КОНЕЦ „ЛЕСНОГО КОРШУНА"

Боевые операции партизан на Хмелевском лесопильном заводе и в Озирецком лесничестве обеспокоили оккупантов. На специальном совещании гитлеровский полковник неистовствовал. Он осыпал грубой бранью своих подчинённых за то, что они проглядели большевистских агентов, которые разграбили лесоматериал, предназначенный для стратегических целей немецких войск! И когда? Днём!

— Красные бандиты бесчинствуют безнаказанно! — надрывался полковник. — Армия фюрера у стен Москвы и Сталинграда! А вы тут не можете справиться с десятком подлецов! Позор!…

Полковник сделал несколько шагов по просторному кабинету и остановился у висевшей на стене карты.

— Взгляните, господа, сюда, — он ткнул стеком в синий кружочек. — Это и есть та злосчастная Буда, из которой вышла бунтарская семейка Струтинских. Все дерзкие проделки — дело их рук! Не сомневаюсь! И я требую: Струтинских немедленно ликвидировать! Уясните, господа: если вы не уничтожите их, вас отправят на восточный фронт! Вакансий там, поверьте, предостаточно!…

— Гер оберст! — робко поднялся с места районный шеф гестапо. — К поискам банды надо подключить Бруно Тарнавского, тогда разделаемся с партизанами наверняка.

— Чего же вы тянете? Вызовите его сюда, если вы в нём уверены.

— Разрешите это сделать… завтра?

— Опять откладываете!…

Если гестаповцы делали ставку на предателей, то мы рассчитывали на преданность простых людей, патриотов. Благодаря самоотверженности, смелости и риску Гальчука, подслушавшего этот разговор, партизаны уже через два часа после совещания узнали о готовящейся против них акции.

На совете группы мы вынесли смертный приговор «лесному коршуну» — Тарнавскому.

26 августа 1942 года партизаны перекочевали на Невирковский участок. В одном из уголков густого ельника развели небольшой костёр, выставили пост. Я с Киселевым отправился в разведку. Местность была хорошо знакома. Вспомнилось, как всего несколько лет назад вместе с отцом, старшим братом Александром, братьями Гальчуками, Броновицкими, Курятой рубили здесь могучие лиственницы, пилили их, зарабатывая на скудное пропитание. Тогда все земли вокруг принадлежали помещику. Не о людях заботился он… Жестокостью отличался и управляющий лесными угодьями пан Торка. Без «квита» никто не смел набрать в лесу ягод или насобирать грибов. Зато на просеках заботливо расставлялись кормушки с сеном, чтобы животные в зимнее время не голодали.

В самой красивой части Невирковского леса раскинулась большая поляна. В северо-восточном её углу, неподалёку от дороги, стоял дом, увитый диким виноградом. Южную половину этого дома занимал Бруно Тарнавский, вторую часть — объездчик Ортяков. В одноэтажном флигеле жил лесник Трофим.

Осторожно, чтобы не всполошить собак, мы с Киселевым проникли во двор лесничевки. Нам удалось выявить скрытые подходы к домам со стороны леса. Несмотря на раннюю пору во дворе уже хозяйничала жена Трофима. Совсем недавно я встречался с ней на вечеринках в Жерновке и Буде. А теперь, наверное, Евгения… Я окликнул её. От неожиданности Евгения вздрогнула. Когда узнала меня, заволновалась:

— Коля? Как ты сюда попал? Тебя разыскивают каратели! Уходи немедленно! Уходи! Поймают — пропадёшь!

— Кто за мной следит? — схитрил я. — Кому я нужен?

— Разве ты не знаешь? — шептала Евгения. — Сам пан Тарнавский каждую ночь подстерегает.

— Он дома?

— Нет. Уехал ещё с вечера. С ним пятеро других. Скоро появятся. Только прошу, Коля, никому ни слова. Иначе меня прикончат…

— Что ты, Женя!… Скажи, Ортяков с ними?

— Нет. После того, как у Малигранды его напугали, стал шёлковым.

— А где он сейчас?

— Обещай, что не тронешь его, скажу.

— Слово чести! Разве ты мне перестала верить?

— Верю. На чердаке он спит. С ним сын Олег. Оба с оружием. Не трогай их, Коля, они могут тебя убить.

— Не беспокойся. К ним я с добрыми намерениями.

Киселев привёл группу. Я взобрался по лестнице на чердак.

— Ортяков!

Молчание. Позвал громче. Из угла донёсся шорох, знакомый голос испуганно спросил:

— Кто?

— Струтинский. К вам по-доброму. Вылезайте.

Ортяковы зашептались, но из укрытия не выходили. Я предупредил:

— Все вокруг оцеплено партизанами! Выходите, иначе за вашу жизнь не ручаюсь. Скорее!

Два силуэта приблизились ко мне.

— Здравствуйте, — протянул я руку старику, а потом Олегу.

— А дальше что, товарищ Струтинский?-спросил лесник.

