которая будет и того крепче.
      В понедельник смотрели варианты зданий для посольства, а после обеда поехали в ереванское предместье Канакер, где расположился наш полк, а совсем рядом – храм Покрова Богородицы, недавно возвращенный Русской Православной Церкви. Храм только начинал благоустраиваться, но уже пользовался популярностью у солдат, которых отец Макарий привечал, благословлял и крестил. Ему я и нанес визит для знакомства и душевной беседы. Настоятель храма был тронут вниманием к его заботам, благословил меня иконой Владимирской Божьей Матери и этот образ подарил мне на счастье. С тех пор он всегда со мной, помогал мне в Ереване и уехал со мной в Москву.
      Вечером 22 июня я дал свой первый в Армении прием. В Красном зале гостиницы «Раздан» собрались солидные люди. Были президент, глава правительства, председатель Верховного Совета, министры, высшие чины министерств обороны и иностранных дел, наши военные и пограничники, отец Макарий, дуайен дипкорпуса, поверенный в делах США и, как говорится, другие официальные лица. После приема, проводив гостей, в компании Реута и главного пограничника Александра Бабенко я отправился «в гости» к Вазгену Саркисяну, который жил по соседству со мной. Под хороший коньяк и спелую черешню мы долго и непринужденно обсуждали обстановку в Карабахе и общее военное положение в Закавказье, а на прощанье Вазген подарил мне газовый пистолет, чтобы я мог чувствовать себя увереннее на погруженных во мрак ночных улицах Еревана.
      Утром 23-го я нанес визит вице-президенту Гагику Арутюняну. Он моложе президента на три года. Родился в деревне, недалеко от Еревана. Получил экономическое образование в ЕрГУ. Там же учился в аспирантуре, стал кандидатом наук и преподавателем, сначала в университете, потом в Ереванском институте народного хозяйства, где заработал ученое звание доцента. Стажировался в югославских университетах, изучал экономику самоуправления. В 1982 году Гагик Гарушевич – лектор ЦК КП Армении, потом заведовал разными отделами того же ЦК. В 1990-м избран депутатом Верховного Совета Армении, в 1991-м – вице-президентом, а после ухода в отставку перешедшего в оппозицию Вазгена Манукяна, одного из зачинателей демократического движения в Армении, Гагик Арутюнян получил еще и пост премьер-министра. Когда он меня принимал, ему оставалось нести эту ношу чуть больше месяца: 31 июля премьер-министром был назначен депутат Хосров Арутюнян, инженер по образованию и профессии. Гагик сохранил за собой пост вице-президента.
      Как полагается, принял меня и спикер Бабкен Араркцян. Он чуть старше президента. Родился в Ереване в 1944 году, учился в ЕрГУ и МГУ, окончил мехмат и поступил в аспирантуру Института математики АН СССР, кандидат математических наук, доцент. С самого начала он в комитете «Карабах». Это – 1988 год, а в 1989-м Бабкен – один из организаторов и руководителей АОД. Вместе с Левоном Тер-Петросяном, Вазгеном Манукяном, Ашотом Манучаряном и другими членами комитета «Карабах» просидел полгода в Матросской тишине. Вместе с ними вышел на волю в конце мая 1989 года. Когда Левон Тер-Петросян был избран президентом, Бабкен занял его место в кресле спикера. С Бабкеном Гургеновичем у меня тоже сложились отличные отношения, как впрочем и с большинством других руководителей Армении тоже.
      Я уже говорил о визите к министру обороны Вазгену Саркисяну. Побывал я и у государственного министра Григора Арешяна, назначенного главой государственной делегации для переговоров с Россией. К сожалению, на этом посту он пробыл недолго, всего лишь до осени того же года, а с его уходом в отставку армянская делегация замерла до лета 1994 года и нашему Олеандрову пришлось заниматься договорами и соглашениями с Арменией без помощи подобного ему государственного представителя с армянской стороны.
      Чаще всего и в тот, первый заезд в Ереван, я общался с первым заммининдел Арманом Киракосяном, двумя просто замами Арманом Навасардяном и Георгием Казиняном, завотделом СНГ Александром Татевосяном, заведующим Консульским отделом, старым парижским знакомым Ашотом Манукяном, шефом Протокола Ваганом Чархчяном, завотделом дипмиссий Григорием Бадаляном (потом его сменил на этом посту еще один парижанин – Эдик Ходжоян) и управделами МИДа Грачиком Карапетяном. Большинство из них до недавнего времени работали в МИД СССР. Исключением в этом плане был, пожалуй, лишь хозяйственный и компанейский Грачик, организатор дружеских застолий и других протокольных мероприятий.
      25 июня ко мне пришел Георгий Михайлович Петросян, исполнявший обязанности председателя Верховного Совета Нагорно-Карабахской Республики. С ним был его помощник Сергей Калантарян и представитель НКР в Ереване Манвел Саркисян. Напомню, что эта республика появилась на свет 2 сентября 1991 года, сразу же после выхода из СССР Азербайджана, который принял это свое решение, не спрашивая мнения ни карабахцев, ни лезгин, ни талышей, ни других кавказских (в отличие от пришельцев-турок) народов, имевших тогда и имеющих сейчас свои компактно заселенные с незапамятных времен территории внутри Азербайджана, во власти которого они оказались по воле большевиков. Увлекая за собой в независимое существование нетюркоязычное население, азеры-тюрки, господствовавшие в советском Азербайджане и контролировавшие властные структуры в Баку, проигнорировали Закон СССР от 3 апреля 1990 года «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР», и прежде всего его статью 3, согласно которой за народами автономий «сохраняется право на самостоятельное решение вопроса о пребывании в Союзе ССР или в выходящей союзной республике, а также на постановку вопроса о своем государственно-правовом статусе.» Вот этим самым правом и воспользовалась карабахская автономия, за что и была «упразднена» бакинской администрацией 26 ноября 1991 года совершенно незаконным образом. Свою волю к независимости НКР подтвердила на всенародном референдуме 10 декабря того же года, проведенном по всем правилам в присутствии иностранных наблюдателей. 29 декабря она избрала свой Верховный Совет, который 7 января 1992 года принял специальную Декларацию о государственной независимости НКР.
      Во время той беседы с Георгием Петросяном я в основном слушал его. Карабахский лидер обрисовал тяжелую обстановку на фронте. Именно тогда азербайджанцам с помощью русских и украинских наемников удалось оккупировать северную часть НКР, вызвав волну беженцев: в Армению из Карабаха тогда ушло сорок тысяч человек, почти четверть населения маленькой республики влилась в трехсоттысячную массу беженцев из Азербайджана, оказавшихся в бедственном положении в родной Армении, у которой не было для них ни достойного жилья, ни работы, причем по вполне объективным причинам, порожденным блокадным существованием прежде всего.
      Карабахцы в жестоких боях отражали и, в конце концов, сдержали натиск азербайджанцев, а потом, весной следующего года сами начали их теснить даже из заселенных тюрками равнинных районов Карабаха – Арцаха, как они сами издавна называют свою страну. И карабахские беженцы стали возвращаться домой.
      Моя часть беседы состояла в том, чтобы убедить карабахцев в необходимости сочетания военных усилий с дипломатией. Я советовал активно участвовать во всех доступных им переговорах, в том числе в рамках Минской группы, и не хлопать дверью, если что не понравится, а приучать себя к кропотливой, длительной, даже нудной работе, к словопрениям и дипломатической демагогии международных чиновников и представителей противника, не поддаваясь на провокации. Мне кажется, именно эта линия в последующем и была взята на вооружение карабахцами, добившимися немалых дипломатических успехов.
      Были в Ереване у меня и неполитические встречи. Одна из них – спектакль в Русском драматическом театре имени Станиславского. Пошли на него вместе с Федором Реутом. Прекрасные актеры, в большинстве своем армяне, на чистейшем русском языке, вдохновенно разыграли «Поминальную молитву» Григория Горина по «Тевье-молочнику» Шолом-Алейхема. Реут даже прослезился. И мне постановка очень понравилась. После спектакля – скромное, но очень теплое застолье в кабинете худрука, Народного артиста Армении, обаятельнейшего и остроумного Александра Самсоновича Григоряна. Там же познакомились мы и с Фрунзиком, или Мгером, Мкртчяном. Мне он подарил автограф, который нарисовал тут же на программке спектакля… в виде своего знаменитого носа. Фрунзика давно уж нет, а добрая память о нем со мной. Была тогда у Саши Григоряна и Карине Даниэлян, министр экологии, женщина интересная, острая на язык, большая спорщица. Как я. С тех пор и до последнего дня моего пребывания в Ереване с театром Станиславского у меня были добрые отношения. Мы с женой не пропускали ни одной премьеры, а с худруком, спасителем и вдохновителем театра встречались часто и вне его стен.
      Огромное впечатление произвело на меня посещение ЕрГУ. Сначала меня принимали в ректорате. И я познакомился с академиком Сергеем Александровичем Амбарцумяном, которого помнил по его смелой стычке с Горбачевым в июле 1988 года на печальной памяти заседании Президиума ВС СССР, где армянскую позицию по Карабаху пытались утопить в море дешевой партийной демагогии штатных ораторов из Азербайджана и других союзных республик. Ректор ЕрГУ вел себя на этом судилище достойнейшим образом. И когда в одном из интервью со мной армянский журналист назвал русский народ старшим братом, я отреагировал так:
      – На мой взгляд, лучше другое старшинство. Лично я был бы рад, если бы Сергей Александрович Амбарцумян назвал меня своим младшим братом.
      Узнав об этом моем высказывании, Сергей Александрович, с которым у меня сложились очень теплые отношения, начал в шутку действительно называть меня младшим братом, что доставляло мне большое удовольствие.
      На встрече в ректорате, а потом в аудитории на моем выступлении перед преподавателями университета, а потом на чаепитии, устроенном профессорами и доцентами-русистами, вернее, русистками, была и Сильва Капутикян, большой поэт и смелый борец за свободу Карабаха. Встретила она меня поначалу почему-то настороженно, но, в конце концов, подарила книгу стихов с теплой надписью. И потом мы с ней встречались как друзья.
      Душой встреч в университете был Левон Мкртычевич Мкртчян, крупный литературовед, талантливый очеркист, автор множества интересных книг, завкафедрой русского языка и литературы в университете, декан факультета русской филологии. С ним мы потом тоже много и хорошо встречались у него дома в Егварде и у нас в Ереване.
      Егвард – что-то вроде дачного поселка километрах в тридцати к северу от Еревана, у подножия прекрасной горы Ара, названной в честь легендарного героя, возлюбленного царицы Шамирам, она же – Семирамида. Шамирам его погубила и горько оплакивала, а художник прошлого века Вардгес Суренянц написал красивую картину на эту тему, которую можно увидеть в Национальной галерее в Ереване. Гора Ара мне очень нравилась и в летнем изумрудном уборе покрывающих ее лесов и лугов, и в зимней ослепительно белоснежной шубе до пят. Дома в Егварде каменные, но с непременным садом-огородом. А кто-то держит кур и всякую другую живность. Там живут друзья Левона Мкртчяна. Рядом с ним – профессор Левон Никитович Мкртчян, директор Онкологического центра, крупный ученый, известный далеко за пределами Армении своими научными трудами и открытиями. Его жена, прекрасная Люзина – филолог, преподает русский язык и литературу в Мединституте, занимается литературоведением. Сын Армен – практикующий врач. Чуть дальше живет Сурен Арамович Арутюнян, тезка и однофамилец одного из последних первых секретарей ЦК КП Армении, но не родственник. По профессии – строитель. В те времена, когда мы с ним познакомились, – зампред кооперативного объединения «Айкооп». Очень гостеприимный, добрый и веселый человек, похожий внешне на Марчелло Мастрояни. У него в Егварде мы тоже очень часто «гуляли», а первый раз я был в его доме все тогда же, в июне 1992, когда вручал верительные грамоты. В «егвардскую компанию» входили еще директор обувной фабрики Мартын Пинаджян, зампрокурора Еревана Юрий Норайрович Казарян и даже бывший предсовмина Армении, а затем президент Национальной академии наук Фадей Тачатович Саркисян и другие интересные люди. За столом у Сурика или Левона Мкртчяна, или Мартына они все не всегда оказывались вместе, но всех их я там довольно часто видел. Как, впрочем, и в Ереване.
      И в Егварде впервые я оказался в конце этой июньской недели, после визита на знаменитый коньячный завод «Арарат», основанный сто лет назад купцами Таировым и Шустовым. На заводе меня принимал тогдашний его директор Эдуард Липаритович Акопян, влюбленный в свое дело специалист. Каждую новую бутылку он представлял поэтическими комментариями или анекдотами, родившимися здесь при знакомстве с продукцией завода разных сановных и не очень сановных людей. Перед распитием пятнадцатилетнего «Ахтамара» он прочел поэму Ованеса Туманяна о девушке с озера Ван, нашедшей смерть в его пучинах, поглотивших ее сердешного друга. Завод у Липаритыча был в неплохом состоянии. Свято хранили там бочку с коньячным спиртом начала века, из которого в свое время сделали первую партию «Отборного», сравнимого с французским коньяком качества «Фин Шампань». Лучшие спирты здесь выдерживались в настоящих бочках из французского дуба, причем именно лимузинского, из окрестностей славного города Лиможа, как это делается в коньячном царстве на берегах Шаранты у не менее славного города Коньяк. В Ереване искусные мастера, хранившие шустовские традиции, изобретали новые сорта. И на этот раз, отведав «Армению», великолепный «Тонакан», то есть «Праздничный», по-прежнему крепкий «Двин» и очень тонкий двадцатилетний «Наири» под вкусную и разнообразную снедь, мы перешли за отдельный стол, чтобы приобщиться к новому чуду армянского виноделия, двадцатипятилетнему «Эребуни», который неплохо пошел под спелую черешню. «Эребуни» армяне пытались продвинуть на британский и японский рынки как бренди под названием «Нойяк». Однако это дело требует времени и больших рекламных усилий.
      Дегустация коньяка при Эдуарде Липаритовиче проходила таким образом, чтобы гости не слишком пьянели. Отпил глоток, предварительно полюбовавшись юысканньш цветом божественного напитка и насладившись его благородным ароматом и вкусом, и сливай остальное в большой хрустальный сосуд, поставленный специально для этой цели. Липаритыч рассказал забавный случай. Угощали однажды генералов, советских еще. По окончании дегустации один из гостей спросил, а можно ли выпить из литровой чаши: ведь туда сливали не что-нибудь, а лучшие армянские коньяки и жалко такому добру пропадать. Ему ответили: если очень хочется, то можно. Он и хлобыстнул этот коктейль, да еще в таком количестве, что хватило для полного ублаготворения, а в гостиницу прибыл уже не своими ногами и свалился на кровать не раздеваясь. Боялись, отдаст Богу душу, ан нет, остался жив, проспался и встал как ни в чем не бывало. Фамилию этого геройского генерала Липаритыч даже по секрету никому не раскрывал, и втайне, похоже, гордился его подвигом.
      Потом мне довольно часто приходилось бывать и на заводе, и у него дома, на горе, возвышающейся над Ереваном. Это – родительский дом. Сюда в гости приходит и Нора Акопян, родная сестра Эдуарда Липаритовича, предводительница армянских женщин еще с советских времен, супруга великого скрипача, руководителя и солиста квартета имени Комитаса Эдуарда Татевосяна.
      Ну а с завода мы в тот вечер 25 июня отправились к Сурику в Егвард, где нас ждало еще одно обильное угощение с концертом народной музыки.
      Когда я вручал верительные грамоты, совсем недалеко, на границе с Азербайджаном и в Нагорном Карабахе шли ожесточенные бои с огромным перевесом в вооружении на стороне Азербайджана. Об этом говорил мне и Вазген Саркисян. Наши военные подтверждали, что дело обстоит именно так.
      Правительству Армении, убеждал меня военный министр, все труднее сдерживать нажим оппозиции и общественности, которой невозможно объяснить, почему к своему союзнику, ведущему себя цивилизованно и стремящемуся действовать в законных рамках, Россия относится хуже, чем к другой стороне, которая ведет себя совершенно иначе, в том числе в отношении российских войск. Если дело передачи обещанного вооружения Армении не сдвинется с мертвой точки, ситуация может выйти из-под контроля и с таким трудом налаженное сотрудничество в военной области начнет давать сбои вплоть до захвата оружия явочным порядком по примеру того, как это делается в Азербайджане, которому к тому же в открытую помогают оружием Турция и Украина, используя для этих целей мост через Аракс в Нахичеван и авиацию, беспардонно нарушающую воздушное пространство Армении, оставленное совершенно беззащитным. Сказанное Вазгеном Саркисяном я довел до сведения Москвы, подчеркнув, что армяне не настаивают на обещанном паритете с азербайджанцами или даже адекватном подходе, но просят ускорить хотя бы выполнение уже достигнутых договоренностей, зафиксированных, в частности, в подписанном в конце мая Протоколе с чудным названием «О понимании относительно перечней воинских формирований и объектов». Вазген напомнил и о Договоре о правовом статусе российских войск в Армении, парафированном тоже в конце мая в Москве, и попросил ускорить его подписание. Сообщая об этом в Центр, я со своей стороны добавил, что в этом договоре в первую очередь нуждается наша 7-я армия: ее командование, офицерский состав, все военнослужащие, их семьи заинтересованы в четких правовых гарантиях нормального функционирования всех армейских служб и договорном обеспечении прав личного состава. Я уже тогда понял, что наша армия в Армении служит интересам России и вносит существенный вклад в формирование по-настоящему добрых, дружеских, союзнических отношений с национальными вооруженными силами Армении, находившимися в стадии становления, и в укрепление политических отношений между Россией и Арменией. И это я тоже попытался вложить в головы московских руководителей. Военные, во всяком случае, меня понимали хорошо. Наверное, не случайно тогда же, в июне 1992 года, Федор Реут заявил в интервью одной армянской газете: «Армения была и будет нашим союзником». А в Москве дело пошло в направлении передачи армянам вооружения двух дивизий и заключения Договора о статусе.
      Все мои собеседники в Ереване настоятельно подчеркивали необходимость скорейшего отлаживания политического сотрудничества между нашими двумя странами. И важность такого механизма, как дипломатические миссии. Они хотели, чтобы наше посольство начало работать как можно скорее, тем более, что американцы наращивали свое присутствие очень энергично, активно работали посол Франции и поверенный Ирана, открылось посольство Германии, ожидалось прибытие китайских дипломатов. Это армяне говорили нам, в частности, мне лично. А сами не скрывали своего беспокойства, вызванного откровенным заигрыванием Москвы с Анкарой, получившим договорное оформление во время майского визита в Россию турецкого премьера Демиреля. Не могло не тревожить армян и «единодушие» России и Турции в карабахском вопросе в условиях воцарения в Баку откровенно протурецкого «Народного фронта» и выдвинутого им президента Эльчибея. И еще один беспокоящий элемент. В мае вспыхнула дискуссия в турецком парламенте: посылать или не посылать войска в Нахичеван на защиту азербайджанских братьев от армянских «агрессоров», поскольку Турция имеет-де такое право по Карсскому договору 1921 года, когда турки и московские большевики подарили Нахичеван азербайджанцам «под покровительство». В действительности никакой агрессии не было, никто на Нахичеван не посягал (и, может быть, зря, как мне теперь кажется: земля-то ведь тоже армянская, незаконно отторгнутая и от армян «очищенная») и никаких прав на вооруженное вмешательство упомянутый договор Турции не давал. Московские востоковеды об этом в печати напомнили, но не до всех в Ереване это дошло сразу, поэтому там и заволновались. К тому же от братской России всегда можно ожидать нелогичных поступков, она и в прошлом нередко уступала туркам даже тогда, когда этого можно было не делать.
      «России пора определиться, установить стратегические основы своего подхода к региону Закавказья», – говорил мне Гагик Арутюнян. И он был прав. Без четкой политики Россия могла много потерять на всем Кавказе вообще. Другие страны начали энергично проникать туда. Армянские дипломаты, ученые, общественные деятели прямо указывали на Турцию и США как державы, которые не преминут воспользоваться ослаблением позиций России, если потерпит поражение такой верный бастион русского присутствия на Кавказе, как Армения. Доводя об этом до сведения Москвы, я расшифровывал понятие «русское присутствие» как совокупность таких факторов, как русофильство подавляющего большинства армянской интеллигенции, представители которой возглавили и молодое государство, положительная роль 7-й армии, экономические императивы, политическая воля правительства Армении. Я назвал также русскую общину и Русскую Православную Церковь. Но, как показали последующие события, их роль в Армении скорее маргинальна, хотя в общем и целом они – тоже важные элементы русского присутствия, которому непременно требуется уделять должное внимание. Мой вывод был очевиден: долгосрочным национальным интересам России отвечает сохранение Армении как союзного нам государства, оказание морально-политической поддержки русофильским кругам армянского населения, укрепление русского присутствия в Армении, восстановление и развитие экономических и научно-технических связей, создание широкой договорно-правовой основы российско-армянских отношений, налаживание внешнеполитического сотрудничества между нами, а также координация действий и кооперация в рамках СНГ.
      В своем отчете о поездке в Ереван г-ну Козыреву я предлагал:
      – в целях предупреждения нападения на территорию Армении выдвинуть подразделения 7-й армии в угрожаемые районы и напомнить публично и вполне официально об основополагающих статьях Ташкентского договора о коллективной безопасности СНГ;
      – ускорить ратификацию этого договора и поставить на ратификацию Договор о дружбе с Арменией от 29 декабря 1991 года;
      – довести до подписания Договор о статусе российских войск в Армении;
      – доукомплектовать 7-ю армию и обеспечить ее всем необходимым (тогда еще не было известно, что от нее в Армении останется одна дивизия, впрочем и дивизию надо было все равно укреплять офицерскими кадрами, солдатами и оружием);
      – начать выполнение протокола о передаче оружия армянской армии;
      – ускорить начало переговоров между госделегациями;
      – заключить в ближайшее время консульскую конвенцию;
      – установить приоритетность и для нас прекращения блокады Армении, от которой страдает в первую очередь гражданское население;
      – продолжить усилия, направленные на прекращение огня на всех участках боевых действий и нахождение решений, позволяющих начать процесс политического урегулирования карабахской проблемы;
      – содействовать участию в этом процессе законных представителей Нагорного Карабаха;
      – ускорить выделение средств на открытие посольства России в Ереване.
 

 
      3 июля в Москве прошло совещание министров иностранных дел стран СНГ. На нем Армению представлял Арман Киракосян. К этому времени Олеандров с экспертами и членами госделегации из Минобороны подготовил к подписанию Договор о статусе войск и Соглашение о передаче Армении оружия. 6 июля в «Президент-отеле» открылось совещание глав государств Содружества. Левон Тер-Петросян прилетел на него встревоженный: накануне азербайджанцы захватили Мардакертский район Карабаха. Нажим на карабахские позиции усиливался. Под постоянным обстрелом находились и приграничные села самой Армении. Левон Акопович часто выходил из зала заседаний, как всегда, очень много курил и все время интересовался, как идут дела у военных с подписанием документов, с которыми армяне связывали хоть какую-то помощь оружием и боеприпасами. Договор о статусе в тот момент подписать не успели, а вот под соглашением о передаче оружия свои подписи поставили вице-премьер Армении Грант Багратян и и.о. начальника российского генштаба Дубынин. Впрочем, по моим сведениям из очень авторитетного армянского источника, к этому моменту передача оружия двух мотострелковых дивизий уже началась. Через несколько дней об этом сообщила и пресса.
      7 июля – «исторический» день: послов в СНГ принял Руслан Имранович Хасбулатов в красивом белом зале Президиума ВС РФ в Белом доме на Краснопресненской набережной. Суть беседы сводилась к довольно прозрачным намекам на то, что нынешние руководители МИДа (читай: Козырев) слишком быстро взлетели вверх, к серьезной работе не готовы и на них (то есть на него) послам надеяться не стоит, а вот он, Хасбулатов, решит все проблемы. Чуть позже сам Козырев в интервью газете «Труд» от 4 августа вспомнил об этом так: «И вот тут я бы привел штрих к картине наших политических нравов. Руководство Верховного Совета РФ встречается по нашей просьбе с российскими послами в странах СНГ. И там им начинают говорить, что МИД и лично Козырев «не выделил финансирования» на их деятельность. И это при том, что у председателя ВС и его замов лежат минимум три моих обращения с просьбой помочь решить этот вопрос».
      «…Если мы действительно печемся о своем государстве, нельзя вносить дестабилизацию, раскачивать лодку внешней политики страны, пытаться настроить послов против министра иностранных дел. Хорошо, что у нас послами назначены порядочные люди…»
      Оно, конечно, хорошо. Только вот сам Козырев далеко не всегда порядочно вел себя в отношении некоторых послов, в том числе тех, назначение которых ставил себе в заслугу перед президентом, как это было когда Ельцин жал мне руку в «Президент-отеле».
      Отсутствие порядочности он продемонстрировал и в самом этом интервью, рассуждая о том, что создание отдельного ведомства по делам СНГ было бы «неправильным и унизительным для других членов СНГ». В МИДе хорошо знали, что это как раз его собственная идея: очень хотелось сбросить тяжкую ношу, чтобы ничто не отвлекало от полетов в западном направлении. Впрочем, эти полеты все равно продолжали превалировать в календаре Козырева и после того, как было решено оставить страны СНГ за МИДом, а в этих последних он бывал очень редко, да и то, как правило, наскоком.
      Кстати не так уж неправ оказался и Хасбулатов: сам г-н Козырев никогда не заботился ни о новых посольствах, ни о послах, хотя был вхож к президенту. Достаточно вспомнить первый указ об этих посольствах, подписанный 6 августа 1992 года. Указом установили высшую планку наших зарплат на уровне 250 долларов с рублевой добавкой, варьировавшейся в зависимости от региона. Такой зарплатой облагодетельствовали посольства, находившиеся в самом трудном положении – в Закавказье, Средней Азии, Молдавии. А для тех, кого отправили в Прибалтику и на Украину, максимум с самого начала составил 840 долларов, примерно столько, сколько платили в Восточной Европе. Добиваться распространения хотя бы такого же подхода на нас, с нашими блокадно-прифронтовыми условиями жизни и работы пришлось целый год! Вот так г-н Козырев заботился о послах, которые в отношении него вели себя, по его же словам, как порядочные люди. Да и не только о них. При нем весь МИД держали в черном теле, ибо ему было дело в основном лишь до самого себя.
      Справедливости ради надо сказать, что и слова Хасбулатова о помощи посольствам были тоже чистейшей демагогией, но слушать было приятно, что нам должны платить даже больше, чем западным дипломатам, не говоря уже о наших послах в европейских странах. Только все это было чистейшим словоблудием.
      Выступил Евгений Аршакович Амбарцумов, председатель Комитета ВС РФ по международным делам и внешним экономическим связям. Он тоже упрекал МИД, но по делу. Руководство МИДа действительно недооценивало проблематику СНГ и очень слабым составом отличался Департамент стран Содружества. Амбарцумову не нравилось и то, что послов назначили, не уведомив его Комитет и нарушив тем самым парламентскую процедуру. Услышав это, Хасбулатов пообещал соответствующую поправку в конституцию.
      Коснулся Амбарцумов проблемы границ, доставшихся в наследство от тоталитарного администрирования, и высказал разумную мысль о том, что абсолютизация нерушимости этих границ чревата кровопролитием.
      Вместе с тем он сделал и спорное заявление о том, что в отношениях с государствами нового зарубежья нельзя-де пользоваться «только методами традиционной дипломатии». Я придерживался совершенно противоположного мнения: к отношениям с подчиненными в недавнем прошлом союзному имперскому центру республиками надо подходить с особой щепетильностью и методы традиционной дипломатии на этом направлении должны применяться особенно скрупулезно.
      По просьбе Амбарцумова я написал и передал ему 9 июля записку о ратификации нашего договора с Арменией. Мне казалось, что многие вещи надо просто разъяснить и тогда дело сдвинется с мертвой точки. Вот что говорилось в моем документе для председателя Комитета по международным делам:
      «Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной безопасности между Россией и Арменией подписан в Москве 29.12.91 президентами обоих государств, но ратификация его оказалась отложенной из-за сопротивления части депутатов, которые настаивали на удалении из статей 3 и 6 договора некоторых положений (о возможности просьбы о помощи в случае нарушения безопасности и решении вопроса о пребывании вооруженных сил одной стороны на территории другой) с целью выработки текста, идентичного редакции аналогичных статей проекта договора с Азербайджаном в интересах сбалансированного подхода к двум закавказским республикам.
      Попытка соответствующей кастрации упомянутых статей была предпринята в марте, но до конкретных шагов дело так и не дошло, а последующие события сделали эту операцию беспредметной.
      15 мая Армения и Россия вместе с рядом других стран СНГ подписали Договор о коллективной безопасности, ст.4 которого значительно сильнее ст.З российско-армянского договора, вызвавшей задержку ратификации. Существует обоюдное понимание целесообразности постановки российско-армянского договора на ратификацию сразу же после ратификации Ташкентского договора.
      Азербайджан не ратифицировал своего членства в СНГ и не собирается подписывать Ташкентский договор. Одно только это делает совершенно неправомерными попытки навязать правительству России идентичное отношение к ее союзнику в лице Армении и открыто ориентированному на «туркизм» Азербайджану. Предпринимающая такие попытки «турецкая партия» в российском парламенте действует явно как против государственных интересов России, так и против общих интересов СНГ.
      Бессмысленным стало и внесение изменений в статью 6, ибо в конце мая министры обороны России и Армении парафировали Договор о статусе российских войск на территории Армении – как раз в полном соответствии с первоначальным текстом этой статьи. Договор готовится к подписанию. В нем заинтересована прежде всего наша 7-я гвардейская армия…В аналогичном статусе заинтересованы и наши погранвойска, а Армения поддерживает эту идею». Далее я конкретизировал, в чем нуждается 7-я армия и потребовал улучшения ее технического обеспечения и распространения на ее личный состав всех льгот и статуса, предоставленных Закавказскому военному округу, который приказал долго жить. Я подверг также критике болтовню о «сбалансированном» подходе к Армении и Азербайджану в условиях баснословного перевеса в вооружениях в пользу последнего и роста опасности для Армении со стороны Нахичевана, загружаемого оружием из Турции и Украины. Дисбаланс нужно переворачивать в пользу Армении, писал я, ибо она наш союзник, а не эльчибеевский Азербайджан. Нам пора понять, что Нагорному Карабаху грозит удушение, а Армении – оставление на произвол судьбы. «Нам пора понять, что осуществление планов фактической туркизации и этой части Закавказья будет означать только одно: утрату Россией вообще каких бы то ни было позиций в этом регионе».
      «Если Россия действительно хочет быть великой державой, она должна прежде всего сама уважать свои подписи под международными документами и отстаивать свои национальные интересы в ближнем зарубежье, а не отдавать их на откуп бывшим соседям СССР».
      «Из этого во всяком случае следует, что надо ускорить ратификацию как Ташкентского договора, так и Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной безопасности с Арменией. Из этого также следует острейшая необходимость ликвидации военного дисбаланса, чреватого катастрофой для Армении и, следовательно, российских интересов в Закавказье». Это было написано в июле 1992 года.
      Проблемой договоров с Арменией мне пришлось заниматься все время, которое я провел в Ереване. С договором 1991 года произошла довольно курьезная история. Его так и не ратифицировали, а где-то уже в 1993 году руководители обеих стран додумались до того, что нератифицированный договор надо переделать. Самое смешное во всем этом, однако, то, что конкретные положения договора, посвященные различным областям двусторонних отношений и сформулированные не как юридические нормы, а лишь как декларации о намерениях, мы начали осуществлять как только появилась на свет госделегация Олеандрова и открылось наше посольство в Ереване. Договор о статусе погранвойск был составлен таким образом, что никакая ратификация не требовалась, он начал работать сразу, и наши пограничники от этого только выиграли. И обеспечение охраны границы Армении с Турцией и Ираном тоже. А вот договор о статусе армейских сил, подписанный летом 1992 года и ратифицированный Верховным Советом России весной 1993 года (свой небольшой вклад в эту ратификацию внесло и наше посольство, убедив депутатов, что нам он нужен больше, чем армянам), провалили армянские законодатели. Но об этом разговор впереди.
 

 
      А пока идет 1992 год. Июль. Наступление азербайджанцев в Карабахе продолжается. В Армении напряженная обстановка. Ее армия еще практически не существует. Российские войска еще не осознали до конца, что они уже не у себя дома, а оказались за границей. Поэтому командование ЗакВО, переживающее начало трансформации округа в группу войск, все еще чувствует себя хозяином положения и не воспринимает границы между закавказскими республиками как государственные. А отсюда… Что вытекает отсюда, показала кровавая стычка в Гюмри (бывшем Ленинакане) 10 июля.
      Поводом к стычке, в результате которой погибли пять российских военнослужащих – лейтенант, сержант и трое рядовых, – послужили попытки штаба ЗакВО, располагавшегося в Тбилиси, вывезти в Грузию с территории Армении установки космической связи для кутаисской отдельной десантно-штурмовой бригады. Сделать это намеревались без ведома министерства обороны Армении и проигнорировав предупреждения о недопустимости таких действий со стороны командования 7-й армии и, в частности, полковника Валерия Георгиевича Бабкина, командира 127-й мотострелковой дивизии, расквартированной в Гюмри, из которой, собственно, и собирались вывозить упомянутое военное имущество. Армяне сделать этого не дали, но в процессе дискуссии с исполнителями безответственного приказа на повышенных тонах в центре города Гюмри зенитная установка и ее расчет были обстреляны, и русские солдаты погибли. Были ли жертвы с армянской стороны, неизвестно. Во всяком случае, трупов следствию не было предъявлено.
      Имена «боевиков», виновных в гибели российских военнослужащих, армянское следствие установило, но розыск ничего не дал. Может, искали плохо, но вполне вероятно, что, пока искали, «боевики» погибли в Карабахе. Все возможно. ЗакВО в том же году перестал существовать. Перешли ли в штаб Группы российских войск, образованной вместо округа в августе 1992 года, те, люди, что отдали безответственный приказ, приведший к конфликту и гибели солдат, я не знаю. Могу только предполагать, что Федор Реут, возглавивший ГРВЗ, вряд ли стал бы работать с теми, кто так подставил 127-ю дивизию его 7-й армии. Скорее всего он их попёр. Но не слышал я и чтобы кто-то из них понес наказание за должностное преступление. А вот Бабкина они утопить пытались. Об этом писала даже «Красная Звезда». Но, к счастью, не вышло. Более того, к моменту моего первого контакта с ним Валерий Георгиевич был уже генерал-майором. Он продолжал поддерживать прекрасные отношения с армянскими военными и гражданскими властями, не обращая внимания на попытки некоторых наших газет поставить ему и это лыко в строку. В отличие от борзописцев, буквально захлебывавшихся от «патриотического» гнева, генерал Бабкин, хорошо понимал, что для сохранения военно-политических позиций России в Закавказье нужно уважать законы и порядки новых независимых государств и, печалясь о жертвах всякого рода инцидентов, не поддаваться на провокационные призывы к мщению.
      Военные понимали. А вот дипломаты не очень. 11 июля заместитель министра иностранных дел России Георгий Фридрихович Кунадзе, ученый японовед, кандидат наук и, видимо, кунак Козырева, иначе трудно понять попадание «завлаба» в замминистры, вызвал к себе постпреда Армении Феликса Ованесовича Мамиконяна, кстати тоже из ученых, но доктора наук, и даже не попытавшись выяснить, как обстояло дело, руководствуясь исключительно сообщениями информационных агентств, со всей надлежащей суровостью резко осудил «бандитское нападение» армянских военных на российских в «районе бывшего Ленинакана» и вручил ему ноту протеста с требованием расследования и наказания преступников, а также резервацией за собой «права потребовать их выдачи». Министерство умудрилось «заявить, что данное преступление бросает тень на весь комплекс отношений между Россией и Арменией», и пригрозило некими «адекватными мерами».
      Феликс, хотя и непрофессиональный дипломат, но человек не только ученый, но и умный, к тому же блестяще владеющий русским языком, логично и точно излагающий свои мысли, от имени своего правительства выразил сожаление по поводу случившегося и сказал, что правительство Армении тоже считает необходимым провести расследование с целью наказания виновных. Он попросил помощи сотрудников российской прокуратуры из Москвы в этом расследовании, подчеркнув готовность к оказанию им всяческого содействия, и предложил не делать поспешных выводов о политике Армении в отношении России.
      При сем присутствовали директор ДСНГ МИД РФ Вадим Кузнецов и посол России в Армении в моем лице.
      На следующее утро Феликс Мамиконян принес г-ну Кунадзе свою официальную бумагу на бланке Постпредства Совмина Армянской ССР при Совете Министров Союза ССР, но подписался по-новому: «Постоянный Представитель Республики Армения в Российской Федерации». В этой бумаге было повторено все, что он говорил накануне, но теперь уже «от имени и по поручению Президента и Правительства Республики Армения». Армянская сторона подчеркнула, что «печальный инцидент никоим образом не отражает существующее в армянском обществе глубокое уважение к российскому солдату и российским вооруженным силам». Далее сообщалось, что возбуждено уголовное дело и что правительство республики «считает желательным участие в следствии по данному делу уполномоченных представителей центральных органов Военной Прокуратуры России и надеется, что совместное объективное расследование дела позволит снять все недоразумения, возникшие в связи с этим трагическим инцидентом». К записке прилагалась «Справка о гибели пяти российских военнослужащих в городе Кумайри (Гюмри)», где вкратце излагалась армянская версия событий.
      Кунадзе счел необходимым повторить позиции мидовской ноты, врученной Мамиконяну накануне. Армянский представитель подтвердил намерение своего правительства скрупулезно расследовать обстоятельства инцидента в Гюмри (армянское название Кумайри не прижилось после переименования Ленинакана, к дореволюционному Александрополю возвращаться не захотели, а остановились почему-то на тюркском Гюмри). Сам он считает, что тут нельзя исключать и преднамеренную провокацию со стороны оппозиции, чтобы вызвать недовольство Арменией в России.
      Кунадзе слушал-слушал, а потом – снова о выдаче «бандитов» заговорил. Мамиконян отреагировал:
      – Но мы же сотрудничаем с вами, а потом – преступление совершено в Армении и армянскими гражданами, выдать их – нанести удар по правительству, может, именно этого провокаторы и хотят.
      – Не согласен с такой оценкой.
      – Не спешите с выводами. Для армянского правительства такая провокация – сумасшествие. И потом как-то непонятно, инциденты такого рода имеют место по всему Закавказью, причем в Армении в 1992 году примерно в два и более раза реже, чем в соседних с ней Грузии и Азербайджане. Это и «Известия» 14 июня подтвердили. Но когда что-либо случается именно в Армении, в Москве резонанс особенно бурный. Прошу вас, не нагнетайте обстановку.
      – Вина на армянской стороне, и может встать вопрос о полном выводе российских войск из Армении.
      – Может быть, как раз ради этого и осуществлена провокация в Гюмри? В Армении есть силы, заинтересованные в выводе российских войск.
      Вскорости я лично убедился в справедливости этого утверждения: в Армении были и есть и такие силы.
      Но г-ну Кунадзе как шлея под хвост попала. Не успел уйти Мамиконян, как он набросился на нас с Кузнецовым, обвиняя в том, что мы принесли ему «пустой» проект заявления правительства об инциденте в Гюмри. Мы действительно считали, что глупой ноты от 11 июля и объяснений с постпредом более, чем достаточно, на тот момент, и никаких правительственных заявлений вообще не нужно, ну а уж если так хочется выполнить ЦУ, спущенное от Гайдара, лучше всего ограничиться заявлением без грома и молний в адрес Армении, но с публичными соболезнованиями семьям погибших. Поэтому на критику я ответил г-ну Кунадзе: после полученных по вашему требованию разъяснений и до окончания расследования никаких заявлений делать не следует, а вот прокуроров из Москвы в Армению направить, так как военная прокуратура ЗакВО может оказаться необъективной.
      На мои слова о том, что надо принять к сведению письменные и устные заверения правительства Армении и не поднимать преждевременной публичной полемики, г-н Кунадзе решил нанести удар мне:
      – Вы бы лучше вот так же отстаивали интересы России, как вы сейчас встаете на защиту Армении.
      Мой ответ не заставил себя долго ждать:
      – Выступая адвокатом страны пребывания, посол как раз и имеет в виду прежде всего интересы собственной страны, заботясь о будущем ее отношений с подзащитным. Именно так мы делали в 50-е годы, когда убеждали Москву в необходимости развивать отношения с Сиануком, которого обливали по моями наши друзья из Ханоя, пользовавшиеся беспредельным кредитом в Кремле. Именно так поступали в 60-е годы наши дипломаты, работавшие в Марокко, защищая эту страну и ее короля Хасана Второго от поклепов со стороны «социалистического» Алжира и наших представителей там. Точно так же посольству СССР во Франции пришлось приложить немало усилий, чтобы доказать Москве, что президент Жискар д’Эстэн будет для нас не худшим партнером, чем де Голль и голлист Помпиду. Именно такая линия приносила успех нашей дипломатии во всех упомянутых мною случаях.
      О своем личном участии в этих делах я предпочел умолчать, ибо это не имело принципиального значения для того урока, который мне хотелось преподать неофиту от дипломатии, оказавшемуся в кресле заммининдел, а в те дни – вообще главным по МИДу в отсутствие министра и замов неопытнее.
      Кунадзе встретил мою реплику суровым молчанием и не взял меня с собой, когда поехал докладывать об инциденте и.о.премьера Гайдару, а зря. Гайдар выслушал версию Кунадзе и в своем телевизионном выступлении в тот же вечер наорал на Армению, что выглядело довольно-таки глупо и безответственно. Это выступление Гайдара явилось одной из первых, если вообще не первой, демонстрацией «державности» нашими министрами-демократами, демонстрацией, как и все последующие, довольно неуклюжей и необоснованной. Самую дурацкую часть этого заявления стоит процитировать, чтобы было видно, на каком уровне профессиональной некомпетентности решались тогда внешнеполитические проблемы. Приняв к сведению осуждение правительством Армении «преступного акта» и его согласие на участие российской военной прокуратуры в расследовании, Гайдар озвучил угрозу:
      «Ожидая от армянской стороны исчерпывающих результатов расследования, наказания виновных, выплаты компенсации семьям погибших, Правительство Российской Федерации заявляет, что в случае, если этого не произойдет, будет поставлено под вопрос дальнейшее выполнение российской стороной соглашений, ранее заключенных ею с Республикой Армения.
      По распоряжению Правительства командование Вооруженных Сил России привело в повышенную боевую готовность российские воинские части и подразделения на территории Республики Армения с целью пресечения любых новых нападений на военные объекты и посягательств на жизнь, честь и достоинство российских военнослужащих и членов их семей».
      Вслед за Гайдаром не преминул прибегнуть к угрозам и МИД. Устами директора Департамента информации и печати Сергея Ястржембского 14 июля было объявлено, что российская сторона оставляет за собой «право принять адекватные меры, вплоть до использования оружия, в случае повторных нападений». Каково! И это предназначалось нашему единственному союзнику на Кавказе! Страна дураков в собственном репертуаре – бей своих, чтобы чужие боялись. С интеллигентным лицом, державными мускулами и с той силой убежденности в своей непоколебимой правоте, на которую только и способны невежественные всезнайки, даже не заметившие, как «заговорили прозой»… на имперском языке.
      Армяне встретили наши диатрибы довольно спокойно. Вице-президент Гагик Арутюнян направил Гайдару и Дубынину телеграмму, в которой еще раз выразил «сожаления и глубокую озабоченность» в связи с инцидентом в Гюмри, просил передать соболезнования семьям погибших, прямо указал на ответственность командования ЗакВО, которое предприняло свои действия «без согласования с министерством обороны Армении и командованием 7-й армии», подчеркнул необходимость совместного расследования прокуратурами РФ и Армении «для обеспечения объективности и выявления всех виновных». При этом Гагик Арутюнян высказался еще и за ускорение процесса заключения межгосударственных соглашений, регламентирующих статус российских войск в Армении. Другими словами, на дурацкие угрозы похерить и без того пока еще почти не существующую договорную базу отношений ответил конструктивным предложением об укреплении этой базы – в данном случае, в интересах военного сотрудничества.
 

 
      Несмотря на вопли некоторых адептов «кулачно-истерического патриотизма» (определение Леонида Радзиховского, «Столица» номер 27 за 1992 год), дело строительства фундамента российско-армянских отношений помаленьку продвигалось вперед. 20 июля в Моссовете состоялось подписание соглашений о сотрудничестве Москвы с целым рядом министерств Армении. После подписания я долго убеждал Феликса Мамиконяна, что Армении нужно полноценное посольство в Москве. Постпреда устраивали налаженные каналы связи между Совминами и министерствами с помощью его аппарата, ему не хотелось становиться настоящим иностранным послом и он, пользуясь личными связями с президентом и другими влиятельными людьми в Ереване, довольно долго эффективно тормозил преобразование постпредства в посольство, пока не уехал послом в Германию, а произошло это аж в 1994 году.
      Ну постпредство так постпредство. С ним, с Феликсом, и с его сотрудниками я установил неплохие отношения, и они оказывали мне всяческое содействие, когда возникала необходимость срочного вылета из Москвы в Ереван, что в 1992 году было совсем непросто. Рейсов было мало. Маршрут обслуживали только Армянские авиалинии. Экипажи были прекрасные, а вот техника дышала на ладан, и перебои с керосином срывали все графики полетов, поэтому загрузка каждого отлетающего «лайнера» происходила с боем, в него набивались пассажиры с трех отмененных рейсов, и как только он умудрялся подниматься в воздух и добираться до Еревана – уму непостижимо. Поэтому и попасть на самолет была целая проблема.
      Интенсивно работала в это время госкомиссия Олеандрова, членом которой я был по указу президента. Обычно мы вдвоем встречали и провожали гостей из Еревана, привлекая к работе с ними экспертов из других ведомств. Вдвоем полетели и в Ереван в начале августа для первых контактов с только что созданной госкомиссией Армении во главе с государственным министром Григором Арешяном. Но до этого произошло одно любопытное событие, связанное с моими выступлениями в печати.
      Еще 1 апреля в Милане у меня взяла интервью либерально-демократическая газета «Азг». Перевод на русский язык мне вручил сын моего коллеги по посольству в Париже Генриха Лилояна, которого я знал малышом и который меня встретил в Ереване как вполне сформировавшийся журналист, корреспондент ИТАР ТАСС. Вечно улыбающийся и приветливый Тигран Лилоян, как и его отец, работавший в 1992 году в МИД Армении, и мама Седа были среди тех наших армянских друзей, кто и встретил, и проводил нас с добрыми чувствами. А Тигран, как и многие другие журналисты, особенно молодые, поддерживал тесный рабочий контакт со мной и моими сотрудниками и по долгу службы, и потому, что был воспитан в духе наших общих русско-армянских культурных традиций, и в силу своего общительного характера.
      Вслед за ним потянулись и другие его коллеги. В июне газета «Республика Армения» по инициативе Иды Мартиросян опубликовала интервью с первым русским послом в Армении на целую полосу. Арсен Мелик-Шахназаров напечатал еще одно интервью в «Армянском Вестнике», издающемся в Москве и популярном у ереванской интеллигенции. В конце июня то же самое проделала уже знакомая нам газета «Азг» в лице Армена Багдасаряна, который побеседовал со мной в Ереване после вручения верительных грамот. Тогда же проинтервьюировал меня Карен Топчян и поместил часть разговора в «Республике Армения», а другую – в «Российской газете 1 июля 1992 года. Потом были публикации такого рода в «Московских Новостях», в «Дипломатической панораме» Интерфакса, выступление по радио «Новая волна» в Останкино. И в большинстве своих ответов, когда заходила речь о Нагорном Карабахе, я говорил примерно следующее: все народы имеют право на самоопределение, и карабахский конфликт может быть урегулирован только при непосредственном участии «законно избранных властей Нагорного Карабаха, причем в качестве самостоятельного субъекта переговоров».
      Моя позиция вызвала бурную отрицательную реакцию МИД Азербайджана. Правда, сначала появилась в «Российской газете» реакция посла России в Азербайджане Вальтера Шонии на публикацию там же тремя неделями раньше моего интервью Карену Топчяну, а уже после этого до нашего МИДа дошла из Баку нота МИД Азербайджана, написанная несколько раньше. Высказав несогласие с моей позицией, Шония подчеркнул ее личный характер и от полемики уклонился, что было разумно с его стороны, ибо никакими серьезными контраргументами он не располагал. Зато азербайджанская дипломатия разразилась протестом по всей форме. Привожу их ноту полностью, дабы все было ясно – и содержание, и стилистика. В ноте говорилось:
      «В «Российской газете» от 01.07.92 г. опубликовано интервью Чрезвычайного и Полномочного Посла Российской Федерации в Республике Армения Владимира Ступишина.
      Касаясь… армяно-азербайджанского конфликта, господин посол выразился за незамедлительное начало переговоров с «законно избранными властями Нагорного Карабаха» и признание их «самостоятельным субъектом переговоров».
      Высказывая сомнения в отношении государственных границ Азербайджанской Республики, господин посол однозначно охарактеризовал их искусственными, Нагорный Карабах же был определен как армянская «территория-анклав» в Азербайджане.
      Хотелось бы напомнить, что так называемые «выборы» в Нагорном Карабахе признаны антиконституционными азербайджанским парламентом. Против признания армянской и азербайджанской общины самостоятельными субъектами переговоров однозначно высказались страны-участницы СБСЕ по подготовке Минской конференции по Нагорному Карабаху.
      Исходя из вышеизложенного, Министерство Иностранных Дел Азербайджанской Республики считает необходимым обратиться в Министерство Иностранных Дел Российской Федерации для получения разъяснений по поводу данного интервью официального представителя Министерства Иностранных Дел Российской Федерации.
      Надеемся, что данное высказывание не отражает официальной позиции МИД Российской Федерации, неоднократно заявлявшей об уважении территориальной целостности и государственных границ Азербайджанской Республики».
      Ознакомившись с этим образчиком дипломатической кляузы, я направил директору ДСНГ МИД РФ объяснительную записку, в которой предложил спокойно ответить, что далеко не всякое публичное выступление дипломата (и не только дипломата, а какого-либо иного официального лица) обязательно отражает официальную точку зрения, если только это специально не оговорено, и что высказывания экспертных оценок в дискуссионном порядке у нас практикуется уже не первый год. Именно такого рода высказывания содержат мои интервью и другие выступления в печати по национальному вопросу, публикуемые с 1989 года. Естественно, и упомянутое интервью не претендует на отражение официальной позиции.
      Самому же директору я счел необходимым показать передержки, содержавшиеся в азербайджанской ноте. Так, в частности, говоря об искусственности границ внутри бывшего СССР, я ни единым словом не упоминаю Азербайджан, а даю тезис общего характера, который кстати разделяется очень многими нашими государственными деятелями и учеными-политологами. Грамотные юристы, в том числе мидовские, считают, что о государственных границах нужны еще переговоры и договоры.
      Общий характер носит и мое утверждение, что существование одного независимого государства внутри другого государства совсем не является нонсенсом. Поскольку уже существуют такие государства, как Сан-Марино, Монако, Лесото, расположенные на «территориях-анклавах», это уже – не нонсенс. Именно о них и идет речь в интервью, а не о Нагорном Карабахе по той простой причине, что он как независимое государство пока никем не признан.
      А дальше я давал свою оценку политике бакинских правителей из так называемого Народного фронта, уже запятнавшего себя в недавнем прошлом армянскими погромами в Баку. Поскольку эта оценка нисколько не устарела со временем, мне кажется небезынтересным напомнить о ней:
      «Нежелание азербайджанской стороны признавать НКР самостоятельным субъектом на переговорах ведет в тупик, ибо без участия одной из противоборствующих сторон в переговорах они просто бессмысленны. Я нигде не предрешаю будущий статус Карабаха, но по какому праву Баку отрицает его прежний статус, признанный тем же самым конституционным строем, который породил и Азербайджанскую ССР? По советскому государственному праву автономная область есть национально-государственное образование с собственной территорией, целостность которой тоже должна уважаться. Более того, за автономными областями признавалось и качество субъекта большой федерации: они были напрямую представлены в Верховном Совете СССР, а не через посредство тех союзных республик, в рамки которых они были втиснуты, как правило, против своей воли.
      Азербайджан печется о своей территориальной целостности, включая в свою территорию народы, мнения которых никто не спрашивал, а Карабах включили вопреки его явно выраженному сопротивлению в 1921 году. Азербайджан поэтому и игнорирует право на такую целостность, присущее автономии-члену федерации. Он игнорирует и свое собственное обязательство по Хельсинкскому заключительному акту уважать право народов распоряжаться своей судьбой и выбирать свой политический статус. Он занимается откровенным геноцидом вплоть до переименования армянских населенных пунктов на свой турецкий манер. Он очень хотел бы заткнуть рот всем, кто подвергает эту политику даже косвенной критике. Пойти у него на поводу очень опасно. Ведь у нас с ним еще предстоит установление государственной границы, да и к приему русских беженцев нам надо заранее готовиться. Прощая попрание прав человека и прав целого народа в Карабахе, учиняемое азербайджанскими властями, мы оказываемся в ловушке, ибо лишаем себя аргументов, которые могут понадобиться завтра для решения проблем, непосредственно затрагивающих интересы России в Закавказье.
      Нам нужен дисбаланс в отношениях, только дисбаланс в пользу наших союзников, а не тех, кто пытается задавить этих союзников.»
      Я даже предложил проект ответной ноты в адрес МИД Азербайджана, но совсем не уверен, что какой-либо ответ был дан вообще.
      Не успел отгреметь нотный залп по мне, как в конце июля полпредство Азербайджана выстрелило нотой по первому заммининдел Федору Шелову-Коведяеву только за то, что он в своем интервью «Независимой газете» вскользь упомянул о «многочисленных случаях захватов оружия» и привел в качестве примера Азербайджан, где вооруженный отпор в подобных случаях «с уважением воспринимается властями». Переиначив эти слова на утверждение, что «с Азербайджаном можно говорить только языком оружия» и почему-то вспомнив о действиях Советской армии в Баку в январе 1990 года (по принципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька), полпредство сочло необходимым оскорбиться. Обиделось оно и на здравую попытку различать среди соседей союзников и тех, кто таковыми быть не желает, как все тот же Азербайджан, отказавшийся подписать Ташкентский договор от 15 мая 1992 года о коллективной безопасности стран СНГ. Но ведь упомянутыми захватами оружия весной и летом 1992 года особо отличался именно Азербайджан, которому захваченное им вооружение официально «передавали» задним числом и просто на бумаге, как об этом говорил еще до выступления Шелова-Коведяева министр обороны Грачев, признавший, что передавать нечего, все хапнули азербайджанские военные сами. И хапнули в таких количествах, что сразу же обрели огромное преимущество в технике над Арменией, не говоря уже о Карабахе. И были случаи, когда стоило российским военным ощетиниться, и доблестные аскеры тут же отказывались от своих замыслов, значит – действительно с уважением относились к вооруженному отпору. Нормально! Что ж тут возмущаться-то на простую констатацию известных фактов? И при чем здесь январь 1990 года? К тому же сами авторы ноты почему-то забыли, что предшествовало вводу войск в Баку. Наши демократы тоже не любили об этом вспоминать, видимо, из солидарности с Народным фронтом. А предшествовали армянские погромы, учиненные замечательным азербайджанским народом под водительством дерьмократов из Народного фронта. Ну и уж совсем полным бесстыдством отмечены такие строки: «Странным видится тот факт, что в контексте всего заявления не учитываются интересы полумиллионного славянского населения Азербайджана.» Ведь это самый откровенный шантаж.
      И чем ответило наше министерство иностранных дел? Опять поджало хвост, а кому-то это было и на руку: появился лишний повод для удаления демократа-чужака из аппарата МИДа.
      Когда 30 сентября 1992 года я в свите Егора Гайдара (вернее в той ее части, которой предстояло работать в Ереване) прибыл в Баку, г-н Шония встретил меня восклицанием: «Как? И тебя сюда пустили?» Видать, настрой там был тот еще.
      19 января 1993 года МИД России получил еще одну ноту от азербайджанского полпредства, направленную против моей персоны. А сообщалось в ней следующее:
      «11 января 1993 года в московском Киноцентре состоялась пресс-конференция, посвященная, как было заявлено ее устроителями Е.Г.Боннэр и британской подданной Керолайн Кокс, итогам поездки представителей организации «Международная христианская солидарность» в Нагорный Карабах. На пресс-конференции были подвергнуты публичным оскорблениям азербайджанский народ, руководство республики. С сожалением вынуждены отметить, что в пресс-конференции активное участие принял Посол России в Армении г-н В.Ступишин». Ну а далее все в том же духе, причем с упором на то, что бедный Азербайджан обидели «в канун годовщины ввода войск в г.Баку, жертвами которого стало около двухсот невинных людей».
      Лицемерность и лживость этого документа были настолько вопиющи, что мне доставило даже известное удовольствие разоблачить их и «просветить» собственное мидовское начальство на этот счет в письменном виде: устно они не очень прислушивались.
      Начав с того, что на упомянутую в азербайджанской ноте пресс-конференцию я был приглашен ее организаторами, но принял приглашение не только из уважения к вице-спикеру палаты лордов Великобритании леди К.Кокс и известной нашей правозащитницы Е.Г.Боннэр, но и с целью рассказать прессе, как расстреливают из «Градов» райцентр Красносельск, расположенный не в Карабахе, а в Армении, тот самый Красносельск, откуда азербайджанским «Градом» уже повыбивали русское население. Рассказывая об увиденном мною в Красносельске, я, естественно, избегал прямых обвинений в адрес официального Азербайджана. И даже вопрос журналиста о возможности объявления Азербайджана агрессором назвал гипотетическим и под этим предлогом отвечать на него не стал. Я утверждал, что никто на пресс-конференции не подвергал публичным оскорблениям азербайджанский народ. Никогда ни устно, ни письменно не делал этого и я, в том числе в упомянутых нотой моих публикациях, иначе авторы ноты привели бы хоть какие-нибудь цитатки, это уж будьте уверены, да ведь не нашли, как ни старались. А вот на счет того, что Азербайджан ведет преступную войну против мирного населения, так ведь так оно и есть, но даже в этом случае я осторожно употребил безличную форму «ведется война», но ее переиначила журналистка из бакинской газеты «Вышка», на публикации которой и построена вся нота. На воре шапка горит! Не сказал я этого тогда, чтобы не дразнить гусей, а надо было пригвоздить эльчибесов.
      Я не мог оскорбить азербайджанский народ, хотя бы потому, что в его составе находятся и притесняемые бакинскими властями прошлого и настоящего аварцы, талыши, таты, курды, армяне, русские, которым можно только посочувствовать. Более того, на пресс-конференции я привел пример доброго сотрудничества между азербайджанскими и армянскими пограничниками до того, как азербайджанских обычных парней заменили наемниками, чтобы возобновить стычки. По-моему, это свидетельствует как раз об уважительном отношении к азербайджанскому народу с моей стороны, а не наоборот.
      Я назвал азербайджанскую ноту образцом цинизма, ибо не в канун годовщины ввода советских войск в Баку состоялась пресс-конференция, а в канун годовщины армянского погрома в Баку.
      В одном авторы ноты не ушли далеко от истины. Я действительно возлагал тогда надежды на международное сообщество в деле поиска формул мирного урегулирования карабахского конфликта. Но в этом я совпадал с официальной позицией.
      Написав все это, я предложил проект ответа: давайте скажем им, что Ступишин ни в одном из своих выступлений российскую внешнеполитическую доктрину относительно Азербайджана нигде и никогда не излагал. Сие соответствовало действительности, ибо такой доктрины тогда просто не было, как нет ее, по-моему, и до сих пор: российская политика в Закавказье в целом как проводилась, так и проводится на ощупь. Сомневаюсь, что такая нота была отправлена и на этот раз. Во всяком случае, посольство наше в Ереване соответствующей информации не получало. А куратор Закавказья, заммининдел Виталий Чуркин устроил мини-совещание, в ходе которого мне попросту попытались заткнуть рот.
      В сентябре 1996 года встретился я случайно в МИДе с Казимировым. Он уже перестал быть посредником в карабахском урегулировании и собирался в Коста-Рику послом (там он, кстати, уже был послом в 1971-1975 годах, потянуло, значит, туда вспомнить молодость). И вдруг Владимр Николаевич стал жаловаться на своих азербайджанских друзей. Написал, говорит, я статью о карабахских делах, естественно, в самых осторожных выражениях, а они и тут увидели «оскорбления» азербайджанскому народу. Увидели и настучали нашему министру Примакову. Достаточно было заглянуть в номер «Международной жизни», где опубликована эта статья, чтобы убедиться, что у азербайджанцев для обиды нет никаких оснований, но разве их убедишь? Я ему напомнил, как было дело с атаками азербайджанского посольства на меня. У них тогда тоже не было никаких оснований для нотных кляуз, однако, в МИДе тогда почему-то предпочитали больше верить им, а не собственному послу, и сам Казимиров тоже был на той стороне.
      Казимиров намек понял и промолчал. За время общения с бакинской дипломатией он достаточно наелся всякого, чтобы быть сытым до конца своих дней. Владимир Казимиров был назначен послом по особым поручениям с функциями посредника в карабахском конфликте летом 1992 года. Он сразу же стал вгрызаться в суть проблемы, но очень быстро подпал под влияние эльчибеевской пропаганды, которая могла дать фору самому Геббельсу, и начал игнорировать аргументацию другой стороны, тем более, что и международные чиновники СБСЕ и ООН не очень-то были внимательны к ней. Поэтому я оказался в контрах с ним – не в личных, в личных отношениях проблем между нами не было, – разошлись мы с ним в политических оценках всего, что касается карабахского конфликта и позиций Азербайджана и Армении. Он к своим переговорам с армянами и карабахцами меня не подпускал, а об их содержании информировал скупо, забывая, что я очень многое мог узнать от тех, с кем он вел свои переговоры. Но ему на это было наплевать, так как я находился в Ереване, а он – в Москве и до министра, как и до президента доходили прежде всего его доклады, он формировал их отношение к карабахским делам. Мне же приходилось строить свою работу и вырабатывать позицию автономно, на свой страх и риск, что я и делал.
      5 августа 1992 года в «Независимой газете» появилась моя статья о соотношении территориальной целостности и национального самоопределения, сразу же перепечатанная ереванскими газетами «Республика Армения» и «Голос Армении» и вызвавшая злобную реакцию в Баку. Не случайно и это выступление вменяется мне в вину упомянутой азербайджанской нотой. В статье нет ни слова об Азербайджане, она носила чисто теоретический характер, но не понравилась, ибо разрушала и без того хлипкие аргументы Баку, обосновывающего свои притязания на Карабах путем абсолютизации принципа территориальной целостности, что не отвечает ни духу, ни букве международного права.
      В тот же день Козырев и армянский мининдел Рафи Ованесян в особняке на Спиридоновке обсуждали возможность направления в район карабахского конфликта российских войск под флагом СНГ и под эгидой ООН. Такая вот хитрая формула без позиции по принципиальному вопросу об освобождении Карабаха из-под азербайджанского контроля. Казимиров в это время вынашивал идею прекращения огня между Азербайджаном и Арменией с выведением Нагорного Карабаха «за скобки»(!), а азербайджанцы 6 августа возобновили ракетно-артиллерийский обстрел Степанакерта и других карабахских населенных пунктов, 8 августа вторглись в анклав Арцвашен, входивший в состав Красносельского района Армении, – это 46 квадратных километров, – выбили оттуда местное население, переименовали село на турецкий манер в Башкенд, объявив его «исконно азербайджанским городом», после чего сразу же начали оттуда систематический обстрел через границу самого райцентра Красносельск с целью «освободить» его от людей, ослабить сопротивление армянских пограничников и выйти к Севану, осуществив мечту Эльчибея отведать на берегу озера знаменитой севанской форели. Обстрелу через границу подверглись и другие населенные пункты Армении. Президент Левон Тер-Петросян обратился за помощью к союзникам по Ташкентскому договору, но не получил даже моральной поддержки. МИД России в своем очередном заявлении ограничился констатацией факта боевых действий вдоль всей армяно-азербайджанской границы, поставив, как обычно, и правых, и виноватых на одну доску, но не заслужил похвал от азербайджанских агрессоров, недовольных тем, что агрессором мы не объявили на этот раз армян. А о том, что, слопав Арцвашен, который на всех советских картах Закавказья показан как принадлежащий Армении, азербайджанцы грубо нарушили территориальную целостность соседней страны, в Москве предпочли умолчать, дабы не сердить эльчибеевскую клику, за которой ухаживали вовсю ради вовлечения этих «турецкоподданных» в СНГ. Зато брехне эльчибеевской пропаганды московские СМИ в трибуне не отказывали никогда, как не отказывали позднее алиевским геббельсам. Именно в это время из Баку была пущена утка о том, что в 1988-89 годах из Армении в Азербайджан убежало 64 тысячи русских. Эту утку неожиданно выпустила в эфир телепрограмма «Новости», несмотря на протесты русской общины в Армении, которая сообщила «останкинцам», что за десять лет, с 1979 по 1989 год, из Армении уехало 18700 русских и, естественно, не в Азербайджан, а в Россию. В 1989 году по переписи в Армении оставалось около 50 тысяч русских. Откуда же взял свои 64 тысячи бакинский корреспондент Останкинской студии Маис Мамедов, никому не известно, но эту лукавую цифру и московское телевидение, и бакинская пропаганда продолжали мусолить, несмотря на опровержения, опубликованные в «Российской газете» еще в начале июля. Пришлось и мне отреагировать. На вопрос корреспондента «Вестей», заданный мне в Ереване, я ответил, квалифицировав бакинскую утку о русских как «преступное враньё» и подчеркнул при этом, что «никаких гонений на русских в Армении нет». Это прозвучало на всю Россию и СНГ.
 

 
      Все эти любопытные события совпали с очередной моей поездкой в Ереван. Туда я вылетел 9 августа и днем позже присоединился к Всеволоду Олеандрову, прибывшему для проведения первой встречи с только что созданной госделегацией Армении. С ним в Ереван прилетели еще два члена нашей госделегации – заместитель председателя Госкомсотрудничества Александр Иванович Смирнов и гендиректор Департамента электронной промышленности Министерства промышленности Анатолий Сергеевич Андреев.
      Накануне, с Арманом Киракосяном, я побывал у директора Армянской энциклопедии Константина Суреновича Худавердяна, который подарил мне интересный справочник «Армянский вопрос», очень ценное издание, содержащее массу интереснейших сведений. Я поинтересовался, не готовят ли армянские ученые такой же справочник по карабахскому вопросу. Ответ был такой: работаем, но пока на армянском языке, надо обязательно перевести на русский и английский, но на издание денег нет.
      Общался я с Федором Реутом и с мидовскими коллегами.
      11 августа мы с Олеандровым были у государственного министра Григора Арешяна, назначенного главой госделегации Армении для переговоров с Россией. С армянской стороны в беседе участвовали заместители – министра обороны, директора службы национальной безопасности и главного советника президента по вопросам безопасности. Главная тема – диспаритет с Азербайджаном в вооружениях, самодискредитация СНГ, уклонившегося от выполнения Ташкентского договора и бросившего своего члена, Армению, на произвол судьбы. И это в условиях, когда американцы в лице их поверенного в делах Тома Прайса прямо заявляют армянским руководителям, что Армения входит в зону Ближнего Востока и, следовательно, в зону стратегических интересов США, напоминая им, что в этой зоне их главный союзник – Турция, так что смотрите, господа армяне, не увлекайтесь дружбой с Россией. Том Прайс в тот же день был у премьер-министра Хосрова Арутюняна и делал вид, что США сочувствуют Армении в связи с утратой Арцвашена. В Ереване же американцы поспешили устроиться так, чтобы легче контролировать с помощью электронных средств важнейшие госучреждения вплоть до подслушивания телефонных разговоров из президентского дворца. Это мне говорили друзья армяне, ругая собственное правительство за угодливость по отношению к американцам и непредусмотрительность в размещении их посольства прямо над линиями правитетельственных коммуникаций. О том, что американцы хотят потеснить нас в Армении, было ясно уже тогда, но Москва оказалась не готовой противостоять и соответствующую информацию просто игнорировала.
      Хосров Арутюнян в тот же день принял и нас с Олеандровым. Говорили в основном об экономическом сотрудничестве и о карабахском урегулировании тоже.
      Хосров Арутюнян, сменивший своего однофамильца на посту премьер-министра 31 июля 1992 года, как и Гагик Арутюнян, родился в 1948 году. На этом сходство, пожалуй, и кончается. Новый премьер имел техническое образование, не был никогда на партийной работе и в 1991 году покинул КПСС в знак протеста против депортации армян из их сел в Азербайджане и Нагорном Карабахе. Профессиональная карьера у него – инженерная. Работал на сооружении большого купола Бюраканской обсерватории, директорствовал в текстильной промышленности, а вот в 1989-90 годах был председателем исполкома горсовета Чаренцавана, стал депутатом Верховного Совета Армении. Участвовал в переговорах по Карабаху в рамках СБСЕ в 1991-92 годах. Будучи «центристом» по своей новой политической ориентации и человеком с собственным мнением, Хосров Арутюнян долго на посту премьер-министра удержаться не мог, и в феврале 1993 года его место занял ходивший у него в замах молодой специалист-экономист Грант Багратян, большой поклонник Гайдара. К армяно-российским переговорам Хосров Арутюнян относился со всей должной серьезностью и нас с Севой принял очень хорошо.
      А в перерыве между встречами в правительстве меня позвали в МИД, где объявились ходоки из Красносельска. Это были в основном русские люди, дети поселившихся здесь в прошлом веке молокан. В Красносельске их к тому времени оставалось около двух тысяч. Были молокане еще и в Ереване, а также в селах наподобие Фиолетова и Лермонтова, разбросанных в северной части Армении. Пришли они в столицу просить защиты от азербайджанских обстрелов, которые продолжаются денно и нощно, так что люди вынуждены прятаться в подвалах и погребах и приостановили полевые работы. После беседы с руководством МИДа красносельцы попросили встречи с русским послом, через которого надеялись обратить внимание российского правительства на свое бедственное положение. Я, естественно, внимательно выслушал соотечественников и тут же отбил телеграмму в Москву, но прозвучала она, как глас вопиющего в пустыне, как я и предполагал. Именно поэтому я не счел возможным отмалчиваться при встрече с журналистами и прямо назвал агрессией действия азербайджанцев на красносельском направлении тем более, что там были жертвы среди армянского и русского населения. На следующий день это мое заявление попало в останкинские «Новости».
      Интересной была встреча с генералами – командующим еще не расформированного к тому моменту ЗакВО В.А.Патрикеевым, командующим 7-й армией Ф.М.Реутом и замминистра обороны Армении Норатом Тер-Григорянцем в уже знакомом мне кабинете Реута в штабе армии. Беседа была откровенной и из нее явствовало, что наши военные и их армянский собрат по оружию очень четко сознавали, что Азербайджан для России – отрезанный ломоть и надо спасать ее военно-политические позиции в Армении. Спасать от окопавшихся в администрации российского президента, в аппарате правительства, в Верховном Совете, в МИДе чиновников, ориентированных на игру в поддавки с США, в том числе в Закавказье. Защищать от тех, кто по каким-то своим соображениям воспылал исключительным доверием и любовью к Турции и объявил ее приоритетом в российской внешней политике. Защищать и от дураков, которым было невдомек, что утрата военно-политических позиций в Армении чревата переносом наших рубежей севернее Северного Кавказа. Понимание обстановки военными, четкое сознание ими государственных интересов России стало одной из самых существенных моральных опор в моей деятельности на посту посла.
      Этот день мы завершили дегустацией вин в Институте виноделия у профессора Левона Михайловича Джанполадяна, который познакомил нас с историей армянского виноделия и с некоторыми сортами вина, созданными институтом. Он не скрывал, что эту традиционную отрасль народного хозяйства ожидают мрачные перспективы. Даже виноградники самого института сокращаются, а землю городские власти разбазаривают. К сожалению, Левон Михайлович вскоре тяжело заболел, о чем мы узнали от его племянницы Жени Джанполадян. В Институте виноделия мне побывать больше не довелось.
      И на этот раз ко мне приходили корреспонденты. Первым был Максим Оганисян, главный редактор газеты «Арцах» (бывший «Советский Карабах»). Это интервью вроде было напечатано, но газету я сам не видел. Большое интервью я дал газете «Хайк», номер которой у меня в архиве, по-моему, есть. А вот собкор «Комсомолки» Вартан Алоян и завотделом этой газеты Владимир Ларин проговорили со мной не меньше часа и ничего не опубликовали. Видимо, сказанное мною не совпало с линией газеты, далекой от сочувствия армянам и карабахцам.
      Поговорив с журналистами, а потом с профессорами-карабахцами, работавшими в Ереване (это были директор Института механики Академии наук, завкафедрой высшей алгебры ЕрГУ и другие), я присоединился к Олеандрову, и мы, ведомые Григором Арешяном, отправились на «Разданмаш», к Тельману Тер-Петросяну, старшему брату президента. Он там – директор, довольно успешно осуществляет конверсию, выполняет договорные поставки в Россию самолетами, ремонтирует танки и зенитки, делает сенокосилки и кофемолки. Это все мы увидели летом 1992 года. Уезжая через два года, я знал, что «Разданмаш» выдержал трудности блокады и продолжал выпускать конкурентоспособную продукцию, несмотря на то, что авиаперевозки оставались единственным средством доставки его продукции покупателям за пределами Армении. Сам Тельман однажды сказал мне, что его предприятие не только выжило, но еще и прибыль умудряется приносить. Иностранные наблюдатели, а их приезжало в Армению немало на всякие конгрессы и просто так, на разведку, могли констатировать, что утверждения директора «Разданмаша» соответствуют действительности. В 1997 году Тельман Тер-Петросян скончался. Армения понесла действительно тяжелую утрату.
      Тогда же, при первой встрече, Тельман Акопович делился планами создания транспортной артерии по оси Персидский залив – Черное море через Иран, Армению, Грузию, Россию – в Европу. Во всяком случае постоянный мост через Аракс в Зангезуре уже строить начинали, по крайней мере, с армянского берега, но, естественно, с согласия иранцев. И задумывались о реконструкции 100-120 километров автодороги через Зангезур в направлении Севана и Еревана.
      В конце 1995 года армяно-иранский мост через Аракс у райцентра Мегри уже функционировал, что в известной степени ослабило азеро-турецкую блокаду.
      Из города Раздан мы поехали на озеро Севан, покатались по его холодным синим волнам на катере, а потом от вполне вероятной простуды – ветерок был свежий, август августом, но Севан находится на высоте порядка 2000 метров над уровнем моря и жарко там почти никогда не бывает, – спасались в ресторации «Ахтамар» коньячком, которым запивали вкуснейшего жареного севанского сига и царскую рыбу «ишхан», а по-русски просто форель.
      Оттуда на больших скоростях, благо дорога Севан – Ереван в приличном состоянии и почти пустынна, – к президенту на прием. Левон Акопович принял нас с Олеандровым в своей официальной резиденции. Он начал с рассказа о внутриполитическом положении, но довольно быстро перешел к конфликту с Азербайджаном и пожаловался на неадекватность отношения России к Армении. Посудите сами, Азербайджан конфронтировал с Россией и получил все, что хотел: вооружение четырех дивизий, авиацию, корабельную артиллерию бывшей Каспийской флотилии, склады боеприпасов на три года войны. Для Армении каждая потерянная армянская деревня – это новая волна протестов против правительства, которое обвиняется в том, что хранит верность дружбе с Россией, хотя последняя явно подыгрывает Азербайджану. У правительства иссякли убедительные аргументы в пользу этой дружбы. Никто не верит, что нельзя было противодействовать созданию второго фронта в Нахичеване путем передачи 75-й дивизии азерам. Вопрос диспаритета – не каприз. Получается, что оппозиция права, считая политику правительства ошибочной. В чем причины?
      Прежде всего – в неразработанности политики России в Закавказье. Видимо, свою роль играет озабоченность судьбой трехсот тысяч русских, все еще остающихся в Азербайджане. Ну а в-третьих, не идет ли речь о сговоре с Турцией и США за спиной Армении?
      Услышав этот третий тезис, я среагировал: этого не может быть, а вот на первое положение возразить нечего, так оно и есть – нет пока разработанной политики у России в Закавказье, как впрочем и в других регионах СНГ. Правда, не стоит, однако, недооценивать особую важность для Армении российского военного присутствия. Это – немаловажный элемент политики, которая находится в процессе формирования. Намекнул, что надо срочно убирать занозы социально-бытового характера, побуждающие наших военных проситься домой.
      И еще я поставил вопрос о необходимости поскорее открыть полноценное посольство Армении в Москве, ибо постпредство Совмина при Совмине не способно выполнять функции дипломатического представительства. Президент не возражал, но армянское посольство в России открылось лишь в 1994 году.
      По окончании встречи меня обступили журналисты, но по российскому телевидению выдали лишь мою фразу о пропагандистском вранье Баку, имевшую довольно шумный резонанс.
      19 августа без особых приключений мы с Олеандровым возвратились в Москву, а через два дня я взял отпуск.
 

 
      20 августа в Москву прилетел Левон Тер-Петросян, а с ним Хосров Арутюнян, Вазген Саркисян и Арман Киракосян. 21 августа президент Армении и президент России самолично подписали Договор о статусе российских войск в Армении и Соглашение о политических консультациях. Премьер-министр встретился с Егором Гайдаром. Они поставили свои подписи под соглашениями о военном сотрудничестве и договорились о подготовке пакета экономических соглашений.
      Провожая армянскую делегацию во «Внуково-2», я отметил, что улетали они с хорошим настроением, причем это было прямо написано на лице военного министра Вазгена Саркисяна. Президент пошутил:
      – Посол уже мысли моих министров читает на их физиономиях, пора бы ему и в Ереван переселиться.
      – Вот получу деньги и приеду. Думаю, это произойдет скоро, – пообещал я.
      Однако судьба распорядилась несколько иначе. С армянскими руководителями мне еще несколько раз пришлось встречаться в Москве и Ереване, прежде чем я смог открыть свое посольство. Да еще на фоне каких-то прямо-таки судорожных объятий российских государственных деятелей с турками, кульминацией которых явился визит в Турцию государственного секретаря Бурбулиса, объявившего во всеуслышание, что турецкое направление в нашей внешней политике является приоритетным и у нас нет, оказывается, никаких расхождений с Турцией по поводу армяно-азербайджанского противостояния. Это не могло не насторожить армян, и они зачастили в Москву.
      В начале сентября на переговоры с Госкомсотрудничества и для встречи с Гайдаром в Москву прилетел заместитель премьер-министра Грант Багратян. Обсуждая вопросы экономического сотрудничества, он вдруг затронул щекотливую тему организации ПВО а Армении. Хосров Арутюнян в августе уже говорил об этом Гайдару. Никакого движения. Грант попытался убедить наших, что воздушная дыра над Арменией отнюдь не укрепляет безопасность России. Снова проигнорировали, хотя наши военные в беседах со мной признавали, что держать войска под неприкрытым небом – это не очень серьезно. Понадобились два года, визит Грачева в Армению и настойчивость посла, чтобы вопрос о направлении туда хотя бы одной нашей эскадрильи перехватчиков был поставлен в практическую плоскость.
      Просил Багратян российское правительство и об оказании воздействия на аэродромную мафию во Внукове, которая полностью дезорганизовала авиасообщение Москва-Ереван. К этой просьбе в конце концов прислушались и уже на следующий год там установился определенный порядок, летать стало легче.
      В том же сентябре я встречал-провожал Тер-Петросяна, летавшего через Москву из Еревана в Нью-Йорк и обратно, и на «Шереметьеве-2» мы беседовали о наших межгосударственных отношениях. Левон Акопович не скрывал своего удовлетворения тем, что после его разговора с Ельциным налаживается доставка хлеба в Армению новыми путями: по морю до Батуми, а оттуда железной дорогой, которая, слава Богу, пока еще работает. Много говорили о положении дел на линиях противостояния с Азербайджаном в связи с подписанием 19 сентября в Сочи соглашения между министрами обороны Армении и Азербайджана при участии министров обороны и безопасности России. Суть соглашения – прекращение огня повсюду, на границе и в районе Нагорного Карабаха к 25 сентября, объявление моратория на все виды военных действий сроком на два месяца и отвод войск, направление наблюдателей из России, Грузии, Белоруссии, Украины и Казахстана, согласие на использование в случае необходимости миротворческих сил, подготовка политических решений для урегулирования карабахского конфликта. Тем самым был создан великолепный шанс прекратить кровопролитие и начать налаживать нормальные отношения. Роль посредника успешно сыграл в Сочи не дипломат, а министр обороны Павел Грачев, установивший хорошие личные отношения с Вазгеном Саркисяном и министром обороны Азербайджана Рахимом Газиевым. Когда мы ехали из Шереметьева во Внуково 24 сентября Левон Тер-Петросян и Вазген Саркисян говорили мне, что главное в Сочинском соглашении – прекращение военных действий. «Мы с Газиевым, – сказал Вазген, – нашли общий язык. Он тоже понимает, что пора кончать производить трупы. Однако, несмотря на соглашение, азербайджанцы попытались ударить по Лачинскому коридору, раззвонили о «победах», потеряли кучу молодых ребят. У карабахского села Мартуни из четырехсот брошенных ими на то направление солдат в живых осталось человек восемьдесят, а танкисты вообще отказались идти в бой. Мы надежды не теряем, но очень сомневаемся, что азербайджанцы окажутся способными всерьез прекратить военные действия».
      Вазген был прав. В ночь на 26 сентября перемирие вступило в силу, но уже через двадцать минут с территории Азербайджана возобновился обстрел армянской территории сразу в трех районах. Была сделана попытка обострить положение на границе между Нахичеваном и Арменией. Ударили азербайджанцы и в направлении Лачинского коридора. Видимо, рассчитывали на внезапность, но безуспешно. Правда, в Нагорном Карабахе им все же удалось одно село захватить.
      Азербайджанская пропаганда и один из ее самых активных рупоров в Москве, собкор «Литгазеты» и радио «Свобода» Эльмира Ахундова вовсю трезвонили о бесценной инициативе Эльчибея, которая якобы принесла долгожданное умиротворение.
      26 сентября у Гайдара состоялось совещание в связи с его предстоявшей поездкой в Баку и Ереван. Мне было предложено рассказать об обстановке в регионе, что я и сделал. А свой краткий доклад заключил выражением надежды на то, что усталость от чрезмерного количества гробов, может быть, приведет к некоторой стабилизации мира, установленного Сочинским соглашением. Если надежда оправдается, упадет напряженность, вызванная диспаритетом в вооружениях, который продолжает беспокоить армян.
      Казимиров стал жаловаться, что Сочинское соглашение появилось на свет без участия МИДа, то есть самого Казимирова. Он предложил «накрыть» этот документ политическим соглашением, упомянув об участии СБСЕ и даже карабахцев. Он критиковал ту часть Протокола о реализации Сочинского соглашения, которая не связала армянскую сторону азербайджанскими оговорками о закрытии Лачинского коридора, о направлении гуманитарной помощи через Баку и Гянджу (это, наверное, чтобы портить и разворовывать легче было) и о выводе тяжелого оружия.
      Выступил и г-н Земский, один из тогдашних руководителей Департамента СНГ МИД РФ, а затем – посол в Грузии. Ему не терпелось заверить Азербайджан устами главы российского правительства в том, что Россия поддерживает его территориальную целостность, то есть, другими словами, его притязания на Карабах.
      Я категорически возразил, подчеркнув невыполнимость таких обязательств, ибо карабахцы просто не могут сложить оружие, так как их тут же вырежут. Они будут бороться за свое право на жизнь до конца. И вообще не следует путать территориальную целостность государств и самоопределение народов.
      – Ты – посол Армении в Москве, – возопил Казимиров.
      – Ничего подобного. Я в данном случае выступаю с правовой позиции, с которой не должна соскальзывать российская дипломатия в угоду политической конъюнктуре. Впрочем долг посла – быть адвокатом страны пребывания, а не наоборот, тем более, если эта страна дружественная. Хельсинкский акт не сводится к принципам территориальной целостности и неприкосновенности границ. В нем есть еще и принцип свободного самоопределения народов, который всегда был и принципом нашей внешней политики.
      Гайдар отреагировал на нашу перепалку заявлением о том, что в Закавказье мы, как и в случае с Молдавией, стоим за целостность территорий, но требуем при этом уважения прав человека и нацменьшинств. Пришлось возразить и ему:
      – В Карабахе армяне – не нацменьшинство и не община, а основное население, причем коренное. А вот русские, евреи, греки, азербайджанцы там – меньшинства. Говорить об армянах Карабаха как об общине наряду с азербайджанской – это все равно, что назвать русских в России общиной наряду, скажем, с евреями. Нонсенс? Нонсенс. Так почему же мы хотим применять этот нонсенс в Карабахе? Надо признавать самоопределение карабахцев, ибо другого не дано.
      Гайдар внимательно выслушал эти мои тезисы и, как мне показалось, внутренне согласился с их справедливостью, но промолчал. И когда Казимиров заговорил о татарах, чеченцах и т.д., Гайдар сказал ему:
      – Ну хватит, хватит, все ясно.
      По окончании заседания Казимиров начал выговаривать мне:
      – Ты выступаешь слишком запальчиво. Зачем внутримидовскую дискуссию на суд главы правительства выносить?
      – А затем, чтобы у главы правительства в голове отложилось адекват ное понимание проблемы. МИД его уже подставлял. И предложением заявить жесткую позицию о целостности Азербайджана его опять подставляют. Запальчиво? Нет, не запальчиво, а быстро говорил я, ибо времени на все было отведено слишком мало. Ты же, тезка, попытался ударить под дых, объявив меня «послом Армении», только эта подлянка не сработала, к счастью. Хотел бы я посмотреть на тебя, как бы ты продвигал интересы России, не адвокатствуя за страну, куда тебя назначили.
      Таких дискуссий в МИДе на разных уровнях мне пришлось выдержать очень много. Но не получались совсем они только с Шонией. Тот адвокатствовал за Баку по-своему. Матерясь и оскорбляя армян и меня заодно с ними, он ни разу не привел ни одного, даже самого хлипкого аргумента, а однажды в сердцах проорал, что их нет у него и он в них не нуждается.
      30 сентября самолет с Егором Гайдаром и его свитой взял курс из Чкаловского на Баку. Долетели благополучно. В Баку солнечная погода. В аэропорту российского премьера встречает все азербайджанское правительство. Шония познакомил меня с некоторыми азербайджанскими чиновниками, которые с ходу обрушились на армян, вменяя им в вину… использование наемников на войне с бедным, несчастным Азербайджаном. Я, естественно, напомнил им о русских и украинских пилотах, летающих на азербайджанских самолетах и даже попадающих в плен к нехорошим карабахцам.
      Утерлись. Пока Гайдар ходил к Эльчибею, всех повезли к мемориалу, где похоронены люди, представленные как жертвы Советской армии во время ее интервенции в Баку в январе 1990 года. Всем вручили по букету гвоздик – идите и возлагайте. Меня не оставляла мысль, что среди этих жертв вполне могли оказаться и те, кто накануне ввода войск мучил и убивал бакинских армян, громил их жилища, насиловал женщин, мародерствовал. Память погромщиков мне чтить не хотелось и я положил цветы на могильные плиты, под которыми покоятся маленький мальчик-азербайджанец и двое взрослых, но с еврейской и украинской фамилиями. Они вряд ли участвовали в погромах.
      После возложения цветов нас провели мимо могил «героев» карабахской войны. При этом пытались пудрить мозги Татьяне Регент дутыми цифрами относительно азербайджанских беженцев. Но она – женщина знающая, решительная и смелая, пропаганде явно не поддалась, да еще спорила о чем-то с азербайджанскими коллегами. С одним из них поспорил и я, задав вопрос, кто дал им право отуречивать кавказцев, которые совсем этого не желают. Ответа, как можно было и ожидать, не последовало. Да и вопрос мой был скорее риторический. Собеседник пытался убедить меня в том, что азербайджанская молодежь чуть ли не с энтузиазмом стремится на карабахский фронт. Да, отреагировал я, наверное, от этого энтузиазма у многих погибших дырки в затылках. Азербайджанец аж поперхнулся. Видно, таких возражений ему слышать не приходилось.
      Отобедав с азербайджанскими министрами после переговоров и получив в подарок каждый по бутылке местной водки и коньяка, все мы уселись по машинам и двинули в сторону аэропорта по морской набережной Баку. По дороге остановились у приводимого в порядок дома, отданного под российское посольство. Гайдар осмотрел его и в машину. Нам же увидеть толком ничего не удалось, зато от кортежа мы отстали и имели шанс вообще застрять в Баку, так как Егор Тимурыч ждать нас не собирался. Но местный водитель показал чудеса находчивости и сумел пробиться сквозь густой поток автомобилей, так что на взлетную полосу мы влетели, когда самолет не успел еще отрулить, хотя трап уже начал от него отъезжать. Поднявшись в самолет, я извинился перед премьер-министром за неумышленную задержку, и мы полетели в Ереван.
      Переговоры с армянами проходили в уже знакомом мне Доме приемов. Вел их с армянской стороны Хосров Арутюнян. Участвовали Грант Багратян, Григор Арешян и Вазген Манукян, который к этому времени сменил Вазгена Саркисяна на посту министра обороны, а Саркисян стал госминистром с негласной по началу функцией генерал-губернатора Зангезура, где были Лачинский коридор, граница с Кубатлинским и Зангеланским районами Азербайджана и строился мост через Аракс в Иран. Был в составе армянской делегации и Виген Иванович Читечян, госминистр, который много занимался практическими вопросами сотрудничества с Россией, часто летал в Москву, а в Ереване прибегал иногда к моей помощи, делая это, пожалуй, лишь в случае крайней необходимости, когда не мог сам по телефону дозвониться или договориться со своими московскими друзьями и коллегами. Он знал, что я могу довести нужные сведения и сигналы до официальных лиц любого уровня.
      С правительством Егор Гайдар беседовал в присутствии всей делегации. К президенту ходил один, никого с собой не взял, о чем говорили, никто не знал, видимо, о чем-то уж очень конфиденциальном.
      То и дело образовывались «окна» у остальных членов делегации, и они их использовали для контактов с коллегами. Во время одного из таких свободных моментов генерал Реут «обрадовал» меня, что скоро 7-я армия прекратит свое существование, сам он возглавит Группу российских войск в Закавказье с штабом в Тбилиси и переберется туда из Еревана. В Армении останется дивизия в Гюмри и Канакерский полк под Ереваном, а также Группа боевого управления под началом полковника Алексея Семеновича Третьякова как замначштаба ГРВЗ. С ним Реут тут же меня и познакомил. И в последующем у нас с Алексеем Семеновичем сложились очень хорошие отношения, мы часто виделись в полку, у нас в посольстве, в моей квартире и даже в сауне, которая в блокадных ереванских условиях была подарком судьбы. Сауна находилась километрах в тридцати от Еревана по дороге на Аштарак в опустевших владениях 7-й армии, сохранившихся за ГБУ Третьякова. Владения эти охраняло отделение солдат. Туда мы наведывались регулярно, иногда прихватывая с собой кого-нибудь из армянских друзей из военных. После бани – непременное пиво, да еще – если сезон – с великолепными раками, не считая, конечно, всякой прочей закуски. Но и общее дело с полковником, а через год уже генералом Третьяковым мы, естественно, не забывали, консультируясь друг с другом по всем животрепещущим проблемам статуса российских войск в Армении, стоявшим в повестке дня наших переговоров с армянским правительством и парламентом.
      В результате переговоров в Ереване 30 сентября было подписано несколько экономических соглашений и Договор о статусе Пограничных войск Российской Федерации, находящихся на территории Республики Армения, и условиях их функционирования. Кому-то пришла в голову гениальная идея не подвергать этот договор, подписанный двумя премьер-министрами, парламентской ратификации, и он начал работать сразу же к взаимному удовлетворению российских и армянских пограничников, чего не произошло, к сожалению, с договором о статусе войск от 21 августа того же года, но об этом речь впереди.
      Перед Гайдаром вновь был поднят вопрос о ПВО. И снова остался без ответа.
      Шел разговор и о подготовке пятистороннего соглашения о транспортировке туркменского газа между Россией, Арменией, Туркменистаном, Грузией и Азербайджаном. Договорились о встрече в Москве министров путей сообщения трех закавказских государств в целях разблокирования железнодорожного сообщения. Все это оказалось несбыточной мечтой, хотя в Баку российский премьер вроде бы договорился о беспрепятственном пропуске грузов в Армению через территорию Азербайджана. Эльчибей от блокады Армении отказываться не собирался, а Гайдару в Баку просто пудрили мозги, добиваясь каких-то уступок для себя. И Сочинское соглашение тоже оказалось пустым звуком: азербайджанцы продолжали атаковать села в НКР даже в день визита главы российского правительства в Баку и Ереван.
      Тем не менее попытка разместить наблюдателей хотя бы на армяно-азербайджанской границе была все же предпринята. В начале октября со стороны Армении позиции заняли 89 человек. Мало? Очень мало! И одни русские. Союзники по СНГ своих наблюдателей не прислали. Ну а наши не удовлетворяли азербайджанцев, ибо начали фиксировать стычки на границе и увидели, что инициатива исходила чаще всего с азербайджанской стороны. Поэтому очень скоро Москва своих наблюдателей отозвала. Не было в перспективе и серьезных политических переговоров, так как азербайджанцы уперлись: отдайте Шуши и Лачин, но не требуйте назад Арцвашена, поскольку это-де тоже азерская земля. Но с чего бы это армяне, вернув свой город Шуши, да еще находящийся на территории Нагорного Карабаха, вдруг отдали его снова азербайджанцам, у которых на него никогда никаких прав не было. Да и Лачинский коридор – не просто дорога жизни, а часть так и не родившегося Красного Курдистана, под предлогом создания которого азеро-советская власть в 20-е годы отделила Карабах от Армении. Никоим образом не может удовлетворять карабахских армян и обещание культурной автономии в рамках унитарного Азербайджана. Этим они уже сыты. Предложи им Баку федеративные связи, они и то еще подумают и вряд ли согласятся. Но бакинские властители такого никогда не предлагали. Они надеялись подавить Карабах, пользуясь своим численным преимуществом, и выдвигали абсолютно неприемлемые требования. А московские политики не хотели разбираться в ситуации только потому, что с одной, восточной, стороны конфликта все время пахнет каспийской нефтью. Вот и прятались все время за Минской группой СБСЕ, а там господствовал принцип нерушимости территориальной целостности государств-членов, абсолютизированный в ущерб всем другим, особенно принципу свободного выбора политического статуса любым народом, то есть национального самоопределения. Кстати, как заметил профессор Ю.Г.Барсегов, сам термин «самоопределение» присутствует в тексте 8-го принципа Хельсинкского акта на всех языках, кроме русского. Впрочем это не имеет особого значения, ибо что есть самоопределение как не свобода политического выбора прежде всего?
      Позиция московских политиков тем более удивительна, что сама Армения, ее правительство, ее парламент неоднократно подтверждали свою ориентацию на союзнические отношения с Россией и придерживались ее. Наличие вокруг президента Армении советников из числа американских армян (кстати их было всегда совсем немного, буквально считанные единицы, а во внешних делах после отставки Рафи Ованисяна вообще остался один Жирайр Липаритян) нисколько не подрывало этой фундаментальной ориентации, выразителем которой в МИДе был прежде всего мой молодой друг (родился в 1956 году, когда я окончил институт) Арман Киракосян, сын одного из министров иностранных дел советской Армении, известного ученого Джона Киракосяна и сам – историк, кандидат наук. Арман какое-то время работал в ЦК Компартии Армении, затем в Академии наук, а в 1991 году направлен на работу в армянский МИД, где с ноября 1992 года исполнял обязанности министра – до февраля 1993 года. В 1994 году уехал послом в Афины. С ним у нас сложились очень добрые отношения и полное взаимопонимание. Человек он интеллигентный, умный, приятный в общении и встречаться с ним, видеть его добрую улыбку было одно удовольствие. Кроме него, в МИДе я встретил нескольких коллег из нашей бывшей дипломатической службы, для которых приоритетный характер армяно-российских отношений был чем-то само собою разумеющимся. Мы понимали друг друга с полуслова, и это несомненно облегчало работу нашего посольства на первых порах. Должен сказать, что и в других учреждениях, включая аппарат президента, меня всегда встречали приветливо, принимали охотно и передо мной нередко стоял вопрос не столько о том, чтобы добиться нужной аудиенции, сколько о том, чтобы избежать злоупотребления готовностью армянских руководителей к контактам с российским послом. Я просился на прием к президенту, премьер-министру, министрам только тогда, когда возникала острая необходимость.
      13 октября в Москву прилетела госделегация Армении во главе с Григором Арешяном, и на мидовской даче в Мещерино состоялись переговоры по целому пакету новых соглашений между представителями министерств обороны, экономических ведомств, миграционных служб, министерств здравоохранения и образования, а также консульских служб министерств иностранных дел.
      Григор Арешян в моем сопровождении побывал в Союзе промышленников у Аркадия Вольского и в Верховном Совете, где беседовал с группой депутатов о перспективах ратификации российско-армянского договора о дружбе от 29 декабря 1991 года, подвергнутого остракизму в парламентах обеих наших стран оппозиционными правящим режимам силами, которые, в конце концов, сорвали-таки ратификацию, хотя Иона Андронов пророчил иное.
      Переговоры в Мещерино закончились приемом от имени Федора Шелова-Коведяева, который уже успел объявить о своей отставке. Как выяснилось очень скоро, в отставку собирался и Григор Арешян.
      24 октября в Москву прилетел Левон Тер-Петросян. К его беседам с нашими руководителями никого не допустили. Но мне стало известно, что главной темой были хлеб и газ. Насколько это серьезно, я очень скоро узнал на собственном опыте. Настал момент вылета в Ереван передовой группы посольства, возглавил которую я сам.
 

 
      Я готовился к вылету с небольшой группой сотрудников. Советника-посланника и завхоза оставил в Москве, так как из-за саботажа чиновников ВФУ, зажимавших выделенные Минфином деньги, многие технические проблемы надо было еще решать.
      Настроение портила и наша бесподобная пресса. 27 октября Светлана Сорокина сообщила в программе «Вести» о решении журналистов Армении и НКР бойкотировать ЦТ России из-за того, что оно регулярно распространяет азербайджанскую дезинформацию, подавая ее под разными соусами.
      «Независимая газета» опубликовала в эти дни письмо А.Д.Сахарова о праве всех народов на самоопределение, направленное им М.С.Горбачеву еще в 1988 году. Позвонил по этому случаю Елене Георгиевне Боннэр, и мы с ней долго обсуждали разгул азербайджанского лобби в Москве, особенно в прессе, которая продолжала писать о придуманном бакинскими брехунами бегстве 64 тысяч русских из Армении в Азербайджан, запустила утку о закупке Арменией «Миражей» и «Фантомов» и о высадке армянского десанта у Сарсангской ГЭС на севере Карабаха, вот-вот взорвут и затопят бедный Азербайджан. С особым нажимом подавалась информация о захвате аскерами шести российских солдат, якобы завербованных нехорошими армянами для совершения диверсий в Азербайджане, хотя эти солдаты скорее походили на обыкновенных дезертиров, диверсий не совершали и сдались сами, чтобы выйти из зоны военных действий. Этот последний случай в азербайджанской интерпретации будут еще мусолить долго за неимением других доказательств использования карабахцами иностранных наемников.
      Параллельно продолжались выступления в нашей прессе людей, открыто ориентированных на Турцию и пытавшихся доказать, что эта наша соседка якобы и «не собирается сама заполнять геополитический вакуум, который образуется с уходом России» из Закавказья, а печется лишь о создании неких «буферных нейтральных зон безопасности», и все это «никакого отношения к пантюркизму, паносманизму или панисламизму не имеет». Более того, один особенно усердный пропагандист турецких интересов, чьи слова я только что процитировал, договорился до того, что в подходах Турции к конфликтам нет ничего такого, что противоречило бы нашим национальным интересам, и они вообще обещают нам «исключительные выгоды». Этот автор только почему-то забыл, что Турция продолжала держать целую армию в боевой готовности, развернутую против порядков нашей Закавказской группы войск, и подвергала вместе со своим азербайджанским союзником жестокой блокаде нашего союзника в лице Армении, а от блокады, как известно, страдали и российские экономические и научно-технические интересы, связанные с Арменией. «Независимая газета» опубликовала 26 октября статью этого протурецкого лоббиста как его личное мнение, но в действительности речь шла об откровенной заявке позиции тех российских политических кругов, которые в 1992 году считали по каким-то ведомым только им причинам ориентацию на Турцию особенно выгодной и пытались выдать собственные корпоративные интересы за общенациональные. Они, эти круги, делали все, чтобы притормозить налаживание отношений с Арменией, не останавливаясь перед подталкиванием правительства к ликвидации российского военного присутствия в Армении вплоть до ликвидации наших погранкомендатур.
      Вот в такой обстановке 6 ноября 1992 года я и вылетел в Ереван открывать постоянно действующее посольство. Со мной туда отправилась моя жена, и это было очень важно для меня во всех отношениях. В отличие от некоторых моих коллег, оставлявших своих жен в Москве, я счел за благо начинать свою миссию в Армении вместе с моей Нонной Алексеевной, которая без колебаний отправилась туда со мной. Армяне полюбили ее, увидев в ней искреннего друга, полного сочувствия к ним в их новой, очень трудной жизни, отягощенной блокадой.
      В состав нашей группы входили советник Виктор Игоревич Дерега, на которого были возложены обязанности представителя Федеральной миграционной службы, а я поставил под его контроль наш небольшой консульский отдел, третий секретарь Анатолий Николаевич Шабров, сразу же наделенный мной консульскими функциями, Виктор Васильевич Симаков, официально числившийся переводчиком, но выполнявший функции секретаря посла, ибо армянского языка он, как и все мы, не знал и переводить ему было нечего, а вот протокольных дел с самого начала появилось много, этим и должен был заниматься секретарь посла. Вот и весь первоначальный оперативно-дипломатический состав. Плюс старший бухгалтер, изредка выполнявшая работу машинистки, но телеграммы я писал от руки, а первый отчет о работе посольства сделал в январе 1993 года в Москве, там, в МИДе, мне его и напечатали.
      В декабре к нам присоединились советник-посланник Владимир Степанович Стариков с супругой Татьяной Анатольевной. Несколько позже явился завхоз. Правда этого товарища через полгода пришлось отправить домой, поскольку он перепутал государственную службу с частной лавочкой, продолжая заниматься коммерческой деятельностью, которую начал в Москве. Я предложил ему выбрать что-нибудь одно. Он выбрал коммерцию и улетел. Без всяких скандалов. В марте прибыли политический советник Виталий Андреевич Бойко, первый секретарь-завконсотделом Сергей Алексеевич Гундаров и завканц Лариса Владимировна Левина. И еще через некоторое время в нашей компании появился военный советник Юрий Николаевич Иванов. С лета 1993 года к нам стали ездить и мидовские «вахтовики» на подмогу консотделу, у дверей которого начала выстраиваться очередь жаждущих обрести российское гражданство.
      Первая группа с незамысловатым скарбом летела с Чкаловского аэродрома на военно-пассажирском самолете. В Ереване – дождь и довольно прохладно. А мы-то думали – возвращаемся в лето. В Звартноце нас встречали заммининдел Арман Гарникович Навасардян, начальник управления СНГ МИД Армении Александр Ашотович Татевосян и Эдуард Мурадян из Протокола, представители русской общины, журналисты. Эдик Мурадян помог нам с погрузкой-разгрузкой, помог в самом прямом физическом смысле, засучив, что называется, рукава и работая вместе с сотрудниками посольства, спасибо ему. Разместились мы на даче в Конде, в первом домике от КПП. Четыре гостиные первого этажа мы превратили в служебные кабинеты. На втором поселились посол с женой и некоторые сотрудники. Остальным сняли номера в гостинице «Раздан». Там же развернули консульский отдел.
      Мы прилетели в дождь, а на следующий день пошел снег и наступила зима. Ереван расположился на склоне горы, над глубоким ущельем Раздана. Раньше эту реку называли Зангу. Под этим именем ее и воспевали поэты. Административная и промышленная части города построены на плоскогорье, возвышающемся на 800 метров над уровнем моря. Новые районы и Парк Победы – это уже около 1000 метров. Там всегда холоднее, даже летом. Ну а зимой Армения вообще – это довольно прохладный юг, особенно у Севана, раскинувшегося на высоте 2000 метров и в северных районах, примыкающих к границам с Турцией и Грузией. Там и ниже 20 градусов температура падает.
      В Ереване в тот год холода наступили очень рано, и мы с ходу погрузились в блокадную зиму. Блокада началась фактически сразу после того, как Карабах заявил во всеуслышание, что ему надоело терпеть азеро-турецкое иго. И Азербайджан сначала портил грузы, доставлявшиеся в Армению по Закавказской железной дороге через Баку и Нахичеван, а потом просто закрыл этот путь. Военные действия в Абхазии перекрыли движение поездов по черноморскому побережью и затем – через Тбилиси в Армению. Оставались автодороги, в частности Военно-Грузинская. Но и здесь нормальному движению грузов мешали не столько снежные заносы на перевалах, сколько обыкновенные грабители, которых очень много тогда развелось на Северном Кавказе и в Грузии. Нина Владимировна Асмарян, замминистра торговли Армении, говорила мне, что если грузовик доходит до Армении хотя бы только ополовиненный, то уже хорошо. Единственная регулярная связь с Россией – авиация. Даже бензин для автомобилей стали возить воздухом и… улицы Еревана опустели, дышать стало очень легко без выхлопных газов, и на дорогах Армении автомобиль стал большой редкостью. Решением Ельцина мазут для электростанций начали возить с перегрузкой в танкеры в Туапсе и железнодорожные цистерны в Поти или Батуми, но много ли навозишь так, особенно зимой, когда мазут замерзает. И остановились многие ТЭЦ, электричество в домах появлялось на час-два в сутки, в разное время, исхитряйтесь хозяйки пишу готовить, как успеете. Света не было часто и в дачах в Конде, работать приходилось при свечах, а обогреваться с помощью турецких керосинок. Это продолжалось до марта 1993 года, когда президентско-правительственный поселок и дипломатическую гостиницу «Раздан» подключили к какой-то автономной электростанции, если я не ошибаюсь, к одной из тех, что входит в систему Разданского каскада и питается силой падающей воды, отбираемой у Севана. Весь город Ереван в ту зиму 1992-93 года ночью погружался в кромешную тьму. Его жители обзавелись «буржуйками». В России мало кто помнит, что это такое. После войны они исчезли из наших городов. На Западе их производят и сейчас. И даже очень красивые, но там это – печки для загородных владений. Ими обзаводятся из пижонства. Обыкновенная же «буржуйка» времен гражданской и великой отечественной – это небольшая железная печурка с самоварной трубой, достаточно длинной, чтобы можно было высунуть ее в окно. На такой печке я варил щи под диктовку больной бабушки (она не могла встать с постели), когда мы жили в эвакуации в Пензе. Вот такие «буржуйки» задымили и в блокадном Ереване, жители которого в ту зиму 1992-93 года сожгли целый парк на склоне перед Верховным Советом: летом был, а весной я его уже не увидел. Сожгли аллеи на подступах к Еревану, Гюмри и другим городам. На улице часто можно было наблюдать чисто перовскую картину: дедушка тащит на санках хворост, а внук, помогавший его собирать, грустно плетется за ним.
      Было холодно и темно. При свечах писал я свои шифровки, спал в теплой одежде под тремя одеялами при температуре в комнате, колебавшейся от десяти до четырнадцати градусов, сидел в рабочем кабинете, если так можно назвать гостиную дачного домика, в пуховой куртке и грелся семидесятиградусной тутовкой или армянским коньяком, что далеко не всегда помогало. Так же холодно было в президентском дворце, доме правительства, парламенте, МИДе, во всех министерствах, в Академии наук, в Университете, практически везде, куда мы ходили по долгу службы или на дружеские посиделки.
      Но нас согревали добрые сердца людей. Для многих армян мы оказались единственной зримой связью с Россией, отдаление которой особенно остро ощущала творческая интеллигенция. Встречи с художниками, музыкантами, артистами, кинематографистами, писателями, архитекторами, учеными, журналистами создавали замечательную атмосферу приобщения к армянской национальной жизни, культуре, истории, позволяя проникнуться искренним сочувствием к судьбе армянского народа, понять его место в истории России и формировании русской культуры, увидеть значение Армении для нашего общего будущего и соответствующим образом влиять на Москву, побуждая ее к взаимодействию с Арменией во имя сохранения и приумножения нашего общего цивилизационного наследия. Влиять таким образом, чтобы новые отношения с Арменией развивались при осознанном понимании их особой важности для национальных интересов России. Наверное, символично то, что знакомство с Ереваном мы начали с его картинной галереи.
      |
 

 
      7 и 8 ноября продолжали оставаться выходными днями. Поэтому мы, какое-то время обустраивались, а потом отправились в город и первым делом зашли в Национальную картинную галерею. День был снежный и в окна верхнего этажа галереи на нас глядел Большой Арарат или, как его любовно называют армяне, Масис. С тех пор я всегда радовался, если с утра мог увидеть этот величественный и прекрасный символ истории не только Армении, но и всего рода человеческого – ведь, судя по Ветхому Завету, именно к Арарату причалил Ноев ковчег, в Святом Эчмиадзине хранят его осколок и чтят не меньше, чем святые мощи. Нередко Масис прячется за густыми облаками, но если увидел его вечно белоснежную шапку, поздоровался с ним, значит, день будет хороший.
      Галерея нам очень понравилась, и мы там впоследствии бывали не один раз – в постоянной экспозиции русской, армянской, советской и западной живописи и на выставках. Стали добрыми друзьями и с главным хранителем сокровищ галереи, ее директором Шагеном Хачатряном. Это он, несмотря на все возможные и невозможные трудности, устраивал выставки, на которых можно было увидеть, например, собранные вместе шедевры Мартироса Сарьяна (1880-1972) и двух его гениальных собратьев – Арутюна Галенца (1908-1967) и Минаса Аветисяна (1928-1975), ярчайших живописцев, мастеров экстракласса, по праву занимающих особое место в искусстве Армении.
      Там же мы впервые увидели все богатство творений Акопа Акопяна, живого классика, родившегося в 1923 году в Александрии, учившегося в Париже и поселившегося в Ереване тридцать лет назад. Он очень высоко ставит таких своих современников, к сожалению, уже ушедших в мир иной, как Сарьян и Минас, но сам совсем не похож на них. Его мир не столько живописен, сколько символичен. Его Армения – не солнечная, жизнерадостная, а грустная и очень глубокая. Выставка открылась в конце ноября. На вернисаже мы не были, но пошли тогда, когда нет народу и можно спокойно и беспрепятственно смотреть картины. Мы были восхищены и оставили в книге для посетителей несколько слов во славу художника и в благодарность за его творчество. Надо сказать, буквально в эти же дни были мы в гостях у поэта Размика Давояна, где собрались его друзья-дашнаки и среди них – прозаик Рубен Овсепян, народный артист Сос Саркисян, выставлявший свою кандидатуру на президентских выборах, и депутат Верховного Совета Республики Сейран Багдасарян, возглавлявший парламентскую комиссию по Карабаху. Хозяева знали, что мне только что исполнилось 60 лет и преподнесли «Гарнийский пейзаж» Акопа Акопяна. Этот пейзаж в натуре мы видели позже в Гарни, где стоит замечательный храм Митры, божества солнцепоклонников, очень похожий на классические греческие храмы. А скалы на картине и сейчас напоминают нам с женой полюбившиеся камни Армении, с которыми мы встречались не только в горах, но и видели ежедневно из окна квартиры, смотревшего прямо на склон горы Цицернакаберд над ущельем Раздана. На этой горе – мемориал, посвященный жертвам геноцида 1915 года, учиненного армянам турецкими подонками – правителями тех времен. И такие вот ассоциации вызывает у меня «Гарнийский пейзаж» Акопа Акопяна. А с художником мы, естественно, встречались не раз к взаимному удовольствию.
      В дом Мартироса Сарьяна мы тоже ходили. И не только как в музей, хотя музей очень интересный. Ходили в гости к Лазарю Мартиросовичу Сарьяну, известному композитору и приятному собеседнику, к милой Софочке, его младшей дочери, чудом уцелевшей в автокатастрофе, отнявшей жизнь у ее сестры. Софочка водила нас в мастерскую дедушки, где стоит на мольберте незавершенная картина, стены увешаны замечательными работами мастера, и сколько еще полотен просто теснятся у стен. А потом пили чай с ее мамой, музыковедом Араксией Сарьян и с четой Исабекянов.
      Это еще одно артистическое семейство. Карен Исабекян – художник, сын и племянник известных художников, почти классиков. У его дяди Эдуарда мы тоже в мастерской побывали, и он показал последние работы. Пишет он почти вслепую. Может быть, поэтому его пейзаж и исторические видения окутаны какой-то особой романтической дымкой. Ему самому это нравится.
      Жена Карена Исабекяна биолог Евгения Арамовна Оганян мастерит кукол в традиционных нарядах, воспитывает в студентах любовь к народному творчеству – она работает в Университете и одновременно возглавляет фирму «Армениан Арт». Кстати, в совете фирмы числятся крупнейший писатель Грант Матевосян, известный актер и театральный режиссер Хорен Абрамян, композитор и директор Консерватории Тигран Мансурян, другие видные деятели культуры. Женя сама пришла ко мне знакомиться, а с Кареном мы впервые увиделись на выставке в Американском университете. Там были и его работы – портреты, сделанные в оригинальной манере, штрихами. Я легко узнал на одном из них Сергея Александровича Амбарцумяна. А через несколько месяцев, 7 июля 1993 года, по просьбе Карена я позировал ему у него дома. Наши жены обсуждали свои дела. Два часа спустя все было закончено. На картоне появился лохматый человек с моими глазами. Моей жене портрет понравился. Карен взял с меня слово, что я попозирую ему еще раз: он хочет написать портрет маслом. Свое обещание я сдержал. Это случилось перед самым моим отъездом. Масляных красок у художника не оказалось, и он повторил эксперимент с графитными мелками. Получился совсем другой портрет – с печальными глазами, наверное, из-за предстоявшего расставания с Арменией. Этот портрет Карен оставил себе.
      В самом начале нашей жизни в Ереване судьба в лице друзей из Егвар-да привела нас в мастерскую Роберта Элибекяна. Он и его старший брат Генрих (Роберту тогда шел 52-й год, Генриху было 56 лет) – очень известные художники-авангардисты, выставлявшиеся и в Москве, причем вместе с отцом, Вагаршаком Элибекяном, который взял в руки кисти, когда ему перевалило за шестьдесят и он покинул свой любимый Армянский драмтеатр в Тбилиси, где директорствовал много лет. Жена его уехала с сыновьями в Ереван, а он начал рисовать сцены из жизни старого Тифлиса в классической манере наивной (или примитивной) живописи и делал это мастерски. К моему глубочайшему сожалению, с ним познакомиться мне не удалось: он тяжело болел и 5 мая 1994 года в возрасте 84 лет скончался. Куда-то исчезли двадцать его работ из основанной им в здании, вернее, в полуподвале здания Дома дружбы кафеюшки «Старый Тифлис». Мы туда не раз заходили, интересовались и слышали в ответ: «Кафе не отапливается, картины убраны до лучших времен». Это замечательное собрание мне все же посчастливилось увидеть на месте, в “Старом Тифлисе”, через пять лет. Но и тогда, в 1992-94 годах, о том, что представляет собой творчество Вагаршака Элибекяна, я мог судить не только по альбомам. Несколько работ выставлялись в ереванской галерее «Крунк». Кое-что есть у Роберта. Собственно, в его мастерской мы и увидели в первый раз тифлисские картинки Вагаршака, которые, на мой взгляд, ничуть не уступают работам его тифлисских предшественников, таких, как Нико Пиросманишвили и Овсеп Каралян. А по мне так Элибекян даже лучше, может быть, потому, что Тифлис у него веселый, праздничный даже тогда, когда речь идет о самых прозаических буднях. Вагаршак Элибекян вполне сравним с лучшими «примитивистами» Западной Европы и США. И вот однажды Генрих Элибекян явился к нам домой и принес в подарок свое супермодернистское творение и очень симпатичный зимний Тифлис, написанный рукой его отца. Мы сняли со стены светлую лирическую акварель, подаренную мне Робертом в ноябре 1992 года, и поставили всех трех Элибекянов в рядок, чтобы полюбоваться. Генрих был очень доволен, а после его ухода мы водрузили картины на стену. Радуемся им до сих пор.
      С Генрихом Элибекяном я познакомился на открытии его выставки 15 апреля 1993 года в Доме художников, где располагался и их творческий союз. Генрих явил себя обмотанным белыми бинтами, держа в руках жестяные серп и молот, которыми он протыкал свою оболочку, так, что из «ран» текла «кровь». Это должно было символизировать борьбу художника с тоталитарным рабством. После «перформанса» он и его друзья собрались в кабинете председателя Союза художников. Им был тогда скульптор Ара Шираз, сын двух поэтов – Сильвы Капутикян и Шираза, чей бюст стоит в ереванском Пантеоне, где покоятся Уильям Сароян и Арам Хачатурян. В веселой компании художников оказались посол России и поверенный Германии Норберт Хайнце с женой Марией-Терезой. Пили за Генриха, вообще за художников, за прекращение блокады и наступление мирных времен. В декабре 1993-го Генрих пришел ко мне. Поговорили за жизнь. Он развернул свою теорию. Спасение Армении, вернее, армянства – в очередном исходе в крупные центры диаспоры, считал художник. Эти центры – в России, Штатах и во Франции. Но не окончательный исход, а с надеждой когда-нибудь вернуться. Здесь же, в Армении, нет перспективы выжить, особенно для интеллигенции. Только, может быть, крестьяне удержатся.
      Такие настроения вспыхнули с наступлением зимы и очередного военного давления Азербайджана на Карабах не у одного только Элибекяна. Холод, как уяснил я на собственном опыте, усыпляет и тело, и душу, порождая апатию и чувство безысходности.
      К счастью, далеко не у всех. Большинство известных мне армянских художников, музыкантов, писателей, артистов, ученых, претерпевая все сложности блокадной жизни, никуда не уехали и уезжать не собирались.
      Продолжал создавать свои поэтические работы классик армянской графики восьмидесятилетний Владимир Айвазян, известный далеко за пределами бывшего Союза. С ним я встречался не раз, был у него в мастерской. Его офортами отмечены мой приезд в Ереван и отъезд. Когда вручал верительные грамоты, получил от председателя Верховного Совета Бабкена Араркцяна на память «Эчмиадзинский храм» Айвазяна. Сам художник принес мне на прощанье прекрасный городской пейзаж.
      Познакомили меня и с верным академическим традициям, тоже не молодым живописцем Ваганом Хореняном. Само жилье этого художника – своего рода произведение искусства и музей. Оно встроено прямо в скалу, окружено цветниками и плодовыми деревьями. Стены сплошь увешаны картинами разных лет. Из окон мастерской открывается замечательный вид на город Аштарак. На переднем плане – старинный каменный мост через речку Касах, а над ним на высоком берегу – храм Святого Ованеса. Художник предложил мне на выбор любую картину. Я жадничать не стал и взял маленький этюд, но это был вид на очень полюбившуюся мне гору Ара, с которой я привык раскланиваться каждый раз, когда ездил в Егвард или Аштарак.
      Побывали мы с моей Нонной Алексеевной у Анатолия Папяна. Ему было под семьдесят. Это художник-романтик, что особенно характерно для большого, 4 х 4, во всю стену мастерской, полотна, которое он писал и переписывал несколько лет. На выставки оно может выходить только через окно. Картина посвящена великому поэту X века Григору Нарекаци, автору «Книги скорбных песнопений». К тому времени я успел ее прочитать в переводе или, как предлагает С.С. Аверинцев, в «переложениях» Наума Гребнева. Книгу мне подарил с доброй надписью автор подстрочника Левон Мкртчян. Успел прочитать и проникнуться глубочайшим уважением к этому предтече Эпохи Возрождения, ибо обращения к Богу средневекового монаха из Нарека полны животворного гуманизма и высочайшего нравственного чувства. Наверное, не случайно его книгу или ее отдельные главы переводили с древнеармянского грабара не только на современный армянский ашхарабар, но и на итальянский, английский, французский, арабский языки. И неоднократно на русский. Последний полный научный перевод опубликован в Москве в 1988 году с предисловием С.С. Аверинцева. На картине Анатолия Папяна армянский предшественник Данте представлен вдохновляющим своих нынешних соотечественников на преодоление выпавших на их долю тягот и страданий, отраженных в образе поэта XX века Егише Чаренца (1897-1937), погибшего от рук коммунистических палачей. Обращенная к Богу молитва Нарекали перекликается с «Дантовой легендой» Чаренца: «Везде война и зло. Кто зло творит, мир в пекло превращая?» В женских фигурах и скорбь, и надежда. Манера, в которой выполнено это произведение, напоминает Эль Греко. Анатолий Папян был в Толедо и восхищался «Погребением графа Оргаса». Наверное, оттуда и название собственной работы – «Реквием. Нарекаци – Чаренц.» Художник ждал нас и был обрадован нашему приходу. А в мастерской у него вокруг большого стола собрались его друзья во главе с почитаемым ими учителем – Эдуардом Исабекяном, который произнес красивый тост в честь русского посла и его супруги.
      Фридон Асланян – другой известный архитектор. Он же – дизайнер, живописец, график. Его друг, скрипач Эдик Татевосян познакомил меня с ним в Филармонии перед концертом квартета имени Комитаса. В фойе была выставка абстрактных работ Фридона. У него есть и вполне реалистические портреты, и куклы в национальных одеждах, сделанные в манере театрального гротеска. И, разумеется, градостроительные проекты. А тут вот абстрактное искусство, которое сам он считает трансцендентальным. Ему, конечно, виднее. Картины сложные по композиции и очень красочные, удивительные по богатству форм и оттенков, прямо-таки фантастические, но проникнутые каким-то особым духом. И среди них одна явственно так представилась мне образом Святого Андрея Первозванного. Это откровение понравилось художнику. И через семь лет, приехав с выставкой в Москву, он подарил мне эту картину, за что я ему премного благодарен.
      За короткий срок нашего пребывания в Ереване мне выпало счастье познакомиться и с другими художниками, уже занявшими высокое положение в сонме армянских мастеров искусства. Среди них – известный архитектор Карлен Ананян, автор многих реализованных проектов зданий, мостов, памятников и замечательный живописец и рисовальщик. Со мной он сначала познакомился как ветеран войны, а у него дома я увидел массу прекрасных портретов и особенно городских пейзажей. Много зарисовок, сделанных в Москве и Ереване, Ростове и Ялте, Токио и Марселе, Венеции и Париже, Софии и Катманду. Похоже, Карлен Мартиросович за свои семьдесят лет объездил весь мир, любуясь творениями зодчих разных времен и народов и стремясь запечатлеть хотя бы в карандашном наброске все, что понравилось. Щедрый и душевный человек, Карлен Ананян подарил мне на память акварель с видом на горные окрестности Дилижана, одного из прекраснейших уголков Армении, где любили бывать и отдыхать многие великие люди и куда так стремился доехать герой Фрунзика Мкртчяна из кинофильма «Мимино».
      Большое впечатление на меня произвела живопись Карена Смбатяна из старинного дворянского рода Багратуни. Его картины понравились мне как-то сразу. Увидел их и полюбил. На мой взгляд, он – большой художник, по живости красок и сочности мазка напомнивший было мне Матисса. Я даже в книге отзывов на выставке в Доме художника это и отметил. Но к Матиссу его, конечно, сводить нельзя. Он самобытный художник. И очень национальный. Он вышел в первые ряды той интеллигенции, которая разделила судьбу своего народа и вместе с ним идет на бой за честь, достоинство и выживание нации. Не случайно героями целого цикла картин Карена Смбатяна стали азатамартики, или фидаины, а по-русски сказать – борцы за свободу Арцаха и всей Армении. Как человек умный и болеющий за свой народ, оказавшийся в жутких условиях азеро-турецкой блокады с постоянной угрозой для Арцаха и всей Армении, Карен Смбатян не скрывал, что он – противник гражданской войны, причиной которой может стать неумение правительства установить конструктивный диалог с политической оппозицией и оппозиционной интеллигенцией. На выставку этого замечательного художника в мае 1994 года высокое начальство не явилось. Видимо, по каким-то политическим мотивам, хотя сколько-нибудь ангажированных полотен в той экспозиции совсем не просматривалось, тем более, что Смбатян отдал на суд публики работы, имевшие весьма отдаленное отношение к живописи фигуративной, «реалистической», идейной.
      Зато в гостях у другого художника, Варужана Варданяна, выставившего свои работы в залах Музея современной живописи примерно в то же время, я встретил президента, некоторых его соратников, деятелей культуры. После открытия все собрались за богатым столом, пили, ели, произносили тосты. Такого богатого вернисажа я до того в Ереване не видел. Варужан – тоже художник известный, такой известный, что подписывает картины, как в свое время Минас, только именем. Сама майская выставка 1994 года была итоговой: сто двадцать работ – портретов, натюрмортов, композиций – плод двадцатилетней работы. В отличие от Смбатяна этот живописец мне показался мрачноватым и по тематике, и по цветовой гамме. Но Варужан – тоже национальный художник, кисть которого воспевает или оплакивает самые разные стороны жизни своего народа в традициях как старых, так и новых мастеров.
      Однажды летом 1993 года пришел ко мне Сережа Казарян и привел своего двенадцатилетнего сына Геворга, удостоенного диплома благотворительной программы «Новые имена», подписанного руководительницей программы Ириной Вороновой и – от Фонда культуры – Анатолием Карповым. Геворг – художник. Рисовать начал с очень малых лет. Отец показывал мне – у них дома – его работы, выполненные в пятилетнем возрасте. Ничего не скажешь – здорово! У мальчика целый чемодан христианской литературы, прежде всего жития святых: он пишет и рисует библейские сюжеты. Незавершенные картоны будущих житийных икон дают представление об искусстве рисовальщика. Нечто подобное я видел в Национальной галерее за подписью Вано Ходжабекяна (1873-1922), свято хранимое под стеклом и занавесками, чтобы – упаси Господь – не повредил солнечный свет. А тут мальчик так рисует. Ничуть не хуже взрослого мастера. И по колористике сравнение находится легко: достаточно вспомнить миниатюры Матенадарана, а среди них работы Тороса Рослина, дошедшие до нас из XIII века. Не знаю, видел ли эти образцы маленький Геворг, но это совершенно не важно. Уж больно хороши его миниатюры и целые «иконостасы» из миниатюр. Один такой «иконостас» – житие Святого Георгия – просто потрясающая живописная работа. Нечто подобное, посвященное Святой Цецилии (Санта Чечилия), Геворг делал тогда для Папы Римского Иоанна-Павла Второго, у которого на приеме уже успел побывать. Геворг – самоучка. Сам постигает тайны Священного Писания, сам рождает прекрасные образы. Через несколько дней у меня появились две крошечные иконки – Святого Владимира и Святой Нонны. Геворг выполнил их по собственной инициативе. А в тот день, когда я был у него дома, Геворг, показав мне свой чемодан с житиями святых и замечательные «иконостасы», начал играть в заводные машинки, его отец и братья Давид и Варган устроили целый концерт, а мама угощала таном – это освежающий напиток из мацуна, армянской простокваши, который я впервые попробовал именно в доме маленького художника. Через несколько лет Геворг с родителями переехал в Россию. Он решил стать православным иконописцем и вроде бы начал учиться в школе церковной живописи Тверской епархии, ибо понял, что далеко не все секреты иконописного мастерства открыл ему Господь Бог вне школьной науки. Наверное, в пятнадцать лет учиться еще не поздно, да при его-то таланте, хотя школу хорошую можно было вполне пройти и в Ереване: земля армянская талантливыми художниками и учителями живописи не обижена, несмотря на блокаду, художественная жизнь там не умерла ни в стенах музеев и училищ, ни даже на улице.
      Улица – это прежде всего «Вернисаж». Нет, конечно, это – не парижский Монмартр и не миланская Багутта, и не забор лондонского Гайд-парка вдоль Бэйсуотер роуд. Это даже не ярмарка живописи, перекочевавшая из Измайловского парка на Крымскую набережную в Москве. Но – вполне сравнимо. Во всяком случае по духу. Хотя масштабы разные, товары разные, публика разная. Ереванский «Вернисаж» в блокадную пору оброс еще и барахолкой, которая прилипла к нему неотрывно еще тогда, когда он разворачивался вокруг беломраморного памятника Мартиросу Сарьяну напротив Оперы-Филармонии. Впрочем это не совсем барахолка. Старьем здесь, конечно, тоже торгуют: книгами, пластинками, патефонами, а также самоварами, чайниками, тазами, посудой. Но в основном на «Вернисаже» продают свои изделия народные умельцы, как профессиональные, так и ставшие таковыми, лишившись обычной работы. Кстати, и в Музее народного творчества очень много блестяще выполненных изделий бывших архитекторов, учителей, инженеров, служащих, спортсменов. Много их и на «Вернисаже»: яркие гобелены, ковры, карпеты, кружева, вышитые скатерти, ювелирные творения из серебра, пепельницы, подсвечники, четки из полудрагоценного камня обсидиана, разнообразные глиняные и деревянные солонки, нарды, шахматы, шкатулки, великолепные деревянные имитации хачкаров, традиционных армянских крест-камней, украшенные тончайшим орнаментом вазы. Одну такую деревянную вазу работы известного мастера Ашота Петросяна, подарил мне на прощание президент. И два хачкара у меня есть – от Хосрова Арутюняна на 60-летие и Бабкена Араркцяна при моем отъезде из Еревана. И солонки мне дарили, и даже портрет Высоцкого на обсидиане.
      Но главное на «Вернисаже» – не ремесленники или торговцы «антиквариатом», не филателисты и нумизматы, и не книжники, быстро переквалифицировавшиеся из букинистов в продавцов московских новинок. Главное – художники. Собственно, они и породили «Вернисаж» у Сарьяна в 1985 году. Инициаторами были студенты Ереванского художественно-театрального института. И мы успели застать этот еженедельный праздник на главной улице у главного театра и театральной площади, которая стала одно время местом главных политических событий – митингов в защиту демократии и независимости. Придя сюда, первым делом купили прекрасный альбом, посвященный богатому собранию русской живописи известного профессора-уролога Арама Абрамяна. Мы очень надеялись посмотреть это собрание, но нам не повезло: в музее мы бывали на разных выставках, а вот картины Абрамяна так и оставались в запасниках. Директор музея Анаит Флджян говорила мне: нет электричества, нет возможности обеспечить надежную систему безопасности и доступными грабителям могут стать бесценные творения Аристарха Лентулова, Михаила Ларионова, Натальи Гончаровой, Александра Бенуа, Михаила Врубеля, Александра Древина, Константина Коровина, Павла Кузнецова, Александра Куприна, Бориса Кустодиева, Ильи Машкова, Михаила Нестерова, Александра Осмеркина, Кузьмы Петрова-Водкина, Зинаиды Серебряковой, Мартироса Сарьяна, Александра Тышлера, Надежды Удальцовой, Роберта Фалька и многих других замечательных художников, от одного перечисления которых дух захватывает. А нужно-то всего несколько десятков метров кабеля, чтобы подсоединить музей к постоянно действующей электростанции. 19 ноября 1994 года должна была отмечаться десятая годовщина со дня открытия музея (коллекция была тогда подарена ее владельцем городу Еревану) и, напоминая об этом, я пытался побудить власти предержащие помочь музею как частице национального богатства, помочь выжить и служить людям. Сработало: музей открылся, и в сентябре 1997 года я смог в этом убедиться самолично.
      Точно так же я пытался вступиться и за «Вернисаж» художников с их пейзажами, портретами, жанровыми сценками, натюрмортами, абстрактными композициями разных стилей и уровней, от мастерских работ до примитивного базарного рукоделия, среди которого впрочем нет-нет, да и проявится талантливый «наив» не хуже Пиросмани или Элибекяна. Кстати, сами художники не очень страдали от соседства с ремесленниками, а торговля старьем занимала у Сарьяна не так уж много места и ее безболезненно можно было удалить оттуда, не трогая ставшее традиционным место общения интеллигенции.
      Но симпатичный мэр Еревана Ваагн Хачатрян, пришедший на смену Амбарцуму Галстяну, который ушел в оппозицию, решил, что с проспекта Месропа Маштоца пора барахолку убрать, а за «настоящими» художниками сохранить право выставлять здесь свои картины время от времени, постоянный же «Вернисаж» перенести в другое место. Эта забота о художниках вызвала у них бурю возмущения. Художники не хотели никуда уходить. В дело вмешалась милиция со свойственной ей деликатностью. Было это в начале июня 1993 года. На одном из концертов в Филармонии, что как раз напротив «Вернисажа», я оказался в компании президента и премьер-министра и завел разговор о том, что волновало художников. Меня поддержала жена президента Людмила Тер-Петросян. С нами все вроде бы согласились, что к мнению художников надо прислушаться. Но… решения городских властей никто отменять не стал. Правда, художники и их публика довольно быстро свыклись с новым местом, которое в общем-то показалось и мне не таким уж плохим, а по своим пространственным возможностям даже более удобным. Дело в том, что художникам отвели площадь значительно большую, чем они имели в сквере у Сарьяна. Разместились они в тени деревьев, на аллеях, ведущих от Дома кино в сторону Национальной галереи. На этой же обширной прямоугольной площади нашли спокойно и свободно свое место ювелиры, резчики по камню и по дереву, ковроткачи, вышивальщицы, книжники, нумизматы, филателисты и все те же барахольщики, но никто не мешает друг другу, да и площадь эта совсем не на отшибе, а скорее тяготеет к центру. К тому же и на старом месте воскресная торговля живописью тоже возобновилась.
      Мы с обитателями «Вернисажа» общались часто, нас там встречали как своих, иногда от всей души дарили то картину какую, то, скажем, нечто вроде иконописного портрета Св. Василия Неокесарийского, выполненного сочными красками юношей-инвалидом, отец которого решил непременно вручить ее российскому послу «от имени благодарного армянского народа». Часто приходилось отказываться от подарков, зная, что люди пришли сюда заработать на жизнь. Колечки и крестики из серебра с обсидианом наши женщины, конечно же, покупали.
      По «Вернисажу» просто интересно было ходить, глазеть, обмениваться репликами со знакомыми людьми. Там часто мы встречали Пашу Джангирова, архитектора по образованию, графика по призванию и журналиста по случаю. Это он, увидев меня в декабре 1993-го на «Вернисаже», сообщил читателям еженедельника «Урарту», что посол, которого Козырев «задержал» в Москве в порядке демонстрации недовольства поведением армянского правительства (хотя оно было ни в чем не повинно, но об этом рассказ впереди), вопреки слухам, вернулся в Ереван и уезжать по собственной воле не собирается, что соответствовало действительности. Я тогда уезжать не собирался.
      Там же, на «Вернисаже», я любил встречаться с Шмавоном Шмавоняном, с которым познакомился не совсем обычным образом. В феврале 1993 года привез я из Москвы от Юры Пирумяна, командира Первого взвода 28-й сотни защитников Белого дома образца 1991 года, краски дотоле неизвестному мне художнику по имени Шмавон. Художник пришел, как водится, с подарком – небольшим полотном с изображением двух женских силуэтов, выполненных в каких-то радостных, летних тонах, очень контрастировавших с блокадными настроениями. И сам он улыбчивый и добрый человек. В отличие от многих своих собратьев, гнушающихся «Вернисажем», Шмавон продает свои букеты и пейзажи именно там, но нередко ездит и за границу – в Эмираты или Стамбул – и там находит покупателей. В Москве тоже. Живопись у него сочная, яркая, своеобразная. И манера своя, неповторимая. К какому направлению его отнести, право, не знаю. Но сам он испытал удовольствие от соседства с Акопом Акопяном, Робертом Элибекяном и Владимиром Айвазяном, рядом с которыми я повесил его подарок. Были мы с моей женой у Шмавона в гостях в Арташате и гуляли с ним и его половиной и детишками по камням древнего Двина, что когда-то был столицей Армении. И в Москве потом тоже встречались.
      На «Вернисаже» познакомились мы с Арамом Егидеряном, молодым художником-акварелистом. Купили у него один вид старого ереванского дворика. Он тут же подарил второй – в пандан, как любят у нас говорить на французский лад. И так все время. «Вернисаж» – это спонтанное выражение чувств. Даже совсем незнакомыми людьми. Какой-то дяденька взял и вручил маленькую книжицу советской патриотической лирики. И как не быть ему благодарными? Вот в этом дружба народов, наверное, и проявляется, а не в казенных речах. В блокадную зиму такое отношение людей нас очень грело.
 

 
      Грело и то, что в холодных залах Национальной галереи подвижник армянского искусства, известный искусствовед и директор этого музея Шаген Хачатрян умудрялся проводить выставки и готовить постоянные экспозиции к лучшим временам, когда они снова смогут стать достоянием широкой публики. Вслед за Сарьяном, Галенцем, Минасом ереванцы увидели в залах Национальной галереи весной 1993 года «Армению глазами русских художников», в мае – «Итальянский рисунок XVI – XIX веков», осенью – экспозицию из музея современного искусства, продолжавшего находиться на ремонте. В Доме-музее Сарьяна, директором которого тоже является Шаген Хачатрян, летом 1994 года была показана интереснейшая выставка «Иран в произведениях армянских художников». Наконец, в самой Галерее усилиями Шагена открылись вновь залы армянской живописи ХIХ века. Пишу и вижу все это перед глазами и удивляюсь, сколько чисто личного энтузиазма надо было, чтобы все это делать в тех условиях. И вижу заинтересованные и благодарные лица людей из публики.
      Личная дружба Шагена с известными французскими художниками Гарзу (Гарник Зулумян, родился в 1907 году) и Жансемом (Жан Семерджян, родился в 1920 году) принесла Национальной галерее десятки работ этих признанных мастеров. И при том бесплатно. Шаген привез в Армению 20 Сарьянов, 7 Айвазовских, множество других картин и музейных редкостей, сотни метров багета, книги. И все тоже бесплатно, благодаря соотечественникам из диаспоры. Сам он и составитель, и автор текстов в изданных в Париже и Нью-Йорке в 1993 году отличного каталога Галереи и большого альбома армянской живописи ХГХ-ХХ веков, которым мог бы позавидовать любой московский музей. Эти книги продолжают с честью внушительный ряд его научно-художественных работ, выполненных после учебы в ленинградской Академии художеств, а среди них – альбомы таких мастеров, как Мартирос Сарьян, Ованес Айвазовский, Минас Аветисян, Акоп Акопян. Шаген и сам мастер на все руки: взял у меня гравюру с видом Венеции, подаренную мне в свое время ее мэром, и вставил в такую рамку, что хоть в музей вешать, так хорошо это у него получилось.
      У него многое получается, дай Бог ему здоровья и сил! Одно из добрых дел Шагена – сохранение опекушинской статуи Екатерины Второй. А судьба у нее такая. Опекушин изваял императрицу в 1896 году. В сталинские времена статую отдали известному скульптору Сергею Меркурову, автору многих памятников Ленину, в том числе тому, что возвышался и на площади, где стоит Национальная галерея. Меркурову статую подарили просто как кусок мрамора, наверное, чтоб еще одного Ильича изваял. Но скульптор, уроженец города Ленинакана (ныне Гюмри), не стал глумиться над творением Опекушина, а отправил Екатерину в Ереван, где, спустя много лет, на каких-то задворках памятник обнаружил Шаген Хачатрян и поставил статую в трехметровую нишу у одного из входов в Национальную галерею, правда, со двора. А с улицы вроде бы и негде ее ставить. Так или иначе, но теперь ее могут видеть все, кто пожелает.
      Музеев в Ереване много. Я имею в виду – хороших. Обо всех не расскажешь. Но о двух я хотя бы не упомянуть не могу.
      На одной из улиц Еревана, в самом обычном многоэтажном доме, сделанном, как все дома этого города, из розового туфа, но похожем на крупнопанельное строение стандартного типа, есть квартира-музей Джотто. Нет, конечно, к итальянскому художнику раннего Возрождения этот музей отношения не имеет. Джотто – это прозвище, которое дал ироничный Ерванд Кочар, автор экспрессивного Давида Сасунского, что готов в любой момент повергнуть в прах врагов своего народа занесенным для сокрушительного удара мечом. Это, пожалуй, самый прекрасный памятник Еревана. Кочар любил молодого художника Геворга Григоряна (1898-1976), видел в нем фанатика живописи и дал ему имя великого падуанца, а оно так и пристало к нему на веки вечные. Наследницей полотен и графических работ армянского Джотто стала его вдова-грузинка (или абхазка?) Диана Нестеровна Уклеба, которая тоже в душе была художником и после смерти мужа начала писать портреты в его духе, несколько мрачноватые, но живые. Станковая живопись Джотто мне показалась как раз именно такой – мрачноватой, с преобладанием коричневого и черного. Зато работы малоформатные, выполненные в технике акварели, гуаши, темперы – полная противоположность, так и просятся в хороший альбом, чтобы можно было взять с собой на память. Но какие альбомы! Холод собачий и свету нет. Даже посмотреть толком все невозможно. И обидно становится за художника и его вдову, которая подарила все это богатство городу Еревану, а у Еревана руки не доходят и до этого музея.
      На энтузиазме сотрудников держится музей Сергея Параджанова. Это прежде всего директор музея Завен Саркисян и его заместитель искусствовед Карен Микаэлян. Стоял я как-то у газетного киоска, что рядом с тамошней ЦКБ, разговаривал с лечившимся там в тот момент Фрунзиком Мкртчяном, который сменил свое советское имя на старинное армянское Мгер – был такой герой армянского эпоса, не менее знаменитый, чем сам Давид Сасунский. Мгер Мкртчян организовал свой театр. «Вот выйду из больницы, обязательно приходите, Владимир Петрович». Но тяжелая болезнь не отпустила Мгера, и он ушел от нас в конце 1993 года в возрасте 63 лет. Так вот, стояли мы с ним у киоска, и к нам подошли Завен и Карен и пригласили побывать в музее Параджанова, что, оказывается, совсем недалеко, надо только пройти по-над берегом Раздана к старым домам, прилепившимся, как ласточкины гнезда, над ущельем, тут он и будет, дом Параджанова. Ну мы в один прекрасный день туда и отправились, но без предупреждения. В музее не было никого, кроме женщины, занимавшейся уборкой. Оказалось, что она – безработная скрипачка, рада, что хоть такая работа нашлась, да еще в таком хорошем месте. Мы ей представились, и она отнеслась к нам очень приветливо, пустила ходить по музею, и мы с огромным интересом обошли все комнаты и зальца, заполненные массой вещей, живо напоминающих о художнике, который жил и работал в основном в Киеве и Тбилиси, был всемирно известным кинорежиссером («Тени забытых предков», «Цвет граната») и узником ГУЛАГА, куда его посадили явно ни за что. В своем творчестве Сергей Параджанов никогда не забывал традиций великих мастеров всех времен и народов, хорошо владел кистью, мог произвести на свет прекрасную «картину» из битой посуды, осколков цветного стекла и разных железок, любил делать шляпы, кукол, костюмы, коллажи, мозаичные панно, чудную (в смысле причудливую) мебель, всякую всячину, но при этом оставался еще и национальным армянским художником, может быть, сам того не сознавая и не стремясь к этому. В музее есть и семейные фотографии, письма из тюрьмы, интереснейшие альбомы и «Ника» за все его замечательное творчество и подвижничество. Но все это мы рассмотрели не сразу, а во время неоднократных посещений и чаепитий под коньячок с Кареном и Завеном, с которыми подружились. Мы очень благодарны им за то, что они помогли нам открыть для себя и полюбить Параджанова-художника.
      И еще об одном замечательном человеке, спасавшем живопись и помогавшем выжить молодым талантам в годы советской реакции и турецкой блокады мне очень хочется рассказать. Имя Генриха Суреновича Игитяна прогремело в Москве в годы застоя, когда на страницах центральных газет вдруг появились сенсационные сообщения о каком-то дерзком армянине, который преодолел все препоны, какие только могли выставить невежественные чиновники, и создал в Ереване музей современной живописи. Музей открыл свои двери в 1972 году, когда в Москве и Питере авангард 20-30-х годов прятали в запасниках, а молодых художников стращали бульдозерами, загоняли в подполье и выталкивали за границу. Музей открылся в здании, выходящем одним боком на главный проспект Еревана. Тогда он носил имя Ленина, сейчас – Месропа Маштоца, творца армянского алфавита. И само это здание стало образчиком модернистской архитектуры, к которому приложил руку очень известный архитектор Джим Торосян. Специалисты называют это «неоконструктивизмом», кому-то он может и не понравиться, а вот живопись там размещалась великолепная – Гарзу, Жансем, Минас, Акоп Акопян, Джотто, Галенц, Элибекяны, Бажбеук-Меликян. Теперь это уже классика. Но когда мы приехали в Ереван и пошли в этот музей, он оказался закрытым на длительный ремонт, работали несколько залов в другом здании, рядом, но экспозиция не произвела на нас особого впечатления, не того ждали. Подписи к картинам были сделаны только на армянском, и я не преминул сказать музейным работникам:
      – Вы, видимо, не стремитесь к тому, чтобы гости из-за рубежа знали хотя бы имена ваших художников.
      Собеседники соглашались, что это глупость, вредная для любого музея, но преодолеть чиновничье усердие, демонстрирующее национализм там, где это просто вредит национальной культуре, им было не под силу. Но это уже, был не музей Генриха Игитяна и, чтобы увидеть замечательную коллекцию, пришлось ждать почти целый год: в сентябре 1993 года ее разместили под крылышком Шагена Хачатряна в Национальной галерее и открыли для широкой публики. В подготовке выставки «Армянское современное искусство» Генриху помогал Александр Михайлович Тер-Габриэлян. Показывая мне экспозицию накануне открытия, он рассказал любопытные вещи. От него я узнал, что в деле спасения живописи Генриху Игитяну в 60-е годы помогали тогдашний мэр Еревана Григор Иванович Асатрян и министр культуры Армении, а потом посол СССР в Люксембурге Камо Удумян. Выступая на открытии, я сказал, что хорошо бы снова сделать эту экспозицию постоянной, причем именно в том виде, как она организована в залах Национальной галереи, ибо это тоже сделано с большим вкусом и искусством. «Это и моя мечта», – признался Генрих. После открытия мы отправились в его Центр эстетического воспитания на улице Хачатура Абовяна, где, несмотря на все осложнения блокадного существования Еревана и скудость бюджетных средств, отпускаемых Центру, его сотрудники, практически без зарплаты, продолжали работать с детьми, чьи красочные творения, выставленные в Центре, радовали глаз и согревали душу не только родителей. Мы поехали туда, где вместе с друзьями Игитяна хорошо отметили открытие выставки, чем Бог послал. И всей компанией пели старые песни под потрясающий аккомпанемент великого джазмена, президента Армянского джаз-клуба, пианиста Левы Малхасяна и талантливого гитариста Акопа Тахруни.
      С Генрихом Игитяном мы познакомились в декабре 1992 года в Доме дружбы Ассоциации обществ культурных связей (АОКС) на заседании Женсовета, которое вела Нора Липаритовна Акопян. Активно участвовали в дискуссии поэтесса Седа Вермишева и директор Брюсовского института русского языка Иветта Аракелян, директор Дома дружбы Георгий Закоян и многие другие, а среди них и Генрих. Обсуждали возможности создания в Доме дружбы Центра русской культуры и Общества культурных связей с Россией. Такое общество и было учреждено в те же дни. Его представили прессе в лице Армена Ханбабяна, корреспондента «Республики Армения» и московской «Независимой газеты», и Нелли Саакян из оппозиционного, но не связанного ни с какими партиями «Голоса Армении». Председателем Общества избрали доктора филологических наук Владимира Марковича Григоряна, через некоторое время ставшего главным редактором газеты «Свобода», издаваемой Партией национального самоопределения известного правозащитника Паруйра Айрикяна. Общество привлекало в свои ряды и на свои мероприятия людей самых разных взглядов и профессий, но всех их объединяла очень тесная связь с русской культурой и ностальгия по недавнему прошлому, когда Москва была рядом, доступна во всех отношениях, особенно деятелям культуры, а в гостях у ереванцев перебывало много известных писателей, композиторов, художников, артистов из России.
      Генриха Игитяна я встречал практически на всех мероприятиях Общества Армения – Россия, проходивших в Доме дружбы, как правило, днем, чтобы не зависеть от подачи электричества и не сидеть при свечах, а зимой еще и вокруг непременной «буржуйки». Люди старшего поколения делились воспоминаниями о своих российских друзьях, композиторы играли свои сочинения, артисты устраивали небольшие концерты, ученые – семинары и конференции. Публика была внимательная и заинтересованная. Многие поругивали свое правительство, но не публично, а в кулуарах. И жаловались на Россию, которая не очень внимательно относится к своему армянскому союзнику.
      Генрих Игитян был как раз среди тех, кто особенно остро переживал распад СССР, никак не мог смириться с этим и неоднократно говорил мне:
      – Ну какие могут быть дипломатические отношения между нами, когда еще совсем недавно нас не разделяли государственные границы, и мы жили общей жизнью?
      – Чувства твои, дорогой Генрих, мне понятны. Но раз уж мы из «коммуналки» разъехались, надо налаживать отношения на новых основах, а вот это мы, к сожалению, еще не очень умеем. Да еще и денег нет, чтобы преодолевать расстояния. И азеро-турецкая блокада нам мешает. И в Москве много умников развелось, которые непрочь покомандовать, как в былые времена, а если не выходит – то и обидеть могут того, кого совсем недавно за младшего брата принимали.
      – Трудно возражать, но уж очень тяжко стало армянской интеллигенции без систематического общения с коллегами, как это было еще вчера.
      В Генрихе Игитяне говорил отнюдь не только бывший депутат Верховного Совета СССР, который, кстати, осмеливался публично перечить и Горбачеву в бытность того номером один советской державы. В нем говорил человек искусства, глубоко опечаленный упадком и запустением, которые обрушились на культурные ценности Армении в результате прекращения финансовой помощи из Москвы, которая, оказывается, играла весьма существенную роль для ученых и деятелей литературы и искусства Армении. Об этом мне говорил не только Генрих. Об этом говорили представители всех творческих союзов, Университета и Академии наук. А зверская блокада оставила единственную ниточку прямых связей с бывшей метрополией – авиационную, но и та постоянно рвалась из-за нерегулярности рейсов и недоступности авиабилетов: они стали не по карману всем, редкому писателю удавалось попасть в Москву, а если все-таки попадали, то лишь благодаря меценатам вроде москвича Аркадия Аршавировича Вартаняна, организовавшего с помощью своего концерна «Империал» Центр русско-армянских инициатив, или ереванца Левона Николаевича Геворкяна из многопрофильного предприятия «Сигл». Кстати, оба помогали и карабахцам.
      Генрих Игитян – взрывной характер, увлекающаяся натура, очень эмоциональный человек. И очень порядочный. Потому и смог стать подвижником на ниве искусств. Потому и не сломился под тяжестью блокадных невзгод, когда очень хочется плюнуть на все, особенно на дураков-чиновников, и удрать куда глаза глядят, лучше всего в Москву или Питер, где все тебя знают и где подходящую работу куда легче найти, чем в промерзшем и голодном Ереване. Удрать, как это сделали сотни тысяч его соотечественников, нашедших себе приют не в Америке или Европе, а в основном в России, от которой Армения начала отделяться еще в 1990 году. Хотя, по правде сказать, отделяться начала Россия, а вместе они отделялись от коммунистической империи, которая всем осточертела. Для армян же она стала злой мачехой, допустив резню в Сумгаите, Гяндже и Баку, а затем депортацию населения армянских деревень, волею несправедливой судьбы оказавшихся в пределах Советского Азербайджана. Кстати, этого предательства прежде всего не могут простить армяне Горбачеву, как и его проазерскую позицию в карабахском вопросе. Однако свои разочарования некоторыми личностями армяне на самое Россию переносить не стали, ибо, несмотря ни на что, всегда видели в ней своего естественного и вечного союзника. Туда и бежали. Не остановили этот поток даже притеснения «лиц кавказской национальности», которыми особенно прославился Краснодарский край. Тамошние казаки почему-то легко поддавались антиармянской пропаганде из Баку.
      Генрих переболел ностальгией по недавнему прошлому физически (навещали мы его в ЦКБ) и морально, но не изменил своим российским привязанностям, остался верен своему великому делу художественного воспитания детей и не стал никуда уезжать.
 

 
      Мир музыки в Армении начинался для меня прежде всего с Лориса Чкнаворяна, дирижера, композитора и необыкновенного человека. Сразу же после Спитакского землетрясения 1988 года он приехал в Армению из Вены, да так и остался в Ереване, забыв о своих американских и европейских апартаментах и контрактах. Здесь Лорис возглавил Большой симфонический оркестр Ереванской филармонии, существование которого начал поддерживать «Всемирный благотворительный фонд», руководимый американской миллионершей-меценатом Луиз-Симон Манукян, и время от времени кто-нибудь из местных спонсоров. Например, концерн «Прометей», созданный «Закнефтегазстроем», который занимается прокладкой трубопроводов не столько в Армении, сколько в России или Болгарии. С президентом этой солидной фирмы Сеником Геворгяном меня познакомили очень скоро после моего приезда в Армению. Он даже собирался отдать под посольство только что отстроенный офис своей фирмы, но нам это здание не совсем подходило.
      Помогало Лорису Чкнаворяну и армянское правительство. Во всяком случае он получил «служебную квартиру» в дипломатической гостинице «Раздан», куда поселили и главного дирижера Оперы Огана Дуряна. Позже Лорис с молодой женой, родившей ему дочку, устроился в квартире при Большом зале Филармонии имени Арама Хачатуряна, куда пройти можно было через закулисную гостиную, где обычно отдыхали в антракте дирижеры и солисты и где я часто общался с ними и с другими музыкантами, а журналист-музыковед Варужан Плузян регулярно брал у меня интервью для армянского радио, настойчиво превращая меня в музыкального комментатора поневоле. Впрочем, он был очень вежливый и приятный человек и отказать ему я никак не мог, так что приходилось изрекать что-то по поводу событий в музыкальной жизни.
      Еженедельные воскресные концерты в светлом и теплом, очень нарядном зале Филармонии стали лучом надежды в холодные и темные дни блокадных зим. Стоимость билетов оставалась на доступном любому меломану уровне, и в Филармонии всегда был аншлаг. Принарядившиеся по такому случаю люди, взрослые и дети, много детей, восторженными аплодисментами встречали каждый выход Лориса. Он обращался к публике с непременной патриотической речью, выводя из привычного уже оцепенения отчаявшихся интеллигентов, а потом поднимал их с кресел прекрасной мелодией на слова великой христианской молитвы «Отче наш», начертанные буквами Месропа Маштоца на одной из панелей, обрамляющих сцену. А завершалась эта увертюра национальным гимном в мажоре, после чего все усаживались на своих местах и благодарно слушали отличный оркестр под управлением чаще всего самого Лориса, а иногда он уступал место за пюпитром молодым дирижерам – Геворгу Мурадяну или прилетавшему из США Джорджу Пехливаняну, или японцу Хисайоши Инойе, которого я прозвал танцующим дирижером: он управлял оркестром, сопровождая движения дирижерской палочки удивительно гармоничным пританцовыванием. В концертах участвовали и такие замечательные солисты, как скрипач Эдик Татевосян, руководитель квартета имени Комитаса, о котором я уже упоминал, или молодая пианистка Джульетта Галстян, которая чуть позже предпочтет все же карьеру оперной певицы, и многие другие скрипачи, виолончелисты, пианисты, певцы и певицы, слетавшиеся на огонек в ереванскую Филармонию по зову Лориса Чкнаворяна из России, США, Германии, Японии, и совсем не обязательно одни только армяне, хотя из армянских музыкантов, разбросанных по всему миру, можно без особого труда собрать не один симфонический коллектив экстракласса с такими же супер-солистами.
      В 1993 году в Ереване прошли два крупных музыкальных фестиваля. Один был посвящен Араму Хачатуряну по случаю его 90-летия. Было несколько концертов Филармонического оркестра под управлением Джорджа Пехливаняна. Выступал и Ереванский симфонический оркестр. И камерные коллективы. Дело было летом, поэтому музыка звучала и под открытым небом.
      В ноябре Ереван отметил 100-летие со дня смерти Петра Ильича Чайковского концертами в Большом и Малом залах Филармонии, в Доме камерной музыки, в музыкальной школе имени Спендиарова на улице Чайковского. Самая массовая организация русской общины «Россия» провела в Зеркальном зале Оперы конкурс вокалистов имени Чайковского. Жюри конкурса возглавляла великая певица Гоар Гаспарян. Газеты много писали о том колоссальном влиянии, которое оказал Чайковский на музыкальную жизнь Армении, подарившей миру массу талантливых композиторов, исполнителей, дирижеров, певцов. Достаточно вспомнить такие имена, как Арно Бабаджанян, Микаэл Таривердиев, Александр Мелик-Пашаев, Павел Лисициан, Зара Долуханова или нынешние звезды Мариинки Гегам Григорян и Марина Гулегина. И, конечно же, Барсег Туманян, зарубежные турне которого расписаны на годы вперед. А какой голос у него…
      Во всех музыкальных торжествах и праздниках неизменно участвовала и Филармония. Впервые мы с женой туда пришли 25 декабря 1992 года на концертное исполнение оперы «Эрнест Хемингуэй», созданной к 500-летию открытия Америки. Это было прямо как некий символ. Тогда все в Ереване было окрашено в американские цвета, речи переводились только на английский, языком вывесок стал американский сленг, а слушателям оперы про Хемингуэя в Филармонии все разобъясняли по-английски к недоумению большинства присутствующих, которым оставалось хлопать ушами. После представления нахальный американец одарил шоколадками детский хор и публика должна была умилиться такой великой щедрости.
      В феврале 1993 года в Филармонии зазвучали «Шехерезада» Римского-Корсакова и «Половецкие пляски» Бородина. И мы пошли знакомиться с Лорисом Чкнаворяном. Именно тогда мы впервые увидели его за дирижерским пультом. С ним началось триумфальное возвращение русской музыки к армянским слушателям. А после этого уже не пропускали ни одной возможности, чтобы доставить себе удовольствие общения с ним и его музыкой, ведь это были Бетховен, Брамс, Бах, Чайковский, Комитас, Равель, Хачатурян, Шостакович, Рахманинов, Моцарт. Этот список можно продолжать до бесконечности.
      В конце мая 1993 года после выступления Ереванского симфонического оркестра под управлением Геворга Мурадяна, с которым блестяще солировала Джульетта Галстян, сыгравшая концерт для фортепьяно Сен-Санса, мы, как обычно, беседовали с Лорисом, и он сказал мне, что хочет в следующем сезоне организовать фестиваль русской музыки. Я, естественно, поддержал эту прекрасную идею. 22 июня Лорис, сопровождаемый директором оркестра Филармонии Геворгом Аветисяном и директором Большого зала Филармонии Робертом Мирзояном, пришел ко мне с конкретным предложением: с сентября он начинает цикл концертов, посвященных разным странам, и хорошо бы открыть его Россией. Я сказал, что осталось слишком мало времени для обеспечения достойного участия музыкантов из России, которые украсили бы Фестиваль русской музыки, и Лорис тут же перенес «русский цикл» на февраль. В декабре он пришел к выводу, что лучше всего проводить такой Фестиваль в конце сезона, то есть в июне-июле. Министерства культуры России и Армении поддержали наши с Лорисом планы, а вот «высокий патронаж» Ельцина, о чем просил дирижер, Евгений Сидоров не стал проталкивать. Видимо, чего-то испугался, хотя о согласии Тер-Петросяна и желательности согласия президента России я настойчиво телеграфировал в Москву, в том числе в МИД, доказывая необходимость поднять как можно выше политический уровень фактически первого культурного события в российско-армянских межгосударственных отношениях. При этом я объяснял московским чиновникам, что «патронаж» не требует никаких финансовых и физических усилий со стороны Москвы, достаточно упоминания о нем на афишах. Нет, не согласились и, похоже, даже не доложили высокому начальнику. А ведь я связывался даже с помощниками дипломатического советника президента. Эти вышколенные ребята на словах соглашались, но им нужна была бумага из МИДа, а в МИДе не нашлось смельчаков побеспокоить их высокопревосходительство по такому «незначительному» поводу.
      Сам г-н Сидоров тоже не почтил своим присутствием открытие Фестиваля, направив в Ереван заместителя, Вадима Демина, курировавшего не столько музыку, сколько театр. Но исполнители-солисты из Москвы приехали хорошие, и это, конечно, важнее всего. Молодая скрипачка Анастасия Чеботарева, игравшая на открытии концерт для скрипки с оркестром П.И.Чайковского, через несколько дней в Москве заняла 2-е место на конкурсе Чайковского. В московской команде неплохо выступили пианисты Наталья Гаврилова, Юрий Розум и Эдуард Миансаров, виолончелист Александр Загоринский. Блистательно играли: Прокофьева – скрипач из Германии Николай Мадоян, концерт для двух скрипок Шнитке – американец Мовсес Погосян и болгарка Варди Мануэлян, Шостаковича – виолончелист из США Сурен Баграгуни, Стравинского – японская скрипачка Такули Кубота. Не подкачали и местные знаменитости. Фестиваль прошел под аншлаг и длился без малого целый месяц. Ереванские любители музыки были счастливы и благодарили за доставленную им радость дирижера Лориса Чкнаворяна, российского посла, которого сам Лорис считал инициатором этого события, и Луиз-Симон Манукян, она стала спонсором Фестиваля. Замечательной музыкой Чайковского и Стравинского мы отметили на Фестивале 12 июня – День суверенитета России, а 25 июня к этим композиторам присоединились Шостакович и великая певица Араксия Давтян, приехавшая из Москвы, чтобы помянуть графа Михаила Лорис-Меликова, известного государственного деятеля Российской империи при Александре Втором.
      Фестиваль удался на славу. Высоко оценили работу Лориса Чкнаворяна не только журналисты и публика, но и многие его коллеги-дирижеры и композиторы. В закулисной гостиной я в те дни общался с Аветом Тертеряном, Эдвардом Мирзояном, Лазарем Сарьяном и другими музыкантами. И я не слышал ни одного голоса, способного хоть как-то омрачить впечатление от Фестиваля русской музыки. Но, подводя итоги на пресс-конференции в Доме журналистов, Лорис с горечью предположил, что, судя по всему, он работает «с последним поколением хороших музыкантов». Видимо, это так. Средств на развитие музыкальной культуры у правительства нет. В Ереванской консерватории умудрились прикрыть русское отделение, а ее выпускники лишились возможности продолжать учебу в Москве.
      Пример Лориса показывал, что все в Армении в области искусства держится на редких энтузиастах. Эмин Хачатурян – коренной москвич, окончил два факультета Московской консерватории, дирижировал в Большом театре, возглавлял Оркестр кинематографии. Переехав в Ереван, создал оркестр «Арам», который блестяще выступал в Испании, вернулся домой и рассыпался – денег и на него у государства не оказалось. Был у Эмина Хачатуряна небольшой камерный оркестр, но выступал он редко, и как жили его музыканты, одному Богу известно.
      Жив пока квартет имени Комитаса, вынужденный репетировать на квартире своей первой скрипки – элегантного, красивого и умного Эдуарда Татевосяна. Добрая улыбка часто озаряет его открытое лицо, с ним легко и приятно общаться и выпить под острую закусочку, приготовленную Норой Липаритовной, его верной супругой, сестрой вдохновенного певца коньячного дела Эдуарда Акопяна и активной деятельницей женского движения, а в компании – женщиной приятной во всех отношениях. Эдик Татевосян улыбается, вспоминая своего великого учителя Леонида Когана, его речь полна оптимизма и надежды, у него хорошие, талантливые друзья-партнеры по квартету, он преподает в консерватории и дает сольные концерты, но живется ему, как большинству творческих личностей Армении, трудно. Где они, меценаты, истинные ценители талантов, способные понять, что комитасовцы – национальное достояние, куда более ценное, чем любые материальные богатства?
      Талант и былая известность, несомненно, помогали Авету Тертеряну, очень оригинальному композитору, выживать и работать в самые трудные моменты Его учителями в Ереванской консерватории были Эдвард Михайлович Мирзоян и Лазарь Мартиросович Сарьян. Он написал массу произведений в самых разных жанрах – романсы и эстрадные песни, звучавшие в инструментовке Георгия Гараняна и в исполнении оркестра Олега Лундстрема, музыку к кинофильмам и драматическим спектаклям сложные оперы, сонаты и симфонии, получившие высокую оценку таких внимательных слушателей, как Дмитрий Дмитриевич Шостакович и Арам Ильич Хачатурян.
      Было время, когда имя Авета Тертеряна можно было видеть напечатанным аршинными буквами на московских афишах, извещавших о концертах Геннадия Рождественского и других великих музыкантов. Такие афиши, как память о незабвенном прошлом, украшают стены его гостиной в загородном доме на берегу Севана близ деревеньки Айриванк. Здесь Авет уединялся от всех, чтобы творить свою необыкновенную музыку в полной тиши большого кабинета с большим роялем, к которому он не прикасался, когда сочинял, вернее, извлекал из космоса ниспосланные Богом звуки с помощью «внутренней антенны», как говорил он сам, и записывал услышанное каллиграфическим почерком, сидя за столом, спиной к инструменту. Мне он это продемонстрировал наглядно, прямо в этом самом знаменитом кабинете.
      Родными себе по духу Авет считал Софью Губайдуллину, Альфреда Шнитке, Гию Канчели, Николая Каретникова. Он сумел познакомить со своей музыкой не только слушателей консерваторских и филармонических залов в Москве и Питере, но за последние два-три года своей жизни объездил полРоссии и побывал в Новосибирске, Саратове, Ярославле, Пензе, Вологде и неоднократно в Екатеринбурге. Там, на Урале, он неожиданно умер в декабре 1994 года в возрасте 65 лет, буквально накануне Фестиваля его музыки. Ирочка Тигранова, его жена, дочь известного музыковеда и сама тоже известный музыковед, а главное – верная подруга Авета, собиралась лететь к нему в Екатеринбург и накануне вылета из Москвы была у нас в гостях, весело рассказывала об их совместной поездке в Германию, где они провели несколько месяцев благодаря какой-то стипендии, что-то вроде фанта, и делилась радостью предстоявшей встречи с Аветом. А на следующий день нам позвонила ее родственница и сообщила скорбную весть: Авет скоропостижно скончался, Ирочка вылетела в Ереван на похороны мужа, прах которого из Екатеринбурга взялось перевезти правительство Армении. Мы с женой очень расстроились, сочувствовали Ире, звонили ей в Ереван, направили телеграмму с соболезнованиями…
      А сам Авет вспоминается нам совсем не отшельником, каким он показался некоторым интервьюерам, а общительным человеком, веселым собеседником, таким же, как Ирочка, с такой же доброй улыбкой и заразительным смехом. Вспоминается, как они показывали нам свой деревенский дом на Севане. На втором этаже – просторные кабинет и гостиная, спальни для хозяев и гостей. Внизу – большая столовая с деревянным столом и лавками, тут же очаг, тут же поленница дров. Тогда у них гостили ресторанных дел мастер из Вены Вилли Хартман с женой Ульрике, работавшей вторым секретарем австрийского посольства в Москве. С ней мы ожесточенно спорили о праве Нагорного Карабаха на самоопределение, которое она ну никак не хотела признавать, отстаивая привилегию Запада решать, кому давать, а кому не давать свободу политического выбора. Спорили, но не ругались.
      На следующее утро соседний крестьянин зарезал и освежевал у меня на глазах барашка к застолью. Ждали именитых местных людей. В гости к композитору приехали председатель райисполкома Ваагн Акопян и Гриша Овеян, мэр райцентра Камо, который был когда-то Нор-Баязетом и скоро сменил имя знаменитого «экспроприатора» на Кявар, или Гавар, а район получил название Гегаркуник. Из Еревана к обеду поспел Георгий Закоян, руководитель АОКСа, с которым мы к тому времени были уже хорошо знакомы: на даче Тертерянов мы были в сентябре 1993 года.
      Уже тогда сами кяварцы не скрывали, что хотят вернуть старое самоназвание, тем более, что оно уже укоренилось даже в фольклоре: кяварец – объект анекдотов о смышленом крестьянине, который вечно навеселе, но себе на уме. Выпить они действительно не дураки, но ведь и работают неплохо, успешно занимаясь семеноводством и выращиванием картофеля, которого почти на всю республику хватает, имеют два десятка предприятий пищевой и легкой промышленности плюс конденсаторный завод и релейную радиостанцию, которая обслуживает «Останкино» и американцев, получая с последних 150 тысяч долларов в год за два часа в сутки. Была бы своя энергия, зарабатывали бы больше, но правительство, похоже, недопонимает значение этой станции. Жаловались и на то, что Россия тоже не осознает значения Армении для нее. «Армяне, конечно, без России пропадут, – заметил один из гостей Авета Тертеряна, – нo и России без Армении будет худо». Мне эта мысль очень понравилась, ибо совпадала с моими представлениями, и я даже потом сочинил четверостишие:
      Прав умный человек с Севана,
      Айк без России пропадет,
      Но и Иван без Айастана,
      Хотя и русский, да не тот.
      А наше знакомство с Тертерянами произошло либо в «закулисье» Филармонии, либо в Зеркальном зале Оперы, еще одном источнике света и тепла в блокадном Ереване, куда однажды пригласила меня театральный режиссер и советник благотворительного общества армянской диаспоры «Культурный союз Текеян» красавица Гаяне Барсегян. Вместе с худруком Оперы тенором Тиграном Левоняном она организовала в феврале 1993 года два концерта молодых исполнителей в сопровождении камерного оркестра Оперы под управлением скрипача Вилена Чарчогляна. Публика состояла в основном из консерваторской профессуры, в том числе учителей тех самых молодых певцов и певиц, каждого и каждую из которых представлял слушателям сам Тигран Левонян. Он же рассказал тогда, что скоро исполнится 50 лет творческой деятельности его супруги Гоар Гаспарян, в честь чего даже выбили коллекционные золотые и серебряные медали. Выбили на продажу, для сбора средств, в которых так нуждается национальная опера. Эти красивые медали тогда же и показали. Тигран говорил на армянском. Перевод на ушко мне обеспечивала Гаяне.
      Концерт получился восхитительный, и я не удержался от похвал его участникам, сказав, что они вполне могли бы выступать в самой миланской «Ла Скала». Великолепные, чистые, молодые голоса, хорошая техника благодаря хорошим учителям, среди которых – Гоар Гаспарян. Интересно, что пророчил «Ла Скалу» я и Джульетте Галстян, дочери главного балетмейстера Ереванской оперы Вилена Галстяна, внучке профессора Консерватории Марианны Арутюнян, той самой Джульетте, что еще и прекрасно играет на фортепьяно с оркестром или без оркестра, но на высоком профессиональном уровне. В 1995 году раздается телефонный звонок:
      – Владимир Петрович, вы помните, как говорили о «Ла Скале»? Так вот я заняла третье место на конкурсе певцов имени Марии Каллас в Афинах, поехала в Италию и там на конкурсе вокалистов в Верчелли вышла на первое место. Меня пригласили в Туринскую оперу петь партию Мими в «Богеме» Пуччини. Это пока не «Ла Скала», но уже кое-что.
      Звонила Джульетта из Тбилиси, куда перебралась из Еревана с мужем-норвежцем, сотрудником Комиссариата ООН по беженцам, с которым мы ее частенько видели на концертах в Филармонии. Я за нее искренне порадовался.
      Певицу Карине Багдасарян, с которой мы познакомились в Милане, когда она тоже участвовала в подобном, традиционном, конкурсе, в Зеркальный зал привела ее ученица Лилит Григорян – прекрасное меццо и сама красотка 24 лет. Она хорошо спела арию Данилы Сен-Санса и хабанеру из «Кармен» Бизе. Карине загорелась: «Хорошо бы устроить и мне сольный концерт». В Зеркальном зале она была впервые, оркестр ей понравился, но зал она нашла трудным для оперных певцов и свой концерт – а он-таки состоялся в мае того же года – провела в Малом зале Филармонии. И не без успеха. Естественно, не обошлось без спонсоров.
      Из посещений Зеркального зала вспоминается многое. В одно из них мы присутствовали на выступлении камерного мужского хора при Опере. Певцы с явным удовольствием пели из Верди, Гуно, Рубинштейна, Вебера, а на закуску выдали «Раек» Шостаковича. Это было в апреле 1993 года.
      В Зеркальном зале часто бывала Гоар Гаспарян, и ей нас представил Тигран Левонян.
      «Поет Гоар Гаспарян» – в 50-е годы и позже эти слова означали очень много и были понятны любому советскому человеку, мало-мальски знакомому с оперным пением. Гоар Гаспарян была репатрианткой из Египта, где окончила музыкальную академию. В Москве она впервые пела в 1951 году. Ирина Архипова призналась, что до Гоар Гаспарян у нас не знали, что такое колоратурное сопрано. Гоар работала с дирижерами разных стран, но ее любовью стала ереванская Опера, где она с 1949 года спела заглавные партии в двадцати трех опеpax, а в концертных программах ее репертуар содержал 500 произведений французских, немецких и итальянских композиторов. Пела она и в армянских операх «Ануш» и «Аршак Второй». Пела в «Пиковой даме» Чайковского и в «Царской невесте» Римского-Корсакова. Став профессором Ереванской консерватории Народная артистка СССР и Армянской ССР Гоар Гаспарян выпустила в мир целую плеяду прекрасных певцов и певиц, а некоторых ее воспитанников довелось услышать и мне все в том же Зеркальном зале. Учеником Гоар Михайловны был и ее супруг Тигран Левонян, тоже Народный артист, а с 1991 года – директор Оперы.
      Несмотря на свои годы и тяготы новой жизни, Гоар отличалась потрясающим оптимизиом и работоспособностью, без которых невозможно сохранить творческую форму. Летом 1994 года она это доказала – сначала в узком кругу, в Зеркальном зале, но не в концерте, а во время дружеского застолья после очередного спектакля, а через несколько дней – на сцене, потрясая слушателей блестящим исполнением арий из опер Верди, Пуччи-ни, Визе, Гуно, романсов и арий армянских композиторов и заставляя своим божественным голосом публику «преклоняться не перед призраком минувшей славы, не перед блистательной легендой, время которой прошло, а перед живой, вдохновенной, неувядаемой певицей милостью Божией», как очень правильно заметила Наталия Гомцян, известный ереванский музыкальный критик.
      Но вернемся в Зеркальный зал. В июне 1993 года оперный певец Степан Давтян и его очаровательная жена Валентина, актриса Драматического русского театра имени Станиславского, показали в Зеркальном зале красивую композицию «Поэзия и музыка». Стихи русских поэтов читала Валентина. Их творения, положенные на музыку русских же композиторов, пел Степан, владелец прямо-таки шаляпинского баса и добрый, гостеприимный человек, как и его супруга. Публика принимала их очень тепло, а потом в кабинете директора Оперы состоялся небольшой русский праздник с участием Саши Григоряна и всей труппы Русского драматического.
      В апреле 1994-го Ирина Георгиевна Тигранова-Тертерян устроила здесь же, в Зеркальном зале, вечер памяти Шостаковича с воспоминаниями о встречах с ним армянских композиторов Лазаря Сарьяна, Александра Арутюняна, Армена Худояна. Они общались с Дмитрием Дмитриевичем в Москве и Ереване и особенно в Дилижане, где находится знаменитый на всю нашу тогдашнюю страну Дом творчества Союза композиторов Армении. После воспоминаний был хороший концерт камерного оркестра Чарчогляна, солистов-скрипачей и вокалистов.
      С Зеркального зала и Тиграна Левоняна началось мое знакомство с Оперой, которая переживала тогда трудные дни, как впрочем и все другие театры. Опера находится в том же здании архитектора Александра Таманяна (1878-1936), что и Большой зал Филармонии. Таманян – очень известный архитектор. Он строил дом князя Щербатова на Новинском бульваре в Москве и создавал первый генплан застройки социалистического Еревана, включая Дом правительства на главной площади. И здание Оперы с Филармонией. Это – два амфитеатра, разделенных сценами, которые, по замыслу зодчего, должны были соединяться в особо торжественных случаях, а амфитеатры превращаться в многоярусный круглый зал наподобие римского Колизея. В нем смогли бы разместиться три тысячи зрителей. Но достраивали здание после смерти архитектора, и Колизея не получилось или не захотели. Оба амфитеатра со своими сценами функционируют каждый самостоятельно, не пытаясь объединиться. Зимой Большой зал Филармонии поддерживался в рабочем состоянии, а вот Опера буквально замерзала, и спектакли в ней не шли.
      Но были и там свои энтузиасты. Именно они спасли балетную труппу, и она сохраняла такой уровень, что без особого напряжения выдерживала испытания международных конкурсов. Я имею в виду прежде всего Тиграна Левоняна как директора Оперы и ее главного балетмейстера Вилена Галстяна, народного артиста и – в свое время – партнера Раисы Стручковой. Это он, по словам Левоняна, провел колоссальную работу с кордебалетом и солистами в Париже, где они успешно влились в ансамбль, исполнивший четырнадцать раз «Аиду» на огромной сцене Зимнего велодрома в парижском предместье Берси, славном гигантскими винными складами и упомянутым спортивным сооружением, воспетым Ивом Монтаном, правда, у него – это старый «Вель д»ив». После реконструкции в эпоху Миттерана велодром в Берси начал соперничать с Ареной Вероны в постановке роскошных спектаклей в зале на двенадцать тысяч зрителей. Танцовщиков Ереванской оперы заметили в 1992 году на фестивале оперного и балетного искусства в Карпантра, на юге Франции. Заметили и пригласили в «Аиду», поставленную режиссером Витгорио Росси в Берси с участием хора из Вероны, мужского хора вооруженных сил Франции, объединенного оркестра из 120 французских и итальянских музыкантов, солистов из «Ла Скалы», «Ковент Гардена» и «Метрополитэна», дирижера из Италии Энрико де Мори. Это происходило в мае 1993 года. Тигран Левонян и Вилен Галстян остались очень довольны успешной работой своих питомцев в Париже, а в сентябре они повезли их уже в Испанию, на международный фестиваль в городе Альбасете, где армянские артисты показали по одному акту из «Жизели» Адана, «Щелкунчика» Чайковского и «Гаяне» Хачатуряна.
      В Мадриде Тиграну Левоняну предложили поработать в новом оперном театре, и он долго думал, как решать возникшую дилемму: и Испания привлекательна во всех отношениях, и ереванскую Оперу оставлять ему тоже не хотелось. Во всяком случае, когда я был в Ереване, Тигран Левонович никуда уезжать не собирался, а в сентябре 1995-го во время дней армянской культуры в Москве приехал сюда вместе с Ереванской оперой и в Большом театре показал отличный спектакль «Полиевкт» Гаэтано Доницетти. В основе этой оперы лежит трагедия французского поэта и драматурга XVII века Пьера Корнеля об армянском воине, принявшем христианство вопреки воле римского императора и пострадавшем за веру. Спектакль был создан по инициативе ныне покойного католикоса Вазгена Первого и Гоар Гаспарян. В Ереване он впервые был поставлен в июле 1993 года.
      В том году сезон в Национальной опере Армении открылся 18 апреля спектаклем на тему из армянской же истории. Это была опера «Аршак Второй» композитора из Константинополя Тиграна Чухаджяна, творившего в XIX веке. Его называли армянским Верди, что, наверное, справедливо, ибо весь образный строй этой оперы от музыки, арий, хоров, балетных номеров до декораций и костюмов ставит ее в один ряд с «Аидой», «Набукко» и «Аттилой». Рассказанная оперой история тридцатилетнего царствования Аршака Второго, злодея, кончившего самоубийством, записана в армянской летописи кровавыми буквами. Из-за таких вот правителей народ Армении не раз подвергался угрозе полного исчезновения. И отводила эту угрозу лишь неистребимая воля армян к национальному единению и самоутверждению. Армянская публика слышит именно эти мотивы в «Аршаке Втором». В одном из спектаклей участвовали две сверхзвезды, приехавшие из-за рубежа. Это всемирно известный тенор Мариинки Гегам Григорян, которому аплодировала публика нью-йоркской «Метрополитен-оперы», лондонского «Ковент Гардена», миланской «Ла Скалы», генуэзского «Карло Феличе», парижской «Опера де Бастий», венской «Штаатсопера» и многих-многих других. В роли Аршака выступил Барсег Туманян, драматический баритон необыкновенной силы и красоты, свободно поющий басовые партии. Он тоже в основном гастролирует по европейским оперным сценам. Его любимые арии – Мефистофель в «Фаусте», Борис Годунов, Отелло. И петь ему приходилось с такими китами, как Пласидо Доминго и Лучано Паваротти. С Барсегом и Гегамом я познакомился после спектакля, когда его участники собрались в Зеркальном зале отметить это событие. Компания была замечательная: Тигран Левонян и Гоар Гаспарян, Барсег Туманян и его красавица жена Рузанна, филолог, как и ее отец, профессор Владимир Маркович Григорян, председатель Общества Армения-Россия, он тоже был тут, Гегам Григорян и его новая жена, русская блондиночка Валерия и сынишка от первой, литовской, жены. Во времена оны Гегаму «попало» от советской власти за «несанкционированное сотрудничество»… с итальянской оперой, его исключили из комсомола, удалили из Ереванской оперы, и он спасался в Вильнюсском оперном театре под крылышком Виргилиуса Норейки, там и женился в первый раз. В Питере у него сложилась новая семья, но со старой он связь не теряет, о сыне заботится. Среди гостей была солистка Ереванской оперы, обаятельная Асмик Ацагорцян, исполнявшая в «Аршаке» главную женскую партию. Были другие певцы и певицы, музыканты, известная нам Гаяне Барсегян и мы с китайским послом.
      Все тосты произносились по-русски, а о приватных беседах и говорить нечего. И мне показалось, что армянским артистам это доставляет удовольствие, тем более, что все они владеют русским лучше многих русских. Ну а суть разговоров сводилась, конечно, к театру, музыке, вокальному искусству и ставшим большой проблемой связям между художественной интеллигенцией Еревана и Москвы. Мировые величины оперного искусства не в счет, у них свои возможности.
      Большое впечатление произвела на меня другая национальная опера – «Ануш» Армена Тиграняна по одноименной поэме Ованеса Туманяна. Ее возобновили в июне 1993 года. Оркестром руководил старейший дирижер Оган Дурян, который предложил слушателям оперу без купюр, как это давно уже делает Рикардо Мути в миланской «Ла Скале». В поэме и опере рассказывается трогательная история о несчастной любви деревенской девушки, утопившейся с горя в реке Дебед, что течет мимо Дсеха, родного села Туманяна. Там и сейчас показывают это место. Правда, я видел речку сильно обмелевшей и сомневался, как можно в ней утонуть, но, наверное я не учитывал весеннего паводка, когда она наполняется сбегающими с гор ручьями.
      Оган Дурян – очень любопытный старик. Он на родину возвращался трижды. В 1957 году – по приглашению католикоса в составе французской делегации на фестиваль- молодежи. Второй раз его уговорил композитор Эдвард Михайлович Мирзоян. Но из Союза за рубеж его не выпускали, а он к такому не привык, объявил голодовку и сдал документы в ОВИР, почти одновременно с Ростроповичем. Поднялся шум, и Дуряна тоже выпустили. Он стал гражданином Австрии, потом переехал во Францию. Сына из Союза вызволял с помощью Жискар д’Эстэна. Дуряном стал из Хачатуряна, чтоб не путали с другими Хачатурянами. Третий приезд произошел по приглашению на гастроли в 1991 году. Он поселился в «Раздане», где мы с ним впервые и встретились. В ереванской Опере Оган Дурян поставил и продирижировал «Ануш», а потом «Полиевкта». В октябре 1993 года на сцене Оперы публика увидела балет «Отелло» на музыку Лориса Чкнаворяна в постановке Вилена Галстяна. Дирижировал Оган Дурян. Он уже еле ходил, но за дирижерским пультом молодел лет на тридцать. Как водится, темперамент дирижера столкнулся с темпераментом худрука, Дурян и Левонян поссорились, начался затяжной театральный скандал, в который втянулись даже некоторые члены дипкорпуса. Меня тоже агитировали занять сторону… Не важно – чью. Я сказал, что в делах музыкальных арбитром быть никак не могу, это выходит слишком далеко за пределы моей не только компетенции, но и компетентности. Бог им судья, и ссориться ни с одним из маэстро мне совершенно ни к чему, ибо к обоим я питаю уважение как зритель и слушатель, как почитатель их талантов. Миротворческие усилия министерства культуры потерпели крах. Свое 60-летие Национальная опера отметила 7 ноября 1993 года большой праздничной композицией «Любовь моя – опера», подготовленной без участия Огана Дуряна и в новый сезон 1994 года вступила тоже без него.
      Печально? Конечно. Но это не единственный печальный факт из жизни ереванской Оперы, которая не в состоянии выпускать больше двух-трех новых спектаклей в год и показывает их очень редко. Теряет она и своих артистов. Талантливая молодежь едет искать счастья за тридевять земель. Да и не все опытные артисты находят себе применение на сцене своего театра. Я уже говорил о Степане Давтяне. Он пытается выступать с концертами, и у него есть своя любящая его публика. Но в Опере он выполнял какие-то административные функции. Баритон Артур Мугалян открыл респектабельный ресторан «Дзорагюх» на высоком берегу Раздана, по соседству с музеем Параджанова, завел отличный оркестр и прекрасных поваров, вежливых официантов и незаменимых вышибал. Он очень красиво принимает гостей. Первый раз мы к нему попали по приглашению французского посла Франс де Артинг и ее мужа Димитрия. Потом мы там бывали в гостях у писателей и артистов, встречались с карабахскими политиками и нашими военными, сами угощали дипкорпус и устроили даже свадьбу одного нашего дипломата. С самим Артуром общались по-дружески и на дипломатических приемах, и в театре, и, естественно, у него в «Дзорагюхе». Артур все мечтал спеть Яго в «Отелло», но Опера поставила балет, и мечта Артура не сбылась, по крайней мере, в то время, когда я жил и работал в Ереване. Но у него получалось другое: он помогал своим собратьям-певцам, что тоже немаловажно в наши трудные времена.
 