— Сойдём вниз. Если пригласите, зайду в гости.

Спустились с чердака. Я взял у них простую и десятизарядную винтовки и передал Ивану Пихуру.

— Без них будете спокойнее спать, — пошутил отец, здороваясь с Ортяковым.

— Я тоже так думаю! — согласился тот.

Раздался лёгкий свист. Алексей Ильчук предупреждал: на подходе — телега, очевидно, едет Тарнавский. Сигнал передали по всем постам. Везде чувствовалась напряжённость, все сознавали — имеют дело с опасным бандитом.

Во двор шумно ворвались разгорячённые кони.

— Тпр-рр-прр-р!

Бруно первым соскочил с телеги.

— Стой! Руки вверх! — отец и Глинко наставили на «коршуна» винтовки.

Тарнавский на какой-то миг застыл. В его глазах блеснули тысячи недобрых огоньков. Судорожно выхватив из кобуры пистолет, он выстрелил, но не попал.

— Бросай оружие, стервятник! — вышел из себя Глинко.

Тарнавский пытался перезарядить пистолет. Но его упредили. Грянуло одновременно два выстрела. Схватившись руками за грудь, предатель свалился наземь.

Воспользовавшись моментом дуэли, остальные пассажиры нырнули в кусты. Партизаны выловили их и тут же, у безжизненного тела палача, построили.

— Что с ними сделать? — обратился я к партизанам.

— Пусть себе сами кару выберут! — отозвался отец.

— Расстрелять собак! — настаивал Николай Киселев. Трофим затрясся как в лихорадке.

— Буду делать всё, что прикажете! Только не расстреливайте…

Жорж смягчился:

— Хорошо, проверим. Но знай: будешь и дальше подлецом — не уйдёшь от народной кары!

Вслед га Трофимом просили прощения остальные. Они поклялись, что больше их никто не заставит служить фашистам. И мы отпустили «заблудившихся».

Мы расправились с «лесным коршуном» в день продажи дров и лесоматериалов Невирковским лесничеством. Из окрестных сёл и хуторов сюда съехались крестьяне. Владимир Леонтьев и Василий Самокиш разрешили им взять из скирды сена для лошадей. Людей предупредили, чтобы они немного задержались

— Кто они и чего хотят от нас? — недоумевали крестьяне.

Кто-то ответил:

— Подождём, узнаем какому богу служат. Нас не должны трогать.

— Не должны? — вмешался другой. — А немцы разве должны? Да так нашего брата хватают, ой, ой!…

— Так то ж немцы!…

К полудню, когда собралась добрая сотня человек, Киселев, отец и я подошли к ним. Мы отвечали на вопросы крестьян, рассказывали им о своей борьбе с гитлеровскими оккупангами и их пособниками.

— За что вы казнили его? — указал рукой на труп Тарнавского молодой крестьянин.

— За собачью преданность врагам Родины. За избиение и грабёж земляков, за убийство простых людей, за службу в гестапо, — горячо разъяснил отец.

— Раз такой, туда ему и дорога!

— А с нами что будете делать? — задали вопрос из толпы.

— Слушайте, люди добрые, -обратился я к крестьянам. — Гитлеровцы вторглись в нашу страну и грабят её, женщин насилуют, детей и стариков убивают… Тюрьмы и концлагеря переполнены. Вот мы и сражаемся с захватчиками и теми, кто помогает им вершить чёрные дела.

— Правильно! — одобрительно загудела толпа. Потом сказал отец:

— Многие из вас смертельно ненавидят фашистов, но боятся выступить против них. Знайте, Красная Армия ведёт жестокие бои, она победит неизбежно! Каждый из вас должен найти своё место в этой борьбе, чтобы потом совесть не мучила и детям в глаза открыто смотреть.

Отец говорил душевно, страстно, и крестьяне слушали, затаив дыхание.

— А что касается вашей сегодняшней заботы, — заключил он, — то мы разрешаем: дрова, находящиеся в складометрах, и спиленные деревья — забирайте подчистую, бесплатно!

Обрадованные крестьяне бросились к телегам.

— Спасибо, товарищи партизаны! — благодарили они. Все имущество Бруно Тарнавского было конфисковано и роздано беднякам.

Во второй половине дня наша группа покинула лесничество.

А по всему Межиричскому району распространилась молва о добрых делах советских партизан и о том, что их в Невирковском и Липенском лесах — несметное количество.

ПЛЕННИКИ ОСВОБОЖДЕНЫ

Пётр Трофимчук возвратился из Людвиполя и сообщил: гестапо намерено переправить из Костополя в Людвиполь группу политзаключённых.

— Кто конвоирует?

— Очевидно, жандармы и шуцманы.

— Известно время выезда машины?

— Узнали только, что завтра.

Товарищи встретили сообщение Трофимчука с воодушевлением.

— Наш арсенал пополнится! — восхищался Воробьев. — К тому же — обмундирование, документы добудем…

— Не это главное, Федор, — поправил его Леонтьев.