 
      Театр в Армении оказался в очень сложном положении. Языковой барьер не позволил мне толком познакомиться с национальным театром и его подвижниками. Исключением были нечастые контакты с незабвенной памяти Фрунзиком Мкртчяном. Другой крупный актер, с которым я время от времени общался, – Хорен Абрамян, руководивший театром имени Сундукяна. Он приходил ко мне в посольство, мы встречались в других местах, он позвал меня на премьерный спектакль к себе в театр – «Как трудно умереть». Главную роль в нем блестяще сыграла его жена Гоар Галстян. Понимать происходящее на сцене мне помогала приятельница этой артистической четы Маргарита Викторовна Яхонтова. Спектакль мне понравился – в отличие от некоторых критиков из официозной прессы. Но грустно видеть полупустой зал. Потом мы пошли к Хорену домой, где за дружеской беседой о делах и проблемах, армянских и российских, провели целый вечер.
      Из театра Сундукяна был Фрунзик Мкртчян – до создания собственного театра. Из того же театра несколько лет назад вышел другой крупный актер – Сос Саркисян, с которым я познакомился в доме у поэта Размика Давояна, а потом побывал и у него самого в гостях. Сос Саркисян стал политическим деятелем, активным членом партии Дашнакцутюн, кандидатом в президенты в 1991 году. Он оставался замечательным актером, в чем можно было воочию убедиться, посмотрев пятисерийный фильм «Где ты был, человек божий?» режиссера Арнольда Агабабова, того самого, что написал без малого тридцать лет назад сценарий нашумевшей картины «Здравствуй, это – я!» Свой новый фильм Агабабов начал снимать для телекомпании «Останкино» еще в 1988 году. В марте 1993-го его показали заказчикам, и они страшно удивились, что армянским кинематографистам удалось довести дело до успешного конца. Удивились и приняли ленту для показа. А вот появилась ли она на всероссийском экране, я уже не знаю, сам не видел. Фильм отличный. Чем-то напоминает неторопливое повествование о сельской жизни Гранта Матевосяна, одного из крупнейших современных писателей Армении. Сос Саркисян в фильме Агабабова просто великолепен. Но нет работы и этому великому артисту, и он, по примеру Мгера-Фрунзика Мкртчяна, попытался тоже создать свой театр «Амазгаин», то есть «Общенациональный».
      Слышал я в Ереване и о других театрах, работать они могли, как и Опера, только летом. Попытки делать что-то для зрителя зимой – это уже из области героизма, на который способны были редкие артисты.
      И среди них пальму первенства я бы отдал Александру Самсоновичу Григоряну, Народному артисту Армении, художественному руководителю Русского драматического театра имени Станиславского, славного традициями, любимого публикой, не только русской, но и армянской, но оказавшегося в крайне тяжелом положении. Причины? Отсутствие денег. В здании театра свыше двадцати лет не было серьезного ремонта. Блокада лишила его света и тепла. Зимой в нем стало невозможно работать. В советские времена театру досаждали «национал-социалисты», как очень точно определил местных чиновников Александр Самсонович. Это они не дали построить новое здание для театра Станиславского даже на выделенные Москвой деньги. В 1991-92 годах их место заняли националисты из дерьмократов. Они затеяли в Армении антирусскую кампанию, накал которой удалось сбить лишь к 1993 году. Эти «умники» мучили театр не только телефонными угрозами. Григоряну приходилось выдворять и вооруженных кретинов. Слава Богу, от этой публики русский театр отстоять удалось. Министерство культуры перестало обходить его вниманием и даже способствовало выделению кое-каких средств – на приобретение электродвижка, на открытие учебной студии. Но пока суд да дело, многие актеры подались на заработки кто в Россию, кто в Америку. Уезжали, конечно, и раньше. Так, в 1966 году после успеха фильма «Здравствуй, это – я!» театр покинул проработавший в нем несколько сезонов Армен Джигарханян, ставший звездой первой величины советского кино. С Сашей Григоряном он успел пообщаться на сцене театра Станиславского всего один год. Уезжали и другие актеры и актрисы, сумевшие устроиться в московских и питерских театральных труппах. Григорян говорит о них с теплотой, и они не забывают свою жизнь в Армении. Но раньше это была, можно сказать, нормальная миграция актеров. Причем в обе стороны. Сам Григорян приехал в Ереван в 1965 году из Смоленского драмтеатра. А вот в последние годы отъезд актеров связан не столько с творческой эволюцией, сколько с тяготами жизни. Александр Самсонович с горечью признавал, что часть актеров театр потерял, оказавшись не в состоянии создать им нормальные условия для жизни и работы. Собственно, это – общая беда всей армянской интеллигенции. Тем не менее театр продолжал жить. Я застал его не в самые лучшие времена и мог лично убедиться в стойкости, мужестве и верности своему искусству Саши Григоряна и небольшой группы его верных товарищей – актеров и актрис.
      В конце декабря 1992 года, в Рождественский сочельник по европейскому календарю, в Русском театре шел спектакль по французской веселой пьесочке, позволявшей людям в замерзшем Ереване хоть на пару часов отвлечься от тяжелой жизни и приподнять себе настроение перед Новым годом. В театре – жуткая холодрыга, зрители – в шубах, актеры – в легких костюмах, как положено по сюжету, изо рта пар идет, а играют как ни в чем не бывало. И вдруг, за несколько минут до финала, погас свет. Что делать? Сотрудники нашего посольства, сидевшие недалеко от сцены, вытащили карманные фонарики: в городе – кромешная тьма, вот и приходилось заниматься самоосвещением улиц, научились у местных жителей. Вынули свои фонарики и другие зрители. Их лучиками, как могли, осветили сцену. А музыкальный фон спектакля под занавес сам худрук изобразил голосом. Бурные аплодисменты были наградой актерам. Радовались своей находчивости и сами зрители.
      После этого я старался не пропускать спектаклей театра, который показал еще несколько французских пьес, набоковское «Изобретение Вальса», «Дранх нах Остен» Марии Арбатовой. Александр Самсонович мечтал о чеховских постановках, но сил у театра не хватало. С самим Сашей мы общались, естественно, и за пределами театра – у него дома, в посольстве, у наших военных. А перед моим отъездом, на прощальном приеме, Русский драматический устроил сюрприз, выступив с музыкально-поэтической композицией в честь посла России. Вот такие отношения были у меня с этим театром.
      С жизнью театра связана деятельность Рафаэля Акопджаняна, драматурга, президента Армянского фонда К. Станиславского и Е. Вахтангова. Созданный в 1992 году, этот фонд учредил свою премию для вахтанговского конкурса «Хрустальная Турандот» – изящный букетик хрустальных роз и наметил открытие Академии Вахтангова в Ереване, в которой преподавали бы мастера сцены. Он организовал довольно регулярную публикацию в главной республиканской газете целой полосы «Театральная ложа», посвященной театральной жизни в других странах мира и в самой Армении. Фонд занимался и благотворительностью: помог Степанакертскому театру, Ереванской консерватории. Сотрудники Фонда организовали концерт и ряд публикаций в армянской печати по случаю 110-летия со дня рождения Евгения Вахтангова.
      Сама штаб-квартира Фонда на проспекте Маршала Баграмяна – это небольшой театральный музей и место встреч друзей Рафаэля, среди которых я назвал бы в первую очередь поэта Геворга Эмина, прозаика Перча Зейтунянца и режиссера Александра Григоряна. Называю тех, с кем сам встречался у Акопджаняна.
      Рафаэль Акопджанян один из первых заметил начало процесса театрального возрождения в Армении, связав этот процесс с именами Фрунзика Мкртчяна, Хорена Абрамяна, Coca Саркисяна, Александра Григоряна и с молодыми театрами, ставящими спектакли по Уильяму Сарояну, Альберу Камю, Марине Цветаевой, Людмиле Петрушевской… Он – не просто оптимист. Он – реалист. Он – творчески мыслящий человек. Общаться с ним, прямо скажу, было очень интересно и расставаться очень жалко.
      Фонд Рафаэля существовал параллельно Союзу театральных деятелей, нисколько не дублировал его, ибо, во-первых, не был профессиональной ассоциацией, а, во-вторых, посвятил себя исключительно творческим задачам, в то время как СТД вынужден сосредоточить все свое внимание оказанию материальной помощи нуждающимся артистам.
      На эти же цели должны были пойти и деньги, полученные за принадлежавшее СТД здание с рестораном на улице Григора Просветителя, неподалеку от мэрии, переданное французскому посольству, которое обязалось заплатить за него что-то около двухсот миллионов рублей. Переговоры шли долго, обе стороны торговались, театральные деятели сначала возмущались бесцеремонностью своего правительства, покусившегося на их святая святых ради армяно-французской дружбы, но потом, получив офис на проспекте Месропа Маштоца, а главное – денежную компенсацию, сменили гнев на милость и, мне кажется, я даже присутствовал на торжественном акте обмывания предстоявшего заключения сделки все в том же ресторане «Дзорагюх» целой компанией во главе с Хореном Абрамяном при участии мужа французского посла, русского дворянина Димитрия де Артинг. Было это в феврале 1993 года. У нас еще своего здания даже в проекте не было. Поэтому мы немного завидовали французам, не говоря уже об американцах, поселившихся в бывшем ЦК Комсомола. Нам тогда предлагали то Дом ученых, то Дом архитектора, то Дом кино, на что я упрямо не соглашался, считая неприличным посягать на владения творческих союзов. Окончательный вариант, о котором я уже писал, никого не обидел и устраивал нас на все сто. Пример тяжбы между французами и СТД тоже был все время у меня перед глазами и послужил хорошим предостережением.
      Именно тогда в ресторане Хорен Абрамян как председатель СТД сказал Димитрию: «Теперь уже скоро вы получите здание на улице Григора Лусаворича (Просветителя)». Обрадовавшись такой перспективе, Дима возлюбил Армению и начал было критиковать Россию за то, что она плохо помогает своему верному закавказскому союзнику. И хотя он в принципе был прав, пришлось российскому послу давать вежливый отпор французу. Аудитория, готовая хоть сейчас проголосовать за вхождение Армении в Российскую Федерацию, поддержала, естественно, меня, и Диме пришлось отступить. Но наши с ним отношения эта маленькая перепалка не испортила, скорее наоборот – укрепила. Мы часто встречались и расстались друзьями. Он даже дал мне свой парижский адрес и телефон.
      В тот вечер в «Дзорагюхе» я познакомился с Сергеем Хореновичем Исраэляном, председателем Союза кинематографистов. С ним у меня сразу же возникло взаимопонимание. Мы очень симпатизировали друг другу. Сергей Исраэлян – личность в кино хорошо известная. Начинал он как кинооператор. И лучшие свои фильмы, вошедшие в золотой фонд армянского кино, снял в тандеме с выдающимся режиссером Генрихом Мальяном. Это «Треугольник», «Наапет», «Пощечина». Все – о людях, о жизни, о нравственных проблемах. Сам он признавал, что и кинорежиссером стал с помощью Генриха Мальяна, который умер в 1988 году после Сумгаита.
      Сергей Хоренович пригласил меня в Дом кино на встречу с кинематографистами. Она состоялась 27 апреля 1993 года в круглом конференц-зале. Вопросов мне задали множество, самых разных, в основном о жизни в России, о будущем наших связей, о судьбах людей и кинематографа. На память мне подарили картину с изображением русского села Семеновка на перевале от Севана к Дилижану. Не единожды потом мы проезжали мимо этого села и даже покупали у местных крестьян какие-то чудные древесные грибы, мокнувшие в ведерках. Грибы оказались вкусными. А вот русских казаков в Семеновке давно уже нет, поуезжали.
      После моего выступления перед тепло принимавшими меня кинематографистами нас с женой повели в ресторацию Дома кино, а по пути предложили расписаться на «Стене памяти» рядом с автографом маршала Баграмяна. Напротив меня за столом оказался Фрунзик Довлатян, прославившийся в 60-е годы на весь Союз картиной «Здравствуй, это – я!» с Арменом Джигарханяном, Маргаритой Тереховой и Роланом Быковым. Он же снимал «Карьеру Димы Горина», «Утренние поезда», сделал немало и на «Арменфильме». Стали вспоминать прошлое и оказалось, что он был на той встрече с историком кино Жоржем Садулем и кинорежиссером, автором «Милого друга» Луи Дакеном с будущими советскими кинематографистами во ВГИК-е осенью 1955 года, которую переводили мы с моим институтским товарищем Имантом Лещинским. Был и неплохо помнит перипетии этой встречи, которые у меня давно уже испарились из головы. Мир тесен!
      О моем знакомстве с деятелями кино написала местная пресса, а издававшийся еще тогда ежемесячник «Кино» опубликовал большое интервью со мной.
      Но чаще всего мы общались с Сергеем Хореновичем Исраэляном, который видел в нашем посольстве последнюю надежду на восстановление связей с Москвой.
      «Сегодняшняя Армения – это шлюпка без руля и без ветрил, выброшенная в океан-море, – жаловался Исраэлян. – К какому берегу она пристанет? Когда пристанет? И пристанет ли? Я хотел бы, чтобы она пристала к берегам, откуда видна Россия, от которой мы в один момент по глупости чуть было не отвернулись…» Он не скрывал, что без былой помощи Москвы армянский кинематограф захирел, ибо собственное правительство открестилось от нужд творческих союзов. На фильмы денег нет. С выплатой пенсий выручает все та же Москва в лице Конфедерации союзов кинематографистов бывших республик СССР. Все, кто могут, уезжают в другие страны. Сам Сергей никуда уезжать не хотел, но уж если припрет, – говорил он мне, – то поеду только в Россию.
      В Ереване очень радовались тому, что в парижском Центре Помпиду летом 1993 года состоялся фестиваль армянского кино, включая то, что делалось за пределами Армении. Но из самой Армении привезли фильмы старые, потому что после 1992 года и «Арменфильм», и новорожденные частные кинофирмы произвели ничтожно малое количество лент. Тем не менее, некоторые из новых фильмов получили международное признание. Это прежде всего «Глас вопиющий» Вигена Чалдраняна. Он получил четыре «Золотых орла» на первом Международном кинофестивале стран Причерноморья в Тбилиси в сентябре 1993 года и золотой приз за режиссуру на кинофестивале в Хьюстоне (США) в апреле 1994 года. Фильм серьезный, глубокий, проникнутый любовью к родине и проповедующий общечеловеческие нравственные ценности. Другая картина – документальная, о последних днях Сергея Параджанова. Она так и называется – «Параджанов. Последняя весна.» Создана частной студией Михаила Вартанова. Удостоена нашей, российской «Ники» за 1993 год. Это, конечно, важное свидетельство об ушедшем мастере, но смотреть, как он умирал, очень тягостно. Во всяком случае, так показалось мне и моей жене, да и некоторым другим зрителям тоже.
      Я уже говорил о многосерийном «Где ты был, человек божий?» Эта очень хорошая работа – режиссерская, операторская, актерская – достойна показа на самом широком экране. Но Москва-заказчица отнеслась к ней, по-моему, не по-хозяйски, опасаясь, видимо, не той реакции со стороны представителей Азербайджана, хотя в фильме нет никакой политики.
      Нет ее и в многосерийном «Матенадаране» российского писателя и кинодраматурга Кима Бакши – о культурной истории и культурных ценностях. Но поскольку речь в нем об Армении, его хотя и начали демонстрировать в Москве в 1992 году, но старались делать это как можно дискретнее. «Спохватились после первого показа, – рассказывал Ким Бакши. – Поняли, что не ко времени, да уже было поздно. Однако от рекламы воздерживались, регулярно снимали анонсы, которые я старательно готовил перед показом каждой ленты».
      Непростая судьба сложилась и у трех фильмов о карабахской трагедии, снятых болгарской тележурналисткой Цветаной Паскалевой. Эта молодая, очень красивая – и внешне, и внутренне – и очень храбрая женщина сменила профессию театрального режиссера на телерепортерскую работу, чтобы помочь справедливой борьбе народа Арцаха против азеро-турецкого ига, как очень точно выразился мой друг Зорий Балаян, много писавший о подвиге Цветаны, или Рипсиме – это имя она приняла при крещении. Кстати, оно не только армянское, Святую Рипсимию чтит и Русская Православная Церковь. Работам Цветаны мог бы позавидовать сам Роман Кармен. Они били в точку по гнусностям «малой империи», в которую превратился бывший советский Азербайджан, зажавший в клещи пантюркизма своих граждан из числа коренных жителей Кавказа. И бакинские «ханы» трижды приговаривали Цветану к смертной казни, непонятно только, по какому праву. Во всяком случае такие угрозы раздавались в ее адрес и при коммунистах, и при Эльчибее. А в Москве, чтобы протолкнуть свой первый фильм об азерском вандализме и варварстве в армянском селе Геташен, уничтоженном в ходе операции «Кольцо» в 1991 году, Цветане пришлось долго уговаривать демократа Олега Попцова, прибегая и к неформальным выражениям, прежде чем он осмелился показать фильм по каналу Российской телекомпании, да и то ночью. Но даже такой, поздний показ спас жизнь томившемуся в азерском застенке армянскому тележурналисту Вартану Оганесяну. В последующем она сняла несколько фильмов о Карабахе, удостоенных международных премий, вела популярную передачу «Дорогие мои, живые и мертвые» на армянском ТВ, но чем-то не устроила власти и была удалена оттуда. Это случилось еще при Левоне Тер-Петросяне.
      Сергей Хоренович Исраэлян приводил в пример Цветану Паскалеву своим армянским коллегам-кинематографистам, однако, и среди них я знал таких, которые работали в опасных и тяжелых условиях, с трудом, но пробиваясь и на российский телеэкран, в том числе из окопов Арцаха.
      Я познакомился с Цветаной в Доме кино после презентации ее третьего фильма «Дорогие мои живые и мертвые» в июле 1993 года и, естественно, зазвал к себе в гости. Через пару дней ее первый фильм об операции «Кольцо» показало армянское телевидение. Приятно удивило меня в тот день и российское телевидение, выпустив на экран, да еще в хорошее время, прекрасный фильм Андрея Битова «Уроки Армении», сделанный на материале его очерков с таким же названием, но с очень важными документальными дополнениями. Художественно и с большим сочувствием к армянскому народу Андрей Битов рассказал о тяготах блокадного существования Армении в соседстве с Турцией, которая до сих пор не осудила геноцид армян 1915 года. В Армении все, у кого в тот момент был свет или работал собственный движок, затаив дыхание смотрели этот фильм, воспринимая его как свидетельство того, что в России не перевелись еще люди, способные сострадать другому народу.
 

 
      Путевые очерки Андрея Битова «Уроки Армении», послужившие основой для фильма, я читал до того. Читал и не в первый раз удивлялся тому огромному интересу, который вызывала Армения у российских литераторов, так или иначе прикоснувшихся к ее культуре.
      Путешествуя в Эрзерум, Александр Сергеевич Пушкин проехал через северную часть Армении. По пути повстречался с прахом Александра Сергеевича Грибоедова на горном перевале недалеко от нынешнего города Ванадзор, который в пушкинские времена назывался Караклисом, а в советские Кироваканом. Об этой встрече Пушкин рассказал своим читателям. Грибоедова помнят и чтут в Армении. «Горе от ума» впервые поставили русские офицеры в Ереване в 1827 году, причем в присутствии автора. Здание, где это происходило, мне показал на старинной гравюре Шаген Хачатрян. Грибоедов способствовал возвращению на землю предков многих армянских семей из Персии. Поэтому сложилась легенда, что он якобы был послом в Армении, хотя это было просто невозможно, ибо Восточная Армения входила тогда в состав Российской империи и принимать иностранные дипломатические миссии не могла. Однако это историческое уточнение дела не меняет. Грибоедов в глазах армян – добрый посланец России. И поэтому, когда плотник дядя Георгий, работавший на дачах в Конде, говорил про меня «наш второй Грибоедов», для меня это звучало как высшая похвала. Я не преминул забраться на перевал, чтобы почтить память Грибоедова у придорожного камня с барельефом, рисующим встречу Пушкина с гробом автора «Горя от ума».
      Я поддерживал любые инициативы, направленные на то, чтобы армяне могли участвовать достойным образом в мероприятиях к 200-летию Грибоедова, в том числе в тех, что намечались на январь 1995 года в Москве. Предложения армянской общественности я доводил до сведения министерств культуры и иностранных дел России, а о том, что делается в Москве информировал соответствующие министерства Армении, а также АОКС, ЕрГУ, Союз писателей, Фонд Станиславского и Вахтангова, Союз театральных деятелей Армении, культурный центр «Гармония» и организацию русской общины «Россия».
      В те же пушкинско-грибоедовские времена русский историк, писатель, редактор журнала «Русский вестник» Сергей Николаевич Глинка (1775-1847), среди многих прочих своих трудов опубликовал в 1832 году фундаментальное «Обозрение истории армянского народа от начала бытия его до возрождения области армянской в Российской империи», а печатался этот труд в Москве, в типографии Лазаревых при основанном ими же Институте восточных языков. Эта книга стала источником интересных фактов из истории Армении не только для современников. Нынешним историкам тоже не грех заглядывать в нее. Она очень помогает, когда надо отшелушить мусор выдумок советских историков, переписывавших историю Закавказья по трафарету партийных решений и указаний. Жаль только нет Глинки для прояснения событий века ХХ-го, ибо советская «история Армении» писалась так, что даже карабахская трагедия оказалась в ней либо проигнорированной, либо изложенной в радужных тонах ленинско-сталинской «дружбы народов», которая почему-то оказалась на руку пантюркистам. Наверное, поэтому нет в ней ни слова и об отуречивании Нахичевана «коммунистами» из социалистического Азербайджана.
      Глинка помогал русской интеллигенции проникать в историю армянского народа. Открывая ее, открывали с помощью армянских переводчиков богатейшую литературу и прежде всего поэзию. И начинали сами переводить на русский язык.
      Приехав в июне 1992 года в Ереван, я получил в подарок от русистов ЕрГУ изданную Брюсовым в 1916 году антологию армянской поэзии в факсимильном переиздании 1987 года и обнаружил в ней неведомые мне дотоле айрены Наапета Кучака, армянского Омара Хайама, жившего вроде бы как в XVI веке. Мне захотелось прочесть все «Сто один айрен», и мы с женой нашли эту замечательную книжечку Кучака в переводах Наума Гребнева, Веры Звягинцевой, Федора Сологуба и других русских поэтов в одном из книжных магазинов Еревана.
      Белогрудой красоте
      платье синее идет,
      Пуговицы расстегнет -
      юношу сума сведет.
      Пусть красильщик ни один
      синей краски не найдет,
      Чтоб ей в синем не ходить,
      не сводить сума народ.
      В Брюсовской антологии есть и песни Саят-Новы. Там же есть и такие образцы творений Ованеса Туманяна, как поэма «Ануш», ставшая оперой, и философская сказка «Капля меда». И много-много прекрасных стихов других армянских поэтов в переводах Валерия Брюсова, Вячеслава Иванова, Ивана Бунина, Константина Бальмонта, Андрея Белого, Владислава Ходасевича.
      В более поздние времена Аветика Исаакяна, Ваана Теряна, Егише Чаренца, Геворга Эмина, Сильву Капутикян переводили на русский Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Вера Звягинцева, Мария Петровых, Борис Слуцкий, Михаил Дудин, Давид Самойлов, Юрий Левитанский, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Владимир Солоухин.
      Традицию русско-армянских поэтических связей очень оригинально поддерживает ереванская русистка, доктор филологии Наталья Гончар-Ханджян. Она создала книжный триптих и издала его в Ереване. В 1985 году – сборник Андрея Белого, в 1989 году – Осипа Мандельштама, и в 1994-ом к ним добавился «Дом поэта» Максимилиана Волошина. Все трое своим творчеством были связаны с Арменией. Анна Ахматова тоже. Ее книга «Стихотворения, переводы» появилась на свет в Ереване в 1989 году под творческим руководством поэтессы Маро Маркарян.
      Брюсовские традиции свято чтут в Институте русского и иностранных языков имени В.Брюсова, где я побывал в апреле 1993 года. Мне показали там музей-кабинет писателя, до недавнего времени издававший Брюсовские сборники. Иветга Мкртычевна Аракелян, ректор Института, провела меня по всем, русским кафедрам – их шесть, плюс две немецкие и одна французская. Я выступил перед членами ученого совета, собравшегося в расширенном составе, отвечал на вопросы, а главное – слушал то, что рассказывали профессора о своей работе и проблемах.
      Институт чуть было не разогнали под давлением идиотов из числа воинствующих националистов, но Иветга устроила встречу министра вузов с преподавателями, и они убедили его, что Брюсовский институт независимой Армении тоже нужен. Ректор брюсовцев стал членом коллегии Минвуза наряду с ректором ЕрГУ, и к проблемам русистов начали вроде бы снова прислушиваться, но за сохранение и восстановление позиций русского языка и литературы в высшей школе, как и в школе средней, еще предстояло бороться. И от посольства России ждали помощи и хотя бы моральной поддержки.
      Кое-что я пытался делать, общаясь с русистами-брюсовцами и преподавателями факультета русской филологии ЕрГУ, кафедр русского языка Мединститута и частного университета имени лингвиста Рачья Ачаряна, участвуя в утренниках на русском языке в школах имени Пушкина и Сахарова, в церемонии по случаю восстановления бюста А.П.Чехова у школы его имени. Я поддержал идею учреждения Русского университета, с которой выступило перед правительством Армении общество соотечественников «Россия». На конференции «Место русской культуры в системе образования Армении», организованной в Доме журналистов Правлением Общества Армения-Россия и Международным центром русской культуры «Гармония», я обсуждал с ее участниками проблемы, порожденные Законом о языке от 30 марта 1993 года, который нанес существенный урон преподаванию русского языка в армянской школе и тем самым фактически закрыл перед армянскими юношами и девушками двери в вузы России. О проблемах русского языка, русской школы, русского театра в Армении говорил я и публично – в интервью армянскому радио, которое стало в условиях кризиса печати из-за безденежья и нерегулярности телевизионного вещания из-за перебоев с электричеством главным источником информации для подавляющего большинства населения. Говорил я об этом и с высшими чинами министерства просвещения, а при случае и с премьер-министром, и с президентом. Вежливо, но настойчиво выступал я адвокатом русской школы в Армении как важного национального достояния армянского народа.
      Большую моральную поддержку в этом деле и вообще во всем, что касается сохранения очагов русской культуры, я неизменно получал от армянских писателей.
      Так случилось, что начало и завершение моей миссии в Армении оказалось связанным с именем известной поэтессы Сильвы Капутикян. А известной она была сборниками лирических стихов, регулярно выходившими в Москве и Ереване, поэтическими подборками в «Литгазете» и «Дружбе народов». В 1988 году она положила весь свой авторитет на чашу весов в пользу Нагорного Карабаха, и остро полемизировала с Горбачевым, потом отошла, было, от политики, но с обретением Арменией независимости, совпавшим с азеро-турецкой блокадой и вытекавшими из этих двух обстоятельств печальными последствиями для основной массы народа, Сильва присоединилась к отколовшейся от компартии группе ее членов, образовавшей Демократическую партию Армении, которая стала одной из партий оппозиции. Поэтесса заявила тогдашнему руководству Армении, что следует признать свои ошибки и цивилизованно уйти. К ней, как и можно было ожидать, не прислушались, но зуб на нее затаили. Во всяком случае, она, как и многие другие видные деятели культуры, выпала из поля зрения правительства, не пожелавшего или не сумевшего установить деловой контакт с творческой интеллигенцией. Даже свой юбилей Сильва Капутикян отмечала в Москве, а в Ереване никто не позаботился, чтобы воздать долженствующие почести крупнейшей поэтессе Армении.
      Познакомился я с Сильвой в июне 1992 года, когда прилетал в Ереван на вручение верительных грамот. Тогда она подарила мне книгу своих стихов с любопытным автографом: «Уважаемому Владимиру Петровичу Ступишину, первому послу России в новой Армении, надеясь, что он восстановит традиции искренней любви и привязанности к России старой Армении». Этому наказу я следовал неизменно, в меру моих сил и возможностей. Вскоре Сильва Капутикян уехала в Москву и тяжелую зиму 1992-93 года провела в Переделкине, в Доме творчества, где работала над автобиографической книгой. Летом я снова увидел ее в Ереване, и мы регулярно встречались на вернисажах, театральных премьерах, научных симпозиумах, дипломатических приемах. А в канун моего отъезда мы с Сильвой Барунаковной по воле судьбы оказались вместе в ложе Филармонии. Лорис Чкнаворян открывал.новый сезон концертом, который посвятил 75-летию великой армянской поэтессы.
      Незабываемы встречи с крупнейшим поэтом Армении и Советского Союза Геворгом Эмином, которому в год моего отъезда из Армении исполнилось 75 лет. Он пришел ко мне с сыном Арташесом, работавшим в посольстве Канады, чей офис размещался рядом с нами, в гостинице «Раздан». Это было в конце ноября 1992 года. Мы только-только начали обживаться. Геворг Эмин подарил мне тогда «Семь песен об Армении», совершенно правильно предполагая, что его поэтическая проза поможет мне, полному неофиту в армяноведении, приобщиться к азбучным истинам, из которых складывается образ Армении, близкий к оригиналу. Подарил он и поэтические сборники.
      Беседа наша сразу же вошла в русло блокадных дел и подлостей эльчибеевского Азербайджана, под давлением которого и грузины перекрыли тогда газ, уже и без того поступавший в Армению с перебоями. И турки перехватывали гуманитарную помощь, не пропуская ее в Армению. Именно такая судьба постигла грузы из Северной Италии, о чем мне жаловались итальянцы, хотя жаловаться-то надо было на союзника Италии по НАТО. Говорили о предпочтении, которое Западная Европа отдает своим связям с Баку, где забрезжила перспектива нефтяных прибылей. Геворг Эмин недавно побывал в Барселоне и говорил там собратьям по перу, что баронесса Тэтчер пропахла бакинской нефтью. Наверное, именно поэтому британцы не торопились открывать свое посольство в Ереване.
      Геворг Эмин и его супруга Арма пригласили нас с Ноной в гости. Живут они вместе с семьей Арташеса в большой – по советским меркам – квартире в Доме композиторов, от нас до них рукой подать. Отапливается квартира дровами. По особым случаям разжигается камин. Это было сделано и в связи с нашим приходом. Ну а обычное средство обогрева – «буржуйка», как в большинстве ереванских домов. Нас угощали чаем с необыкновенной армянской халвой, не очень сладкой, но нежной, тающей во рту и способной долго храниться… в заплечном мешке беженца и спасать его от голода на протяжении всего пути в чужие страны. Таково же, собственно говоря, и предназначение армянского лаваша. Это – тонкая пшеничная лепешка, испеченная в жарком тондире, цилиндрической печи, зарытой в землю. Свежий лаваш очень хорошо идет с зеленью и яйцом – на Пасху. Но он и усохший хорош, когда его крошат в дымящийся хаш, бульон из коровьих ножек. А если в дальнюю дорогу надо собираться, то его именно сухим и кладут в узелок: размочить в любой момент можно, была бы вода, а еще лучше – вино. В этом своем качестве лаваш – явно родственник халвы, про которую нам рассказала Арма Эмин, потчуя чаем. И еще Эмины показали нам семейные альбомы, которым можно позавидовать. Благодаря этим альбомам внуки заглядывают в XIX век и знакомятся с прадедами – с отцом дедушки, виноградарем из Аштарака, и его мамой, пряхой Арусяк из Гохтана. Но в альбомах Эминов, по-моему, есть и предки постарше.
      Сам Геворг Эмин – не просто большой поэт. Он – хранитель исторической памяти своего народа и в семье, и в своей поэзии. Это великий человек, которого отличает удивительная верность себе, своему народу, своей родине, своему искусству. Это – человек сильный духом. В его творчестве воочию воплотилась связь времен. Через него проходит нравственный стержень, благодаря которому, несмотря на все невзгоды, страдания, унижения, гонения, предательства, избиения выжила и будет всегда жить великая культура армянского народа, нашего самого верного друга и союзника.
      Геворг Эмин как-то сказал: «Русскому народу не обязательно знать историю Армении – ему надо обратиться к своей истории, и тогда он встанет на защиту Армении, поскольку интересы наших государств всегда совпадали. А от позиции России в карабахском вопросе зависит все…» С Россией, особенно с нашей поэзией его связывало очень многое. Борис Пастернак был для него духовной опорой в 1946 году, когда подверглась нападкам книга Геворга Эмина «Норк». Илья Сельвинский и Константин Симонов редактировали его поэтические сборники на русском языке. Он помнит, как его защищали от недругов Илья Эренбург, Евгений Евтушенко, Арсений Тарковский и Михаил Светлов. И относит к своим русским друзьям, кроме них, Вениамина Каверина, Леонида Мартынова, Давида Самойлова, Веру Звягинцеву, Марию Петровых, Булата Окуджаву, Михаила Дудина. Многие из них переводили его стихи на русский язык. Многих уже нет. И назвать их имена рядом с тем, кто их вспоминает с благодарностью, сам Бог велел.
      Я уже писал о Григоре Нарекаци, гении армянского Возрождения, предтече Данте, авторе «Книги скорбных песнопений», когда рассказывал о посещении мастерской художника Анатолия Папяна, создавшего большое полотно в память о нем. Чтобы представить себе значение этой книги для каждого просвещенного армянина, надо знать, что ее переписывали от руки из столетия в столетие, стремясь иметь в каждом доме. «Шедевр Нарекаци, – говорил С.С. Аверинцев, – это наиболее совершенное выражение в слове того духа, который вдохновлял старинных армянских зодчих, камнерезчиков, миниатюристов.» Это произведение, проникнутое высочайшей духовностью, способное служить нравственным каноном для всех обращающихся к Богу людей:
      И строки, полные моим страданьем,
      Пусть станут для кого-то назиданьем.
      Потому и можно с полной уверенностью вместе с Аверинцевым считать, что эту книгу, а у Нарекаци были и другие труды, «поэт написал для всех людей и на все времена.» Русский читатель познакомился с «Книгой скорбных песнопений» впервые в 1969 году в переводе Наума Гребнева. Армянские же литераторы знали ее всегда. Для них перекличка с Григором Нарекаци через толщу веков совершенно естественное явление. Это относится и к Геворгу Эмину. Обращаясь к своему великому предшественнику, он писал:
      Ты вопрошаешь: «Откуда
      кровь натекла,
      откуда столько слез,
      подлости, зла?»
      Мудрый монах, разумей:
      разрушенный храм
      тут же становится обиталищем
      скорпионов и змей.
      И от нас зависит, чтобы храм русско-армянского союза не стал обиталищем скорпионов и змей. А для этого русским все же неплохо бы знать если не историю Армении, то во всяком случае историю сотворчества поэтов и художников равнин России и гор Армении в сохранении и приумножении наших общих культурных ценностей.
      Геворг и Арма как-то сказали нам с Ноной: «Хорошо, что судьба свела нас, да жаль, что времена настали, мягко говоря, «переходные», не слишком благоприятные для общения. Но все равно – это жизнь, и надо радоваться каждому ее дню и каждой встрече с достойными людьми».
      Умению быть достойными людьми в любой, самой немыслимой обстановке, в зимнюю стужу с «буржуйками», с блокадными очередями за хлебом, без света и тепла, без необходимых лекарств и с пустыми полками книжных магазинов, без возможности общаться с читателями печатным словом и с собратьями по перу, оказавшимися за рубежом на расстояниях, которые вдруг стали непреодолимыми, умению быть достойными людьми в далеко не всегда достойном окружении мы учились там, в Ереване, у Геворга и Армы Эминов. И еще – умению любить:
      Все теперь серебряного цвета -
      От волос до наших годовщин.
      Никуда не деться от морщин…
      Все теперь серебряного цвета.
      В мире лишь одно не изменилось:
      Сердце милой, вечно молодое,
      Золотое сердце, золотое…
      В мире лишь оно не изменилось.
      Этим обращением Геворга к Арме я закончил свое выступление на торжественном вечере в ЦДЛ по случаю 75-летия поэта, состоявшемся 18 марта 1995 года, то есть несколько позже, чем надо бы, но главное – состоявшемся. И с каким участием! Юбиляра приветствовали Фазиль Искандер, Андрей Вознесенский, Юрий Левитанский, Тамара Жирмунская, Лев Озеров, Валентин Оскоцкий, Елена Николаевская и другие.
      А в своей родной Армении Геворг Эмин, как и Сильва Капутикян, пришелся не ко двору новой власти. Только он сам не соглашался с теми, кто говорил, что это он – в оппозиции:
      «Это абсурд. Не Геворг Эмин в оппозиции к властям, а власти в оппозиции к Геворгу Эмину, власти в оппозиции к интеллигенции.»
      Геворг с болью говорил, что в Ереване не печатаются его книги. У него их, готовых к изданию, в 1993 году было несколько: документальная книга о Егише Чаренце, великом поэте, жертве сталинских репрессий, сборник стихов, публицистика, сонеты Шекспира и поэма «Монолог Сиаманто», еще об одном известном армянском поэте.
      Геворга больше с нами нет, но его творчество не может быть предано забвению.
      Об оппозиции власти к интеллигенции мне приходилось слышать не только от Геворга Эмина. Всех, кто говорил мне об этом, называть не буду, ибо не все, как Геворг Эмин, осмеливаются критиковать начальство публично. Но есть среди виднейших представителей нынешней армянской литературы и люди моложе Геворга Эмина и Сильвы Капутикян, но тоже не устраивавшие аодовскую власть по политическим соображениям. К ним относятся поэт Размик Давоян и прозаик Рубен Овсепян, с которыми я познакомился в самом начале моей жизни в Ереване, в ноябре 1992 года, по инициативе депутата-дашнака Сейрана Багдасаряна, работавшего в Верховном Совете председателем Комитета по Арцаху. Он привел меня с женой в гости к Давоянам, где мы и познакомились с ними, с Рубеном Овсепяном, с Сосом Саркисяном. Все они – дашнаки, члены партии, о которой я в своем месте еще расскажу, а пока лишь отмечу, что ее запрещали при большевиках и невзлюбили новые демократы, перенеся свои чувства и на интеллигенцию, симпатизирующую или прямо связанную с этой партией социалистического толка.
      Я открыто общался с дашнаками, как впрочем это делали и другие послы – ведь в тот период, о котором я рассказываю, они не находились под запретом и, более того, активно работали в парламенте. Я знаю их как интеллигентных людей, патриотов, подлинных демократов, начинающих понимать, что от радикального социализма в идеологии – это особенно касалось отношения к частной собственности – пора отказываться. На эту тему мы не раз весьма оживленно дискутировали. Мой личный опыт общения с дашнаками и регулярное чтение их газет и журналов, а также программной литературы, давали мне право не соглашаться с уважаемым Левоном Акоповичем, когда он называл дашнаков «фашистами», что было, на мой взгляд, не только совершенно несправедливо, но просто нелепо и нерационально: писатели, другие деятели культуры могут придерживаться разных политических взглядов, но не дело власти делить их на своих и чужих и навешивать оскорбительные ярлыки, особенно в условиях ожесточенной борьбы за выживание нации. А между тем министерство юстиции умудрилось безбожно затянуть регистрацию существовавшего семьдесят лет Союза писателей Армении, хотя именно его членами были и остались все крупнейшие писатели, поэты и литературоведы республики. Кстати, пройдет несколько лет, и они найдут общий язык с новообразованным Союзом армянских писателей.
      Несмотря на чиновничьи игры «демократов» из правящего АОДа, у меня складывалось тогда впечатление, что даже категорически настроенные против правительства интеллигенты, обвинявшие Левона Тер-Петросяна и его команду во всех смертных грехах, приветствовали бы диалог с ним. Но диалог не состоялся. Была попытка встречи в Университете. Критика не понравилась. На том дело и кончилось, если не считать присуждения в феврале 1994 года премий общеармянского фонда «Айастан», связанного с правительством: в области науки – академику Виктору Амбарцумяну, в области искусства – художнику Акопу Акопяну, в области литературы – посмертно поэту Паруйру Севаку (в связи с 70-летним юбилеем) и прозаику Гранту Матевосяну (в канун его 60-летия). Награжденные, несомненно, достойнейшие люди, их вклад в мировую культуру не вызывает ни у кого никаких сомнений. И хорошо, что их отметили – одного посмертно, другого накануне ухода в мир иной, остальных в весьма почтенном возрасте. Но в общем-то это капля в море.
      Получая премию, Грант Матевосян сказал: «Несмотря на то, что сегодня слово писателя и публициста ценится не очень высоко, мы готовы служить родной культуре. Дай Бог, наступит время, когда мы сами будем помогать фонду, а не ждать от него помощи».
      Грант Матевосян, на мой взгляд, – крупнейший писатель Армении, живой классик. Его повести и рассказы в основном посвящены армянской деревне, жизни крестьян и их детей, связавших себя с городом. По духу, искренности и правдивости они сравнимы с великой деревенской прозой Василия Белова, Бориса Можаева, Федора Абрамова, Чингиза Айтматова, да и по уровню художественного мастерства стоят вровень с ними. Я читал их в переводах Анаит Баяндур, которая подарила мне один из сборников Гранта Матевосяна, и получал большое удовольствие: хорошая проза, не чувствуется перевода, видимо, очень точно передающего суть написанного автором, и какая-то удивительная притягательность описываемого. Вроде бы ну чего особенного – деревня и деревня, живут в ней небогатые люди, занятые своими привычными делами и заботами, ездят изредка в город, даже в Ереван, но чаше всего из родного Цмакута в Казах, это – в Азербайджане, о чем крестьяне, похоже, и не подозревают или просто не придают значения каким-то нарисованным на карте границам. И никакой враждой, а тем более войной совсем не пахнет. Скорее надо бояться собственных городских чиновников, бояться разрушения деревни, с которой разрушается весь наш мир, и мы имеем перед собой разоренную землю и разоренного человека. И тем не менее живут люди, растят детей и хлеб, женят сыновей и дочерей, нянчат внучат и работают, работают, работают. И обожают свои горы и синее небо над ними, их белые шапки зимой, и зеленые склоны летом, и резвые потоки ручьев и речек, и мирную беседу за шашлыком, пардон, хоровацем.
      Сумгаит выбил писателя из колеи. Он не мог писать. Пошел в депутаты. Но когда мы с ним познакомились, он уже не посещал заседания Верховного Совета. Доморощенные политики ему обрыдли. В хитросплетениях интриг разобраться было невозможно. И росла ностальгия по утраченной империи, в которой вызрела и вновь состоялась армянская государственность, а теперь эта государственность корчится в муках рождения нового строя, принося страдания и боль своим гражданам. Голова кругом идет. И никакие политические партии путного ответа не дают. Нужно возвращаться к письменному столу и искать ответы самому. Созрел – признавался Грант Матевосян своему интервьюеру из московской «Литгазеты» уже в 1992 году.
      Я встретил его впервые 3 октября 1993 года на приеме в германском посольстве, а через несколько дней мы оба оказались в Лори, где в деревне Дсех родился и провел свое детство великий Ованес Туманян. Грант Матевосян тоже из тех мест, его родная деревня – Ахнидзор.
      Готовясь отметить 125-летний юбилей классика армянской литературы Ованеса Туманяна, устроители что-то поднапутали и начали праздновать на год раньше. В Дсех приехала целая делегация из Еревана, в том числе послы России и… вездесущего Китая. В Дсехе гуляла свадьба, и по дороге от автобусов к главной площади можно было приобщиться к этому торжеству, ибо вдоль всей улицы, спускавшейся с пригорка, где остался автотранспорт, практически у каждого дома стояли столики с выпивкой и закуской. В самом центре деревни – родной дом Туманяна. Мы туда заглянули с Грантом Матевосяном, и нас там угостили местным хлебом с сыром. На стенах одной из комнат висели картинки, иллюстрирующие знаменитую сказку Туманяна «Кот и пес», которую на русский язык перевел Самуил Маршак, назвав ее «Кот-скорняк». Русскому читателю хорошо знакомы стихотворная сказка Туманяна «Капля меда», его поэтические легенды «Ахтамар» и «Ануш», патриотическая публицистика.
      В Дсехе мне пришлось держать речь во славу юбиляра и русско-армянской дружбы перед народом, собравшимся на площади с памятником Ованесу Туманяну. Потом гуляли в доме архитектора, друга директора Ереванского института микрохирургии Гамлета Тамазяна, который тоже из этих мест и выступил в качестве спонсора праздника.
      На обратном пути мы задержались у загородной ресторации «Ануш» на берегу той самой речки Дебед, в которой утопилась героиня поэмы. Я спустился к воде омыть руки и вдруг услышал необыкновенное пение. Я узнал мелодии из оперы «Ануш». Пели женщины из нашего автобуса, живописно расположившись на мосту через реку и на спускающихся к ней лесенках, в обрамлении красивых гор, ниспадающих к ущелью лесными склонами. Это было прекрасно и незабываемо. Где-то через полгода пришла ко мне внучка Ованеса Туманяна, доктор филологических наук Ирма Рубеновна Сафразбекян, принесла свои книги о поэте и попросила принять участие в торжественном заседании по случае его 125-летия в зале Оперы, что я и сделал с большим удовольствием 18 июня 1994 года. Зал был полон. Меня публика встретила очень тепло. Ирма тоже была довольна моим выступлением и даже стихотворным экспериментом: я процитировал пассаж из Туманяна в собственном переводе, сделанном, естественно, по подстрочнику, и прочел сочиненную мною «Армянскую молитву», которая и ей, и публике пришлась по душе.
      А с Грантом Матевосяном часто встречаться, к сожалению, не пришлось: он углубился в писательскую работу и отрывать его от дела было не резон. Но провожать меня он пришел. И свою книжку «Хозяин» принес. Автограф написал красными, как кровь, чернилами:
      «Владимиру Ступишину с прежней (и будущей) братской любовью. Г. Матевосян, 5.09.94, Эриванъ».
      Это дорогого стоит.
 

 
      Очень дорожил и дорожу я дружбой Зория Балаяна, известного писателя, одного из наиболее последовательных защитников Нагорного Карабаха перед Советской властью. Это он вместе с Сильвой Капутикян вступил в открытую конфронтацию с Горбачевым, отстаивая естественное право своих соплеменников – он сам родом из Карабаха – на освобождение от азеро-турецкого ига.
      Будучи народным депутатом СССР с 1989 по 1991-й год, Зорий Балаян, отработавший в свое время немало лет врачом на Камчатке и ставший еще там профессиональным писателем, поставил свое перо на службу карабахскому делу и ушел всецело в публицистику. Его перу принадлежат целые книги, рассказывающие об истории Армении и Арцаха, о борьбе с турецкими пришельцами, о современных испытаниях, выпавших на долю армянского народа. Он постоянно публикуется в армянской русскоязычной прессе и время от времени в «Литературной газете» и в «Независимой газете». При мне в армянской печати появились его блестящие очерки о Цветане Паскалевой. Он хорошо написал о русском лейтенанте Диме Мотриче, отдавшем жизнь за справедливое карабахское дело, и его отце, кадровом военном, командире подводной лодки, который, узнав о гибели сына, занял его место в одном из отрядов самообороны Карабаха.
      Зорий Балаян активно вступился за незаконно упрятанного в тюрьму в Армении классного летчика Дмитрия Атбашьяна, что привело к срыву начатой им реформы гражданской авиации, не очень устраивавшей местных жуликов. По рассказам знающих людей, до его прихода в руководство гражданкой авиации дело дошло до того, что летчики превратились в «зайцевозов», плативших мимо кассы, а диспетчеры устраивали торг с коммерческими самолетами, прежде чем дать посадку, и «зарабатывали» весьма ощутимые денежки. Кто-то покрывал все это сверху, потому и Атбашьяну не дали навести порядок, а упрятали в тюрьму. Но доказать ничего не смогли. Как утверждал адвокат, не было события преступления. После шести месяцев противоправного содержания в СИЗО Атбашьян был выпущен на свободу. Через некоторое время вышли из тюрьмы и его товарищи, тоже авиаторы и тоже задержанные незаконно. В этом несомненная заслуга Зория Балаяна, без выступлений которого в прессе действия адвокатуры могли бы оказаться не столь успешными.
      Зорий был смелым разоблачителем пакостей советской власти, которая руками второго секретаря ЦК КП Азербайджана В. Поляничко и командующего войсками МВД в Закавказье генерала В. Сафонова осуществляла преступные провокации и применяла методы военного террора для выдавливания армян из Карабаха и близлежащих районов Азербайджана, принося при этом в жертву и простых азербайджанцев, и русских солдат.
      В мае 1991 года Зорий Балаян познакомился с вторым спикером палаты лордов Британского парламента баронессой Керолайн Кокс, которая на состоявшемся в Москве Международном сахаровском конгрессе возглавила комиссию по массовым нарушениям прав человека. Организатор и душа конгресса Елена Георгиевна Боннэр включила депутата Балаяна в состав этой комиссии. В Карабахе и вокруг него преступная операция «Кольцо» уже успела опустошить десятки армянских деревень. В собственно Армению ринулась новая волна беженцев из Азербайджана. Леди Кокс добилась от Горбачева разрешения на поездку в Карабах. По возвращении в Москву она начала свою борьбу в защиту карабахцев, следуя сахаровскому принципу быть на стороне жертв. «Я убеждена, что главной жертвой в этом конфликте является армянский народ, и посему я на его стороне», – заявила Керолайн Кокс и с тех пор твердо и неуклонно следовала этому принципу, неся правду о карабахском конфликте в Европу и Америку, выступая в палате лордов Британии и конгрессе США, в Европарламенте и в ООН, в христианских и правозащитных организациях.
      Там ей не раз приходилось отвечать тем, кто любил поговорить об «армянской агрессии»: «Представьте себе человека, которому закрыли нос и рот, не дают дышать, а когда он начинает размахивать руками и при этом задевает по физиономии насильника, тот вдруг очень обижается и жалуется на свою жертву. Так и Карабах с Арменией. Они законно сопротивляются. И обвинять их в агрессивности просто глупо.» Несколько позже я слышал нечто подобное от представителей горских народов Кавказа, которые презрительно отзывались о вечном нытье бакинских политиков и их жалобах на армян.
      Керолайн Кокс лично доставляла в Арцах ценные гуманитарные грузы, а ее неизменным помощником в этом благородном деле стал Зорий Балаян. Когда леди Кокс отправлялась в Арцах, Зория невозможно было найти в Ереване, где он живет и работает. Можно было не сомневаться, что он тоже в это время в Арцахе. И меня с Керолайн Кокс, этой умной, совестливой, красивой и чрезвычайно обаятельной женщиной познакомил он, Зорий Балаян, за что я ему очень признателен.
      С ним самим и его женой Нэлей меня и мою жену познакомил Леонард Петросян. Он был тогда начальником Главного управления по делам Арцаха, в 1996 году, после президентских выборов в НКР, стал премьер-министром в команде Роберта Кочаряна, выигравшего эти выборы, а в 1997-ом временно заменил его на посту президента НКР, поскольку Роберт возглавил правительство Республики Армения.
      Леонард пришел ко мне 27 ноября 1992 года с бутылью шестидесятилетнего коньяка по случаю моего юбилея, а в начале декабря мы уже собрались все вместе в ресторане «Дзорагюх» – он, Зорий и я, с нашими женами, – и, как старые друзья, непринужденно обсуждали карабахские дела, обстоятельства превращения СССР в СНГ и даже роль сионизма в нынешних конфликтных ситуациях. Во всяком случае, ось Вашингтон – Анкара в ближневосточных делах, а США включили Закавказье в свою ближневосточную стратегию, нередко действительно смазывалась мастерами из Тель-Авива. Вся эта тайная хиромантия продолжается и сейчас, только смазчики научились очень умело прятать концы в воду.
      Зорий помянул добрым словом Андрея Дмитриевича Сахарова, а потом заговорил о встрече с Ельциным и Назарбаевым в сентябре 1991 года, когда они приезжали с миротворческой миссией из Железноводска в Шуши, где мэром, кажется, был Леонард Петросян. Тогда всем казалось, что мир на карабахской земле не за горами. И через год все мы еще не теряли надежды на то, что Ельцин, вопреки интригам козыревской команды в МИД РФ и нефтяного проазерского лобби в других аппаратных сферах, не утратил понимания необходимости помочь Карабаху, не дать в обиду верного союзника России, не бросать его на растерзание эльчибеевским башибузукам.
      Зорий вручил мне несколько своих книг, среди них – «Очаг» и «Аварию». Вместе с Леонардом они подарили мне «от имени арцахцев» церковный потир из какого-то простого металла, но очень красивый, артистически сделанную копию матенадаранской миниатюры на дереве и большую хрустальную бутыль со знаменитой карабахской тутовкой. Зорий сказал: «Это – не выпивка, а лекарство, поможет перенести блокадную стужу». И он был прав, тутовка из Арцаха, которой меня с того момента регулярно снабжали друзья-карабахцы, жить, несомненно, помогала.
      Под Новый год Зорий пришел ко мне с Генрихом Игитяном. Интересовался только что состоявшимся моим вояжем в Красносельск, где меня обстреливали из-за границы азербайджанские «градобойцы». Зорий рассказал, что недавно в районе Иджевана, что недалеко от азербайджанского Казаха, куда герои Гранта Матевосяна в давние, мирные времена ездили на базар, азербайджанские аскеры проникли в очередной раз на территорию Армении и изуродовали живьем пять женщин. Вот что надо бы международной общественности посмотреть, да никто не удосужился снять этот ужас на пленку.
      Зато хорошо сняли мою поездку в Красносельск и неплохо показали в выпусках московского телевидения 31 декабря и 1 января, в том числе кадр, где я стою на развалинах и говорю об антинародной войне, ведущейся вопреки элементарным понятиям о правде, праве и справедливости, без которых не может жить нормальный человек. Об этом я сказал и на пресс-конференции в Московском киноцентре, куда меня позвал Зорий и познакомил там с Керолайн Кокс, Еленой Боннэр, другими защитниками Карабаха. О том, как реагировала на мои обвинения азербайджанская дипломатия, я уже писал. К более подробному рассказу о поездке в Красносельск я еще вернусь. Это была целая эпопея, которая заслуживает особого внимания.
      С Зорием и Нэлей мы встречались в Ереване не раз, быстро находя общий язык, особенно когда шла речь о поиске справедливых путей разрешения карабахского проблемы. Наверное поэтому Зорий стал называть меня своим братом, а мою жену сестрой, ставя нас в один ряд с такими своими сестрами, как Керолайн Кокс и Елена Георгиевна Боннэр. Нам это было очень даже лестно.
      И, наверное, было абсолютно естественно, что, оказавшись в Ереване в июле 1994 года после своего двадцатого визита в Арцах, леди Кокс пришла ко мне в посольство вместе с евангелистским пастором из Германии Манфредом Рихтером, представителем «Международной христианской солидарности» британским инженером Артуром Грином, другими своими спутниками и Зорием Балаяном, чтобы рассказать о своей поездке, поделиться выводами, послушать мое мнение. Мы говорили с ней на французском, обходясь без переводчика, и ей это очень понравилось. Судя по всему, она не ожидала и была тронута нашими поздравлениями с днем рождения, прекрасным букетом роз и хорошо изданным альбомом о Москве, который я подарил ей на память. Все собравшиеся у нас по этому поводу с удовольствием выпили за здоровье леди Кокс и успешное продолжение ее благородной миссии. Зорий позвонил на следующий день и сказал, что леди Кокс и ее боевой команде очень понравилось у нас. А один из ее спутников, американский армянин, явился ко мне месяца через два специально и в знак признательности за сочувствие к армянскому народу принес удивительно нежный лаваш, испеченный аж в Лос-Анджелесе, и кварту американского виски из Теннеси, кстати, очень недурственного. Дала о себе знать и сама леди Кокс, прислав мне через наше посольство в Лондоне обещанный отчет о своей поездке в Арцах.
      Мой брат Зорий проводил меня из Еревана, подарив на дорогу традиционный пузырек с тутовкой, но не простой пузырек: этикетку он сделал сам, нарисовав на ней карабахский символ «Наши горы» – есть такая повесть Леонида Гурунца, есть такой монумент Сергея Багдасаряна в самом Арцахе, есть такой коврик из Иджевана у моей внучки.
      Зорий был первым, кто известил меня утром 20 сентября 1995 года о том, что газета «Сегодня» опубликовала мою статью на целую полосу о чеченской авантюре российского правительства, о праве любого народа на самоопределение и о признании этого права за карабахским народом. Вместе с Зорием мы обсуждали эти проблемы в Центре русско-армянских инициатив, организованном и возглавляемом московским журналистом и предпринимателем Аркадием Вартаняном. Этот Центр пришел по существу на смену Комитету российской интеллигенции за Карабах (КРИК), бывшему еще не так давно очень активным защитником карабахцев. К сожалению, КРИК не выдержал испытания временем, натиском азербайджанской и проазербайджанской пропаганды, бойкотом в российской прессе и чеченской трагедией, вызвавшей неадекватную реакцию у некоторых видных «криковцев»: последовательно выступая против имперских замашек азербайджанского руководства, кое-кто их них оказался во власти точно таких же замашек, когда речь пошла о Чечне. Двойной стандарт карабахскому делу не подмога. И Зорий, который приехал в Москву на презентацию своей новой книги «Между адом и раем», это хорошо понимал и согласился со мной, что Карабах находится относительно Азербайджана точно в таком же положении, что Чечня в отношении России, и справедливо решить обе проблемы можно лишь одним путем: признав право любого народа на самоопределение, как того требуют фундаментальные международно-правовые нормы и принципы.
 

 
      Пожалуй, чаще, чем с кем бы то ни было среди людей литературы и науки, мне приходилось встречаться с Левоном Мкртычевичем Мкртчяном, профессором и деканом факультета русской филологии ЕрГУ, председателем Ассоциации русистов Армении, известным не только в Ереване, но и в Москве литературоведом и эссеистом, с которым я познакомился еще в июне 1992 года, когда приехал в Ереван для вручения верительных грамот.
      С Левоном Мкртычевичем я виделся у него в Егварде, у меня дома, в нашем посольстве, на его кафедре в Университете и в домах его многочисленных друзей. В дни зимнего хашеедства или хашеедения – это все «термины» Левона – мы встречались с его соседями по Егварду, у каких-то приятелей Сурика в Аштараке, в университетской компании, собиравшейся в доме бывшего председателя Президиума Верховного Совета Армянской ССР Гранта Восканяна и поедали хаш в обществе министра высшего образования Вардкеса Гнуни и Президента Академии наук Фадея Тачатовича Саркисяна.
      Левон Мкртчян – знаток армянской и русской литературы, друг Кайсына Кулиева и Михаила Дудина, Гранта Матевосяна и Амо Сагияна, публикатор на русском языке гребневских переложений из «Книги скорбных песнопений» Григора Нарекаци и любовных айренов Наапета Кучака, исторического эпоса «Давид Сасунский» и многого другого. Его книги с автографами я поместил на почетное место в своей домашней библиотеке, в одном ряду с дарственными надписями К.Симонова, В.Катаева, Ю.Трифонова, ЧАйтматова, Н. Шмелева, Е.Евтушенко, Г.Эмина, С.Капутикян и Г.Матевосяна. Там же стоит переданная мне в феврале 1993 года Левой книжечка его друга Амо Сагияна, про которого он тогда сказал: «Это сейчас самый крупный поэт Армении.» Его стихи переводили Б.Пастернак, О.Ивинская, М.Летровых, В.Звягинцева, М.Дудин. Воспевает он Армению, философствует, грустит, любит. И ни одной глупости, ни грана советского холуяжа, хотя издана книга в 1989 году, при советской власти. Левон, видимо, что-то хорошее обо мне сказал поэту, и Амо Сагиян написал: «Господину Ступишину с уважением к нему и великому русскому народу.» А вот лично познакомить нас Левон не успел. Амо Сагиян тяжело болел, его даже не было на 60-летии Левона Мкртычевича, которое мы отмечали почти в семейном кругу в Егварде 2 марта 1993 года, и вскоре Амо не стало.
      Левон Мкртчян не только глубоко уважал этого поэта и преклонялся перед его поэзией, но искренне разделяя его уважение к русскому народу и русской культуре. Он мужественно боролся с националистическими перехлестами против русского языка, опасаясь, что и это будет способствовать уходу России из Армении. И искренне радовался, когда русоборец Рафаэль Ишханян получил летом 1992 года по носу от русистов, не допустивших его к преподаванию на кафедре русского языка ЕрГУ.
      Но времена наступили трудные. Тех возможностей, которые позволяли Левону в советское время издавать книги очерков и литературоведческие работы, не стало. Публикации в маргинальной, резко оппозиционной газете «Голос Армении» (бывший орган КП «Коммунист») давали мизерный заработок, да и были не так чтобы уж очень частыми. Наиболее крупной публикацией того времени стал наш с ним разговор «на заданную тему», а по сути – о России, Армении, об их новых отношениях, о литературе и политике, о конституциях и гражданах, о трудностях повседневной жизни, об актуальности задачи возрождения русской нации. Разговор состоялся в марте, а напечатан был в конце апреля-начале мая 1993 года в пяти номерах «Голоса Армении», а затем оформлен в самиздатовскую брошюру, изготовленную «ответственной за выпуск» Карине Саакянц, то есть женой Левы, который и был инициатором этой затеи. Книжка называется «Россия и Армения». Соавторы – мы с Левоном.
      Беседовали мы, греясь у «буржуйки». Запись расшифровала Карине, сделала это блестяще, я практически ничего не правил. «Голос Армении» нам даже гонорар заплатил. По этому случаю мы с Левоном посетили редакцию газеты. Правда, там в основном жаловались на перебои с бумагой, и интересного разговора не получилось.
      Зато в находившейся в том же здании редакции еженедельника «Урарту» его шеф-редактор Иосиф Вердиян собрал всех своих сотрудников и в тесной редакционной комнатке развернулась оживленная дискуссия, настолько интересная, что мне от них даже уходить не хотелось.
      За два года, что я провел в Ереване, Левону Мкртчяну выбраться за рубеж удалось лишь дважды. В мае 1993-го вместе с Размиком Давояном он летал в Нью-Йорк. В тамошнем университете проводился международный симпозиум, посвященный Григору Нарекаци. Он был организован и финансировался Армянским общенациональным культурно-просветительским союзом «Амазгаин», связанным с дашнаками. В Нью-Йорке Левону удалось заработать немного долларов, на которые он купил себе грузовик дров и радовался, что следующую зиму проведет в тепле.
      В марте 1994 года он побывал в Москве на торжествах по случаю 75-летия Сильвы Капутикян. Эти мероприятия, по-моему, спонсировал «Империал» Аркадия Вартаняна, президента Центра русско-армянских инициатив. Лева давно в Москве не был, и эта поездка была для него как подарок судьбы.
      Но накал отрицательных эмоций, ежедневно вызываемых тяготами жизни дома, этот «подарок» был не в состоянии уменьшить.
      Жизненные трудности семьи университетского профессора и литератора были, конечно, реальными и типичными. Они усугублялись тяжелым положением, в котором оказались высшая школа, творческая интеллигенция, научные работники из-за крайней недостаточности бюджетных ассигнований и отсутствия живого контакта с руководством страны, что представлялось противоестественным, если учесть, что само это руководство в большинстве своем состояло из докторов и кандидатов наук, завлабов и писателей.
      Я чувствовал, что при всем своем критическом настрое подобные Левону профессора и литераторы совсем не прочь были вступить в диалог с властью, если бы она проявила к ним внимание. При каждом удобном случае я старался довести до сознания этой самой власти необходимость такого диалога.
      11 марта 1993 года я посетил министра культуры Акопа Мовсесовича Акопяна, выступающего на поэтическом поприще под псевдонимом Акоп Мовсес (к сожалению, на русском его стихи не публиковались и познакомиться с ними не представилось возможности). Обсуждая проект соглашения о культурном сотрудничестве, Акоп Мовсес упомянул о том, что в ближайшее время планируется-таки встреча с интеллигенцией на уровне премьер-министра Гранта Багратяна. Я сказал, что это прекрасно, но было бы еще лучше, если бы состоялась подобная встреча и с президентом, намекнув, что мне известно о настроениях в пользу такой встречи в кругах армянской интеллигенции. Я был вправе об этом говорить, ибо знал, что конфронтация, раздуваемая безответственной оппозицией, игнорировавшей специфические условия, в которых жила республика, задыхавшаяся от блокады, не устраивает очень многих видных деятелей искусства и науки. В газете «Айастани Анрапетутюн» 5 марта было опубликовано «Слово к соотечественникам» против пропаганды ненависти, ведущейся со страниц некоторых газет. Обращение подписали директор Матенадарана, член-корреспондент Академии наук Сен Аревшатян, народная артистка Гоар Гаспарян, худрук Оперы Тигран Левонян, прозаик Грант Матевосян, поэтесса Маро Маркарян, поэт Амо Сагиян, композитор Авет Тертерян, сам Акоп Мовсес и ряд других известных и уважаемых людей.
      В воскресенье 21 марта президент пришел на встречу с представителями интеллигенции в зал заседаний Верховного Совета. Но подлинного диалога не получилось. Недавние обличители властей поджали хвост и вместе с лояльными деятелями выступили в роли обыкновенных просителей. Премьер-министр в ответ ничего не пообещал. Министры отмолчались. Президент говорил при закрытых дверях, но не о науке и искусстве, а о своей политике. После встречи оппозиционная интеллигенция вновь обрушила град упреков в адрес властей.
      Особенно яростно и сверхполитизированно выступал ЕрГУ, ученый совет которого еще в феврале 1993 года обратился к народу, парламенту, президенту и политическим партиям с «Заявлением по поводу ситуации, создавшейся в Республике». Ученый совет осудил внутреннюю и внешнюю политику президента, потребовал срочно создать «правительство национального согласия на широкой коалиционной основе» и созвать Учредительное собрание для выработки в шестимесячный срок Конституции, предупредил против попыток установления военной диктатуры и потребовал «стойко стоять за справедливое решение проблемы Арцаха, совместными силами бороться за вывод Республики Армения и армянского народа из адского состояния.» Целая политическая программа, очень близкая к тому, за что выступали оппозиционные партии.
      Президент проигнорировал эту программу, но летом пришел в Университет на расширенное заседание Ученого совета. В его присутствии прочитали очередное заявление забастовочного комитета, и выступил ректор. «Других желающих не нашлось.» Это – слова Левона Мкртычевича Мкртчяна. Он взял слово уже под занавес, после пространной речи президента, и рассказал о бедственном положении университетских преподавателей, которым порой даже хлеба не на что купить. «Надо признать, что президент был, как говорят в таких случаях, на голову выше нас, безмолствующих. Надо это признать, если даже надо этого стыдиться. Этот свой раунд президент выиграл, я бы сказал, нокаутом. Пришел, увидел, победил.» Это тоже слова Левона Мкртчяна. Президент пришел, выступил и во время объявленного после его выступления перерыва ушел, не попрощавшись, а собравшиеся интеллигенты бросились обвинять друг друга в трусости. Диалога и тут. не получилось, а проблемы остались.
      Об этих проблемах, только применительно к преподавателям русского языка и литературы, шел разговор с послом России на факультете русской филологии ЕрГУ 15 декабря 1993 года. Присутствовали ректор Радик Мартиросян и проректор Семен Ахумян, а говорил в основном Левон Мкртчян. Говорил о наболевшем. Вот немцы, англичане, французы помогают своим армянским коллегам, а с Россией связи оборвались, и Запад завоевывает культурное пространство за счет России. У нас даже учебников нет, не получаем журналы «Русский язык», «Вопросы языкознания», «Литературную газету», не ездим на стажировки, не защищаем в Москве диссертаций, да и здесь, у себя в Ереване, именитых гостей не видим. В Армении хорошая школа русистики, но и она умирает. Правительству Армении не до нас. Оно экономит даже на студентах: готовим 45 словесников-русистов в год вместо 75 еще совсем недавно. Министр высшего образования заговорил о целесообразности создания Русского университета наподобие Американского, уже работающего в Ереване. Но ведь в отличие от американских армян, полностью финансирующих свой университет, от российских армян денег на нечто подобное не дождешься.
      Может быть, лучше, продолжал Левон Мкртычевич, создать Институт Русской филологии при ЕрГУ на базе существующего факультета? Ректор поддерживает эту идею. Надо, чтобы посольство помогло.
      Я попытался объяснить собравшимся, что вряд ли стоит противопоставлять идею Русского университета, выдвинутую русской общиной Армении, интересам восстановления места русского языка и литературы в высшей школе республики, поскольку речь идет о совершенно разных вещах: университет мыслится не как языковой вуз, а должен готовить специалистов прежде всего в области юриспруденции и экономики. Во всяком случае, так мне представляется. Поэтому попытки создания такого университета никоим образом не мешают превращать факультет русской филологии ЕрГУ в Институт. Были бы средства. Но, к сожалению, их-то никто не гарантирует ни для того, ни для другого. Даже с русской гимназией, о которой министры просвещения России и Армении договорились минувшим летом, пока не видно никакого серьезного движения. И российские учебники для армянских школ застряли где-то на московских складах. Посольство обо всех этих неурядицах и проблемах неизменно докладывает в Москву, но у него самого нет абсолютно никаких возможностей оказать финансовую помощь какому бы то ни было начинанию. Поэтому сравнивать нас с нашими коллегами из посольств ведущих западных держав некорректно: мы с ними никогда и нигде не имели равных возможностей и не пытались соперничать ни в чем, кроме, пожалуй, пропаганды, на которую в советские времена денег не жалели. А вот поддержать ваши предложения мы можем и сделаем это со всей душой. Только давайте их нам в конкретном, обоснованном виде. К примеру, почему бы не попытаться, вслед за Академией наук, которая заключила договор о сотрудничестве с Российской академией, подготовить такой же договор с Московским университетом?
      Радик Мартиросян поддержал эту идею, подчеркнув, что восстановление контактов между ЕрГУ и МГУ – жизненная необходимость, ибо нет никакой реальной перспективы развития науки и высшего образования в Армении без ориентации на Россию.
      Сразу же даю справку: договор между академиями, подготовленный еще в 1992 году, был подписан их президентами 24 сентября 1993 года, договор между университетами Радик Мартиросович Мартиросян и Виктор Антонович Садовничий подписали в Ереване 11 ноября 1994 года (то есть уже после моего отъезда).
      Мои высказывания русисты приняли вроде бы с пониманием, но сам Левон продолжал думать, что посольство должно материально поддержать и, может быть, даже каким-то образом (каким?!) финансировать реализацию его идеи Института русской филологии. Никак не мог он принять и мой решительный отказ публично критиковать армянское правительство за те его дела или бездействие, за которые осуждает его оппозиция. Вместе с тем, он соглашался со мной, когда я убеждал его, что общеизвестные конкретные шаги в области двусторонних межгосударственных отношений, несомненно, полезные для Армении и ее народа, были бы просто невозможны без активного участия руководителей армянского государства.
      Наши споры не мешали нам, однако, продолжать по-хорошему встречаться и дружить.
      В начале 1994 года мы вместе отметили наступление Нового года на елке в художественном кружке при ЕрГУ, руководимом Женей Оганян-Исабекян. Часто встречались за хашем у наших общих друзей в Егварде, Аштараке, Эчмиадзине, Ереване. В конце марта мы с ним отправились записываться на ТВ. Пока ждали, все спорили. Все о том же. Должна Россия или не должна вмешиваться во внутренние дела Армении. Лева развивал свою излюбленную тему «не хочу быть иностранцем в России» и требовал, чтобы всем армянам предоставили российское гражданство.
      – Всем не можем, даем только тем, кто подпадает под соответствующие статьи закона, – отвечал я.
      – А вот Достоевский говорил, что следовать закону – не всегда человечно.
      – Может, Достоевский так и говорил, только это – литература, а государственное учреждение обязано во всем следовать исключительно закону. И посольство, как ты хорошо знаешь, как раз таким учреждением и является.
      Передача не состоялась из-за разгильдяйства телевизионщиков. Потеряв почти два часа, я предложил уйти, и Левон согласился, но, по-моему, ему очень хотелось подискутировать со мной публично, перед телекамерой.
      25 мая он пригласил меня в Университет на встречу с московским профессором-юристом Юрием Георгиевичем Барсеговым и журналистом-предпринимателем, тоже из Москвы, Аркадием Аршавировичем Вартаняном. Собрались профессора и преподаватели, были ректор, проректоры, а также Зорий Балаян, Сильва Капутикян и назначенный послом в Москву ученый-этнограф Юрий Израэлович Мкртумян.
      Барсегов говорил о Карабахе. Я с ним полностью солидаризировался. Вартанян посвятил свое выступление экономическим проблемам. Мне пришлось отвечать на вопросы о российской внешней политике, армяно-российских отношениях, роли в них армянского руководства, а также все о том же Русском университете.
      Отметив конструктивность действий правительства Армении в развитии отношений с Россией, я несколько неосторожно зацепил «Голос Армении», который обливает грязью все, что ни делается в республике, игнорируя положительные начинания. Оказалось, в зале сидел корреспондент этой газеты. Других почему-то не было. В своем отчете о встрече журналист не преминул выделить мою критику в адрес его газеты, хотя это было всего лишь брошенное вскользь замечание, а никакая не критика. Но «Голос» из тех, кто считает себя чем-то неприкосновенным. И реакция не замедлила себя ждать. Сначала мое имя исчезло из сообщений о мероприятиях, в которых я участвовал, а до того не пропускали ни одного моего движения. А 2 июня тиснули гнусный поклеп в форме письма за подписью одного скандального отставного генерала, который только что лез ко мне с объятиями и после своих пакостей еще попросит предоставить ему российское гражданство вне очереди, и некоего политолога, не известного академическим кругам, но зато связанного с рогозинским КРО. Это был не просто поклеп, а скорее даже донос, адресованный российскому МИДу, которому предлагалось ни много, ни мало как убрать посла. С этого доноса маргинальная по существу газета, не представляющая никакую политическую силу, но подкармливаемая кем-то исподтишка, – не случайно, она вдруг начала выходить на хорошей бумаге, – развернула целую кампанию против меня, а заодно почему-то и против российского военного присутствия в Армении. Кампания вызвала возмущение у всех порядочных людей, знакомых мне и незнакомых. В ней местные агенты Рогозина непостижимым образом объединились с оголтелой левацкой «оппозицией», рупором которой стал «Голос Армении». Особенно изгилялся на страницах этой газеты один выкормыш какой-то районной партийной многотиражки советских времен.
      Левон Мкртычевич от пакостей «Голоса Армении» отмежевался – в интервью еженедельнику «Урарту». Но, высказавшись обо мне с уважением, не удержался от упрека в том, что посол Ступишин якобы «с таким рвением защищает власть имущих» (и где только он это слышал или читал?), а вот его факультету поддержку (читай: финансовую) не оказывает в отличие от западных посольств, которые…и так далее, все в том же духе, что и полгода назад. Знаю, друзья пытались убедить его, что он не прав, но Левон не поддался и остался в гордом одиночестве, в то время, как все творческие союзы без экивоков и очень решительно выступили на моей стороне, заставив даже «Голос» опубликовать их протест.
      Решительную поддержку получил я отовсюду: от русской общины, к которой пытались апеллировать пасквилянты, от ученых, деятелей искусств, деловых людей, политиков, в том числе оппозиционных, от многих депутатов и военных и от журналистов. Мне стало известно, что несколько собственных сотрудников «Голоса» покинули газету в знак протеста против антироссийской кампании, которую ее зачинщикам так и не удалось выдать за критику всего лишь в адрес нехорошего, «не нашего посла», не потрафившего допотопным, неисправимым коммунякам.
      Однако нет худа без добра. Такое редкостное по своей подлости исключение, каким явилась кампания «Голоса» против меня, всего лишь подтвердило, что правилом в Армении 1994 года были прорусские настроения и доброе отношение к послу России, несмотря на полное отсутствие у него средств для того, чтобы прослыть благодетелем. В 1994 году, согласно зондажом общественного мнения, проведенным американцами, за тесные связи с Россией выступало уже не 34 процента армян, как двумя годами раньше, а три четверти.
      В 1999 году в Ереване открылся Российско-армянский университет. Его ректором стал академик Левон Мкртчян, чему я очень рад.
 

 
      Такие настроения оставались традиционными не только для русистов из Университета или Брюсовского института, но для всей высшей школы и академической науки. Мне посчастливилось побывать в ряде институтов, выступать в частном университете имени ученого-филолога Рачья Ачаряна, участвовать в празднике русской поэзии в медицинском институте. На юбилейных торжествах по случаю 60-летия Государственного инженерного университета (Политеха) в ноябре 1993 года меня попросили выступить с приветственным словом и после того, как я кончил говорить, устроили овацию в честь России, давая понять собственным государственным деятелям, – а Политех пришел поздравить президент республики сотоварищи, – что армянский ученый мир ориентирован на Россию. Кстати, других послов на этом торжестве и не было.
      Примерно то же самое произошло на юбилейной сессии Национальной академии наук по случаю ее 50-летия 23 мая 1994 года. Посла России посадили в Президиум по правую руку от президента академии Фадея Тачатовича Саркисяна, а справа от меня находился почетный президент, великий астроном, мировая звезда первой величины, почетный член едва ли не всех академий мира, ныне, к сожалению, уже покойный Виктор Амазаспович Амбарцумян, который переводил на русский все, что говорилось с трибуны по-армянски. Мне тоже дали слово и я «пропел гимн» огромному вкладу армянских ученых в советскую и мировую науку. Достаточно назвать рядом с именем Виктора Амбарцумяна имена физиков Авраама и Артема Алиханянов, лингвистов Рачья Ачаряна и Степана Бархударова, востоковеда Иосифа Орбели, физиолога Левона Орбели, математика Сергея Мергеляна, авиаконструктора Артема Микояна и многих других выдающихся ученых. Россия должна понимать особую ценность научного сотрудничества с Арменией. Эту тему я потом развивал и в интервью радио «Россия».
      Академия наук была одним из первых учреждений Армении, куда я нанес официальный визит почти сразу же по приезде в Ереван. Это было 12 декабря 1992 года. Зима в тот год началась раньше обычного и показалась мне какой-то особенно лютой. Огромное каменное здание Академии протопить хворостом невозможно, и холодрыга там царила повсюду, во всех кабинетах и залах. Кабинет президента исключения не составлял. Виктор Амазаспович был тогда еще действующим, а не почетным президентом Академии. Он меня и принимал – очень тепло и гостеприимно. В беседе о перспективах научных связей участвовали и другие академики. Все как один говорили о стремлении к восстановлению оборванных суверенизацией и блокадой научных контактов и обменов. Я передал президенту проект договора о сотрудничестве между нашими академиями. Виктор Амазаспович собирался в ближайшее время побывать в Москве, но возраст и болезни помешали ему сделать это, и в Москву полетел уже новый президент Фадей Саркисян.
      Академики подарили мне несколько томов документов о развитии отношений между Арменией и Россией. При этом историки не преминули обратить мое внимание на переписку кизлярского коменданта генерал-майора Алексея Ступишина, который общался с армянами в силу своих должностных обязанностей. Уж не тот ли это Ступишин, что еще поручиком участвовал вместе с Орловыми в возведении на престол Екатерины Второй, а после службы в Кизляре стал предводителем дворянства в Переславле Залесском и, как отмечает С.М.Соловьев, депутатствовал в Комиссии об Уложении? Не его ли предки Петр и Васюк служили подрындами (помощниками оруженосцев) в войске Василия Третьего, когда он отбивался от крымского хана Мехмет-Гирея под Коломной? А, может, он из тех Ступишиных, что пошли от Тритона, епископа Суздальского, архиепископа Полоцкого, довольно известной личности при Иване Грозном? И о тех, и о других Н.М.Карамзин упоминает в своей «Истории государства Российского.» А еще был Семен Ступишин, который в 1494 году поскакал гонцом в Литву с поручением узнать, можно ли пройти на кораблях в Копенгаген от Жмудского Поморья, о чем есть упоминание в «Переписке между Россиею и Польшею по 1700 г.», изданной в Москве в 1862 году. Известен также селитряных дел мастер Андрей Ступишин. Этот человек прибыл в 1630 году в Суздаль из Пушкарского приказа за сырьем для селитроварения, каковое он обнаружил в земле Острожного вала. По его указанию вал начали было разрушать, но вмешалась церковь, она обратилась с челобитной к царю и тем самым спасла остатки суздальского вала. А экзаменатор-историк, прочитав в зачетке фамилию моей жены – это было в 1958 году – не преминул сообщить ей, что был, оказывается дьяк Ступишин у Петра Великого. Все такие изыскания весьма любопытны для носителя сей славной фамилии, но прямую связь между упомянутыми лицами и Иваном Ступишиным, который жил уже в ХIХ веке и был отцом моего деда, вологодского лесопромышленника, установить не представляется возможным, и эту тему я сразу же закрыл.
      С Виктором Амазасповичем Амбарцумяном мне посчастливилось общаться и в последующем, но особенно интересной была совместная поездка в Бюракан в октябре 1993 года. Туда мы поехали с Парисом Мисаковичем Геруни, профессором-физиком, директором НИИ радиофизических измерений, бывшего совсем еще недавно институтом всесоюзного значения. У Геруни над Бюраканской обсерваторией, ближе к вершине Арагаца, есть свое хозяйство, которое тоже стоило посетить. Это – мощнейший радиотелескоп и золотые в буквальном и переносном смыслах эталоны антенн. В советские времена институт выполнял заказы ВПК. В нем заинтересована космическая и авиационная промышленность России. По его эталонам сверялись антенны летающей техники. Но три года Россия связей с институтом не поддерживала, и ее летающие аппараты лишились зрения и слуха. Зато возникла «гениальная» идея продублировать установки ереванского института где-нибудь под Воронежем, вложив в это дело и в чьи-то карманы миллиарды долларов вместо того, чтобы просто возобновить сотрудничество с армянскими учеными и инженерами, которые об этом только и мечтают, а пока, в условиях блокады, занялись созданием спутниковых антенн для приема телепрограмм из Европы, то есть ширпотребом, грубо говоря.
      Все это мне рассказал Парис Мисакович, когда я был у него в институте. Тогда мы и договорились ехать вместе к Амбарцумяну в Бюракан. В конце октября 1993 года мы этот план осуществили. Был теплый солнечный день бабьего лета. Красота в горах неописуемая. С Арагаца вид на Арарат сказочный. Воздух чистый, прозрачный. В багрец и золото оделися леса на горных склонах.
      Виктор Амазаспович с Верой Федоровной по этому случаю покинули свой дом в селе Багаван, что рядом с Аштараком, и поднялись на гору раньше нас, чтобы встретить гостей. Бюраканская обсерватория – его царство. Все в целости и сохранности, несмотря на сложности блокадной жизни. И даже коллеги из Пулковской обсерватории здесь постоянно работают, имея специально отведенные для них рабочие места и приличное жилье. Академик был явно доволен нашим визитом, показал нам свои замечательные телескопы, рассказал о работе обсерватории, выпил пару рюмок коньячку, взбодрился и, преодолевая не очень сильное сопротивление своей супруги, которая все же опасалась за его самочувствие, ведь 85 лет дают себя знать, как ни круги, решил ехать с нами выше, во владения Геруни. Там впервые я увидел собственными глазами гигантский радиотелескоп и эталоны антенн, с которых какие-то злоумышленники уже пытались соскребать золото, но сотрудники института вовремя заметили и усилили охрану.
      Наш визит на Арагац не прошел даром. По моему совету профессор Геруни к апрелю 1994 года составил документ о возможных направлениях сотрудничества с российскими коллегами, и я отправил его первому зампреду правительства РФ Олегу Николаевичу Сосковцу, который дал ход этому делу, явно выгодному и Армении, и России.
      После ухода Амбарцумяна в почетные президенты на его место в апреле 1993 года академики избрали бывшего председателя Совмина Армении, бывшего главного конструктора ВНИИ математических машин, где я тоже успел побывать, академика Фадея Тачатовича Саркисяна. Через неделю после его избрания я нанес ему визит и, поскольку разговор, естественно, шел о сотрудничестве с Россией, подал идею: сформулируйте конкретные предложения, и мы отправим их в Москву с положительной оценкой посольства. В июне того же года Фадей Тачатович вручил мне детальную программу по всем основным научным дисциплинам от астрономии до философии, языка и искусства. Многие темы предлагались впервые. Я тут же переправил эти предложения в Москву, а через год, в июне 1994 года, в Москве президенты двух академий Юрий Осипов и Фадей Саркисян подписали конкретную программу совместной работы армянских и российских академических институтов в рамках подписанного ими же в сентябре минувшего года договора о сотрудничестве между двумя академиями.
      Юрий Сергеевич Осипов до того побывал в Ереване вместе с вице-президентом Российской академии наук Николаем Павловичем Лаверовым и ответственным секретарем РАН Игорем Михайловичем Макаровым. На юбилейную сессию в самой Академии они опоздали, и поэтому моя речь была сочтена официальным приветственным словом от имени российских ученых. Но они участвовали в торжественном собрании в зале Оперы и в большом приеме в ресторане гостиницы «Армения», а главное – их визит превратился в очень полезное деловое мероприятие. Наших академиков очень хорошо принимали президент Левон Тер-Петросян, председатель Верховного Совета Бабкен Араркцян и премьер-министр Грант Багратян. Они много общались с Фадеем Тачатовичем и с другими академиками, посетили Президиум Национальной академии. Повсюду вместе с ними ходил и посол России.
      С обеих сторон неоднократно и настойчиво звучала тема восстановления научных связей и прежде всего в области сейсмологии, атомной энергетики, биотехнологий, химии, электроники. Говорили о возобновлении подготовки ученых для Армении в аспирантурах российских институтов и необходимости совместных усилий в развитии фундаментальной науки: Армении одной не поднять, России ценен армянский научный потенциал, взаимная заинтересованность очевидна.
      Когда Грант Багратян сказал: «У нашей науки русский менталитет», я не замедлил отреагировать:
      – Это очень верно, только вот носители этого менталитета постепенно уходят в мир иной, а новых, на замену им, не появится, поскольку армянским детям здесь закрыли двери русской школы, а в вузах русский из второго родного превратили во второстепенный иностранный. Ваши гениальные академики все прошли русскую школу. Но откуда возьмутся такие академики в будущем? Даже вопрос о Русском университете, поставленный перед правительством еще в прошлом году обществом «Россия» и рядом других организаций, в том числе чисто армянских, не решается ни в какую сторону. Ни да, ни нет не говорят министры, а воз и ныне там.»
      Меня активно поддержал академик Лаверов и в качестве разумного решения проблемы русского языка в высшей школе привел пример Славянского университета в Бишкеке.
      Премьер-министр согласился с нами и заявил:
      – Даю официальное согласие на создание Русского университета в Ереване и обязуюсь взять на госбюджет 50 процентов его финансирования.
      Поблагодарив Гранта Араратовича за оперативную реакцию, я напомнил о трудностях с реализацией достигнутой год назад договоренности о создании русской классической гимназии, которая готовила бы абитуриентов для университета и российских вузов, начиная с первого класса, и не закрывала бы своих дверей перед армянскими детьми, как этого хочет министр просвещения Гайк Казарян, буквально изгоняющий русский язык из армянских школ. Под давлением общественности коллегия этого министерства вынуждена разрешить тем, кто начал учиться на русском языке, закончить на нем же свое обучение, а в первый класс все же допускать детей, у которых родители или хотя бы один из них не являются армянами по национальности. Но всем другим, стопроцентным армянам дорогу к овладению вторым родным языком, каким они с давних пор считали русский язык, закрыли. Скоро вторым родным станет английский, вернее, его американская разновидность.
      Однофамилец министра просвещения Арменак Казарян, госминистр и глава делегации Армении для переговоров с Россией, новый визави Олеандрова сказал, что все упирается в Закон о языке, который надо менять, ибо в нем много несуразностей. Работа над проектом поправок уже ведется.
      Когда нас принял президент, российские академики высказались примерно в таком духе: если мы хотим сохранить наши научные школы, нужны кадры, а они могли бы воспитываться и в Русском университете. Я добавил свое: нужна и русская гимназия, открытая для армян, а не только для русских. Академик Осипов поддержал эту идею. Но президент Армении в ответ заговорил почему-то о намерении… войти в международную компьютерную сеть, а потом перешел к совместным темам для институтов и возобновлению практики семинаров, конференций, симпозиумов. У меня сложилось впечатление, что он еще не дозрел до активной поддержки русскоязычного образования в Армении и пропускает мимо ушей не только нашу аргументацию, но не прислушивается и к собственным ученым, настроения которых выразил Виктор Амазаспович Амбарцумян на встрече с нашими академиками:
      – Мы и сейчас чувствуем себя частью русской науки.
      Левон Тер-Петросян признавал, конечно, что все способные, как он выразился, ученые Армении прошли подготовку в России, и сам вспоминал, как учился в Ленинградском университете у известного востоковеда И.М. Дьяконова. Но необходимость сохранения достойного места в национальной системе образования за русским языком почему-то признавать не хотел. Думай он иначе, не было бы волокиты с Русским университетом, ни по существу открытых гонений на русский язык в средней и высшей школе. Видимо, так и ему представлялся один из путей укрепления национального суверенитета, а, может, он просто боялся проиграть соревнование с доморощенными воинствующими националистами. Так тоже могло быть, но вслух ничего подобного не произносилось, упаси Бог!
      Московские гости уклончивости Тер-Петросяна в вопросе о Русском университете придавать значения не стали, поелику практические проблемы предстояло решать с правительством, а его глава высказался недвусмысленно – за! И общий итог визита был очень благоприятный. Наши ученые улетели в Москву с хорошим настроением и буквально через несколько дней президентами двух академий была подписана программа сотрудничества в самых разных областях фундаментальной и прикладной науки.
      С армянскими учеными я общался, конечно же, не только официально, через академию. В Ереване я встретил своего старого товарища, с которым мы дружили еще в Париже. Это – тюрколог, доктор исторических наук, научный сотрудник Института востоковедения Национальной академии наук, председатель общества дружбы Армения-Франция Рубен Гарегинович Саакян. Хорошо знакомы мы были и с его замечательной женой Валентиной, а в Ереване познакомились с внучкой Машей, которая оказалась внучкой и известной поэтессы Седы Вермишевой, пишущей хорошие стихи на отличном русском языке. Сын Рубена и Вали, отец Маши, художник Сережа трагически погиб. А Машу увезла в Москву ее мать, тоже художница. В Москве же обосновалась потом и Седа Константиновна, бывая наездами в Ереване у своего сына, доктора филологических наук Сурена Золяна, посвятившего себя публицистической защите Арцаха. Он тоже стал моим хорошим знакомым, подарил мне книгу «Шаракан» – переводы с комментариями духовных песен, над которыми он работал как ученый.
      Рубик познакомил меня с первым армянским доктором политологии Гайком Костанджяном, защитившим монографию на тему «Этнополитология консенсуса – конфликта. Цивилизационные проблемы теории и практики» в Российской академии управления в Москве. С академиками Сергеем Амбарцумяном и Семеном Ахумяном я с огромным удовольствием проводил время и у них на работе, в Университете, и за праздничным столом. А однажды мы с женой отправились в их компании в гости к племяннику Сергея Александровича, мэру Октемберяна, переименованного позже в Армавир (не путать с Армавиром краснодарским), Рафику Мелконяну, который показал нам знаменитый музей Сардарапатской битвы 1918 года, когда армяне разгромили турок. Музей из красного туфа стоит в чистом поле на линии Арагац – Арарат. Его охраняют каменные орлы: турецкая граница совсем недалеко. Музей рассказывает о Сардарапатской битве, среди героев которой мы неожиданно обнаружили сослуживца и соседа по даче моего покойного тестя, генерала Артака Арменаковича Вартаняна. Под Сардарапатом он сражался сержантом, а генералом стал после второй мировой войны, служа в военной разведке. В музее много экспонатов не только исторического свойства. Особенно хороша коллекция ковров и карпетов, равно как и других изделий народного творчества. Нам понравилось, и мы туда ездили потом не раз. Ужинали мы у маленького озерца с великолепным крестьянским красным вином, а вернулись домой в Ереван, включили телевизор и включились, хоть и на расстоянии, в события, разворачивавшиеся в Москве, получая информацию и от своих детей по телефону: наш московский дом находился близко к месту основных событий 3-4 октября 1993 года и даже подвергался обстрелу со стороны мятежников.
      Бывал у меня крупный ученый, историк и литературовед, профессор Ваче Смбатович Налбандян. Подарил книжку о Григоре Нарекаци, очень помогающую понять духовный мир автора «Книги скорбных песнопений», и не менее интересный сборник статей «Уроки армянской истории» – о жизни и деятельности Месропа Маштоца, создателя армянского алфавита, о традициях в становлении национальной литературы, о разных исторических событиях и их отражении в романах и поэмах армянских авторов и о многом другом. Он же подарил мне стихи Саят-Новы со своим предисловием и полный перевод «Книги скорбных песнопений». Знаток армянской литературы, Ваче Налбандян недвусмысленно осуждал антирусские элементы в Законе о языке как националистические выверты, способные лишь обеднить собственную культуру армянского народа.
      Одним из первых среди ученых посетил меня по рекомендации тогдашнего премьер-министра Хосрова Арутюняна академик Григор Арамович Гурзадян, директор Института космической астрономии в Гарни, автор проекта «Хромос», который он предложил осуществлять в сотрудничестве с российскими учеными. На следующий день, ноября 1992 года, я направил телекс президенту РАН академику Осипову с просьбой принять Гурзадяна. Позднее он рассказал мне, что его визит в Москву прошел успешно, московские и питерские коллеги поддержали его, и работа над «Хромосом» уже началась.
      Не раз бывал у меня живший no-соседству член-корреспондент Академии наук географ Григор Авакян, занимавшийся проблемами расселения армян в Закавказье и в мире.
      Ну а чаще всего мы встречались с профессором-онкологом Левоном Никитичем Мкртчяном и в егвардской компании, и друг у друга дома. Общение с этим супер-интеллигентным врачом-ученым и его обаятельной супругой, литературоведом-русисткой Люзиной Айрумян было всегда интересно и приятно.
      Однажды мы увлекли их с собою в Филармонию на концерт в честь Хачатуряна. На него пришло все руководство республики, и я познакомил Левона Тер-Петросяна с его тезкой Левоном Мкртчяном, которому сделал паблисити как крупнейшему онкологу, чтобы высокое начальство знало своих героев. Впрочем у Левона Никитича был и есть свой круг полезных научных и деловых связей не только среди медиков – в Армении и за ее пределами, в частности во Франции и на Украине, а также, естественно, в России. Во Франции он хорошо известен тем, кто занимается поиском средств от рака и вируса СПИДа, потому что Левон Никитич имеет свои важные открытия в этих областях. А его сын Армен, насколько я мог понять, увлекается эзотерическим направлением в медицине и может, например, посоветовать, как разместить кровать в спальне, чтобы сон приносил действительное отдохновение.
      Рассказывая о моих встречах с людьми науки, никак нельзя не упомянуть о посещении Матенадарана, где его директор профессор Сен Суренович Аревшатян и научная сотрудница Сейрануш Манукян, автор комментариев в одном из лучших альбомов, посвященных армянской миниатюре, очень хорошо, подробно посвятили меня в дела своего научно-художественного учреждения. А потом мы смотрели рукописи и книжную живопись. В Матенадаране собрано более 13 тысяч фолиантов. Есть тексты на древнеармянском грабаре, на иврите, греческом, древнеславянском, санскрите, арабском. Есть такие переводы на армянский, из которых только и можно сейчас почерпнуть некоторые исторические сведения, изложенные в утерянных трудах греческих авторов. В Матенадаране есть переводы даже трудов Филона Александрийского (20 год до Р.Х. – 54 после Р.Х.). Много интересного хранится там и по истории славянства, в частности, сведения об основании Киева. Славянские извлечения вошли в научный оборот на русском языке.
      Матенадаран – ярчайшее свидетельство богатейшей армянской цивилизации, которая в раннем Средневековье подошла к тому, что много позже стало европейским Ренессансом. И это не только в поэзии или исторической науке, но в медицине, астрономии, математике, других науках.
      Эту национальную жемчужину армяне свято оберегают, преодолевая все опасности физического ущерба, проистекающие из блокадной ситуации. Слава Богу, рукописи и миниатюры в Матенадаране хранятся в надлежащих условиях.
      Общаясь со мной, армянские ученые, художники, политики, журналисты неизменно задавали один и тот же главный вопрос: что думает Россия о Закавказье, что она собирается делать в этом регионе? Уже в самом начале моей жизни в Ереване я был приглашен в Академию наук на семинар «Армения и Россия». Доклад сделал директор Армянской Энциклопедии профессор Карен Худабердян. Вспыхнувшая после доклада дискуссия сразу же приобрела пророссийский характер, но с оттенком озабоченности в отношении пантюркизма, опасности которого для наших общих с Арменией интересов в Москве, по мнению армянских ученых, явно не понимают, более того – с турками вовсю лобызаются и с их братьями-азерами тоже.
      Я отвечал примерно следующее.
      В Армении ясно всем – и президенту, и оппозиции, и ученым, и всем-всем, – что Россия – союзник Армении. А вот в России очень многим совсем не ясно, что Армения – стратегический союзник России на Кавказе.
      У России нет политики, ориентированной на возбуждение конфликтов, как думает кое-кто из участников дискуссии. Но у нас, к сожалению, нет вообще законченной внешнеполитической концепции в целом и в отношении Закавказья в частности.
      Концепция совпадающих интересов просто необходима. Ее надо разрабатывать, что мы и начали делать сами и надеемся на помощь со стороны армянских ученых и политиков. Должен сказать, что этот мой призыв, обращенный не только к думающей общественности, но и к государственным деятелям, практически остался не услышанным. Вернее, слышать-то слышали и даже обещали сотрудничать, но никаких аналитических материалов и целенаправленных предложений я так и не получил и всю доктрину формулировал сам.
      А на семинаре я заметил, что отсутствие законченной концепции не означает бездействия. Работают госделегации, во всяком случае – российская. Готовятся и заключаются двусторонние межгосударственные соглашения. Идет борьба вокруг ратификации договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной безопасности. Важно не давать аргументов противникам сотрудничества с Арменией, чего не понимают некоторые армянские парламентарии, выдвигающие свои возражения против ключевых статей упомянутого договора.
      Высказался я и по поводу распада СССР, который я рассматривал как результат не чьей-то субъективной злой воли, а ошибочной политики игнорирования принципов самоопределения народов и свободы выбора. Именно эти принципы лежат в основе европейской интеграции, которая является продуктом свободной воли суверенных национальных государств. Нам же еще предстоит до такого уровня дорасти, и путь к интеграции по-европейски (а другого такого процесса в мире пока еще нигде нет) лежит через укрепление СНГ, а главное – через устройство наших двусторонних отношений.
      Эта тема постоянно звучала и в моих беседах с армянскими политиками и журналистами, государственными деятелями и чиновниками на протяжении всего моего пребывания на посту в Армении.
 

 
      В ноябре 1992 года я почти сразу же по приезде в Ереван отправился в Эчмиадзин к католикосу всех армян Вазгену Первому. Патриарх принял меня очень хорошо, показал вместе с епископом Ананией реликвии Эчмиадзина, подарил с благословением альбом об армянских старинных хачкарах, что в переводе звучит как крест-камень, и подтвердил благорасположение всех верующих армян к сотрудничеству с Россией. С католикосом мне посчастливилось встречаться и в Москве в январе 1993 года, когда он гостил у Святейшего Патриарха всея Руси Алексия Второго. Было это на приеме в их честь, устроенном московскими армянами в отеле «Метрополь». Запомнилась мне рождественская литургия в Эчмиадзинском соборе 6 января 1994 года с участием президента, других армянских руководителей и иностранных послов. После службы все мы собрались на аудиенции у Вазгена Первого. В начале апреля армяне праздновали Пасху вместе со всем христианским миром, кроме православных, у которых она была почти через месяц. В Эчмиадзин снова съехались руководители армянского государства и послы. День был сказочный. Погода чудная. Воздух чистый, прозрачный. Небо голубое. Солнце ясное. И с паперти церкви Святой Рипсиме, куда послы заглянули после службы в Эчмиадзинском соборе и аудиенции у католикоса, можно было любоваться белоснежными шапками Арарата, Арагаца, Ары и Котайка – всех главных вершин, возвышающихся над Араратской долиной. Вершины сияли, а на деревьях уже лопались почки. Дипломатам расставаться почему-то не захотелось, и они с удовольствием приняли приглашение германского поверенного Норберта Хайнце и отправились к нему пить хорошее баварское пиво.
      Католикос провел литургию и аудиенцию очень достойно, как и подобает архипастырю, но чувствовалось, что земные дни его сочтены, и в дипкорпусе уже пошли слухи о возможных претендентах на его место. Гарегин Второй Киликийский тогда явно не котировался, во всяком случае, так думали западные дипломаты.
      18 августа 1994 года на 86-ом году своей жизни Вазген Первый скончался. Он был 130-м католикосом всех армян и возглавлял Армянскую апостольскую церковь 39 лет. На следующий день я был уже у президента Левона Тер-Петросяна с соболезнованиями от Б.Н.Ельцина. Свои соболезнования прислал и патриарх Алексий Второй.
      Хоронили Вазгена Первого торжественно. Отпевали в ереванской церкви Святого Саркиса 26 августа, затем, 28 августа, в Эчмиадзине. Там, рядом с главным собором, его прах и предали земле. Со всего мира съехались представители христианских церквей, чтобы отдать Вазгену Первому последние почести. От Московской Патриархии был митрополит Питирим, которого я подошел поприветствовать. Мы с ним встречались когда-то в Милане, где я ему показывал замечательную монастырскую церковь Святого Амвросия. Из Милана приехал тоже очень хорошо знакомый мне падре Саркис Саркисян, настоятель тамошней армянской церкви. Вечером, после похорон, – поминальный ужин, где главным блюдом была кутья. На следующий день Лорис Чкнаворян устроил концерт в память о Вазгене Первом в Филармонии. На концерт пришли местоблюститель престола Католикоса всех армян Торгом Иерусалимский, архиепископ Московский Тиран Кюрегян, меценатша из США Луиз-Симон Манукян, Сильва Капутикян и другие. Был и Гарегин Второй Киликийский. Он-то и станет новым католикосом Гарегином Первым вопреки прогнозам тех представителей дипломатического корпуса, кто считал, что ему помешают его связи с дашнаками, с которыми насмерть поссорился Левон Тер-Петросян. Не помешали.
      Хитросплетения межпартийной борьбы в Армении, совсем недавно вступившей на путь независимости, были не очень и не сразу доступны для понимания иностранцев, каковыми оказались, наряду с американцами и французами, и русские дипломаты, с трудом привыкавшие к тому, что Армения и Россия – уже не одна страна, где политические нравы и порядки были практически одинаковыми повсюду, а национальные особенности считались малозначащими нюансами, которые не очень-то и просматривались из центра, несмотря на демагогию официальной дружбы народов, вроде бы требовавшей знания и уважения национальных форм бытия людей. Я приехал в Армению и многое открывал впервые, обнаруживая свое невежество на каждом шагу. Мне казалось, что в условиях конфликтной напряженности, турецко-азерской блокады, постоянной угрозы самому существованию армянского Карабаха-Арцаха и стычек на границе с Азербайджаном армянская нация нуждается в сплоченности и должна быть солидарна с демократическим правительством и всенародно избранным президентом. О какой оппозиции может идти речь, когда решается судьба нации? Оказалось, что я ошибался. Нужна и Армении оппозиция, ибо без нее нет демократии. И была у нее оппозиция, очень разная, в основном национальная, а антинациональные, на мой взгляд, даже не силы, а элементы, как ни странно, выделились из овладевшего властью Армянского общенационального движения, но, выделившись, уйдя в оппозицию, сами себя антинационалами, естественно, не считали.
      Все это я начал постепенно постигать отнюдь не только из газет, но и из прямых контактов с представителями всех основных политических сил республики, которые к моменту моего поселения на дачах в Конде уже оформились либо в партии, либо в парламентские фракции, либо и в то и в другое.
      Армянское общенациональное движение (АОД) родилось в 1989 году. Его основали лидеры комитета «Карабах». Один из них – Левон Тер-Петросян – стал президентом республики, другие – министрами и парламентариями. В Верховном Совете у них была самая мощная фракция – более 50 депутатов – и контроль над президиумом. По самым разным опросам общественного мнения, АОД, взявшее на себя ответственность за все в республике, катастрофически теряло уважение и поддержку народа, потому что обещания не выполнялись, а главное – многие его видные деятели повели себя совсем не как демократы. Поэтому сокрушительные победы представителей АОД на парламентских и президентских выборах в 1995 и 1996 годах вызвали вполне оправданный скепсис у всех мало-мальски объективных наблюдателей, уверенных в том, что в обоих случаях без подтасовок не обошлось.
      Официальным председателем АОД в мое время был священнослужитель из Аштарака Тер-Иусик Лазарян. Он же возглавлял и фракцию АОД в Верховном Совете. С ним общаться мне приходилось редко, да в этом и не было особой необходимости, ибо весь цвет АОД оказался на государственных постах и меня интересовал скорее в этом качестве. Тем не менее штаб-квартиру АОД неподалеку от МИДа я однажды посетил и с журналистами из аодовской газеты «Айк», названной в честь прародителя армянского народа, я охотно встречался, но чаще сотрудничал с непартийной газетой, а скорее гософициозом на русском языке «Республика Армения», который передо мной являлся в образе энергичных и талантливых журналистов – Иды Мартиросян и Армена Ханбабяна. Армен работал еще и ереванским корреспондентом московской «Независимой газеты», руководил «Республикой Армения» как и.о. главного редактора (почему столько лет и.о. – непонятно), потом уехал в Москву.
      От АОД в феврале 1992 года откололась небольшая группа политиков и среди них Вазген Манукян из комитета «Карабах», предсовмина Армении в 1990-91 годах, и.о. министра обороны в 1992-93 годах, кандидат в президенты в 1996-ом. Его друзья-депутаты во главе с Давидом Варданяном, возглавлявшим парламентский комитет по иностранным делам, сформировали в 1992 году фракцию, лидером которой избрали Шаварша Кочаряна. Во фракцию вошло десять человек. Но крику было на пол-парламента. И не совсем невинного: Национально-демократический союз (НДС), как они себя стали называть, начал болтать о «мировой миссии армян», да в таких выражениях, что Тер-Петросян обозвал их «фашистами». Тем не менее осенью 1992 – весной 1993 года обязанности Минобороны в ранге государственного министра президент возложил на Вазгена Манукяна. В отношении России этот деятель тогда придерживался совсем других взглядов, нежели те, что продемонстрирует мне через некоторое время его соратник Давид Варданян.
      Я был с визитом у Вазгена Манукяна 24 ноября 1992 года, и он с порога заявил:
      – Позиция России нас озадачивает. Ощущает ли она свои стратегические интересы в Закавказье? Она что, отказывается от своих позиций в ближнем зарубежье во имя концентрации на собственных внутренних проблемах с тем, чтобы вернуться туда в будущем, а пока – будь что будет? Но наша граница – это и граница России. Мы ваш южный форпост. Поэтому хотим, чтобы здесь стояла дивизия ПВО. А вы, похоже, решили уйти за Кавказский хребет? Непроясненность концепции ведет к ошибкам в политике. Договор о коллективной безопасности стран СНГ от 15 мая 1992 года не работает, на него опираться невозможно.
      Вазген Манукян перешел к карабахской проблеме:
      – Для Армении это – самый существенный вопрос. И тут у нас впечатление такое: Россия заинтересована в нестабильности, надеясь таким путем удержать и Азербайджан, и Армению. Но это ошибочный расчет. Будет Карабах азербайджанским или не будет, Азербайджан все равно уйдет под крылышко Турции. А вот если Карабах останется армянским, сохранится серьезная привязка Армении к сильному союзнику в лице России. Если же Карабах окажется поглощенным Азербайджаном, эта привязка ослабнет, и Армении ничего не останется, как обратиться к той же Турции во имя хотя бы материального благополучия. Нечеткость политики России влечет за собой нечеткость в политике бывших республик. Несмотря на это, для Армении сейчас характерна пророссийская ориентация. Армения заинтересована в присутствии на ее земле российских войск и пограничников. А вот потеря Карабаха приведет неизбежно к смене ее внешнеполитической ориентации, это уж точно.
      Все это слушать было неприятно, однако, сказанное Манукяном соответствовало моему собственному анализу и возражать не имело смысла. Поэтому я ограничился обычным в тот период для меня заявлением о том, что внешнеполитическая концепция России находится в процессе становления и судить о ней пока рано, а соображения собеседника представляют несомненный интерес и будут нами учтены.
      Вот такой был Вазген Манукян осенью 1992 года. А его политический друг Давид Варданян уже тогда демонстрировал пренебрежительное отношение к договорам, заключенным как в рамках СНГ, так и в двустороннем порядке. И мне пришлось вступить с ним в дискуссию буквально через неделю после моего прилета в Ереван. Встречая вместе с ним делегацию российского Верховного Совета, я имел возможность констатировать, что председатель парламентского комитета по внешней политике – противник СНГ и российско-армянского договора о дружбе. Он же впоследствии сделал все, чтобы провалить и договор о статусе российских войск в Армении, а мне не раз заявлял, что эти войска могут убираться. Заявлял в частных беседах, естественно, ибо публично говорить такое не осмеливался, хотя я предлагал ему выйти к народу в любой аудитории. Эти разговоры он вел весной – летом 1994 года, когда в пользу пророссийской ориентации высказывались уже три четверти армян против одной трети два года назад. Группа НДС пошла против этого течения, играя на руку антинациональным силам, во всяком случае, в вопросе о российских войсках.
      НДС был сначала оппозицией без партии. Но по мере приближения к референдуму о Конституции, парламентским и президентским выборам он сильно активизировался, начав собирать на площадях Еревана многолюдные антиправительственные митинги, интерес к которым подогревался зажигательными речами Ашота Манучаряна. В августе 1993 года этот очень близкий к президенту человек, один из активных членов комитета «Карабах», ушел со скандалом с поста главного советника президента по вопросам национальной безопасности и через некоторое время сталкнулся с людьми из НДС, выйдя на тропу войны с другим приближенным к президенту деятелем комитета «Карабах», писателем средней руки и всесильным министром внутренних дел Вано Сирадегяном, а затем и со всем АОДом, включая президента. Подключение к интригам НДС такого известного человека, как Ашот Манучарян, очень устраивало Давида Варданяна и его компанию. В октябре 1993 года национал-демократы провели свой первый съезд и стали «партией». И хотя число сторонников, к каковым вряд ли можно причислить зевак на их митингах, у этой партии не очень прибавилось, Давид Варданян в январе 1994-го довольно самоуверенно объявил о готовности НДС взять в свои руки государственную власть. Летние митинги в 1994 году с участием Ашота Манучаряна были очень шумными, но превращения НДС в массовую партию не произошло. И к выборам национал-демократы пришли отнюдь не внушительной силой. Правда, лично Вазген Манукян получил на президентских выборах примерно столько же голосов, сколько и Левон Тер-Петросян, но голоса эти были не свои, а полученные от сторонников других партий оппозиции и в первую очередь от дашнаков, поддержавших лидера НДС из тактических соображений.
      Следует сказать прямо: становление НДС как партии сопровождалось явным усилением антирусского настроя некоторых его лидеров. Я уже упоминал о Давиде Варданяне. Думаю, вряд ли он работал против нас без ведома Вазгена Манукяна. Широкой публике не известно, что говорил этот лидер НДС послу России в кабинете Минобороны, зато ни для кого не было особым секретом, что обвинения в проведении прозападной и протурецкой политики, которые он и его друзья начали бросать в лицо Тер-Петросяну, им лучше было бы адресовать самим себе, ибо такой именно поворот намечался как раз тогда, когда Вазген Манукян был премьер-министром, а его тесть профессор Р.Ишханян затеял свой крестовый поход против русского языка.
      Поэтому не приходится печалиться по поводу того, что в 1996 году Вазген Манукян президентом Армении не стал, как бы мы критически ни относились к методам проведения выборов, примененным Вано Сирадегяном.
      В 1992-1994 годах национал-демократам было далеко до традиционных партий, имевших многолетнюю историю и перспективы расширения социальной опоры в Армении. Это три партии: рамкавар-азатаканы, то есть демократы-либералы, дашнаки и коммунисты, фракции которых насчитывали около двух десятков депутатов каждая. «Около» потому, что состав фракций был не очень устойчивым, многие народные избранники кочевали из фракции во фракцию, в том числе те, что принадлежали к мелким партиям, у которых не было своих фракций. Кроме того, в тогдашнем Верховном Совете Армении было немало независимых депутатов, что делало его решения подчас просто непредсказуемыми.
      Руководители рамкаваров и дашнаков были моими постоянными собеседниками, но в моем кабинете побывал и секретарь ЦК новой компартии Армении Сергей Бадалян. После утраты власти в августе 1990 года, когда большинство мандатов в республиканском Верховном Совете оказалось в руках представителей АОД, а его председателем стал Левон Тер-Петросян и была принята Декларация о независимости Армении, старая компартия, бывшая частью РСДРП, ВКП(б), а потом КПСС, приказала долго жить, что и было официально оформлено в сентябре 1991 года XXIX-м съездом КПА, группа товарищей решила «продолжать историю коммунизма» в Армении и в октябре 1991 года провела ХХХ-й чрезвычайный съезд, который взял курс на реставрацию КПА. В феврале 1992-го она возобновила деятельность. В марте Минюст подтвердил регистрацию, оформленную еще в июле 1991 года старой компартией. Секретарем ЦК новой КПА стал ученый-физик Сергей Бадалян, побывавший в кресле секретаря ЦК и первого секретаря ереванского горкома перед роспуском старой КПА. Газета коммунистов «Мер хоскы», то есть «Наше слово», издается на армянском языке. А в Верховном Совете к марту 1993 года у них образовалась фракция в составе двух десятков депутатов. Это была, пожалуй, самая влиятельная фракция после АОД. Сам Сергей Бадалян депутатом не был, но в своей партии авторитетом пользовался более значительным, чем депутаты-коммунисты.
      Мне он рассказал, что уже в старой КПА он занимал позиции «обновленца», пытаясь сочетать признание частной собственности с идеалами Кампанеллы. В своей деятельности он учитывал опыт поражения КПСС. К руководству Армении относился критически, но с готовностью к конструктивному диалогу. По его словам, некоторые силы оппозиции, рвущиеся к власти, могут оказаться худшим вариантом для страны.
      О внешнеполитической ориентации лидер коммунистов рассуждал так. Все сейчас решается в России, судьба Армении в частности. И лучше, чтобы власть в Ереване находила общий язык с властью в Москве. Да и народ, с которым коммунисты связей не утратили и поддерживают через восстанавливаемые в провинции партийные организации, выступает за единство с Россией, причем не только городские жители, но и крестьяне. Поэтому ЦК КПА в декабре 1992 года поддержал Обращение VII-го съезда народных депутатов России к парламентам независимых государств с предложением о создании конфедерации или иных форм сближения бывших республик СССР.
      По другой ключевой проблеме внешней политики – карабахской – КПА недвусмысленно высказалась «в поддержку священного права армянского населения Нагорного Карабаха на самоопределение» и требовала безотлагательного признания НКР прежде всего Республикой Армения.
      Сергей Бадалян был у меня в самом начале марта, а в конце месяца в московской «Правде» появилось его интервью, отдельные пассажи которого вызвали у меня удивление. Ну, во-первых, он объявил, что надежду на восстановление и укрепление связей с Россией открыто высказывает только КП, что, мягко выражаясь, не отвечало истинному положению дел. Поэтому неверно было и его утверждение, будто бы армянский народ связывает эту надежду с восстановлением компартии. Странным выглядело заявление вроде бы критически переосмыслившего опыт КПСС армянского политического деятеля и о том, что «мы все силы должны бросить на сплочение Компартии России.» Непонятно, как он собирался делать это в Армении. А конкретную любовь к России лидер КПА выразил таким, мягко выражаясь, странным образом: «Кстати, сейчас идут разговоры, чтобы в здание Ереванского горкома Компартии Армении вселить российское посольство. Буду встречаться с послом РФ Владимиром Петровичем Ступишиным и скажу ему, что это здание построено на партийные деньги и его надо вернуть коммунистам.» Что такое «партийные деньги», на которые якобы строились партийные объекты в СССР, хорошо известно: партийные бонзы лезли в государственную казну, как в свой карман. Здание горкома, как и все имущество КПА, было в апреле 1991 года национализировано, в нем разместили МИД и обращаться по этому поводу к иностранному послу было просто бессмысленно, хотя под посольство это здание действительно сначала и планировалось. И, видимо, это хорошо понимал сам Сергей Бадалян, ибо во время нашей встречи, состоявшейся до публикации упомянутого интервью, ничего подобного заявленному в этом интервью не говорил. Может быть, потому и не говорил, что вспомнил свое же заявление армянскому пресс-агентству «Ноян Топан» об отсутствии у него намерения поднимать вопрос о возвращении национализированного имущества? А, может, стыдно стало: здание ЦК у властей не просит, а то, что под российское посольство собирались отдать, вдруг заволновало коммунистов. А, может, нас испугать решили: вот вернемся к власти и выселим. Во всяком случае, своим московским собратьям сигнал подали.
      Посольство наше в это здание не въехало, конечно, не потому, что кто-то испугался. Дело было значительно прозаичнее. Предназначенное МИДу здание профсоюзов прочно оккупировали запущенные туда коммерческие структуры, и ему некуда было выезжать, а мне показали вариант значительно лучший, и я его выбрал из соображений наибольшей служебной целесообразности, вот и все. Говорят, у нас в Ереване такое здание посольства, каких нет ни в одной другой столице нового зарубежья. Да, наверное, и в старом зарубежье не много сыщется таких посольств, какое мы смогли получить в Армении. И получил я его за весьма скромную сумму, да еще в счет погашения госдолга. Даже товарищ Аман Тулеев, будучи министром сотрудничества со странами СНГ, не преминул отметить этот факт и привести такое решение вопроса о размещении посольства в качестве примера для других. Только вот армянские коммунисты к этому никакого отношения не имели, как можно было бы подумать, читая интервью Сергея Бадаляна газете «Правда».
      Что же касается Компартии Армении, то она под лозунгом «С Россией навеки вместе» вовсю крепила узы с единомышленниками из других бывших советских республик, не оставлявших надежд на скорейшее восстановление СССР. Во время сентябрьско-октябрьских событий 1993 года в Москве армянские коммунисты заняли осторожно антиельцинскую позицию, не снимая, правда, ответственности за происшедшее с Хасбулатова и Руцкого. Ну а что они понимают под словом «Россия», видно из еще одного заявления Сергея Бадаляна московской газете «Правда» весной 1994 года: «Россия может быть или такой, какой была, называясь Советским Союзом, или, подобно шагреневой коже, сокращаться до границ Московского княжества.» Во всяком случае, именно такой смысл просматривается в переводе на русский из перепечатки на армянский в газете «Мер хоскы».
      К 1994 году КПА собрала под свои красные знамена с серпом и молоттом пятьдесят тысяч человек, воссоздала комсомол – не шибко массовый, всего три тысячи ребят, – и начала проводить уличные манифестации, отмечая советские праздники.
      Скажу прямо, отношений с ними на официальном уровне у меня после встречи с Бадаляном практически не было, хотя от личных контактов с людьми, не скрывавшими своих коммунистических взглядов, я никогда не отказывался.
      Одним из первых моих посетителей, еще в ноябре 1992 года, был Арам Саркисян, бывший журналист, собкор «Комсомолки» и «Правды», а под занавес – первый секретарь старой КПА. За Сергеем Бадаляном он не пошел, а вместе с частью делегатов ХХIХ-го съезда в сентябре 1991 года учредил Демократическую партию. Из известных деятелей культуры к этой партии социал-демократического толка примкнула, пожалуй, одна только Сильва Капутикян. Партия объявила о своей приверженности общечеловеческим ценностям, принципам социальной справедливости и демократии. Она – сторонница укрепления независимости Армении и превращения ее в правовое государство. Находилась в оппозиции к АОДу и президенту Тер-Петросяну. По словам самого Арама Саркисяна, в его партии было всего лишь четыре тысячи человек, но она – инициатор создания оппозиционного блока, потребовавшего созыва Учредительного собрания с целью принятия конституции и образования коалиционного правительства. Весной 1993 года Демпартия со товарищи выступила с предложением провести референдум и отлучить АОД и президента от власти. Из этой затеи, как известно, ничего не вышло: не собрали требуемого законом числа подписей.
      На том же социал-демократическом поле действовал и «Гнчак», или «Колокол», созданный еще в 1887 году в Женеве и подтолкнувший своих сторонников в Армении провести в мае 1993 года в Цахкадзоре учредительный съезд своей национальной организации. Но это одна из самых малочисленных и маловлиятельных, «карманных» партий, каких в Армении с 1991 года появилось около двух десятков – республиканская, радикальная, трудовая, женская, христианско-демократическая, консервативная, монархическая, национального возрождения и прочая, и прочая, и прочая. Руководитель одной такой партии, насчитывавшей сто членов и именовавшей себя Союзом «Конституционное право», депутат Грант Хачатрян тоже посетил посла России в марте 1993 года и изложил свое кредо-требование создания свободного, независимого, единого, правового армянского государства, чего, по его мнению, не делает власть предержащая, а потому Союз «Конституционное право» находится в оппозиции, хотя начинал свою политическую жизнь вместе с комитетом «Карабах». Объявляя себя сторонником правового государства, Грант Хачатрян грешил национализмом не самого лучшего толка, ратуя за национальную идеологию и явно не понимая тоталитарной сущности такой идеологии. Левон Тер-Петросян отрицает необходимость национальной идеологии и потому плох, по мнению «конституционника» Гранта Хачатряна, сомкнувшегося в этом вопросе с поклонником салазаровского «корпоративизма» депутатом Игорем Мурадяном, который провозгласил «безусловную приоритетность армянской крови перед любой идеологией.» Вместе с тем тот же Грант Хачатрян считал, что «единственной консолидирующей идеей может стать только свобода нации, гарантирующая также свободу каждому ее представителю», а это уже явный антитоталитаризм, который как-то не сочетается с намерением противостоять «вирусу либерализма». Долой свободу – да здравствует свобода! На таком уровне смешения понятий дискуссия весьма затруднительна, да еще когда все беды, свалившиеся на Армению в советские времена, почему-то валят на новую Россию. Пришлось и по этому вопросу дать разъяснения и повторить их потом в целом ряде интервью, опубликованных в армянской прессе.
      И еще одну мини-партию я хотел бы упомянуть, хотя с ее лидером, бывшим диссидентом Паруйром Айрикяном у меня личных контактов почти не было. Объединение «Национальное самоопределение – Христианские демократы» (добавка «христианские демократы» появилась в мае 1994 года), созданное Паруйром Айрикяном в 1988 году, находилось не просто в оппозиции к президенту, но нередко устраивало шумные антиправительственные акции у президентского дворца, оскорбляя и понося власть на улице и в своих газетах «Свобода» и «Анкахутюн». Как и все другие партии оппозиции, оно выступало за созыв Учредительного собрания. Доктринальные же взгляды его выражались формулой – «комплексное решение армянского вопроса», то есть «восстановление национальной государственности, прекращение биологического геноцида, территориальное воссоединение Армении, консолидация армян на родине и на чужбине». Паруйру Айрикяну было свойственно довольно четкое понимание того, что такое правовое государство. За свои взгляды Айрикян в 1988 году был лишен советского гражданства и выслан из пределов СССР, куда вернулся в 1990 году.
      Партия его небольшая, всего полторы тысячи членов и сочувствующих, влиянием в обществе не пользовалась, как бы ни завышали рейтинг ее лидера симпатизирующие ему социологи. Видимо, стать президентом ему не светило, как ни хотелось бы. Впрочем, трудно сказать, как бы повел себя этот демократ, окажись бразды правления у него в руках.
      Паруйр Айрикян – типичный западник, с махровыми национал-шовинистами ему не по пути, поэтому их и не было на его митингах летом 1993 и весной 1994 года, а его сторонники не участвовали в демагогических по своей сути митингах НДС летом 1994 года.
      В отношении российских событий сентября-октября 1993 года ОНС-Х занял позицию поддержки действий президента Ельцина, как это сделал и официальный Ереван.
      В один прекрасный день я неожиданно для себя обнаружил, что у меня есть хороший знакомый в рядах ОНС-Х. Председатель Общества Армения – Россия, доктор филологических наук, профессор и публицист Владимир Маркович Григорян стал в 1993 году главным редактором газеты «Свобода» и попытался избраться в Верховный Совет на дополнительных выборах в июле 1994-го. Но общались мы с ним совсем не как с политиком из ОНС-Х, а как с ученым и главой общества дружбы, рожденного глубокой осенью 1992 года и очень активно работавшего рука об руку с нашим посольством все время, пока я находился в Армении. Владимир Маркович приходил ко мне в гости и в Москве, и мы с ним ностальгически вспоминали очень теплые «заседания» общества друзей России в холодные и мрачные блокадные дни.
 

 
      О дашнаках я уже упоминал. Но есть, что добавить к сказанному. Встречался я, конечно, не только с писателями. Приходилось беседовать и с их руководством в лице Вагана Оганисяна – кушали как-то хаш в московском ресторане «Муш», – и с политическим секретарем Армянской Революционной Федерации – Дашнакцутюн (собственно, «дашнакцутюн» – это и значит по-русски «федерация») Гагиком Мкртчяном и членом ЦК Грайром Карапетяном, и с журналистами из ежедневной газеты на армянском «Еркир» («Земля») и русскоязычного еженедельника «Азатамарт» («Освободительная борьба»), которые не раз брали у меня подробные интервью. Мнение дашнаков о внутренней и внешней политике Армении меня не могло не интересовать, ибо это – традиционная партия, со столетними корнями в армянской нации – на родине и в диаспоре. Она – один из главных организаторов успешной борьбы народа Арцаха, которая разворачивалась у меня на глазах. Родилась эта партия в 1890 году в Тифлисе. Имеет свои организации везде, где живут армяне. Была правящей партией в Первой Республике Армения (1918-1920). Подверглась преследованиям со стороны большевистской власти и исчезла из Армении в 1923 году. Но не исчезла с политической арены. Более того, стала одним из активных членов Социнтерна, в котором состоит до сих пор. В Армению Дашнакцутюн вернулась в 1990 году, воссоздала там свою региональную организацию и в июне 1991-го провела ее учредительное собрание. Политические цели дашнаков – создание свободной, независимой и единой Армении, в пределы которой должны входить армянские земли, определенные Севрским договором 1920 года, а также Нахичеван, Ахалкалаки и Карабах; повсеместная защита интересов армянского народа; требование осуждения всеми геноцида армян в Турции, возврата захваченных турками земель и выплаты компенсаций; созыв Учредительного собрания для превращения Армении в демократическую социалистическую республику; прорусская ориентация внешней политики и отказ от сближения с Турцией, пока она не покается за геноцид и не отдаст захваченное у армян.
      Одна из конфликтных проблем между дашнаками и «демократами» – изгнание из Армении летом 1992 года руководителя бюро Дашнакцутюн гражданина Греции Грайра Марухяна, которого Левон Тер-Петросян обвинил в связях с КГБ СССР, что сами дашнаки категорически отрицали.
      Другая проблема возникла из-за того, что в 1993 году дашнаки и особенно Грайр Марухян довольно активно общались в Москве с Руцким и другими деятелями антиельцинской оппозиции, а их представитель Арам Карапетян получил аккредитацию в хасбулатовском Белом доме. Правда, как убеждал меня в октябре 1993-го один заслуживающий доверия депутат из фракции Дашнакцутюн, Арам Карапетян ушел из Белого дома за несколько дней до мятежа и «вряд ли стоит ссылаться на него, пытаясь обвинить дашнаков в шашнях с мятежниками». Однако шашни все же были, о чем кое-кто из московских дашнаков проговорился журналистам, восхваляя Руцкого и Хасбулатова и даже таких господ, вряд ли близких дашнакам идеологически, как Илья Константинов, Альберт Макашов, Александр Невзоров, Александр Стерлигов, Геннадий Зюганов. За это им попало в ереванской прессе, и «Азатамарту» пришлось оправдываться, будто речь шла всего лишь об «ознакомлении ответственных деятелей России с проблемой Арцаха и интересами армян и в этой связи с линией Дашнакцутюн». Ошибку свою они поняли, и уже в ноябре 1993 года один из дашнакских лидеров Рубен Акопян сообщил, что представители Дашнакцутюн встречались с Лобовым и Вольским, а теперь просятся на прием к Черномырдину.
      Впрочем, не будем судить дашнаков: разобраться, что почем на российском политическом базаре, нередко очень трудно нам самим, чего же требовать проницательности от партии, проведшей более семидесяти лет в изгнании и оказавшейся объектом особой ненависти армянского руководства, может быть, именно потому, что для последнего реальной опасности в тот момент не представлял никто, кроме дашнаков, вот и было решено задавить их.
      В июне 1994 года деятельность АРФ-Дашнакцутюн на территории Армении была приостановлена, и она не смогла участвовать самостоятельно в парламентских и президентских выборах 1995-96 гг. Однако летом 1996-го дашнаки провели съезд своей республиканской организации, который поставил задачу смягчения конфронтации с властями. Этой линии дашнаки продолжали придерживаться и после президентских выборов, несмотря на свое более, чем критическое, отношение к методам властей, в открытую нарушавших права оппозиции. В декабре 1996 года группа дашнакских руководителей – Рубен Акопян, Грайр Карапетян и Гагик Мкртчян – были приняты премьер-министром Арменом Саркисяном и заявили ему, что представленная им парламенту правительственная программа соответствует платформе АРФ-Дашнакцутюн, и дашнаки готовы помогать правительству. Премьер-министр принял это как должное. Наверное, это разумно, ибо некоторые принципиальные позиции дашнаков давно уже стали действительно элементами политики правительства. Прежде всего это – поддержка карабахцев, включая создание в Арцахе армии самообороны, формирование в самой Армении национальной армии, отказ от протурецкой политики в пользу политики пророссийской. Это произошло в 1992-1994 годах, как раз тогда, когда дашнаков пытались задавить, но не вышло. Теперь у них снова открылись перспективы на родине. А мой друг Сейран Багдасарян, возглавивший в 1996 году представительство Дашнакцутюн в Москве, снова начал жить с надеждами на будущее.
      Когда дашнаки подверглись репрессиям, на их защиту выступила другая партия с относительно давними традициями – рамкавар-азатаканы, или демо-либералы. Они публично осудили действия властей как антидемократические. К тому времени рамкавары уже имели опыт сотрудничества с дашнаками в рамках Конституционного совета гражданского согласия, куда, кроме них, входили Демократическая партия, Аграрно-демократическая партия, Республиканская партия и Союз «Конституционное право». Эта организация была создана в 1994 году с целью добиваться созыва Учредительного собрания для обсуждения альтернативных проектов Конституции и выдвижения на референдум одного, согласованного между всеми национальными силами проекта.
      Рамкавары самыми первыми из политических партий установили контакт с российским посольством. Уже 12 ноября 1992 года ко мне пришел вице-председатель этой партии Карен Костандян с двумя товарищами. От них я узнал, что армянская либерально-демократическая буржуазная партия восходит своими корнями к 1885 году, к партии Арменикан, созданной в городе Ван (Западная Армения). Официально оформилась в 1921 году в Константинополе (Стамбуле) и действует везде, где есть армянские общины, конкурируя с социалистами-дашнаками. Сами рамкавары считают себя наследниками российской конституционно-демократической партии, то есть кадетов, имевших, по моему глубокому убеждению, наиболее четкие представления о том, каким должно быть демократическое правовое государство, среди всех российских политических сил. В диаспоре рамкавары пользуются влиянием в деловых и финансовых кругах. Они связаны и с Всеармянским благотворительным союзом, руководители которого состоят именно в их партии. Рамкаваром был председатель этого Союза американский миллионер Алек Манукян. Рамкаваром является и его дочь, нынешний председатель Союза Луиз-Симон Манукян, с которой при первом удобном случае меня познакомили в Филармонии, во время одного из концертов симфонического оркестра Лориса Чкнаворяна.
      В Республике Армения свою организацию рамкавары создали и зарегистрировали в 1991 году. Они выступают за верховенство народной воли и создание демократического правового государства, за социально ориентированные рыночные преобразования, за восстановление Армении «в исторических границах». Они поддерживали Левона Тер-Петросяна на президентских выборах 1991 года, но, имея одну из самых больших фракций в Верховном Совете, находились в «конструктивной оппозиции» к властям.
      Партия дружественно настроена в отношении России и мечтает о стабилизации положения у нас, связывая с этим налаживание нормальной жизни у себя в Армении. По словам моих собеседников из числа рамкаваров, для армян нет и не может быть другой разумной ориентации, кроме той, что обращена в сторону России.
      Через пару недель после моего приезда в Ереван мы уже ужинали с главным рамкаваром Рубеном Мирзаханяном и его милой женой Анечкой в принадлежавшем кому-то из членов партии ресторане «Цовак» («Морской»), расположенном на берегу Ереванского моря, которое, будучи искусственным водохранилищем, остается иногда и без воды. Рубену было тогда тридцать три года. Он считает себя армянином, хотя мама у него русская. Спокойный, думающий, очень уравновешенный, приятный в общении человек. Ани на него похожа. Оба блестяще говорят по-русски. Рубен – историк по образованию, кандидатом наук стал в двадцать четыре года, а с 1990-го он – декан факультета культуры Армянского пединститута. Свою партию называет партией реформ без революций и насилия, без митингов и забастовок, без столкновений с законной властью. В дашнаках рамкавары видели скорее противников, чем союзников, но от диалога с ними, как и с правительством, не уклонялись. На президентских выборах 1996 года снова поддержали Левона Тер-Петросяна.
      Рубен познакомил меня со всей фракцией рамкаваров в Верховном Совете, собрав депутатов в том же «Човаке». Был март, но холода еще не отступили, и все сидели за столом в пальто и теплых куртках. Среди пришедших прямо с заседания парламента, где не хватило всего двух голосов, чтобы ограничить власть президента, были – секретарь Президиума Верховного Совета Вараздат Авоян, тогдашний председатель фракции Виген Хачатрян (в 1994 году вышел из партии вместе с группой других бывших функционеров-коммунистов), главный редактор газеты «Азг» («Нация»), декан юридического факультета ЕрГУ, директор АО«Армрыба» и многие другие видные люди армянского истеблишмента. В Москве Верховный Совет только что ратифицировал договор о статусе российских войск в Армении, и я призвал рамкаваров последовать примеру российских депутатов. К моему призыву участники встречи отнеслись благоприятно. Забегая вперед, скажу: партия и фракция рамкаваров довольно последовательно проводили линию на ратификацию и не их вина, что это дело затянулось и завершилось не так, как следовало бы. Но об этом – особый разговор.
      Мне часто приходилось встречаться с Рубеном Карленовичем Мирзаханяном. Беседы с ним носили глубокий, серьезный характер и помогали мне лучше разбираться в обстановке и наблюдать перипетии внутриполитической борьбы, которая разворачивалась вокруг президентской власти, конституционной реформы и очевидных провалов политики АОД, ударявших по престижу демократической, казалось бы, власти, постепенно сползавшей к тоталитарным методам управления страной и подавления инакомыслящих.
      Постоянной темой наших бесед был Карабах. Из разговоров не только с рамкаварами, но и с представителями других партий, особенно дашнаками, можно было сделать вполне определенный вывод: правительству, если оно по каким-то причинам даст слабину в защите братьев-карабахцев, не дадут сойти с рельсов внимательно следящие за ним оппозиционные партии, для которых освобождение Карабаха от турецко-азерского господства – дело кровное, дело чести, дело жизни и смерти.
      В июле 1993 года Рубен меня обрадовал: начались консультации рамкаваров с дашнаками, начался диалог президента Левона Тер-Петросяна с основными силами оппозиции. Люди говорили: важно, чтобы он, наконец, понял, что надо быть общенациональным президентом, а не аодовским. Я соглашался с этой, абсолютно правильной, на мой взгляд, идеей, поскольку собственными ушами слышал однажды, как, беседуя с российскими депутатами, Левон Акопович демонстрировал свое нежелание быть «отцом нации» – это его выражение. Отцом не отцом, а главой государства своей нации президент быть обязан, какая бы политическая сила ни выдвинула его на политическую арену; к сожалению, и этот диалог у Тер-Петросяна тогда не получился, как не получился с интеллигенцией. Не исключаю, – эта мысль пришла ко мне сейчас, через несколько лет после тех встреч и бесед в Ереване, – не исключаю, что президенту мешали стать общенациональным лидером мафиозные силы, которые сложились рядом и даже внутри АОД, ведь в Ереване ни для кого не было секретом, что торговля бензином, хлебом, табаком контролируется криминальными элементами, так или иначе связанными с некоторыми бонзами АОД, захватившими ключевые посты в государственном аппарате, которые позволяли брать взятки и выводить из-под удара юстиции воров и убийц. Эти элементы были кровно заинтересованы в сохранении политической монополии именно этой, своей партии, что исключало допуск во власть чужаков, будь-то рамкавары с их конструктивной оппозицией или радикальные дашнаки. Поэтому и в 1995-1996 годах АОД и поддерживающие его силы пошли на все, дабы сохранить власть в своих руках. И сохранили, наплевав на протесты международных наблюдателей, не говоря уже о самой армянской оппозиции.
      Эта мысль пришла мне сейчас, но, как видно из моих дневниковых записей, кое-что знал я уже тогда. Или догадывался. Друзей у меня в Ереване было немало. Да и пресса выдавала на гора массу компромата, состоявшего не из одних только фальшивок. И народ на митингах и просто на улице и в общественных местах не молчал, поливая ушатами помоев свое начальство и особенно министра внутренних дел Вано Сирадегяна. И не его одного. Да вот только данные из конфиренций в Москву передавать стало опасно, ибо наша российская государственность превратилась в дрянное решето, через которое просачивалась доверительная информация, выдавая виновным тех, кто их выводил на чистую воду. Не сразу, но постепенно я начал видеть и в Армении у власти не только порядочных людей, но и шкурников, которым наплевать на государственные интересы. А кто в Москве? Кому все это скажешь? – спрашивал я себя в феврале 1994 года. И, не находя ответа, старался не подводить людей, которые живописали мне нравы мадридского, пардон, ереванского двора.
 

 
      6 ноября 1992 года я прилетел в Ереван, и после выходных дней, 9 ноября, нанес свой первый официальный визит и.о. министра иностранных дел Арману Киракосяну: незадолго до этого Рафи Ованисян был удален в отставку за свои слишком радикальные взгляды по карабахскому вопросу, которые не устраивали президента, надеявшегося на компромисс с Азербайджаном.
      У Киракосяна в кабинете сидели Арман Навасардян, второй заммининдел, кадровый дипломат, проработавший всю жизнь в системе МИД СССР, руководитель службы связей с посольствами Эдик Ходжоян, с которым я был знаком по Парижу, где он работал в группе науки и техники нашего посольства, и мой старый друг Ашот Мелик-Шахназаров, вышедший в отставку в Москве и отдавший себя в распоряжение МИД Армении, а также Александр Ашотович Татевосян, первый руководитель управления по делам СНГ МИД Армении, с которым мы общались на первых порах особенно часто. Мы обсудили кое-какие вопросы, связанные с устройством посольства, но в основном говорили о положении в Армении, вернее, армянские коллеги просвещали меня на этот предмет.
      Арман Киракосян обратил особое внимание на перебои со снабжением населения хлебом. И высказал надежду на помощь России. Свыше тридцати процентов армян видят главного союзника в России, которая стоит среди зарубежных партнеров Армении на первом месте. Нужно закреплять эти настроения и расширять круг друзей России, образ которой пострадал после Сумгаита и других армянских погромов и депортаций. В Азербайджане бесчинствовали азербайджанцы, особенно старался Народный фронт Эльчибея, но Москва смотрела на эти безобразия и преступления сквозь пальцы вплоть до августа 1991 года, а поскольку союзная власть ассоциировалась на местах с Россией, она-то и оказалась мишенью для критики, когда советский центр приказал долго жить. Скажу сразу, призыв Киракосяна был услышан и через два года, как я уже отмечал, число армян, ориентирующихся на Россию, достигло 75 процентов. Этим могу гордиться и я, первый посол России в Армении.
      Но тогда об этом можно было только мечтать. Договор о дружбе, подписанный президентами в декабре 1991 года, повис в воздухе. С Азербайджаном Россия заключила почти идентичный договор, и армянские депутаты задавались вопросом: какой смысл в союзнических отношениях с Россией, если заклятый враг имеет такие же, хотя косо смотрит в сторону СНГ и видит подлинного своего союзника в родственной ему Турции?
      Из конкретных вопросов, кроме поставок хлеба, Киракосян упомянул необходимость восстановления Мецаморской АЭС, замороженной решением Политбюро ЦК КПСС после Спитакского землетрясения.
      На следующий день в конференц-зале МИДа состоялась моя встреча с журналистами. Отвечал на вопросы около сорока корреспондентов местной и иностранной печати. Акоп Асатрян дал подробное и довольно точное изложение моих высказываний в утренней передаче радио «Свобода». А говорил я примерно следующее.
      Внешняя политика России – в стадии формирования. Над ее концепцией работает МИД. Закавказью придается важное значение. Армения – одна из первых стран ближнего зарубежья, с которой Россия вступила в межгосударственные переговоры и уже заключила два десятка соглашений. Присутствие российских войск здесь – фактор стабильности. Необходимо добиваться снятия блокады. По Карабаху у России нет готовых формул. Она – за поиск решений самими участниками конфликта и готова посредничать в поиске компромисса мирным политическим путем, которому нет разумной альтернативы.
      Корреспондент «Вестей» спросил в лоб: «Видите ли вы в Армении стратегического союзника России?» Я сдипломатничал: «Союзника – да. В создании СНГ, в развитии двусторонних связей, в обеспечении мирных условий жизни для Закавказья. А слово «стратегия» лучше не будем употреблять, оно войной попахивает».
      Был и вопрос о НАТО. Я сказал: «Нет Варшавского пакта – не нужна и НАТО, эта организация работает не на интересы народов и стран, а на чиновников и военных».
      После обеда посетил Бабкена Араркцяна. Обсуждали предстоявший визит российских парламентариев. Председатель Верховного Совета говорил о росте цен, о перебоях с хлебом, электричеством, теплом. Его заместитель Ара Саакян выехал срочно в Гюмри, где вчера рабочие громили горсовет. Я об этом уже слышал от Леонида Лазаревича Полонского, депутата Верховного Совета Армении, гендиректора «Армуралсибстроя», последней российской строительной организации, остававшейся в зоне Спитакского землетрясения, все другие давно сбежали. И не только российские. Украинские, казахстанские и прочие тоже.
      Каждая новая встреча дополняла все новые мрачные краски в безотрадную картину обстановки в Армении и на ее границах, где продолжались наземные стычки с азерабайджанцами и бомбежки с воздуха. 4-я армия оставила Азербайджану сотню самолетов и несколько летчиков-наемников. Они бомбили Степанакерт и приграничные армянские населенные пункты. Один из них, Кафан в Зангезуре, что между Азербайджаном и Нахичеваном, страдал регулярно от обстрелов с той стороны. Связь всей этой области с Ереваном усложнилась. Иранская граница тоже практически закрылась из-за того, что понтонный мост через Аракс был вечно не в порядке.
      11 ноября я поехал в штаб 7-й армии к генералу Дюкову Борису Николаевичу. Армия начала расформировываться. Но одну дивизию, ту, что стояла в Гюмри и по-старинке называлась Ленинаканской, было решено оставить, как и полк в Канакерских казармах в пригороде Еревана. Дюков жаловался, что Москва не решает кадровых проблем, в войсках жуткий недокомплект, есть случаи дезертирства. Все держится на офицерах. В республике много неконтролируемых банд. Они устраивают разборки со стрельбой прямо под окнами штаба, в соседнем парке. По дорогам ездить опасно. Поедете в Гюмри, товарищ посол, обязательно берите армейское или хотя бы милицейское сопровождение (я так и сделал, когда поехал через несколько дней в Гюмри). На границе с Азербайджаном было спокойно, пока там сидели российские «миротворцы», а сейчас азербайджанцы распоясались и снова долбят по Кафану и устраивают стычки на других участках, пытаясь втянуть в вооруженное противостояние собственно Армению, дабы не выглядеть чертом, связавшимся с крошечным Карабахом, который еще дает этому черту прикурить. Правда, в Красносельске, по которому летом палили со страшной силой, сейчас вроде бы тихо.
      Военные настаивали на том, что нужно скорее ратифицировать договор о статусе российских войск, и это стало главной темой моих бесед с армянскими и российскими депутатами, прибытие которых в Ереван ожидалось с часу на час.
      Вечером мы с женой нанесли официальный визит дуайену дипкорпуса французскому послу Франс де Артинг, которая вместе с мужем Димитрием приняла нас в своем номере-офисе в гостинице «Раздан», где посольство Франции занимало девятый этаж. Кстати, это не так уж и много – всего четыре номера, если мне память не изменяет. Но французы уже были оснащены оргтехникой, имели шифрсвязь с посольством Франции в Москве и со своим МИДом в Париже. Валюту оттуда им привозили на самолетах «Аэрофлота», выполнявших по средам чартерные рейсы Ереван-Париж.
      Мы выпили по бокалу шампанского «Моэт э Шандон», воспетому в свое время Пушкиным, – за наше знакомство, за Россию и Францию, за Армению и армян, о которых французы высказывались с симпатией. Думаю, этому способствовало и то, что секретаршей они взяли к себе Лусинэ, дочь моего хорошего друга Рубена Саакяна, очень милую молодую женщину, способную расположить к себе любого и отлично владеющую французским языком, на котором она, как и моя младшая дочь Лада, начала говорить с раннего детства в Париже. После шампанского Гартинги повели нас в «Дзорагюх» Артура Мугаляна, где в те незабвенные времена можно было отлично выпить и очень хорошо закушать всего за три-четыре доллара, да еще под музыку. Должен сразу же заметить, что для большинства армянских граждан даже такая сумма за ужин была недоступной роскошью. Ну а цены очень быстро лезли вверх и скоро к этим цифрам приросли нули.
      Ночью 14 ноября вместе с председателем комиссии Верховного Совета по международным делам Давидом Варданяном мы встречали делегацию российских парламентариев во главе с Владимиром Николаевичем Подопригорой, возглавлявшим комитет по вопросам межреспубликанских отношений Верховного Совета России. Пока ждали запаздывавший по обыкновению самолет, коснулись темы договорных отношений между нами, и я уже тогда понял, что в лице Давида мы имеем упрямого противника, который будет делать все, чтобы сорвать ратификацию договоров с Россией. Впрочем и в Верховном Совете России были подобные «фрукты», которые решили, что надо обязательно уравновесить отношения Москвы с Ереваном и Баку, и методически сопротивлялись ратификации договора 1991 года, хотя «спорные» статьи о взаимопомощи были полностью перекрыты Ташкентским договором о коллективной безопасности СНГ, к которому Азербайджан тогда не имел никакого отношения и подключаться вообще не собирался.
      Делегация народных депутатов России находилась в Ереване меньше двух суток. В ходе «круглого стола» с армянскими депутатами и продолжительной беседы с президентом Левоном Тер-Петросяном состоялся обмен мнениями по всем вопросам, интересовавшим обе стороны. Разговаривали без дипломатии, спорили, предлагали, вместе мерзли в холодных дворцовых палатах и отогревались коньяком за обедом и ужином, произнося вполне искренне самые горячие тосты в честь друг друга и за наше общее будущее.
      Российская делегация – 14 депутатов – представляла весь политический спектр тогдашней России, от «державников» и скрытых коммунистов до демороссов и радикальных демократов. Самым неразговорчивым, вернее, молчаливым среди них был В.Б.Исаков. Самым активным – «державник» Сорокин. Иногда вступали в дискуссию Виктор Леонидович Шейнис и Владимир Николаевич Мананников. По-моему, они были тогда в «Демократической России». Много спорил и радикальный демократ Г.Задонский. С армянской стороны наиболее активно в дискуссии участвовали дашнаки, особенно, когда речь пошла о Карабахе.
      Круглый стол назывался «Россия – Армения: перспективы сотрудничества». Детально обсуждали состояние межпарламентских связей, вопросы сближения законодательств, возможные формы преодоления кризисных тупиков в экономическом сотрудничестве, правовое положение военнослужащих.
      С армянской стороны на всех уровнях демонстрировалось стремление к сохранению всего ценного, что накоплено Россией и Арменией за два столетия совместной жизни, и к максимально возможному расширению зон взаимопонимания, совпадающих интересов и взаимовыгодного сотрудничества. Одни говорили искренне, другие делали вид, но в любом случае это отражало глубинные настроения армянского общества.
      Левон Тер-Петросян откровенно заявил:
      – Без России мы бы не выжили. Исключительную ценность для нас имеет прямой контакт между нашими исполнительными органами. Очень желательно было бы наладить и межпарламентские связи.
      Он поддержал идею создания постоянного механизма межпарламентского сотрудничества.
      Говоря о своей готовности работать в Межпарламентской ассамблее, армянские депутаты упирали на важность развития прежде всего двусторонних связей и нашли в этом благоприятный отклик со стороны российских депутатов, многие из которых, особенно оппозиционеры, весьма скептически отзывались об СНГ.
      По карабахской проблеме выявился фактический консенсус между армянскими депутатами, независимо от их партийной принадлежности. Но наиболее последовательно защищали Нагорный Карабах дашнаки. Сейран Багдасарян и его друг-филолог Сурен Золян были вынуждены прочитать лекцию по истории вопроса, дабы хоть немного просветить россиян, среди которых в карабахских делах более или менее разбирался один только Шейнис. Я их поблагодарил и посоветовал продолжать в том же духе, ибо наши народные избранники явно нуждались в «ликбезе», во всяком случае те, кто не был уже в конец упропагандирован азербайджанскими вралями во время недавней поездки в Баку.
      Армяне сформулировали следующую позицию:
      – первостепенная задача состоит в том, чтобы добиться прекращения огня, начиная с моратория на применение военной авиации и тяжелой артиллерии;
      – очевидна необходимость нейтральных наблюдателей и международных санкций против нарушителей;
      – в этих целях надо начать переговоры без предварительных условий и предопределения политического статуса Нагорного Карабаха;
      – основные участники урегулирования – Азербайджан и Нагорный Карабах, их представителям и вести переговоры между собой, а Армения готова ограничиться ролью посредника и принять такое решение, которое будет отражать волю народа Нагорного Карабаха.
      Тер-Петросян, со своей стороны, заверил российских парламентариев, что он может дать стопроцентную гарантию выполнения Арменией своих обязательств и соответствующим образом воздействовать на силы, контролирующие положение в Нагорном Карабахе. И Республика Армения, и Нагорно-Карабахская Республика положительно реагировали на призывы ООН и СБСЕ, выступив за прекращение огня без предварительных условий.
      Отвечая на вопросы российских депутатов, Тер-Петросян категорически отверг подхваченные кем-то из них азербайджанские инсинуации о том, что Армения якобы может использовать карабахский прецедент для национально-территориальных притязаний в районах компактного проживания армян в России. Армяне диаспоры, сказал президент, это граждане тех стран, где они живут. Двойное гражданство возможно лишь при наличии соответствующего договора, но и оно отнюдь не означало бы готовности Армении к каким бы то ни было односторонним шагам: она нигде и ни в коем случае не пойдет на искусственное создание национально-территориальных проблем. У нее нет и не может быть таких проблем в России. Ну а личные права своих граждан она будет защищать везде исключительно в рамках международного права и двусторонних договоров.
      В той беседе президент Армении положительно оценил присутствие на армянской земле российских войск и пограничников, с командованием которых он поддерживает личный контакт, и высказал пожелание о сохранении единой системы ПВО вместе с Россией и Грузией, во всяком случае, пока не создана автономная ПВО в Армении.
      Как выяснилось позже, господа Исаков, Сорокин и некто Александров, тоже из оппозиционеров, отлучались с «круглого стола», чтобы пошуровать среди военных на предмет антиельцинского компромата. Но их собеседники отказались играть в эти недостойные политические игры, чем весьма разочаровали доблестных нардепов, которые продемонстрировали наплевательское отношение к нуждам наших военных и не скрывали, что намерены и дальше торпедировать российско-армянские договоры. Провалить в Москве ратификацию договора о статусе российских войск им все же не дали, но за них это сделали Давид Варданян и компания в Ереване.
      15 ноября я проводил Подопригору со товарищи, и наступил длительный зимний перерыв в визитах из Москвы. До второй половины марта в Ереван не приезжали не только государственные и политические деятели из Москвы. Не появилось здесь даже ни одного чиновника. Армяне же в Москву летали и связь с российским правительством поддерживали – напрямую и через меня.
      Наступила зима, и повалили проблемы, вызванные блокадой, а решать их можно было только с помощью России.
      19 ноября меня пригласил премьер-министр Хосров Арутюнян, и вся беседа развивалась вокруг нашего экономического сотрудничества и работы госделегаций. Говорили о продолжении кредитования строительства в зоне бедствия Спитак-Гюмри. Особое внимание Хосров Арутюнян обратил на необходимость изменения механизма поставок горючего в Армению в условиях азеро-турецкой блокады и беспорядков в Грузии, где тоже нарушилось железнодорожное движение, стали опасными и бессмысленными автоперевозки, поскольку грузы более чем ополовинивались разбоем и рэкетом на бандитском и чиновничьем уровнях, взрывались мосты и газопроводы. Из-за нехватки керосина сильно сократились и авиаперевозки, в том числе поступление автобензина, который в Армению возили самолетами в ритме двух рейсов в сутки. Премьер-министр просил продлить действие лицензий Минтопа до оформления лицензий МВЭС. Эту просьбу Москва удовлетворила быстро: уже 21 ноября Гайдар дал «добро», и таможенникам пошло указание на этот счет, о чем я сообщил Хосрову Арутюняну, как только мне об этом стало известно. Тогда же решался вопрос и о том, чтобы топливо загружалось в танкеры в Туапсе и затем снова в железнодорожные цистерны в Поти или Батуми, откуда составы могли в принципе добраться – через Тбилиси – до Еревана, хотя нередко приходилось применять вооруженную силу для их охраны.
      1 декабря Хосров Арутюнян собрал дипкорпус и заявил, что Армения находится на краю гибели из-за политического шантажа и экономического террора со стороны Азербайджана. В результате четырехлетней блокады подорвана топливно-энергетическая база республики, парализовано теплоснабжение населения, приостановлена работа промышленности. Перед угрозой срыва оказалось функционирование всех механизмов жизнеобеспечения. В критическом положении больницы, роддома, детские сады. Закрыты школы. Умирают вузы. Нестерпимые жизненные условия сложились в зоне землетрясения, где десятки тысяч людей живут во времянках. Это подлинная зона бедствия. Все хуже с хлебом. Неделю назад президент Азербайджана Абульфаз Эльчибей предъявил ультиматум Грузии, потребовав прекратить пропуск грузов для Армении. Тем самым может оказаться перекрытой последняя возможность доставки хлеба и горючего через Батуми. Армении угрожает полный экономический паралич. Вполне вероятно возникновение неуправляемых политических процессов.
      Правительство Армении, сказал Хосров Арутюнян, обращается ко всем государствам, представленным дипломатическими миссиями в Ереване, с призывом использовать весь свой политический авторитет и все свои возможности для оказания эффективного давления на правительство Азербайджана в целях предотвращения дальнейшего негативного развития событий в регионе и урегулирования проблем путем политического диалога и прямых контактов.
      Армения уже предложила Азербайджану встречу премьер-министров, чтобы договориться о пропуске цистерн с мазутом через его территорию в обмен на увеличение газоснабжения Нахичевана через Армению, которая в тот момент, несмотря на собственные трудности, поставляла в азербайджанскую автономию 500 тысяч кубометров газа ежесуточно.
      Я написал обо всем этом Ельцину, Гайдару, Козыреву и предложил прислушаться к сигналу бедствия из Армении, продемонстрировать нашу способность защищать свои собственные интересы, терпящие урон от противоправной азербайджанской блокады, прибегнув к экономическим санкциям против Баку и организовав гуманитарный воздушный мост для доставки в Армению медикаментов, продовольствия и топлива, хотя бы в зону землетрясения, где работали российские строители и несли службу российские войска.
      |
 

 
      Что такое зона бедствия я уже знал. В Гюмри я отправился в первый раз 22 ноября. На машине Леонида Лазаревича Полонского в сопровождении полицейского эскорта (еще одна машина) мы с моей женой довольно быстро преодолели 120 километров по почти пустой, а потому и не очень разбитой дороге. В Гюмри начали со знакомств вокруг хаша в доме Полонского. Нас гостеприимно принимала сибирячка Талочка Полонская с дочкой Ноночкой, тезкой моей жены. Здесь же был комдив 127, только что получивший первую генеральскую звездочку Валерий Георгиевич Бабкин, родной брат Надежды Бабкиной, такой же крупный, веселый и красивый, как наша народная певица. Под стать ему и его половина Нина Юрьевна. С ними хорошо в компании. И в дивизии они тоже пользовались, по-моему, хорошим отношением со стороны подчиненных. Через два года генерал Бабкин отправится в Москву, в Академию Генштаба.
      Хаш был очень нужен перед поездкой по стройке и в дивизию: долго есть после него не хотелось, и холод тоже был вполне терпим. Ездили мы целый день, смотрели школы, детсады, жилые дома, чем-то напоминавшие итальянские новостройки. На их фоне особо тягостное впечатление производил недострой своими пустыми котлованами и погибшими кранами, из которых кто-то уже успел украсть приборы, содержащие драгметаллы. Недострой – на совести бывших братских республик, шумно начинавших после землетрясения и побросавших все после развала СССР. Колоссальные простои и у тех, кто остался, как «Армуралсибстрой» Полонского, которому не додавались кредиты, до которого не доходили грузы из России по причине все той же блокады. Начало блокады здесь отсчитывают с сентября 1989 года, но разбитые азербайджанскими вандалами вагоны, разломанное оборудование, залитый водой цемент пошли в зону бедствия сразу же после землетрясения. Ужесточение блокады сбило ритм восстановительных работ и вызвало массовый отток строителей. В Гюмри остались сибиряки. «Армуралстрой» в 1992 году насчитывал 5500 сотрудников, с семьями – 16500, но реально работало 1300 человек, остальные считались находившимися «в отпуске». У российского строй комплекса было 27 своих столовых, 12 магазинов, свои вагоны, краны, автомашины. А зарплата задерживалась Минфином, и стройматериалов все время не хватало. Тем не менее 98 процентов объектов в Гюмри построено именно этим стройкомплексом, и местные жители хранят о российских строителях благодарную память, называя свои дома не по номерам и улицам, а по-своему: я живу, говорят они, в ярославском доме, я – в екатеринбуржском, а я – в краснодарском. И т.д.
      Россия не воюет с Азербайджаном, так почему же ее стройкомплекс не получает свои грузы? – недоумевали наши строители. Полонский предложил добиваться открытия «гуманитарного коридора» через Азербайджан, от которого, считал он, надо потребовать пропуска хотя бы сотни вагонов с самым необходимым. Я эту идею поддержал. Мы вместе с ним направили письмо в правительство России. В январе 1993 года я был в Москве, и министр путей сообщения Фадеев жаловался мне: он обратился с письмом, да не одним, по поводу этого «гуманитарного коридора» к министру путей сообщения эльчибеевского правительства, а в ответ получил вежливые уверения в дружеских чувствах без конкретизации на железнодорожном полотне. Не было политической воли у Москвы, без которой переписка на уровне министров и не могла дать ровным счетом ничего, превращаясь в камуфляж якобы «заботы», за которой ничего не следовало. Даже телевидение московское о зоне бедствия в Армении забыло.
      А Гюмри жил, несмотря на то, что больше половины его населения продолжало ютиться в «консервных банках» и иных лачугах, которым мог бы позавидовать, пожалуй, только какой-нибудь североафриканский бидонвиль шестидесятых годов (видели мы такие трущобы в свое время в Марокко). И это при температуре минус 20 по Цельсию зимой и тропической жаре летом. Ад! Но в аду – люди. Добрые люди. Одна гюмрийская супружеская пара создала благотворительный центр «Семья», где помогают заниматься ремеслами и искусством сиротам и детям бедноты. Реставрируется и нечто более солидное – Академия искусств: недоразвалившиеся стены какого-то учреждения типа горкома партии наращивают бетоном и укрепляют арматурой, чтобы не боялись новых подземных толчков. Начало этой «новостройке» положил Лорис Чкнаворян, который совершил пешее паломничество сюда из Еревана, собирая по пути пожертвования на Академию. Кое-что обещала и Луиз-Симон Манукян. В Гюмри работает свой Центр эстетического воспитания детей, вроде того, что создал в Ереване Генрих Игитян. Нам его показывали с гордостью за талантливых ребятишек и их учителей.
      Со стройки поехали в дивизию. В основном ее составе – Северский полк, выходящий по тревоге на турецкую границу на БМП, один танковый батальон, зенитно-ракетный полк и так далее, всего шесть полков и восемь отдельных батальонов. Но укомплектованы они были на сто процентов только прапорщиками, офицерами – на 80 процентов, а вот солдатами совсем не очень. Боялись российские мамы отпускать сыновей служить сюда, поскольку Армения прослыла «горячей точкой», хотя на самом деле служба в Гюмри и Ереване, да и в погранвойсках в Армении намного безопасней, чем где-нибудь даже в самой России. И, я бы сказал, комфортней: теплые чистые казармы, добротная еда, хорошие командиры, возможности для военных учений и спортивных занятий. В 1994 году приехал в Ереван журналист из Вологды Андрей Окунев – по просьбе мам, на разведку. Я порекомендовал ему поехать в войска. Он это сделал и убедился, что служить в Армении русским мальчикам вполне можно. Да и некоторые мамы сами в этом убедились тоже. Не только посольство, но и командование российских войск и пограничников приветствовали такое «инспектирование» в надежде пополнить личный состав частей и отрядов соотечественниками, а то ведь дело дошло до того, что и караульную службу приходилось нести офицерам.
      А напротив, через реку Ахурян, за хрупким заслоном погранзастав – целый армейский корпус с штабом в Карее, откуда к границе ведут шестирядная автострада и железная дорога. Одна только 9-я мотострелковая дивизия в этом корпусе – 11400 человек и развернута по правилам военного времени. А их не одна, этих турецких дивизий. И нет у них проблем с хлебом, транспортом, жильем, как нет затруднений и с пополнением личного состава. Правда, курды все время досаждают, но это уже другая проблема.
      Вот такие грустные дела. И я, естественно, взял на заметку выкладки Бабкина и Полонского о том, что надо сделать для завершения строительства военного городка на 224 квартиры для офицеров. Сегодня требуется 90 миллионов рублей от Минобороны России, писал я в Москву, а если не дадут этой суммы, завтра строительство обойдется в полтора миллиарда рублей. Насколько я знаю, моя поддержка была не лишней нашим военным.
      Побывал я в штабе дивизии, расположенном в старинной крепости «Эриваньские ворота», построенной в 1839 году. После деловой беседы сходили на стрельбище и постреляли из «Макарова» и какого-то очень удобного спортивного пистолета, а потом отправились в баню, где парились по-сибирски, с березовыми вениками и дружеской беседой под пиво с воблой.
      Визит в Гюмри завершился ужином с местным начальством.
      9 декабря, в жуткую холодрыгу, я отправился в Спитак, куда из Гюмри приехал Полонский. В Спитаке стоял вопрос о расформировании последней тамошней российской организации «Спитакагропромстрой». Полонский должен был принять остающееся имущество по акту и советовал мне забрать нужное посольству канцелярское оборудование и автомашину. Все это по тому же акту должно было перейти «Армуралсибстрою». С Москвой мы это дело согласовали. Но сельхозстроители почему-то не захотели детального акта. Видимо, опасались, что обнаружатся дыры бесхозяйственности, разбазаривания и просто следы хищений, а местная армянская власть в лице мэра Павлика Артаваздовича Асатряна не захотела расставаться с тем, на что рассчитывало посольство, и, пообещав при свидетелях, ничего нам не отдала, присвоив явочным порядком российскую собственность.
      Но не за этим я ездил в Спитак, а чтобы собственными глазами увидеть, что там сделано после землетрясения. Если в Гюмри сохранились какие-то старые дома дореволюционной постройки, то от Белого города («Спитак» значит «белый» по-армянски) ничего не осталось, и мы увидели только то, что появилось после землетрясения. Оказалось, что эпицентр (именно по нему и назвали землетрясение Спитакским) обделили, значительная часть средств, выделенных Спитаку, ушла в сторону или застряла в Ереване, в госбюджете республики. В 1991 году в Спитакском районе построили тысячу домов. В 1992-ом только 61 дом. Хорошее впечатление производили норвежский госпиталь и коттеджи для врачей. А вот знаменитая «итальянская деревня», на мой взгляд, состоит из времянок. Швейцарская лучше, но тогда была еще не достроена. Целые деревни стояли без крыш и с незастекленными окнами, а рядом жили люди аж в железнодорожных теплушках, снятых с колес и оборудованных «буржуйками». И таких – 70 процентов местного населения. Одно утешение: спитакцы сами вырастили свой хлеб и не голодали. В зоне Спитака и Гугарка работало около 20 тысяч человек. Осталось четыре с половиной тысячи рабочих, которые с августа не получали зарплату. Через два года я приезжал в Спитак с Сергеем Кожугетовичем Шойгу и особых сдвигов в лучшую сторону не заметил.
      Первое посещение Спитака укрепило меня в решимости настаивать на открытии «гуманитарного коридора». Об этом был у меня обстоятельный разговор и с начальником Армянской железной дороги Амбарцумом Агасиевичем Кандильяном, тем самым, который очень скоро погибнет от рук наемного убийцы.
      Кандильян пришел ко мне в середине декабря 1992 года с документами, схемами, проектами и рассказал о положении дел с переговорами о возобновлении железнодорожного сообщения между Арменией и Азербайджаном. Оказывается, начальники железных дорог двух соседних республик в Москве в присутствии министра путей сообщения России подписали неплохое соглашение о движении составов в Армению, а 9 декабря в приграничном армянском городе Иджеване – еще одно соглашение о движении поездов на участке Казах – Бархударян, так чтобы в Армению проходило в сутки пять составов и через Армению в Нахичеван еще один состав, а в третьи страны – без ограничения. Но в Армению поезда так и не идут. Не пускают азербайджанцы и вроде бы обещанные 120 вагонов для российского строительного комплекса в зоне бедствия. Не пропускают они и грузы в Россию из Армении, где скопились тысячи контейнеров и 850 вагонов с электродвигателями, гидронасосами, трансформаторами, комплектующими изделиями для российских предприятий, которые терпят ущерб из-за простоя и винят в этом Армению, хотя она готова выпускать две-две с половиной тысячи вагонов ежедневно, но все заблокировано Азербайджаном и Грузией. А железнодорожники сидят без работы и без зарплаты. Идет деградация рабочего класса. И охранять скопившиеся грузы все труднее и труднее.
      Ну если России нет дела до Армении, продолжал Кандильян, ее свои-то предприятия не могут не волновать? Неужели нельзя прибегнуть к тем рычагам экономического давления на Баку и Тбилиси, которыми располагает Россия, хотя бы во имя ее собственных интересов? По его мнению, явно назрело совещание премьер-министров закавказских республик и России для откровенного разговора. Я согласился с ним и передал его соображения в Москву, в адрес В.С.Черномырдина, возглавившего к тому моменту правительство России, а также в МПС и МИД.
      Ни Азербайджан, ни Грузия, писал я, не находятся в состоянии войны с Россией, поэтому было бы логично потребовать от них элементарной лояльности по отношению к России и российским грузополучателям. Не надо ли нам всерьез поставить вопрос о российских интересах в Закавказье и начать политические переговоры для решения вопроса о работе железнодорожного транспорта?
      Судя по тому, что говорил мне министр путей сообщения Г.М.Фадеев по поводу «гуманитарного коридора», ничего не стали делать и ради собственной промышленности, не желая обострять диалог с Эльчибеем и Шеварднадзе и жертвуя национальными интересами России ради каких-то мифических перспектив сотрудничества с Азербайджаном и Грузией, которые – это показало время – так и не прорезались: обе эти республики в СНГ вошли, но делают очень многое в пику России, наверное, полагая, что их интересы лежат в другой плоскости и с российскими не совпадают.
      Мы с Полонским попытались еще раз нажать на наше родное правительство в феврале 1993 года, чтобы побудить его к политическим переговорам с Азербайджаном о «гуманитарном коридоре» к Российскому строительному комплексу в Армении. В начале марта мне сообщили из ДСНГ МИДа, что Козырев направил Черномырдину проект его письма премьер-министру Азербайджана по поводу проталкивания наших вагонов через его территорию. Полонскому показалось, что он видел это письмо уже подписанным Черномырдиным. Но что было дальше, ни мне, ни ему не довелось узнать. Если не считать того, что пограничникам все же удавалось получать свои грузы по железной дороге через Азербайджан, но для этого каждый раз требовался личный разговор по телефону генерала А.И.Николаева с Гейдаром Алиевым. И это было не совсем то, о чем просили мы с Полонским. Хотя, впрочем, с паршивой овцы хоть шерсти клок, за пограничников мы радовались.
      Но вернемся в декабрь 1992 года. В Армении тогда свирепствовала какая-то необычно холодная зима, и транспортировка топлива все более ощутимо превращалась в вопрос жизни и смерти в самом буквальном смысле. 8 декабря я был у Левона Тер-Петросяна вместе с Франс де Артинг и другими дипломатами. Президент обратил наше внимание на катастрофическое положение с горючим, запасов которого оставалось на две недели. Он посетовал на то, что не может дозвониться Ельцину, но с Миттераном он уже успел поговорить и выходит на связь с Бушем и Колем. Нас он просил поддержать его просьбы о помощи по дипломатическим каналам.
      Франс рассказала мне, что, по сведениям французской дипслужбы, полученным из Анкары, турецкое правительство все больше идет на поводу у своей оппозиции, которая все настойчивее требует ужесточить блокаду Армении, дабы помочь тем самым Эльчибею. Она согласилась с моим замечанием, что ни с Турцией, ни с Азербайджаном до сих пор никто из великих держав всерьез даже не говорил по поводу их противоправных действий, каковыми является блокада. Мне показалось, что француженка хорошо понимает необходимость дипломатических жестов в целях смягчения блокады Армении.
      17 декабря мне нанесла визит представительница ООН в Армении никарагуанка Тельма О’Кон-Солорцано, прибывшая из Австралии. Красавица и умница! Я целый час посвящал ее в положение в Армении и no-соседству, не забыв и такой предмет, как активизация пантюркизма. В тот же день она собрала у себя в гостинице «Раздан», где разместилась миссия ООН, представителей посольств, и я воспользовался возможностью, чтобы попытаться разбудить через них международное сообщество, которое, на мой взгляд, прямо-таки цинично игнорировало блокадные страдания Армении. Я нажимал на то, что необходимо политическое давление извне на организаторов блокады, снятие которой разом разрешит все гуманитарные проблемы. Помочь Армении и Арцаху, говорил я, значит заставить уважать международное право и общечеловеческие духовные ценности. В этом должно быть заинтересовано все международное сообщество, если только оно хочет иметь будущее. При этом я не преминул отметить положительное значение благородных миссий международных организаций и государств, решивших оказывать гуманитарную помощь Армении, и пожелал им удачи.
      19 декабря мы приняли телефонограмму от Бориса Леонидовича Колоколова, заместителя мининдел России:
      От генсека ООН из Нью-Йорка получено сообщение о просьбе Левона Тер-Петросяна поставить 300 тысяч тонн мазута. «Роснефтепродукт» готов поставить в Армению любые виды энергоносителей в необходимом количестве, но есть трудности в Грузии. Обращалась ли армянская сторона к грузинам? В Батуми уже пришли первые 30 тысяч тонн мазута, но их не перегружают в железнодорожные цистерны. Информируйте об этом руководство Армении и поинтересуйтесь, что армяне предпринимают. Со своей стороны попробуем воздействовать на Шеварднадзе через генсека ООН.
      Это мне уже нравилось. Я был в контакте с помощником премьер-министра, которому и передал содержание телефонограммы для Хосрова Арутюняна.
      В тот же вечер мне позвонил Виген Иванович Читечян, государственный министр, отвечавший за экономические связи с Россией. В правительстве Гранта Багратяна, который сменил ушедшего в отставку в феврале 1992 года Хосрова Арутюняна, Виген Иванович стал вице-премьером. А позже, по-моему, в 1995-1996 годах работал послом Армении во Франции. Так вот, звонит мне Читечян и вводит в курс дела. С Грузией сложно не только из-за азербайджанского ультиматума. Грузины демонстрируют желание помочь, но не упускают случая, чтобы прихватить чужое топливо (впоследствии это неоднократно подтверждалось: газ, оплаченный армянами, на территории Грузии застревал систематически). Есть трудности и чисто погодные: через Батуми мазут качать удается не всегда – замерзает. А без мазута стоят теплоэлектростанции. Остается уповать лишь на то, что морозы не вечно будут лютовать.
      Через несколько дней возникли проблемы с газом. Мне позвонил заммининдел Георгий Казинян: туркмены требуют за свой газ валюту, узбеки тоже хотят валюту – за транзит. Не получив ее, они остановили компрессоры. В результате Армения без газа. Читечян подтвердил: недодают 20 миллионов кубометров, до Армении доходит всего 4 миллиона, скоро придется тушить котлы – катастрофа! Сам он уговаривает грузин по телефону и собирается лететь в Ашхабад и Ташкент, а Левон Тер-Петросян пытается дозвониться Ельцину.
      Я тут же отправил телеграмму Ельцину, Черномырдину, Козыреву с просьбой оказать поддержку миссии Читечяна и надавить на «башибузуков». К Новому году газ перестал поступать даже в дом президента. Я уехал из Армении в сентябре 1994 года. Газа у президента все еще не было. Ни у президента, ни у кого из руководителей, занимавших дачи в Конде, ни у нашего посольства, которое продолжало жить и работать там же.
      22 декабря 1992 года Левон Тер-Петросян вновь обратился к президентам России и США, а также к генсеку ООН с просьбой о гуманитарной помощи Армении – горючим и продовольствием.
      29 декабря я получил сообщение от Сергея Глазьева (МВЭС): Москва готова поставить 260 тысяч тонн топочного мазута через Грузию, о чем уведомляет Ереван и Нью-Йорк (генсека ООН). Тут же я поставил об этом в известность премьер-министра.
 

 
      Таковы были первые шаги посольства. Но действовали мы, естественно, не только на экономическом направлении. Надо было срочно налаживать политическое сотрудничество. Именно этим я и занимался, встречаясь с Александром Ашотовичем Татевосяном, завотделом СНГ, потом начальником управления СНГ. В его ведение входили и отношения с Россией.
      С ним мы обсуждали разные темы – от налаживания механизма политических консультаций до болезней «федерализма» в России, выливавшихся в международные договоры Воронежа с Арменией. В поле нашего зрения оказывались и случаи захвата азербайджанцами заложников на территории Армении в районе стыка границ трех закавказских республик. Удивительное дело: ради этого происходят вооруженные стычки, гибнут люди, а чтобы выкупить живого человека, нужны миллионы рублей – это в 1992 году! И ничего, не колышет такой терроризм демократов в Москве, Париже и Вашингтоне. А в Минске представители стран-членов СНГ устраивают свои личные дела, добиваются привилегий и льгот, создают какие-то самодовлеющие структуры, проводят семинары, катаются по заграницам и даже оказывают посреднические услуги частным фирмам. А то, зачем они туда посланы, не делается, и интеграционным процессом никто всерьез не интересуется.
      Татевосян сделал конкретное предложение. Понимая весь вред для Армении любых попыток ущемления прав российских граждан, откуда бы они ни исходили, он обещал заниматься всеми конкретными случаями, какие мы сочтем целесообразным доводить до его сведения, так что дело за посольством. Свое обещание Александр Ашотович выполнял, в пределах отпущенных ему возможностей, и у нас наладилось с ним очень полезное сотрудничество.
      Разговор о консультациях неожиданно продолжился у главного советника президента по вопросам национальной безопасности Ашота Гарниковича Манучаряна. Тогда, в 1992 году, ничто не предвещало его перехода в резкую оппозицию. Тогда он был верным соратником Левона Тер-Петросяна, и знакомство с ним меня очень интересовало. Не по любому вопросу надо бегать к президенту, хотя возможности для этого есть, живем no-соседству, да и в официальном приеме отказа нет. Иногда лучше побеседовать с его политическими советниками и помощниками, что я и старался делать.
      Ашот Манучарян, у которого я был уже 1 декабря, поставил вопрос о проведении серии политических консультаций прежде всего на уровне руководства МИДов с подключением людей из президентских канцелярий. Параллельно организовать консультации по линии генштабов и служб безопасности. Цель консультаций – налаживание тесного сотрудничества между Ереваном и Москвой для согласования оценок и позиций, стратегии и тактических ходов, направленных на создание пояса безопасности России и СНГ путем оказания влияния на события в регионе, охватывающем Северный Кавказ и Закавказье. К этой серии консультаций, по мнению Манучаряна, желательно подключить Украину и Грузию. В ходе консультаций следовало бы начать отработку взаимодействия: а) в деле укрепления СНГ; б) в стабилизации положения на Северном Кавказе и прилегающих районах; в) в восстановлении сотрудничества с арабским миром, чьи представители через армян дают понять, что не хотят ухода России из их региона; г) в привлечении к сотрудничеству Китая, весьма обеспокоенного оживлением пантюркизма в Турции, за спиной которой стоят США, ибо китайцы видят, что геополитические устремления Турции нацелены не только на тюркоязычные районы бывшего СССР, но могут дестабилизировать и Синьцзян.
      Ашот Манучарян считал, что США и при Клинтоне будут содействовать демократизации России, но при этом постараются ограничить ее влияние вовне. США и Западная Европа заботятся о собственных поясах безопасности, и в этом их интересы отнюдь не совпадают с интересами России, у которой на Кавказе должны быть своя политика и свои союзники. Ослабление России, отступление под напором Турции, играющей роль троянского коня США, приведет к новой гонке вооружений в арабском мире, который не может не реагировать на перевооружение Турции и ее союзников. Значительно позже, в 1996 году, находясь в Стамбуле, я лишний раз убедился в правоте Манучаряна и других армянских друзей России, предупреждавших нас об опасности пантюркизма, которую в козыревском МИДе, особенно в департаменте СНГ, да и выше, в упор не видели.
      Ашот Манучарян совершенно справедливо утверждал, что свой пояс безопасности России предстоит строить вместе с Арменией и Грузией с возможным привлечением Украины, но в еще большей степени – арабского мира, Ирана, а также, может быть, и Китая.
      Содержание этой беседы я передал в Центр: в аппарат Совета безопасности, где тогда секретарствовал Ю.В.Скоков, в правительство – С.М.Шахраю, в МИД – А.В.Козыреву и Б.Н.Пастухову, в Минобороны – П.С.Грачеву и в Министерство безопасности – В.П.Баранникову. Вот на такой, казалось бы ответственный, уровень поднял. И от себя добавил, что сказанное моим собеседником требует тщательного анализа, во всяком случае, нельзя отвергать с порога размышления, которые отражают взгляды очень широкого спектра государственных деятелей, политиков и ученых Армении. А консультации надо обязательно проводить и начать их как можно скорее, дабы не упустить время. Они могут много дать для разработки нашей внешнеполитической концепции применительно к Закавказью, где явно вырисовывается задача противодействия появлению буферного пояса, изолирующего нас от Ближнего Востока.
      Очень интересной была и моя беседа с заместителем главного советника президента по вопросам национальной безопасности Эдуардом Григорьевичем Симонянцем, к которому я ходил 3 декабря. Он сразу удивил меня сообщением о том, что офицеры российских погранвойск покидают Армению вслед за своими семьями, устремляясь, в частности, в Ставрополье, где формируется новый погранокруг и уже появились первые заставы. Правительство Армении опасается, что российские пограничники в любой момент могут вообще уйти из Армении, проницаемость границ которой уже и без того резко возросла. Эдуард Симонянц привел в качестве примера район Мегри в Зангезуре, где у Армении граница с Ираном, проходящая по реке Аракс. Там из-за регулярного обстрела с азербайджанской стороны две заставы сильно ослаблены, граница по существу оголена. Из Нахичевана российские пограничники убраны по инициативе Азербайджана. Граница Армении с Нахичеваном практически совсем не охраняется, нет сил для этого, из чего уже я сам делаю вывод об огромной дыре шириной в границу Нахичевана с Турцией и Ираном, через которую, как и через границу Азербайджана с Ираном, в северном направлении свободно движутся наркотики, афганские и прочие «муджахеддины», контрабанда и вообще всяческая пакость и нечисть.
      А Симонянц продолжает. Российское военное присутствие в Азербайджане сведено к нулю. Прислуга Габалинской РЛС не в счет. В Грузии это присутствие под постоянной угрозой. Если российские войска уйдут из Армении, процесс перемещения границы к северу станет необратимым, а назад вернуть российские дивизии и погранотряды вряд ли удастся. Уйдя из Закавказья, Россия туда уже не вернется. Да и другие не дадут. Хотя бы те же США. Но тогда под угрозой окажется и нынешняя административная граница на Северном Кавказе. Неужели Россия хочет этого?
      Сейчас Армения – единственная серьезная база России в Закавказье, продолжал Симонянц. Здесь у нас с вами совместные интересы. Ну а уж если Россия так не считает, Армения будет вынуждена искать другие ориентиры. Она этого не хочет, но создается впечатление, что ее загоняют в ловушку с целью оторвать от России.
      Сохранение в Армении военного потенциала России – заявка на то, чтобы оставаться здесь и политически. Ясно, что России нужны союзники, но ей самой пора определиться. Если Армения – такой союзник, помогите создать ей собственную армию, собственный потенциал для самостоятельной зашиты ее и российских интересов. Вот – тема для переговоров. Кстати, ВПК самой Армении может послужить России и хочет, но не видно встречного движения, нет должного внимания со стороны Москвы, а ведь и нужно-то не более одного процента от всех затрат на российский ВПК.
      Об этой беседе я тоже доложил в Центр, советуя прислушаться во имя собственных интересов России.
      По мере того, как я вникал в суть этих интересов и начинал все решительнее отстаивать их…перед Москвой, я все более и более убеждался в потрясающем непонимании их значения и высокомерном пренебрежении к ним, которые почти в открытую демонстрировала козыревская «дипломатия», уверовавшая в постулат «равноудаленности» от нас или «равноприближенности» всех бывших республик СССР, что никоим образом не соответствовало реальному положению дел. А вот конкретно мыслившие военные, особенно те, что несли службу в Закавказье, и те, у кого они находили отклик в Москве, в Минобороны, а несколько позже, уже при Андрее Ивановиче Николаеве, и в Федеральной погранслужбе, показались мне людьми, ни на минуту не подвергавшими сомнению необходимость сохранения нашего военного присутствия и сотрудничества с бывшими сослуживцами по Советской Армии в формировании национальных вооруженных сил. Там, где этого хотят, по крайней мере, как в Армении. Остается только удивляться глупости тех наших политиков, которые по подсказке далеко не союзного нам (не был и не будет никогда) Азербайджана подвергают публичной порке наших военных за сотрудничество с союзной Арменией, не понимая или делая вид, что не понимают, очевидность: в интересах России – всемерно помогать союзнику, в том числе и поставками вооружения и боеприпасов, дабы он ни в чем не нуждался в своем противостоянии азеро-турецкой угрозе.
      С Эдиком Симонянцем мы говорили о многом, но тема российского военного присутствия в Армении стала предметом моих особых забот с самого начала моей службы в Ереване, и сказанное им вполне вписывалось в мои собственные представления об этом предмете, теснейшим образом связанном с обеспечением безопасности России и СНГ через безопасность Армении, на которую систематически покушалось эльчибеевское воинство.
      |
 

 
      В середине декабря я отправил в МИД России телеграмму об очередном ухудшении обстановки на азеро-армянской границе. Зимой на карабахскую гору азербайджанские аскеры из доблестного «Народного Фронта», сидевшего тогда у власти в Баку, лезть не осмеливались. Зато собственно Армению все время провоцировали, пытаясь вовлечь в непосредственные столкновения, дабы удобнее было врать международному сообществу, что никакого конфликта у Баку с Карабахом нет, а есть «агрессия» со стороны Армении. Эту фальшивую ноту изначально взял Эльчибей. Ее подхватил и сменивший его летом 1993 года Алиев. Так им казалось сподручнее пудрить мозги и Европе, и Америке, да и тем в Москве, кто восприимчив к азербайджанской пропаганде.
      Незадолго до этого с границы ушли российские наблюдатели, удостоверившиеся, что инициатива стычек чаще всего исходит от азербайджанских аскеров и наемников, не брезгающих наркотиками. Эльчибей тут же убрал с границы своих крестьян в шинелях, которым нечего было делить с такими же крестьянами-армянами, особенно в районе дороги Казах-Иджеван, где люди от века общались семьями и обменивались продуктами своего труда на одних и тех же рынках. На их место этот «демократ» отправил башибузуков без роду и племени, а в воздух поднял самолеты, ведомые русскими наемниками и украинскими «контрактниками». И вновь начались артобстрелы и авиабомбардировки.
      Снаряды из установок «Град» и бомбы посыпались на армянские райцентры Ноемберян и Красносельск. Это к северу от Севана. Снова подверглись бомбежкам Кафан и Горис в Зангезуре. Страдало прежде всего гражданское население. А сами эти атаки, как водится, прикрывались дымовой завесой дезинформации о том, будто бы азербайджанские вооруженные силы «отражают агрессию» с армянской стороны. МИД Армении в этой связи предупредил, что речь идет о попытке срыва «хрупкого успеха, наметившегося в переговорном процессе в рамках СБСЕ» по карабахскому вопросу, и что это может спровоцировать полномасштабную войну между Арменией и Азербайджаном. Президент Армении заверил, однако, что не допустит вовлечения армянских вооруженных сил в боевые действия, и обратился к руководству Азербайджана с призывом к возобновлению миротворческого процесса.
      Призыв не был услышан, и 22 декабря танки и мотострелковые подразделения Азербайджана при поддержке авиации вторглись на территорию Красносельского района, разрушили село Ваан, поубивали местных жителей и убрались восвояси. МИД Армении заявил протест, а нас уведомили, что от азербайджанских провокаций страдают не только армяне, но и русские, проживающие по обе стороны границы. В молоканских селах Ново-Ивановка и Ново-Саратовка Кедабекского района Азербайджанской Республики, расположенных рядом с захваченным азербайджанцами еще летом армянским анклавом Арцвашен, эльчибеевские провокаторы разместили дальнобойные орудия и минометы и повели оттуда прицельный огонь по населенным пунктам Красносельского района, где живут те же молокане. Расчет был очевидный: армяне побоятся вести ответный огонь по русским селам. Они действительно воздержались от обстрела этих сел, но обратились к руководству России через наше посольство с просьбой «принять экстренные меры по пресечению подобных провокационных действий азербайджанской стороны». Это обращение я получил 25 декабря и тут же отбил депешу в Москву, адресовав ее напрямую в Совет безопасности, в Верховный Совет, в Минобороны и в МИД. А заодно сообщил, что результатом азербайджанских бесчинств уже явился отток русского населения из Красносельского района, все шире распространяется среди русских в Армении настрой на отъезд в Россию, и это будет еще одна головная боль для Федеральной миграционной службы.
      Я не преминул воспользоваться случаем и напомнил об угрозе регенерации пантюркизма, которым явно увлекался г-н Эльчибей, и о пособничестве ему и его турецким покровителям наших новоявленных американских друзей.
      Интересно, что в Ереване в это время активизировались люди, ориентированные на восстановление и укрепление связей с Россией. В прессе появились статьи, в которых высказывалась надежда на то, что с уходом в отставку Гайдара и Бурбулиса российская внешняя политика перестанет плестись в фарватере американской и будет больше равняться на геополитические интересы самой России (забыли, что в правительстве оставался г-н Козырев, которому эти интересы были до лампочки). Академия наук и союзы писателей, композиторов, кинематографистов, театральных деятелей приняли совместное заявление в поддержку предложения VII-го съезда нардепов России о создании конфедерации бывших республик СССР. Здесь для меня важно не содержание юридически безграмотной идеи – зачем создавать то, что уже есть в лице СНГ, которое, строго говоря, как раз и является конфедеративным образованием, а не государством. Для меня была важна пророссийская тенденция, проявившаяся в реакции армянских ученых и художников, которую поддержали вскоре и некоторые политические партии.
      В эти же дни в моем присутствии родилось общество дружбы «Армения – Россия». Произошло это событие в здании АОКС, Ассоциации обществ культурных связей с заграницей, с участием руководителя этой Ассоциации Георгия Законна, его друга Генриха Игитяна, председательницы Республиканского совета армянских женщин Норы Акопян, представителей университетских кругов и ученых, поэтов, музыкантов. Были там и журналисты, а среди них Тигран Лилоян (ИТАР-ТАСС) и Армен Ханбабян («Независимая газета» и «Республика Армения»). Председателем армяно-российского общества избрали профессора В.М.Григоряна, его замом стала поэтесса С.К.Вермишева, ответственным секретарем Тина Михайловна Белоусова. Именно она и собирала затем публику на разные мероприятия Общества. Официально Общество учреждено в ноябре, а 29 декабря состоялась его «презентация».
      Утром 30 декабря я отправился на военный аэродром, расположенный рядом с аэропортом «Эребуни», который обслуживает местные линии. Из Красносельска звонили люди в русскую церковь и жаловались на тяжелое положение, сложившееся из-за постоянных обстрелов с азербайджанской стороны. Красносельск находится всего в каких-нибудь четырех-пяти километрах от границы. Стрельбу по нему корректируют наводчики, сидящие на горе, откуда просматривается весь этот довольно крупный райцентр с окрестностями. Надо было лететь туда, чтобы ознакомиться с обстановкой на месте.
      По приказу заместителя министра обороны Нората Григорьевича Тер-Григорянца в мое распоряжение был выделен военный вертолет МИ-8 с ракетным вооружением. Вылетели мы не сразу. Штаб армии ждал, когда прекратится или хотя бы утихнет очередной артобстрел. Мы за это время успели даже перекусить в солдатской столовой – попросту, но довольно плотно, хотя и без выпивки. Посла России сопровождали советник посольства Виктор Игоревич Дерега, помощник посла Виктор Васильевич Симаков, тележурналист Дима Писаренко с операторм Рубеном Атояном, они тогда работали на московскую программу «Вести» (позднее Дима перейдет на НТВ), журналист-правозащитник Николай Иванович Калинкин, связанный с «Мемориалом» и писавший для парижской «Русской мысли» и московского «Нового времени», корреспондент «Голоса Армении» Армен Ванескегян. Журналисты сами проявили инициативу, чтобы попасть со мной в вертолет, а не попавшие потом обижались на меня за то, что я их не предупредил. Моя же цель была – не шум поднимать, а собственными глазами посмотреть. Но, конечно, тот факт, что со мною рядом оказались журналисты, я очень высоко оценил, ибо увиденное и прочувствованное стоило того, чтобы об этом хоть что-то узнали не столько в Ереване, сколько в Москве и вообще в России. И в Париже тоже.
      Наконец, мы поднялись в воздух, и вертолет взял курс на Севан. С нами был главный погранкомиссар Григор Гарегинович Григорян, очень симпатичный мужчина, хорошо знающий свою страну даже сверху. Благодаря ему мы не залетели в Азербайджан, куда чуть было не попали из-за однообразия белого безмолвия, простиравшегося под нами: что плато, что озеро, что горы, что ущелья – все белым-бело. Григор Гарегинович вовремя углядел, что мы нырнули не в то ущелье, вернул вертолет в пространство над Севаном и стал сам показывать летчикам, между какими скалами и склонами гор надо протиснуться, чтобы попасть в Красносельск. Сели в поле, посреди зениток, настороженно нацелившихся на наш вертолет. Григорян вышел первым, чтобы объясниться с артиллеристами. Оказалось, ждали нас в другом месте. Как они по нам не пальнули, одному Господу известно, ведь окраска техники тогда у всех – армян, карабахцев, азербайджанцев, российских войск – была совершенно одинаковая, и нас вполне могли принять за незваных гостей из-за границы. Но все обошлось. Забрались мы на «Уралы». Я в кабину, на меня уселся Рубик Атоян с телекамерой, мои дипломаты с Димой и Колей Калинкиным – в кузове, в общем кто где. Потом выяснилось, что везли нас грузовики со снарядами. Правда, об этом мне рассказали те, кто почти сидел на них, уже по возвращении в Ереван. Слава Богу, этот эксперимент быстро закончился, и нас пересадили в «уазик».
      Это было уже на окраине Красносельска, когда мы пошли смотреть, как живут молокане. Живут – не то слово. Стекла выбиты воздушной волной от разрыва снарядов и бомб во всех домах, остававшихся целыми. Оконные проемы затянуты пленкой – на улице минус двадцать. Люди прячутся в полуподвалах. Читают Библию при свете керосиновой лампы или свечки. Загоняют ребятишек домой при первых выстрелах, чтоб не попали под осколки. Один бородач на мой вопрос, как живется в таких нечеловеческих условиях, ответил просто: «Чего жаловаться-то, только Бога гневить. Война, она и есть война. Надо защищаться, да оружия нет. Хоть бы Россия помогла.»
      В один армянский дом рядом с райсоветом только-только влетел снаряд «Града». Все разрушено, но жертв на этот раз, к счастью, нет. Жильцы сохранившихся квартир зовут кофе пить. Но нам не по себе, какой уж тут кофе!
      По Красносельску и окрестным селам бьют «Градом», стреляют из гаубиц и выдвинутых поближе танков. Разбомбили хлебопекарню, водокачку и электроподстанцию, долбят по больнице, райсовету, жилым домам, людям на улице. Все – прицельно, со знанием дела, хотя никаких военных баз в городе нет. Бьют, чтобы испугать прежде всего женщин и детей, побудить их уехать, оставить защитников границы без главного мотива их стойкости. Им, азерам, надо выйти к Севану. Так велел вождь. Эльчибей пообещал себе через три месяца после прихода к власти отведать севанской форели прямо на берегу озера. Не вышло, но от своей цели не отказался. Главное для него была, конечно, не форель. Главное – перерезать узкую полоску армянской земли между границей и Севаном, создать угрозу Зангезуру с севера.
      Стрелять по Красносельску начали с апреля 1992 года. Потом возобновили летом. В декабре новая серия ударов. Накануне моего приезда били с особой силой. Погибло пятьдесят человек, ранено больше ста.
      Армяне научились защищаться. Даже мирные молокане готовы идти в бой, несмотря на религиозные запреты. Наглость агрессора вызывает возмущение, и я не скрываю его перед телекамерой, чтобы «Вести» хоть что-то донесли до российских телезрителей. И они это сделали 31 декабря, показав меня на развалинах, женщин и детей в подвалах, свежих мертвецов в морге и с примерно таким текстом в моих устах:
      Здесь не военная база, а жилые дома. Со стороны Азербайджана ведется антинародная война против права, справедливости, против всего элементарного, чем жив человек.
      1 января «Останкино» повторило этот сюжет.
      В кадр не попало, как стреляли в нас. Когда мы ездили по городу, осматривали следы бомбежек, вслед за нашим «джипом», в тех местах, откуда мы только что отъехали, слышались какие-то хлопки, довольно громкие. В райсовете я беседовал с мэром Зарэ Саркисяном и местными жителями, а хлопки все ближе и ближе. Более опытный Коля Калинкин предложил мне не испытывать дальше судьбу и уйти в подвал, что мы все и сделали. Там меня окружили молоканки во главе с пресвитером, армянские женщины, дети, мужики. Прибежал какой-то взводный и все кричал, что у него кончились боеприпасы, как дальше обороняться, он уже не знает. Женщины плакали и твердили одно: куда смотрит Россия, почему не заступится?
      Что я мог обещать им? Только одно: обязательно расскажу обо всем, что увидел и услышал, своему российскому руководству. Корреспонденту «Голоса Армении» я заявил:
      – Нет такой идеи, во имя которой можно жертвовать чужие жизни, загонять женщин и детей в подвалы, громить гражданские объекты, оставлять людей без света, без хлеба, без тепла. А если она, такая идея есть – это преступная идея.
      – Не вызовет ли недовольства в Москве эта ваша поездка?
      – Пусть приглашают на ковер. Я им все расскажу.
      Быстро темнело. Лимит времени сокращался. Мы имели «шансы» застрять. Поэтому было принято решение возвращаться и захватить с собой двух тяжело раненых. Одного не довезли. За пять минут до посадки в Ереване он скончался. Это была двенадцатая жертва за тот день.
      Прилетев, я пошел на правительственный прием в «Раздан» и поделился впечатлениями с католикосом Вазгеном Первым, премьер-министром Хосровом Арутюняном, вице-президентом Гагиком Арутюняном, министрами, депутатами, дипломатами. Любопытной была беседа с американским поверенным Томом Прайсом. Неделю назад он побывал на той же границе, но чуть севернее. Его лично не обстреливали: азербайджанцы знали, что границу «инспектирует» американец. Но он смог убедиться, что агрессивная инициатива исходит от Баку. Эльчибей отозвал с границы аскеров, способных сотрудничать с армянскими пограничниками (ему рассказали, что они там чуть ли не вместе пили, вместе ели и под одной крышей ночевали), заменил их какой-то шпаной, она и начала творить безобразия, вплоть до «войны» с трупами и женщинами.
      Свои наблюдения и выводы Том повторил на дипломатическом завтраке у французов 31 декабря и пообещал, что все в точности доложит своему правительству. Я – тоже. Так что основные мировые столицы были в курсе, кто нарушитель. Были в курсе и в Москве, ибо свой отчет о поездке в Красносельск я адресовал непосредственно Ельцину, а также Черномырдину, Козыреву и в Верховный Совет Подопригоре. И не просто отчет, но и предложение выступить с демаршем перед Баку, чтобы прекратили стрелять и возобновили эксперимент сотрудничества пограничников.
      Ответом на это была очередная нота МИД РФ, о которой я узнал 6 января из передачи «Вестей». Наше дипломатическое ведомство обратилось к Армении и Азербайджану с призывом прекратить огонь в районе русских сел, поставив, как обычно, на одну доску тех, кто стреляет, и тех, кто до сих пор воздерживался от этого. Ну как же, просто указать эльчибеевцам на их безобразия мы не могли, надо было обязательно уравновесить их критику тычком Еревану.
      В той же депеше 31 декабря я попытался обратить внимание адресатов на положение соотечественников, которые прямо говорили мне, что «Россия их бросила», но в то же время не верят, что «великая Россия не способна их защитить». Они хотели бы жить и дальше там же, где жили их предки, но не могут и уезжают, кто куда. Из Красносельска к тому моменту уехало уже 70 процентов тамошних русских.
      В январе, когда я был в командировке в Москве, молокане Красносельска собрались на сход и решили просить руководство России помочь им выехать на родину, в один из сельских районов, куда к ним могли бы потом приехать родственники из других мест Армении. Из 350 молокан – столько оставалось их в Красносельске – выехать пожелали 150 человек, преимущественно старики и женщины с детьми. Попросили они и экстренную гуманитарную помощь. Посольство поддержало эту просьбу в телеграмме на имя Хасбулатова, Черномырдина, Козырева, Регент. Я был на совещании в министерстве сотрудничества у Мащица, познакомился там с представителем госкомитета (позднее – министерства) по чрезвычайным ситуациям и, узнав от него, что наше правительство намерено откликнуться на просьбу о гуманитарной помощи, поступившую от президента Армении, попросил поиметь в виду и Красносельск и вообще делать все в сотрудничестве с посольством. Выделение части помощи для Красносельска я согласовал потом, по возвращении в Ереван, и с правительством Армении. Таким образом кое-что сделать все же удалось, и я об этом еще расскажу.
 

 
      В Москву я собрался в начале января. Нужно было отчет о первом годе существования посольства представить, финансовые и хозяйственные проблемы обсудить, помощь зоне бедствия подтолкнуть. Узнав, что в Москву собирается и президент, пошел к нему «провентилировать» обстановку. Передал ему наш с Полонским проект Программы завершения ликвидации последствий землетрясения. Он начал было говорить, что это, мол, – предмет переговоров между премьерами. Я же попытался внушить ему, что лучше сначала президентам достичь принципиальной договоренности, а потом уже, по их поручению, правительства займутся конкретизацией Программы. Уж не знаю, сделал ли он это, ведь все президентские беседы проходили с глазу на глаз и об их результатах можно было судить потом лишь по косвенным признакам. В нашем МИДе тоже не очень были информированы о содержании беседы президентов, а то, что знал Козырев, он не удосуживался доводить до сведения послов. Но на пленарной встрече премьер-министров 11 января с участием многих членов правительства я присутствовал и даже на какие-то вопросы Черномырдина отвечал, причем как раз о положении нашего стройкомплекса в Гюмри. И они с Хосровом Арутюняном договорились о выделении кредита, правда, не в тех размерах, что просили армяне, но с уговором, что деньги пойдут в Гюмри, а не уплывут на другие госбюджетные нужды.
      Тогда же, 7 января, мы обсудили с президентом еще некоторые проблемы и среди них иранскую идею перевозки грузов между Россией и Арменией по маршруту: порт Энзели на Каспии – Тавриз – Джульфа – Нахичеван – Ереван. Тер-Петросян одобрительно отозвался об этом плане, видимо, надеясь на заинтересованность в нем тогдашнего нахичеванского властителя Гейдара Алиева, с которым он установил личный контакт по телефону и время от времени вел деловые беседы. Этот контакт между ними сохранился и тогда, когда Алиев воцарился в Баку. Вроде бы положительно относились к иранскому проекту и в Москве, но реализовать его оказалось практически невозможным и по техническим, и по политическим причинам. Поэтому армяне вплотную занялись дорогой через Зангезур и мостом в Иран через Аракс у Мегри.
      10 января президентский самолет вылетел в Москву. В нем нашлось место и нам с женой. Пока летели, Левон Акопович показал мне старинное Евангелие, которое вез в подарок Борису Николаевичу.
      На встрече президентов я не был. На переговоры премьер-министров я попал стараниями не МИДа, а моего бывшего сослуживца по Управлению оценок и планирования МИД СССР Игоря Шичанина, руководившего отделом международного сотрудничества и по делам СНГ в аппарате правительства РФ. Зато «на ковер» меня-таки вызвали.
      На совещании у г-на Чуркина Виталия Ивановича, заместителя министра иностранных делах, курировавшего посольства в Закавказье, «карабахский посредник» Казимиров открыто капал на меня и Шонию, утверждая, будто наши высказывания мешают его работе. Не знаю, уж чем мешал ему Шония, который, по собственному признанию Казимирова, «увязывался» за ним на его переговоры с руководителями Азербайджана. Я же как раз воздерживался от этого, оставляя его всегда один на один и с армянами, и с карабахцами, а о том, как он вел с ними разговоры, узнавал чаще всего не от него. Что же касается моих публичных заявлений, подобных тем, что я делал накануне в Киноцентре, на пресс-конференции с участием Елены Георгиевны Боннэр и баронессы Керолайн Кокс, то они никакого отношения к посреднической миссии Казимирова не имели, ибо я делился своими впечатлениями не от поездки в Карабах, где тогда мне побывать не удалось, а на границу между Арменией и Азербайджаном и говорил о варварских обстрелах гражданского населения, в том числе русского. При чем же здесь посредничество в карабахских делах? Просто г-ну Казимирову очень хотелось с помощью Чуркина заткнуть мне рот, дабы угодить азербайджанцам, чью позицию он оценивал с куда большим пониманием, чем карабахскую и армянскую. На пресс-конференции я говорил и о своем сочувствии к карабахцу, который борется за свою землю, за свой дом, за свое право на жизнь. И подкреплял это свое сочувствие убеждением, что нет в мире таких народов, которым можно отказывать в праве на самоопределение. При этом я подчеркнул, что официальная позиция России – в официальных документах, а доктрина – в процессе разработки. Поэтому по конкретным вопросам мне ничего не остается, как излагать личную точку зрения. Что же касается путей карабахского урегулирования, то я – за компромисс на основе современного международного права. Разве наша официальная позиция противоречит этому? – спросил я коллег, собравшихся у Чуркина. – Нет? Тогда в чем же дело? – Будьте осторожней в своих публичных заявлениях, – посоветовал Виталий Иванович, на что у меня, естественно, возражений не было. На том и разошлись.
      О реакции азербайджанского постпредства на мое участие в пресс-конференции я уже рассказывал. Она носила явно запоздалый, а главное – глупо и грубо клеветнический характер, что я и разъяснил своему мидовскому начальству.
      После пресс-конференции в Киноцентре, а точнее во время ее продолжения на следующий день в виде банкета в ресторане «Банк» Зорий Балаян познакомил меня, мою жену и дочь Ладу с Аркадием Вартаняном, журналистом, хозяином фирмы «Империал» и знаменитого ресторана «Серебряный век», будущего учредителя Центра русско-армянских инициатив.
      С нами вступали в контакт и другие представители самых разных ветвей армянской общины, ученые, художники, политики. Я уже упоминал о хаше в «Муше» с дашнакским лидером Ваганом Оганисяном. Были мы на Ордынке у живописца Армена Чалтыхчяна и на Остоженке у скульптора Фреда Согояна. И на большом приеме в «Метрополе», устроенном в честь патриарха Алексия Второго и католикоса Вазгена Первого богатым предпринимателем Сержем Джилавяном. В апреле он создаст Армянскую ассамблею, попытается объединить все армянские общины России, вступит в контакт с руководством Армении и через год окажется за решеткой. А тогда, в «Метрополе», был большой праздник с участием московского политического бомонда, деловых людей, академиков, профессоров, артистов. Борис Брунов, на вечер провозгласивший себя Бруняном, вел концерт. Все было очень мило. Я побеседовал с разными интересными людьми вроде Нами Микоян, мамы Стаса Намина, или председателя армянского Государственного совета по делам религий Людвига Хачатряна, который обещал мне позаботиться о русской православной церкви в Армении.
      Евгений Амбарцумов, председатель комитета по иностранным делам Верховного Совета России, поддержал идею моей встречи с депутатами для разъяснения им значения отношений России с Арменией. Я уже обсуждал этот вопрос с Подопригорой, он тоже был – за, и встреча состоялась в Белом доме на Краснопресненской набережной 29 января. Убеждать депутатов мне помогал Леонид Лазаревич Полонский. Думаю, встреча была полезной. Во всяком случае, не прошло и месяца, как Верховный Совет России ратифицировал Договор о статусе российских войск в Армении. Произошло это 25 февраля 1993 года. Как ответили на этот акт доброй воли российских депутатов их армянские коллеги, рассказ впереди.
      Свое пребывание в Москве я использовал и для того, чтобы вместе с Полонским посетить Госкомимущество, где мы защищали идею целевого финансирования программы завершения объектов в зоне бедствия. Был я на совещании у В.М.Мащица и по всему комплексу отношений с Арменией в экономической области. Там я и узнал о готовности гуманитарной помощи в размере 90 тонн продовольствия, просил не забыть о Красносельске и вовремя предупредить посольство о прибытии самолетов с этим грузом.
      Посетил я нескольких заместителей министра иностранных дел. Но главное, что мне удалось сделать, – это разослать свою записку о защите интересов России, опираясь на нашего армянского союзника. И кое-кто ее прочел. В частности, зампредседателя правительства Александр Николаевич Шохин. Он положительно отозвался о моей записке в беседе с Вигеном Ивановичем Читечяном, а тот счел нужным шепнуть об этом мне и правильно сделал, иначе как бы я узнал о мнении начальства, ведь меня-то самого оно об этом уведомить не удосужилось. Впрочем, это уже было привычное дело. Обо всем, что мне положено было знать непосредственно от московских боссов, я узнавал от их армянских собеседников и тогда, в начале пути, и потом. К счастью, они меня не подводили.
 

 
      «Место Армении в политике России». Так называлась моя записка, которая начиналась словами: «Считаю своим долгом доложить о следующем». Дальше шел такой текст:
      «Армения и Нагорный Карабах имеют ключевое значение для России. Это каменная преграда для пантюркизма, почти не скрывающего свои притязания на распространение своего влияния на все Закавказье, опираясь на протурецкие круги Азербайджана (кавказские татары в лице Эльчибея открыто провозглашают свой курс на «тюркизацию» всего, что поддается этой политике), а отсюда – на Северный Кавказ, в Поволжье, в Среднюю Азию, на Алтай и далее. Даже китайцы уже поняли, что исчезновение армяно-карабахской преграды чревато угрозой для тюркоязычных районов Китая.
      Азербайджанский президент Эльчибей ставит целью захват Нагорного Карабаха, который был армянской землей задолго до того, как в Закавказье появились турки, который был инициатором воссоединения с Россией в конце XVIII-начале XIX века, который никогда не покорялся туркам и не давал себя полностью отуречить. Захват азерийскими турками Нагорного Карабаха возможен только путем подавления сопротивления его защитников, выдавливания с его территории коренного населения (оно началось «мирным» путем еще в 20-х годах, оно осуществлялось в открытую при поддержке советской армии в 1990-91 гг., оно продолжается с помощью захваченного азербайджанцами оружия и славянских наемников в настоящее время). Если план Эльчибея удастся, из Армении уйдут все, кто может уйти, а те, кто останется, будут вынуждены стать на колени перед турками и американцами. И с позициями России в Закавказье будет покончено. Под ударом окажутся и наши позиции на Северном Кавказе и далее.
      Наши интересы в Закавказье не совпадают с интересами ни Турции, ни США.
      Наши интересы в Закавказье зависят от того, останется там или нет армяно-карабахский христианский островок, связавший свою судьбу с Россией и неоднократно терпевший за это от турок (вплоть до геноцида конца ХIХ века и особенно 1915-1920 гг.).
      В настоящий момент практически все слои армянского населения и все общественно-политические силы, включая оппозицию, не мыслят будущего Армении без союза и совместной жизни с Россией. Весь научный и интеллектуальный потенциал Армении (а он не так уж мал, если присмотреться к реальному вкладу армян в науку и культуру России и СССР) готов служить этому союзу, служить своему народу и народу России, как народам с вековыми традициями духовных и человеческих связей. Сохранить этот капитал общности судеб и интересов – долг каждого сознательного русского, пекущегося о судьбе России. Армяне – наш самый верный союзник в сохранении и приумножении фундаментальных основ, благодаря которым возрождение России пока еще возможно.
      Пренебречь эти союзом значит пренебречь будущим России. Помочь Армении значит показать всем, что союз с Россией отвечает самым фундаментапьным национальным интересам ее союзника, ибо создает ему привилегированное положение в системе международных связей России. Только так можно привлечь на сторону России других, а не путем заигрывания с ними в ущерб союзникам».
      В подробном приложении я нарисовал картину бедственного экономического положения Армении, которая завершила 1992 год в состоянии глубочайшего кризиса, вызванного в первую очередь транспортно-энергетической блокадой. Я отметил и тот интересный факт, что от голода республику спасла радикальная земельная реформа, суть которой – перевод на частнособственнические рельсы, а результат – увеличение производства зерна, картофеля и овощей, главным образом, благодаря частным крестьянским хозяйствам, давшим 80 процентов всей продукции земледелия. Но плохо с животноводством: сократилось поголовье. Плохо в промышленности, на транспорте, в научных учреждениях. Ожидался рост числа безработных до 200 тысяч человек, в основном людей с высшим образованием. Цены полезли вверх. Особенно на бензин. Люди живут на хлебе, картошке и… запасах.
      Далее я рассказал о межпартийной борьбе, но основное внимание уделил внешней и военной политике Армении в свете карабахского конфликта и с учетом политики Азербайджана, чтобы строить нашу политику в Закавказье со знанием дела. В записке довольно подробно была изложена моя оценка ситуации и мое отношение к ней. В последующем я в основном лишь развивал и уточнял свою позицию. Вот некоторые извлечения из того, что я писал тогда в Совет безопасности при российском президенте, куратору закавказского направления в правительстве и руководству МИДа в январе 1993 года.
      «На протяжении года Азербайджан продолжал предпринимать попытки решить карабахскую проблему военным путем. Армения помогала силам самообороны и населению Нагорно-Карабахской Республики, независимость которой была провозглашена 7 января 1992 года на основании убедительных результатов референдума, проведенного на ее территории 10 декабря 1991 года. Не признавая официально НКР (…), армянское руководство оказывало политическую поддержку законным властям НКР в СНГ и на международной арене. В конце года и.о.министра иностранных дел Армении А.Киракосян подтвердил официальную позицию: «Армения всегда будет поддерживать интересы народа Нагорного Карабаха. Мы не можем бросить соотечественников на произвол судьбы». (…) Он напомнил, что для урегулирования карабахской проблемы за стол переговоров должны сесть представители Нагорного Карабаха и Азербайджана, (…) а Армения может участвовать в переговорном процессе только в качестве заинтересованной стороны».
      «Со стороны Азербайджана наблюдалось только одно: стремясь подавить сопротивление Нагорного Карабаха, он затеял серию погранконфликтов с Арменией (…) с целью втянуть Армению в открытый военный конфликт и дать повод для прямого массированного вмешательства Турции. Против естественного права карабахского народа на освобождение от колониального по своей сути азербайджанского протектората и на реализацию политического самоопределения у азербайджанских властителей никаких серьезных аргументов никогда не было и не может быть. Есть лишь откровенное пантюркистское стремление к отуречиванию всех народов, которые по преступной воле большевиков оказались в пределах появившейся в Закавказье в 1918 году Азербайджанской Республики».
      Я напомнил, как эта республика «освобождалась» от армян при советской власти, полностью отуречив Нахичеван и начав аналогичный процесс в Карабахе и вокруг него, и как этот процесс был доведен до своего пароксизма армянскими погромами в Азербайджане в 1988-90 гг., гнусной операцией «Кольцо» и войной против НКР.
      «Несмотря на превосходство азеров в вооружениях, они потеряли 9 мая 1992 года г.Шуши, а через несколько дней Лачинский коридор. Новое «впрыскивание» оружия (…) позволило им вытеснить армян из Шаумянского и Мардакертского районов НКР. Причем действовали азербайджанцы с присущей им исключительной жестокостью в отношении гражданского населения, вырезая, сжигая заживо, увеча, беря в заложники мирных жителей, в том числе женщин и детей. Если в Ходжалы в марте 1992 года они не пожалели своих соотечественников ради антиармянской и антимуталибовской провокации, то жителям армянских сел ждать пощады не приходилось, и летнее наступление азербайджанцев вытеснило на территорию Армении и России еще 80 тыс. беженцев – в полном соответствии с установкой «Народного фронта Азербайджана» и его вдохновителя «демократа» Эльчибея: решить проблему Карабаха за два месяца путем уничтожения или изгнания граждан (армян), не выполняющих требования конституции Азербайджана, а в действительности – оказывающих сопротивление пантюркистским устремлениям президента Азербайджана. Установку эту азербайджанцам выполнить не удалось: защитники НКР устояли и продолжали сопротивляться, несмотря на испытания: азербайджанцы потеряли убитыми 10 тысяч солдат (по их официальным, как правило, заниженным данным – 5 тыс.), их армия переживает моральный упадок».
      «…армянское правительство продолжает считать, что СБСЕ «далеко не исчерпала себя» в деле разрешения карабахской проблемы. Армянской делегацией на Стокгольмской конференции СБСЕ в декабре 1992 года было предложено внести в итоговый документ положение о том, что «продолжение военных действий и военное решение проблемы стороны считают бесперспективными и не видят альтернативы мирным переговорам». Турция и Азербайджан отвергли это предложение. Но им не удалось навязать конференции осуждение Армении как агрессора…»
      «Вместе с тем, в Ереване считают, что единственной гарантией жизни в Нагорном Карабахе продолжает оставаться самооборона, ибо никто, включая СБСЕ, другую гарантию не предлагает».
      «Программа завоевания Азербайджаном Нагорного Карабаха, а также Зангезура и восточного берега озера Севан имеет нескрываемую пантюркистскую цель соединения Азербайджана с Нахичеваном, а через него с Турцией, и открытия возможности для реализации идеи Великого Турана, предполагающей для начала усиление турецкого влияния в сторону Северного Кавказа и Волги, а через Среднюю Азию – в сторону Алтая и Китая».
      «Завоевание Азербайджаном Нагорного Карабаха поставит под угрозу независимость и пророссийскую ориентацию Армении, которая будет вынуждена просить протекции у США и считаться с притязаниями Турции. Сопротивляться этой тенденции она может, только опираясь на Россию – главным образом, а также на Иран. Без России эту тенденцию не преодолеть, а в случае торжества этой тенденции Россия утратит свои позиции во всем Закавказье. И не только там».
      «Г.В.Чичерин видел азербайджанско-турецкую опасность в 1920 году, когда возражал против лишения армян «тех областей, на которые Азербайджану вздумалось заявить претензию» (это его собственные слова). «Если дело идет о потворствовании аннексионистским стремлениям мусульман-националистов, – говорил Г.В. Чичерин, – это плохая политика, на этом пути мы будем содействовать лишь развитию националистических инстинктов». Г.В. Чичерин был прав. Более того, пресловутая традиция российской дипломатии – считаться с турецким фактором даже в ущерб российским интересам, унаследованная советской дипломатией, которая не понимала, что турки не могут не считаться с Россией, привела к потере Советской Россией в 1918-1921 годах старой российской границы с Турцией, уступив ей Карс и Ардаган, и умудрилась не возвратить эти земли в 1945-ом, когда турки были вынуждены уступить без боя. Неужели мы повторим и сейчас эти грубейшие ошибки тоталитарной власти и отдадим на поругание азерийским туркам карабахских армян, которые хотят выполнения Гюлистанского договора, выгодного России, и не хотят покидать родную землю, на которую зарятся бакинские «демократы»? Неужели нам не понятно, что за Карабахом последует Армения, и от российских интересов в Закавказье не останется ничего?»
      «Кстати, по Гюлистанскому 1813 года и Туркманчайскому 1828 года договорам Россия получила Закавказье от Персии, а не от Турции. Зачем же отдавать туркам то, что им не принадлежало в момент присоединения к России?»
      «У всех бывших национально-государственных образований бывшего СССР один правовой источник – советское государственное право. Поэтому неправомерно гарантировать территориальную целостность одного такого образования (Азербайджана) в ущерб другому (НКАО) только потому, что у них был разный статус, искусственно навязанный неправовым государством в ущерб национальным правам, признанным даже таким государством. Если территориальная целостность возводится в абсолют, то она должна быть абсолютом и относительно территорий автономных областей и округов и даже упраздненных, но могущих возродиться национальных районов».
      «Относительно же современного международного права абсолютизация территориальной целостности и нерушимости границ, а тем более попытки установления верховенства этих принципов над правом народов на самоопределение – юридический и политический нонсенс, призванный оправдать малое имперское мышление, развитие националистических инстинктов, о которых говорил Г.В. Чичерин. Это нонсенс хотя бы потому, что упомянутые принципы суть не что иное, как варианты формулировок для обязательства ненападения одного государства-участника СБСЕ на другое государство, и никак с правом народов на самоопределение не пересекаются, ибо самоопределение народа, живущего в пределах одного государства, целостности и границам другого государства никакого ущерба нанести не может. И это – не говоря уже о том, что все принципы Хельсинкского акта равноценны и действительны в совокупности, и ни один из них не выше других. Кстати. (…) нерушимость границ оказалась среди принципов Хельсинкского акта только в сочетании с признанием возможности изменения границ (…) И еще одно: не может декларация намерений, каковой является Хельсинкский акт, отменить международный договор – Устав ООН, пакты о правах и т.п.. а именно там зафиксировано право народов на самоопределение и отсутствует даже намек на какую-либо абсолютизацию принципа территориальной целостности».
      «Нагорный Карабах имеет такое же право на самоопределение, как и все другие страны, компактно заселенные одним народом, к тому же населяющим свою землю с незапамятных времен. Утверждать, что нет конфликта между Нагорным Карабахом и Азербайджаном, значит грешить против элементарной истины: народ Нагорного Карабаха никогда не мирился с господством азерийских тюрков, и вопрос об освобождении от этого господства ставился во времена и Н.С. Хрущева, и Л.И. Брежнева, и МС. Горбачева. А с 1990 года, будучи подвергнутым насилию, народ Нагорного Карабаха осуществляет вооруженную самооборону, не оставляя надежды на освобождение от азерийского колониализма».
      «Здесь, в Закавказье, вокруг Карабаха и других «горячих точек», которые появились как следствие малого имперского мышления, попирающего национальные права народов, не поддающихся насильственной ассимиляции, решается судьба не только России, но общих человеческих ценностей. Европа кровно заинтересована в том. чтобы заставить турок уважать эти ценности, уважать международное право, уважать нравственные основы международного сообщества, иначе пантюркистская чума снова начнет распространяться по миру и не поздоровится ни Европе, ни России, ни Украине (…)»
      После этого я вкратце обрисовал российско-армянские отношения и сформулировал некоторые выводы. Я, в частности, утверждал:
      «Армения нужна России не меньше, чем Россия – Армении. Армения и Нагорный Карабах имеют ключевое значение для позиций России в Закавказье. Уход оттуда неминуемо приведет к потере Северного Кавказа и продвижению турок (и стоящих за ними США) по всем направлениям (…)»
      «Назрела острая необходимость выработки концепции российской внешней политики на закавказском направлении. При этом, видимо, надо исходить из того, что здесь у России – особые интересы, это – ее зона влияния, а не США и Турции, российские интересы не обязательно совпадают с американскими, ибо США поддерживают Турцию с ее пантюркистскими устремлениями в сторону Азербайджана, Средней Азии и многих других районов бывшего СССР и нынешней Российской Федерации, а для России этот самый пантюркизм – серьезная угроза».
      «Значит, надо подумать, как противиться ему, дав понять американцам, туркам и их азербайджанским друзьям, что с российскими интересами здесь придется считаться, если они хотят иметь хорошие отношения с Россией».
      Интересно, примерно через месяц один армянский депутат-дашнак рассказал мне о своей встрече с небезызвестным Полом Гоблом, американским разведчиком, подвизающимся на ниве политологии, автором идеи соединения Карабаха с Арменией в обмен на соединение Азербайджана с Нахичеваном, в результате чего Армения лишилась бы выхода во внешний мир через Иран и очутилась бы в почти полностью завязанном турецком мешке. Американец сообщил своему армянскому собеседнику, что, по его мнению, Россию скоро попрут не только из Закавказья, но и с Волги. Вот так-то!
      А в той записке я пытался втолковать своему начальству, что «не может и не должно быть идентичных, «паритетных» отношений со всеми странами, хотя бы в силу того, что у всех у них своя политика, своя степень заинтересованности в добрых отношениях с Россией. Не должно складываться такое положение, при котором оказывается более выгодным оставаться вне СНГ и игнорировать интересы России, чем хотеть быть ее союзником, ибо союзника мы в лучшем случае ставим на одну доску с довольно бесцеремонным соседом, а то еще и устроим именно союзнику публичную выволочку, в то время как грубейшие агрессивные акции соседа проходят без какой-либо серьезной реакции с нашей стороны».
      «Если нам не нужны комплектующие изделия и готовая продукция армянской промышленности, если нам не нужны научные и научно-технические достижения армянских астрофизиков и других ученых, если нам безразлично совместное духовное наследие взаимопереплетавшихся еще в совсем недавнем прошлом культур, то пусть нам хотя бы не будут безразличны интересы национальной безопасности России, которые могут и должны быть защищены на армянской территории и в сотрудничестве с армянскими союзниками».
      Тогда же я предложил:
      «Взять под протекцию России народ Нагорно-Карабахской Республики, имея в виду перспективу его воссоединения с Россией на основе никем и никогда не отменявшегося Гюлистанского договора 1813 года. Такой шаг с нашей стороны дал бы сильный импульс центростремительным тенденциям, которые среди народов Кавказа и Закавказья, слава Богу, не только не умерли, но ждут своего часа».
      Мне казалось, что любые ходы хороши, лишь бы вывести Карабах из-под азеро-турецкой угрозы.
      Были и другие предложения. Некоторые начали работать и давать плоды. Пусть не сразу, а через какое-то время, как например, идея укрепления системы ПВО или проекты создания русских учебных заведений, соглашения по миграционным вопросам, кредитование строительных работ в зоне бедствия. К сожалению, ничего не вышло с ратификацией договора о дружбе, хотя в принципе он и без этого работал: он состоял в основном из декларативных статей, ставивших цели заключения конкретных соглашений, а они как раз разрабатывались и подписывались. Затянулось дело и с ратификацией договора о статусе российских войск. Ничего не сделала Москва для прекращения бомбардировок и обстрелов гражданского населения. Не захотела она и публично демонстрировать, что берет под свое крыло НКР. Все перед турками заискивала. Хорошо хоть чуть-чуть помогли русским в Красносельске. Правда, и тут без подталкиваний со стороны посольства не обошлось.
 

 
      5 февраля самолетом ИЛ-76 военно-транспортной авиации (на таких десантников возят) вылетел я из Чкаловского в Ереван. Холодно было в моей комнате – что-то около шести градусов по Цельсию. С помощью масляной батареи при периодическом отключении электричества удалось с грехом пополам поднять температуру до 14 градусов – спать можно. В рабочем кабинете тоже зябко. Электрообогреватель спасает, пока горит. Поэтому сидеть приходилось в пуховой куртке. Немного помогали коньяк и тутовка.
      Грачик Карапетян, управделами МИДа, рассказал мне как-то, что радио «Свобода» в рубрике «После империи» посвятило Армении пятнадцать минут, назвав ее «замерзшим адом», и воздало должное российскому послу, который делает все, чтобы привлечь к положению в Армении внимание россиян, в том числе депутатов Верховного Совета, куда посол недавно ходил. Я к этому репортажу руку не прикладывал. Поэтому было вдвойне приятно узнать, что твоя работа не проходит бесследно. Жаль только сам передачу не слышал.
      А на улице – своя зима. У Оперы на площади Свободы митингует Паруйр Айрикян, требуя отставки президента и созыва Учредительного собрания. Эдик Симонянц по телефону сказал сотруднику посольства, что это – проба сил оппозиции, причем не той, что играет сколько-нибудь существенную роль в политической жизни Армении. Паруйр явно воспользовался эмоциональным всплеском ереванцев, уставших от трудностей суровой зимы, и собрал на митинг несколько десятков тысяч человек. Президент айрикяновцев не принял, но через несколько дней вступил в консультации с основными политическими партиями. Однако повел себя так, что диалога не получилось: оппозиция выдвигать своих кандидатов в правительство на его условиях отказалась, а он не пошел на требуемое ею перераспределение полномочий между ним и парламентом и никакой программы вывода страны из кризиса не предложил. В сообщении об этих консультациях в Москву я высказал предположение, что наиболее вероятным главой правительства можно считать либо самого президента, либо Гранта Багратяна, первого зампредсовмина. Его и назначил президент своим указом от 12 февраля.
      Грант Араратович Багратян родился в 1958 году в Ереване. В 1979-ом с отличием окончил Ереванский институт народного хозяйства, потом отслужил свое в армии, поступил в аспирантуру, защитил кандидатскую в 1987 году, работал научным сотрудником в Институте экономики Академии наук, участвовал в карабахском движении, рыночник по убеждениям. С сентября 1990 года он ходил в первых замах предсовмина. Когда Грант стал премьер-министром вместо ушедшего в отставку Хосрова Арутюняна, в Ереване шутили: «Армянского Черномырдина сменили на армянского Гайдара». Сам Багратян действительно очень уважал Гайдара и готов был оправдывать любые его действия, так что нам с ним приходилось спорить на эту тему, в приватных беседах, естественно. Ему-то и пришлось с ходу решать некоторые проблемы, возникшие в связи с доставкой российской гуманитарной помощи, которую я ускорил своими посланиями в Центр.
      Одно из таких посланий я отправил 8 февраля. В нем содержалась просьба о помощи и молоканам в Красносельске.
      В тот же день я побывал у Франс де Артинг, которая любезно позвала меня пообщаться с Шарлем Азнавуром. Он привез гуманитарную помощь для беженцев из Азербайджана не впервые, а на этот раз в основе его акции была инициатива моего старого знакомого из Венеции, армянина-католика падре Рафаэле. Азнавур уже встречался с Тер-Петросяном и беженцами. Планирует визит к Ельцину. Франс побуждает Шарля к контакту с турецким правительством, чтобы поискать с ним компромиссные решения, которые бы устроили Азербайджан и Армению. У меня это вызывало скептическое отношение, но отговаривать я не стал: любые шаги в сторону мира могут оказаться полезными, даже оставаясь вроде бы безрезультатными. Это все равно, что разведка боем.
      Азнавур сказал мне, что был против восстановления Мецаморской АЭС, но готов изменить свое отношение, если ему докажут, что есть гарантии безопасности.
      Он, как и я, убежден в том, что Армения много теряет на отсутствии в ее посольствах служб информации: никто даже во Франции про Армению ни черта не знает и ее судьбой не интересуется, с горечью заметил Азнавур.
      После этой встречи я написал еще одну «цидульку» в администрацию президента, в правительство, МИД, Госкомсотрудничество и ГКЧС, в которой сообщил, что делают Франция и США в области гуманитарной помощи Армении, напомнил, что мы ждем обещанного из России и предложил, чтобы груз ГКЧС сопровождал какой-нибудь известный деятель России. Если Азнавур привез 36 тонн, американский конгрессмен Джозеф Кеннеди – медикаменты, то 90 тонн из Москвы заслуживают подобного сопровождения. Просил снова не забыть о Красносельске.
      10 февраля позвонили из нашего МИДа: ждите послезавтра два самолета с первой частью груза и для вывоза в Россию ста пятидесяти молокан, изъявивших желание вернуться на родину предков; попросите правительство Армении о содействии. Я тут же сообщил об этом Арману Киракосяну и договорился с генералом Бабкиным, который дал указание Канакерскому полку помочь нам разгрузить самолеты, доставить помощь в Красносельск и вывезти оттуда эвакуируемых.
      Наше намерение вывезти группу молокан встретило поначалу настороженное отношение части армянского руководства. Вице-президент Гагик Арутюнян сказал мне, что ему это не очень нравится, лучше бы пристроить красносельских беженцев где-нибудь в Армении. Я ему возразил: до сих пор армянское правительство не думало об этом, да и нет у него возможностей даже беженцев из Азербайджана толком разместить, вот мы и откликнулись на просьбу сельского схода, но вывоз нескольких десятков женщин и детей из-под азербайджанского обстрела – не массовая, а одиночная акция, и Армении никакого политического ущерба не наносит, более того – плохо говорит о ее соседях, стреляющих по мирным жителям, которых мы и вынуждены спасать. Должен сказать, что возражения Гагика ограничились частным разговором со мной на одном их дипломатических приемов и не имели характера официального демарша. Со стороны правительства Армении я скорее встретил полное понимание. С готовностью подключился к осуществлению операции «гуманитарная помощь» новый премьер-министр.
      Первый самолет АН-22 прилетел не 12, а 16 февраля и привез 45 тонн муки и разной крупы, но молокан вывозить отказался: у командира было предписание Главного штаба ВВС везти еще какой-то спецгруз на Дальний Восток и он улетел без наших пассажиров. Две трети груза мы отдали армянскому Госуправлению по делам беженцев, а пятнадцать тонн отвезли на военных грузовиках в Красносельск, где раздали помощь, естественно, не только молоканам, а всем страждущим. После моего разговора по телефону с авиационным начальством 18 февраля прилетел ИЛ-76 из Моздока специально за молоканами, но на этот раз грузовикам пробиться в Красносельск не удалось из-за снежных заносов, перекрывших перевалы: ни через Дилижан, ни вдоль северного берега Севана проехать оказалось невозможным. К счастью, 19 февраля у меня была запланирована встреча с Грантом Багратяном. Он и распорядился срочно направить снегоочистительную технику, куда следовало, и 20 февраля прямо из-под очередного обстрела из Красносельска мы вывезли несколько десятков человек. Их оказалось не сто пятьдесят, а чуть больше восьмидесяти: остальные не решились расставаться с хозяйством, домом, скотиной. Потом они все равно уйдут оттуда, но какими-то своими путями.
      21 февраля самолет из Моздока повез молокан в Москву. А пока суд да дело, в Ереван прилетели еще два ИЛ-76 с итальянской мясной тушонкой, сублимированными супами и макаронами, которые мы передали Владимиру Миграновичу Мовсесяну, директору Госуправления по делам беженцев, одному из последних первых секретарей ЦК КПА, нашедшему свое место и при новой власти, и просто симпатичному, сердечному человеку, другими словами – в хорошие руки: никто потом не жаловался, что гуманитарная помощь попала не по адресу, такого не было. Я направил телеграмму П.С. Грачеву, С.К. Шойгу, Т.М. Регент, А.В. Козыреву, в которой дал высокую оценку действиям наших военных и дипломатов, успешно справившихся с выполнением непростой задачи доставки грузов и вывоза людей в довольно сложных метеорологических условиях, не говоря уже об опасностях, связанных с азербайджанским артобстрелом. При этом я особо выделил полковника Алексея Семеновича Третьякова, замначштаба Группы российских войск, который лично участвовал вместе с советником посольства Виктором Игоревичем Дерегой в эвакуации молокан из Красносельска, и советника-посланника Владимира Степановича Старикова – он обеспечивал взаимодействие всех служб, наших и армянских, так или иначе причастных ко всей операции ГКЧС, и делал это блестяще.
      В том же 1993 году, в ноябре-месяце, в Ереван прилетал еще один самолет ГКЧС с гуманитарной помощью для русских. Распределение этой помощи посольство попыталось проконтролировать таким образом, чтобы она досталась всем организациям соотечественников, а не только самой малозначительной, но крикливой, а главное – сумевшей установить прямые контакты с ГКЧС. Называла она себя претенциозно «Обществом друзей Армении – ОДА» и связалась с рогозинским Конгрессом русских общин, а подавляющее большинство русских в Армении сгруппировалось вокруг общества «Россия», не признавало опеки КРО и сотрудничало с нашим посольством. Крокодильской «Оде» очень хотелось диктовать свою волю другим. Контроль посольства ее никак не устраивал. И она начала скандалить, рискуя сорвать дальнейшее поступление и без того мизерной помощи. Так было и в мае 1994 года, когда не без участия посольства состоялась еще одна операция по доставке гуманитарного груза для русской общины, «Ода» попыталась перехватить этот груз и, когда ей это не удалось, начала нажимать на все педали в Москве, вплоть до того, что мне звонили от одного из замов Козырева по этому вопросу. Я ответил, что мы все сделали по справедливости, груз распределен пропорционально списочному составу русских ассоциаций, и «Ода» получила даже больше, чем должна бы, ибо со списками она, как обычно, схимичила. Давление на меня из Москвы прекратилось. Но через некоторое время местные «крокодилы» организовали атаку на меня в одной маргинальной прокоммунистической газетенке, о чем я, кажется, уже упоминал.
 

 
      Наиболее солидным визитером из Москвы в тот год был председатель Верховного Совета Российской Федерации Руслан Имранович Хасбулатов. Он прибыл в Ереван 19 марта во главе большой делегации.
      В тот день с утра шел снег, погода была мрачная, а я ждал не только «спикера», но и другой самолет, на котором из Москвы должны были прилететь моя жена и трое новых сотрудников посольства. Слава Богу, ИЛ-76 из Чкаловского долетел и приземлился благополучно, я встретил своих «десантников» и через час вернулся в Звартноц встречать Хасбулатова, летевшего из Киева. Он целый тур тогда делал: Москва – Минск-Киев – Ереван – Баку – Москва. Ужинали в Доме приемов, куда поселили главу делегации. В ее составе были заместитель главкома ОВС СНГ генерал-полковник Борис Евгеньевич Пьянков, предгорсовета Санкт-Петербурга Александр Николаевич Беляев, председатель Высшего экономического совета при президенте Владимир Олегович Исправников, зампред Центробанка Вячеслав Иванович Соловов, зампред Госкомсотрудничества Сергей Константинович Дубинин, зампред Комитета ВС по международным делам Иона Ионович Андронов, пресс-секретарь Константин Сергеевич Злобин, наш мидовский замминистра Сергей Викторович Лавров и другие. С армянской стороны с Хасбулатовым общались вице-президент Гагик Арутюнян (президент в это время был в отъезде), председатель Верховного Совета Бабкен Араркцян, его зам Ара Саакян, секретарь президиума Вараздат Авоян, представители всех фракций, госминистр Виген Читечян, мэр Еревана Ваагн Хачатрян и первый заммининдел Арман Киракосян.
      Обсуждали работу Межпарламентской ассамблеи, двусторонние межпарламентские связи и некоторые вопросы межгосударственного сотрудничества, в основном экономические. Касались и Карабаха. На обеде Иона Андронов сказал хороший тост за Арцах. Он, оказывается, был в Степанакерте, попал под обстрел из Шуши, когда она еще была в руках азербайджанцев, проникся пониманием к карабахцам. Бабкен Араркцян высказался за то, чтобы парламентские форумы СНГ, СБСЕ и Организации черноморского экономического сотрудничества тоже занялись конфликтными ситуациями, не избегали острых вопросов. Хасбулатов поддержал эту идею, отметив, что «Карабах – болевая проблема, и мы не имеем права уходить от нее. Решать ее надо на основе законности, справедливости, с участием сторон конфликта и в первую очередь самого страдающего населения».
      Другая тема – «сближение законодательств стран СНГ в целях беспрепятственного развития экономических сил», как выразился Хасбулатов, подчеркнув, что, «правильно оценивая свои национально-государственные интересы, можно точнее учитывать и интересы всего Сообщества».
      После пленарного заседания члены делегации побеседовали, группируясь «по интересам», а мы с Лавровым, Киракосяном, Андроновым и Давидом Варданяном как председателем комиссии по вопросам внешних сношений и представителями фракций АОД и Дашнакцутюн сочиняли совместное коммюнике, которое и было подписано Хасбулатовым и Араркцяном. В июне того же года состоялся ответный визит в Москву, во время которого те же действующие лица подписали соглашение о сотрудничестве между Верховными Советами России и Армении, но ему суждено было просуществовать всего около четырех месяцев.
      Проводив Хасбулатова в Баку, Ара Саакян и его друг Ара Гомцян решили заехать ко мне в гости, чтобы поприветствовать, мою возвратившуюся из Москвы жену.
      Арарат Двинович Гомцян работал в Карабахе как раз тогда, когда туда приезжал Иона Андронов, и они очень хорошо вспоминали о своих встречах там за обедом в Доме приемов. Я же с ним познакомился, когда он возглавлял Госкоммунхоз и готов был отдать здание своего «министерства» под наше посольство, но я этот подарок не принял, рассчитывая на лучший вариант. Нашим добрым отношениям мой отказ не помешал, скорее, наоборот. Виделись мы, хотя и реже, когда Арарат Гомцян стал губернатором Ширака. Это там, где Гюмри и наша военная база..
      Не успели мы расположиться за столом в моей квартире, как за нами туда воспоследовал готовый шашлык с выпивкой и «переговоры» продолжились в соответствующей обстановке. А гвоздем их стал просмотр записи невзоровского телефильма «Геренбойский батальон». Запись привезла моя жена из Москвы, так как в Ереване из-за перебоев с электричеством эту передачу никто не видел. Невзоров сделал фильм с симпатией к азербайджанскому воинству, но умудрился показать его в таком виде, что солдаты вызывали жалость, а их командиры, особенно хам-полковник, омерзение, но никак не сочувствие, а тем более уважение. Паника в стане противника, запечатленная камерой Невзорова, говорила о том, что не так страшен черт, как его рисует себе фантазия блокадника. Поэтому фильм стоило показать широкой публике, чтобы взбодрить народ после тяжелой зимы. По инициативе моих гостей его прокрутили несколько раз по армянскому телевидению. Смотрели его и в Нагорном Карабахе, где, как оказалось, вот-вот должны были начаться интересные события.
      После Хасбулатова до конца года с официальными гостями из Москвы в Армении дело обстояло ниже среднего. Да еще в апреле отменили «саммит» СНГ в Ереване, чтобы не раздражать азербайджанцев. Правда, с тех пор перестали вообще проводить такие встречи поочередно в столицах стран-членов, что весьма подорвало перспективы Содружества. Постоянным председателем сделали Ельцина. Это запахло «ведущей ролью» России, да она и сама умудрилась в одном из указов президента с чудным названием «Стратегический курс России с государствами-участниками СНГ», изданном 14 сентября 1995 года, эту ведущую роль себе присвоить. Но еще задолго до этого указа, как раз в апреле 1993-го, распоряжением Ельцина были утверждены «Основные положения концепции внешней политики Российской Федерации», в которых – ни слова об уважении права народов на самоопределение, ну а без этого невозможно устойчивое существование любого международного объединения. «Саммит» в Ереване не состоялся, но ремонт дорог и зданий, затеянный по этому случаю, пошел на пользу городу.
      В мае в Ереване совещались министры внутренних дел большинства республик бывшего Союза. Не было только представителей Азербайджана, Молдавии и Литвы. Из Москвы приехал Виктор Ерин, который, как мне потом рассказывали (я хоронил брата в Москве), очень тепло общался с армянским министром Вано Сирадегяном, а тот демонстрировал свое расположение к российскому министру. Само же совещание носило практический характер. Обсуждали детали техники обеспечения оперативной деятельности угрозысков, а МВД России и Армении договорились о сотрудничестве и на двусторонней основе.
      И был еще ночной визит министра иностранных дел А.В.Козырева и министра безопасности В.П. Баранникова в сопровождении замминистра обороны Б.В. Громова, начальника погранвойск В.И. Шляхтина, заммининдел Б.Н. Пастухова и еще двух десятков сопровождающих лиц. Прилетели они в первом часу ночи 10 июня из Сухуми, где занимались абхазской проблемой. В Ереване оба министра плюс посол по особым поручениям Казимиров отделились от всех остальных и провели беседы сначала с армянским, а потом отдельно с карабахским руководством. Обсуждали, естественно, карабахские дела, пытаясь решить все наскоком и надеясь, что удастся сломить армян. Не вышло. Однако тосты за ночным пиршеством были благозвучные. Борис Николаевич Пастухов предложил даже за меня выпить.
      Пока шли конфиденциальные переговоры, мы с ним обсудили дела, связанные с подбором здания для посольства. К этому моменту у меня уже появился оптимальный вариант. При поддержке Пастухова он и стал окончательным. Так что ночной визит оказался полезным, по крайней мере, для посольства. Летом, в августе, Ереван посетил министр просвещения Ткаченко. Подписали соглашение о сотрудничестве в области народного образования, предусматривающее в ряду прочих мер создание русской гимназии в Ереване.
      В ноябре приезжала госделегация Олеандрова для подготовки очередной серии соглашений. И все. Наступила зима. Поездки в Ереван прекратились.
      Этот существенный, на мой взгляд, пробел в отношениях в какой-то степени компенсировался довольно частыми полетами в Москву Левона Тер-Петросяна, Гранта Багратяна, вице-премьера Вигена Читечяна, Вазгена Саркисяна. И нового министра иностранных дел Вагана Папазяна.
 

 
      Ваган Акопович Папазян родился в январе 1957 года в Ереване, в 1979 окончил иранское отделение факультета востоковедения ЕрГУ, в 1980-1991 гг. работал в Институте истории Академии наук, там защитил кандидатскую. В декабре 1991-го стал советником президента. Чуть меньше, чем через год, был назначен Временным поверенным в делах Армении во Франции. В феврале 1993 года в правительстве Гранта Багратяна занял пост министра иностранных дел. 3 марта я нанес ему первый визит.
      Молодой министр подчеркивал, что отношения с Россией – самое главное во внешней политике Армении. Я сразу же поставил вопрос о ненормальности ситуации, сложившейся в результате фактического исчезновения госделегации Армении для переговоров с Россией после ухода в отставку осенью ее первого руководителя. Надо сказать, этот вопрос я регулярно ставил при каждом удобном случае перед президентом, вице-президентом, премьер-министром, встречал полное понимание, а делегация все не возрождалась и постоянного визави у нашего Олеандрова не было. В мае 1993 года Тер-Петросян договорился с Ельциным, что в Москве с армянами доверительный контакт на высоком уровне будет поддерживать Олег Николаевич Лобов. Даже вроде бы создали какую-то российско-армянскую экономическую комиссию. И в Ереване решили, что госделегация больше не нужна. Я же старался разубедить их в этом. И жизнь доказала, что я прав: ведь упомянутая комиссия так и не появилась на свет. Но потребовалось время. Решение о назначении руководителя армянской госделегации и о ее новом составе Тер-Петросян принял лишь весной 1994 года, когда сам убедился, что «совместная экономическая комиссия» – пустой звук.
      Папазян сразу же попытался установить личный контакт с Козыревым, хотя бы по телефону, но не тут-то было. Его заместитель Георгий Казинян, которому он поручил договориться об этом, жаловался мне, что никак не может пробиться через козыревских помощников. «Хорошо бы устроить встречу наших министров хотя бы после визита Левона Тер-Петросяна в Париж, намеченного на 11-14 марта», – говорил Георгий. Тогда я по своей линии направил в Москву соответствующее предложение и позвонил по ВЧ в ДСНГ. Но пока безрезультатно.
      В Ереване стало известно, что 1 марта Козырев встречался с турецкий министром иностранных дел Четином. Казинян пытался получить хоть какую-нибудь информацию, но три российских замминистра ничего путного ответить на его вопросы не могли.
      – У нас думают, – сказал он, – что Москва что-то скрывает.
      – А, может, эти замы просто не в курсе?
      – Может быть, но есть и такое предположение: Козырев не велит ничего говорить армянам.
      Я стал настаивать перед Москвой о направлении нам информации о встрече с Четином и, в конце концов, получил резюме содержания беседы, из которого явствовало, что с турками, наконец-то, поговорили откровенно, обратив их внимание на опасность формирования внешнеполитических позиций на основе конфессиональной и этнической близости и уступок крайним националистическим силам. Туркам, похоже, намекнули на недопустимость создания «клиентных отношений» с конфликтующими сторонами (имелись в виду боснийские турки и азербайджанцы в карабахском конфликте) и попыток совать нос в жизнь тюрков на территории бывшего Советского Союза, в том числе в Закавказье. Четин заверил Козырева, что правительство Турции не настроено допускать пантюркизм и панисламизм в свою политику, не стремится иметь зоны влияния в СНГ и намерено быть объективным в конфликтных ситуациях, но при этом хотело бы играть «особую региональную роль», согласуя свои действия с Россией. Как явствовало из полученного мною сообщения, российская сторона никаких ангажементов на себя не стала брать, но проявила готовность к сотрудничеству и поддержала идею совместной поездки обоих министров в Баку и Ереван, чтобы поставить вопрос о прекращении огня в Карабахе на условиях Минской группы СБСЕ. Поездка эта не состоялась, но беседу в том виде, в каком мне о ней рассказали, я счел полезной и информировал о ней Папазяна при нашей следующей встрече с ним 17 марта.
      Армянский министр поблагодарил за эту информацию и высказался за продолжение политической работы России с Турцией под углом зрения приоритетности национальных интересов России в Закавказье и Средней Азии перед интересами любой другой державы.
      – Исходя из особого характера российско-армянских отношений, – сказал Папазян, – армянская сторона хотела бы, чтобы с нею заблаговременно консультировались и учитывали ее позицию при достижении каких-либо договоренностей, затрагивающих интересы Армении. Хотелось бы узнавать об этом от вас, а не из газет. Мы за прямой диалог с Москвой, и я уверен, что найдем всегда взаимоудовлетворяющие решения, но надо согласовывать наши действия заранее. Я готов поддерживать обмен мнениями с российским послом по Нагорному Карабаху. Продолжайте делать это с Арманом Киракосяном и выходите на дипломатического советника президента Давида Шахназаряна. Он непосредственно занимается этой проблемой и находится в контакте с Казимировым. Мне к тому времени уже неоднократно давали понять, что монополия Казимирова на карабахскую проблему не очень устраивает карабахцев ввиду склонности российского посла по особым поручениям больше прислушиваться к азербайджанской точке зрения, нежели к армянской. И я решил, что пора знакомиться с Давидом Шахназаряном, дабы усилить мой канал информирования Центра обо всем, что касается Карабаха.
      С Давидом у нас установились отношения взаимной симпатии. Мне он очень нравился. Беседы с ним всегда были содержательными и позволяли лучше разбираться в конфликтной ситуации. Этому способствовали и мои контакты с руководителями самого Нагорного Карабаха, с депутатами, военными, учеными, журналистами. О положении дел в Карабахе и на переговорах у меня было довольно четкое представление. Знал я неплохо и содержание бесед г-на Казимирова, хоть он меня и не подпускал к ним. Сам он в беседах с армянами перевирал мою позицию, чтобы подорвать их доверие ко мне, но это ему так и не удалось, скорее не очень-то доверяли ему, а я был информирован о его кознях. Но главное не в этом. Главное в том, что я имел возможность формировать собственное мнение о карабахских делах и подлостях не только «посредника», но и «международного сообщества» в лице ООН и СБСЕ. Мнение, которое я никогда не скрывал ни от армян, ни от Москвы.
      Папазян, говоря о желании диалога с Москвой, невольно затронул больной вопрос. Дело в том, что соглашение о политических консультациях от 21 августа 1992 года фактически не выполнялось, если не считать обсуждения карабахской проблемы. Армяне не раз ставили вопрос о том, что неплохо бы нашим МИДам наладить регулярный обмен мнениями по разным международным темам, но ничего не получалось.
      В начале 1993 года, за полтора месяца до визита Левона Тер-Петросяна во Францию, МИД Армении в лице Армана Киракосяна передал мне проект Договора о согласии, дружбе и сотрудничестве между Арменией и Францией, предложенный французской стороной. Его вручили в Москве, я получил копию. Но не отправил в архив, а изложил свое отношение к этому документу, равно как и к его предстоявшему подписанию, высказавшись в положительных тонах. Москва не выставила никаких замечаний, ни возражений. Договор был благополучно подписан во время пребывания Тер-Петросяна в Париже в марте 1993 года. Это был редкий случай подобия политических консультаций, но – по инициативе армянской стороны. Об инициативах российской стороны такого плана что-то ничего не припоминается.
      Ваган Папазян рассказал мне о визите президента во Францию как об акции, которая важна для руководства Армении не только с внешнеполитической точки зрения, но и по внутриполитическим соображениям.
      У армян сложилось впечатление, что, несмотря на предвыборную обстановку и ожидаемую смену парламентского большинства, Франция не забывает о своих внешнеполитических устремлениях. Она, в частности, хочет играть свою роль и в Закавказье, только пока не знает, с какого боку подойти к региону, что конкретно предпринять. Но французам уже ясно, что Армения должна рассматриваться как база их присутствия в Закавказье, и договор, который подписали Тер-Петросян и Миттеран, дает надежду на плодотворное развитие франко-армянских отношений.
      «Хотелось бы такие же отношения завязать и с другими европейскими странами, например, с Британией, которая начинает проявлять интерес к Армении», – заметил Папазян. Но с Британией тогда ничего серьезного не получилось, хотя Армения назначила в Лондон толкового посла Армена Саркисяна (он в 1996-97 гг. несколько месяцев будет возглавлять правительство Армении и уйдет по болезни). А вот Франция вела себя активно. И при этом старалась сотрудничать с Россией. Во всяком случае, к этому стремилась Франс де Артинг, посол Франции и дуайен дипкорпуса в Ереване. В конце марта при очередной встрече со мной, когда я, по ее просьбе, рассказал ей о визите Хасбулатова, Франс поделилась со мной некоторыми соображениями о фактически трехстороннем франко-русско-армянском сотрудничестве в восстановлении Мецаморской АЭС. Специалисты «Фраматома» обследовали Армянскую атомную электростанцию, остановленную после Спитаксого землетрясения, и пришли к выводу, что самую «молодую» очередь АЭС можно пустить за восемнадцать месяцев, и это будет стоить 100 миллионов долларов. Франция готова помогать, но предпочитает делать это вместе с Россией. В апреле 1993 года правительство Армении приняло постановление о подготовке к вводу в эксплуатацию АЭС в соответствии с положительными заключениями специалистов Франции, России и МАГАТЭ и начало переговоры с правительством России о возобновлении работы АЭС. В сентябре 1993-го я был на АЭС у подножия Арагаца. Ее директор Сурен Азатян поводил нас со Стариковым по всей станции. Постояли мы и у энергоблоков мощностью по 400 мегаватт каждый. Даже рядом с ними датчики показывали нулевую радиацию. Благодаря самоотверженной работе штатного персонала, оставшегося на станции (1300 человек из положенных 1800), ее удалось сохранить в состоянии, поддающемся регенерации. Для пуска первого энергоблока (вернее последнего по времени постройки) понадобилось, конечно, не полтора года, а несколько больше времени, но когда это произошло в 1995 году, Армения ожила. Не случайно так не хотели восстановления АЭС азербайджанцы и турки.
      Но вернемся к Папазяну. Министр сообщил мне тогда любопытную вещь. В Париже Левон Тер-Петросян встретился с Апасланом Тюркешем, председателем турецкой «Партии национального труда» и лидером ее фракции в турецком парламенте. Встреча состоялась якобы по просьбе самого вождя турецких «серых волков», имевших своих людей в Азербайджане при Эльчибее. «Серым волком» был даже министр внутренних дел эльчибеевского правительства. Тюркеш пошел на контакт не без ведома турецкого премьера Демиреля. Официальные круги Турции беспокоило пошатнувшееся положение Эльчибея, падения которого они опасались, связывая эту вероятность с появлением антитурецких настроений в Азербайджане. Турки констатировали, что с Арменией у них собственных проблем нет, все проблемы – азербайджанские. Поэтому их интересовало, чего можно ожидать от Армении. Тер-Петросян сказал Тюркешу, а через него Демирелю: договоритесь с Эльчибеем и давайте улаживать конфликт Азербайджана с Нагорным Крабахом, тогда и все остальное легко будет уладить, а мы, Армения, за нормальное развитие отношений с Турцией.
      Зачем Демирелю такой контакт? Видимо, хочет показать своему населению и оппозиции, что раз уж даже Тюркеш с Тер-Петросяном встречается, правительству сам Бог велел. Так оценил этот момент Папазян. И еще одно: деградацией обстановки в Азербайджане должны быть очень довольны в Тегеране, Эльчибей с его территориальными притязаниями на Иранский Азарбайджан иранцам – не подарок, и его уход на руку иранцам. Вот турки и всполошились, ищут варианты. А сам Папазян планирует съездить в ближайшее время в Тегеран.
      Я думаю, что у турок была и задняя мысль. Они спали и видели, как бы подключиться непосредственно к переговорам по Карабаху «третьей стороной» при двух первых в лице России и США, потому и начали обхаживать армян, а азербайджанцев турецкое участие очень даже устраивало.
      Вскоре после встречи со мной Ваган Папазян провел свою первую пресс-конференцию и информировал общественность, что Армения намерена по возможности проводить самостоятельную внешнюю политику, которая должна исходить из внутренней ситуации и внутренних проблем и ставить перед собой реальные задачи.
      Ее ключевым вопросом по-прежнему остается Карабах. Необходимо использовать все дипломатические пути для мирного урегулирования, включая возможности СБСЕ, и добиваться того, чтобы представители Карабаха стали полноправными участниками переговоров. Одним из непременных условий мира должно быть достижение согласия конфликтующих сторон.
      Ваган Папазян говорил о необходимости взвешенного, прагматического подхода к вопросам установления и развития отношений Армении со странами Европейского Сообщества, Ближнего Востока, США, Индией, участниками СНГ. В качестве приоритетных задач он назвал налаживание нормальных связей с соседними странами, имея в виду прежде всего Иран и Грузию (перспективное направление), а также Турцию и Азербайджан (проблемное направление).
      Он выделил как «очень существенные» для Еревана отношения с Россией. «Мы делаем все для их развития, однако существующие в России внутренние вопросы не всегда позволяют решать стоящие задачи. Тем не менее, как бы ни развивались события в России, мы найдем способы продолжения взаимоотношений, исходя из наших государственных интересов», – сказал министр, отметив и стремление Армении строить свои отношения с другими бывшими республиками СССР на двусторонней основе и подтвердив приверженность идее создания единого политического пространства в рамках СНГ.
      В отчете об этой пресс-конференции, направленном мною в МИД России, я подчеркнул свой вывод, что новый министр будет неукоснительно следовать указаниям президента без отклонений, которые позволял себе его предшественник Рафи Ованисян.
 

 
      Держа руку на пульсе внешней политики Армении, я уделял самое пристальное внимание нашему военному присутствию в республике как одному из важнейших факторов российско-армянского политического сотрудничества.
      28 февраля я отправился в Гюмри, где вместе с нашими военными и пограничниками в их клубе отпраздновал День защитника Отечества, а наутро был в штабе 39-го погранотряда, состоящего из четырех комендатур, разделенных на двадцать четыре заставы. Юго-восточнее располагается 40-й отряд с штабом в Октемберяне, переименованном позже в Армавир, далее, в Арташате, находится 41-й отряд. Все они охраняют границу с Турцией. За Нахичеваном, в Зангезуре, 127-й отряд охраняет границу Армении с Ираном.
      Командир 39-го отряда полковник Михаил Радиевич Башкирцев ввел меня в курс своих забот, которые в значительной степени были вызваны все той же блокадой. Не хватало жилья для офицеров, начался их отток, комендатуры и заставы страдали от «некомплекта». Положение усугублялось трудностями с доставкой продовольствия и горюче-смазочных материалов, техники и боеприпасов. Грузы приходилось везти своими автоколоннами через Ахалцихе под усиленной охраной, вынужденной на территории Грузии, где безобразничали звиядисты, применять оружие. Лучше бы возить все и для пограничников, и для дивизии Бабкина в Гюмри по железной дороге под защитой бронепоездов, но для этого требуется договор с Грузией. Такого договора не было.
      Летом 1993 года погранвойска возглавил Андрей Иванович Николаев. Он решил проблему перевозки грузов личными звонками Гейдару Алиеву, который иногда шел навстречу и пропускал товарные составы для российских пограничников через Азербайджан. Но никакого автоматизма в этом деле и Николаеву добиться не удалось.
      А тогда, в феврале 1993-го, было туго, и положение с обеспечением погранотрядов побуждало московское начальство подумывать: а не уйти ли нам с армяно-турецкой и армяно-иранской границы вообще?
      «Некомплект» офицеров и солдат на границе, перебои с работой средств электрозащиты, раздача земель крестьянам прямо в приграничной полосе сильно затрудняли охрану границы, которую систематически нарушали контрабандисты. Скот перегоняли в Турцию, золото, ртуть туда везли… Наши поймают контрабандиста, своего погранца за получение взятки или просто недосмотр – под суд, а тех, кто нарушал и взятки давал, армянская полиция вполне могла и на свободу отпустить. И делалось это часто. И не только в районе Гюмри.
      В марте я побывал в 40-м отряде в Октемберяне у его командира полковника Александра Яковлева, и он мне рассказывал то же самое. Подтверждала ситуацию и контрразведка всей группы погранвойск, весьма обеспокоенная дискредитацией пограничников делами о подкупе в связи с контрабандой. Правда, конкретных предложений, чтобы поставить вопрос перед МИДом и Службой безопасности Армении, я так и не получил. Не исключено, что в тот момент обстановку нагнетали и некоторые погранофицеры сами в поиске оправданий своего нежелания продолжать службу в Армении.
      Надо сказать, что у Башкирцева и Яковлева я такого настроя не обнаружил, как не обнаружил я его и у полковника Михаила Сергеевича Оганесяна, командира 41-го отряда. К нему в Арташат я ездил в конце марта вместе с командующим группы российских погранвойск «Армения» генералом Александром Федоровичем Бабенко и армянским погранкомиссаром Григорием Гарегиновичем Григоряном, с которым мы не так давно летали в Красносельск. С нами в Арташат отправилась целая группа депутатов во главе с вице-спикером Арой Саакяном.
      Арташатский отряд расположен у подножия Арарата, на стыке границ с Турцией и азербайджанским Нахичеваном. Показанное нам произвело благоприятное впечатление. В штабном военном городке в Арташате у них порядок с жильем для офицеров и казармами, есть отличная школа-десятилетка, где преподают опытные учителя, некоторые – с учеными степенями. Сюда детей даже из Еревана возят на автобусе, это не так уж и далеко, всего километров тридцать. В распоряжении детей – плавательный бассейн и другие спортивные сооружения. Бассейн в жаркой Араратской долине – это здорово, особенно летом. В Араксе не очень-то искупаешься. Он быстрый, да и граница по фарватеру проходит. Но рыбу ловят, а по весне на уток охотятся – под бдительным наблюдением турецких пограничников.
      Мы тогда и на заставу съездили, познакомились с командиром, старшим лейтенантом, его женой, выпускницей московского педучилища, и их маленькой дочкой. Потом двинули к самой границе – полноводному Араксу, над которым на той, чужой стороне возвышался белоголовый Масис, грустно глядевший на нас сквозь дымку редких облаков. Там же у пруда под деревьями постреляли по обычаю из «Макаровых», а потом трапезничали под дружескую беседу.
      Через несколько месяцев М.С. Оганесян сменит А.Ф. Бабенко на посту командующего и станет генералом. С приходом к руководству Федеральной погранслужбой А.И. Николаева летом 1993 года вопрос о нашем уходе с турецкой и иранской границ отпал.
      В июне я завершил первый круг знакомства с российскими погранотрядами полетом на границу с Ираном в Мегри. Летели вертолетом МИ-8 из аэропорта Эребуни в компании с главными пограничниками Александром Бабенко и Григорием Григоряном. С нами был начальник штаба вооруженных сил Армении генерал Норат Тер-Григорянц. Взяли мы с собой и тележурналистов Диму Писаренко и Рубена Атояна. Пошли на Восток над горами и перевалами. Один такой на высоте 3000 метров часто затуманивает, и тогда невозможно перелететь ни в Карабах, ни в Зангезур. Слева по борту – Севанский хребет, снежные вершины, справа – бывший когда-то армянским Нахичеван. Внизу – голые горы, брошенные поля, кочевья, дороги, на которых не видно никакого транспорта. Слава Богу, прошли перевал, повернули направо, и под нами уже Зангезур, зеленая страна альпийских лугов и густых лесов, где гуляют барсы, медведи, волки, косули, муфлоны, горные козы. В ущельях – зеленые поля и сады. Места красивейшие и полудикие. Греческий посол однажды зимой попал где-то там в пургу, и его чуть не загрызли голодные волки. Пришлось вызволять его оттуда силами представительства ООН, благо у него в распоряжении и вездеходы, и вертолеты свои есть.
      Сели в Сисиане, чтобы забрать госминистра, он же – фактический генерал-губернатор Зангезура, Вазгена Саркисяна, который был в это время в Горисе и захотел с нами на границу в Мегри. Прыжок по воздуху, и мы в вечно обстреливаемом азербайджанцами приграничном Кафане. Сели на футбольное поле. Попрощались с Тер-Григорянцем, который сюда и летел. Сверху Кафан выглядел ничего, следы обстрелов не очень заметны. Видимо, больших разрушений не было.
      Мегри – самая низкая точка Армении, чуть выше 400 метров над уровнем моря, кругом горы, и климат здесь субтропический, поэтому не только цветут, но и вызревают гранат и инжир. К нашему прилету уже были на столе черешня и клубника и вот-вот должны были поспеть грецкий орех, абрикосы и сливы.
      Помыли руки в Араксе у понтонного моста, ведущего в Иран. Его недавно чуть не унесло: нахичеванские умники без предупреждения открыли плотину, вода сорвала мост, хорошо, иранцам удалось его поймать до того, как он уплыл бы в Азербайджан.
      Армянская таможня – вагончики, у пограничников 127-го отряда здесь тоже вагончик. На той стороне ничего не просматривается. Может, дальше от реки расположены иранские погранучреждения. Через границу в день проходит сто пятьдесят человек. Женщины, перейдя по мосту в Иран, тут же прячут лица под чадрой. Большой мост уже строится. Вазген продемонстрировал инспектирование стройплощадки, отдавая направо и налево ценные указания. Было заметно, что роль хозяйственного губернатора ему нравится, ибо, хоть он и причастен к военному строительству молодой республики, строительство моста ему больше по душе.
      Вдоль Аракса – участок Закавказской железной дороги, что когда-то соединяла Ереван с Баку и Москвой. Дорога бездействует. Местные перевозки осуществляются по автодороге, что бежит вдоль берега Аракса.
      Наша группа побывала в батальоне армянских войск, а потом в российском погранотряде. Когда мы въехали на его территорию, мне показалось, что я попал в санаторий на типичном кавказском курорте: белые стены, буйная зелень, синее небо, красавицы-горы. На жизнь нам здесь не жаловались, но служба серьезная, ибо не только Иран через границу, но и Азербайджан с двух сторон, Зангезур – как в тисках, и еще на него покушаются американские доброхоты вроде уже упоминавшегося мною Гобла, ратующего за соединение Азербайджана с Нахичеваном именно в этом районе.
      Райцентр Мегри интересен церковью XVII века с необычными для армян фресками – очень симпатичный наив. В церкви пели дети. Мы с Вазгеном зажгли свечи. Самую большую я поставил за борющийся Арцах, который видеть мне пришлось только с борта вертолета. В Мегри есть отделение игитяновского Центра эстетического воспитания детей. Его мы тоже посетили, посмотрели выставку рисунка. Ко мне подошел отец Макарий, настоятель ереванской православной церкви, приехавший в Мегри к своей пастве. Он попросился в наш вертолет, и я ему помог в этом. Слава Богу, место нашлось. На площади пообщались с горожанами и – по машинам. Вазген был доволен демонстрацией российского присутствия в Мегри. Оказывается, я первый иностранный посол, появившийся здесь.
      За городом, над горной речкой, нас принял ресторанчик, принадлежавший некогда местным партаппаратчикам. Представители властей угостили нас вкусным завтраком с непременными тостами за Россию, Армению и Арцах. И за нашу дружбу. Но ускоренным темпом, так как надо вовремя вылететь домой. В Кафан нас облачность уже не пустила, и мы не смогли забрать оттуда Тер-Григорянца. В Сисиане нас дозаправил другой вертолет. Его командир – тоже старый знакомый: полковник, пилотировавший вертолет, который возил меня в Красносельск. Освободившись от части горючего, он потом обогнал нас на полпути в Ереван. Пока шла дозаправка, я разглядывал обгоревший ЯК-40 на краю пустого летного поля. В прошлом году его подбил азерский наемник на СУ-25, но армянские летчики посадили свою машину на брюхо, и всех пассажиров удалось спасти, а везли в основном раненых.
      В Эребуни прилетели засветло. Иду по летному полю, и вдруг сзади – хлоп! Как выстрел. Оборачиваюсь и вижу растерянную физиономию моего помощника Вити Симакова. Это он умудрился выронить на бетон трехлитровую банку с белым вином, таким же, что мы пили на границе у таможенников и пограничников, и оно нам понравилось. Я и не знал об этом подарке, пока Витя не грохнул банку, разгильдяй! Оставалось только посожалеть и удовольствоваться воспоминаниями.
      С пограничниками я и мои сотрудники, в том числе упомянутый Витя, поддерживали с той поры тесный деловой и просто дружеский контакт, встречаясь в ереванском штабе и на границе. И у нас в посольстве.
      Было очень приятно познакомиться с Андреем Ивановичем Николаевым. Он прилетал в Ереван весной и летом 1994 года для встреч с президентом Левоном Тер-Петросяном и его военными помощниками во главе с Вазгеном Саркисяном. К этому интеллигентному генералу я сразу же проникся глубоким уважением и меня обрадовало, что именно он возглавил погранслужбу. Мне было особенно важно, что он очень хорошо представляет себе огромное политическое значение для России ее военного присутствия на закавказских рубежах СНГ, и легко находит общий язык и взаимопонимание со своими армянскими собеседниками. И погранвойскам стало лучше. Это я сам почувствовал, общаясь с офицерами.
      Во время визита Николаева в Ереван 15-16 марта 1994 года было подписано соглашение о порядке комплектации и прохождения службы гражданами Армении в российских погранвойсках на территории республики, а 19 августа того же года – соглашение о транзите грузов для пограничников. Армянские руководители, с которыми Директор ФПС России имел продолжительные и весьма содержательные беседы, продемонстрировали четкое понимание огромной важности для безопасности Армении присутствия на ее рубежах российских погранвойск и их тесного взаимодействия с находившейся в стадии становления армянской погранслужбой. Естественно, собеседники не прошли мимо и таких тем, как открытость азербайджано-иранской и азербайджано-турецкой (в Нахичеване) границ для наркодельцов и контрабандистов, бандитов-моджахедов и всякого рода шпионов, цель которых – проникновение в Россию. Шла речь и об очередных попытках турок провести карательные акции против курдов, не останавливаясь перед обстрелом и армянской территории. Особую озабоченность вызывало накопление турками оружия в Нахичеване, связанном с Турцией мостом через Аракс. Оружие это предназначалось для азербайджанской армии, чьих специалистов турки готовили с помощью американцев. На все это надо было смотреть открытыми глазами и пристально, преодолевая преклонение господ вроде Козырева перед всем западным, натовским, американским в ущерб интересам России, которую США начали теснить на всех фронтах сразу же после распада СССР, опираясь в Закавказье на Турцию.
 

 
      Добрые отношения у меня сложились и с нашими военными, подчиненными министерству обороны. Я с удовольствием бывал в 127-й дивизии в Гюмри у генерала Бабкина. Почти ежедневно виделся с начальником Группы боевого управления ГРВЗ в Ереване полковником Третьяковым, произведенным в генералы осенью 1993 года. Нет-нет, да прилетал в Ереван из Тбилиси командующий ГРВЗ Реут, за год превратившийся из генерал-лейтенанта в генерал-полковника. Вместе, каждый в меру своих возможностей, мы делали все, чтобы российско-армянское военное сотрудничество прочно стояло на ногах как в материальном, так и в юридическом плане.
      В конце марта 1993 года я отправился в Гюмри на «уазике» Канакерского полка в сопровождении знакомого прапорщика по имени Рубен. Вечером прибывший из Тбилиси Реут пригласил меня на собрание личного состава дивизии с участием жен. Пришлось послу отвечать на самые разные вопросы. Многих интересовала возможность проведения офицерских собраний. Реут сказал, что надо ждать приказа министра обороны. Неожиданно для меня возник вопрос о сроках вывода наших войск из Армении. И тут я вместе с офицерами и солдатами услышал дату – декабрь 1995 года. Правда, заметил Реут, сроки есть, но совсем не обязательно все войска уйдут, вполне возможно продление их пребывания, поэтому какого-либо графика вывода нет. Вот из этой «возможности» и родилась очень скоро идея учреждения военной базы на месте дивизии. Идея эта пришлась по душе прежде всего армянам, что и вызвало не совсем адекватное отношение в Армении к уже ратифицированному Верховным Советом России договору о правовом статусе российских войск от 21 августа 1992 года. С помощью всякого рода придирок, порой просто казуистических, постоянная комиссия по вопросам внешних сношений Верховного Совета Армении во главе с Давидом Варданяном начала затягивать ратификацию с армянской стороны и, в конце концов, практически сорвала ее не без пособничества со стороны парламентского большинства.
      После беседы с личным составом дивизии был неплохой концерт ансамбля песни и пляски бывшего Закавказского военного округа, который Реут привез с собой из Тбилиси. А потом ужин в узком кругу с участием командиров всех трех дивизий ГРВЗ, расквартированных в Армении и Грузии. В тот вечер мы поздравляли с пятидесятилетием генерала Вардико Надибаидзе. Он командовал, если мне память не изменяет, Кутаисской дивизией, а позже стал министром обороны Грузии. Был ли другой комдив, Владимир Гладышев из Батуми, который вместе с Рохлиным атаковал Реута в 1997 году за поставки оружия в Армению, что-то мне не припоминается. Наверное, был, ибо учения в Гюмри совмещались с курсами по повышению квалификации всех генералов ГРВЗ.
      Учения 30 марта проходили в поле, покрытом метровой толщей спрессовавшегося к весне «альпийского» снега. Зело палили из пушек, маневрировали танки, дым стоял коромыслом. Командовал всем этим внушительным действом комдив 127 Валерий Бабкин, а Федор Реут, и.о. министра обороны Армении Вазген Манукян и посол России наблюдали за маневрами с вышки.
      Незадолго до начала учений Реут и Бабкин показали мне, а потом Манукяну на плацу дивизии все ее оснащение и вооружение – танки Т-72, БМП, зенитные установки «Шилка», самоходки, гаубицы, ракетные системы «Град», бензозаправщики, кухни, палатки и банно-прачечный агрегат. С учений поехали в танковый полк, вернее, в то, что от него осталось, а осталось несколько танков и самоходок, которые было решено передать министерству обороны Армении в порядке компенсации за финансирование строительства жилья для офицеров.
      А в это время в Кельбаджарском районе Азербайджана, что находится между НКР и Варденисским районом Армении, на севере ограничен хребтом Муровдаг, а на юге соседствует с Лачинским коридором, вовсю разворачивалось начавшееся 27 марта наступление сил самообороны Нагорного Карабаха, которые теперь уже выступали как регулярная армия НКР. В ночь на 3 апреля они взяли и сам райцентр Кельбаджар, выпустив всех жителей района через коридоры в другие районы Азербайджана. Азеры и турки взвыли от неслыханной обиды и начали кричать об участии в боях 7-й армии Реута, хотя такой армии давно уже не было и в помине, а 127-я дивизия на глазах у всего мира проводила свои обычные учения в Гюмри, кстати, у самой турецкой границы, и турки прекрасно знали, что к взятию Кельбаджара она никакого отношения не имела.
      Вернувшись из Гюмри, на приеме в честь американских конгрессменов 4 апреля я прямо поставил перед Давидом Варданяном вопрос о ратификации нашего договора. Оказалось, что г-на Варданяна не устраивает отсутствие сроков в тексте договора и положения о денонсации, а главное – в нем якобы зафиксировано право собственности российских войск на землю. По армянскому закону, пояснил он мне, это право будет признано лишь за посольствами, а вооруженные силы должны переходить на положение военных баз, для которых землю придется арендовать. На это пришлось возразить. Два первых замечания, сказал я, лишены смысла вообще, ибо текст договора снимает эти вопросы. Сроки в договоре на самом деле определены: он заключается на период нахождения российских войск в Армении, уйдут войска – окончится действие договора. Предусмотрено также изменение договора с согласия сторон. Кто мешает аннулировать все статьи? Вот вам и денонсация. Только в другой форме. Но смысл тот же. Что же касается земельной собственности, то в договоре прямо указано, что такой собственности у российских войск в Армении нет, за ними сохраняется лишь право пользования землей, а освобождаемые войсками земельные участки просто-напросто «возвращаются Республике Армения». Так что договор никоим образом не угрожает «захватом» земли в Армении нашими войсками. Собственностью Российской Федерации договор признавал недвижимость, приобретенную или построенную на российские деньги. Но Варданяна именно это и не устраивало. Ему хотелось поставить наши войска в условия, когда даже стрелковое оружие и боеприпасы к ним считались бы собственностью Армении, а мы платили бы за их использование. Бредовость подобных притязаний наталкивала меня на мысль: а уж не хочет ли Варданян своими надуманными придирками не только выхолостить договор, но, может быть, даже вообще спровоцировать уход наших войск?
      Встреча с ним на следующий день в Верховном Совете ничего не дала, и я предложил ему организовать мою беседу со всей комиссией, которую он возглавляет. Он пообещал. 8 апреля я был у президента. По его мнению, Давид Варданян устраивает волынку с ратификацией ради каких-то своих партийных интересов. 28 апреля во время посещения погранотряда в Арташате я говорил об этом с вице-спикером Арой Саакяном в присутствии ряда депутатов. Изложил им свои соображения против «аргументов» Варданяна. В мое отсутствие – я улетал в Москву на похороны брата – Варданян устроил встречу в комиссии с временным поверенным в делах Стариковым, которому пришлось выслушать все ту же демагогию. Именно тогда и возникла тема: даже оружие российских войск должно быть собственностью Армении.
      Возвращаясь из Москвы в президентском самолете 15 мая, я вновь затронул тему договора, беседуя с Левоном Тер-Петросяном в присутствии заместителя главного советника президента по национальной безопасности Эдуарда Симонянца, который поддержал меня, признав возражения Д. Варданяна беспрецедентными.
      20 мая один мой хороший знакомый из дашнаков намекнул мне: Варданян – ширма, против договора работают какие-то другие силы, в том числе из президентского окружения и особенно из АОДа, имеющего самую большую фракцию в Верховном Совете и рычаги, достаточные, чтобы закончить дискуссию и ратифицировать договор. 21 мая Бабкен Араркцян обещал пригласить меня на заседание Президиума Верховного Совета, где будут слушать доклад Варданяна о договоре с Россией. 1 июня, в День защиты детей, я был на приеме в министерстве просвещения. Снова беседовал с Варданяном, и тот проговорился: «пусть уходят». Это о российских войсках. Я не стал скрывать, что считаю его позицию вредной для национальных интересов Армении. Но через несколько дней мне стало известно о существовании проекта нового договора – о военной базе в Армении. Проект родился за пределами военного ведомства. В Москве его вручили Лобову во время второго за месяц визита Тер-Петросяна в Москву: 14-15 мая он был на совещании глав СНГ, а 24-25 мая специально прилетел для двусторонних переговоров. В составе армянской делегации был Ашот Манучарян. Его-то и считают автором врученного проекта. Ельцин, Грачев и другие российские участники переговоров с Левоном Тер-Петросяном идею одобрили, что, на мой взгляд, было ошибкой, ибо появлением проекта нового договора воспользовались те, кого не устраивал договор о статусе. Именно поэтому так нахально разговаривал со мною 1 июня Давид Варданян: как выяснилось впоследствии, он был одним из тех, кто запустил идею о базе в оборот, и, видимо, был в курсе, что она начала работать.
      3 июля мы с Третьяковым и Вазгеном Саркисяном поздно вечером вернулись в Ереван из Аштарака, где отдыхали. Это была суббота. В саду у дома, где я жил, мы сразу же попали в очень интересную компанию. Там были президент, спикер, премьер-министр, два советника президента из американских армян – Сепух Ташчян (по энергетике) и Жирайр Липаритян (по Карабаху), оба – мои соседи по дому. Пили пиво. Угощал Жирайр. Нас с Лешей и Вазгеном, естественно, пригласили присоединиться. Мы с полковником воспользовались представившейся возможностью, чтобы поставить весь синклит перед фактом: затяжка с ратификацией договора о статусе наших войск приобретает скандальный характер. Уж если нам удалось уломать российский бесподобный Верховный Совет, то поведение Верховного Совета Армении, где большинство в руках сторонников правительства, совершенно необъяснимо. Оппозиция договору выглядит, как оппозиция президенту, поставившему подпись под договором вместе с российским президентом. Это – и оппозиция российскому военному присутствию в Армении, что явно противоречит ее интересам.
      Слушали нас с Алексеем вроде бы внимательно и с пониманием, но до ускорения ратификации тогда дело так и не дошло. Представители политических кругов, ориентированные на сотрудничество с Россией, говорили мне, что Давид Варданян – деятель явно протурецкой ориентации, и ему российские войска в Армении совсем не нужны. Но дело не в нем одном. Это очевидно. Иначе ратификация уже давно состоялась бы. Думаю, так оно и было: и на самом верху меня постоянно заверяли, что ратификация – не проблема, а она все оттягивалась и оттягивалась.
      Только 14 апреля 1994 года меня, наконец-то, пригласили на заседание комиссии по вопросам внешних сношений. Депутаты от НДС Давид Варданян, Шаварш Кочарян и Семен Багдасарян с ходу взяли инициативу в свои руки и пошли в атаку на договор. Довольно странно повели себя депутаты от других партий, за исключением, пожалуй, Вараздата Авояна (Рамкавар-азатакан) и Анаит Баяндур (АОД), которые предложили соломоново решение: вынести это обсуждение на пленум Верховного Совета.
      Давид Варданян снова, как и год назад, недвусмысленно заявил о российских войсках:
      – Пусть уходят!
      – Скажите это прямо своему народу, – предложил ему я. – Я знаю, человек с улицы разделяет мою позицию.
      – Хорошо, давайте вместе пойдем к людям на улицу и послушаем, что они скажут. И я посмотрю, как вы будете глядеть в глаза своему народу.
      Такой поворот противников договора явно не устраивал. И даже на заседании Верховного Совета 22 июня 1994 года, посвященном ратификации, мне слова так и не дали, хотя, приглашая на него, намекали на мое участие в дискуссии. И предложили депутатам проект постановления о ратификации с такой кучей оговорок, что от некоторых существенных положений договора ничего не оставалось. Да это были даже по сути своей и не оговорки, а новые редакции статей. В перерыве я пытался разъяснить группе ведущих депутатов, включая некоторых членов президиума, что любые изменения должны быть предметом двусторонних переговоров, а не результатом одностороннего решения. Но мои увещевания никакого воздействия на инициаторов извращения акта ратификации не оказали, и выступить перед депутатами мне не дали умышленно, боясь, что мне удастся их уговорить. Дело в том, что почти никто из депутатов текста договора не читали и ничегошеньки просто не понимали в том, что поставлено на голосование. Депутаты совершенно элементарно стали объектом манипуляции. Поэтому подавляющим большинством голосов приняли постановление, которое очень трудно считать подлинной ратификацией, ибо что это за ратификация, если из утверждаемого документа фактически изымался целый ряд статей. А суть наиболее существенной поправки состояла в том, чтобы даже построенное за наш счет жилье для военнослужащих российской собственностью не считалось и сами военные никакими льготами экстерриториального характера не пользовались, даже при выезде на родину. Правда, движимое имущество, размещенное Россией на территории Армении, армянские законодатели все же признали собственностью России. Спасибо и на том.
      Я не преминул высказать свое недовольство такой «ратификацией» и Аре Саакяну, руководившему сессией в отсутствие Бабкена Араркцяна, и сердечному другу, госминистру Вазгену Саркисяну, который допустил варданяновский проект до голосования, хотя я ему разъяснял, что ратификация должна быть чистой, без оговорок, а любые пожелания депутатов о внесении изменений в договор могут быть оформлены отдельным решением. И волки были бы сыты, и овцы целы. Не получилось. Да им на это было, как мне показалось, в общем-то наплевать, они уже ориентировались на новый договор, трансформировавший 127-ю дивизию с Канакерским полком в военную базу. При мне началось обсуждение проекта этого договора и прилагаемых к нему соглашений, ради чего в Ереван в июле 1994 года приезжала делегация во главе с В.Л. Олеандровым. Были у нее и другие задачи, но главное – переговоры о базе, которые с армянской стороны вел Эдуард Симонянц и в которых участвовали военные эксперты с обеих сторон.
      Москва поддержала мою оценку истории с договором о правовом статусе войск. Олеандров без обиняков заявил и президенту, и министру иностранных дел Армении, что постановление Верховного Совета Армении от 22 июня – это не ратификация. Оговорки-поправки на этой стадии международное право не допускает, ибо они могут оказаться неприемлемыми другой стороне (сторонам) и аннулировать договор. Ваган Папазян согласился с нами. Левоn Тер-Петросян не исключал возможности пересмотра этого постановления в сторону чистой ратификации, если удастся доказать армянским депутатам, что их соображения учтены в договоре о базах. Таким образом трюк Варданяна, проделанный с помощью правительственного большинства и при полной импотентности пророссийской оппозиции, в том числе левой, стал фактором шантажа на переговорах о статусе военной базы, которые Симонянц повел крайне жестко, накидав кучу новых оговорок даже после того, как текст уже был практически согласован. Доведение проекта до окончательного варианта тогда так и не состоялось. Переговоры продолжались, уже без меня, почти восемь месяцев, но 16 марта 1995 года Левоn Тер-Петросян и Б.Н. Ельцин подписали его в Москве, а 18 апреля 1997 года он был ратифицирован Государственной думой, преодолевшей сопротивление проазерского лобби, рупором которого выступил председатель думского комитета по обороне генерал-лейтенант Лев Рохлин. Голосование за ратификацию договора с Арменией было массированным. Это показало, что большинство думцев понимает значение для России нашего военного присутствия в Армении и военного сотрудничества с нею. Думаю, что такому блестящему результату способствовала и доказательная аргументация, с которой выступали перед депутатами и до того, и в день голосования Всеволод Леонидович Олеандров и заммининдел Борис Николаевич Пастухов. На этот раз не заставили себя ждать и депутаты Национального собрания Армении, которые через несколько дней тоже ратифицировали договор, обойдясь без выкрутасов.
      Я был очень рад такому исходу дела. Тем более, что фундамент этого сотрудничества закладывался при мне и с моим посильным участием, а понимание нашими военными государственных интересов России в Армении я всегда ставил в пример дипломатам и политикам.
 

 
      Как я уже говорил, для меня общение с армией и погранслужбой было одним из важнейших направлений в работе. А поездки в дивизию в Гюмри или Канакерский полк в Ереване, или в погранотряды я никогда не рассматривал, как некую повинность. Скорее наоборот. Я любил встречаться с нашими и армянскими военными. Поэтому в круг моих хороших знакомых неизменно входил мой сосед, он жил в соседней даче, красавец-бородач, веселый и добрый малый, штатский генерал, губернатор Зангезура, государственный министр Вазген Саркисян. Другим соседом стал Сержик Саркисян, новый министр обороны, сменивший на этом посту в августе 1993 года Вазгена Манукяна, когда тот ушел в отставку и в оппозицию.
      Сержик Азатович Саркисян – не родственник Вазгена Саркисяна, а просто однофамилец. Саркисянов в Армении, что Ивановых в России. Сержик из Карабаха, родился в Степанакерте 30 июня 1954 года. С 1972 по 1974 год он служил в армии. По окончании службы поступил на вечернее отделение филфака ЕрГУ. Днем работал токарем на электромеханическом заводе. Получив диплом, вернулся в Степанакерт. В 1983-85 гг. он – первый секретарь Степанакертского горкома комсомола. В 1985-ом перешел на партийную работу. Год ходил в помощниках первого секретаря обкома партии. Уже в 1988-ом участвовал в организации карабахских сил самообороны, а в 1991 году возглавил Комитет самообороны НКР. 21 августа 1993 года его назначили министром обороны Армении, и он переехал в Ереван, где я с ним и познакомился, вернувшись из отпуска в сентябре.
      Надо сказать, мне совсем не по душе были демонстративные шаги руководства Армении, стремившегося показать всем, что оно – полный хозяин в Карабахе. Во-первых, это не совсем так, даже совсем не так: полевые командиры действовали, как правило, без оглядки на Ереван, особенно те, что были связаны с дашнаками. Не симпатизировали АОДу и его министрам и некоторые политики Карабаха, особенно когда из среды правящей партии начали появляться деятели типа Анюта Блеяна, не стеснявшиеся открыто ратовать за такой компромисс с Азербайджаном, ценой которого могла стать судьба Карабаха. Ереван, конечно, имел серьезное влияние в Степанакерте: жизнеобеспечение НКР целиком зависит от Армении. Но – и это во-вторых – демонстрация якобы полной зависимости НКР подрывала международно-правовую основу национально-освободительной по своей реальной сути борьбы карабахского народа, который 10 декабря 1991 года массированно проголосовал на референдуме за независимость НКР, законно используя свое право на самоопределение. Такая демонстрация помогала азербайджанской пропаганде, начисто отрицавшей реальность карабахского конфликта и сводившей все к конфликту между Азербайджаном и Арменией, выставляя последнюю в качестве агрессора, оккупанта, аннексиониста, одним словом, изверга рода человеческого. Свое отношение к этим демонстрациям я не скрывал от армянских друзей, но, естественно, не говорил об этом публично и высказывался максимально деликатно, не желая вмешиваться в их внутренние дела.
      Но эта моя позиция нисколько не мешала мне испытывать самые добрые чувства к карабахцам независимо от того, находятся ли они в данный момент в НКР или временно «откомандированы» в Ереван. В конце концов, на своих постах в столице Армении они могли эффективно служить и служили все тому же карабахскому делу.
      Мне было очень приятно познакомиться с Сержиком Саркисяном, который руководил силами самообороны в момент успешной для карабахцев кельбаджарской операции, и я поспешил нанести ему визит вежливости. 28 сентября я приехал в то самое здание Минобороны, где когда-то, в далеком уже 1992 году, меня принимали сначала Вазген Саркисян, а потом Вазген Манукян. Сержик встретил меня приветливо, и мы долго беседовали с ним о разных делах, которыми занималось тогда военное ведомство Армении, включая проблему фланговых ограничений обычных вооружений России на территории Армении.
      Министр пожаловался, что молодая армянская армия испытывает серьезные трудности, тормозящие ее становление. Не хватает вооружения. От 7-й армии кое-что получили после расформирования двух ее дивизий, но в недокомплекте. Народ отвык от воинской повинности и призывники уклоняются от явки в военкоматы. Есть и случаи дезертирства. Армии приходится по совместительству еще и охранять границу с Азербайджаном. Наиболее угрожаемый участок – нахичеванская граница. Особенно та ее часть, где орудуют турки. Вместе с эльчибеевцами, не подчиняющимися бакинской администрации, они устраивают перестрелки. О том, что турки в этом участвуют, знаем по радиоперехвату. Их цель – сорвать переговоры по Карабаху, а главное – подорвать российское посредничество.
      Больше всего на протяжении этой первой нашей беседы мы обсуждали с Сержиком положение вокруг Карабаха и состояние переговоров. Год 1993-й был очень насыщен событиями на этом направлении. Поэтому стоит вернуться к его началу и посмотреть на эти события глазами российского посла.
      Уже в 1992 году в беседах с Георгием Петросяном, Зорием Балаяном, Леонардом Петросяном я прикоснулся к карабахской проблеме не умозрительно, не через печатную информащю, а, что называется, живьем, ибо это было общение с непосредственными участниками событий. В декабре меня интервьюировала как корреспондент армянской «Литгазеты» Ида Арсентьевна Бабаян, театровед, научный сотрудник Института востоковедения. Оказалось, что ее брат Семен Бабаян – мэр Шуши после ее освобождения карабахцами. Никаких поручений от своего брата моя посетительница не имела, но мой подход к карабахской проблеме ее очень интересовал, а меня интересовали ее личные впечатления о том, что происходит в Карабахе, и мы в основном об этом и беседовали.
      15 февраля 1993 года ко мне пришла Лариса Асатуровна Алавердян, эксперт парламентов Армении и НКР по карабахским делам, а с нею два молодых карабахца. Они сочли необходимым сообщить мне, что реальная власть в НКР находится в руках Комитета самообороны, который тогда возглавлял Сержик Саркисян, а его заместителем был Самвел Бабаян. Оба они входили в состав Государственного комитета обороны НКР, где председательствовал Роберт Кочарян. Силы самообороны – это по существу уже армия, говорили они. Небольшая, всего несколько тысяч бойцов, но – армия, а не партизанское соединение. Она уже департизирована, защищает государственные интересы НКР. Сумела навести порядок и в Степанакерте, где здорово прижала мафию и снизила уровень преступности. И вообще, несмотря на военную обстановку, в столице НКР есть свет, работают школы, на улицах чисто, идет строительство.
      Однако, по словам моих собеседников, в Степанакерте пришли к выводу, что круговую оборону долго держать не удастся, поэтому пора менять конфигурацию фронта. Наверное, надо расширять Лачинский коридор к югу. Населения там нет: курды все куда-то испарились после того, как Эльчибей объявил тотальную мобилизацию в этом районе. Об этом я уже знал от армянских курдов, которые еще в декабре 1992 года проложили трассу в кабинет российского посла.
      Укрепив военную диспозицию таким образом, продолжали карабахцы, мы намерены вступить в переговоры с Россией, Арменией, Грузией, Азербайджаном, Ираном. Наш политический выбор – независимость – имеет правовое обоснование. Нагорный Карабах из состава СССР вслед за Азербайджанской ССР не выходил, но оказался вынужденным провести референдум о собственной независимости, что было сделано, однако, в полном соответствии с законом о выходе из СССР 1990 года. В этой связи, какую позицию может занять Россия?
      При всем моем сочувствии карабахскому делу, я не мог сказать им: давайте, ребята, наступайте! К тому же и их никто не уполномочивал ставить такие вопросы передо мной. Все это была явная самодеятельность. Но и без ответа их вопрос я оставить не мог. Поэтому заявил следующее.
      В России идет процесс становления государственности и уяснения ее собственных национальных интересов. Официальная позиция Москвы состоит в том, чтобы способствовать урегулированию конфликтов, прекращению кровопролития, восстановлению мирной жизни. Поиск формулы политического статуса – дело самих конфликтующих сторон (позднее я уточнил свою позицию: это – дело исключительно самого борющегося народа, а с другими он должен лишь отлаживать свои отношения). При этом я предупредил: никто в Москве не одобрит планов расширения Лачинского коридора, это должно быть ясно, лучше об этом и не заикайтесь. Я высказал сомнение и в том, что кто-либо в Москве готов вступить в официальный контакт с НКР. Что же касается переговорного процесса, то в него надо обязательно идти, проявлять там выдержку и конструктивность, не хлопать дверьми, а использовать любые возможности для разъяснения своей правовой позиции.
      Об этом разговоре я вспомнил через полтора месяца. Правда, тогда, в конце марта, карабахские силы ударили не в южном направлении, а на Запад, по Кельбаджару, расширив Лачинский коридор аж до хребта Муровдаг.
      В начале марта у меня был депутат Верховных Советов Армении и НКР Аркадий Манучаров, один из основателей комитета «Крунк» («Журавль» – символ тоски по родине), выступившего в свое время за воссоединение Карабаха с Арменией. Это был арцахский аналог армянского комитета «Карабах». По ложному обвинению «в воровстве», а по сути дела за создание «Крунка» инженер-строитель Аркадий Манучаров просидел в советских тюрьмах полтора года и лишь в мае 1990-го его выпустили из Бутырки. Еще в январе 1993 года он написал открытое письмо послу России, в котором изложил некоторые перипетии борьбы карабахского народа за свое политическое самоопределение и потребовал признания НКР Россией. Но не отослал его по адресу, а ждал личной встречи со мной. Во время нашей с ним беседы он выдвигал разные варианты решения карабахской проблемы и среди них – НКР в составе России и НКР – независимое государство, но опять-таки в связке с Россией, ибо больше не на кого надеяться и уж меньше всего – на США и Турцию. Вариант Карабаха в составе Азербайджана, пропагандируемый депутатом из АОД Ашотом Блеяном, – абсолютно неприемлемый, ибо равноценен «мягкому» геноциду: азербайджанцы отуречат Арцах в два счета, им и года не понадобится, чтобы достичь большинства в 51 процент, и даже от культурной автономии ничего не останется. К счастью, руководители Армении вынуждены отмежевываться от блеяновщины, хотя было время, когда и они признавали «неотъемлемость» Нагорного Карабаха от Азербайджана.
      Аркадий Манвелович очень сожалел о том, что в 1988-89 годах была упущена возможность воссоединения Арцаха с Россией по вине самих армян. Но и Горбачев тоже руку приложил к тому, чтобы этого тогда не произошло. О возвращении Нагорного Карабаха в состав России Манучаров, по его словам, говорил и Ельцину с Назарбаевым в сентябре 1991-го, когда они попытались наскоком погасить карабахский конфликт, не имея четкого представления о нем. Назарбаев-то ладно, Аллах с ним! А вот Россия почему-то не понимает, что потеря Карабаха приведет к потере Армении, а за этим последует потеря для России всего Кавказа, Средней Азии, Поволжья, Алтая и т.д. Пантюркизм уже созрел, он готов к прыжку, ждет только подходящего момента.
      Но пока до разрешения конфликта далеко, важно хотя бы заморозить перемирием нынешнее положение на линиях соприкосновения карабахцев с азерабайджанцами. По мнению Манучарова, те вполне могут начать новое наступление, как только купят достаточно наемников, особенно летчиков и танкистов.
      Аркадий Манучаров спросил, не буду ли я возражать против публикации его «открытого письма». Я сказал, что не буду, и оно появилось в «Голосе Армении» через месяц, когда карабахцы уже захватили Кельбаджарский район Азербайджана.
      22 марта я принимал Манвела Саркисяна, официального представителя НКР в Ереване, связанного с Верховным Советом Нагорного Карабаха и его председателем Георгием Петросяном. С ним вместе он приходил ко мне еще в июне 1992-го. На этот раз он принес заявление комиссии Верховного Совета НКР по внешним сношениям по поводу очередных переговоров по Карабаху в рамках СБСЕ, а заодно информировал меня о том, что налаживаются отношения между Верховным Советом и ГКО, которому до недавнего времени в упрек ставилась слишком большая зависимость от Еревана. Нам сейчас не до межпартийных игр, подчеркнул Манвел.
      Я поддержал такой настрой и вновь повторил свой традиционный совет карабахцам: не покидайте переговоров, даже если очередной документ вас не устраивает, заявляйте особую позицию, если считаете нужным, выходите на большую прессу, работайте с политическими кругами европейских стран-участниц переговорного процесса, но не уходите. И еще: хорошо бы Карабаху обзавестись своей собственной службой информации, не дожидаясь, пока Армения начнет этим заниматься всерьез. По словам Манвела, они уже подумывают об открытии информационного бюро Нагорного Карабаха в Москве. Прекрасно, чем скорее, тем лучше, только не тяните, заметил я.
      23 марта меня пригласил Грант Багратян. Я воспользовался визитом к премьер-министру, чтобы передать ему записанное с ТВ обращение президента России о референдуме, который очень интересовал Армению. «Для нас любая дестабилизация обстановки в России очень опасна. Мы желаем успеха Ельцину, – сказал Грант Багратян. Но моя основная цель, когда я приглашал посла России, состояла в том, чтобы информировать о взрыве железнодорожного моста в Садахло. Это Марнеульский район Грузии, населенный выходцами из Азербайджана. Они-то и взрывают то мост, то проходящий там газопровод и при том – регулярно.»
      «Удивительное совпадение, – продолжал премьер-министр, – сегодня в Женеве азербайджанцы не подписали соглашение о перемирии с карабахцами, хотя даже турки были «за». Видимо, не хотят они урегулирования. А вчера возобновили и обстрел Сисиана и Кафана в армянском Зангезуре, где нашим пограничникам пришлось еще и отбивать танковую атаку. Обстрел велся и с территории Нахичевана. Явная цель – пробить коридор из Азербайджана в Нахичеван и отрезать южную часть Зангезура от Армении, перекрыв выход к границе с Ираном. Новая эскалация как-то не вяжется с разговорами о миролюбии эльчибеевского Баку».
      Мне тоже эта военная эскалация и неуступчивость на переговорах показалась довольно странной в условиях, когда азербайджанская армия переживала явный упадок, дни режима Эльчибея были сочтены, в Баку ждали возвращения на политическую арену Гейдара Алиева. В Армении об этом знали, более того, надеялись на то, что Алиев переориентируется с Турции на Россию, а в карабахском вопросе займет умеренную позицию. Вместе с ними начал было надеяться и я, но мои надежды на то, что Москва поможет Алиеву стать на рельсы справедливого урегулирования карабахского конфликта, оказались напрасными.
 

 
      В конце марта Эльчибей еще сидел в Баку и вынашивал планы перекройки карты Армении и даже Ирана, а, может быть, чем черт не шутит, еще и России. В пользу Великого Турана, естественно. И, конечно же, пытался дожать Нагорный Карабах, отрезав от него еще значительный кусок его северной части. Но карабахцы упредили его. 27 марта 1993 года армия НКР нанесла удар по азербайджанским аскерам в Кельбаджарском районе, который расположен между НКР и Арменией. В ночь на 3 апреля они взяли и сам Кельбаджар. Гражданскому населению дали уйти через перевал на Муровдаге и вертолетами. Да его не так уж много там и оставалось, гражданского населения-то: большую часть своих сограждан Эльчибей вывез заблаговременно, готовясь сам нанести удар по Карабаху именно оттуда, что между прочим явилось одним из признаков подготовки азербайджанцев к новому наступлению на Карабах. Это уже потом появилась любимая цифра азербайджанской пропаганды – 60 тысяч. Ну не было там столько людей. Не могло быть и столько беженцев. Азербайджанцы сами скорректировали эту цифру до 50 тысяч, но и это было большим преувеличением.
      Кстати, то же самое можно утверждать и обо всех других районах Азербайджана, взятых карабахцами под свой контроль до конца 1993 года. Почти каждый раз азербайджанская пропаганда кричала о 60 тысячах беженцев, но это не соответствовало их же собственной статистике довоенного времени: куда ниже была численность населения этих районов, чем оказывалось количество беженцев. Самая удивительная туфта – это утверждение, будто «армянская агрессия» породила больше миллиона беженцев и привела к оккупации чуть ли не четверти азербайджанской территории. Даже если взять их собственные цифры и просто сложить, получится в два с лишним раза меньше того «миллиона», которым они размахивают на протяжении нескольких лет. И станет понятным: миллион – это чтобы поразить мир, особенно чиновников ООН, отвечающих за выделение вспомоществований на беженцев. И «оккупированная территория» составляет даже вместе с Карабахом что-то около 14-15 процентов площади Азербайджанской Республики, а без НКР – процентов десять. И это при том, что сам Азербайджан реально оккупировал 15 процентов территории НКР, пока не признанной, но куда более легитимной, ибо в отличие от Азербайджана закон о выходе из СССР не нарушала, а «самопровозгласилась» на основании свободного волеизъявления населения, подавляющее большинство которого высказалось за независимость на референдуме 10 декабря 1991 года. Но, разумеется, сколько бы беженцев ни было, судьба их трагична, и сами они заслуживают сочувствия и помощи. Армянских беженцев из Баку, Гянджи, Геташена и других населенных пунктов Азербайджана насчитывается до полумиллиона. Именно такую цифру привел однажды корреспондент-азербайджанец из «Независимой газеты» Мехман Гафарлы. Из них более 300 тысяч человек живут в Армении на птичьих правах: в пансионатах, гостиницах, санаториях и даже тюремных помещениях. Однако у азербайджанских беженцев есть перспектива. Достаточно Азербайджану признать НКР, договориться с ней о гарантиях ее безопасности, и она вернет контролируемые ею земли. А вот армянским беженцам возврата в Азербайджан уже нет. Их деревни отуречены даже по названиям, а городские дома и квартиры прихватизированы, да так, что собственным азербайджанским беженцам места до сих пор не нашлось: хапнули не беженцы, а постоянные жители, хапнули на глазах правителей, которые проливали и проливают крокодиловы слезы о печальной судьбине беженцев без крыши над головой. Отнятого у армян жилья с лихвой хватило бы на всех настоящих беженцев, да не дали!
      Взятие карабахцами Кельбаджара не только устранило опасность захвата азербайджанцами всей северной половины НКР, но и еще раз продемонстрировало миру, что именно карабахцы, а не «армянский экспедиционный корпус» и не «российская 7-я армия» ведут бои с азербайджанскими аскерами за выживание и безопасность своей республики. Именно они – «участник конфликта», одна из реальных «конфликтующих сторон», к которым вынуждены апеллировать Россия, США, Франция и другие державы, ратующие за немедленное прекращение кровопролития и скорейший созыв Минской конференции СБСЕ по Нагорному Карабаху для урегулирования всех спорных вопросов. Это все терминология из таких документов, как Заявления президентов России и США по Нагорному Карабаху, январь 1993 года; Российско-американское заявление по Нагорному Карабаху, Женева, 25 февраля 1993 года; Совместное российско-французское заявление по Нагорному Карабаху, 2 марта 1993 года.
      Кстати, еще до военных действий Верховный Совет НКР положительно отреагировал на заявления трех постоянных членов СБ ООН, подчеркнув исключительную важность обращения великих держав «ко всем сторонам», а значит – и к НКР, существование которой настырно отрицает Баку, выдавая конфликт за азеро-армянский. А военные действия подтвердили законную претензию карабахцев на то, чтобы их воспринимали всерьез и в ходе переговоров. Даже генсек ООН Бутрос Бутрос-Гали заговорил (в послании Тер-Петросяну) обо «всех втянутых в конфликт сторонах».
      Забегая вперед, скажу, что азербайджанцы уже тоже начали было склоняться к тому, чтобы вести переговоры с карабахцами напрямую, без посредников, как с действительной стороной конфликта, но эту тенденцию всячески подрывали и тогдашний председатель Минской группы итальянец Марио Рафаэлли, и наш российский посредник Владимир Казимиров, которые пытались заставить карабахцев взять на себя обязательства таким образом, чтобы перед ними самими никто никакой ответственности не нес. Потому и обращались к ним в своих официальных вроде бы бумагах как к частным лицам, не занимающим никаких государственных должностей. При этом наши крючкотворы упускали из виду, что частные лица государственных обязательств тоже не могут брать на себя и ни за что подписанное в таком качестве никакой ответственности не несут. В результате все титанические усилия Минской группы и российского посредника вылились в мартышкин труд. Правда, это международных чиновников не пугает, они за это жалованье получают, им чем дольше, тем выгоднее, а кровь льется, так ведь чужая, им наплевать. Хуже того, эти усилия привели к тому, что прямые переговоры между начавшими было признавать друг друга конфликтующими сторонами (азербайджанцы в письменном виде признали «командующего армией», «министерство обороны Нагорного Карабаха» и даже «руководителей Нагорного Карабаха» 24-25 июля 1993 года, «высших руководителей Нагорного Карабаха» 17 августа 1993 года) были сорваны и при Эльчибее (апрель 1993-го), и при сменившем его Алиеве (июль-август 1993 года). После этого карабахцы «наказали» Азербайджан взятием еще нескольких районов (сентябрь-октябрь 1993-го), а Азербайджан предпринял еще одно наступление и потерял еще минимум пять тысяч молодых парней. Только в мае 1994 года было заключено перемирие, которое вполне могло состояться годом раньше.
      Все эти перипетии проходили у меня на глазах и даже при некотором моем участии, поскольку и карабахцы, и армянские ответственные лица ставили российского посла в известность о ходе переговоров и интересовались его мнением, зная, что он сочувствует их справедливому делу значительно больше, чем некоторые официальные лица в Москве, включая «посредника». Этот последний довольно скоро утратил доверие армян и карабахцев. Они продолжали иметь с ним дело лишь потому, что его назначил президент России, и с этим ничего поделать было нельзя. Ну не вступать же в конфликт с Москвой. Но армяне научились довольно эффективно парировать проазерские выходки Казимирова, и ему тоже приходилось с этим считаться и корректировать свою линию. Да и общение с некоторыми азербайджанскими «иезуитами» тоже многому его научило, я думаю.
      Удачная для карабахцев операция в Кельбаджаре перепугала турок и их американского союзника. Временный поверенный в делах США Том Прайс 5 апреля явился в МИД Армении и выразил озабоченность по поводу того, что «наступление Н-К армянских вооруженных сил» может «свалить правительство президента Эльчибея», вместо которого придут лидеры, «еще менее желающие переговоров и более склонные искать военное решение конфликта.» Том Прайс потребовал вывода «всех сил» из Кельбаджара. Интересно, однако, что в ходе этого демарша американец признал, что «Н-К армянские силы самообороны не находятся под началом армянского правительства.» «Н-К» значит нагорно-карабахские. Это было похоже на полупризнание. И именно это увидели в заявлении Тома Прайса армянские дипломаты.
      Я написал в Администрацию Президента России и другие наши адреса, что пора бы и нам признать избранные народом и вполне законные власти НКР полноправными участниками переговоров, ибо именно они руководят сражающейся армией. Признать и побудить Азербайджан к прямым переговорам с теми, с кем он воюет. И еще один момент пытался я объяснить Москве: не может Карабах своими действиями нарушить границы Азербайджана хотя бы потому, что именно Азербайджан упразднил свои границы с Карабахом, когда 26 ноября 1991 года упразднил НКАО. Нет «автономии» – нет «границ», значит нечего нарушать и нет юридически оформленных рубежей, куда можно отводить карабахские силы самообороны. И, следовательно, само требование их отвода повисает в воздухе.
      Не мог я тогда и пройти мимо странной ангажированности многих московских СМИ, которые, кто бездумно, а кто с умыслом, повторяли на все лады «утки» азербайджанской пропаганды. Суть этих «уток» сводилась к отрицанию карабахской ипостаси конфликта и к обвинению Армении в аннексионистских планах в отношении бедного Азербайджана. К сожалению, эта тенденция тем прочнее внедрялась в умы некоторых московских журналистов, чем сильнее слышался запах каспийской нефти и чем больше становилось прямых представителей азербайджанского лобби в газетах и журналах, продолжавших именовать себя российскими.
      На этот факт обратили внимание и в Армении, а некоторые политологи тут же увязали тенденцию российских СМИ, особенно центрального ТВ, с проектом «Концепции внешней политики Российской Федерации», из которого явствовало, что Россия опять начинает склоняться к протурецкой ориентации. В ереванской печати появился анализ этого «документа», проделанный неким политологическим центром «Артур М», оппозиционным к властям. По мнению авторов исследования, «козыревский МИД делает ставку на Турцию.» Признавая справедливой и правильной посылку «концепции» о том, что «нельзя исключать попыток США под прикрытием посреднических и миротворческих усилий (по периметру российских границ) занять место России в странах ее традиционного влияния», политологи «Артур М» называют «мягко выражаясь непонятным» вывод, содержащийся в процитированном ими тексте: «приоритетной для России… является Турция, которая, будучи к тому же членом НАТО, более восприимчива к западным ценностям. Дружественные отношения с Турцией важны для нас как имеющие хорошую перспективу обоюдной выгоды от торгово-экономических связей, так и в плане оказания возможного позитивного влияния на южных соседей России по Содружеству в деле формирования у них гражданского общества.» Армянские аналитики увидели противоречие между посылкой и выводом, поскольку как раз именно через Турцию и делались попытки укрепления позиций США в кавказском и среднеазиатском регионах. И они были правы, так оно и было. Ну а упование на позитивное влияние Турции в том, что касается формирования гражданского общества, выглядело просто смехотворно в глазах тех, кто знал об избиении курдов и применении пыток в турецких тюрьмах.
      Цитаты из «концепции» имели вполне правдоподобный характер: все это было очень похоже на туркофилов из МИД России. Под предлогом необходимости дать аргументированный отпор вызывающим антироссийские настроения публикациям о протурецких взглядах Москвы я запросил текст «концепции» и официальный комментарий к нему. Никакого ответа я, как водится, не получил и понял, что нет дыма без огня. Правда, из официально утвержденных Ельциным в конце апреля 1993 года «Основных положений концепции внешней политики» протурецкие тезисы выпали. Может быть, на какой-то стадии еще в самом МИДе было решено такое туда не вставлять. Но в политике эта линия продолжала присутствовать, особенно в шашнях Москвы с Баку.
 

 
      8 апреля Левон Тер-Петросян пригласил пo-отдельности всех глав дипломатических миссий для бесед о событиях в Карабахе. В беседе со мной он поблагодарил Россию за «принципиальную позицию» в карабахском конфликте, занятую в СБ ООН и на женевских переговорах Минской группы СБСЕ. Эта позиция тогда сводилась к осуждению эскалации военных действий (ответственность за которую армяне возлагали на Эльчибея) и требованию прекращения огня и серьезных переговоров для достижения мирного урегулирования проблемы Нагорного Карабаха. Россия стояла на том, что мы имеем дело именно с карабахским конфликтом, а не с конфликтом между Арменией и Азербайджаном, как о том твердили в Баку и Анкаре, отрицала участие в военных действиях частей и подразделений ГРВЗ и предлагала свои посреднические услуги. Все это было подтверждено в послании Ельцина, направленном Тер-Петросяну в этот день, 8 апреля, и полученном адресатом около 10 часов утра, то есть до встречи со мной, состоявшейся в два часа пополудни. Президент явно имел в виду и это послание, когда благодарил Россию. В письменном ответе, отправленном в Москву 11 апреля, он, подвергнув критике позицию Азербайджана и Турции, приветствовал инициативу российского президента и заявил о готовности Армении «при посредничестве России немедленно сесть за стол переговоров с представителями Азербайджанской Республики и Нагорного Карабаха с целью немедленного прекращения огня с тем, чтобы перейти, наконец, к серьезным переговорам по достижению мирного урегулирования проблемы Нагорного Карабаха…»
      Президент утверждал, что видит решение карабахской проблемы только с помощью России. Турция же помочь не может. У нее чересчур бескомпромиссная, проазербайджанская позиция. А США слишком прислушиваются к Турции, да и вообще не очень понимают суть дела и не очень серьезно подходят
      к проблеме.
      Хорошо было бы также, продолжал президент, если бы российские СМИ более уравновешенно освещали события, а сама Россия нашла форму реакции на некоторые, по сути дела враждебные не только Армении, но и самой России действия Турции. Не далее, как вчера, 7 апреля, на 25-километровом участке границы в районе Гюмри, где, как известно, стоит 127-я российская дивизия, турки устроили демонстрацию своей военной силы в виде маневров их армейского корпуса. Их президент Тургут Озал, находясь с визитом в Ташкенте, позволил себе публичные обвинения в адрес России и пугал военным вмешательством, пообещав, что Турция «покажет зубы». Может, стоит напомнить туркам о существовании Договора о коллективной безопасности СНГ от 15 мая 1992 года? Сам Тер-Петросян сегодня утром американскому поверенному в делах уже указал на недопустимость таких «военных игр» Турции как союзника США.
      Я, естественно, обо всем этом немедленно доложил в Москву, но ни о какой нашей реакции на турецкие угрозы я так и не услышал. Если она была, то уж очень дискретная.
      Левон Акопович посвятил меня и в план действий, родившийся еще до взятия Кельбаджара карабахцами. Мы и тогда, сказал он, были за прекращение огня. Азербайджану не удалось задушить Армению, и это поставило нас если не в выигрышное, то во всяком случае в относительно комфортное положение. А сейчас оно еще более упрочилось: есть что дать Эльчибею или тому, кто может занять его место. Мы согласны на одновременное прекращение огня без календаря, снятие блокады с Армении и Карабаха, вывод карабахских войск из Кельбаджара, а Лачин оставим для Минской конференции СБСЕ как последний этап урегулирования. План этот уже обсуждался в Москве. Им вплотную занимаются Вазген Саркисян, отвечающий за весь комплекс военных проблем в Армении, и Павел Грачев как министр обороны России. Наша главная цель в настоящий момент – заставить азеров сесть за стол переговоров.
      В развитие предложений, содержавшихся в послании Ельцина от 8 апреля, через три дня, 11 апреля, в Москву вылетели премьер-министр Грант Багратян и мининдел Ваган Папазян: 13 апреля в Москве должна была состояться встреча глав правительств Армении и Азербайджана, а за ней – президентов обеих стран.
      Вечером 11 апреля Козырев призвал «все конфликтующие стороны» отдать приказы о «повсеместной приостановке любых наступательных операций» в полночь с 12 на 13 апреля сроком минимум на одну неделю, чтобы облегчить ведение переговоров. Председатель Комитета самообороны НКР Сержик Саркисян уже 12 апреля ответил Козыреву согласием, но предупредил об опасном скоплении азербайджанских войск на трех направлениях. Поздним вечером того же дня руководитель посреднической миссии России по Нагорному Карабаху Владимир Казимиров сообщил Вагану Папазяну и Сержику Саркисяну, что «в силу некоторых причин» ответ Баку задерживается. При этом карабахского государственного деятеля российский дипломат вполне официально назвал по должности – Председателем Комитета самообороны Нагорного Карабаха, а не просто г-ном Саркисяном. К такому бессмысленному в договорных делах обращению он начнет прибегать снова очень скоро вместе с Рафаэлли, что никак не будет способствовать успеху переговоров.
      Азербайджанцы явно тянули, видимо, надеясь на Турцию, к которой они в начале апреля обратились с просьбой о помощи «в войне с Арменией». Просили боеприпасы, легкое и тяжелое вооружение и… офицеров. Но, как сообщило агентство «Арменпресс», турецкий премьер-министр Демирель исключил возможность вмешательства Турции в карабахский конфликт и поддержал новую инициативу России, ведущую к прекращению огня.
      12 апреля ко мне пришел Роберт Кочарян, председатель ГКО НКР. Он сообщил, что в Москву для участия в переговорах вылетел и его представитель. Роберт рассказал мне о государственных структурах НКР, пояснив, что ГКО играет роль правительства, Комитет самообороны – военного министерства. Отряды самообороны сложились в сплоченную армию, которая будет, пожалуй, посильнее армии Республики Армения. В карабахскую армию идут охотно, отцы сами приводят сыновей, принудиловка – редкое явление, гибель бойцов вызывает скорбь, но не ропот родителей, ребята рвутся в бой, особенно мальчишки пятнадцати-шестнадцати лет. Один такой командует танком и имеет на своем счету несколько подбитых бронемашин противника. Но ребят все же стараемся от фронта удерживать в тренировочных отрядах, заметил Роберт Седракович.
      Он посетовал на то, что далеко не все «исторические вожди» карабахского движения оправдали надежды. Кое-кто из них сбежал из Карабаха и своих сыновей в армию не пустил. Зато любят поговорить перед широкой публикой о своих прошлых заслугах. Но таких единицы. И им Роберт противопоставил Зория Балаяна, которого в НКР все уважают, высоко ценя его совместную с леди Кокс гуманитарную деятельность и пламенную публицистику.
      Так случилось, что с Зорием, его женой Нелей и другом, искусствоведом Юрой Оганесяном мы встретились 14 апреля. Зорий только что побывал в США вместе с Керолайн Кокс, которая блестяще просвещала американцев, рассказывая им в своих публичных лекциях о том, что такое карабахская проблема, убеждая их, что не за что обвинять Карабах и Армению в агрессивности, ибо они вынуждены защищаться и при этом, естественно, наносят удары своему супостату. Они вправе были, считает леди Кокс, отобрать и Шуши, и Лачин, и Кельбаджар. Зорий с ней согласен. Выправлять, выпрямлять рубежи необходимо, иначе заклюют. И Кельбаджар, конечно же, надо было брать, иначе там сформировался бы опаснейший кулак для нанесения смертельного удара по Карабаху.
      По словам Зория, в США растет понимание карабахской проблемы, особенно среди конгрессменов, успевших побывать не только в Армении, но и в Карабахе. Я сказал ему, что мне в Ереване тоже приходилось общаться с некоторыми из них. Так, в частности, член палаты представителей Ричард Лехман, побывавший в составе делегации из пяти конгрессменов у Эльчибея в Баку, а затем в Ереване, перед отлетом из Армении в Турцию публично опроверг измышления азербайджанской пропаганды, заявив без обиняков: «Мы убедились, что армянских войск на территории Азербайджана нет». Об этом он и другие члены делегации говорили и иностранным дипломатам на встрече в Доме приемов 4 апреля. Мы с послом Франции на этом приеме вслед за Арой Саакяном и Сейраном Багдасаряном тоже просвещали американских конгрессменов на тот предмет, что «в Карабахе живут армяне, которые хотят оставаться армянами», что армяне Армении сочувствуют им, но готовы договориться с азербайджанцами о мирном сосуществовании. Эта моя информация подкрепила впечатления Зория от поездки в США.
      Но особенно важным для благоприятной эволюции карабахской проблемы было бы, по его мнению, новое посещение Степанакерта Борисом Николаевичем Ельциным. Раз уж он предложил Россию в посредники, ему бы надо собственными глазами убедиться в последствиях азербайджанской оккупации некоторых освобожденных в последнее время территорий НКР, включая район Сарсангской ГЭС, чуть было не загубленной аскерами. Надо также, чтобы российский президент понял, что без согласия самих карабахцев никакие договоренности работать не будут. И убедиться во всем он должен сам, а не по докладам Казимирова и ему подобных дипломатов.
      Несмотря на то, что полного затишья на карабахских фронтах установить так и не удалось, в первой половине апреля в Москве начались переговоры между Азербайджаном, Нагорным Карабахом и Арменией при посредничестве России. И начались довольно успешно – с обсуждения конкретных статей соглашения о прекращении огня в Нагорном Карабахе и на армяно-азербайджанской границе. Надо отдать должное Казимирову, он предложил солидный проект, правда, не без заковырок, которые не устраивали либо ту, либо другую сторону. Но на то они и переговоры, чтобы вести проект к согласованному варианту.
      В Минской группе эти переговоры восприняли всерьез и направили в район конфликта передовую группу во главе с финским полковником Хаппоненом и замом Рафаэлли по дипломатической части, тоже итальянцем, Форнари. С ними я познакомился у французского посла 16 апреля. Они уже успели побывать, где считали нужным, как в Армении, так и в Азербайджане, теперь полетят снова в Баку, откуда хотят автомашинами через Агдам добраться до Степанакерта. Уже подсчитывают, во сколько обойдется каждый наблюдатель СБСЕ в случае действительного прекращения огня. Их цель – разобраться в реальном положении дел и предложить механизм, способный работать эффективно. Для СБСЕ направление наблюдателей в район конфликта – это впервые. И Хаппонену, и Форнари хотелось добиться успеха.
      По их просьбе я прочитал им своего рода лекцию о том, что такое Карабах и его жители, настаивая на необходимости поиска решений на основе честного прочтения Хельсинкского акта и таких международно-правовых документов, как Устав ООН и пакты о правах человека. Франс де Артинг сказала, что «лекция» мне удалась.
      К сожалению, как выяснилось несколько позднее, 16 апреля оказалось днем, когда московские переговоры были прерваны азербайджанцами. А начались они 11 апреля встречами личного представителя президента Армении Давида Шахназаряна и будущего министра иностранных дел НКР Аркадия Гукасяна с Казимировым, а потом с постпредом Азербайджана в Москве Хикметом Гаджи-заде, выступавшим в качестве личного представителя президента Эльчибея. Он даже имел от него соответствующую бумагу, подтверждавшую его полномочия. С армянской и карабахской сторон было сразу же предложено приостановить наступательные действия. Гаджи-заде созвонился с Эльчибеем и получил согласие. Вот тогда-то и появилась на свет телеграмма Козырева в Баку, Ереван и Степанакерт с призывом приступить к выполнению этого предложения. Ереван и Степанакерт откликнулись немедленно, Баку с некоторым запозданием. Но 13 апреля Д.Шахназарян, А.Гукасян и Х.Гаджи-заде в присутствии В.Казимирова вступили в переговоры, хотя военные действия продолжались.
      Гаджи-заде предложил следующий порядок действий:
      – Нагорный Карабах заявляет о своем уходе из Кельбаджара,
      – при посредничестве России подписывается трехстороннее соглашение (имеются в виду Азербайджан, Армения, Карабах),
      – 25 апреля приостанавливаются военные действия,
      – три стороны обращаются к СБСЕ с просьбой прислать наблюдателей,
      – они же обращаются к СБ ООН за гарантиями (альтернатива: гарантии России),
      – договоренности закрепляются в рамках Минской группы.
      Гукасян принял все это, но с оговоркой, что сначала подписывается трехстороннее соглашение, а уж после этого пойдет речь об уходе из Кельбаджара при том, однако, условии, что Азербайджан обязуется не вводить туда свои войска, а параллельно выводу карабахских войск пойдет деблокада Нагорного Карабаха со стороны Азербайджана.
      Шахназарян внес свое дополнение: завершение вывода войск должно совпасть с тем моментом, когда на месте будут наблюдатели СБСЕ. При этом он подтвердил известную позицию Армении: поддержим то, о чем договорятся Степанакерт и Баку.
      Казимиров собрался в Баку, а там – новые «неопределенности». Оказывается, азербайджанский министр иностранных дел только что вернулся из Анкары, Турция ужесточила свою позицию, Эльчибей взял под козырек. В результате Казимиров вынужден отложить свою поездку.
      Начался тайм-аут, как дипломатично назвал Давид срыв переговоров, в ходе которых много позиций было уже согласовано, причем напрямую, между непосредственно противостоящими друг другу карабахцами и азербайджанцами. Тогда казалось, что эти последние убедились в целесообразности именно прямых переговоров с карабахцами. Но именно прямые переговоры и не устраивали кое-кого из вершителей судеб мирового сообщества, как не устраивала их посредническая и миротворческая роль России. Джек Мареска, представитель США в Минской группе по Нагорному Карабаху, вообще не хотел допускать НКР к переговорному процессу, заявив армянам: пусть карабахцы уходят из Кельбаджара и в Женеву на заседание Минской группы не приезжают, а если приедут, им место в отеле, но не за столом переговоров. Американцу на это было сказано: «Как это в отеле? Они в Москве четыре дня уже за одним столом с азербайджанской делегацией провели. Ваш фокус, г-н Мареска, не пройдет, а ваши «инициативы» Армения и НКР примут только с серьезными поправками.»
      Маневры американцев и турок делали азербайджанцев более несговорчивыми, а их позиции далекими от реализма. Давид Шахназарян, когда мы встретились с ним в его кабинете в президентском дворце 19 апреля, очень четко обрисовал ситуацию с переговорами: «Минский процесс горит голубым огнем из-за азербайджанских предварительных условий. Азербайджан даже начало переговоров обусловливает удовлетворением его требований. Но в Баку должны понимать, что Кельбаджар они себе вернут только через переговоры, причем под присмотром Москвы. Нужен импульс, чтобы прекратить тайм-аут. Сейчас очень благоприятная обстановка для прекращения огня на карабахском фронте. Надо, чтобы Москва предприняла энергичный демарш, который позволил бы возобновить трехсторонние переговоры.»
      Давид высказал опасения по поводу двусмысленностей позиции Турции. Не готовится ли удар по Зангезуру с двух сторон – из Нахичевана и азербайджанского Зангелана? Не хотят ли турки военным путем реализовать интересующую их и азербайджанцев часть американского плана Пола Гобла, чтобы соединиться в Зангезуре с собственно Азербайджанской Республикой, отрезать Армению от Ирана и замкнуть окружающее ее турецкое кольцо даже без обещанной Гоблом «компенсации» в виде какой-то части Карабаха, которую американец (но не турки и азербайджанцы) готов был отдать Армении? План Гобла ни в каком виде не может удовлетворить ни Армению, ни Карабах, ибо он для них смертелен. По мнению Давида, предотвратить попытку оккупации азербайджанцами Зангезура, отделяющего Азербайджан от Нахичевана, а, следовательно, и от Турции, можно усилением российского погранотряда и выдвижением в район города Кафан подразделения российских войск. Это оказало бы отрезвляющее и сдерживающее воздействие на азербайджанцев и их союзников. Я согласился с Давидом и поддержал перед Москвой как идею импульса для прекращения тайм-аута, так и предложение об укреплении российского военного присутствия в Зангезуре именно в качестве сдерживающего фактора. Через некоторое время в Кафане появился российский батальон, и это, несомненно, сыграло положительную роль. Ну а когда осенью 1993 года карабахцы вышли к границе Азербайджана с Ираном и вытеснили аскеров из приграничных с Арменией районов, от плана Гобла в любом его варианте остались рожки да ножки.
 

 
      Попыталась Россия дать импульс к прекращению тайм-аута на переговорах, но события попервоначалу стали разворачиваться скорее по американо-турецкой модели, да так беспардонно, что Казимиров даже сделал реприманд своему любезному другу Мареске.
      Однако этому беспрецедентному для российского посредника акту дипломатической принципиальности предшествовали некоторые любопытные события.
      Ваган Папазян, у которого я был 23 апреля перед встречей Левона Тер-Петросяна с главами дипломатических представительств, ездил вместе с ним в Анкару на похороны турецкого президента Тургута Озала и участвовал в беседах с присутствовавшими на траурных церемониях иностранными делегатами. Из того, что рассказал мне министр иностранных дел и всему дипкорпусу сам президент, вырисовывалась такая картина.
      Самолет президента Армении прибыл в Анкару 20 апреля, и первое, что сделал Папазян, – проконсультировался с Казимировым, который был в составе российской делегации. План Казимирова, обсуждавшийся на московских переговорах с участием представителя НКР, в принципе устраивал Армению. В Анкаре армяне были намерены продвигать основные идеи именно этого плана.
      21 апреля все собрались на траурной церемонии, и уже там начались беседы по Карабаху.
      Армянская делегация не приняла посреднических услуг Демиреля и Шеварднадзе в организации встречи Тер-Петросяна с Эльчибеем. Сказали: сами организуем. В меджлисе, после официального завтрака Папазян подошел к азербайджанскому президенту, чем того сильно удивил. Услышав прямое предложение переговорить с Тер-Петросяном, Эльчибей заколебался, потом попытался отсрочить встречу, но Ваган проявил настойчивость, и оба президента сделали по три шага навстречу друг другу. Тут же подошли Кравчук и Шеварднадзе, за ними турецкий мининдел Четин и, кажется, Хижа, возглавлявший российскую делегацию. Всем хотелось попасть в объектив, запечатлевший исторический момент. Договорились о встрече, причем армяне не комплексовали и согласились на ее проведение в гостинице, где остановился Эльчибей. Беседа с глазу на глаз продолжалась полчаса. Азербайджанский президент вроде бы дал себя убедить возобновить московские переговоры, прерванные по его инициативе. Более того, он согласился с Тер-Петросяном, что уход Карабаха из Кельбаджарского района зависит от достижения договоренности о перемирии и снятии блокады, то есть, другими словами, принял идею «пакетного урегулирования». Но все ли он понял? Сложилось такое впечатление, что он с трудом вникал в суть обсуждаемого, был рассеян, явно не владел ситуацией и совсем не разбирался в механизмах урегулирования. Однако самому Левону Тер-Петросяну Эльчибей показался искренним, когда говорил, что хочет остановить конфликт и пойдет на компромисс, если сложатся для него подходящие условия. Договорились опубликовать идентичные заявления о полезности состоявшейся встречи и необходимости искать мирные пути решения проблем.
      Незадолго до встречи с Эльчибеем президент говорил с Хижой и сопровождавшим его Казимировым в присутствии посла в Турции Альберта Чернышева, Пришли к согласию: российская инициатива будет «вписана» в контекст СБСЕ.
      Папазян имел «очень корректный», по его словам, разговор со своим иранским визави Велаяти, который заявил, что Иран не возражает против ввода российских войск в район карабахского конфликта, более того, иранцев вообще в роли миротворцев устраивают только Россия или СНГ. Сами они тоже не прочь предложить вновь свои посреднические услуги, но не знают, как включиться в процесс. Велаяти подчеркивал заинтересованность Ирана в установлении мира в Закавказье и в хороших отношениях как с Арменией, так и с Азербайджаном.
      Беседа с заместителем госсекретаря США Уортоном принесла договоренность об объединении предложений Казимирова и Марески при том понимании, что основа будет российская. Во всяком случае, американец понял, что план Марески в чистом виде не пройдет. Уортон согласился, что уход карабахцев из Кельбаджара не может быть предварительным условием прекращения огня. Он обещал тесное сотрудничество с Казимировым, о чем Папазян сообщил последнему. Но в то же время американец уклонился от прямого одобрения армянской позиции, согласно которой гарантом урегулирования должна стать Россия с мандатом СБСЕ или ООН.
      Самой продолжительной была беседа Тер-Петросяна с Демирелем в присутствии Папазяна и Четина. И туркам пришлось объяснять, что уход из Кельбаджара не может быть предварительным условием. Убедило простое рассуждение: ну, уйдут оттуда карабахцы, а соглашение не состоится, и тогда они снова придут туда, и все начнется сначала. Демирель снял свое предварительное условие. Интересно, что турки не затрагивали статуса Нагорного Карабаха, не настаивали на его «принадлежности» Азербайджану. Их больше беспокоила судьба Эльчибея. Им объяснили, что наступление в Кельбаджаре было предпринято совсем не ради свержения азербайджанского президента.
      На встрече с послами и поверенными в делах Левон Тер-Петросян так подытожил содержание принципиальных договоренностей, достигнутых в Анкаре с азербайджанцами, турками и американцами:
      – все вопросы решаются комплексно, «в пакете», при этом ни Армения, ни НКР не отказываются обсуждать вывод карабахских войск из Кельбаджара, но решение о нем возможно только в контексте с другими мероприятиями;
      – эффективное прекращение огня под международным контролем;
      – международные гарантии безопасности жителям Нагорного Карабаха;
      – снятие всех блокад;
      – участие представителей Нагорного Карабаха в переговорах на самостоятельной основе.
      «Это и есть тот контекст, в котором мы видим вывод войск из Кельбаджара, – заявил президент дипломатам. – Кажется, и Турция, и Азербайджан убедились, что это – реалистический подход, так как иное невозможно. Сегодня основная задача – как можно быстрее восстановить процесс переговоров. Мы имеем в виду не только официальные переговоры в рамках Минской группы, но в первую очередь неформальные консультации между пятью странами (Армения, Азербайджан, Россия, США, Турция), которые можно возобновить в ближайшее время. От правительств присутствующих дипломатов ожидаю содействия в этом. Все сейчас видят, что появился шанс для нахождения решения и его нельзя упускать».
      Президент призвал воспротивиться пропагандистским акциям, способным сорвать этот шанс, имея в виду предстоявшую Исламскую конференцию в Карачи, очередное заседание Комитета высших должностных лиц СБСЕ (КВДЛ) в Праге 26-28 апреля и обсуждение доклада генсека ООН, отнюдь не способствующего карабахскому урегулированию и не дающего основы для нового документа ООН.
      Этот призыв был вызван тем, что угроза провокаций против возобновления переговорного процесса была весьма вероятной и исходила она не только с азеро-турецкой стороны, но и из западного лагеря, и со стороны мусульманских союзников Азербайджана.
      Начать с того, что на Исламской конференции среди сторонников осуждения Армении оказался даже Иран, который вроде бы должен понимать суть событий в Карабахе и вокруг него.
      На заседании КВДЛ в Праге, вместо обсуждения доклада полковника Хашюнена об условиях направления наблюдателей СБСЕ в зону конфликта, по инициативе председательствующего-шведа была затеяна дискуссия о выводе войск «из Кельбаджара и других районов Азербайджана». При этом ни слова об оккупации Азербайджаном северной части НКР. И сделали вид, как если бы только что в Анкаре не шла речь о целесообразности решения всех вопросов карабахского урегулирования «в пакете». Карабахцы отреагировали на «документ» председателя КВДЛ удивлением: получается, что их призывают уважать те самые границы, которые не уважает сам Азербайджан. Самое смешное, их не уважает и автор «документа» КВДЛ, хотя СБСЕ уже более года назад, в другом документе того же самого КВДЛ, от 28 февраля 1992 года, выдвинуло принцип нерушимости всех границ, как внутренних, так и внешних, а, следовательно, и границ НКР или хотя бы НКАО тоже. Заседание в Праге кончилось ничем.
      Зато СБ ООН утром 30 апреля единогласно принял резолюцию № 822 по Нагорному Карабаху и потребовал в ней «немедленного вывода всех оккупирующих сил из Кельбаджарского и других недавно оккупированных районов Азербайджана» и призвал возобновить переговоры. К неудовольствию Баку Совет Безопасности не осудил «армянскую агрессию», что, естественно, устраивало Ереван. Однако и этот ареопаг проигнорировал пакетный подход к решению проблемы, чем явно притормозил движение в направлении справедливого урегулирования. Аналогичную роль будут играть и все последующие резолюции СБ ООН по Карабаху, хотя в них, как и в первой, несомненно, были положения, вполне приемлемые для армян и для карабахцев: прекращение всех военных действий и враждебных актов, а, следовательно, и блокады; возобновление переговорного процесса между конфликтующими сторонами, а значит – с участием НКР. Именно эти фундаментальные положения резолюции 822 проигнорируют авторы так называемой трехсторонней инициативы.
      В ночь на 1 мая азербайджанские вооруженные силы на всем протяжении границы с Арменией подвергли артобстрелу целый ряд городов и сел. Армяне заявили, что так азербайджанцы торпедируют процесс переговоров. Однако этой цели, если она действительно ставилась, добиться им не удалось, тем более, что дело переговоров на этом этапе взяли в свои руки Россия и США в лице послов Казимирова и Марески.
      На своей встрече в Москве 29-30 апреля с участием турецкого представителя в развитие инициативы Ельцина и «воодушевленные» встречами в Анкаре российский и американский дипломаты сочинили график продвижения к мирному разрешению конфликта, который намеревались передать в Баку, Ереван и Степанакерт с тем, чтобы заручиться согласием конфликтующих сторон. Уже 1 мая Казимиров направил довольно странное послание Мареске. Он совершенно правильно заявил о несоответствии «трехсторонних предложений», то есть упомянутого графика, посреднической инициативе российского президента и резолюции 822 СБ ООН. В них действительно не было отмеченных мной выше положительных элементов этой резолюции. Но, предложив доработать текст, Казимиров согласился тем не менее передавать его конфликтующим сторонам в его первоначальном виде. В самом этом тексте обозначены просто «стороны», причем стороны неизвестно чего, да и сам график не имел никакого названия и подписывать его должны были «стороны» без указания должностей и полномочий. Одним словом, явная туфта, которая не могла устроить никого, но видимость переговоров создавала. На мой взгляд, график Казимирова, который на деле был графиком Марески, не мог удовлетворить прежде всего карабахцев, ибо весь он был построен на предварительном «полном уходе из Кельбаджара», осуществляемом за пять дней с 9 по 14 мая, и только после этого в Женеве должны были возобновиться не переговоры, а «неформальные консультации» для завершения работы над календарем окончательного прекращения огня, размещения наблюдателей, снятия препятствий к нормальному функционированию транспортных коммуникаций и связи, открытия Минской конференции с целью осуществления этих мер не позднее 1 июля 1993 года. И при этом – никаких гарантий безопасности для НКР, а ее участие в самих «неформальных консультациях» предполагалось в формате «5+1» под условным наименованием «представители заинтересованных сторон Нагорного Карабаха», причем в оскорбительной форме: эти представители, значилось в «джентльменском соглашении», «будут иметься в наличии для неформальных консультаций Председателя». Большего хамства не придумаешь.
      Вот такую бумагу родила «трехстороння инициатива». 3 мая я вручил ее Давиду Шахназаряну, а американец должен был отнести то же самое в МИД Армении. Давид сразу же сказал мне, что сей документ совершенно неприемлем для Армении и НКР ввиду того, что в нем игнорируется пакетная договоренность, а построен он таким образом, что из него прямо-таки выпирает азербайджанское предварительное условие вывода войск из Кельбаджара. Да и вообще все это как-то несерьезно – в форме факсов, без всякой ответственности. Мы подписывать такой «документ» не будем, карабахцы тоже, твердо заявил Давид.
      Узнав о такой реакции, Казимиров стал названивать в Степанакерт и давить на карабахцев, которые расценили его угрозы как «наглый ультиматум». 4 мая у меня был представитель ГКО НКР в Ереване Альберт Газарян (Манвел Саркисян представлял тогда фактически руководство Верховного Совета НКР). Обсуждая последнее развитие событий вокруг карабахской проблемы, он возмущался поведением Казимирова, говорил, что никто его не воспринимает как подлинного представителя президента Ельцина, ибо слишком уж он поет в унисон с американцами и турками. А тут еще российская пресса, которая подпевает Эльчибею, подпитывая его наглость. В спюрке, то есть армянской диаспоре, задаются вопросом: неужели Россия вместе с турками решила задушить Карабах? Я постарался успокоить Альберта, заверив его, что в Москве есть немало людей, правильно понимающих национальные интересы России, которые, по моему глубокому убеждению, неотделимы от судеб Карабаха.
      На следующий день о том же говорили мы с Зорием Балаяном, Леонардом Петросяном и с тем же Альбертом Газаряном за дружеским ужином в загородной ресторации «Оджах» («Очаг»). Зорий все пытался проникнуть в суть «тройственной инициативы» и разобраться в ходах Казимирова, который «что-то уж больно хитроумно петляет в переговорных джунглях.»
      В ту пору я еще верил Ельцину и потому просил Зория со товарищи не рассматривать известный им российско-американско-турецкий текст как нечто вытекающее из самой инициативы Ельцина. Это всего лишь эскиз, говорил я, который не следовало бы отвергать с порога, а лучше – взять за основу и предложить свои коррективы с тем, чтобы эффективно обеспечить законные интересы НКР. Думаю, что мои доводы не пропали даром.
      Утром 6 мая я узнал, что накануне скончался мой младший брат Петр и тут же вылетел в Москву на похороны.
      Обратно летел в президентском самолете. Армянская делегация возвращалась с той встречи в верхах стран СНГ, которая первоначально должна была проходить в Ереване, но состоялась в Москве. Из уст Левона Тер-Петросяна и Вагана Папазяна я услышал похвальное слово в адрес Козырева. Им показалось, что он понимает стратегическое значение Армении для России и является сторонником сохранения российского военного присутствия на армянской территории. Я про себя подумал: “Что-то я не замечал такого понимания у козыревских замов и чиновных пупков из ДСНГ, которые, когда я заговариваю об Армении, тут же начинают обвинять меня в проармянских настроениях. Удивительное дело. Можно подумать, что, работая в Ереване, я должен испытывать и демонстрировать нечто противоположное.” Но президента и министра я разочаровывать не стал, да и не положено это. Впрочем, их самих должно было насторожить, что в поисках решения карабахской проблемы Козырев упирал на резолюцию СБ ООН, которая никакой серьезной основы для подлинно справедливого урегулирования не давала.
      Со своей стороны, я говорил им о несовпадении интересов России и США в Закавказье. Они в конечном итоге признали диаметральную противоположность этих интересов.
      17 мая я посетил Вагана Папазяна в МИДе. У него в кабинете были Давид Шахназарян и Арман Киракосян. Они меня информировали, – они, а не Москва (!), – что появился новый вариант мирной инициативы России, США и Турции, подготовленный в Москве 14-15 мая. Посольствам России и США поручат передать этот план главным адресатам и сделать заявления для печати о том, кому они вручили откорректированный график, суть которого по-прежнему сводилась к уходу Карабаха из Кельбаджара. Давид так и сказал: «Это все тот же план Марески. Американцев ничто не интересует, кроме возобновления неформальных переговоров в Женеве по формуле «5+1» ценой удаления карабахских сил из Кельбаджара. По-прежнему чуть подправленная бумага (в основном речь идет об изменении сроков, поскольку первоначально предложенные уже прошли) носит безадресный характер. Мы не знаем, кто подписанты. Даже сам конфликт не назван как карабахский. По существу Россия поддерживает чужой текст, отступив от собственной позиции».
      Давид выразил пожелание, чтобы посол России, отчитываясь о реакции Армении перед Москвой, предложил направить в Ереван, Баку и Степанакерт Казимирова, Мареску, турецкого представителя Вурала и итальянца де Сику, заместителя председателя Минской группы Рафаэлли. Никто из них, кроме Казимирова, на месте конфликта не побывал, вот пусть к началу процесса и приезжают.
      Примерно так все и произошло на следующий день. 18 мая по поручению МИД России я посетил посла по особым поручениям Давида Шахназаряна и вручил ему документ, в котором инициатива трех государств (России, США и Турции) и председателя Минской группы, имеющая целью поиск путей достижения мирного урегулирования карабахского конфликта, увязана с выполнением резолюции СБ ООН 822/93 от 30 апреля 1993 года во всех ее частях. В тот же день идентичный документ был вручен постпреду Нагорного Карабаха в Армении Манвелу Саркисяну. Именно в таких выражениях был составлен текст сообщения в печать. Газетчиков хитроумные детали вроде того, что резолюцию СБ надо иметь в виду «во всех ее частях», не очень интересовали, и они это при опубликовании обрезали. Зато содержание самого документа изложили довольно точно. Так что для армянской и карабахской общественности документ Марески-Казимирова никакого секрета не представлял.
      Когда я вручил Давиду Шахназаряну заранее известный ему текст, он заметил, что у него появились новые вопросы к его авторам. Документ составлен настолько общо, что не известно, кто за что отвечает. Опять нет ни слова ни о карабахской проблеме, ни даже о самом Карабахе. Текст двусмыслен. Он позволяет предполагать вывод из Кельбаджара армянских войск, которых там нет, и не упоминает о карабахских войсках, которые там есть. Даже о председателе Минской группы по Нагорному Карабаху говорится как о председателе некой Минской конференции, причем не известно, по какому вопросу. Одним словом, «новый» текст по сути своей ничего нового не принес и более приемлемым для Нагорного Карабаха и Армении не стал. Все те же, не очень честные игры Марески и Рафаэлли с участием Казимирова.
      В таком же ключе отнеслись в Москве и к предложению армянского президента поставить на перевале через Муровдагский хребет, соединяющем Кельбаджарский район с Северо-западным Азербайджаном, российский военный контрольный пост. Казимиров ответил: руководство России не возражает, но армяне должны нажать на азербайджанцев, чтобы те тоже согласились. «Интересное кино! Ну каким образом Армения нажмет? Может, Кубатлинский район или вообще весь Зангелан взять под контроль,- иронизировал Давид.- Разве не ясно, что нажать на азеров может и должна Россия? Почему бы ей прямо не сказать азерам: хотите вернуть Кельбаджар – соглашайтесь на российский военный контроль над перевалом? Это единственное средство воспрепятствовать тому, чтобы вместе с гражданской администрацией в Кельбаджар обратно не просочились азерские аскеры».
      Ничего этого сделано не было, и события продолжали развиваться совсем не мирным путем.
      21 мая по Еревану прошли демонстрации дашнаков в связи с «трехсторонней инициативой». Я принял делегацию во главе с политсекретарем партии Гагиком Мкртчяном, который подчеркнул, что дашнаки совсем не против любых мирных инициатив России и даже США, они категорически против привлечения к ним Турции, ибо она не покаялась за геноцид армян и находится стопроцентно на стороне Азербайджана, поэтому у нее нет никакого морального права претендовать на роль посредника. Пусть российское посольство не принимает наш демарш как направленный против России. Мы лишь просим Россию понять нашу тревогу, сказал Гагик Мкртчян.
      Я успокоил делегацию, что «трехсторонняя инициатива» – не ультиматум, а рабочий документ, поэтому ни о каком предательстве Карабаха речи не идет. Более того, его представители участвуют в переговорах, и без самого Карабаха никакое решение просто невозможно. Франс де Артинг, принимая делегацию дашнаков, тоже высказалась в умиротворяющем духе. Что говорил им Том Прайс, мне точно не известно. Но не думаю, чтобы он очень уж расходился с нами.
      В тот же день ко мне пришли Георгий Петросян, и.о.председателя Верховного Совета НКР, и с ним Манвел Саркисян. Мы выпили, закусили, поговорили по душам. В своей беседе с Томом Прайсом, который тоже вручал карабахцам текст трехстороннего документа, они подчеркивали его расхождение с резолюцией СБ ООН, отрицали моральное право Турции на посредничество и задали каверзные вопросы: кто и кому, а главное – в каком юридически значимом качестве должен отвечать на трехсторонние предложения, кто, откуда и куда должен уходить? У американского поверенного ответа на эти вопросы не нашлось. Мне карабахцы сказали, что готовы к конкретным обязательствам, но как о них может идти речь, если в документе Нагорный Карабах даже не назван. Когда Тому Прайсу был задан вопрос, кому адресует «инициативу» американский поверенный в делах, тот ограничился словами, что она предназначена «для Степанакерта».
      А Марио Рафаэлли направил послание Георгию Петросяну, не обозначив его функций. «Таким же образом и мы можем отправить ответ в Италию просто некоему господину Рафаэлли, а не председателю Минской группы, – заметил Георгий Петросян. – Кто будет нести ответственность за подписи без полномочий, которые вытекают из должностей, если должности не указаны? На основании такого документа «ограниченный контингент безопасности» в Кельбаджар вполне можем ввести и мы, «никто» из Степанакерта. Кстати, хорошо, что Казимиров побывал в НКР, надо бы и другим последовать его примеру».
      Карабахцы внимательно отнеслись к моим параллелям с палестинцами и, в частности, к их опыту открытия информбюро в некоторых европейских столицах. В Париже и Москве палестинские информбюро, в конце концов, смогли вступить в контакт с официальными властями, и это было шагом к последующему признанию.
      Как обычно, все высказанное мне моими собеседниками я передал в Центр и подверг собственной критике безадресность, безответственность и необязательность формулировок документа «трое плюс Рафаэлли», дав понять, что эти «качества» делают бессмысленными какие бы то ни было переговоры на его основе. По прошествии нескольких лет я не перестаю удивляться откровенному цинизму и лицемерию авторов этой псевдоинициативы, по сути дела долгое время только делавших вид, что они добиваются согласия конфликтующих сторон, ибо знали заранее, что их предложения смертельны для карабахского народа, а потому не могут быть приняты. Продолжаются такие игры и сейчас, когда я пишу эти строки, и все труднее становится пробиться на страницы московской печати с их разоблачением, потому что в Москве открыто хозяйничает Гейдар Алиев, затыкающий рот журналистам пропитанным нефтяными посулами кляпом. 24-25 мая 1993 года президент Армении снова был в Москве, где встречался с Ельциным. Обсуждали переход дислоцированных в Армении войск на систему базы, но главной была тема Карабаха. Армянская сторона информировала московских руководителей о том, каким будут официальные ответы Армении и НКР на последнюю инициативу «3+1». Москва поняла суть этих ответов как срыв этой инициативы, но драматизировать не стала. У армян сложилось впечатление, что Ельцин предпочитает вообще, чтобы переговорный процесс пошел в рамках, очерченных резолюцией 822. Впечатление правильное. Это мне чуть позже подтвердили из Москвы.
      25 мая заседал Верховный Совет Армении. Пошумели – пошумели, но официальный ответ правительства «инициаторам» депутатов, включая оппозицию, явно устраивал.
      26 мая меня принял Давид Шахназарян и вручил этот официальный ответ. Параллельно он был направлен факсом в Москву Казимирову, который получил его буквально через полчаса после меня. Этот текст состоял из двух фраз:
      «Правительство Республики Армения дает свое согласие на инициативу Председателя Минской группы СБСЕ по Нагорному Карабаху, Российской Федерации, Соединенных Штатов Америки и Турецкой Республики от 18-го мая сего года.
      Армения обязуется полностью осуществить относящиеся к ней пункты, связанные с реализацией резолюции 822/93 Совета Безопасности ООН, как отмечено в предложении, выражая надежду, что такой же подход проявят основные стороны Нагорно-Карабахского конфликта – Азербайджан и Нагорный Карабах».
      Главное здесь то, что я выделил: Армения не отвечает ни за кого, кроме себя.
      В тот же день, 26 мая, постпред НКР Манвел Саркисян вручил мне адресованное послу России в Армении письмо и.о. Председателя Верховного Совета Нагорно-Карабахской Республики Георгия М. Петросяна и Председателя ГКО Нагорно-Карабахской Республики Роберта С. Кочаряна, которое я тут же передал факсом в Москву. В этом письме говорилось следующее.
      «Положительно оценивая миротворческие усилия членов мирового сообщества, мы хотели бы выразить свое отношение к некоторым проблемам, возникшим в связи с инициативой России, США, Турции и СБСЕ.
      Основным и решающим фактором, объясняющим обеспокоенность нашего народа, является отсутствие в документе должных гарантий безопасности для населения нашей Республики, а также отсутствие гарантий выполнения сторонами обязательств и несения ответственности за их невыполнение. В этой связи важно отметить отсутствие предварительного соглашения между сторонами конфликта о принятии международных наблюдателей и соответствующего одобрения СБСЕ.
      Кроме того, у нас вызывает сомнение участие в качестве посредника Турции, по всей видимости, имеющей реальную заинтересованность в регионе. Выражением такой заинтересованности может быть сохранение блокады, оказание военной и экономической помощи противоборствующей стороне, что является прямым нарушением Резолюции Совета Безопасности ООН 822 от 30 апреля 1993 года…
      Мы твердо заявляем о своей готовности полностью и незамедлительно выполнить Резолюцию 822 СБ ООН. Возможность приступить к ее осуществлению во всех частях может появиться сразу же, как только противоборствующая сторона конкретными делами подтвердит свою готовность выполнять данную Резолюцию. Разумеется, не может идти речи о выборочном выполнении только тех элементов Резолюции, в которых заинтересован Азербайджан, при игнорировании или откладывании по срокам выполнения других ее пунктов. Уверены, что Резолюция этого международного органа носят обязательный для всех характер.
      Мы также озабочены тем обстоятельством, что член ООН Азербайджан уклоняется от выполнения своих обязательств, что не вызывает осуждения со стороны членов международного сообщества, в частности, членов СБСЕ.
      Продолжая рассматривать различия между двумя документами, можно отметить то, что Совет Безопасности требует незамедлительного прекращения всех военных действий и враждебных актов с целью установления прочного прекращения огня, в то время, как в инициативе речь идет лишь о приостановке военных действий сроком на 60 дней. Причем это не затрагивает действий, к которым в первую очередь относятся транспортная и энергетическая блокады Нагорно-Карабахской Республики, Армении и Нахичевани.
      В то время, как Совет Безопасности призывает конфликтующие стороны к немедленному возобновлению переговорного процесса в рамках Минской группы СБСЕ, инициатива предлагает лишь возобновление неформальных консультаций в Женеве по формуле «5+1», то есть при несоразмерном участии Турции, фактически являющейся союзником Азербайджана. Мы убеждены, что без полноправного участия властей Нагорно-Карабахской Республики подобные консультации не могут содействовать решению вороса жизни и безопасности населения нашей Республики.
      Таким образом, мы выступаем за немедленное выполнение Резолюции 822 СБ ООН всеми конфликтующими стронами. Мы – за твердые обязательствыа всех участников конфликта решить его исключительно мирными средствами. Прекращение военных действий и враждебных актов, включая окончательное прекращение огня и разного рода блокад, по нашему убеждению, должно быть оформлено документом, имеющим юридическую силу. Ответственность сторон за выполнение своих обязательств по такому соглашению должна быть очевидной».
      Я специально привел это письмо почти полностью и подчеркнул его отдельные положения, чтобы показать, насколько юридически грамотной и доказательной была позиция карабахского руководства, которой ни Рафаэлли, ни Мареска, ни Казимиров, не говоря уже об азербайджанцах и турках, не в состоянии были противопоставить ничего серьезного. Их игра в планы, документы, графики и инициативы выглядела как детский лепет, но все великие державы предпочитали играть в эту игру и затянули решение о введении на карабахском фронте хотя бы перемирия на целый год, стоивший жизни карабахским, армянским и азербайджанским молодым людям, судьба которых явно не заботила «просвещенное» и «цивилизованное» международное сообщество.
      Вечером 26 мая выступил президент Левон Тер-Петросян и прокомментировал армянский и карабахский ответы на инициативу «3+1». Президент подтвердил согласие Армении на «вариант от 18 мая», но при этом указал на отсутствие гарантий прав и безопасности народа Нагорного Карабаха в условиях, когда Азербайджан так и не отказался от своей политики военного решения проблемы. Поэтому Армения сама берет на себя обязательство быть гарантом безопасности народа Нагорного Карабаха и строжайшего соблюдения договоренностей, которые будут достигнуты, и ожидает, что подобные обязательства возьмут на себя также авторы инициативы и международное сообщество. До сих пор оно ничего не делало, чтобы защитить мирное население Нагорного Карабаха от блокады со стороны Азербайджана, от насилий, депортаций и воздушных бомбардировок. Не пора ли вступить на путь выполнения собственных правовых решений, отказавшись от двойственного подхода? Таков был смысл обращения президента к международному сообществу.
      29 мая МИД России откликнулся специальным заявлением. Похвалив Азербайджан и Армению за одобрение предложений, направленных на урегулирование карабахского конфликта «на основе посреднической инициативы Президента Российской Федерации», МИД свел все дело к тому, чтобы «вывести формирования карабахских армян из занятого ими Кельбаджарского района Азербайджана и возобновить переговоры в Минской группе СБСЕ». Было выражено сожаление, что «одна из сторон в конфликте – армяне Нагорного Карабаха – не дали согласия, ссылаясь на недостаточность гарантий безопасности населения и выполнения сторонами своих обязательств». Вместе с тем выражалось удовлетворение, что «руководство армян Нагорного Карабаха» подтвердило готовность выполнять резолюцию 822, чего пока, оказывается, не сделал Азербайджан, что почему-то никаких эмоций и оценок со стороны МИД РФ не вызвало.
      В формулировках МИД России явственно проступало откровенное нежелание признавать не только НКР, но даже сам народ Нагорного Карабаха, дабы избежать признания за ним его естественного права на самоопределение и самостоятельное, причем ответственное участие в переговорах о его собственной судьбе. Мидовские мудрецы, сочинявшие такие заявления, не понимали или не хотели понимать, что это непризнание по существу подрывает основу самих переговоров и делает все телодвижения вокруг них бессмысленными. Но так угодно было Азербайджану, не смирившемуся с утратой нагорно-карабахской части армянских земель, подаренной ему советской властью. И российский посредник предпочитал петь ту же самую песню об «армянской общине», подменявшей понятие народа, ну а уж таким абсолютно равнодушным и к карабахцам, и к армянам, и к азербайджанцам международным чиновникам, как Рафаэлли, в таком случае сам Бог велел подпевать Казимирову и Мареске. Он и подпевал, вводя своими предвзятыми докладами в заблуждение не только СБСЕ, но и СБ ООН.
 

 
      А между тем карабахцы продолжали отражать атаки азербайджанских аскеров, открыли 10 мая в Степанакерте свой университет, развернули ремонтно-восстановительные работы на Сарсангской ГЭС и очень скоро пустили ее первую очередь, засеяли 10 тысяч га яровыми культурами, предлагали иностранным торговым партнерам мрамор, гранит, изделия из натурального шелка, сухое вино и коньяк «Гандзасар», энергично строили дома, принимали друзей. «Меня поразило то, что, защищая свою землю, карабахцам одновременно удается наладить нормальную жизнь. Концерты в условиях войны – это лучшее доказательство духовного настроя этих людей», – заметила в беседе с корреспондентом армянского агентства СНАРК баронесса Керолайн Кокс после возвращения в Ереван из своей четырнадцатой по счету поездки с гуманитарной помощью в Нагорный Карабах.
      Начало июня было отмечено ужесточением карабахской позиции. Советник председателя ГКО НКР по внешнеполитическим вопросам Аркадий Гукасян по поручению своего правительства заявил, что Турция в переговорном процессе играет деструктивную роль, и зря правительство Армении дает свое согласие на так называемую «трехстороннюю инициативу». Главком армии обороны НКР Самвел Бабаян поддержал эту линию в интервью газете «Время». Армия Карабаха – самая боеспособная в кавказском регионе. Мы не уступим ни одной позиции. Кельбаджар не оставим, если не будет гарантий, чтобы он не превратился снова в азерскую военную базу. Мы не хотам быть разменной картой в руках политиков. Мы сядем за стол переговоров только в том случае, если будем иметь твердые гарантии безопасности нашего народа. Мы не уступим ни единой пяди земли, омытой его кровью. Таков был основной смысл этого интервью.
      Опрос общественного мнения в Армении давал тогда следующие результаты: 62,5 процента требовали принять необходимые меры, чтобы добиться мирового признания независимости Арцаха, 21,2 процента – за объединение с Арменией, 3,8 процента не возражали против обмена территориями. Это, видимо, по плану Гобла или чему-то в таком же роде.
      4 июня полковник азербайджанской армии Сурет Гусейнов поднимает мятеж против Эльчибея и начинает свое движение на паре бронетранспортеров из Гянджи (бывший Кировабад) к Баку. Азербайджан вползает в жесточайший кризис власти. И в это время синьор Рафаэлли как ни в чем не бывало выступает с новой инициативой, направив 7 июня сторонам конфликта, теперь уже от имени девяти стран-членов Минской группы (США, России, Франции, Германии, Италии, Швеции, Чехии, Турции и Белоруссии), «График срочных мер» по выполнению резолюции 822 с препроводительным письмом.
      Из обоих документов явствовало, что критика, прозвучавшая из Степанакерта, была услышана. Поставлена цель выполнения резолюции Совета Безопасности во всех ее частях, включая прекращение всех враждебных актов и в том числе транспортной блокады. Расширены полномочия международных наблюдателей: они должны следить не только за выводом сил армии НКР из Кельбаджара, но и за тем, чтобы Азербайджан не ввел туда свои войска, кроме ограниченного числа легковооруженного персонала для обеспечения безопасности населения.
      Вот только непонятно было, откуда взялся оптимизм Давида Шахназаряна, который в своем публичном комментарии по поводу новой инициативы утверждал, что «во всех консультациях» будут участвовать «и представители Нагорного Карабаха» и что «это определено довольно четко.» Ничего подобного в послании Рафаэлли я не обнаружил, как не обнаружили и сами карабахцы, если не считать просьбы Рафаэлли подписать его документ, обращенный не только к Армении и Азербайджану, но и к некоему «уважаемому господину», под которым надо было понимать кого-то из Степанакерта, куда послание дошло даже раньше, чем до Еревана. Но «уважаемый сэр» – это не прямо обозначенное должностное лицо, а опять все тот же «некто» или «никто» из предыдущих инициатив. Странные игры продолжались. Правда, на следующий день посол Италии в Москве направил «досточтимому мистеру Георгию Петросяну в Степанакерт» (во дела, прямо какой-то ХIХ-й или даже ХVIII-й век!) письмо, в которое было инкорпорировано дополнительное послание Марио Рафаэлли, адресованное теперь уже не просто неизвестному «уважаемому сэру», а все ж таки «уважаемому г-ну Петросяну». Это, видимо, объяснялось тем, что письмо содержало угрозы, а какой смысл в угрозах, если они обращены ни к кому? Рафаэлли грозился сурово: не примете мои предложения – понесете тяжкую ответственность перед общественностью СБСЕ и перед всем международным сообществом в целом. Так-то вот. И досточтимый, и уважаемый, а, если хотите, даже дорогой мистер Петросян, но – без указания, кто такой этот мистер, и тем не менее какую-то ответственность извольте нести.
      На карабахцев было оказано мощное давление со всех сторон. Давид Шахназарян в упомянутом комментарии, появившемся в газете «Республика Армения» 9 июня, напомнил об ответственности, которую несут карабахские руководители и перед своим, и перед всем армянским народом, и выразил уверенность, что они продемонстрируют и на этот раз «свою политическую зрелость и дипломатическую гибкость.»
      Следующий акт нажима был с российской стороны. В ночь с 9 на 10 июня в Ереван явилась большая российская делегация. На аэродроме Звартноц мы ждали ее вместе с Давидом Шахназаряном. Главную новизну наступившего этапа переговоров он видел, оказывается, совсем не в изменении отношения к участию в них НКР, а в том, что «инициатива» утратила турецкий налет, заменив формулу «3+1» на «проект девяти» и вообще «всех желающих». Георгий Петросян, с которым я увиделся на следующее утро, после отлета нашей делегации, сказал мне, что в действительности «все желающие» отнюдь не включают «избранных представителей Нагорного Карабаха», так как этот термин исчез из лексикона СБСЕ и заменен расплывчатым термином «заинтересованные стороны из Нагорного Карабаха», то есть все те же армянская и азербайджанская общины, а это – нонсенс, ибо армяне в Нагорном Карабахе – не община, а подавляющее большинство населения, считающее себя народом, азербайджанская же община оттуда ушла.
      Личный советник президента по внешнеполитическим вопросам, мой сосед по дому Жирайр Липаритян, американец, прекрасно говорящий по-французски, что для меня было весьма существенно, так как по-русски он не говорил, тоже с нами в Звартноце встречал российскую делегацию. По его мнению, инициатива Рафаэлли – это плод российского диктата и понимания Европой и Турцией первенствующей роли России в Закавказье, с чем якобы пришлось смириться американцам.
      Чуть позже, за ночной трапезой после переговоров в Доме приемов, Казимиров дал свою образную интерпретацию инициативы Рафаэлли: Европа помалкивала, Италия снюхалась с США, Турция притихла, один русский Дон Кихот сражался со всеми, американцы хлопнули дверью, но потом вернулись и приняли то, что требовалось.
      Вот, оказывается, какая замечательная новая инициатива и замечательна она, конечно же, благодаря победе российской дипломатии. Одно плохо, самую заинтересованную сторону – сражающийся за свое выживание Карабах – она опять почему-то не удовлетворяет. Придется нажать.
      В начале первого часа ночи, то есть уже 10 июня, самолет из Сухуми, где московские гости занимались абхазскими делами, приземлился в ереванском аэропорту, все поехали в Дом приемов, там господа Козырев, Баранников и Казимиров отделились и пошли на встречу с Левоном Тер-Петросяном, а потом с Георгием Петросяном и Робертом Кочаряном. Козырев уговаривал карабахцев сказать безоговорочное «да» господину Рафаэлли, а те возражали, требуя гарантий, которых российскому министру неоткуда было взять, да он об этом, по-моему, и не думал. В присущей ему наивной манере Козырев напирал на то, что карабахцы должны-де пойти навстречу России, усилиями которой улучшены предложения СБСЕ, и не дать ей потерять лицо перед Западом. Ничего себе аргумент вместо гарантий безопасности, которых требовали карабахцы!
      Видимо, в этой связи за столом поздней ночью президент Армении призывал отнестись с пониманием к опасениям карабахцев, которые без гарантий не могут оставить Кельбаджар. Потом Левон Акопович предложил мне произнести тост. Я сказал, что надеюсь на положительные последствия состоявшихся переговоров для наших взаимных и общих интересов в Закавказье. И в мире, добавил кто-то из военных.
      Проводили гостей в Москву, а тут уже и утро наступило, и ко мне пришли старые друзья – Георгий Петросян и Манвел Саркисян. Они разнесли в пух и прах инициативу Рафаэлли и возмущались давлением на них с разных сторон. На нас жмут, чтобы мы сказали «да», заметил Георгий, но ведь в условиях разгорающегося кризиса власти в Азербайджане это просто глупо, ибо любое нарушение со стороны азеров легко свалить на мятежников. То, что именно в таких условиях оказывается нажим – сначала Рафаэлли, потом русские братья минувшей ночью – это форменное бесстыдство.
      Я посоветовал: главное сейчас – не давать сугубо отрицательного ответа, тем более, что многие соображения НКР фактически приняты. Но никто не мешает сформулировать и все необходимые оговорки.
      Георгий попросил русский текст резолюции 822, а то вся переписка здесь идет на английском, да еще с дурным переводом. Я вызвал из Москвы нужный текст (кстати, и для себя тоже), и мы отвезли его Манвелу.
      11 июня он направил г-ну Рафаэлли промежуточный ответ:
      Ваша инициатива вызвала серьезные разногласия среди руководителей НКР и командного состава армии обороны, возражения основаны на опасении народа НКР в очередной раз оказаться обманутым, нужно время, чтобы убедить людей, окончательное решение не принято, рассчитываем на Ваше и представителей стран «девятки» понимание сложности внутриполитической ситуации в НКР, окончательное определение позиции НКР будет сделано в ближайшие дни.
      В Ереване этот ответ вызвал нескрываемое раздражение, но Липаритян договорился с Марио де Сика, затем с самим Рафаэлли об отсрочке карабахского ответа.
      Вечером 11 июня Левон Тер-Петросян, Бабкен Араркцян и Давид Шахназарян отправились в Горис, что рядом с Лачинским коридором, для встреч с Георгием Петросяном и Робертом Кочаряном, но смогли увидеться с ними лишь на следующий день. Вечером 12 июня Жирайр Липаритян сообщил мне, что оба карабахских руководителя дали согласие подписать график Рафаэлли, но решили совершить этот акт в Степанакерте, куда сейчас как раз едут.
      В течение субботы 12-го и воскресенья 13 июня армянское радио передавало, что НКР от ответа все еще воздерживается, а в районе Агдама (Азербайджан) и Мардакерта (НКР) ее армия ведет бои.
      В понедельник 14 июня Левон Тер-Петросян в публичном заявлении выразил глубокую озабоченность по поводу «неспособности властей Нагорного Карабаха взять на себя ответственность в решающий момент и использовать исключительную возможность установить перемирие». Арман Киракосян сказал мне, что президент «уехал за Горис». Как выяснилось уже на следующий день, он действительно уехал за Горис – в Степанакерт, где добился отставки Георгия Петросяна и подписания положительного ответа НКР председателю Минской группы, который и был отправлен ему 14 июня новым и.о. председателя Верховного Совета НКР Кареном Бабуряном. Он был до того первым заместителем Георгия.
      Однако и этот ответ был не так уж прост, как могло показаться на первый взгляд. Да, руководство НКР поддержало миротворческие инициативы, но попросило отсрочки до стабилизации положения в НКР в связи со сменой председателя парламента, фактического главы государства. В послании Бабуряна выражена также озабоченность крайне взрывоопасной ситуацией в Азербайджане, способной привести к непредсказуемым последствиям. «Имея в виду, что ближайшие к НКР районы Азербайджана контролируются вооруженной оппозицией, ведущей боевые действия против правительственных войск, – писал Бабурин, – прошу подтверждения СБСЕ о готовности и способности руководства Азербайджана обеспечить выполнение со своей стороны обязательств по реализации инициативы девяти стран Минской группы.» Ну откуда у СБСЕ могли быть основания для таких «подтверждений»? Особенно если учесть, что в Гяндже к этому времени объявился нахичеванский затворник Гейдар Алиев, не понятно каким образом перебравшийся туда с посреднической миссией между Эльчибеем и Суретом Гусейновым и очень быстро переметнувшийся на сторону мятежного полковника, из рук которого в конечном итоге и получит президентскую власть. Да, в этих условиях уходить из Кельбаджара и разоружаться карабахцам было совсем не резон.
      Интересную версию событий 12-14 июня дал один из главных инициаторов пертурбаций в НКР. 15 июня Левон Тер-Петросян пригласил в президентский дворец глав дипломатических миссий, аккредитованных в Ереване, и на хорошем русском языке рассказал, что и как было в Горисе и Степанакерте, сделав оговорку, что это – не для печати, а для правительств, представленных посольствами в Ереване, и руководства ООН. Однако это оказалось секретом Полишинеля, ибо в прессу попали такие подробности минипереворота в Степанакерте, устроенного Тер-Петросяном, что его собственная версия вряд ли могла быть такой уж секретной, тем более, что президент обычно высказывается весьма осторожно. Тем не менее эта версия позволяет лучше приблизиться к истине и заслуживает быть обнародованной хотя бы в изложении, а не протокольно. К тому же прошло время, и в столкновениях президента с дашнаками случилось столько перипетий, что тот эпизод этой борьбы давно утратил всякую конфиденциальность. А то, что это был именно эпизод борьбы с дашнаками, видно из сказанного самим Левоном Тер-Петросяном. К счастью, минипереворот не нанес ущерба позициям карабахцев в переговорном процессе.
      Исходная точка «консультаций» в Горисе и Степанакерте, сказал Тер-Петросян, это – наша позиция, наша концепция решения карабахской проблемы:
      1. Прекращение огня. Установление мира.
      2. Диалог, политические переговоры, поиск компромисса, учитывающего права Азербайджана, Нагорного Карабаха и Армении.
      12 июня в Горисе была бурная дискуссия с Президиумом Верховного Совета НКР в полном составе. При сем присутствовала половина членов ГКО во главе с Робертом Кочаряном. Президент Армении произнес вступительную речь, говорил целый час. После «перерыва для обдумывания» слушали всех, кто хотел что-либо заявить, потом было обсуждение без армянской делегации, а затем объявили об итогах. За положительный ответ (якобы) «горячо высказался только один человек – Георгий Петросян. Он дал бой всему Президиуму», доказывая, что надо подписать бумагу Рафаэлли. Члены Президиума, не споря с ним, «просто ответили «нет». Петросян взял всю ответственность на себя, и тогда консенсусом ему дали полномочия».
      «Вместе с Давидом Шахназаряном он поехал в горсовет, где они стали ждать факс из Еревана, чтобы подписать документ. Из-за технических неполадок дело затянулось и, когда факс пришел, Георгий Петросян неожиданно отказался ставить свою подпись и при том категорически. Значит, что-то случилось во время ожидания. Мы знаем документально, что случилось. У него состоялся телефонный разговор с Манвелом Саркисяном, через которого он получил четкие указания не подписывать от афинского бюро партии Дашнакцутюн. Но это еще «цветочки». К Георгию подошли люди и пригрозили физической расправой. Это были дашнаки, знаем – кто. Возбуждаем уголовное дело».
      В этом месте я не могу не сделать оговорки. «Козни дашнаков» стали к тому времени идеей фикс армянского президента, но никакого уголовного дела тогда не получилось, видимо, не смогли ничего доказать. А если вспомнить, что говорил мне Георгий буквально перед событиями в Горисе, можно усомниться в том, что он вдруг начал так ратовать за безоговорочное согласие с планом Рафаэлли. Не похоже это на правду. Да и сменивший его Карен Бабурян подписал документы совсем не безоговорочно, ибо речь шла о жизненных интересах Карабаха, и «козни дашнаков» почему-то перестали работать. По-моему, все дело в том, что Еревану надо было освободиться от связанного с дашнаками председателя парламента, чтобы установить свой политический контроль и над этим органом власти в НКР, а подписание бумаг в условиях кризиса в Азербайджане было вообще неуместным и потому выглядело, на мой взгляд, лишь как прикрытие «операции Ы».
      Итак, Георгий Петросян факс не стал подписывать, и Левон Тер-Петросян решился на поездку в Степанакерт. Как он сам заявил послам, это было вроде бы нарушением международных законов, но он думал, что будет правильно понят в Баку. И действительно, сегодня, перед встречей с дипкорпусом, ему через азербайджанского посла в Москве передали благодарность из Баку за поездку в Степанакерт и ее результаты.
      (Ну еще бы! Ослабить влияние дашнаков и внести раздрай в ряды армии обороны НКР, где у дашнаков немало своих людей – это для Баку ценный подарок, вот и спасибо сказали даже, проглотив нарушение неприкосновенности своих границ президентом соседней страны.)
      14 июня в Степанакерте Левон Тер-Петросян двадцать минут выступал перед Президиумом ВС НКР и ГКО. Снова оставил их наедине с собою. Они дискутировали полтора часа. Георгий на этот раз голосовал «против».
      Они – это члены Президиума, которые разделились ровно пополам, одни – «за», другие – «против». И тогда они сами отстранили Георгия Петросяна,
      (Чудны дела Твои, Господи! Это при таком-то «единодушии», они вдруг пожертвовали уважаемым ими человеком? Странно это как-то. В печати много шумели о том, что отставка Георгия Петросяна – результат прямого нажима со стороны президента Армении.)
      Кресло и.о.председателя Верховного Совета НКР автоматически занял Карен Бабурян, которого Левон Тер-Петросян охарактеризовал как опытного аппаратчика. Он – юрист. Ему 40 лет. Солидный. Очень грамотный. Между ним и Робертом Кочаряном проблем не будет.
      (Интересно, что я ни разу ни от кого не слышал, что между Робертом и Георгием есть какие-то серьезные проблемы. Не было их, по-моему, и до самого последнего момента. Были они между Левоном и карабахцами, которые не желали быть марионетками Еревана, вот и все. Не стали они марионетками и после перемен 14 июня.)
      Результаты поездки в Степанакерт известны, продолжал президент. Это – максимум возможного. Оба документа Рафаэлли подписаны. Впервые все три заинтересованные стороны согласились с одним планом. Надеюсь, что мировое сообщество будет бережно обращаться с этим достижением.
      Но в ответном письме есть просьба: отложить выполнение графика на месяц. Думаю, хватит и половины, заметил несколько самоуверенно президент. И подчеркнул три аргумента как особо важные:
      1. В НКР в связи с инициативой СБСЕ сменилось руководство. Бабуряну надо дать время для установления контроля над ситуацией.
      2. Против инициативы открыто выступили дашнаки, и некоторые вооруженные группы вышли из-под контроля ГКО. Нужно время доя нейтрализации этих групп.
      3. Ситуация в Азербайджане беспокоит Нагорный Карабах, так как все приграничье в руках повстанческих сил Сурета Гусейнова.
      Все это дает основание Карабаху просить отсрочки.
      Закончив с карабахскими делами, президент не удержался и вновь обрушился с обвинениями на дашнаков, которые для него – «партия авантюристическая, даже террористская, способная на все, если получат санкцию из Афин, могут навредить». «Я настроен решительно, готов к жесткой конфронтации, как уже однажды было. Сейчас назревает политический удар. Последствия будут не в пользу дашнаков».
      Удар этот готовил сам Тер-Петросян. Дашнаки, как и рамкавары, были готовы к диалогу, пошли на встречу с ним как раз в том же самом июне 1993-го, но ничего не получилось, как не получилось с интеллигенцией, вот и задумал президент сокрушить самую серьезную оппозиционную силу. Он знал, что покушается на демократию, потому и заявил послам, что «надеется на правильное понимание международного сообщества».
      Отвечая на вопросы послов, Левон Тер-Петросян бросил интересную реплику в связи с «посреднической миссией» Алиева в Гяндже.
      – Что с Алиевым? – спросила Франс де Артинг.
      – Кто знает? Но фигура его постоянно выходит на первый план, посредническая миссия впечатляет, он вполне может приобрести имидж «спасителя нации».
 

 
      Изменения в руководстве НКР не ослабили боевого настроя карабахцев. Весь июнь не утихали бои, причем азербайджанские вооруженные силы не останавливались перед применением тяжелой артиллерии и авиации, но, к счастью, добились лишь того, что на счету карабахских ПВО оказалось 14 сбитых самолетов и 17 вертолетов азербайджанских ВВС, пилотируемых наемниками, преимущественно русскими и украинскими, но также еще и пакистанскими. А на счету карабахской артиллерии и танкистов к этому времени было 165 азербайджанских танков, подбитых и отобранных, и свыше 200 единиц другой бронетехники. Об этом сообщили «Московские Новости», и приведенные ими цифры были близки к реальным.
      Но были, разумеется, и человеческие жертвы. Гибли воины, умирали гражданские лица, от кассетных бомб страдали женщины и дети, фугасами разрушались дома и дороги… «Я свидетельствую о факте бомбардировок столицы НКР. Уже два дня Степанакерт, где я нахожусь с гуманитарной помощью, а также мирные села Мардакертского района этой республики подвергаются мощным бомбовым ударам с территории Азербайджана», – заявила 18 июня в интервью агентству СНАРК леди Кокс, направив письмо соответствующего содержания авторам инициативы «девятки» Минской группы.
      Именно в эти дни Левон Тер-Петросян сделал, наконец, попытку вступить в диалог с двумя партиями оппозиции, влиятельными в армянской диаспоре. Сам этот факт вызвал положительный резонанс, но диалога, как я уже отмечал, не получилось, особенно с дашнаками. Президент осыпал их обвинениями и грозил судом. Все это вывалили в печать. Причем обе стороны. Не молчали и обиженные неуважением со стороны власти рамкавары, безуспешно требовавшие от правительства официального признания НКР. Обе оппозиционные партии предупредили президента и его команду, что не поддержат никакого компромисса на основе признания принадлежности Нагорного Карабаха Азербайджану. Не устраивали их и голословные, устные, нигде не записанные и очень шаткие «гарантии» великих и прочих держав, под которые президент выдавливал согласие карабахцев. Ему напомнили, что армянская история изобилует примерами предательства, когда Армения, сослужив свою службу, приносилась в жертву изменившейся политической конъюнктуре. Именно такого рода соображения понятны самым широким слоям населения, а не хитроумные, казуистические доводы дипломатов. Большую озабоченность народа Армении, писал я московскому начальству в этой связи, вызывает позиция России, о чем и дашнаки заявили президенту. Общие принципы миротворчества, так называемый «сбалансированный» подход, уравнивающий жертву и насильника, никого здесь не удовлетворяет. И армяне, и особенно карабахцы хотят быть с Россией и ждут от нее помощи и сочувствия, но начинают опасаться, что их надежды могут не оправдаться. Представитель ГКО НКР Альберт Газарян в беседе со мной от имени Роберта Кочаряна прямо поставил вопрос: повлияла ли хоть каким-либо образом на подходы России к карабахской проблеме новая ситуация в Азербайджане? Он сказал, что Нагорный Карабах видит себя идущим в русле России и хотел бы понять, чего Россия хочет в действительности. По его словам, карабахцам не совсем понятно, зачем надо отдавать даром Кельбаджар, не обезопасив население серьезными гарантиями от азерских ударов. Собеседник дал понять, что руководство НКР хотело бы, чтобы его взгляды и позиции, как и в целом объективная информация о положении дел в карабахском конфликте стали достоянием как можно более широкого круга ответственных представителей руководства России.
      Я ответил, что делаю это регулярно и намерен продолжать в том же духе. Более того, пытаюсь довести объективную информацию и до правительств некоторых других великих держав. На днях я принимал недавно прибывшего в Ереван первого посла США в Армении Гарри Гилмора, и протокольный визит очень быстро превратился у нас с ним в продолжительную беседу о Карабахе, а заодно и об угрозах пантюркизма. О том же беседовал регулярно я и с Франс де Артинг, которой понравилась моя шутливая формула: «русский медведь терпит-терпит, а потом как развернется и… снова Казань пойдет брать, многим тогда не поздоровится». Казань я, естественно, имел в виду в фигуральном смысле, как историческое напоминание о завершающем акте освобождения Руси от татаро-монгольского ига. Тезис о том, что пантюркизм – угроза демократии в России, с пониманием, как мне показалось, слушал, сидя у меня в кабинете и советник-посланник посольства Канады в России Ферри де Керков Ван дер Варент, который приехал в Ереван выяснять, какой резон Канаде иметь там свое представительство. И ему я втолковывал: если Азербайджан выйдет на уровень понимания спасительности подлинного федерализма, гарантирующего самостоятельность и безопасность субъектам федерации, не исключено, что и карабахцы сделают какой-то шаг навстречу Баку. Те же темы были ведущими и в моих разговорах с китайским послом Чжао Сиди, который сформулировал позицию КНР в Закавказье как нейтральную, нацеленную на поддержку умиротворения. В основном мы наблюдаем, сказал он, хотим все знать, но знаем меньше, чем Россия. Чжао Сиди интересовался процессом признания НКР, который, похоже, начался, но идет под сурдинку, де факто, с подходами и отступлениями назад. О пантуранизме он думает так: не надо преувеличивать, но и преуменьшать тоже не стоит, проблема реальная, надо за ее развитием следить внимательно. Однако среднеазиатские соседи Китая, хотя и посматривают в сторону Турции, вряд ли уступят власть пантюркистам. Ну что же, заметил я, важно, чтобы все жили у себя дома, не лезли в чужие дела и мирно соседствовали.
      22 июня в Ереван с официальным визитом по приглашению президента Армении прибыл и.о.председателя Верховного Совета НКР Карен Бабурян, который встретился с Левоном Тер-Петросяном, Гагиком Арутюняном, Бабкеном Араркцяном, руководством МИДа и дипкорпусом. Это я и назвал признанием де факто, до того подобных визитов и приема не было.
      Лейтмотивом всех заявлений Карена Бабуряна было следующее. Сейчас непонятно, кто с азербайджанской стороны будет претворять в жизнь договоренности, поэтому Нагорный Карабах заинтересован в установлении стабильности и ясности в соседнем государстве, чтобы было с кем вести переговоры о прекращении войны. Пока единственным гарантом безопасности НКР остаются собственные вооруженные силы, но хотелось бы, чтобы гарантами мира и безопасности стали и страны СБСЕ.
      Отвечая на вопросы дипломатов, Карен Бабурян заявил: «Мы сейчас без труда могли бы захватить пол-Азербайджана. Если уж Сурет Гусейнов с двумя бронеединицами дошел до Баку, мы тем более способны сделать то же самое. Но не хотим, потому что желаем соседям выйти из кризиса и стать надежными партнерами, чтобы покончить с войной, которая не нужна ни нам, ни им. Готовы ли к этому Гейдар Алиев и Сурет Гусейнов, трудно сказать, но ясно, что их обещания, если они будут сделаны, совсем не обязательно совпадут с делами».
      Недоверие к Алиеву объяснялось прежде всего тем, что карабахцы не страдают отсутствием памяти. Именно в те времена, когда он командовал Азербайджаном, усилилась антиармянская политика Баку в НКАО.
      Но и от Эльчибея им досталось. Поэтому свержение этого «турецкоподданного» карабахцы приняли без сожаления.
      Буквально в эти же дни у меня состоялась еще одна беседа с Гилмором. На этот раз я был у него с ответным визитом. Его тоже интересовал исход событий в Баку, ему хотелось, чтобы Вашингтон имел более объективную информацию, нежели та, что поступала, хотя и с места событий, но исключительно в азербайджанской пропагандистской оболочке, причем события их, азербайджанские, внутренние, а подаются и они там под антиармянским и антикарабахским соусом.
      Оказывается, Эльчибей драпанул в Турцию, но турки завернули его в Нахичеван, там он и обосновался в своей родной деревне.
      Я гнул свою линию:
      Россия деликатничает, а Турция слишком много себе позволяет, пусть лучше сидит дома и не выпускает рога из своей анатолийской раковины, а то, не ровен час, схлопочет. Все, кто усложняют жизнь России, работают против нарождающейся демократии, а значит, против интересов международного сообщества.
      У меня впечатление, что Турция будет пересматривать свою позицию.
      Это было бы правильно. Пора образумить ей своего азербайджанского союзника. Надо идти к миру через переговоры с обязательным участием Нагорного Карабаха, а не ориентироваться на военное решение. Форму же самоопределения подскажут переговоры. Может, это вообще будет Закавказская федерация.
      Что означает фраза Карена Бабуряна о начале процесса признания НКР?
      По-моему, признание де факто началось уже тогда, когда Рафаэлли и компания начали писать послания руководителям НКР, хотя и без указания их официального положения. НКР – реальность, ее руководители контролируют государственные структуры, армию, общественную жизнь. Можно не признавать их де юре, но не признавать существования того, что уже есть, противоречит здравому смыслу. А кто обязательства будет выполнять, если НКР – «ничто», и ею правит «никто»?
      Вообще-то нам, американцам, совсем не мешает прямой контакт с карабахцами, тем более, что в Баку такой контакт невозможен.
      26 июня вооруженные формирования Азербайджана предприняли очередные атаки на позиции армии обороны НКР, получили достойный отпор и начали отходить из разграбленного и разрушенного ими Мардакерта, который московское ТВ упрямо называло на турецкий лад «Агдере». Подписанное при посредничестве МИД России 27 июня соглашение между Азербайджаном и НКР о прекращении огня не сработало. Степанакерт вновь был обстрелян со стороны азербайджанского города Агдама, известного московским выпивохам одноименным портвейном, а военным – складами боеприпасов и оружия, которых хватило бы на десять лет и которые были захвачены азербайджанцами в 1992 году у 4-й армии российских вооруженных сил, помогавшей им тогда бить армян в армянских селах Азербайджана. Аскеры стреляли, наемники бомбили с воздуха Степанакерт и села Аскеранского, Мартунинского и Мардакертского районов НКР. 28 июня карабахские войска вошли в то, что осталось от Мардакерта, и обнаружили, что город к тому же еще и полностью заминирован. Возвращение его жителей пришлось отложить.
      Июль начался новыми атаками, обстрелами, бомбежками на самых разных направлениях. Азербайджанцы явно напрашивались на серьезный отпор и регулярно получали его. Это, видимо, и подвигло новое руководство Азербайджана в лице Гейдара Алиева пойти на прямые переговоры с НКР. Возникла очень интересная ситуация в развитии событий, но, к сожалению, международное сообщество отнеслось к ней слишком легкомысленно, азербайджанские политики поняли это легкомыслие как поощрение, сорвали процесс прямых переговоров, получили по заслугам, потеряв новые территории, и втянулись в зимнюю кампанию, которая принесла им потери и новые поражения.
      А начиналось все в июле неплохо, несмотря на глупость Рафаэлли и недальновидность великих держав. Впрочем, может, кому-то из них и надо было помешать успеху посреднической миссии России, которая при всем недопонимании командой Козырева наших национальных интересов в Закавказье, хотела к миру конфликтующие стороны привести.
      Освобождение большей части Мардакертского района, где пятьдесят из пятидесяти восьми сел почти год находились под азербайджанской оккупацией и требовали серьезных восстановительных работ, вызвало обратный поток людей. Беженцы из НКР, а их насчитывалось около 40 тысяч, потянулись домой.
      Азербайджанцы попытались остановить это движение и снова развернули военные действия 2 июля. Им удалось захватить несколько сел. Карабахцы ответили, да так, что в их руках оказались Агдам и Физули, но они в тот момент ограничились демонстрацией силы и ушли. МИД России устами Казимирова выразил в очередной раз беспокойство по поводу эскалации военных действий, затрудняющей выполнение резолюции СБ ООН № 822 от 30 апреля. Из газет, ссылавшихся на радио «Свобода», мы узнали, что МИД РФ направил соответствующее послание в Баку, Ереван и Степанакерт. Текста этого послания я не видел.
 

 
      Наблюдая развитие событий, я написал написал в Москву о своих предположениях относительно возможных действий Гейдара Алиева. Мне тогда казалось, что он отправит Сурета Гусейнова воевать с Карабахом, а сам займется политическими играми, направленными на сохранение национального единства в Азербайджане и получение поддержки со стороны международного сообщества, перед которым ему надо прослыть миротворцем. Это его стремление, если оно, конечно, реализуется, может быть использовано для новых позитивных импульсов в переговорном процессе. Важно также не упустить шанс вероятной переориентации Азербайджана Гейдаром Алиевым на Россию для серьезной защиты российских интересов в Армении, терпящих ущерб от азербайджанской блокады. А что такая вероятность есть, сейчас мало кто сомневается. Бегство Эльчибея, неспособность Турции эффективно помочь своему верному «клиенту» и довольно быстрая переориентация турецкой дипломатии на невмешательство во внутренние дела Азербайджана, свидетельствуют об ослаблении ее позиций в регионе. Западная печать уже заговорила о том, что влиянию Турции в Азербайджане нанесен удар, и она утратила качество «естественного моста», соединяющего Запад с Кавказом и Средней Азией. В этих условиях сам Бог велел России вернуть себе главенствующую роль в Закавказье и в миротворческих усилиях, действуя в своих национальных интересах.
      Визит Марио Рафаэлли в Баку, Степанакерт и Ереван подкрепил мое предположение, что у нас есть шанс сыграть свою роль. Надо только по-умному помочь Алиеву стать миротворцем.
      Марио Рафаэлли долго тянул с поездкой в район конфликта, которым предпочитал заниматься издалека, но 9 июля он явился в Баку, 11 июля встречался в Ереване с Левоном Тер-Петросяном и дипкорпусом, в тот же вечер – снова в Баку, оттуда 13 июля он отправился в Степанакерт российскими вертолетами через Тбилиси и все тот же Ереван. Этот способ и маршрут его передвижения был придуман армянским президентом, дабы развеять сомнения Рафаэлли, как это он вдруг полетит или поедет в Степанакерт прямо из Еревана и на чем-то армянском, может, лучше вообще отложить визит туда, раз в Агдаме стреляют и через него из Баку в Нагорный Карабах не попасть. Дипкорпус в Ереване поддержал идею президента Тер-Петросяна, и Рафаэлли все-таки в Нагорном Карабахе побывал, собственными ушами слышал в Степанакерте азербайджанскую пальбу со стороны Агдама, и, хотя и не без приключений, благоприятно вернулся 14 июля в Ереван, а оттуда полетел восвояси стряпать свой необъективный доклад, повлиявший на принятие новой резолюции СБ ООН, которая не способствовала мирному процессу.
      11 июля в Доме приемов Марио Рафаэлли, его зам Марио де Сика, другой зам Форнари плюс шведский генерал и шведская дипломатка, а также русский переводчик из Милана, с одной стороны, послы Франции, России, США, поверенный в делах Германии, представительница ООН Тельма О’Кон Солорцано, Том Прайс и советник нашего посольства Виталий Бойко, с другой, за хорошо сервированным армянским столом очень энергично обсуждали перипетии поездки делегации в район конфликта.
      Перед тем, как сели за стол, Рафаэлли сказал мне, что в Степанакерт поедет только через Агдам, так как Алиев категорически против использования делегацией Лачинского коридора. Вот тут-то как раз де Сика и стал интересоваться, нельзя ли заполучить российские вертолеты, поскольку азербайджанцев карабахцы не пускают над «контактной линией», а по дорогам не проехать – мины. Рафаэлли засомневался, заговорил о том, что лучше бы все-таки на азербайджанских вертолетах лететь. И тогда я ему подкинул информацию для размышления: а как вы себя видите в азербайджанском вертолете, пилотируемом русским наемником? Довольно долго мы все его убеждали и в том, что делегация международной организации вправе сама выбирать и решать, как ей удобнее передвигаться в районе конфликта, тем более, что для нее и не стоит вопрос о признании или непризнании НКР, поскольку это – прерогатива суверенных государств.
      Беседа с дипломатами, видимо, подготовила Рафаэлли к принятию предложения Тер-Петросяна, с которым он встретился позже. К тому же и Алиев не возражал против использования российских вертолетов.
      Послов Рафаэлли информировал о своей встрече с Алиевым в Баку. По его словам, Алиев заверил миссию СБСЕ в полной поддержке плана «девятки». Он намекнул на возможность предоставления Нагорному Карабаху особого статуса «вплоть до права на автономию» с обеспечением его безопасности международным сообществом. Но прямых ангажементов насчет деблокады Армении и Нагорного Карабаха Алиев на себя не взял, хотя резолюцию СБ ООН и одобрил.
      Рафаэлли считал, что перед его миссией стоят три задачи: определение географического района конфликта, формирование совместной координационной комиссии для решения технических вопросов, создание условий для открытия Минской конференции.
      О встречах Рафаэлли с президентом Армении, официальной делегацией МИДа, представителями НКР в Ереване дипкорпус информировал на следующий день первый заместитель министра иностранных дел Жирайр Липаритян. Армянских собеседников итальянца особенно интересовали его впечатления от поездки в Баку и его мнение о способности новых властей Азербайджана выполнять международные обязательства. Полной ясности о положении в Баку у Рафаэлли нет, хотя он и считает, что Алиев будет в состоянии осуществить инициативу «девятки». Сам Рафаэлли исходит из необходимости комплексного подхода ко всем аспектам урегулирования, что вполне устраивает армянскую сторону.
      В Степанакерте миссия Рафаэлли застряла на ночь из-за аварии, случившейся с одним из вертолетов. Об этом я узнал вечером 13-го, беседуя с Левоном Акоповичем и Жирайром. Мы сидели на крылечке у Липаритяна, пили пиво, закусывали недозрелыми грушами прямо с дерева. Моя Нонна Алексеевна и жена президента Людмила Ефраимовна участвовали в общей беседе. Липаритян рассказал, как все было с вылетом Рафаэлли из Степанакерта. Один из четырех вертолетов грохнулся с высоты в семь метров. Слава Богу, все остались живы и невредимы. Остальные вертолеты, уже поднявшиеся в воздух, тоже вернулись.
      Мы пришли к выводу, что нет худа без добра. Ведь Рафаэлли улетал из Степанакерта, ни о чем не договорившись с карабахцами. Теперь, глядишь, выпьют тутовки, пообщаются по-человечески, поговорят по душам, познакомятся лучше с карабахцами, все на пользу.
      Я добавил: если еще азербайджанцы пару залпов из Агдама «организуют», будет совсем хорошо – для полноты впечатлений. И как в воду глядел: Степанакерт обстреляли-таки из Агдама. Узнав об этом, Левон Акопович позвонил Алиеву и застал его в своем кабинете.
      – Гейдар Алиевич, вы все еще на работе?
      – У меня дела посложнее, чем у тебя, Левон, вот и сижу тут заполночь.
      – Что это там ваши хулиганят в Агдаме, стреляют, пугают итальянцев? Не дай Бог, что случится.
      – Да это какие-то ненормальные. Я им сейчас накручу хвоста.
      Вот такой вполне дружеский разговор. Почему бы и нет?
      У Левона Акоповича по опыту прежнего общения с Алиевым, когда тот сидел в Нахичеане, мнение такое:
      – С ним можно сотрудничать. Еще тогда Гейдар Алиевич шутил: мы с тобой, Левон, демократы, давай объединимся против Муталибова.
      Я развивал идею вероятности миротворческих устремлений Гейдара Алиева, которую уже высказывал Франс де Артинг и Тому Прайсу после брифинга у Липаритяна в МИДе: надо помочь Алиеву, путем оказания на него политического давления, пойти на разворот азербайджанского общественного мнения в сторону замирения с карабахцами на основе принципа «каждый живет в своем доме и не мешает другому, а добрососедствует.» Ему миротворчество, по идее, очень нужно, чтобы предстать перед Аллахом порядочным человеком. Все это примерно в тех же словах я повторил на крылечке и Левону Акоповичу, подчеркнув, что поворачивать общественное мнение Азербайджана надо на прямые переговоры с карабахцами. Люди устали от войны, семьи погибших недовольны, дезертирство – обычное явление в армии Азербайджана, мотивации для геройства у аскеров никакой. Нужен только хороший импульс. Кстати Запад мог бы оказать необходимое «внешнее давление», которое дало бы Алиеву хороший предлог для поворота к миру.
      Левон Акопович согласился с моей идеей. По его мнению, Алиев может быть заинтересован в этом. Но ему надо, конечно, укрепиться в стране и в Баку. Правда, есть и другие элементы в его позиции: его представитель в Стамбуле на днях заявил, что Азербайджан ни за что не пойдет в СНГ и не откажется от своей ориентации на Турцию.
      «Ну и Бог с ним, – сказал я. – Это не препятствие для поворота к переговорам».
      После этой беседы я записал в своем дневнике: «Надо провести зондаж настроений Алиева на предмет выявления его устремлений и, может быть, подсказать ему выход. Если он действительно хочет быть миротворцем, помочь ему укрепить свое положение».
      Именно это я и предложил Москве 14 июля, добавив: если бы удалось договориться с Алиевым о поиске путей карабахского урегулирования на основе сочетания принципа территориальной целостности с пунктом VIII Хельсинкского акта (обязательство государств уважать право каждого народа на свободный выбор политического статуса), можно было бы стимулировать и движение к компромиссу с карабахской стороны. Такого рода исход карабахского конфликта способствовал бы укреплению позиций России в Закавказье.
      14 июля Рафаэлли прилетел в ереванский аэропорт Эребуни, переехал в Звартноц и снова полетел в Баку, теперь уже на азербайджанском самолете.
      На приеме у французов по случаю дня штурма Бастилии Альберт Газарян сказал мне, что в Степанакерте господину Рафаэлли вручили несколько документов с вопросами, на которые ему теперь предстоит ответить, и попросили новую отсрочку выполнения графика из-за неясности положения в Азербайджане. Документы эти я тоже получил чуть позже, от Липаритяна, и могу засвидетельствовать, что они составлены с умом, так что Рафаэлли оказался в довольно трудном положении. Ну что, например, мог он ответить на вопрос, способно ли СБСЕ гарантировать действенность уже поставленной под документом «девятки» подписи Эльчибея, если его уже и след простыл, или насколько легитимна власть Гейдара Алиева при фактическом существовании законно избранного президента Эльчибея, живущего на принадлежащей Азербайджану территории Нахичевана? Но ведь без ответа на такие вопросы инициатива «девятки» повисает в воздухе. В другой бумаге карабахцы ввиду предвзятости Турции, продолжающей игнорировать народ НКР и обвинять в «агрессии» Армению, выдвинули альтернативу: либо Турция аннулирует свою подпись под Стамбульским заявлением Организации экономического сотрудничества стран Черноморья, где содержатся отмеченные карабахцами положения, неадекватные ситуации, либо Турция должна быть выведена из процесса урегулирования в рамках СБСЕ с соответствующим юридическим оформлением. В третьем документе изложены конкретные модификации пунктов графика с учетом событий в Азербайджане, в том числе выдвинуто требование разработки четкого механизма невозобновления военных действий после вывода сил армии обороны НКР из Кельбаджара и мандатов наблюдательных миссий СБСЕ.
      Уже 16 июля Марш Рафаэлли из Рима прислал Карену Бабурину, Армянской «заинтересованной стороне» из Нагорного Карабаха, Степанакерт – такой вот адрес – свой официальный ответ.
      На вопросы о том, кто несет ответственность с азербайджанской стороны, Рафаэлли, как и следовало ожидать, не сказал ничего вразумительного, отделавшись общими фразами, как и во время своего пребывания в Степанакерте. По поводу Турции заявил, что она имеет право на собственную политическую позицию, как любое другое государство СБСЕ. И опять – общие фразы. На третий документ он ответил по пунктам, но и эти ответы прозвучали слишком общо, чтобы снять законные опасения карабахцев.
      Любопытно, что в тот же день в Москве рупор МИД РФ Сергей Ястржембский на брифинге для прессы объявил поездку Рафаэлли «в целом полезной» и даже признал, что «некоторые» из вопросов, поставленных перед ним «руководством армян Нагорного Карабаха», «имеют основания», но тут же обвинил карабахцев в затягивании перехода к осуществлению плана «девятки» и выполнению резолюции 822 Совета Безопасности ООН, как если бы проблема гарантий безопасности не стояла вообще. «В Нагорном Карабахе будет осуществляться первая крупная миротворческая операция СБСЕ и ее нельзя подвергнуть риску неэффективности», – заявил с пафосом Ястржембский. А люди? Это его не интересовало. Вместе с тем он подчеркнул: «Сейчас особенно полезным было бы установление прямых контактов между конфликтующими сторонами». И это уже было кое-что.
      Миссию Рафаэлли 17 июля одобрило и министерство иностранных дел Армении, особо отметив значение ее контакта с властями НКР в Степанакерте.
 

 

ПРЯМЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ

 
      Не успел Рафаэлли отбыть из района конфликта, как Азербайджан вновь подверг артобстрелам и бомбардировкам с воздуха позиции войск и населенные пункты НКР, особенно стараясь в районе Агдама, который расположен ближе всего к Степанакерту. Самое смешное: ведя эти действия, особенно усилившиеся 21, 22 и 23 июля, азербайджанцы вопили на весь мир, что «агрессивные армяне» уже захватили Агдам, карабахцы опровергали эту дезу, отбивались и, в конце концов, взяли-таки Агдам действительно. Произошло это где-то к 24 июля. И вот тогда-то вдруг стали возможными не просто прямые контакты между властями Азербайджанской республики и НКР, а даже в известной степени признание азербайджанскими должностными лицами карабахских должностных лиц. Любопытно, что 24 июля МИД РФ осудил «армянские вооруженные формирования» за то, что они захватили Агдам, «находящийся вне пределов Нагорного Карабаха» (оказывается, у НК есть все-таки какие-то свои «пределы»; до сих пор об этом никто ничего толком не говорил). Ваган Папазян на следующий день Козыреву письмо направил. Выразил недоумение по поводу обвинений в адрес «армянской стороны». И обратил внимание на факт установления прямого контакта между Баку и Степанакертом как раз в эти же самые дни, чего МИД РФ умудрился не заметить. Или умышленно проигнорировал, что еще хуже. Впрочем, и то, и другое вполне соответствовало характеру нашей тогдашней дипломатии.
      24 июля командующий армией обороны НКР Самвел Бабаян направил письмо по адресу: Министерство обороны Азербайджана, и.о.Министра обороны г-ну С.Абиеву. Вот его полный текст:
      «В случае аналогичного обязательства обеих сторон обязуемся сроком на 3 (три) дня, в течение которых будет достигнута договоренность о встрече руководителей Азербайджана и Нагорного Карабаха, прекратить любые наступательные операции, ракетные, артиллерийские обстрелы и воздушные бомбардировки.
      Договоренность вступает в силу с 00.00 часов 25 июля по получении сторонами упомянутых обязательств.
      При достижении договоренности о вышеупомянутой встрече прекращение огня автоматически продлевается до 21.00 дня этой встречи, если на ней не будут согласованы иные сроки».
      25 июля на бланке с гербом и надписью «Азербайджанская Республика. Министерство обороны» в адрес – «Министерство обороны Нагорного Карабаха командующему армией господину С. Бабаяну» и.о.министра обороны Азербайджанской Республики (все эти адреса и титулы имеются в тексте на бланке) С.Абиев ответил абсолютно идентичным текстом, что на международном языке означает заключение соглашения путем обмена письмами. Это соглашение Временный поверенный в делах России в Армении В.Стариков (посол находился в отпуске) переслал тут же в Москву, в департамент СНГ МИД РФ.
      МИД Армении одобрил это соглашение публично. МИД России почему-то обошел молчанием.
      28 июля на рубеже оборонных позиций в Мардакертском районе НКР состоялась встреча представителей руководства Азербайджана и НКР. На нейтральной полосе со стороны Баку были и.о.министра обороны С.Абиев, госминистр Алиев, представитель МИДа Зульфугаров, зампред госкомиссии по делам военнопленных и заложников Кязимов. Со стороны Степанакерта в переговорах участвовали только что назначенный министром иностранных дел Аркадий Гу-касян, еще не уехавший в Ереван министр обороны Сержик Саркисян, начальник главного управления национальной безопасности НКР Абрамян и председатель госкомиссии НКР по делам военнопленных и заложников Агасарян. Встреча прошла, как утверждали в Ереване, не только конструктивно, но и в весьма доброжелательной обстановке. Карабахцы предложили два проекта соглашения. Представители Азербайджана обещали изучить и дать ответ. Министры обороны договорились и подписали документ о продлении прекращения огня еще на семь дней, в течение которых должна состояться встреча на высшем уровне. Было также выражено обоюдное намерение приступить к решению вопроса о военнопленных и заложниках.
      «Интерфакс» утверждал, что переговоры были организованы Казимировым. В Ереване это опровергать не стали, дабы не дразнить гусей.
      А господин Рафаэлли умудрился не заметить начало прямых переговоров между Азербайджаном и НКР и 27 июля направил Председателю Совета Безопасности ООН доклад, в котором в основном сильно возмущался занятием «силами противника» города Агдам (ничего себе посредник, величающий одну из сторон конфликта «противником»!), ругал Нагорный Карабах за «жесткую позицию», преподнес конкретные вопросы, поставленные перед ним карабахцами, как некие «возражения» и даже «измышления» чисто политического характера, что было откровенной ложью, и призвал оказать «политическое давление со стороны международного сообщества» на Нагорный Карабах. И все это, повторяю, при полном замалчивании начавшихся прямых переговоров.
      А в день, когда вступило в силу достигнутое на этих переговорах прекращение огня, то есть 29 июля, Совет Безопасности ООН единогласно принял резолюцию № 853, в которой гневно осуждаются действия неизвестно кого и особенно захват неизвестно кем города Агдама. Вместе с тем подтверждается нерушимость международных границ. Получается, у неизвестно кого – «международные границы» с Азербайджаном, ибо только они и были нарушены взятием Агдама и всех других «недавно оккупированных районов Азербайджанской Республики». Неизвестно от кого требуется «немедленный, полный и безоговорочный вывод участвующих в конфликте оккупационных сил» из упомянутых районов. «Заинтересованные стороны» призываются «достичь прочных договоренностей о прекращении огня». Если имеются в виду Азербайджан и Карабах, то такие договоренности вроде бы уже достигнуты и без новой резолюции СБ. Но вот, наконец, мы доходим до пункта 8 и констатируем, что в СБ, оказывается, в отличие от господина Рафаэлли, прямые переговоры, вернее, «прямые контакты» между «заинтересованными сторонами» все же заметили. Правда, стыдливо умолчали о том, кто же все-таки эти «стороны». И на первое место поставили переговоры в рамках Минской группы СБСЕ, хотя эти последние до сих пор никаких серьезных результатов не дали.
      Нагорный Карабах возник в девятом пункте, но не как сторона конфликта и переговоров, а как некий «Нагорно-Карабахский регион Азербайджанской Республики», на армян из которого правительство Армении должно продолжать оказывать влияние. Эту формулу МИД Армении расценил как недопустимую попытку предопределить итога Минской конференции, а, давая в целом дипломатически позитивную оценку резолюции, выделил все же упоминание о прямых контактах и подчеркнул, что в случае поддержки их еще и со стороны СБСЕ именно они «могут превратиться в наиболее действенное средство установления стабильного перемирия и прекращения военных действий».
      Юридическая бессмысленность и антикарабахская направленность многих положений новой резолюции СБ ООН, инспирированной докладом Рафаэлли, который так ничего и не понял в ситуации или не захотел понять, была настолько вопиюща, что Карен Бабурян направил письмо господину Рафаэлли, в котором подверг аргументированной критике и его доклад, и принятую под его воздействием резолюцию СБ ООН. «Особое сожаление, – писал председатель Верховного Совета НКР, – вызывает то обстоятельство, что Минская группа не поддержала должным образом прямые контакты между конфликтующими сторонами – Азербайджаном и Нагорным Карабахом, хотя во время Вашего пребывания в Степанакерте мы обращались к Вам с просьбой помочь в налаживании таких контактов под эгидой СБСЕ. Показательно, что азербайджанская сторона, вступившая по своей инициативе в прямой контакт с нами, стала отходить от этого наикратчайшего пути к миру, ободренная Вашим докладом и принятой на его основе резолюций 853 СБ ООН».
      Аналогичное письмо Карен Бабурян направил и Генеральному секретарю ООН.
      Надо сказать, Москва на этот раз продемонстрировала известное понимание того, что прямые контакты представителей Баку и Степанакерта стали важным новым элементом, без которого «практически невозможно преодолеть напластования взаимного недоверия», столь затрудняющие мирное урегулирование. «Такие контакты и взаимоприемлемые договоренности, – говорилось на брифинге в МИДе 30 июля, – открывают путь к постепенной деэскалации конфликта и примирению сторон, переносят споры с поля боя за стол переговоров».
      С 5 августа соглашение о прекращении огня было продлено еще на три дня, но обстрел нагорно-карабахской территории возобновился. Бомбардировки тоже. В Риме начались консультации «девятки» Минской группы с конфликтующими сторонами. Карабахцы тоже послали туда свою делегацию, но сделали это, как заявил Роберт Кочарян, «со скрипом», ибо до сих пор в документах СБСЕ НКР так и не была зафиксирована без эвфемизмов и иносказаний хотя бы как сторона конфликта. Римская встреча не принесла никакого удовлетворения, приняв документ, многие формулировки которого носили расплывчатый и двусмысленный характер. В нем по-прежнему игнорировалось требование Нагорного Карабаха признать его равноправной стороной конфликта и не принималась во внимание необходимость обеспечить безопасность его населения. Отсутствовал и четкий механизм невозобновления военных действий.
      А между тем бои на карабахском фронте разгорались с новой силой. В результате очередного контрнаступления части армии НКР вышли на позиции в нескольких километрах от азербайджанских райцентров Физули и Джебраил. Создалась крайне тяжелая для азербайджанской армии обстановка, и это, видимо, вынудило руководство Азербайджана снова предложить непосредственно карабахацам перемирие. Сделано это было в очень интересной и многообещающей форме.
      17 августа из Баку на имя и.о.председателя Верховного Совета НКР пришло два письма. В первом, подписанном Гейдаром Алиевым как «осуществляющим полномочия Президента Азербайджанской Республики», говорилось о том, что вице-премьер Р.Тулиев уполномочен провести в течение 5 (пяти) дней переговоры об организации встречи «высших руководителей Азербайджана и Нагорного Карабаха». Второе письмо, подписанное и.о. министра обороны С.Абиевым и заместителем премьер-министра Р.Тулиевым, предлагало зафиксировать договоренность о возобновлении повсеместного прекращения огня. Это уже было очевидное признание, особенно важное тем, что его сделал Азербайджан. Вот бы посредникам и международному сообществу и поддержать в этом Алиева! Глядишь, мирный процесс пошел бы всерьез и сколько жизней было бы спасено!
      Карен Бабурян в своем очередном послании Рафаэлли от 20 августа прямо обратил его внимание «на факт непосредственных контактов ответственных должностных лиц Азербайджана и Нагорного Карабаха, в ходе которых мы рассчитываем определить наиболее приемлемые подходы к прекращению военных и враждебных действий».
      И что же услышали они в ответ?
      20 августа МИД России на очередном брифинге поддержал заявление Председателя СБ ООН Мадлен Олбрайт, которая гневно осудила «наступательные операции, захват городов и сел, высот и других территорий, ракетно-артиллерийские обстрелы и воздушные бомбардировки населенных пунктов», пытаясь обвинить в агрессивности карабахцев и вынудить их к односторонним уступкам. Г-жа Олбрайт, а вслед за нею и МИД России умудрились при этом проигнорировать замечательный акт признания НКР полноправным субъектом переговорного процесса, совершенный Гейдаром Алиевым, выступавшим как глава государства. Более того, как мне рассказали потом мои друзья, посредник Казимиров схватился за голову, начал ругать азербайджанцев за то, что они «совершили ошибку», обращаясь к карабахцам на равных, и уговорил-таки их отступить назад. А в результате прямые переговоры были сорваны, и война продолжалась.
      Ход событий во второй половине июля и в августе 1993 года я восстанавливаю по документам и по тем сведениям, которые сообщили мне позже очевидцы и непосредственные участники. Сам я в это время находился в Москве, в отпуске. 22 июля я участвовал в учредительном собрании Международной армянской ассамблеи в парламентском пресс-центре на Цветном бульваре. Президентом этого объединения армянских общин и организаций России был избран предприниматель Серж Джилавян, которого почему-то невзлюбили руководители Армении, много с ним полемизировали, а потом с помощью МВД России, которое тогда возглавлял друг Вано Сирадегяна бесподобный Виктор Ерин, упрятали в московскую тюрьму…» за незаконное хранение оружия», чем здорово подорвали перспективы самой Ассамблеи, место которой снова заняли более трех десятков разных организаций. Но тогда казалось, что создание Ассамблеи пойдет на пользу Армении и Нагорному Карабаху. И ее участников приветствовали представители московской мэрии, армянского постпредства, бывший министр иностранных дел Армении Рафи Ованисян и российский посол.
      24 августа в особняке МИДа на Спиридоновке заседал Совет министров иностранных дел СНГ. И мне удалось поприсутствовать. Мой старый знакомый (по Парижу) украинец Толя Зленко на все имел свои оговорки. Мои попытки – в кулуарах – приобщить его к карабахской тематике и заинтересовать возможностью получить достоверную информацию ничего не дали. У меня сложилось впечатление, что в Киеве уже хорошо поработали азербайджанцы. Больше всего мне понравилось выступление на пленарном заседании белорусского министра. Выступали и другие. Спорили, о чем-то договаривались, что-то откладывали на потом. Присутствовал полпред Азербайджана, но как наблюдатель и помалкивал. Я обратил внимание: никто ни о каком осуждении Армении или Нагорного Карабаха даже не заикался, что меня приятно удивило. Думал, что вопли «рафаэллитов» и «олбрайтистов» возбудят и наших партнеров по СНГ, но они на эту западную удочку не клюнули.
      А вот Казимиров опять отправился в Баку, но по телефону зачем-то убеждал Армению втиснуться в переговоры Нагорного Карабаха с Азербайджаном, на что Левон Акопович ему сказал:
      – А зачем, собственно? Это все – дело НКР, и не надо ей мешать. К тому же у Армении возможности влиять на Карабах далеко не безграничные.
      В ходе пятидневного перемирия договоренности о встрече руководителей Азербайджана и Нагорного Карабаха достичь не удалось, и 23 августа возобновились воздушные налеты на Карабах, причем Г. Алиев в обращении к народу по телевидению и радио, сделанном в тот же день, признал, что нарушили перемирие азербайджанские войска, якобы вышедшие из подчинения высшему командованию. Одновременно азербайджанские войска начали уходить из Физули и из Гадрутского района Карабаха. И вновь пошли телефонные переговоры с карабахцами напрямую, без посредников, и обещания о встрече на высшем уровне. С тех пор так и повелось, стоило карабахцам нажать – и в Степанкерте раздавались телефонные трели. Бои утихали – и прямые контакты тут же обрывались. Москва же неизменно проявляла при этом трогательную заботу об Азербайджане. Так, и 24 августа МИД России решительно потребовал прекратить продвижение к границе с Ираном, ибо это превратит в беженцев десятки тысяч мирных жителей, а военной необходимости, оказывается, в таком продвижении нет. Что-то я не припомню такой заботы о беженцах из Нагорного Карабаха, когда азербайджанцы захватили Шаумянский и Мардакертский районы летом 1992 года. А тут в район конфликта срочно отправился Казимиров, объявив, что его целью является не что иное, как налаживание двусторонних контактов между НКР и Азербайджаном, как если бы они сами не делали этого неоднократно, а он не вносил свой личный вклад в то, чтобы эти контакты, не дай Бог, не привели к признанию НКР.
      31 августа между Азербайджаном и НКР было заключено еще одно соглашение о прекращении огня и достигнута договоренность о встрече руководителей до 10 сентября. МИД РФ заявил, что это сделано при содействии России, а значит – Казимиров не зря провел неделю в Баку, Ереване и Степанакерте. Войскам НКР, успевшим к тому времени занять райцентр и еще три десятка населенных пунктов Кубатлинского района, что к югу от Лачина, был дан приказ отойти, дабы продемонстрировать добрую волю. Казимиров сообщил агентству «Постфактум», что МИД России выступил с предостережением Тегерану и Анкаре, предложив им воздержаться от вмешательства в конфликт, подчеркнув, что «любая интернационализация карабахского конфликта в настоящее время абсолютно недопустима.» Это был неплохой признак. Мне показалось, что в российской политике наметился сдвиг в сторону более разумного подхода, сочетающего искусство возможного с правильным выбором.
      7 сентября после совещания в верхах СНГ в Москве армянская делегация возвращалась в Ереван, а с нею и мы с женой – из отпуска.
      Приступив к своим обязанностям на месте, я узнал, что идут интенсивные телефонные переговоры между полномочными представителями Азербайджана и НКР с целью организации встречи их высших руководителей. Одновременно Тер-Петросян говорил по телефону с президентом Ирана Рафсанджани, который ратовал за скорейшее прекращение военных действий на территории Азербайджана посредством переговоров. Президент Армении заверил его, что с карабахской и армянской стороны все делается именно в этом направлении. Рафсанджани подтвердил готовность к тесным дружественным отношениям с Арменией. И, надо сказать, эта готовность в последующем была реализована очень недурно, да и тогда никакого конфликта между Ираном и Арменией не получилось, как ни старалась азербайджанская пропаганда.
      Несколько раньше, еще до упомянутого предупреждения российского МИДа, получили очень важное «разъяснение» и турки – от наших военных. В августе, преследуя курдов, турецкие аскеры стреляли и по армянской территории. Как рассказал мне командующий группой погранвойск «Армения» Александр Федорович Бабенко, наши пограничники в ответ на турецкие военные демонстрации не только сделали три решительных протеста, но и приняли меры к укреплению границы, особенно в районе Гюмри, где туркам «показали» нашу бронетехнику. После этого ее отодвинули от границы, но пятнадцатикилометровая полоса осталась под жестким контролем наших сил, выдвинутых на передовые рубежи. Действия российских военных охладили воинственный пыл госпожи Тансу Чилер и ее министров. В сентябре добавил и я. Поскольку из Анкары зазвучали «предупреждения» типа того, что, согласно Карсскому договору 1921 года, Турция якобы «имеет право начать боевые действия, защищая безопасность Нахичевана», которому, кстати, никто не угрожал, я заявил корреспонденту армянского частного, но очень популярного агентства «Ноян Топан»:
      «Карсский договор от 13 октября 1921 года никого не наделяет полномочиями гаранта в отношении закавказских республик, включая Нахичеванекую автономию. В нем на этот счет нет ни статьи, ни строчки, ни одного слова. Поэтому на него совершенно зря ссылаются некоторые турецкие государственные деятели и политики, обосновывая «право» Турции «начать боевые действия» против Армении: такого права ни Карсский, ни предшествовавший ему Московский договор Турции не дает.
      Таким образом, рассуждения насчет несуществующего «права» не имеют под собой никакой реальной основы, а бряцание оружием выглядит, по меньшей мере, странно в условиях, когда никто извне ни Нахичевану, ни Турции не угрожает, а в карабахском конфликте наметился перелом в сторону политического решения путем прямых двусторонних переговоров между Азербайджаном и Нагорным Карабахом».
      12 сентября в Москве действительно возобновились переговоры между противоборствующими сторонами с участием российского посредника. 14 сентября они подписали совместное коммюнике о продлении прекращения огня до 5 октября. Стороны согласились, что в их конфликте нет силового решения и что надо преодолевать взаимное недоверие. «Участники встречи считают важным поэтапное решение спорных вопросов, – отмечалось в документе, подписанном зампредом Верховного Совета Азербайджана Аффиятдином Джалиловым и министром иностранных дел НКР Аркадием Гукасяном. – Они видят в Минской конференции СБСЕ форум, который может стать эффективным средством всеобъемлющего и прочного урегулирования». Договорились вроде бы и о встрече высших руководителей обеих стран, и о поддержании контактов на разных уровнях. Выразили признательность МИД России за содействие в проведении переговоров. Казимиров тоже сделал свое заявление: «МИД Российской Федерации приветствует результаты первых прямых переговоров между представителями руководства Азербайджанской Республики и Нагорного Карабаха». Как я уже показал, прямые переговоры и контакты имели место и до того, так что в Москве в сентябре 1993 года воюющие стороны встретились отнюдь не впервые, это г-н Казимиров выдумал, чтобы подчеркнуть свои собственные заслуги. Но важно было то, что представитель МИД РФ эти переговоры поддержал, и при том вполне официально и публично. «Со своей стороны, МИД России подтверждает готовность продолжать посреднические усилия по урегулированию карабахского конфликта, координируя их с усилиями ООН, СБСЕ, других международных организаций и государств», – заявил Казимиров.
      Все казалось бы хорошо, если бы не одно замечание Аркадия Гукасяна на пресс-конференции в Москве. По его словам, если бы Азербайджан признал Нагорный Карабах стороной в конфликте, то урегулирование пошло бы гораздо успешнее. Выходило так, что Азербайджан по-прежнему вел переговоры неизвестно с кем, явно отступив от своей летней позиции, а это не сулило ничего хорошего, какие бы оптимистические заявления ни делал наш хитроумный посредник. Но карабахцы были рады и тому, что в Москве удалось установить двадцатидневное перемирие.
      14 сентября я был у Вагана Папазяна. Он рассказал о контактах с иранским руководством и о том, как равзвиваются армяно-иранские отношения в целом. Мы коснулись и некоторых вопросов, интересующих Россию и Армению. Министр сообщил мне, что президент получил письмо от Ельцина, в котором одобряется метод двусторонних прямых переговоров Азербайджан – Нагорный Карабах, но предлагается «углубить» их, проведя встречу четырех – России, Армении, Азербайджана и Нагорного Карабаха где-нибудь на юге России. Левон Акопович собирается лететь в Москву. Здесь не сегодня – завтра ждут Казимирова с разъяснениями по поводу этого письма, инспирированного явно им.
      В тот же день Жирайр Липаритян информировал дипкорпус о результатах неформальных консультаций в рамках Минской группы, состоявшихся в Москве 9-11 сентября под руководством Марио де Сика. Согласовали новый график урегулирования, но азербайджанцы его отклонили. Армения сказала «да», пояснив, что согласна не стопроцентно. Такой же ответ дал Нагорный Карабах. Однако на фоне двусторонней встречи Джалилова с Гукасяном, которая завершалась в этот момент в Москве, деятельность Минской группы отошла на второй план.
      Казимиров прилетел в Ереван 18 сентября, встречался с руководством Армении и с Робертом Кочаряном, но в посольство не заглянул, некогда ему было.
 

 
      21 сентября – 4 октября внимание не только нашего посольства, но и многих наших армянских друзей было приковано к событиям в Москве. В противостоянии президента, олицетворявшего тогда демократические силы и перспективы, с мятежным вице-президентом и парламентом посольство без колебаний стало на сторону Ельцина, о чем я не преминул информировать Москву. Президент, правительство, большинство парламентариев, демократическая интеллигенция Армении открыто заняли такую же позицию. 24 сентября в Доме журналиста я встречался с корреспондентами московских СМИ. В Ереване были представлены ИТАР-ТАСС, РИА-Новости, «Московские Новости», «Независимая газета», «Правда», «Комсомольская правда», «Российские вести», радио и телевизионные программы. Мне было трудно проследить, как сами они подавали московские события, но их армянские корреспонденты, за редким исключением, которое тогда в основном помалкивало в тряпочку, высказывали сочувственное отношение к решениям Ельцина. Поэтому разговор у нас получился дружеский, прошел при полном взаимопонимании. Это потом, через много месяцев, узнав, что я уезжаю, корреспондент «Правды» ни с того, ни с сего решит обгавкать мою позицию, занятую в октябре, и ради вящей убедительности переврет ее до неузнаваемости. Но это – исключение, лишь подтверждающее правило: порядочных людей все же больше, чем непорядочных.
      Свою повседневную деятельность наше посольство, естественно, не прекращало. Я даже побывал в Гарни и Гехарде, местах древних и очень красивых, где старинные храмы органично вписываются в прямо-таки сарьяновские и акопяновские пейзажи. Гарни славится прекрасным храмом бога огня Митры, внешне подобным Парфенону. Под ним – ущелье, скалы, речка внизу. Совсем рядом – запущенный виноградник и старые груши с великолепными сочными плодами. И много солнца и синего неба. И симпатичный привратник Арам, который угощал нас этими самыми грушами.
      А дальше – Гехард. Это потрясающий христианский храм в скале, а вокруг него – целый монастырь. Настоятель монастыря Тер-Егише, бывший сослуживец Тер-Петросяна по Матенадарану, спел псалом в усыпальнице князей Прошянов и угостил замечательным медом из ульев, прилепившихся на скалах. Тер-Егише за чаем с медом рассказал забавный случай. Лет пять назад монастырскую пасеку «посетил» медведь. Полакомиться ему захотелось. Его прогнали холостыми выстрелами. Отойдя на почтительное расстояние, мишка забрался на высокую скалу над входом в монастырь и долго оттуда грозил кулаком обидчикам.
      Когда мы осматривали достопримечательности Гехарда, к нам подошли ребята из знаменитой команды КВН, пригласили на «Шарм-шоу» во Дворец спорта. Мы там потом побывали. Дворец нам очень понравился. А «Шоу» слишком долго не начиналось, и мы после первых, очень шумных номеров сочли за благо не досматривать его до конца.
      Было много и других дел. Именно тогда я познакомился с новым министром обороны Сержиком Саркисяном и писателем Грантом Матевосяном, съездил на Мецаморскую АЭС, участвовал в открытии международной конференции сейсмологов, ходил на прием к послу КНР, ездил в музей Сардарапатской битвы. А ночь с 3-го на 4 октября мы с женой провели у телевизора, переживая ход событий в Москве, звонили домой, беспокоились о наших детях, а они дополняли в живых красках картину происходившего у Белого дома. И в нашем Девятинском переулке, где с колокольни церкви по прохожим стрелял снайпер, убивший несколько ни в чем не повинных людей. Стрельба по зданию Верховного Совета, конечно же, восторга ни у кого не вызывала, но поражение блока Руцкого-Хасбулатова, поддержанного красно-коричневыми и просто фашиствующими элементами мы приняли со вздохом облегчения. Я дал несколько интервью местному агентству СНАРК и радио России, потом московским «Вестям» и Армянскому телевидению. Это – 4 октября. А на следующий день объяснял суть происходящего по Армянскому радио. 11 октября вручил президенту Тер-Петросяну заявление Ельцина о предстоявших выборах и референдуме, о продолжении реформ и неизменности внешней политики. Президент сказал, что Армения примет приглашение направить наблюдателей на процедуру голосования в России, и сама пригласит российских наблюдателей, когда назначит свои новые выборы и конституционный референдум.
      Когда я сейчас перечитываю некоторые документы, относящиеся к тому времени, у меня складывается совершенно определенное впечатление, что американцы с помощью своих европейских союзников попытались воспользоваться смутой в Москве, чтобы сорвать прямые переговоры Баку-Степанакерт и посредничество Москвы и Еревана.
      21-23 сентября в Праге заседает КВДЛ СБСЕ. Среди прочих вопросов – Карабах. Опоздавший представитель Азербайджана заваливает уже согласованный всеми остальными участниками проект «компромиссных развязок» и начинает новый раунд споров. Вот тут-то на первый план и вылезают американцы, демонстративно противопоставляя коллективные усилия в рамках Минской группы любым другим, «автономным», посредническим шагам (имея в виду прежде всего встречи в Москве представителей Азербайджана и Нагорного Карабаха). Тупиковая ситуация усугубляется тем, что еще 20 сентября советник-посланник посольства США в России г-н Селл передал Казимирову любопытное «Устное сообщение Госдепартамента США». «Устное» – это эвфемизм. На самом деле – это бумага, в которой черным по белому английским языком прямо говорилось, что «одностороннее развертывание российских миротворческих сил» не устраивает американцев. И излагалось это мнение не иначе, как от имени «международного сообщества». А 25 сентября, когда в Москве было достигнуто согласие продлить еще на месяц договоренность о прекращении огня и продолжать прямой диалог Азербайджана с Нагорным Карабахом, появляется новая американская «не бумага», почему-то на уровне всего лишь 2-го секретаря посольства – ничего себе визави для посла Казимирова! И в этом «Устном заявлении Госдепартамента США», сделав дипломатическую оговорку о том, что они не испытывают ревности к России в связи с ее инициативой и даже приветствуют диалог между Азербайджаном и… нет, не Нагорным Карабахом, а лишь «армянами нагорно-карабахскими», американцы настаивают, как и в Праге, что эти двусторонние контакты непременно «должны быть составной частью усилий минской группы и обсуждаться в ее формате», иначе, грозят они нам, «вы рискуете утратить поддержку международного сообщества.» А поэтому извольте передать ваши предложения на заседание минской группы в Париже. (Минская группа с маленькой буквы – так значится в американском тексте). Тут же американцы напоминают, что «Турция имеет важные стратегические интересы и заслуживает быть включенной в этот процесс», то есть, другими словами, в навязывание их, американцев, «формата» переговоров об урегулировании карабахского конфликта. Остается только удивляться бесцеремонности этих притязаний и беззубости российского дипломатического ведомства, которое вместо того, чтобы послать подальше непрошенных искателей бакшиша в чужом огороде, глядело на них заискивающим взором своего американофильствующего министра и, конечно же, ни о каком отпоре и не помышляло.
      Было еще и третье «Устное сообщение» госдепа. Оно поступило в МИД РФ из посольства США 5 октября по факсу. В нем восхвалялся очередной вариант плана Минской группы, отредактированного на неофициальном совещании «девятки» в Париже 22-28 сентября, приветствовалось намерение России «работать более активно с минской группой» и давалось понять, что «сторонам важно сосредоточиться на плане минской группы и не обсуждать новые планы», то есть, опять-таки, предлагалось выхолостить двусторонние прямые переговоры.
      Тем не менее МИД НКР заявил о готовности обсудить принятый в Париже «обновленный график», хотя он в некоторых своих пунктах оставался неприемлемым для карабахской стороны. Армения план «девятки» решила принять, но при этом Ваган Папазян заявил в телеинтервью, что его надо совместить с российским планом. Что за российский план он имел в виду, мне чуть позже объяснил Жирайр Липаритян. В его основе – то же, что в графике «девятки», но, кроме того, предлагается ввести миротворческие разъединительные силы, скорее всего российские, с последующим получением флага ООН, против чего остальные участники процесса СБСЕ. И во главе наблюдателей должен стать российский посредник, что тоже не нравится американцам и их союзникам. Наконец, надо еще определить демилитаризованные зоны, и это уже не подходит Карабаху, ибо пришлось бы убрать из таких зон молодежь, что равнозначно депопуляции деревень, а много ли их у Карабаха?
      Азербайджан обновленный график просто отклонил по той причине, что в нем не упоминалось ни о Лачинском коридоре, ни о судьбе «миллиона» беженцев. Откуда взялся этот миллион, одному Аллаху известно. Даже в мирное время не жило столько людей во всех районах Азербайджана, над которыми установила контроль карабахская армия к концу октября 1993 года, а в условиях военных действий, готовя собственные удары по армянам и карабахцам, азербайджанские политики заблаговременно эвакуировали значительную часть людей из приграничных и прифронтовых районов, и к беженцам их отнести можно было с большой натяжкой, а свои претензии они должны были бы предъявлять правительству в Баку. Да вот, поди ж ты, пошла гулять липовая цифра и по документам ООН и СБСЕ, превратившись в один из «аргументов» азербайджанской стороны, вполне достаточный, по ее мнению, чтобы торпедировать даже перекошенные в ее пользу планы СБСЕ. Но самое любопытное нововведение в позицию Азербайджана заключалось в том, что азербайджанцы опять стали возражать против «искусственного раздувания статуса армянской общины Нагорного Карабаха» и требовать равноправия на переговорах для представителя азербайджанской общины Нагорного Карабаха, которому давно уже было отведено место в креслах азербайджанских делегаций, поскольку сама эта община с территории НКР эвакуировалась в собственно Азербайджан в первые дни конфликта. Другими словами, произошло серьезное отступление от курса на прямые переговоры с НКР, от признания которой в любом виде Баку категорически отказался. А Гейдар Алиев продолжал между тем пудрить мозги московским деятелям, что он-де по-прежнему не отвергает идею прямых переговоров с руководством Нагорного Карабаха.
      8 октября в Ереван явилась делегация СБСЕ во главе с Матиасом Моссбергом, личным представителем председательши СБСЕ шведки Маргариты аф Угласс. С ним приехал и уже известный мне итальянец Форнари. По словам Левона Тер-Петросяна, с которым я виделся 11 октября, от встречи с шведом и итальянцем у него сложилось впечатление: в кругах СБСЕ вроде бы смирились с тем, что миротворческие силы в районе конфликта будут состоять из российских военнослужащих, но ради спасения лица СБСЕ надо, чтобы Россия обратилась именно к этой организации за благословением, которое будет дано. Козырев всегда был за то, чтобы действовать под эгидой СБСЕ, но в Москве боялись, что эта идея будет отвергнута и хотели поставить всех перед фактом. Ну а теперь Россия может спокойно обратиться к СБСЕ. Только важно, чтобы не было преждевременной утечки информации к азербайджанцам. Пусть об этом знает лишь Казимиров. Я сказал, что направлю эту информацию Лобову и Козыреву. И Левон Акопович согласился.
      13 октября Казимиров снова прилетел в Ереван и успел повидаться с Робертом Кочаряном перед самым его отлетом в Париж, куда карабахского руководителя пригласила Международная дипломатическая академия, чему поспособствовали послы России и Франции в Ереване. Казимиров встретился и со своими обычными собеседниками с армянской стороны.
      А в это время в Нью-Йорке постпреды с подачи своих столиц сработали еще одну резолюцию СБ ООН, которая не внесла ничего нового в развитие переговорного процесса. Более того, была явно ему противопоказана повторением устаревшей формулы «нагорнокарабахский регион Азербайджанской Республики», которую категорически отвергали и НКР, и Армения. В своей реакции на резолюцию № 874 от 14 октября МИД Армении вслед за этикетными комплиментами и приветствиями заявил о неприемлемости для Армении какой-либо формулировки, предопределяющей результаты Минской конференции СБСЕ. Аналогичной была и реакция НКР, изложенная в письме Карена Бабуряна генсеку ООН Бутросу Бутрос-Гали. А в своих посланиях к Марио Рафаэлли он и Аркадий Гукасян предложили конкретные коррективы к обновленному графику «девятки». Все вернулось на круги своя. И это в условиях нового обострения на фронтах.
 

 
      Вечером 21 октября Аркадий Гукасян позвонил мне и сообщил, что азербайджанские войска начали массированное наступление в Джебраильском районе. Радиоперехват свидетельствует о вероятном участии в боях с их стороны афганских моджахедов. Гукасян потребовал объяснений у Джалилова. Тот обещал ответить. Но азербайджанские власти, как водится в подобных случаях, стали уклоняться от контактов.
      Я немедленно отправил краткое сообщение в Москву, в адрес нашего МИДа, где оно утром 22-го уже легло на стол Козыреву и некоторым его замам.
      Тем же утром Гукасян снова позвонил мне и сказал, что военные действия продолжаются, а Джалилов так и не прорезался. На фоне агрессивных публичных заявлений Гейдара Алиева и его министра иностранных дел Гасана Гасанова речь явно идет о попытке нового витка эскалации вооруженного конфликта. Карабахские военные готовы дать отпор.
      23 октября наступление азербайджанцев в Джебраильском и Физулинском районах продолжалось. По железной дороге к станции Горадиз на границе с Ираном пошли эшелоны с артиллерией и танками, в основном украинского производства. Московские витии как в рот воды набрали. Кое-кто в Москве явно надеялся, что на этот раз азербайджанцам удастся справиться с карабахцами. Их ждало жестокое разочарование.
      Ответная атака карабахских войск опрокинула аскеров, азербайджанская армия ударилась в панику и в позорное бегство, несколько тысяч мирных граждан и солдат бросились через Аракс в Иран. Карабахские войска, практически без сколько-нибудь серьезного сопротивления со стороны азербайджанцев, вышли на границу с Ираном на двадцатикилометровом ее отрезке в районе Горадиза, и великодушно дали оказавшимся в окружении азербайджанцам уйти вдоль Аракса на восток.
      25 октября Давид Шахназарян в беседе со мной высказал предположение, что Баку вызвал обострение конфликта потому, что Гейдару Алиеву нужна победа, хотя бы маленькая. Поэтому он будет покушаться даже на территорию Республики Армения, в частности, в районе Ноемберяна и Иджевана, граничащем с Казахским районом Азербайджана, и со стороны Нахичевана, где провокаций можно ждать и от алиевцев, и от эльчибеевского «народного фронта», и от «серых волков», подпитываемых из Турции.
      Если 21-22 октября в течение суток карабахцам не удавалось связаться с Баку по телефону, то с того момента, как азербайджанские войска обратились в бегство, вновь «прорезался» Джалилов, названивая в Степанакерт и Ереван. В беседах с Давидом Шахназаряном по телефону и с Казимировым, который находился в Баку вместе с миссией мадам аф Угласс, Джалилов фактически признал, что военные действия начались по инициативе азербайджанской стороны, но сделал оговорку, что это было якобы делом рук «неконтролируемых отрядов», действующих по указке Сурета Гусейнова, и что Гейдар Алиев распорядился провести расследование. С армянской стороны Джалилову посоветовали разобраться во всем с карабахцами при посредничестве России, дать событиям объективную оценку, прекратить их пропагандистское извращение, наказать виновных, если Азербайджан всерьез хочет продолжения переговоров.
      Карабахцы подозревали, что этого-то азербайджанцы тогда как раз и не очень-то хотели, иначе бы они не требовали длительного прекращения огня без предварительных условий, то есть без деблокады, без наблюдателей, без миротворческих сил, чтобы дать себе передышку и поставить на ноги свою деморализованную армию. А делать это они собирались с помощью западных союзников, проявлявших обостренный интерес к каспийской нефти и планам строительства трубопровода в сторону Турции.
      Давид Шахназарян высказал пожелание, чтобы Россия оказала воздействие на Азербайджан в пользу прямых двусторонних азеро-карабахских переговоров.
      Как только азербайджанцы начали терпеть поражения, МИД России, наконец, проснулся и 26 октября сделал заявление о своем глубоком разочаровании и озабоченности, проигнорировав тот факт, что инициаторами обострения были бакинские умники и обвинив во всем нехороших «карабахских армян». Вечером 26-го объявившийся в Ереване Казимиров позвонил мне по телефону. В ходе разговора он признался, что является автором этого замечательного опуса родного МИДа и попытался представить свое творение как нечто «сбалансированное», на что я ответил:
      – Твоя сбалансированность, когда тебе и всем известен инициатор, лишь поощряет последнего. Почему-то когда били карабахцев, Москва обвиняла их же самих и их армянских братьев. А вот подобного отношения к азербайджанцам я не вижу. Так улещивать азербайджанцев, как делаешь ты, Володя, значит срывать процесс прямых переговоров с твоим же участием.
      И еще тогда любили поговорить о «неадекватности» ответа карабахцев на азеро-моджахедские провокации. Я задумался над этим. Адекватно – это как? Подставить другую щеку? Сами собой сложились вирши:
      Враги сожгли родную хату,
      А я им нотой отвечаю?
      Они в меня из автомата,
      А я их все увещеваю?
      А, может все ж пустить их матом?
      Хоть и не будет адекватным
      Такой ответ, а все ж приятно.
      Ну а потом и автоматом.
      Чтоб было точно адекватно!
      «Врага надо бить на его территории, – писал я в своем дневнике. – Это настолько очевидная истина, что даже как-то неудобно слушать треп о «неадекватности», особенно со стороны тех, кто по-ослиному упрямо отказывается определить границы территории, выход за которые только и может считаться основанием для обвинений в неадекватности. Абсурд какой-то!»
      Любопытно, что в эти же дни была сделана попытка втянуть Армению во внутригрузинский конфликт. На совещании глав трех закавказских государств и России в начале октября армянам было предложено поучаствовать войсками в охране железнодорожной ветки, ведущей от Черного моря через Тбилиси в Армению, правда, не на территории, контролируемой сторонниками свергнутого президента Звиада Гамсахурдия. Еревану это было совсем не с руки, ибо в Тбилиси проживало 400 тысяч армян, в Аджарии и Абхазии десятки тысяч, а главное – в Джавахетии (особенно в селах Богдановка и Ахалкалак) население состояло в основном из армян. Туда войдешь, а потом не выйдешь, сказал мне Давид Шахназарян. К тому же составы в Армению задерживает Шеварднадзе, а не Гамсахурдия и не Абашидзе. Оба они против ввода в Грузию армянского батальона. Не ухудшить бы положение армян в Грузии. Да и на Северном Кавказе оно стало менее стабильным. Не лучше ли поискать политические решения? Может быть, Грузии все же подумать о федералистской формуле. Почему бы ей не прибегнуть к посредничеству Армении в паре с Россией, чтобы собрать за одним столом, например, в Ереване, Шеварднадзе, Гамсахурдия, Абашидзе, Ардзинбу и других и инициировать диалоги между ними, а также общий разговор о новом устройстве Грузии для прекращения кровопролития и сохранения ее как единого, но федеративного государства?
      Что думает Россия на этот счет? Этот вопрос Давида Шахназаряна я переадресовал Лобову и Козыреву, но ответа не получил.
      От посылки в Грузию своего воинского контингента армяне тем не менее воздержались. И правильно сделали.
      Однако занимали их все-таки не столько грузинские, сколько карабахские дела, приобретавшие иногда неожиданный оборот. 26 октября в телефонном разговоре со мной Давид Шахназарян сообщил, что утром из Зангеланского района подвергли мощному обстрелу населенный пункт Нювади недалеко от Мегри. Кто и зачем стрелял, непонятно: буквально накануне с азербайджанской стороны были сделаны подходы к армянским властям на предмет выяснения возможности эвакуации из Зангелана десяти тысяч человек… через Армению, причем не женщин и детей, а в основном солдат, попавших в окружение. Святая простота! Или прохиндейство?
      Почти одновременно азербайджанцы обстреляли армянские села в Ноемберянском районе, на стыке армянской, азербайджанской и грузинской границ, и активизировали дезинформационную кампанию, к которой почему-то охотно подключились наши телевизионные «Вести» и «Новости».
      Вечером 26 октября в Ереван явилась г-жа Маргарита аф Угласс со товарищи, а с ними все тот же Казимиров. Побеседовали мы с ним по телефону по поводу заявления МИД России, о котором я уже говорил, поговорили, что называется, по душам, и я вышел из моего кабинета на площадку перед КПП. Смотрю, рядом с входом в нашу посольскую дачку стоят Роберт Кочарян, Леонард Петросян и Аркадий Гукасян, ждут Сержика Саркисяна, чтобы разместиться в его квартире в третьей от ворот даче. Оказалось, Роберт в курсе, кто автор антикарабахского заявления МИД РФ, и собирается с ним поговорить, как следует. Казимиров часто жалуется на азербайджанцев, что они все время хотят всех надуть, а что делает сам? В этот момент в ворота въезжает черная «Волга» и из нее выходят Казимиров, Моссберг и де Сика. Все они – и ожидавшие, и только что прибывшие – тут же отправились в квартиру Липаритяна для беседы. Поговорили они по-крупному. Причем со стороны Казимирова была сделана попытка наврать, будто я вовремя не отправил информацию, полученную мною в ночь с 21 на 22 октября от Гукасяна о начале азербайджанских провокаций с участием моджахедов, а лишь постфактум, с запозданием на несколько дней, выдал пространную бумагу о развернувшихся событиях. Карабахцы знали, что это – брехня, ибо информация Гукасяна мною с помощью полковника Третьякова была отправлена фазу же по получении, о чем я сообщил Аркадию утром 22 октября. Зачем Казимирову потребовалось врать? Чтобы скрыть недогляд московских властей, не предпринявших ничего для предотвращения эскалации? Или же он покрывал Козырева, который мог не доложить президенту или хотя бы премьер-министру о моей телеграмме? Или просто хотел порушить доверие, которое испытывали к российскому послу и лично к Ступишину карабахские руководители? Что-что, а вот этот фокус ему не удался. Да и все другие его задние мысли легко прочитывались его карабахскими и армянскими собеседниками.
      Время от времени Казимиров появлялся у меня в кабинете, куда ему по ВЧ названивал из Баку Джалилов. Сначала азербайджанец жаловался на то, что мост через Аракс, по которому в Иран удирает азербайджанское воинство, – это у населенного пункта Худаферин, – якобы обстреливается аж из Мегри. «Ну это уж полная фантастика, – заметил Левон Тер-Петросян, когда ему доложил об этом Казимиров. – Из Мегри до Худаферина дострелить ну никак не возможно.» Казимиров долго и терпеливо пытался выяснить у Джалилова, о каком мосте идет речь, и просил уточнить его географические координаты, чтобы дать их карабахцам, от которых мост скрыт горой, и просить их не стрелять по нему. Роберт Кочарян готов откликнуться положительно, но ему нужны координаты. Джалилов все путал и путал мост у Худаферина с дамбой у Горадиза, которую – кричал ему в трубку Казимиров – никто в данный момент не обстреливает, и она полностью контролируется азербайджанской армией, но координат того моста, что у Худаферина, Джалилов так и не дал.
      Я удивлялся выдержке Казимирова: он потратил кучу времени на разговор с Джалиловым и все впустую.
      – Вот так очень часто бывает, – признался он мне. – Говорим-говорим, а все без толку.
      – По-моему азербайджанцы темнят, – сказал я ему. – Они все время врут про беженцев. Похоже, и с мостом что-то накручивают. В Зангелане и Кубатлы у них попали в западню не беженцы, а десять батальонов, приготовившихся ударить по Мегри, чтобы пробиться к Нахичевану. Вот теперь они локти и кусают.
      После звонков из Баку и в Баку и переговоров с Робертом Кочаряном и Левоном Тер-Петросяном 27 октября Казимиров продиктовал моей заведующей канцелярией Ларисе проект совместного заявления Азербайджана, Армении и Нагорного Карабаха, более взвешенного, чем заявление МИД России. Во всяком случае, исчезло одностороннее обвинение НКР. Но цель у посредника была одна – вернуть все, как было 20 октября, то есть добиться отвода карабахских войск на прежние позиции, что устроило бы Азербайджан, но никак не могло устроить карабахцев, которым предлагалось пожертвовать своим успехом на поле боя, не получив ничего взамен.
      Позвонила Франс де Артинг, интересовалась содержанием бесед Роберта Кочаряна с Левоном Тер-Петросяном, о чем я ей ничего поведать не мог, хотя бы потому, что был не в курсе. Франс поделилась со мной, что хотела бы устроить встречу Маргариты аф Угласс с дипкорпусом, но та отказалась под предлогом цейтнота. График у нее действительно был насыщенный. 27 октября она с утра была у президента, потом у председателя Верховного Совета, после обеда встречалась с карабахцами, потом с премьер-министром, наконец, дала пресс-конференцию и в 18.00 отбыла в аэропорт. Тем не менее мы с Франс решили, что эта дама делает все для «галочки», так как срок ее председательства в СБСЕ подходит к концу, и ей совершенно наплевать на суть карабахской проблемы.
      Я поинтересовался впечатлениями от недавней поездки Роберта Кочаряна в Париж. Франс сказала, что все прошло как нельзя лучше. Кроме выступления в Дипломатической академии на Авеню Ош и встреч с представителями разных неправительственных организаций, Роберта Кочаряна принимали директор департамента Восточной Европы МИД Франции Пьер Пудад, представитель Франции в Минской группе госпожа Дюбуа, сотрудники кабинета министра обороны и отдела гуманитарной помощи МИДа. С Робертом Кочаряном в Париже беседовали корреспонденты таких влиятельных газет, как «Монд» и «Фигаро», а также турецкие журналисты. После этого он съездил в Бельгию, где был принят в Комиссии Европейских Сообществ в Брюсселе. Посетил он также и Европарламент.
      Мне было известно, что подобные разъяснительные поездки намечались в Британию и Германию, и я предложил своему МИДу использовать французский опыт и пригласить Роберта Кочаряна или Карена Бабуряна в Москву, скажем, от имени Внешнеполитической ассоциации или благоволинского Института национальной безопасности и стратегических исследований, или ИМЭМО, или даже нашей Дипакадемии. Тогда это прозвучало гласом вопиющего в пустыне.
      А во Франции принимали карабахцев и после поездки Кочаряна. В eвропейских организациях в Страсбурге тоже.
      Утром 27 октября в 11.15 у меня в кабинете зазвонил телефон:
      – Казимирова!
      – Кто спрашивает?
      – Из Верховного Совета Азербайджана.
      – А кто именно?
      – Джалилов.
      – Здравствуйте, господин Джалилов. Я постараюсь найти Казимирова.
      – Здравствуйте. В Зангелане драматические события. Блокада со всех сторон. Людям некуда выйти. Это что ж такое делается?
      – А кто наступает-то?
      – Кто-кто, все они, карабахцы.
      – Понятно. Я обязательно найду Казимирова и передам сказанное вами.
      – А кто вы?
      – Посол России.
      Там положили трубку. С помощью руководителя аппарата президента Шатена Караманукяна я нашел Казимирова и сообщил ему о «плаче Джалилова».
      – А что он предлагает?
      – Ничего. Может, позвонишь ему сам?
      – Хорошо.
      Это было 11.20. А в 11.35 звонок из Москвы:
      – Пусть Казимиров срочно позвонит Адамишину.
      Просьбу эту я передал сразу же.
      В 11.55 звонят из ДСНГ:
      – Пусть Казимиров позвонит Чуркину.
      И так весь день, то олень позвонит, то тюлень, а все в общем-то суета сует и дребедень. Звонят московские чины, чтобы отметиться, а работает по сути дела один Казимиров. Хоть и заслуживает иногда даже самой суровой критики его работа, но это – на мой взгляд. Я же не могу не отдать ему должного: вот уж кому ни минуты покоя, ни дня отдыха, с самолета на самолет, из столицы в столицу, многочасовые беседы, терпеливо, а то и кулаком по столу, как тут голова кругом не пойдет.
      В 13.30 засели у меня в кабинете де Сика и Моссберг, пили кофе и правили проект Казимирова, отпечатанный Ларисой. Не успел приехать от Левона Тер-Петросяна Казимиров, опять звонит Джалилов. Казимиров цитирует ему Тер-Петросяна: «Поскольку азербайджанцы не признают официально, что эскалацию начали они, у Кочаряна нет оснований давать указания об отводе карабахских войск».
      На вопрос итальянца и шведа о разговоре с президентом Казимиров ответил, что он передал Левону Тер-Петросяну «серьезные предупреждения из Москвы». Так вот зачем звонили от Адамишина и Чуркина.
      Президент вежливо выслушал и улетел в Париж, переведя дискуссию на уровень Давида Шахназаряна.
      Моссберг выразил сомнение, что азербайджанцы публично признаются, что они виноваты. Ну и хрен с ними! За что боролись, на то и напоролись.
      Казимиров сообщил о недовольстве Москвы и Роберту Кочаряну, которому звонил от меня. Ссылался при этом на Адамишина, а тот на Черномырдина, который якобы бросил фразу: «Они доиграются.» Это карабахцы, значит. «Мы с вами потом обсудим, что стоит за этой репликой, – сказал Казимиров Кочаряну. – Я вам всегда говорил, что Москва такого рода широкомасштабные операции карабахцев не одобрит. Вот и Адамишин просил Левона Тер-Петросяна употребить все свое влияние на карабахцев.» Роберт, судя по репликам Казимирова, нажимал на то, что Москве неплохо бы занять более объективную позицию.
      – Вот видишь, – сказал я Казимирову, – своими обвинениями в адрес карабахцев Москва подставилась.
      – Но в проекте заявления был хороший кусок, его выбросили.
      – Да я-то еще могу тебе поверить, но, согласись, необъективность московского заявления – лишнее основание для карабахского требования, чтобы азербайджанцы признались публично. Разве не так?
      В 16.15 опять звонит Джалилов. Казимирова рядом нет, и он говорит со мной.
      – Армяне идут на Зангелан через речку Акера. Это приток Аракса. Они ее преодолевают вброд и идут дальше.
      – Откуда идут-то?
      – Откуда же еще – со стороны Нагорного Карабаха.
      – Ладно, передам Казимирову.
      – Ну а как там у вас, в Ереване?
      – Блокада есть блокада, все дорого, зима трудная была.
      – А вот когда соседнюю страну рвут в клочья, как вы на это смотрите?
      – Ну мне отсюда трудно оценку давать, кто что и кого рвет в клочья.
      – Вот у России вечно вопросы…
      – У России и к самой себе вопросы.
      – Да, да… Что же это Левон улетел, не позвонил?
      – Он еще до обеда улетел. Может, его не успели найти.
      – Он в 12.30 улетел.
      – Ну так это и есть – до обеда. – Казимиров и Моссберг при вас говорили со мной, обещали… – Я постараюсь найти вам Казимирова.
      Казимирова я, естественно, нашел. Он перезвонил мне в 17.00 и попросил передать Джалилову: Кочарян дал указание остановить продвижение войск и обстрелы три часа назад; Казимиров работает с Кочаряном над текстом заявления, проект которого был прочитан утром Джалилову по ВЧ.
      В 17.10 я соединился с Джалиловым и передал ему это сообщение. Аффиятдин Джалилович рассыпался в благодарностях.
      Мне показалось тогда, что этот человек искренне переживает и очень хочет умиротворения. Через какое-то время он падет жертвой внутриполитических разборок в Баку.
      Общаясь с карабахцами, я восхищался трезвости их ума и способности быстро овладевать дипломатической наукой, постигать премудрости переговоров и компромиссов в целях обеспечения национальных интересов НКР. По-моему, у них это стало получаться очень даже хорошо.
      Хорошо получалось и с формированием национальной армии, об успехах которой убедительно говорила вся кампания 1993 года – от взятия Кельбаджара в апреле и Агдама в июле до выхода на границу с Ираном в сентябре-октябре. Одним из добрых помощников в постижении военного дела был генерал Зиневич Анатолий Владимирович, мой ровесник. Он родился на Украине, служил на Дальнем Востоке, окончил Военную академию имени Фрунзе и Академические курсы руководящего состава Вооруженных Сил СССР, пять лет воевал в Афганистане. В середине 1992 года его пригласили в Армению в качестве советника по военным вопросам. Он приехал в Карабах, увидел, что там творится, и стал помогать карабахцам создавать регулярную армию.
      9 ноября 1993 года Анатолий Владимирович побывал в гостях у меня, и я узнал от него много интересного. Когда он прибыл в Степанакерт, кругом – упадок сил и мрачные настроения: азербайджанцы только что захватили север НКР. Армии в собственном смысле слова тогда у карабахцев не было, хотя они и провели успешные операции по освобождению Шуши и Лачина. Было две сотни партизанских отрядов. Вот из них Зиневич вместе с Сержиком Саркисяном и Самвелом Бабаяном и создавали армию численностью порядка 15-20 тысяч бойцов. Эти бойцы сбили 36 самолетов противника. Такое в горных условиях случилось впервые. Успешно заработала артиллерия, в Карабахе начало получаться то, что не получалось в Афганистане. Армия стала средством воспитания патриотизма у людей, которые до того были способны защищать лишь свой дом, в лучшем случае – деревню, но не страну, и не сопротивлялись, когда погибал сосед, думая, что их минует чаша сия. Теперь все иначе. У Карабаха есть национальная армия. В карабахцах, да и в остальных армянах выросло чувство патриотизма.
      Стратегия карабахской армии простая. Сначала взяли перевал на Муровдаге и Кельбаджар. Потом надо было отодвинуть позиции азерских «Градов» (это модернизированные «Катюши») и «Гиацинтов» (162-миллиметровых гаубиц с воющим, как свинья, снарядом вместо задуманного ранее нейтронного) соответственно на 20 и 35 километров – такова их дальнобойность. Надо – сделали. Вернули Сарсангскую ГЭС, а с нею – свет в Степанакерт. Вернули десятки деревень. Взяли господствующие высотки.
      Но последнее наступление на юге – это даже не наступление. Это – результат разложения азербайджанской армии, которая побежала после первых же выстрелов.
      Анатолий Владимирович думал, что у Роберта Кочаряна и поддерживающего его Левона Тер-Петросяна хватит разума вовремя остановиться и путем переговоров обменять часть взятых территорий на гарантированный мир. Так, собственно, оно и было: дальше не пошли, к обмену готовы. Нет только разумной ответной реакции Баку. Хуже того, прошло некоторое время, и г-н Алиев, мечтая о реванше, начал подумывать, а не выдвинуть ли ему территориальные претензии к собственно Армении.
      Очень понравился мне генерал Зиневич, и мы потом встречались с ним еще не раз.
      Участвуя в карабахских делах, я не забывал о том, что творится дома, где шла подготовка к выборам. Именно тогда наметился пересмотр моего отношения к демократам гайдаровского типа, которые взяли на вооружение политику обмана собственного народа. В свое время таким обманом я считал горбачевскую конституционную реформу и даже на телевидении об этом полемизировал с докторами права Венгеровым и Барабашкиным. В избирательной системе, придуманной прежде всего «выбороссами» и кое-кем из других фракций демократического лагеря, я увидел чудовищную попытку надуть избирателя полупропорциональной и полумажоритарной системой, позволяющей буквально протыриться в Думу всяческой шпане, что и произошло на парламентских выборах 1993, 1995 и 2000 гг. Как можно было не знать, что пропорциональная система для огромной страны с несложившейся многопартийностью ведет только к несправедливостям и перекосам в представительстве населения? Похоже, гайдаровцы надеялись, что именно они выиграют от этого трюкачества. И не вышло. Не вышло еще и потому, что не может победить движение, во главе которого стоит человек, ограбивший свой народ, да и внешностью своей не шибко похожий на лидера. Не может и все тут, сколько ты его ни расхваливай в средствах массовой информации. Потому и проиграли в 1993 году, а потом и в 1995-ом, и в 2000-ом. Но главное – не проигрыш, а ставка на ложь, на обман, на хитроумие. Вот сами себя и перехитрили. А мне с ними все больше становилось не по пути.
      Пока мы с Джалиловым беседовали по ВЧ, Гейдар Алиев плел свою интригу. Еще 26 октября он на имя очередного председателя СБ ООН направил письмо, в котором объявил о «преступлениях армянской военщины» и потребовал экстренного созыва Совета Безопасности, осуждения им «прямой агрессии» Республики Армения против Азербайджанской Республики и применения против Армении «действенных военных, политических и экономических санкций». Просьбу Азербайджана поддержали Турция и Иран.
      Узнав об этом, я 30 октября написал в Москву о том, что, дав отпор азербайджанцам, устроившим очередную провокацию, которая обернулась для них новыми территориальными потерями, НКР остановила 27 октября продвижение своих войск и изъявила готовность провести переговоры с властями Азербайджана. Что же касается СБ ООН, то он, не оказав до сих пор серьезной поддержки таким переговорам, несет ответственность за неустойчивость ситуации. Видимо, кого-то не устраивает реалистический поиск мира, начатый при посредничестве России. Но другой путь – это продолжение кровопролития.
      В этих условиях, писал я, долг России побудить СБ ООН не только не принимать опрометчивых решений, но, напротив, без экивоков поддержать линию на прямые переговоры. Нашим интересам отвечала бы лишь такая позиция, которая способна воспрепятствовать направлению в район конфликта любых сил из-за пределов бывшего Союза. В этих целях было бы правильно применить и право вето, если потребуется. Иное развитие международного вмешательства может оказаться катастрофичным для нашего присутствия в Закавказье.
      Несмотря на то, что карабахскими делами вплотную занималась Минская группа, которая 2-8 ноября в Вене провела очередную «неофициальную» встречу, Совет Безопасности ООН 11 ноября принял резолюцию № 844. Эта бумага от своих предшественниц отличалась только требованием «одностороннего вывода оккупирующих сил из Зангеланского района и города Горадиза», а также из других «оккупированных недавно районов Азербайджанской Республики» и все это теперь уже в соответствии с «Обновленным графиком неотложных мер по осуществлению резолюций… Совета Безопасности» с поправками, внесенными в него на совещании Минской группы в Вене 2-8 ноября 1993 года. НКР по-прежнему не существовала для СБ ООН, и отклика на свои многомудрые решения он все ждал от каких-то «армян нагорно-карабахского региона Азербайджанской Республики.» Ответная реакция была все той же. Коротко ее вполне можно свести к формуле: «Спасибо вам большое, но судьбу НКР вы зря предопределяете, не ваше это дело». Штампуя свои бессмысленные по большому счету и несправедливые к борющемуся Карабаху резолюции, СБ ООН умудрился не заметить на азербайджанской стороне большой группы афганских моджахедов. И не просто появления, а участия в боях. Правда, счастья азербайджаннам эти наемники, как и наемники русские и украинские, не принесли, но и международного осуждения бандитов и их бакинских нанимателей тоже не прозвучало. А что это как не поощрение беспредела? Только в январе 1994 года госдеп США под давлением Конгресса потребовал от Кабула убрать своих моджахедов из Азербайджана. Это госдеп, но не СБ ООН. Делало ли что-либо подобное российское правительство, мне неизвестно. Скорее всего, не делало.
      И СБСЕ в лице Минской группы, разрабатывая свои «графики», тоже постоянно шло на поводу у Азербайджана, выдвигавшего неприемлемые для карабахцев условия даже после очередного позорного поражения, нанесенного ими азербайджанскому воинству.
      Не лучшим образом показывала себя и Москва. Не только в вопросе о наемниках. В ноябре случился столь беспрецедентный выкидыш козыревской дипломатии, что об этом стоит рассказать поподробнее.
 

 
      19 ноября утром Шаген Караманукян поделился со мной новостью: «Сегодня в 17.00 на армяно-азербайджанской границе в районе ее пересечения дорогой Казах – Иджеван мы ждем Казимирова. Он на этот раз почему-то решил из Баку в Ереван ехать таким путем, а не через Москву, как обычно».
      Это место я знал, был там совсем недавно, 23 октября. Ездил туда с министром легкой промышленности Рудольфом Александровичем Теймуразяном, который знакомил меня с действующими предприятиями в разных районах Армении и привез в Иджеван на ковроткацкий комбинат. Знакомились мы и с местными достопримечательностями – старинными монастырями и церквами. С горы смотрели на Казах. Совсем недавно он был главным местным рынком не только для азербайджанских, но и для армянских сел.
      «Оттуда время от времени тоже постреливают, – сказал мне директор ковроткацкого завода Бабкен Галустович Худавердян. – Но это бывает не так часто. Более того, есть контакт у наших с властями Казахского района. Даже вместе выпивают и оплакивают мирное советское прошлое. Население, конечно, так не общается, как во времена, описанные Грантом Матевосяном. Но в перестрелках тоже не участвует. Занимаются этим военные, присылаемые издалека». Услышав от Шатена, что все обговорено и Казимирова едут встречать ответственные люди, и учитывая тот факт, что посредник чаще всего обходился без меня, а если что – посольство в его распоряжении, я своих планов менять не стал и вылетел в Москву за очередной суммой долларов на нужды посольства. Дипломатическая почта тогда к нам еще не ходила, и я возил деньги сам, как пистолет, под мышкой.
      Субботу я провел дома с младшей дочерью и зятем, а в воскресенье у меня зазвонил телефон. Это был Казимиров. Он сообщил, что его якобы обстреляли на границе «нехорошие армяне», и он в Армению не поехал, а вернулся в Баку и оттуда в Москву, где сразу же поставил вопрос об отзыве российского посла в Армении на консультации – в знак протеста.
      – А ты, оказывается, уже в Москве. Как же теперь тебя отзывать? Ну да ладно, мы объявим о том, что тебя задержали здесь для консультаций.
      – Если так, то хорошо бы предусмотреть действительно какие-то мои консультации с начальством.
      – А зачем?
      – Как зачем? Наверное, и меня неплохо бы выслушать. А потом, вернувшись в Ереван, я должен буду что-то рассказать об этих консультациях и руководству Армении, и журналистам, и общественности, и друзьям. Иначе, какой смысл называть вашу акцию «консультациями»?
      Казимиров не захотел понять меня и принять мое предложение. Ему мои встречи с начальством явно были не нужны. Чудно! Он что, думал, я буду сидеть дома и ждать у моря погоды?
      Когда мы с ним говорили, в нашу беседу ворвался кто-то из его бакинских друзей. Казимиров был, видимо, настолько загипнотизирован звонками из Баку, что тут же отключился от меня и перешел на разговор, который не должен был предназначаться для моих ушей, а я не успел положить трубку, как слышу:
      – Ну как там наши ребята? – с неподдельной заботой спрашивал Казимиров своего бакинского собеседника.
      – Все в порядке, все целы, все живы-здоровы.
      Я положил трубку: неудобно подслушивать, не в моих правилах. А позже пожалел о своей щепетильности, когда увидел, какую пакость устроили азербайджанцы в сотрудничестве с Казимировым.
      Через некоторое время Казимиров опять мне звонит. Начинаю понимать, что он в назначенное место и в условленное время, оказывается, не явился, и армяне его не дождались. На следующее утро, 20 ноября, вместе с азербайджанскими военными он отправился совсем в другом направлении, севернее, в сторону Ноемберянского района Армении, где постоянно стреляют и где его, естественно, не ждали.
      – Кой черт тебя понес не туда и не тогда? Неужели ты не знаешь, что время и место встречи изменять нельзя, особенно там, где стреляют?
      – Ты знаешь, мне хотелось посмотреть на азербайджанские деревни, сожженные армянами.
      – А разве это входит в твои задачи? Ты же посредник в карабахском конфликте. Инспектирование армяно-азербайджанской границы – не твое дело. Зачем же зря рисковать?
      – Ну, знаешь, полезно и это, – промямлил Володя.
      – И там нас обстреляли армяне, – добавил он с наигранным негодованием, – а это пахнет серьезными осложнениями.
      Оказывается, уже вечером 20-го возбужденный неадекватным докладом Казимирова и истерическими воплями посла России в Баку Вальтера Шония, который врал безбожно, лишь бы угодить азербайджанцам и начальству, господин Козырев успел публично заявить громкий протест в адрес армянских властей по поводу того, что утром был якобы обстрелян кортеж личного представителя президента России в карабахском урегулировании. В сообщении ИТАР-ТАСС это выглядело так:
      «Сегодня при пересечении азербайджанско-армянской границы огнем из крупнокалиберного оружия с армянской стороны были обстреляны автомашины специального представителя Президента России, посла Казимирова и группы сопровождения. В результате пострадали сопровождающие российского представителя азербайджанские военнослужащие».
      Козырев заявил также, что «подобная варварская акция в отношении российского представителя вызывает возмущение и не может быть оправдана». И пригрозил «жесткими выводами».
      Армянский МИД отреагировал на следующий день заявлением, в котором подробно рассказывалось, как азербайджанцы с Казимировым нарушили договоренность о месте и времени встречи, и потребовал от имени Армении, чтобы Россия создала компетентную комиссию для расследования всех обстоятельств происшествия, которое в Ереване расценили как азербайджанскую провокацию. Тогда же Ваган Папазян направил Козыреву срочную телеграмму. Он выразил искренние сожаления, но признался, что ему «непонятен резкий тон» заявлений Козырева. Папазян потребовал также публичных объяснений от Казимирова, «был ли он в курсе намерений азербайджанской стороны об изменении согласованного маршрута или сам стал невольной жертвой провокации, организованной бакинскими властями». (Что точно – был, мы уже видели). Без таких объяснений, без четкого определения послом Казимировым своей позиции сотрудничество с ним в качестве посредника в карабахском урегулировании представляется затруднительным для Республики Армения, предупредил Ваган Папазян.
      У Козырева это вызвало истерический припадок. В «праведном» гневе он обругал Папазяна с помощью странного эвфемизма «эта персона» и стал требовать срочно связать его с президентом Армении лично. Не добившись своего, он в понедельник 22 ноября устроил совместную с Казимировым пресс-конференцию, в ходе которой усугубил инцидент еще больше. Великий дипломат, понимаешь!
      В то утро, ничего не подозревая об этой пресс-конференции, я отправился в МИД не столько за деньгами, сколько затем, чтобы уяснить обстановку и попытаться поправить дело, не дать развернуться козыревским холуям, которые в угоду любимому шефу могут сотворить нечто непоправимое. По МИДу уже ходил проект докладной на имя президента с предложением порвать дипломатические отношения с Арменией.
      Первое, что я прочитал, было сообщение пресс-центра азербайджанского МИДа. Даже из него не явствовало, что обстрелян был именно официальный кортеж как таковой, а уж азербайджанцы это дело раздули бы как пить дать, особенно, если бы кто-то из их вояк пострадал. В сообщении говорилось, что обстреляна была «группа сопровождения В.Н.Казимирова», и назывался населенный пункт Ашагы Аскипара, где произошел инцидент. После этого я принял по ВЧ из Еревана, из нашего посольства, сообщение от поверенного в делах, который продиктовал мне версию армянской стороны со слов Давида Шахназаряна, не преминувшего выразить «сожаление по поводу случившегося, независимо от того, кто несет ответственность за инцидент». Он тоже недоумевал по поводу оценок, которые делались в Москве без выяснения реальных обстоятельств.
      На основании этой информации и азербайджанского пресс-релиза я написал краткое изложение ВЧ-граммы для первого заместителя министра Анатолия Адамишина и директора ДСНГ Вадима Кузнецова с некоторыми собственными комментариями, чтобы показать нарушение азербайджанцами и Казимировым договоренности с армянами. Я подчеркнул, что в результате изменения маршрута «кортеж» съехал с единственно приличной дороги Казах – Иджеван, отправился чуть ли не по горным тропам туда, откуда попасть можно только к грузинской границе, а не к Иджевану и Еревану. Армяне просили: не делайте этого, не гарантируем безопасность, не пускайтесь в этот путь без согласия армянской стороны. 20 ноября по радио «Свобода» в Ереване узнали, что в 11.00 произошел инцидент, но обошлось без жертв.
      С этой бумагой я ознакомил и Чуркина, курировавшего в МИДе Закавказье, передав копию моего текста его помощникам.
      А на пресс-конференции, которую он устроил вместе с Казимировым, г-н Козырев огласил «Заявление Совета Министров Правительства Российской Федерации» от 22 ноября. В этом заявлении совершенно определенно утверждалось, что спецпредставитель Президента Российской Федерации и сопровождающие его лица при пересечении границы в районе г. Казах «подверглись интенсивному обстрелу с армянской стороны». Правительство России, естественно, решительно осудило эту «беспрецедентную акцию, грубо попирающую нормы международного права», и потребовало «от высшего руководства Армении незамедлительно принести публичные извинения». А сам Козырев, переиначив этот текст, расшифровал «беспрецедентную акцию» как «нападение на личного представителя президента РФ».
      Все это было грубой и бесстыдной ложью. Но самое удивительное – заявленное министром и с его подачи правительством не подтвердил даже сам участник инцидента (если не виновник). На той же пресс-конференции в присутствии Козырева «спецпредставитель президента» почему-то врать не осмелился и по существу признал, что в него, да и в кортеж тоже никто не стрелял. А если так, то о каком оскорблении президента и флага вообще может идти речь?
      «Комендант района азербайджанский полковник Садыхов, – рассказывал Казимиров, – принял меры предосторожности и не дал нам следовать сразу всей колонной, а предпочел, чтобы мы переждали за холмом на окраине полуразрушенного села, и отправил вперед лишь передовую машину. Машина отсутствовала 40 минут…» Как потом говорил мне Давид Шахназарян, чтобы попасть в то место, где стреляли, казимировскому «кортежу» пришлось несколько раз нарушать армянскую границу, а дорога, по которой он поехал, заканчивается тупиком в виде противотанкового рва, «укомплектованного» минами. Азербайджанские сопровождающие об этом хорошо знали. Им нужно было не Казимирова через границу переправлять, а провокацию устроить, в чем они с помощью Казимирова, Козырева и подыгрывавшего из Баку Шонии преуспели. Добравшись до нужного места, «кортеж» остановился, Казимиров и Садыхов действительно спрятались в укрытие, а вперед пустили «уазик», выкрашенный в защитные цвета, одинаковые для советской, российской, армянской, карабахской и азербайджанской боевой техники. И этот «уазик» сорок минут катал взад-вперед на двухкилометровом отрезке тупиковой дороги, пока в него кто-то не начал стрелять. Офицер и два солдата, сидевшие в нем, тут же покинули его и забрались то ли в окоп, то ли в придорожную канаву, где спокойненько ждали окончания операции. «Уазик» загорелся, значит нехорошие армяне покусились на «кортеж» московского гостя, что и требовалось доказать, вернее, показать. Непосредственные участники автопровокации благополучно вернулись к своим. Это, видимо, и были те самые «наши ребята», о которых так участливо пекся Казимиров в разговоре со своим бакинским собеседником, который ворвался в наш с ним телефонный разговор 21 ноября.
      Во вторник 23 ноября российские газеты массированно обрушили на Армению кучу всяческих обвинений. Особенно постарался корреспондент газеты «Сегодня» Вахтанг Джанашия. Совсем недавно я часа три разъяснял ему в моем кабинете в Ереване все аспекты карабахской проблемы и армяно-азербайджанских отношений. Он специализировался тогда на поношении армян, и мое интервью было, признаюсь, попыткой «просветить» его и даже, чем черт не шутит, «перевоспитать». Наивной, наверное. Этот журналист, правда, ссылаясь на Шонию, преподнес историю с Казимировым таким образом, будто стреляли прямо по его машине, и она чудом увернулась от пуль армянских злодеев, а несколько азербайджанцев было убито и ранено. Мы встретились с Джанашия в тот же день в «Армянском подворье», как я называл в шутку две комнатки госделегации Олеандрова в мидовском здании на улице Веснина (ныне снова Денежный переулок), где когда-то жил Андрей Белый. Это тот, где аптека. Джанашия принес на просмотр текст того самого интервью. Я не преминул ткнуть его носом в его, мягко выражаясь, необъективный репортаж на первой полосе газеты, но он тут же спрятался за спину Шонии, от которого получил ложную информацию, а проверять, дескать, некогда было – сенсация же! Да и вроде бы принято как-то послам доверять.
      Он согласился добавить в мое интервью фразу, которой я хотел минимизировать инцидент. Но все интервью, подготовленное к публикации на 25 ноября, было снято по звонку из МИДа, и на его месте появился текст Карасина на отвлеченную тему.
      Вслед за Джанашией особо отличились некий Александр Гольц из «Красной Звезды» и известный Леонид Млечин из «Известий». Оба усердно мусолили козыревское вранье.
      Правительство Армении 23 ноября повторило, что оно глубоко сожалеет по поводу обстрела автомашины из сопровождения Казимирова, напоминало, что последний поехал не туда, где его ждали, сообщило, что военная прокуратура уже приступила к расследованию инцидента и предложило правительству России направить компетентную комиссию с целью детального рассмотрения всех обстоятельств этого происшествия. Если комиссия установит виновность армянской стороны, Армения принесет свои извинения публично, говорилось в этом заявлении.
      Ходя по МИДу, я пытался получить официальное указание о том, что меня «задержали» в Москве, от кого-нибудь из мидовских бонз, а не по радио и телевидению, как оно, собственно, и было. Попросился к Виталию Чуркину как куратору посольств в Закавказье. Он – в коридоре – чуть ли не возопил: «Чур, чур, чур меня!» И отфутболил к Адамишину. Другой зам Козырева, уж не буду называть его фамилию, тоже в коридорной беседе, сказал мне, что министр зациклился на собственной позиции, и его теперь с нее не свернуть. «Раз Козырев что-то вякнул публично, то уж теперь все, хотя вы, Владимир Петрович, может быть, и правы на все сто», – сочувственно заметил молодой кадр.
      Адамишина я тогда не застал в его кабинете и подумал: а почему бы мне не организовать себе «консультации» в более авторитетном месте, чем МИД? И я позвонил Вячеславу Костикову, с которым был знаком по Парижу, когда он работал в ЮНЕСКО. Вячеслав тут же назначил мне встречу.
      24 ноября я пришел в Кремль. Костиков принял меня дружелюбно, внимательно выслушал мой вариант интерпретации происшествия с Казимировым, который явно расходился с козыревским, и позвонил Дмитрию Рюрикову: «Тут у меня старый парижский знакомый Ступишин Владимир Петрович, посол в Армении. Он рассказывает такие вещи, что, похоже, Козырева подставили. Не хочешь ли сам услышать?» Рюриков захотел, но у него было какое-то запланированное ранее мероприятие, и мне пришлось ждать минут сорок, которые я провел у Анатолия Красикова, работавшего в президентской пресс-службе вместе с Костиковым.
      Рюриков тоже выслушал меня, но от обсуждения «казуса Казимирова», который вполне можно было бы назвать и «казусом Козырева», уклонился. Зато не преминул посетовать на армян, которые, по имеющимся у него сведениям, якобы ведут двойную игру, выставляя Россию перед Западом претендентом на «имперскую политику». Я сказал ему, что о такого рода действиях Армении мне ничего не известно, а известно о том, что она ориентирует свою политику преимущественно на Россию и верить ей можно.
      Рюриков заговорил о каком-то мифическом проекте трубопровода из Азербайджана через Армению в Россию, согласованном с Гейдаром Алиевым.
      – А не повернут в Турцию?
      – Нет, речь идет о том, что вывод трубы на Россию – обязательное условие.
      – Ну тогда вы можете быть уверены, что Армения проголосует «за» обеими руками.
      А про себя я подумал: это что-то новое, я о таких проектах не слышал. Не слышал ни тогда, ни позже. Через Грузию в Турцию – понятно. Через Армению в Турцию – тоже понятно, но для этого нужен мир в Карабахе. А вот через Армению в Россию, до этого пока никто не додумался, да и география не позволила бы.
      Вечером я все же увиделся с Адамишиным. Не успел подойти к его кабинету, Казимиров тут как тут, хочет присутствовать при нашем разговоре. Анатолий удалил его полушутливой фразой: «Заварил кашу, иди теперь, расхлебывай.» Со мной он тоже полностью соглашаться не стал, но конкретный интересовавший меня вопрос решил быстро.
      – Ты когда собирался обратно в Ереван?
      – В субботу.
      – Ну тогда будем считать, что тебя задержали до понедельника.
      – Значит, я улечу во вторник.
      – Вот и хорошо. Привет Ноне.
      – Спасибо. Привет Оле.
      Вот таким образом я организовал себе «консультации», ради которых вроде бы и был «задержан» в Москве, о чем писала и московская, и ереванская пресса. Г-н Козырев «задержанного» им посла своего внимания не удостоил.
      А события развивались дальше. Заявление правительства Армении от 23 ноября Козырева не удовлетворило, и он, используя форму интервью «Интерфаксу», уже 24 числа пригрозил: «Кажется в Ереване задались целью довести дело до санкций. Обнадеживает только то, что это происходит в отсутствие в Ереване президента Левона Тер-Петросяна, который еще может скорректировать ситуацию, на что я очень надеюсь».
      25-го Левон Тер-Петросян собрал дипломатов, аккредитованных в Ереване, и поддержал позицию своего правительства и МИДа, но подчеркнул, что досадный инцидент – недоразумение в отношениях России и Армении и скоро будет улажен. Поверенному в делах России Старикову он сказал: надо найти выход, достойный для обеих сторон, оптимальный вариант – спустить все на тормозах, не делать больше заявлений, не нагнетать атмосферу. Но публичных извинений не будет, не за что извиняться, – твердо сказал президент. Поверенный отреагировал, стараясь быть в козыревской струе, чтобы было, что начальству доложить: дескать, дал надлежащий ответ и так далее, как обычно пишется в дипломатических депешах.
      26 ноября МИД России выразил свое неудовольствие отказом Армении принести извинения не известно за что. Но уже не возмущался по поводу ущерба российскому флагу, каковой в действительности и не имел места. Стреляли все-таки не в личного представителя президента России, а в машину сопровождения, – признал рупор МИДа. Не «пондравились» дипломатам со Смоленской площади и появившиеся в печати предположения о крутом проазербайджанском крене в российской политике, что в тот момент было очевидным фактом.
      Армянская община в Москве сделала внушение Козыреву за его хамство по отношению к Армении. И это, видимо, тоже сыграло положительную роль в охлаждении пыла зарвавшегося псевдопатриота, захотевшего поиграть мускулами накануне парламентских выборов: смотрите, мол, какой я державник, не побоялся даже самой Армении нахамить!
      Никакой комиссии Москва, конечно, никуда не послала, но 30 ноября, после двух встреч Козырева с «этой персоной» Папазяном в Риме, во время совещания министров иностранных дел стран СБСЕ, было объявлено, что инцидент исчерпан, а Давид Шахназарян вылетел в Москву для контакта с Казимировым.
      В этот же день посол России вернулся в Ереван и, отвечая на вопросы журналистов, высказался по поводу инцидента в том же духе, что и Левон Тер-Петросян: мы имеем дело с недоразумением, у которого не должно быть серьезных последствий.
      Оба мы ошибались. Последствия все же были. И довольно серьезные. Г-н Козырев, как оказалось, не успокоился и добился-таки ужесточения санкций против Армении, невзирая на наступление очередной блокадной зимы и возобновившееся военное давление Азербайджана на Карабах и армянское пограничье.
      25 ноября Карен Бабурян отправил Марио Рафаэлли послание, в котором дал согласие на новый «График неотложных мер», но с обычными оговорками и критическими замечаниями. При этом подчеркивалось, что во всех случаях под термином «сторона в конфликте» карабахцы понимают признание за НКР международно-правового статуса воюющей стороны со всем объемом юридических последствий этого признания и что именно очевидностью этой посылки обусловлено дальнейшее участие НКР в Минском процессе.
      Азербайджан 30 ноября отверг и этот график и подтвердил свое категорическое нежелание признавать НКР даже просто «конфликтующей стороной» или «воюющей стороной», снова лишив смысла какие бы то ни было переговоры. Было ясно, что Баку замышляет новую военную авантюру. На линии соприкосновения началась концентрация азербайджанских войск, а в первых числах декабря они уже предприняли широкомасштабное наступление. Забегая вперед, скажу сразу: азербайджанское наступление, вернее, попытки наступать, с переменным успехом продолжались больше двух месяцев. При соотношении десять к одному в военной силе в пользу азербайджанцев их потери были тоже порядка десять к одному, так как карабахцы защищались отчаянно, и Азербайджан потерял более 5000 солдат и офицеров, свыше 60 единиц бронетехники, включая 40 танков, а также самолеты, установки «Град», артиллерийские орудия. Карабахцы потеряли в десять раз меньше солдат, а свою подбитую технику полностью восстановили за счет трофейных танков и БМП. Попытки Гейдара Алиева решить карабахскую проблему силой с треском провалились. Не попал он ни в Степанакерт, ни даже в Физули, как планировал. Пришлось снова обращаться к России за посредническими услугами.
      На протяжении всей зимней кампании посольство информировало Москву о военных приготовлениях азербайджанцев, а потом и о ходе военных действий, но не получило ни одного отклика. Все летело, как в бездонную бочку.
      Вернувшись в Ереван, я сразу же связался с Арманом Киракосяном, и он меня быстро ввел в курс всех наших дел. Арман был полностью согласен, что «казус Казимирова» надо интерпретировать как недоразумение и не зацикливаться на нем. Однако здесь, в Ереване, шум, поднятый Козыревым, расценили поначалу как изменение политики России, как ее крен в сторону Азербайджана, непонятный в условиях совместного России и Армении противостояния проникновению Турции в Закавказье и Среднюю Азию.
      Я сказал, что не надо так глубоко копать, в Москве предвыборный бардак, Козырев хочет в Думу и демонстрирует всем свой «патриотизм», российская государственность не устоялась, и МИД пока еще не тот, каким был и должен бы стать снова: утрачены традиции, благодаря которым наша дипломатия даже советского периода не уступала по своей профессиональности французской и британской дипломатическим школам.
      Арман передал мне пожелание Давида Шахназаряна увидеться со мной. Он только что вернулся из Москвы, где показывал Козыреву и Казимирову фотоматериалы, разъясняющие обстоятельства инцидента на границе.
      После обеда я поехал к Давиду. Он и мне презентовал эти фотоматериалы и информировал о беседах в Москве. Давид был уверен, что Казимиров действовал в инциденте совсем не «сглупа», а зная, что делает. Но надо это дело поскорей забыть. Вот только извиняться армянам не за что, а Козырев все требует. Кстати, даже инициаторами стрельбы по азербайджанскому джипу могли быть совсем не обязательно армянские пограничники, а какие-то провокаторы.
      Давид согласился с моим замечанием о том, что кто бы ни был прав или виноват, армянам надо проявлять особую бдительность, раз на них отовсюду бочки катят, и предусматривать буквально все до мелочей, даже невероятное и невозможное. А сейчас надо вытащить в Ереван проштрафившегося Казимирова и продолжить с ним карабахские переговоры как ни в чем не бывало. Давид сообщил, что он его уже звал, но у того не было «ценных указаний» г-на Козырева.
      Со ссылкой на Шахназаряна я написал в Москву, что руководство Армении по-прежнему ценит миротворческую посредническую роль России и готово в ближайшее время принять Казимирова для дальнейших переговоров.
      9 декабря меня пригласил к себе президент Левон Тер-Петросян и в присутствии Давида Шахназаряна, Армана Киракосяна и своего пресс-секретаря Левона Зурабяна произнес полный драматизма монолог, о котором я немедленно информировал Ельцина. Думаю, что эта информация сыграла положительную роль в российско-армянских межгосударственных отношениях, но поставила крест на моей дальнейшей карьере. Такой исход я предвидел заранее, поэтому советовался с женой, и она меня поддержала. Я пошел на этот шаг, будучи абсолютно уверенным, что это – единственно возможное решение с точки зрения императивов защиты правильно понятых российских национальных интересов, а для меня лично – еще и нравственный долг.
      Итак, что же сказал президент и что добавил к этому посол?
      А президент сказал примерно следующее:
      – Владимир Петрович, вы, наверное, догадываетесь, что я пригласил вас в связи с конфликтом, вызванным известным инцидентом с Казимировым. О самом инциденте я распространяться не хочу. Там все абсолютно ясно. Чего ожидают от нас те, кто от имени России ставят ультиматумы? Как глава государства требование ультиматума я выполнить не могу, ибо оно несправедливо. Поэтому предлагаю просто забыть об инциденте как о досадном недоразумении.
      Это – не вопрос амбиций и не мое личное дело. Сам я лично могу попросить извинения у Бориса Николаевича Ельцина, если он действительно считает, что мы в чем-то виноваты. Но со стороны армянского государства такого ответа не будет, ибо это было бы несправедливо, ведь сам факт, спровоцировавший ультиматум, очевиден.
      В течение двух лет межгосударственых отношений, сотрудничества с Россией у нас не было ни одного момента, где мы не нашли бы должного взаимопонимания как в двустороннем плане, так и в рамках СНГ. У нас отработан механизм решения всех вопросов вплоть до совместных сценариев и линии поведения. С Козыревым, Бурбулисом, Шахраем в Москве, Минске, других местах даже роли распределяли, и не было между нами недоразумений.
      Я продолжаю считать, что это – результат искренних и доверительных отношений, которые были между нами и должны быть.
      А вот в инциденте с Казимировым далеко не все было предпринято даже с формальной точки зрения, чтобы в нем разобраться. У нас же есть соглашение о политических консультациях. Почему этот механизм не задействовали для выяснения обстоятельств, как предлагал мининдел Армении Папазян?
      Резкие антиармянские заявления Козырева для нас полная неожиданность. Но подоплека их ясна. Россия ждет от нас, чтобы мы сделали подарок Алиеву. Хотя прямо об этом и не говорится, но косвенных намеков много. Но что получат Армения и Нагорный Карабах? Вы хотите «наградить» Алиева за наш счет? Мы готовы к переговорам. Об этом и Козыреву в начале ноября говорили. Для этого нужен визит Казимирова в Ереван. Приглашение остается в силе. По моей инициативе и Давид в Москву на днях летал.
      Разрыв в контактах считаю ненормальным, как и то, что Россия, не выяснив обстоятельства случившегося, начала прибегать к санкциям против Армении. Правительство России приостановило выполнение обязательств, задержало выделение кредитов, грозит закрытием корреспондентских счетов. Идет замораживание отношений на бюрократическом уровне. Но при этом буквально все, подтверждая свою готовность продолжать сотрудничество, ссылаются на то, что «сверху» спущена какая-то негласная директива «потеснить» Армению и что дальнейшему нормальному ходу дел препятствует ведомство Козырева. Возникла угроза приостановления подачи нефтепродуктов – кивают на Сосковца. И банкирам в Минфине говорят, что нужно спецуказание для продолжения переговоров с Арменией.
      Ради чего все это делается? «Подарок» Алиеву нужен? Так мы готовы обсуждать это и без такого вот давления со стороны России. Мы сами считаем, что кое-какие уступки со стороны Нагорного Карабаха прежде всего нужны ему самому, о чем мы сами твердим карабахцам, призывая их сделать жест доброй воли. Кстати, их положительный ответ на новый график СБСЕ – уже движение в этом направлении.
      В карабахском вопросе позиции Армении и России совпадают. Здесь есть предмет для разговора. Но предстоит трудная работа, в том числе со стороны России, которая почему-то и с карабахцами контакты сократила.
      Кстати, и армянская внутренняя оппозиция, и некоторые круги диаспоры в Москве подпитывают отрицательное отношение правительства России к Армении, а наша задача – исчерпать инцидент, восстановить все контакты, двигать вперед межгосударственное сотрудничество, которое не дано сокрушить ни мне, ни Козыреву.
      Армения – это то, что у России уже есть в Закавказье. Азербайджан – то, чего нет и никогда не будет, какие бы тактические ходы Баку ни предпринимал. Армения хочет жить вместе с Россией. Зачем же ее отталкивать?»
      Вот такие слова произнес Левон Акопович и попросил меня донести их смысл до сведения Бориса Николаевича, что я и сделал. Но не ограничился изложением услышанного, а добавил свои соображения и предложения:
      Укрепляя свой пояс безопасности, может ли Россия позволить себе пренебречь своим самым надежным союзником в Закавказье, которым всегда была Армения? Союзника не ставят на колени, даже если он виноват. Тем более несправедливо делать это в связи с инцидентом, который не может рассматриваться как умышленная антироссийская акция со стороны Армении.
      Санкции России против полузадушенной республики, живущей в условиях, почти равнозначных ленинградской блокаде, бьют прежде всего по простым людям.
      Эти санкции бьют и по собственно российским экономическим интересам, ибо в Армении еще есть производства, институты, головы, которые нужны России, нужны ряду отраслей ее хозяйства, включая «оборонку».
      Санкции ударят и по русским гражданам Армении, которые вместе с армянами уже страдают из-за азербайджанской блокады, а из приграничного Красносельска их уже выбили в Россию азербайджанские «Грады».
      Санкции могут осложнить положение и наших военных, которые вместе с армянами защищают рубежи и России, и всего СНГ.
      Необходимо срочно снять все препоны, по крайней мере, в отношении невоенных направлений сотрудничества, особенно тех, которые затрагивают жизнеобеспечение населения Армении, удовлетворить просьбу президента о кредите для поддержания армянской валюты, оказать Армении содействие в МВФ.
      Высказался я и за активизацию российской посреднической миссии в карабахском вопросе и предложил поднять ее уровень путем привлечения к этой деятельности близких к правительству членов Федерального собрания, которое будет избрано 12 декабря, и других политических деятелей.
      Прошла неделя и я узнал, что распоряжение о санкциях, исходящее от Ельцина и Черномырдина, продолжает действовать, поскольку в Москве все еще дуются на Армению, которая инцидентом с Казимировым нанесла-де «личное оскорбление» российскому президенту, и нужны какие-то особые извинения. «Можно в письме или при личной встрече президентов», – пояснил Адамишин. Эта упертость меня поразила. Все знают, что была азербайджанская провокация. Об этом мне в один голос говорят даже западные дипломаты. Поездка Казимирова не в ту сторону рассматривается ими как проявление непростительного непрофессионализма. Это – по меньшей мере. В любом случае все считают, что самое умное – это тихо спустить все на тормозах, а не раздувать неадекватную шумиху до неприличия.
      И 19 декабря я счел необходимым обратить внимание российского руководства на то, что Соединенные Штаты наращивают гуманитарную помощь Армении, исчисляемую уже в миллионах долларов, и разрабатывают программы вывода Армении из экономического кризиса. На этом фоне весьма странными выглядят «санкции российских министров» из-за искусственно спровоцированного повода. И добавил: непонятная реакция Москвы на недоразумение, каким является «казус Казимирова», явно ослабляет позиции России во всем регионе и создает вакуум, которым неминуемо воспользуются другие.
      Обе мои информации вызвали гнев г-на Козырева, а, может быть, и не только его. Но мой протест сработал.
      28 декабря я устроил в «Раздане» дипломатический завтрак для МИДа. Были министр Ваган Папазян, его замы Арман Киракосян, Георгий Казинян, Эдуард Мелконян, все директора управлений и мой друг Ашот Мелик-Шахназаров. Ваган Папазян с удовлетворением говорил о недавних контактах с Козыревым и о достигнутой договоренности возобновить карабахские переговоры в Москве – сначала на экспертном уровне, а затем и на высшем. Эту линию предложил Левон Тер-Петросян, и Ельцин его поддержал. Роберта Кочаряна приняли в МИД России: он встречался с первым заместителем министра Адамишиным. Скоро по российскому телевидению его покажут в карауловском «Моменте истины».
      28 декабря на брифинге в Москве рупор МИД России заявил, что все – инцидент с Казимировым урегулирован. Правда, текст заявления об этом был нагло лживый по-козыревски. В нем повторялась выдумка, будто бы 20 ноября «с армянской стороны была обстреляна посредническая миссия России», а тот факт, что в Ашхабаде, во время встречи руководителей стран СНГ, президенты скорее всего просто объяснились, выдавался за «извинения» все той же армянской стороны. Но Бог с ними, главное – на этот раз инцидент был действительно исчерпан и можно было продолжать нормальную работу.
      6 января на рождественском приеме у католикоса в Эчмиадзине только что вернувшийся из Москвы премьер-министр Грант Багратян меня очень обрадовал. Он виделся с Черномырдиным, и 4 января они договорились о сотрудничестве в восстановлении АЭС, о размораживании кредитов Армении, о финансировании работ в зоне бедствия. Обсудили также проблему создания системы ПВО, и соответствующее поручение дано П.С.Грачеву. Атмосфера переговоров была хорошая. Дело сдвинулось с мертвой точки, поставленной было Козыревым и иже с ним.
 

 
      «Казус Казимирова» уладили, но на фронтах Карабаха снова разворачивалось многодневное сражение. Алиев гнал на убой молодых ребят под дулами заградотрядов, стрелявших по своим. Международное сообщество как в рот воды набрало.
      Побывавший в Вашингтоне Гарри Гилмор, с которым мы 2 января увиделись в Филармонии, жаловался на то, что в США мало кто понимает реальную ситуацию в Закавказье, высказывал свое беспокойство по поводу распространения заразы наемничества – одних афганских моджахедов в Азербайджане тысячи полторы, если не больше.
      Вы правы – это беда. Пора принимать меры. Надо начать с осуждения собственных граждан, занимающихся этим преступным промыслом. Вон у нас тоже ивановские дураки поддались на азербайджанские посулы и полезли под пули, которых Баку не жалеет даже для собственных дезертиров. Нужен и международный механизм применения норм, запрещающих наемничество.
      По-моему тоже, пора заняться этим делом. И в том, что касается моджахедов в Азербайджане, все ясно. Можно не признавать де-юре НКР, но Баку-то совершает преступление, используя наемничество и применяя вооруженную силу против «собственного» населения, раз для него НКР не существует.
      Баку тогда даже праздничное перемирие, предложенное 30 декабря Казимировым, принять не захотел. Провалившись весной, летом и осенью, азербайджанские политики решили взять реванш зимой, надеясь, что на этот раз им обязательно повезет и они сломят Карабах. В начале января было похоже, что у них действительно что-то получается. Во всяком случае, Роберт Кочарян, позвонивший мне 7 января, был в плохом настроении: «Из Ирана просачиваются азербайджанские отряды и бьют по карабахским тылам. Мы держимся, но нам все труднее, ведь воевать приходится не с одними только азерами. А Казимиров чему-то радуется. Но если так пойдет дальше, кому понадобятся его инициативы?»
      На следующий день я побывал в Гюмри на проводах Леонида Лазаревича Полонского, уезжавшего в Питер. Там общался с нашими военными. Для них «казус Казимирова» яснее ясного – типичная провокация. И посредническая деятельность его – игра на стороне Азербайджана, которая вряд ли даст позитивные результаты. По мнению Федора Реута, пора усаживать воюющие стороны за стол переговоров без Казимирова, под протекцией российских военных.
      Так оно очень скоро и будет. Но для того, чтобы это произошло, азербайджанцам потребуется потерпеть еще одно поражение от висевших буквально на волоске карабахцев, которые сумели мобилизовать все свои силы и опрокинули замыслы намного превосходившего их противника. Слава Богу, не помогли ему ни разноплеменные наемники, ни практически неограниченное количество боеприпасов, ни турецкая помощь, ни попустительство Москвы. Попустительство – это мягко выражаясь. Господа Козырев и Казимиров все время пытались выкрутить руки карабахцам, пугая их огромностью и богатством мусульманского мира, который якобы чуть ли не весь стоит за спиной Азербайджана, а Россия-де вообще «мало что может». И то, и другое на самом деле отнюдь не соответствовало действительности. Роберт Кочарян был прав, когда в интервью Павлу Фельгенгауэру из газеты «Сегодня» заявил, что «со стороны России пока не было решительных и действительно адекватных ситуации шагов по урегулированию конфликта».
      После московских переговоров 18-20 января 1994 года, которые Козырев и Казимиров вели по-отдельности с Гасаном Гасановым, Ваганом Папазяном и Аркадием Гукасяном и которые опять ни к чему не привели, не состоялась и встреча Ельцина с Алиевым, Тер-Петросяном и Кочаряном (или Бабуряном). Вместо этого в Ереван и Степанакерт снова явился Казимиров – с «обновленной российской инициативой». Армяне и карабахцы поддержали его предложение о трехнедельном перемирии, он отправился в Баку, получил там отказ и начал требовать, чтобы карабахцы на три дня прекратили огонь и позволили вызволить азербайджанских аскеров, проникших в Кельбаджарский район по горным тропам через Муровдаг и попавших в окружение. Давид Шахназарян удивился: «Мы уже ответили согласием на трехнедельное перемирие, что же вы на ходу меняете собственные предложения, Владимир Николаевич?» Казимирову крыть было нечем, тем более, что он сам, наконец, признал нежелание Алиева идти на мировую. «Правда, что-то не видно и не слышно от Москвы ни действий, ни хотя бы заявлений, осуждающих такую позицию Баку», – заметил Давид. Очень странным, по его словам, выглядело и намерение Казимирова пересечь армяно-азербайджанскую границу в районе нахичеванского погранпункта, где регулярно вспыхивают перестрелки. Уж не хотелось ли ему повторить ноябрьский инцидент? Давид приложил все усилия, чтобы не допустить новой провокации, на которую потянуло Казимирова. Он же отверг и показавшуюся ему подозрительной идею Казимирова о встрече Аффиятдина Джалилова с кем-нибудь из руководства армянского Верховного Совета: уж не попытка ли это перевести переговорный процесс в плоскость противостояния Армении и Азербайджана? Собственно, в этой плоскости находился и «казус Казимирова» в ноябрьском варианте, туда же вписался бы и «казус Казимирова-2», если бы хитроумный Вова отправился через Садарак в Нахичеван в январе 1994 года.
      Не успел швед Ян Элиассон сменить Марио Рафаэлли во главе Минской группы, как азербайджанцы попытались возобновить свои наступательные действия и, как сообщил мне 15 февраля Манвел Саркисян, главным их успехом стало взятие Горадиза, откуда по плотине через Аракс есть выход на автостраду, ведущую в Нахичеван. Брали Горадиз они с помощью русских наемников. Но в основном установленная в октябре линия соприкосновения с ними в этом районе, сохранилась. А из Кельбаджарского района азербайджанских окруженцев выдавили за Омарский перевал Муровдага, и в руки карабахцев попало много военной техники. Ожесточенные бои продолжались на всех направлениях. Поля сражений были усеяны десятками и сотнями трупов. В большинстве своем это были азербайджанские солдаты и офицеры, которых Алиев безжалостно бросал на оборонительные позиции отчаянно сражавшихся карабахцев.
      Павел Сергеевич Грачев, которому надоели козыревско-казимировские дипломатические интриги, решил взять дело в свои руки. И сделал это в удачный момент. 18 февраля по его инициативе в Москве за столом переговоров собрались министры обороны Азербайджана и Армении, а также полномочный представитель вооруженных формирований Нагорного Карабаха. Российский министр выступал в роли посредника. Именно фамилии М. Мамедова, С. Саркисяна, Б. Саакяна и П. Грачева стоят под Протоколом от 18 февраля 1994 года о полном прекращении огня и военных действий с 1 марта и отводе войск на согласованные рубежи с 4 марта, о создании зоны взаимной безопасности, размещении там постов наблюдения из представителей сторон и России. Очень интересным был пункт 7-й, в котором посреднику, то есть российскому министру обороны, в случае нарушения достигнутых договоренностей предоставлялось право «применять все необходимые меры воздействия и средства, вплоть до военных.» Мне кажется, это – самый существенный пункт «Протокола». В нем суть позиции Грачева, который на открытии встречи, если верить газетам, предупредил: «Если и данная встреча не даст результатов, я больше никогда не выступлю в роли посредника.» Встреча оказалась результативной: не прошло и трех месяцев, как было установлено длительное перемирие на карабахском фронте.
      МИД России не стал оспаривать заслуги Минобороны и 22 февраля публично одобрил Протокол, сделав вид, что к нему причастен Казимиров, хотя этот документ целиком – дело рук военных, вплоть до некоторых ошибок в терминологии, которые Казимиров вряд ли бы допустил. Министерство призвало все стороны строго соблюдать договоренности и незамедлительно перейти к заключению полномасштабного политического соглашения. На этот раз Смоленская площадь воздержалась от каких бы то ни было обвинений в адрес Армении и Нагорного Карабаха и даже попросила членов СБ ООН и Минской группы СБСЕ поддержать предпринятые усилия, направленные на установление мира в зоне карабахского конфликта.
      Накануне мы, дипкорпус, были у президента Левона Тер-Петросяна, который информировал нас о проблемах с доставкой хлеба в Армению и о тяжелом положении Грузии, отрицательно влияющем на транспортировку грузов, особенно энергоносителей. Он просил подумать, как представляемые нами страны могут посодействовать Армении в решении этих проблем.
      Отвечая на вопрос Франс де Артинг о подписанном в Москве при посредничестве Грачева Протоколе, президент подчеркнул, что его появлению на свет способствовал полный провал наступательных действий Азербайджана, который понес большие потери, а в результате получил тот же статус-кво, что и был до начала этих действий. Может быть, теперь откроется путь к серьезным переговорам. Сейчас для Армении самое главное – удержать карабахцев от развития успеха. Они уже перешли Омарский перевал, но пока остановились там, а в других местах могут попытаться восстановить положение (Горадиз? Шаумян?) и пойти дальше. «Друзья Азербайджана, – продолжал Тер-Петросян, – должны подсказать Гейдару Алиеву, что он попадет в тяжелое положение, если не отреагирует правильно на нынешнюю ситуацию. Правда, на быструю психологическую перестройку азербайджанского президента рассчитывать не приходится. Но он должен знать, что возможен новый дисбаланс, который затруднит дорогу к миру».
      Президент понимал, что с азербайджанцами надо все время держать ухо востро. Уже 23 февраля, когда посольство вместе с руководством министерства обороны Армении, пограничниками, ветеранами и нашими военными участвовало в возложении венков к вечному огню по случаю Дня защитника Отечества, Сержик Саркисян на мой вопрос, как обстоит дело с грачевским перемирием, ответил: азербайджанцы уже говорят, что их не так поняли, они хотят не отвода войск на 10 километров с размещением посредине российских миротворцев, а просто ухода «армянских» войск отовсюду; тем самым они отказываются от безусловного прекращения огня, а Четин в Анкаре заявил Липаритяну, что турки вообще воспротивятся реализации московской договоренности. Вот, оказывается, откуда растут ноги!
      28 февраля в Ереван прибыл генерал-полковник Георгий Кондратьев во главе группы военных наблюдателей и с ними Казимиров. Армяне отдали приказ о прекращении огня с 1 марта, карабахцы тоже, азербайджанцы продолжали стрелять. После встречи с Левоном Тер-Петросяном московские гости полетели в Баку, но Алиев отверг Протокол от 18 февраля, заявив: русских солдат в Азербайджан не пущу. Кондратьев возвратился в Москву через Ереван, а Казимиров застрял в Баку, куда прибыл Ян Элиассон, новый шеф Минской группы.
      2 марта я был у Давида Щахназаряна. Будучи назначенным на пост директора Главного управления национальной безопасности, он продолжал заниматься карабахской проблемой. Мы говорили с ним о разных делах и в том числе о визите генерала Кондратьева в Баку, а потом пошли к президенту, который основное место в беседе со мной отвел российской инициативе с перемирием в Карабахе. «Узнав от Кондратьева об отрицательной реакции Алиева, мы предложили карабахские окопы для размещения миротворческих сил. А если надо, то и у азеров прихватим и вам отдадим, – пошутил президент. – Однако шутки в сторону. Россия должна либо продолжать начатое Грачевым и довести до конца, либо официально объявить, что план провалился по вине Азербайджана. Казимирова тоже предупреждали, что будем ждать фиксации Россией, по чьей вине не вышло, и только после этого будем готовы работать над новым планом России, предлагаемым МИДом. По тому, как тот реагировал, ему наш подход явно не понравился».
      Президент сформулировал два варианта возможного развития событий.
      Вариант первый: заставить Алиева вернуться к ориентации на помощь России и дать ему ясно понять, что Карабах не стал бить азербайджанцев дальше только из уважения к российской инициативе, хотя ему это и далось с трудом.
      Вариант второй: осуществить российский план в одностороннем порядке – в карабахских окопах, как об этом и говорилось генералу Кондратьеву.
      И вообще Россия не должна допустить, чтобы образовавшийся с ее удалением из Азербайджана вакуум заполнили Турция и НАТО. Карабахское урегулирование – наилучший повод для возвращения России и не надо обращать внимания на обвинения в том, что она преследует имперские цели.
      Все эти и другие идеи Левона Акоповича я передал российскому руководству. Руководство, как всегда, ответило гробовым молчанием. За него говорил Казимиров. По словам Давида, который имел с ним крупный разговор по телефону, он отрицательно реагировал на требование признать ответственность Баку за провал грачевского плана.
      А вот Кондратьев счел целесообразным 2 марта направить министрам обороны Азербайджана, Армении и Нагорного Карабаха послания, в которых предложил в соответствии с Протоколом от 18 февраля соблюдать прекращение огня, отвести 2-4 марта тяжелую технику в согласованные районы, осуществить 3-5 марта отвод войск на Мардакертском и Физулинском направлениях с последующим размещением смешанных постов наблюдателей.
      Армяне ответили: если Нагорный Карабах и Азербайджан согласятся, мы тоже «за». Карабахцы: мы готовы соблюдать и впредь режим прекращения огня и приступили к отводу бронетехники. Азербайджанцы начали новое наступление на Физули, а в Москву отправили депешу с обвинениями в адрес карабахцев. И еще какую-то делегацию для сепаратных переговоров с Казимировым. Об этом я узнал из передач российского ТВ и радио «Россия» вечером 4 и утром 5 марта. Арман Киракосян подтвердил мне по телефону: «Нас не приглашали».
      6 марта в гостинице «Армения» председатель Минской группы Ян Элиассон информировал дипкорпус о своих контактах в Баку, Степанакерте и Ереване. У него сложилось впечатление, что все хотят переговоров, все озабочены будущим, а в Баку к тому же поняли, что их наступательные действия ничего не дали и что военное решение невозможно.
      Прекрасно!
      А дальше – нюансы.
      Армения и Карабах – за миротворческие силы. Азербайджан хочет всего лишь, чтобы международное сообщество более пристально следило за положением. Сам Элиассон – за взаимодействие СБСЕ с Россией и ООН. При наличии альтернативы – либо Россия, либо СБСЕ – стороны могут играть на этом.
      Я заверил его, что Россия поддерживает его миссию и будет с ним обязательно взаимодействовать. Хорошо, что за дело взялась нейтральная Швеция. Надо бы вспомнить и о Хельсинкском Заключительном акте как основе для действий Минской группы и о Стокгольмском Итоговом документе 1986 года о мерах доверия, которым, возможно, вдохновлялся сам Элиассон, выдвигая идею мер доверия применительно к Карабаху. По-моему, он был удовлетворен моей репликой.
      Ян Элиассон предлагал подумать о целесообразности стратегии «шаг за шагом» для преодоления недоверия между воюющими сторонами и таких мер доверия, как возврат заложников, обмен военнопленными, деблокада, снятие эмбарго, запрещение некоторых видов оружия, отказ от нападений на мирное население, предоставление гуманитарной помощи. Шагами доверия к политическому решению и подойдем, считал Элиассон. Только надо найти увязки между самими этими шагами. Полезную роль могли бы сыграть конфиденциальные дискуссии на уровне военных и дипломатических экспертов.
      Из его ответов на наши вопросы явствовало, однако, что ничего этого в Баку не желают. Им нужно прекращение огня и возвращение потерянных территорий, включая Лачин и Шуши, о статусе Карабаха даже говорить не хотят, зато жалуются на огромный ущерб, который они сами терпят от войны.
      Поскольку Элиассон просил у нас совета, я позволил себе выдвинуть идею целостного, комплексного применения международного права и в карабахском урегулировании. И это, мне кажется, тоже импонировало шведскому дипломату.
      И тут 9 марта на свет Божий появляется удивительный документ, проникнутый трогательной заботой об азербайджанской стороне, которая, видите ли, «столкнулась с серьезным психологическим барьером» в деле выполнения Протокола от 18 февраля и ее надо успокоить, а для этого – ускорить подготовку «большого» Соглашения, которое дало бы ей «больше уверенности», и досрочно освободить – в качестве «жеста доброй воли», разумеется, – «тот или иной район, захваченный в ходе прошлогодних боевых действий, скажем, город Агдам и близлежащие села». И кто же должен успокаивать азербайджанцев? Ну, конечно же, карабахцы, которых подписавшие эту бесподобную бумагу деятели даже называть собственным именем не захотели, предпочтя совершенно идиотское иносказание «армянские стороны», но при этом лицемерно призывая не к каким-нибудь, а к непременно «честным шагам навстречу миру». И кто же эти «умники»? Один из них – госгодин А. Козырев. Ну ему не привыкать прибегать к дипломатическим диверсиям. А вот зачем поставил свою подпись под «инициативой», явно подрывающей реализацию грачевского Протокола, начальник генштаба М. Колесников, уму не постижимо. Роберт Кочарян, получив эту ценную бумагу, ответил каждому по отдельности 15 марта. Ответил, как всегда, очень вежливо, очень грамотно и очень ясно. Он предложил московским крючкотворам «продумать возможность снятия психологических барьеров не за счет одной из сторон, а какими-то иными способами, скажем, усилением механизма контроля». «Учитывая крайнюю обремененность руководства НКР собственными проблемами, писал он, в том числе психологического порядка, мы затрудняемся в условиях взаимного недоверия взять на себя задачу создания режима максимального благоприятствования для азербайджанских властей». Роберт выразил удивление и постановкой вопроса о «жесте доброй воли» в отношении Азербайджана, который открыто торпедирует реализацию взятых на себя обязательств, и эти действия не получают должной оценки. «Несбалансированное принятие посредником возрастающих требований одной из сторон конфликта, абсолютно не отражающих сложившихся реалий, не может стать конструктивной основой урегулирования». Давайте все же действительно идти навстречу миру решительными и честными шагами, как, собственно, вы и предлагаете, господа.
      Таким был смысл заключительной фразы ответных писем Роберта Кочаряна и тому, и другому, но Козыреву он ответил более детально, разбив в пух и прах его фарисейскую «аргументацию» в пользу умасливания Алиева за счет Карабаха. И ведь утерлись в Москве, получив такой афронт от маленького непризнанного, но сильного духом государства.
      Мне стало известно, что Ваган Папазян, получивший подобное письмо Козырева и Колесникова, вообще отвечать не стал, но экспертов в Москву на встречу с азерабайджанцами и шведами все-таки послал. И карабахцев убедил последовать своему примеру: они собирались вообще бойкотировать встречу, поскольку Москва не осудила азербайджанцев за срыв грачевской инициативы.
      Казимирову очень не понравился ответ Кочаряна, о чем он мне сам сказал по телефону. Но он продолжил свою миссию как ни в чем не бывало и направил (а, может, просто продублировал) через меня Давиду Шахназаряну и Манвелу Саркисяну адресованный руководству Армении и НКР проект Соглашения о прекращении вооруженного конфликта. Проект датирован 17 марта, получил я его факсом 18-го, после звонка Казимирова, и тогда же передал адресатам. Правда, встреча экспертов в Москве, смысл которой заключался в согласовании статей этого проекта, очень быстро зашла в тупик из-за категорического нежелания азеров пускать на свою территорию разъединительные силы.
      От Казимирова же я узнал о трагическом инциденте с иранским военно-транспортным самолетом, который отклонился от маршрута Москва – Тегеран, видимо, был обстрелян и упал в Карабахе, недалеко от Степанакерта. Иранцы с помощью карабахцев и армянских экспертов довольно быстро разобрались в причинах несчастного случая и не стали обострять отношения с армянами, зная, что не по их вине самолет отклонился от своего пути следования и потерпел аварию.
      29 марта на свет появилось совместное заявление МИД и МО РФ в защиту миротворческой деятельности России с четко сформулированной позицией: для осуществления своих миротворческих операций Россия не нуждается в каком-то «разрешении» от ООН или СБСЕ, хотя от сотрудничества с ними не отказывается. Констатируя, что реакция на обращения стран СНГ в ООН и СБСЕ за поддержкой вечно затягивается, авторы заявления твердо дали понять всем, что Россия и ее соседи обойдутся созданными в рамках СНГ механизмами и соглашениями, а мировому сообществу придется признать эту объективную реальность и перейти к более тесному взаимодействию с ними, отбросив подозрения в «неоимперских амбициях». Это было очень смелое и совершенно правильное, на мой взгляд, заявление, ибо от ООН и СБСЕ за два года их «причастности» к карабахскому конфликту толку никакого не было и не предвиделось.
      Эту позицию фактически поддержал Совет глав госудасрств СНГ, заседавший в Москве 15 апреля.
      2 мая главы дипмиссий в Ереване встретились с заместителем председателя Минской группы шведом Моссбергом, который только что проделал серию челночных полетов по маршруту Баку – Ереван – Степанакерт – Ереван – Баку – Ереван. Особых результатов эта акция не дала. Азеры высказались за прекращение огня, но без уточнения механизма соблюдения, в то время как карабахцы – за механизм Протокола от 18 февраля. Кстати, эту свою позицию мининдел НКР Аркадий Гукасян и командующий армией обороны НКР Самвел Бабаян подтвердили в письме Павлу Грачеву, Андрею Козыреву и Владимиру Казимирову 28 апреля.
      Тем не менее Моссбергу удалось обнаружить «новый реализм» у всех сторон, и он пришел к выводу, что мир вот-вот наступит. Сам он и его миссия поддерживали предложения России и работали в контакте с российскими представителями.
 

 
      Очень серьезный шаг к прекращению огня был предпринят в Бишкеке 5 мая на встрече парламентариев стран СНГ. Председатель Совета Федерации России, он же Председатель Межпарламентской Ассамблеи СНГ Владимир Шумейко сделал принципиальное заявление: «без признания руководства Нагорного Карабаха стороной конфликта нельзя этот конфликт ликвидировать». Это не понравилось азербайджанской делегации, и ее глава, уже известный нам Аффиятдин Джалилов сначала не поставил свою подпись под Бишкекским Протоколом от 5 мая, полностью поддержавшим грачевский Протокол от 18 февраля, который азербайджанцы, как мы помним, подписали, а через два дня дезавуировали. Но 9 мая на заседании Верховного Совета Армении его председатель Бабкен Араркцян сообщил, что у него был телефонный разговор с председателем азербайджанского парламента Расулом Гулиевым, и тот информировал его, что Азербайджан тоже подписал Бишкекский Протокол. Выдвинутые при этом «поправки» армянский спикер счел несущественными.
      Бишкекский Протокол определил дату прекращения огня – в полночь с 8 на 9 мая. На фронтах установилось относительное затишье. Генерал Зиневич посмеивался: там сейчас бывает так, что днем продолжают воевать, а ночью вместе шашлык едят. Война как маятник – то в одну сторону прорыв, то в обратную. Жаль, что людей гибнет много и зачастую зазря.
      Наконец-то, маятник качнулся в сторону мира. Правда, перемирие стало эффективным не с 9-го, а с 12 мая. Оформлено оно было письмом министров обороны Азербайджана и Армении и командующего армией Нагорного Карабаха, адресованным 11 мая министрам обороны и иностранных дел России и представителю Президента России. 17 мая в Москве была подписана детализированная «Договоренность» о порядке реализации Протокола от 18 февраля. Под ней те же подписи, что и под самим Протоколом.
      На этот раз перемирие стало реальностью, причем всерьез и надолго, к великому счастью бойцов, погибавших в окопах, и их родных и близких в тылу. Забрезжили перспективы умиротворения. Начался новый этап дипломатической работы.
      Ян Элиассон и его зам Моссберг одобрили перемирие. Американский визави Казимирова по «инициативам» 1993 года Дж. Мареска открыто выразил неудовольствие активизацией посреднических усилий России и высказался за поддержку Соединенными Штатами такой концепции самоопределения Нагорного Карабаха, осуществление которой оставляло бы его в пределах Азербайджана, разумеется, «на основе свободного союза» (ничего себе свобода!). Обо всем этом он поведал в газете «Крисчен сайенс монитор» в июне 1994 года. Сие означало, что мирного завершения конфликта без вмешательства посторонних для региона держав в ближайшее время не предвидится: будут всячески мутить воду и поддерживать исторически, политически и юридически неоправданные и неправомерные притязания Баку. Одним из способов создания помех урегулированию стали «планы», выходившие из недр СБСЕ и почему-то почти всегда нацеленные на удовлетворение азеров, но неприемлемые для карабахцев, которые не могли согласиться на отвод своих войск без замены их разъединительными силами и создания зон безопасности. Армяне их в этом полностью поддерживали.
      27 мая я был у Левона Тер-Петросяна с поздравлениями от Ельцина по случаю годовщины Армянской республики, провозглашенной в 1918 году. Президент поделился со мной подробностями плана урегулирования, предложенного Казимирову армянской стороной и сначала не принятого им. Правда, потом он понял, что без разъединительных сил армяне, как и карабахцы, ничего подписывать не будут. «Мне кажется, – сказал Левон Акопович, – что и Элиассона, и представителя госдепа Коллинза удалось убедить, что без разъединительных сил мир вообще невозможен. Но они продолжают маневрировать. А азербайджанцы воспользовались наличием двух планов – России и СБСЕ – и сорвали оба. Кстати, с французской стороны упрек в срыве обоих планов был брошен и Элиассону. А все потому, что и США, и Западная Европа ни в коем случае не хотят допустить в район конфликта именно российские разъединительные миротворческие силы и поэтому постоянно подыгрывают Азербайджану, который тоже этого не хочет. Подыгрывают они и Турции, рвущейся в миротворцы хотя бы в ипостаси наблюдателя. Коллинзу и Элиассону и об этом было сказано: пусть не мечтают, Турция – прямой участник конфликта».
      5 июня Казимиров, успевший побывать в Баку, приехал в посольство и перед своей встречей с президентом Армении вдруг решил информировать меня о некоторых аспектах переговорного процесса.
      По его убеждению, американцы мешают достижению договоренностей. Они предпочитают топтание на месте успеху России в деле урегулирования, так как не хотят усиления ее влияния в Закавказье (Это наблюдение было подтверждено публичными высказываниями Марески, о которых я уже упоминал).
      Азербайджанцы все время питаются дезой о каких-то передвижениях российских войск на помощь карабахцам. На этот раз не кто иной, как спикер Р.Гулиев наплел Г.Апиеву, будто из Ахалцихе (Грузия) движется в Гюмри российский полк для последующего броска в Кельбаджар. Сам Казимиров сказал им в Баку, что этого не может быть. Сейчас звонил генералу Алексею Третьякову. Тот подтвердил, что азербайджанцы несут чушь.
      У азербайджанцев есть подвижки в сторону признания карабахцев конфликтующей стороной, но они ужесточают свою позицию по Лачину и Шуше, требуя непременного их возврата.
      После беседы с Левоном Тер-Петросяном, которая касалась исключительно тактики работы с разными проектами «Большого соглашения», Казимиров снова информировал меня, убеждая в том, что миротворческие операции лучше всего начинать с ввода разъединительных сил, а потом уже пускать туда наблюдателей, чтобы было, за чем наблюдать. Эта позиция и мне показалась наиболее разумной.
      Армянский президент придерживался иного мнения: сначала наблюдатели, потом – второй этап с разводом войск и размещением разъединительных сил. Это он сказал не только Казимирову, но и Грачеву, который был в Ереване с визитом 8-9 июня. При этом Тер-Петросян подчеркивал: азербайджанцы получат искомые территории только при наличии разъединительных сил. Российских, разумеется.
      Грачев подтвердил Тер-Петросяну, что он не намерен отступать от своего «плана», в котором карабахцы занимают должное место как реально воюющая сторона.
      28 июля Ваган Папазян и Жирайр Липаритян в МИДе информировали дипкорпус о новом документе, закрепившем намерение конфликтующих сторон продолжать придерживаться режима прекращения огня, установленного 12 мая, и взять курс на Большое политическое соглашение. Этот документ, адресованный П.С. Грачеву, А.В. Козыреву, В.Н. Казимирову и Яну Элиассону, подписали: 26 июля – Минобороны Азербайджана М. Мамедов, 27 июля – Минобороны Армении С.Саркисян и командующий армией Нагорного Карабаха С.Бабаян.
      В августе переговоры о Большом политическом соглашении при посредничестве России продолжились. Продолжаются они и до сих пор: я пишу эти строки летом 1997 года. Ну и пусть продолжаются. Лишь бы перемирие сохранялось, и карабахцам удавалось успешно противостоять диктату чиновников СБСЕ, а главное – грубому нажиму великих держав, которые кто корысти ради, как, скажем, Соединенные Штаты и Франция, а кто сглупа, жертвуя своими позициями в Закавказье, как Россия, пытаются продать Карабах азеро-туркам за каспийскую нефть.
      Прекращение огня в Карабахе было главным событием 1994 года не только для моих карабахских и армянских друзей, но и для меня тоже, ибо я искренне сочувствовал и сочувствую справедливому делу освобождения Арцаха от азеро-турецкой опасности.
 

 
      Но случилось в этом году и другое событие, важное для меня с точки зрения моей собственной судьбы как посла России в Армении. Мои декабрьские телеграммы в Центр способствовали снятию санкций с Армении, но они и поставили крест на моем пребывании там. Не сразу я уехал оттуда, но последние семь с лишним месяцев жил и работал, зная, что уеду, и зная, что все об этом знают. Такое знание не вдохновляло, но я тем не менее работал как ни в чем не бывало до самого дня своего отъезда, ибо я свою командировку в Армению рассматривал как серьезную политическую и дипломатическую миссию, как мой личный вклад в становление межгосударственных российско-армянских отношений, и поэтому к каждому шагу в этом плане относился должным образом и дорожил каждым днем.
      Должен сказать, что 1994 год был отмечен активизацией отношений, что проявилось в целом ряде визитов и переговоров, которые теперь велись уже не только в Москве, но и в Ереване.
      После январского визита в Москву премьер-министра Гранта Багратяна Россия поддержала просьбу Армении в МВФ, который выделил кредит для зоны бедствия. 16 февраля в Москве на уровне премьер-министров было подписано межправительственное соглашение о торгово-экономическом сотрудничестве на 1994 год. Россия оказала Армении помощь хлебом, доставив в феврале-марте муку и зерно по воздуху. По настоянию посольства была отсрочена ликвидация государственной проектно-строительной фирмы «Армуралсибстрой», которая продолжала работать в зоне бедствия. 15 марта в Ереван прилетел главком российских погранвойск Андрей Иванович Николаев. Его встречи с армянским руководством завершились подписанием соглашения о порядке комплектования погранвойск России и прохождении службы в этих войсках гражданами Армении. В ходе бесед было подтверждено совпадение стратегических государственных интересов России и Армении. Армянское руководство пошло на выделение бюджетных средств для финансирования своего участия в материально-техническом обеспечении погранвойск России в Армении.
      17 марта в Москве было заключено межправительственное соглашение о расконсервации и возобновлении промышленной эксплуатации АЭС в Мецаморе. Российская сторона взяла на себя инженерно-техническую часть, поставки ядерного топлива, содействие армянским эксплуатационникам в создании органов управления атомной энергетикой, а также системы контроля и учета ядерных материалов. Договорились и о совместной работе на АЭС в период ее восстановления и запуска.
      В тот же день было оформлено межправительственным соглашением приобретение в собственность России многоэтажного здания с прилегающим земельным участком на улице Григория Просветителя в городе Ереване для размещения в нем всех служб посольства и квартир для сотрудников. Это приобретение обошлось нам в 8 миллионов долларов, которые были списаны с армянского государственного долга России. «Российское правительство приобрело для своего дипломатического представительства здание, достойное великой страны и тех отношений, которые сложились за века между двумя нашими народами.» Так оценила это событие газета «Российские Вести», корреспондент которой получил всю необходимую информацию от меня. Купчая была оформлена Ереванским горсоветом 28 апреля 1994 года.
      18 марта у меня состоялся разговор с госминистром Арменаком Казаряном. По поручению президента и премьер-министра он советовался со мной по поводу дальнейшей судьбы армянской госделегации, подобной той, что в Москве возглавляет посол Олеандров. Я самым настойчивым образом повторил ему то, что уже говорил и президенту, и премьер-министру, и руководству МИДа: надо восстанавливать госделегацию Армении незамедлительно и оформить это указом президента, а вот в будущем, может быть, предусмотреть создание смешанной комиссии для контроля за выполнением совместных решений, договоренностей и соглашений. 1 июня президент подписал указ о госделегации для ведения переговоров с Россией во главе с Арменаком Казаряном, и она приступила к работе.
      В марте 1994 года армянское руководство, наконец-то, решило назначить в Москву полномочного посла, упразднив должность постпреда, унаследованную от советских времен. Через меня запросили агреман на Юрия Израэловича Мкртумяна, доктора наук, этнографа, с опытом работы в ЦК КПА. Агреман был дан через две недели, 21 марта. Указом президента посол был назначен 1 июня. Он прослужил в Москве до мая 1997 года.
      23 марта замгоссекретаря США Тэлбот поднял шум по поводу того, что Российская таможня якобы потребовала уплаты пошлины при поставке в Армению закупленного на американские деньги российского семенного зерна, около 1700 тонн, которое американцы собирались раздать армянским крестьянам в качестве гуманитарной помощи. Забеспокоилась и ереванская пресса. Мне позвонил встревоженный министр сельского хозяйства Ашот Восканян. Я отбил телеграмму в Москву. Оттуда мне дали знать, что 28 марта это зерно было освобождено от пошлины. Ашот Восканян вновь позвонил мне 9 апреля, чтобы поблагодарить за содействие. «Самолеты с зерном начали прибывать в Ереван», – сообщил он. А пресс-служба МИД России сделала очень любопытное заявление: «Отменив таможенный сбор в размере 750 тысяч долларов, Россия таким образом приняла участие в совместной с США гуманитарной акции». Ну и дела! Интересно, состоялось ли бы такое «участие», не подними шума Тэлбот и не вмешайся в это дело российский посол в Ереване?
      20 апреля Комитет Госдумы по делам СНГ, во главе которого стоял Константин Затулин, побывавший в Ереване в середине месяца и посетивший там президента и вице-президента Армении, принял Заявление, осуждающее геноцид армян в Турции в 1915 году. Этот шаг затулинского комитета, подтвержденный в 1995 году самой Госдумой, имел важное значение для российско-армянских отношений. Буквально накануне поездки Затулина в Ереван я оказался в Москве по своим делам, пошел к нему в его офис на Варварке, и мы с ним долго обсуждали армянские дела. Он учинил мне форменный допрос с пристрастием, слушал внимательно и показался мне человеком, который стремится вникнуть в суть происходящего. Думаю, я не ошибался. Затулин понимает проблемы межнациональных отношений на постсоветском пространстве значительно лучше, чем многие наши патентованные политологи и знатоки национального вопроса.
      В мае состоялся визит в Армению президента Российской академии наук, а в конце месяца открылся Фестиваль русской музыки и было подписано соглашение о сотрудничестве между министерствами культуры России и Армении.
      8 июня в Москве Россия и Армения заключили межправительственное соглашение о поставках драгоценных металлов и драгоценных камней армянским ювелирам в 1994 году, а 17 июня я участвовал в координационном совещании руководителей золотодобывающих предприятий стран СНГ в ереванском Доме журналиста. Оттуда вместе с председателем «Роскомдрагмета» Евгением Бычковым, Вигеном Читечяном и министром промышленности Ашотом Сафаряном ездил к президенту, который выдвинул идею превращения ежегодных договоренностей между Россией и Арменией по драгметаллам в постоянное рамочное соглашение. Я поддержал эту рациональную идею.
      Вечером 8 июня в Ереван прилетел с большой свитой Павел Сергеевич Грачев. С ним прибыли замначгенштаба генерал-полковник Виктор Михайлович Барынькин, командующий сухопутными войсками генерал-полковник Владимир Мамедович Семенов, главком инженерных войск генерал-полковник Владимир Павлович Кузнецов. Было еще несколько генералов и старших офицеров. Была и пресс-дама, забыл фамилию. Она все почему-то молчала и пресс-конференций не устраивала. Грачев сам просвещал Павла Фельгенгауэра и других журналистов, когда считал нужным.
      На аэродроме к делегации подключились Федор Михайлович Реут и посол.
      С ходу поехали к президенту. Он принимал Грачева окруженный Вазгеном Саркисяном, Сержиком Саркисяном и Вано Сирадегяном. Принимал очень радушно и беседовал сверхдоверительно. Так же вел себя и Грачев, показавший прекрасное понимание ценности, вернее, бесценности для России такого стратегического союзника, как Армения. В основном говорили о переводе российских войск в Армении на статус военной базы и их сотрудничестве с армянской армией, которое должно быть, по мнению Левона Тер-Петросяна, включено «как крепкий орешек» в российскую военную доктрину. Особо важно, сказал он, укрепить систему ПВО.
      Говорили и о Карабахе.
      И о том, что кое-кто из турецких военных не скрывает своих антироссийских намерений в Закавказье. Грачев ответил полным пониманием, подчеркнув, в частности: «Наши стратегические интересы в Армении очень велики. Это – передовые рубежи России. Все сделаю, чтобы группировка войск вдоль границы с Турцией обозначилась как сильная. Турецкий генерал, который сделал антироссийский выпад, уходит в отставку. Да и мой приезд сюда заставит их призадуматься». Правильно! Не обязательно бряцать оружием, но показывать время от времени свой флаг просто необходимо: это – не мера устрашения, но мера сдерживания, понятная военным, за каким бы бугром они ни находились. Толковым политикам – тоже.
      Очень деловой была беседа в Канакерском полку на следующий день в присутствии Вазгена Саркисяна. Грачев неоднократно интересовался моим мнением. Я поддержал некоторые идеи офицеров, служивших в Армении, и особый упор сделал на необходимости укрепления ПВО самолетами-перехватчиками, без которых небо Армении остается практически незащищенным. Я об этом говорил еще в 1992 году, в том числе в беседах с нашими военными. «Посол прав, – сказал Грачев, – он за самую суть ухватился. Нужна здесь авиация. И она здесь будет». Соглашение о сотрудничестве в области ПВО было подписано в Москве 3 ноября 1994 года.
      После Канакерского полка гуляли на коньячном заводе. Пили за командиров, за Отечество, за Карабах, за Армению, а я предложил тост за российскую армию как опору нашей политики здесь.
      Вечером 9-го проводили Грачева и его команду в аэропорт. Они полетели в Тбилиси, а потом в Баку. Интересно было бы узнать, за что пили они там, в гостях у сладкоречивого Алиева.
      8 июля я вручил Левону Тер-Петросяну полученный из Москвы диппочтой экземпляр книги Б.Н. Ельцина «Заметки президента» с дарственной надписью. Естественно, мы не ограничились протокольным обменои любезностями, а обсудили некоторые проблемы и среди них вопрос о том, что делать с «нечистой» ратификацией договора о статусе российских войск. Говорили и о том, как достойно отметить 50-летие Победы. Важно было, в частности, не дать «приватизировать» этот всеобщий праздник какой-то части левой оппозиции. Поползновения такие мы в Ереване наблюдали, когда торжественное собрание в зале Оперы 9 мая 1994 года группа ветеранов превратила по существу в национал-коммунистический антиправительственный шабаш.
      Левон Акопович напомнил о своей просьбе к Ельцину инициировать на «большой семерке» в Неаполе обсуждение возможностей создания стабилизационного фонда для национальной валюты Армении и поддержки расконсервации Армянской АЭС. Эту просьбу я передал в Москву 6 июля. Сейчас президент попросил меня проинформировать Ельцина дополнительно, что, если именно он предложит внести в повестку дня этот вопрос, его поддержат Германия и Британия. Я слова Тер-Петросяна срочно передал в Москву, оттуда они пошли к Ельцину в Неаполь. Ельцин просьбу Армении выполнил. Я об этом узнал утром 12 июля по «Маяку». А потом из письма Ельцина армянскому президенту от 2 августа, в котором говорилось, что «семерка» проявила понимание, но свое отношение к поставленным вопросам не конкретизировала. Однако сам Ельцин увидел в решениях «семерки» некий «потенциал поддержки стабилизации и развития экономики наших государств» и обещал «настаивать на обеспечении реального прогресса в этом направлении».
      12 июля в Ереван прилетела наша госделегация во главе с Олеандровым. Ее приняли президент и другие руководители Армении. Она провела интенсивные переговоры с Арменаком Казаряном и членами армянской госделегации по целому ряду вопросов. Наибольшее внимание участники переговоров уделили проектам договора о военной базе и прилагаемых к нему соглашений. 15 июля делегация отбыла на родину. Олеандров заявил журналистам, что доволен результатами переговоров.
      18-20 июля в Ереване принимали директора Федеральной миграционной службы Татьяну Михайловну Регент. Она подписала соглашение о защите работников-мигрантов. С Грантом Багратяном и его министрами она обсуждала проблемы беженцев.
      14-18 августа в Армении находилась делегация министерства по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийных бедствий, и я познакомился с молодым, но очень деловым министром Сергеем Кожугетовичем Шойгу. 17 августа состоялось подписание соглашения о сотрудничестве в области предупреждения промышленных аварий, стихийных бедствий и ликвидации их последствий. В беседе с вице-президентом Гагиком Арутюняном наш министр высоко оценил армянский опыт действий в чрезвычайных ситуациях, отметив, что этот опыт должен стать предметом широкого изучения в остальных странах СНГ, с которыми у России к тому моменту не было соглашений, подобных подписанному с Арменией. Впрочем и с подавляющим большинством других государств тоже. Армения оказалась в компании с Италией, Германией и Финляндией. В беседах с премьер-министром Грантом Багратяном, вице-премьером Вигеном Читечяном, директорм Госуправления по чрезвычайным ситуациям С.Г. Бадаляном говорилось и о том, что можно сделать для воссоздания единой транспортной системы России, Грузии, Абхазии и Армении, хотя бы для перевозки гуманитарных грузов.
      С Шойгу мы совершили поездку и в район Спитакского землетрясения. Он интересовался, что сделано с тех пор, и с грустью констатировал, что до полного восстановления нормальной жизни там еще очень далеко. С ним было приятно общаться и в чисто личном плане. Я проникся к нему симпатией и на прощание подарил ему большую хрустальную бутыль с отличным коньяком из своего личного запаса. К сожалению, в 1999 году он здорово разочаровал меня.
      Последним важным визитером из Москвы при мне был Андрей Иванович Николаев, во второй раз прилетевший в Армению в том году. 19 августа он и госминистр Вазген Саркисян подписали соглашение о межгосударственных воинских перевозках в интересах охраны внешних границ государств-членов СНГ. С Левоном Тер-Петросяном он обсуждал вопросы совместной защиты армяно-иранской и армяно-турецкой границ и сотрудничества между погранвойсками России и Армении.
      На протяжении последних месяцев я еще помогал «Аэрофлоту», который решил, наконец, открыть свою постоянную авиалинию из Шереметьева в Звартноц и возложил ведение переговоров на своего представителя в Ереване Юрия Герасимовича Мнацаканова. Вот ему-то я и помогал как мог. В конце концов, открытие этой авиалинии состоялось, но уже без меня.
 

 
      Была и еще одна тема, имевшая определенное значение для наших двусторонних отношений и потому поднимавшаяся во время моих визитов к президенту, премьер-министру и в МИД Армении. Это тема двойного гражданства. С применением новых российских законов оно начало возникать де факто, но об этом не ведали ни сами граждане, ни высокое начальство. Впрочем, невысокое – тем более.
      Закон о гражданстве Российской Федерации был принят 28 ноября 1991 года еще в РСФСР. В июне 1993 года в него были внесены небольшие изменения. Наряду с ним действовало Положение о порядке рассмотрения вопросов гражданства, утвержденное указом президента 10 апреля 1993 года во исполнение закона 1991 года, который теперь уже был переименован в закон Российской Федерации.
      Закон и Положение служили основой для посольства и его консульского отдела при рассмотрении просьб о предоставлении российского гражданства. По ходу дела Консульский департамент МИД РФ добавлял свои комментарии. Иногда это делала Комиссия по вопросам гражданства при президенте, во главе которой стоял химик по образованию Абдуллах Микитаев, возомнивший себя великим юристом и вносивший в практику не столько ясность, сколько путаницу. На встрече с ним послов в странах СНГ, состоявшейся в январе 1994 года в Москве, многие его высказывания подверглись критике с нашей стороны, что вызвало большое неудовольствие и даже обиду, вылившуюся в хамские замечания. Представитель Консульского департамента МИДа даже вынужден был вмешаться и стать на защиту послов, дав понять кремлевскому чинуше, что послам приходится разбираться в хитросплетениях нового законодательства не в тиши московских кабинетов, а с живыми ходатаями и жалобщиками, вот они и требуют от нас, московских чиновников, предельной ясности.
      А ясность действительно достигалась опытным путем. И здесь мне в какой-то мере помогало юридическое образование: я все-таки проучился три года на юрфаке МГИМО, пока все факультеты не слили в один, а потом защитил диссертацию, которая принесла мне ученую степень кандидата юридических наук. Но самое интересное было то, что на втором курсе института я, работая над темой «Советское законодательство о гражданстве», перечитал немало соответствующей литературы, и не только мог отличить юс соли от юс сангвини (право почвы от права крови), но и знал о казусах автоматического приобретения людьми второго и даже нескольких гражданств.
      Поэтому, когда я слышал рассуждения о том, что надо-де «ввести» институт двойного гражданства в отношения между странами СНГ, или требования некоторых граждан Армении «предоставить» им двойное гражданство, я в беседах с официальными лицами и через средства массовой информации, а также при обращениях ко мне лично отдельных граждан разъяснял, как все обстоит на самом деле.
      Мне пришлось напоминать, что Декларация о независимости Армении от 23 августа 1990 года в своем пункте 4 установила гражданство Республики Армения «для всех граждан», проживающих на ее территории. Именно для всех без исключения и без каких-либо привилегий и дискриминации. Конституционный закон «Об основах независимой государственности» от 25 сентября 1991 года подтвердил этот принцип. Статьей 10-й этого закона, ссылаясь на Всеобщую декларацию прав человека и нормы международного права, Республика Армения возложила на себя обязанность обеспечивать «свободное и равноправное развитие своих граждан – независимо от национальности, расовой принадлежности и вероисповедания», поставила своих граждан под свою защиту и покровительство за пределами национальной территории, а порядок вступления в гражданство и лишения гражданства оставила на усмотрение законодателя. Вот и все, что мы имели как юридическую основу, чтобы рассматривать в качестве граждан Армении всех приходивших к нам армян и русских, имевших на руках советский паспорт с местной пропиской.
      Закон о гражданстве Республики Армения мучительно томился в комиссиях Верховного Совета, его обсуждали и откладывали, не зная, что делать с огромной диаспорой. То ли признать право автоматической регистрации как гражданина республики за любым армянином, где бы он ни жил. И тогда, что делать с избирательным законодательством? Ведь выберут-то скорее всего не тех, кто уже у руля. То ли поставить диаспору в равное положение со всеми остальными иностранцами: хотите быть армянскими гражданами, натурализуйтесь в обычном порядке.
      Закона не было, и, следовательно, не было порядка утраты гражданства Армении теми, кто получил его автоматически. Поэтому сколько бы ни отказывался от своего изначального гражданства тот, кто хотел получить российское гражданство, это ничего не меняло. Получив штамп о предоставлении ему этого гражданства, он для армянского государства оставался его гражданином и должен был выполнять все свои обязанности, включая воинскую повинность. А по российскому закону наше гражданство могли получить в порядке простейшей регистрации очень многие не только русские, но и армяне Армении, имевшие либо супруга-гражданина России, либо такого же родственника по прямой восходящей линии (отца, мать, деда, бабку, прадеда и т.д.). Другой пункт, облегчавший приобретение российского гражданства, касался «граждан бывшего СССР, проживающих на территориях государств, входивших в состав бывшего СССР». Положение 1993 года разъяснило, что этот пункт не распространяется на лиц, уже оформивших гражданство этих государств.
      Одного пункта о родственниках было более, чем достаточно, чтобы у дверей консотдела выстроилась очередь желающих приобрести российское гражданство. Но в Армении и с пунктом о запрете давать его ее гражданам все было далеко не так просто. Дело в том, что в паспортах жителей этой республики не было никаких отметок, свидетельствующих, что они – граждане Армении, поскольку не было ни правовых норм, ни механизмов, регулирующих приобретение гражданства. Потому и госучреждения никаких справок, удостоверяющих наличие или отсутствие армянского фажданства у данного лица, не давали. Получалось, что с точки зрения чистой юриспруденции граждане Армении документально оставались «бывшими гражданами СССР» и никем больше, а потому вполне могли рассчитывать на гражданство России. Нам же инструкция Консульского департамента от 14 февраля 1994 года прямо указала, что при оформлении гражданства РФ «не требуется представления заявителем документа, подтверждающего отсутствие или прекращение иного гражданства».
      Вот такие были правила. Теоретически они давали возможность сделать гражданами России буквально всех граждан Армении, что, конечно же, было юридическим и тем более политическим нонсенсом. Кстати, одна дамочка из ведомства Татьяны Регент так и заявила мне: «А что, кого захотим, того и примем в граждане России». Никаких контраргументов она даже слушать не захотела. Жаль, запамятовал ее фамилию. Такие опасность и для миграционной службы представляют, да и для государственной политики в широком смысле тоже. К счастью, практически это сделать было абсолютно невозможно, хотя бы потому, что желавших получить российское гражданство даже среди русских было не так уж и много. К тому же сотрудники нашего консульского отдела относились ко всем посетителям очень внимательно и серьезно, тратили на каждого порядочно времени, разъясняя вероятные последствия приобретения иностранного гражданства и превращения человека в иностранца у себя дома. Поэтому за год – с марта 1993-го по март 1994 года – российское гражданство в Ереване получило всего лишь 2127 человек (не считая детей до 18 лет), из них русские составили одну четвертую часть. И когда президент Левон Тер-Петросян в марте 1994 года поинтересовался, как обстоит дело с приемом в российские граждане, я успокоил его, назвав эти цифры.
      Но тот факт, что оформление шло медленно, привел к образованию многомесячной очереди и параллельно ей еще одной очереди из тех, кто добивался срочного приема. Удавалось это далеко не многим. Появились обиженные. Начали распространяться слухи. Советник президента по национальной безопасности доложил главе государства, что в очередь за российским гражданством уже в середине 1993 года записалось 600 тысяч человек. Это, собственно, и вызвало вопросы президента к послу. Хотя сам он своему советнику не очень поверил: слишком фантастической была названная цифра. Но у меня он все же попросил дать официальную справку, и я такую справку ему дал, тем более, что скрывать нам было нечего.
      Шестисот тысяч у наших ворот, конечно же, не стояло, хотя в Россию уезжало в те годы много армян. Ехали от низких зарплат, холода, нехватки хлеба, отсутствия электричества, закрытых школ и больниц, а главное – от безработицы. Но уезжали, как правило, на время, не думая о перемене гражданства. Да и из получивших его далеко не все уезжали. Кое-кто рассчитывал с помощью российского гражданства избежать «регистрационных» и прочих поборов в Москве и других городах России. Кое-кому оно помогало получать турецкую визу для занятия челночной торговлей. Ну а некоторым гражданам это казалось легким способом уклониться от воинской обязанности.
      Пришлось разъяснять через прессу, что приобретение российского гражданства никаких льгот не дает и, поскольку для армянского государства эти «счастливчики» остаются его гражданами, они должны служить в армянской армии, хотя в принципе логично было бы, если бы получившие российское гражданство молодые люди служили в российских войсках, дислоцированных в Армении. Эту идею мы излагали и нашим армянским собеседникам из властных структур, сопровождая дружеской рекомендацией не использовать российских граждан, мобилизованных в армянскую армию, в силу того, что они остаются гражданами Армении, в подразделениях, которые могут оказаться в боевых условиях на границе с Азербайджаном. Мы просили также не направлять в погранвойска и русских парней из молоканских сел, еще не удосужившихся обзавестись штампом в паспорте о получении российского гражданства. Нам, как правило, шли навстречу. Но отсутствие договорной основы для решения такого рода вопросов очень мешало. И я прямо говорил об этом и своим мидовским собеседникам, и высшему руководству Армении.
      8 марта 1994 года меня пригласил первый заммининдел Арман Киракосян и вручил мне письмо с просьбой предоставлять российское гражданство только тем гражданам Армении призывного возраста, котроые уже прошли службу в рядах вооруженных сил Республики Армения. Я посоветовался с Москвой и 25 марта ответил:
      «Ходатайствовать о предоставлении гражданства России могут как лица без гражданства, живущие здесь, так и граждане Армении. Наш закон не требует отказа от прежнего гражданства. Не предусматривает увязок с прохождением воинской службы.
      Если российское гражданство приобретает лицо без гражданства, оно становится только российским гражданином и не может подлежать призыву на службу в армию Армении.
      Если российское гражданство приобретает гражданин Армении, не отказавшийся от своего первоначального гражданства, то в этой ситуации вопрос о призыве на воинскую службу в армянскую армию решается в соответствии с законодательством Армении».
      К этому Консульский департамент МИД РФ забыл добавить, что и отказ от своего первоначального гражданства отнюдь не вел к его утрате амянским гражданином, приобретавшим российское гражданство, поскольку тогда в Армении не было необходимого для этого законного механизма.
      Вместе с тем, мы предупреждали, что закон о гражданстве Армении, который когда-нибудь да будет принят, может лишить армянского гражданства лиц, успевших обзавестись гражданством России, а это вряд ли могло устроить тех, кто не собирался покидать Армению и хотел иметь гражданство России всего лишь на всякий случай. Наши предостережения имели под собой серьезное основание. Один очень высокопоставленный государственный деятель Армении в беседе со мной не скрывал возможность принятия даже не обязательно закона, а президентского указа, по которому новоиспеченные граждане России или какого-либо другого государства могут лишиться гражданства Армении. Кое-кого наши разъяснения останавливали, в том числе русских, связавших свою дальнейшую судьбу с Арменией. Видимо, и по этой причине в очереди у дверей нашего консульства становилось на порядок меньше людей, чем отправлялось во временную «эмиграцию» в Москву, Краснодар или Ростов.
      Ввиду того, что разъяснения юридической ситуации с двойным гражданством доходили далеко не до всех, я предлагал Москве и Еревану вступить как можно скорее в переговоры и отрегулировать проблемы, объективно возникающие вместе с двойным гражданством де факто. Ради продвижения этой идеи я даже поучаствовал в совещании консулов, которое во второй половине апреля провели в Москве комиссия Микитаева и Консульский департамент МИДа, и внес ряд предложений к концепции двойного гражданства, но переговоров между Россией и Арменией мне инициировать так и не удалось, хотя Москва была в принципе за двусторонние договоры о двойном гражданстве и даже заключила такой договор с Туркменией.
      В этот период весны-лета 1994 года посольство поддержало намерение Армении открыть свои консульства в тех местах России, где сложились крупные армянские общины: только на Кубани, в Ставрополье и Ростовской области поселилось несколько сотен тысяч армян – с екатерининских времен и до наших дней. Из-за сопротивления провинциальных чиновников и отсутствия политической воли Москвы тогда консульства Армении в России открыты так и не были. Летом 1994 года Армения открыла, наконец, свое посольство в России, но оно не в состоянии было взять на себя работу по консульскому обслуживанию граждан Армении за пределами Москвы. Поэтому, оставаясь открытым, вопрос о консульствах оставался для Армении весьма острым.
      Нам было в этом отношении проще, ибо мы имели дело с людьми на довольно ограниченной территории, несравнимой с российскими просторами и расстояниями, и самих людей, требовавших нашей опеки, здесь было в десятки раз меньше, чем армян в России. В 1959 году русских в Армении было 56 тысяч, в 1979 году – чуть более 70 тысяч, это – максимум, через десять лет – уже 52 тысячи, к 1993 году, по приблизительным подсчетам, их осталось около 25 тысяч. Основные причины отъезда – просто миграция рабочей силы, потом землетрясение, за ним блокада, безработица, низкий уровень доходов, антирусские настроения в период операции «Кольцо», вытеснение русского языка из школы и официальной переписки.
      К счастью, волна притеснений русскоязычной школы и прессы пошла на убыль с открытием нашего посольства. Этого добилась прежде всего армянская интеллигенция. Ей помогали и российские дипломаты, которые открыто поддерживали все культурные манифестации русофильского характера. Я не останавливался и перед тем, чтобы критиковать эксцессы против русского языка не только в беседах на всех уровнях, но и публично. И, конечно, настойчиво продвигал предложение русской и армянской общественности создать русский университет и русскую гимназию в Ереване. И выступал адвокатом Русского драматического театра перед начальством. И «проел мозги» мэру Еревана Ваагну Хачатряну, чтобы он предоставил в распоряжение общества «Россия», объединившего подавляющее большинство русских граждан Армении, достойное помещение. И вообще поддерживал именно это общество.
      Родившись летом 1993 года, оно вышло за пределы Еревана, открыло свои отделения во всех значительных населенных пунктах Армении, протянуло руку братства молоканским общинам. С молоканами и посольство непосредственный контакт установило, чтобы знать их нужды и оказывать посильное содействие. К весне 1994 года «Россия» насчитывала в своих рядах около 12 тысяч человек, то есть почти все взрослое население русской общин в Армении. Ориентировалось это общество на сотрудничество с армянскими властями и посольством России, которое стремилось к тому, чтобы соотечественники в Армении не чувствовали себя чужеродным элементом, этакими «колонами», готовыми к мятежу и бегству, а адаптировались к новым условиям жизни – не в «братской» союзной республике, а в иностранном государстве, дружественном, даже союзном, но уже иностранном. В обществе «Россия» это хорошо понимали, что, несомненно, способствовало его добрым отношениям с властями.
      В русской общине находил своих активистов и Международный центр русской культуры «Гармония», объединивший в основном русскоязычных армян и тесно взаимодействовавший с «Россией».
      Надо сказать, что обе эти организации были созданы людьми, ушедшими из так называемого «Общества друзей Армении – ОДА», появившегося в Ереване в 1990 году. Как мне рассказывали, они ушли потому, что первая председательница этой «Оды», профдеятельница заводского масштаба, погубившая в склоках не одного директора Ереванского автозавода, нагревшая руки на сборе средств для Карабаха и ударившаяся в коммерцию, не смогла вынести своего смешения с поста лидера «Оды», занялась интригами и фактически развалила организацию.
      Сначала ушел Володя Михайлов. Летом 1992 года, когда я познакомился с ним, он как раз только что сменил ту даму в руководстве «Одой» и вызвал ее ненависть. Уйдя, он и создал элитарный клуб «Гармония». Следующей была группа членов «Оды» из окружения бухгалтера завода «Армэлектроприбор» Галины Васильевны Черноусовой. Им тоже надоели интриги, они хотели серьезной работы на благо соотечественников и учредили «Россию», которая стала массовой организацией русской общины. Это вызвало еще большую злобу той дамы, чье имя мне просто не хочется произносить, дабы не делать ей даже скандальной рекламы. Так вот сия дама попыталась родить некое «землячество» под своим началом, связалась с рогозинским Конгрессом русских общин, представившись там чем-то вроде уполномоченной от всей русской общины Армении. Более того, ей удалось под этим соусом псевдоуполномоченности проникнуть в очень многие властные структуры в Москве, вплоть до президентской комиссии по гражданству, министерства национальностей, МЧС и даже Минобороны. Благодаря своим связям она не имела отказа в военном аэропорту «Чкаловский», где дело доходило до того, что из транспортного самолета, направлявшегося в Ереван, могли выгрузить автомашину посольства, чтобы освободить место для коробок со спиртным и другого подобного «гуманитарного» груза, который шел в адрес упомянутой дамы. Это наблюдал собственными глазами один из ответственных сотрудников нашего посольства. Легко представить себе ее бешенство, когда посольство лишило ее контроля над государственной гуманитарной помощью и предложило принцип ее пропорционального распределения, от чего выиграла настоящая русская община в лице «России», ибо армия сторонников дамы, связанной с КРО, съежилась, как шагреневая кожа.
      Вот тут-то, уж не знаю, по наущению ли московских «крокодилов» или по собственному наитию, она предприняла новую авантюру, своего рода финт ушами, «учредив» в январе 1994 года нечто под названием «Российская община Республики Армения» – ни больше, ни меньше. И, разумеется, без участия «России» и «Гармонии», но зато записала в соучредители чисто армянские организации – один из ветеранских союзов и «Женсовет». Председатель последнего моя хорошая приятельница Нора Липаритовна Акопян, которой тогда в Ереване вообще не было и, как говорится, «без нее ее женили», возвратившись домой, дезавуировала приписанную ей «подпись» под совершенно бредовой бумагой.
      Что же касается ветеранской организации, то, как выяснилось позже, и она полномочий своему председателю генералу в отставке Ашоту Казаряну тоже не давала. Третьим армянским соучредителем оказался некто, именовавший себя ни много, ни мало, как «президентом ассоциации политологов», существования каковой в ученом мире республики обнаружить не удалось, зато к ветеранам этот тип (ему я тоже делать рекламу не хочу, потому и не называю его имени), снюхавшийся с КРО, очень плотно прилип на какое-то время, пока его не раскусили. Он, похоже, и был одним из идеологов абсурдной затеи с созданием так называемой «российской общины».
      3 февраля я отвечал на вопросы журналистов радиостанции «Айк» в прямом эфире и среди прочего подверг критике эту интригу. Что это за «община», которую надо создавать? Этнические общины складываются сами собой, их не учреждают. А тут еще речь идет об организации с громким и бессмысленным названием, причем создаваемой без участия основной массы русского населения, от имени которого она пытается выступать, да еще с демагогическим обещанием подарить своим членам и только им «двойное гражданство».
      Это напоминало другие пакости дамы из «Оды», которая могла, например, возбудить составление списков на отъезд в Россию, обещая всяческую помощь… за счет посольства и ставя нас в ложное положение – ведь средствами-то для такой помощи мы не располагали.
      Я обратился к русским людям в Армении со словами: «Не верьте данайцам, дары приносящим и какие-то льготы сулящим. Посольство сомнительные затеи, пахнущие вмешательством во внутренние дела Армении, не поддерживает».
      И «Россия», и «Гармония» через прессу отвергли притязания деятельницы из «Оды» на представительство русской общины. Координационный совет «России», подчеркнув юридическую неграмотность и неэтичность утверждений основателей «российской общины», заявил, что это новообразование неправомочно представлять интересы русских, тем более на международных конгрессах.
      Следующим актом господ из «Оды» была попытка присвоить гуманитарную помощь, инициированную «Россией». Было много хамства, хулиганства и… звонков из Москвы, даже из МИДа, которому пришлось разъяснять, что почем. Но об этом я, кажется, уже писал.
      Упоминал я и о том, как связанные с «Одой» и КРО «деятели» с помощью кучки маргинальных борзописсцев, ностальгирующих по совковым порядкам, обрушились на меня за добрые отношения с армянским руководством, припомнив мне и проельцинскую позицию в октябре 1993 года. Русская община в лице ее законного представителя, каким по праву является общество «Россия», Междунардный центр русской культуры «Гармония», Общество дружбы «Армения – Россия», ветераны, творческие союзы, многие журналисты, политические деятели выступили на моей стороне, дав должный отпор агентам влияния КРО. Их пакостные выпады против посла России не поддержала ни одна политическая партия Армении, включая самые левые и насквозь оппозиционные.
      Этот инцидент нисколько не повлиял на атмосферу последних месяцев моего пребывания в Армении, отсчет которых начался с февраля 1994 года, когда исполнилось два года со дня президентского указа о моем назначении послом в Армению. Для тех, кто первыми отправились на дипломатическую работу в страны «нового зарубежья», именно такой срок и установили как обязательный специальным приказом министра иностранных дел.
      Кстати, об этом я сам напомнил на совещании послов.
 

 
      Послов России в странах СНГ и Балтии собрали в Москве на совещание 17-19 января 1994 года. Перед нами трижды выступил Козырев, главная мысль которого сводилась к тому, что Россия не имеет имперских амбиций и не будет никому себя навязывать с помощью танков, но и просто так уходить из регионов, которые веками были сферой российских интересов, тоже не собирается, ибо уйти значит создать вакуум безопасности, который неизбежно заполнят силы, враждебные России. Очень правильная мысль. Ее бы г-ну Козыреву на практике придерживаться.
      Делились своей информацией с нами заместители министров иностранных дел, обороны, сотрудничества со странами СНГ, финансов, внутренних дел, главком погранвойск, замдиректора Федеральной службы контрразведки, замдиректора Федеральной миграционной службы, руководители мидовских департаментов. Сказали свое слово и все послы, в основном каждый о своем. Я выступал утром второго дня. Борис Николаевич Пастухов, председательствовавший на этом заседании, предоставляя мне слово, очень тепло отозвался о после в Армении и дал мне сказать все, что я хотел.
      А говорил я о разных вещах.
      Прежде всего о необходимости серьезной внешнеполитической доктрины России в отношении всего нового зарубежья и Закавказья, в частности, подчеркнув при этом, что ближе всего к пониманию наших государственных интересов там подошли военные и пограничники. Особое внимание присутствующих я обратил на недопустимость дурного обращения с союзниками и показал, зачем России нужны Армения и Карабах, выступающие как преграда на пути имперских планов пантюркизма и его западных покровителей.
      Я вновь повторил перед дипломатической, служилой и чиновничьей аудиторией, что политика не может сводиться к искусству возможного (любимая формула Козырева), политика – это искусство выбора, построенного на правильно понятых национальных интересах. И если мы, русские, не научимся делать такой выбор, от нас самих скоро ничего не останется. То, что не успела сделать семидесятилетняя интернационализация, доведет до логического конца «евразийская» идеология, для которой все едино, что турок, что казак, и которая уже внедряет в наше сознание такое замечательное понятие, как «тюрко-славянский супер-этнос». Вот только славянству с христианством при этом явно не сдобровать.
      К числу базовых ориентиров для обеспечения интересов России в новом зарубежье я отнес сохранение нашего культурного присутствия, которое из-за нерасторопности и по глупости может постепенно растаять.
      Я призвал переходить от деклараций в защиту «всех русскоязычных» к конкретной помощи русским и другим россиянам, оказавшимся за пределами России, и, в частности, создать механизм регулярной гуманитарной помощи с подключением средств, зарабатываемых консульскими отделами посольств.
      Говорил я также о необходимости принципиального решения, стимулирующего восстановление деловых экономических и научно-технических связей вместо дублирования на территории России, того, что предлагают нам без особых дополнительных расходов Армения и другие бывшие республики СССР.
      Я, естественно, воспользовался случаем, чтобы вновь поставить животрепещущие вопросы функционирования посольств – и не только в плане материального обеспечения их служб и сотрудников. Пришлось говорить и о налаживании информационных обратных связей и вообще политического взаимодействия между МИДом и посольствами, которое в те времена было на нуле.
      По просьбе кадровиков я и в письменном виде дал подробный список моих предложений, включая повышение зарплаты. Все это пришлось повторить в мае того же года – в ответ на запрос затулинского комитета Госдумы по делам СНГ и связям с соотечественниками к парламентским слушаниям «О материальном и социальном положении сотрудников российской дипломатической службы». Важнейшим результатом этих демаршей явилось повышение ставки посла до 1200 долларов в месяц плюс 20% надбавки за особые условия (так называемые «гробовые», которые принято было доплачивать в «горячих точках»). Сам я смог воспользоваться этим повышением лишь в последние два месяца моего пребыания в Ереване.
      Завершая свое выступление на совещании, я заметил, что неплохо бы более строго придерживаться двухлетнего срока пребывания в странах нового зарубежья, установленного в 1992 году, когда людей агитировали туда ехать.
      Пастухов подал реплику:
      – Что, на Сейшелы захотелось?
      – А почему бы и нет? – отшутился я.
      На Сейшелы я не поехал, а вот в план замен первых послов в новом зарубежье меня не преминули включить, но сделали это каким-то странным, келейным образом, даже не переговорив со мной предварительно, хотя во время совещания мне приходилось общаться с г-ном Козыревым не один раз, с его заместителями тоже.
      После совещания я еще более десяти дней провел в Москве, участвовал во встречах послов с Козыревым, с Затулиным и его думским комитетом, с микитаевской комиссией, со службами материального обеспечения работы посольств нашего МИДа. Вместе с Полонским ходил в Госстрой к Ефиму Васину, где мы договорились о дальнейшей работе российского стройкомплекса в Гюмри на базе нашей федеральной собственности, по крайней мере, до 1995 года. 28 января я был в прямом эфире у Ксении Лариной на «Эхе Москвы».
      На следующий день мы с женой были в театре Вахтангова на новой версии «Без вины виноватых» с Юлией Константиновной Борисовой, которой мы нанесли визит перед спектаклем и вспоминали, как некогда гуляли по Монмартру. Спектакль очень понравился. Я даже поучаствовал в нем, подав реплику Людмиле Максаковой – что-то насчет Парижа. Реплику спровоцировала сама актриса, сев рядом со мной. А я с удовольствием откликнулся.
      30 января мы выстояли в очереди в Музей личных коллекций, где с огромным интересом смотрели сокровища И.С. Зильбершгейна и других великих собирателей.
 

 
      В ночь на 1 февраля мы вылетели в Ереван. Садились в пургу. Уцелели чудом. Но летчики армянские – отличные. Самолет посадили классно.
      И пошла наша нормальная посольская жизнь в Ереване, о которой я уже рассказал: встречи, беседы, визиты, телефаксы, шифровки, справки, предложения, «окучивание» московских визитеров, которых в 1994 году стало больше, чему я радовался и встречал всех официальных и неофициальных гостей с удовольствием.
      Первая половина года принесла перемирие в Карабахе, востановление академических связей, музыкальный фестиваль, много интересных вернисажей и встреч. И на грибоедовском перевале я побывал, и Григорию Просветителю поклонился. Но все это я делал уже как посол, завершающий свою миссию, ибо 14 февраля до меня дошел слух из Москвы о предстоящей замене ряда послов и меня в том числе. Слух дошел не только до меня. Через некоторое время меня начали информировать мои армянские друзья – не из МИДа, а не имевшие отношения к дипслужбе. Кое-кто из них воспринял мой вероятный отъезд как сигнал возможного возобновления антиармянских санкций в отместку за поражение Азербайджана на карабахском фронте.
      27 февраля на утиной охоте в пойме Аракса – я впервые в жизни участвовал в таком увлекательном занятии – вице-спикер Верховного Совета Армении Ара Саакян, сославшись на слухи, деликатно поинтересовался, не собираюсь ли я уезжать. Ответил, что и мне, кроме слухов, ничего не известно, но в нашей жизни всякое бывает.
      И тогда я решил, что пора спросить начальство, в чем дело. На мой запрос, отправленный Козыреву 27 февраля, через неделю пришел ответ за подписью одного из его замов, составленный в весьма уважительной форме: «решение о завершении Вашей миссии в качестве российского посла в Республике Армения», уважаемый Владимир Петрович, принято «в рамках плановой замены послов России в целом ряде стран», но это пока – на уровне коллегии МИДа, а президенту еще не докладывали.
      Эту версию как официальную я и подавал без комментариев, когда меня спрашивали, почему я уезжаю. В принципе, она подтвердилась. Только первыми уехали в Москву послы в Казахстане и Армении, остальных меняли позже и не всех сразу, а поодиночке. Попытки спекуляций по моему адресу в связи с нападками маргиналов из крайне «левых» журналистов и не совсем адекватной подачей этих нападок ереванским корреспондентом «Известий» были дезавуированы МИДом России. Директор департамента информации Григорий Карасий совершенно четко заявил: «Это – плановая замена, ничего сенсационного, драматического здесь нет». В МИДе к работе посла претензий не имеют, – подчеркнул Карасий. Кстати, именно поэтому указ президента о моем отъезде из Еревана и содержал сакраментальную формулу: «в связи с переходом на другую работу». А некоторые заместители министра говорили мне, что в Москве меня ожидает достойное место.
      По мере приближения моего отъезда я стал прощаться с Ереваном. Одним из таких прощаний была вертолетная прогулка с командующим ВВС Армении полковником Александром Суреновичем Абрамяном, который решил покатать меня в знак благодарности за мое внимательное отношение к нуждам армянских вооруженных сил. Вертолетом виртуозно управлял он сам. Очень интересно было разглядывать знакомые места в Ереване и его окрестностях с высоты птичьего полета.
      12 июля вместе с делегацией Олеандрова прилетела моя жена, которая в Москве помогала младшей дочери «воспитывать» новорожденную внучку Нику. Она пробыла у меня двадцать дней и вернулась домой. А тут и подошло время агремана для нового посла. Я не стал дожидаться возвращения президента из его очередной поездки за рубеж и отнес ноту в МИД Армении, а сам наметил программу прощальных визитов и начал готовить прием, на проведение которого Москва по моей просьбе подбросила мне долларов, так чтобы все было прилично. Назначил я и дату своего вылета – 9 сентября.
      Мое прощание с Арменией совпало по времени с печальным событием: умер католикос Вазген Первый. Я выразил соболезнования руководителям Армении и принял участие в траурных церемониях.
      Мои последние официальные визиты начались с президиума Верховного Совета. Потом были Ереванский университет и Национальная академия наук, мэр Еревана, вице-президент.
      Премьер-министр Грант Багратян искренне недоумевал, зачем меняют посла, когда межгосударственные отношения развиваются хорошо и вклад посла в это дело очевиден. Я постарался успокоить: смена послов не имеет политического значения и не должна отразиться на состоянии отношений между нашими странами.
      Проводили в последний путь патриарха Армянской апостольской церкви, и я продолжил свои прощальные ходы. 31 августа, через двадцать дней после запроса, министр иностранных дел Ваган Папазян вручил мне ноту с агреманом для посла Урнова, о чем я тут же сообщил в Москву.
      Ассоциация обществ культурных связей устроила мне теплое прощание, которое началось воспоминаниями о былых временах Эдуарда Михайловича Мирзояна, известного композитора и председателя Армянского Фонда мира. «Алаверды» от него приняли – председатель Общества «Армения – Россия» Владимир Маркович Григорян, председатель Союза кинематографистов Сергей Хоренович Исраэлян, худрук театра Станиславского народный артист Саша Григорян, председатель АОКС-а Георгий Закоян и другие мои друзья. Я расчуствовался и прочитал стихи, которые родились в последние дни, а Владимир Маркович отобрал у меня листки с моими виршами и напечатал в «Свободе».
      Ко мне приходили ученые и дипломаты, политические деятели и военные, художники и журналисты. Много добрых людей приходило прощаться.
      сентября я говорил с телезрителями с помощью очаровательной Лилит, ведущей воскресной передачи «Барев», что значит «Привет» или «Здравствуй». Поехал оттуда в Филармонию на концерт, посвященный Сильве Капутикян. Поэтесса сидела со мной рядом и тоже печалилась о моем отъезде. Когда отзвучала музыка и Лорис Чкнаворян произнес добрые слова в мою честь, публика устроила овацию. Это дорогого стоит.
      сентября я – у президента. Перед телекамерами мы с Левоном Акоповичем обменялись краткими речами. Потом остались одни. Он высоко оценил мою работу как первого посла демократической России. И подарил на память прекрасную резную деревянную вазу ручной работы. После встречи с президентом краткое интервью у меня взяли московские «Вести».
      Роберт Кочарян прислал письмо с благодарностью за понимание карабахской проблемы, две памятные медали и карабахский коньяк «Гандзасар».
      А вечером – большой прием в «Раздане». Пришло практически все высшее руководство республики во главе с президентом, министры, дипломаты, ученые, писатели, музыканты, художники, журналисты, военные, пограничники, штатские чиновники, общественные деятели, дашнаки, рамкавары, ветераны, русские и армяне из «России», «Гармонии» и «Армении – России», православный батюшка из Канакерской церкви отец Владимир. А театр Станиславского устроил шоу-панегирик в честь русского посла. Трогательно до слез. Гуляли до поздней ночи, пели, пили, плакали, велели кланяться моей жене, желали счастья детям и внукам. Надарили картин и сувениров. Партия любителей пива приняла меня в свои доблестные ряды и выдала шутейный диплом. Все это снимали на пленку и потом показывали в программе «Мир», но я, к сожалению, этой передачи так и не увидел.
      6 сентября возложил венок на Мемориале жертвам геноцида в Цицернакаберде. До меня это делал посол Греции перед своим отъездом. Я решил, что стоит превратить этот жест в традицию.
      Вечером прощальный обед в мою честь устроил Ваган Папазян, на следующий день – американский посол Гарри Гилмор как старший в дипкорпусе после меня и дуайена: Франс де Артинг находилась в отпуске.
      Утром 7 сентября директор Главного управления национальной безопасности Давид Шахназарян повез меня в Хорвирап, что у подножия Арарата. Здесь 14 лет томился в подземелье Святой Григорий Просветитель. К стыду своему, я не был там раньше. Спасибо Давиду, он помог мне исправить эту ошибку.
      И снова вечер. На этот раз – прощание со своим коллективом. Мои сотоварищи по работе в блокадном Ереване подарили на память мне нарды.
      А накануне отъезда ко мне пришел человек, который был первым, кто показал мне, что такое армянское гостеприимство, с которым мы часто встречались в разных компаниях, но особенно часто у него дома в Егварде. Это был Сурен Арамович Арутюнян, Сурик, кооператор и строитель, душа егвардской компании, очень добрый человек. Он пришел и сказал: «Владимир Петрович, а не посидеть ли нам вдвоем за рюмочкой коньяку в неофициальной обстановке?» – «А почему бы и нет?» – ответил я. И мы поехали в Парк Победы на горе, воз-вышающейя над городом, зашли в ресторацию «Аист» и хорошо посидели с Суриком, о котором мы с моей женой вспоминаем всегда с особой теплотой.
      9 сентября я улетел в Москву. Моя миссия в Армении завершилась. Она продолжалась три лета и две зимы, которые, мне кажется, прошли далеко не впустую. Вернувшись домой, я подвел – для себя – итоги моей работы. Именно для себя, ибо, как оказалось, никому в Москве даже в голову не пришло послушать первого посла России в Армении хотя бы ради галочки, не говоря уже о том, чтобы планировать дальнейшую работу с учетом работы, уже проведенной.
      Вот эти итоги:
      Что сделало посольство для обеспечения государственных интересов Росии в Армении?
      1. Прежде всего в форме соответствующих предложений мы участвовали в конкретизации внешнеполитической доктрины России относительно Армении и Нагорного Карабаха на основе уяснения государственных интересов России на этом направлении и выявления точек соприкосновения и совпадающих элементов между этими интересами и государственными интересами Армении.
      2. Посольство своей деятельностью способствовало закреплению официальной Армении на позициях преимущественной ориентации на Россию, в том числе путем посильного содействия строительству прочной правовой основы двусторонних межгосударственных отношений.
      3. Мы установили тесные деловые контакты с представителями практически всех слоев насления и основных политических сил, включая оппозицию, поддерживая русофильские настроения и пропагандируя перспективность СНГ.
      4. Нам приходилось разъяснять внешнеполитическую концепцию России в процессе ее становления, фактически не имея никаких указаний Центра на этот счет и в условиях сильного дефицита официальной информации из Москвы даже по вопросам, касающимся Армении и армяно-российских отношений.
      Кстати, линия посольства с самого начала его существования была такой, что ее не надо было корректировать после опубликования очередных посланий президента Федеральному собранию.
      5. В критические моменты новейшей истории России посольство публично поддерживало продолжение курса демократических реформ, чем способствовало укреплению позитивных для тогдашнего российского руководства умонастроений в армянском обществе.
      6. В отдельные, причем особо трудные для армянского народа периоды времени, посольство было фактически единственным зримым свидетельством интереса России к Армении: с ноября 1992 года по март 1993-го и зимой 1993-94 гг. в Ереван из Москвы ни одно официальное лицо вообще не приезжало.
      7. Посольство оказывало посильную политическую помощь российским войскам и пограничникам, дислоцированным в Армении.
      8. Оно начало исподволь проводить линию на восстановление позиций русскоязычного образования в Армении в своих контактах с официальными властями и с общественностью. Мне кажется, нам кое-что удалось сделать для продвижения идеи создания Русского университета и русской классической гимназии.
      9. Оно ориентировало общественные организации выходцев из России на культурно-просветительскую и благотворительную деятельность в русской общине. Две основные организации – «Россия» и «Гармония» – не попали в сети московских национал-патриотических демагогов, а взяли курс на лояльные отношения с армянскими властями и российским правительством.
      10. Посольство поставило под свой контроль гуманитарную помощь из России, чтобы она распределялась как можно справедливее и не попадала в руки махинаторов.
      11. Мы поддерживали русские мотивы в культурной жизни Еревана, контактируя с Фондом Станиславского и Вахтангова, с Русским драматическим театром, с Филармонией, творческими союзами, прессой.
      12. В активе посольства – содействие конструктивному участию НКР в переговорном процессе. Это мы начали делать еще летом 1992 года.
      13. Мы последовательно поддерживали миротворческие усилия России в Карабахе и в деловом, и в пропагандистском плане. И, как могли, «просвещали» Центр, рассказывая ему о том, что такое Карабах и какое значение он имеет для защиты и российских интересов от пантюркизма и стоящих за ним «цивилизованных» натовских политиков.
      Думаю, что для двух с небольшим лет моего посольства в Армении сделано было не так уж мало. Поэтому я уехал домой с ясным сознанием того, что свою миссию, насколько это было возможно в условиях отсутствия какой бы то ни было поддержки со стороны козыревского МИДа и проазерского уклона в политике Москвы в Закавказье, я все-таки выполнил, оставив добрую па-мать о себе в Армении, а это важно и для межгосударственных отношений.
 

 
      Эпилог всегда писать рано, пока человек жив. Но у всякой миссии должно быть какое-то продолжение. Есть оно и у моей миссии в Армении.
      Мне не предложили ничего такого в козыревском МИДе, что соответствовало бы моему опыту, профессиональной квалификации и готовности служить государственным интересам России и дальше.
      Мне не дали работать на армяно-карабахском направлении.
      А потом началась чеченская позорная и преступная во всех отношениях авантюра. Российская Федерация свалилась в пропасть государственного терроризма. Ее министр иностранных дел предал демократический выбор России (настоящий выбор, без кавычек, не связанный с Чубайсами и иже с ними) и опустился до публичного оправдания преступлений российского правительства в Чечне.
      Я решил, что мне с ним и ему подобными дальше совсем не по пути, и ушел в отставку, что развязало мне руки. Осенью 1995 года мне удалось выйти на страницы московской печати и я продолжил, только теперь уже не оглядываясь на официальную позицию, свои выступления в защиту естественного права любого народа на самоопределение вплоть до создания независимого государства – будь то чеченцы или карабахцы. Я принял участие в работе Международного трибунала по Чечне, сделав акцент на необходимости разоблачения и осуждения государственного терроризма как чумы XX века и при этом ни на мгновение не забывал об Арцахе, азерском малом империализме и пантюркизме как факторе угрозы и для народов Кавказа, и для российских государственных интересов не только там, а на всем постсоветском пространстве. В своих выступлениях на конференциях по проблемам народов Кавказа в Стамбуле и Варшаве, организаторами которых были чеченцы и их иностранные друзья, я напоминал участникам и о борьбе карабахского народа и находил сочувствие у представителей других народов региона, которые совсем не в восторге от политики Азербайджана и его турецких покровителей. В печати я проводил ту же линию, что и в 1992-94 годах, когда работал в Армении. Это – линия на стратегический союз России с Арменией, неотъемлемым элементом которого является защищенный от азеро-турецкой опасности Нагорный Карабах. Если Россия хочет сохранить свое присутствие в Закавказье, она должна обязательно обеспечить неприкосновенность Армении и Карабаха и ясно обозначить такую позицию перед Азербайджаном, Турцией, Соединенными Штатами, ОБСЕ, ООН и так далее.
      К моему большому сожалению, фактически угас энтузиазм КРИКа (Комитета российской интеллигенции «Карабах»), к работе которого я был привлечен через некоторое время после моего возвращения из Армении. На заседаниях КРИКа в Центре российско-армянских инициатив, на литературных вечерах в Центральном доме литераторов, на разных мероприятиях армянской общины Москвы и посольства Армении в России я с удовольствием общался с известными писателями, поэтами и учеными – Н.П. Шмелевым, Ю.Д. Черниченко, В.Д. Оскоцким, И.Е. Бурковой, С.К. Вермишевой, В.Н. Леоновичем, Е.М.Н иколаевской, К.Н. Бакши, Ю.Г. Барсеговым, Серго Микояном, С.С. Григо-ряном, В.К. Волковым, К.М. Алексеевским и другими российскими друзьями Армении и защитниками Арцаха. КРИК затих. Центр инициатив закрылся, но мы стараемся не терять связи друг с другом и продолжаем активно поддерживать армянский народ, нашего брата и верного союзника, помогая ему хотя бы добрым словом сочувствия и поддержки.
      После посещения Нагорно-Карабахской Республики в начале сентября 1997 года в качестве независимого наблюдателя на президентских выборах я выдвинул свой план карабахского урегулирования, который был опубликован в армянской печати. Суть его в том, чтобы обеспечить полную безопасность Карабаха и Армении. При этом я доказываю, что именно такой исход конфликта отвечает правильно понятым национальным интересам не только Армении, но и России и даже Азербайджана, которому не получить умиротворения, если он будет продолжать попытки уничтожить Карабах и карабахцев.
      Я открыто заявил в российской печати, что предательство Карабаха равноценно предательству собственных интересов России. К сожалению, оно становится возможным: запах каспийской нефти и пресмыкательство перед западными кредиторами могут побудить наших беспринципных правителей устроить против Карабаха и Армении то же, что при их пособничестве было сотворено против сербов в бывшей Югославии. Не случайно азербайджанцы возлюбили дейтонский сговор: и там турки оказались в выигрыше, и в зоне карабахского конфликта хотят получить что-то подобное.
      Прощаясь с армянскими друзьями 5 сентября 1994 года, я сказал: – Можете быть уверены, что я не забуду Армению и Карабах. Я вас не предам ни при каких обстоятельствах.
      Это не клятва, а просто слово, которое я дал и которому никогда не изменял и не изменю.
      Москва, 1995-1997
      Источник: Владимир Ступишин "Моя миссия в Армении. 1992-1994. Воспоминания первого посла России". Издательство Academia, Москва, 2001г.
      Предоставлено: Владимир Ступишин
      Отсканировано: Айк Вртанесян
      Распознавание: Анна Вртанесян
      Корректирование: Анна Вртанесян
      Публикуется с разрешения автора. © Владимир Ступишин.
      Перепечатка и публикация без разрешения автора запрещается.
 
 
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

02.10.2008