— Что же, по-твоему, главное?

— Освободим узников!

…Моросил дождь. Но несмотря на темень и непогоду, к рассвету партизаны были у Людвипольского тракта. Основная часть группы расположилась у самой дороги. Леонтьев и я укрылись в Озирецком лесничестве. По замыслу мы должны были преградить отход конвоиров.

В тот день был какой-то религиозный праздник, из Погориловки доносился колокольный звон. Мимо нашей засады к церкви потянулась вереница верующих из села Озирцы. Некоторые из них, проявив излишнее любопытство, заметили нас, и их пришлось задержать до определённого времени.

К зданию костопольского гестапо подкатила грузовая автомашина. Двое шуцманов вывели четырёх узников со связанными назад руками и втолкнули в открытый кузов. Распухшие лица с кровоподтёками свидетельствовали о характере той «обработки», какой подвергали узников в застенках фашистской тайной полиции.

Спустя несколько минут из здания гестапо вышел офицер, а вслед за ним шуцман — лакей нёс чёрный чемодан с личными вещами обер-лейтенанта.

У офицера — самодовольное холёное лицо с маленькими, рыскающими глазами. От шуцманов не ускользнуло приподнятое настроение обер-лейтенанта Иоганна Шюце — заместителя начальника жандармерии. Сегодня он снизошёл до того, что поделился с ними своей радостью: его представили к награде и повышению в звании. В знак благодарности Шюце отлично проведёт порученную ему акцию.

Шюце осведомился, соблюдены ли все предписанные им меры предосторожности.

— Все, господин офицер, — подобострастно ответил старший шуцман. — В Людвиполе предупреждены. Всё идёт по графику.

— Очень хорошо!

Офицер сел в кабину рядом с водителем. Грузовик поехал по узким улочкам провинциального городка. Выбравшись на широкую центральную улицу, помчался на юго-восток. Гестаповец погрузился в размышления. Он сделал вывод, что настоящие края не так уж плохи! Конечно, Горынь не Майн, но всё же именно здесь он, Шюце, делает головокружительную карьеру!

Машина оказалась в зоне засады. На дорогу выскочил Глинко. Взмахом руки он приказал шофёру остановиться. В ответ гитлеровец приоткрыл дверцу и выстрелил. Алексей успел отскочить. Из кузова машины открыли стрельбу полицейские. Тогда укрывшиеся вдоль дороги Воробьев, Бондарчук и другие бойцы дали дружный залп по машине.

На помощь нашим поспешили Леонтьев и я. Наткнувшись на заслон, шофёр резко затормозил. В тот же миг обер-лейтенант неуклюже выпрыгнул из кабины и пустился наутёк. Партизанская пуля настигла его, и он, упав в придорожный кювет, уткнулся носом в песок.

Один из полицейских прыгнул с машины и, бросив винтовку, поднял вверх руки. Другие шуцманы бешено отстреливались. Тогда Жорж ударил по ним из пулемёта.

— Кто вы? — спросил я у людей, лежавших в кузове.

— Арестованные.

Узники не понимали, что произошло.

— А вы кто будете?

— Советские партизаны.

Мы знали, какая судьба ждала арестованных. Гестаповцы намеревались публично казнить их в Людвиполе для устрашения местных жителей, сочувствовавших партизанам. И мы сердечно радовались за товарищей, спасённых от верной гибели. Отец предложил им влиться в наши ряды.

— Хотите остаться с нами — пожалуйста! Если же имеете другие планы — мы вам не препятствуем. Но мешкать нельзя. Вон, слышите, каратели спешат на выручку своим, — показал он рукой в сторону села Погориловки, откуда доносился рёв моторов.

Освобождённые оказались организаторами подпольных групп на Ровенщине. Преисполненные благодарности, они всё же предпочли возвратиться в подполье.

— Ну что ж, бейте двуногих зверей там, а мы — здесь!

…Машину с трупами полицаев партизаны подожгли.

— А с этим что делать? — спросил Лёня Ильчук, показав на шуцмана, съёжившегося в кювете.

— То же, что и с его хозяином! — раздались гневные голоса.

— Он совсем юнец. Помилуем его! — возразил я. — Говорит, что его насильно заставили надеть воронью шкуру и взять в руки оружие!

Отец поддержал меня:

— Правильно, Николай! Мы не только караем, но и воспитываем!

— Значит, отпустим? — недовольно скривил губы Василий Самокиш.

— Да! Пусть улепётывает, пока не поздно!

Молодой шуцман благодарным взглядом окинул партизан.

— Спасибо!… Больше не буду служить немцам, даже если они меня за это накажут!… — парень поклонился, и его словно ветром сдуло.

На большаке застрочил пулемёт. Партизаны бросились в заросли.

В глухую ночь, на привале у костра, подсчитали трофеи: четыре винтовки, пистолет с обоймами, полицейская форма, две офицерские формы, полевая сумка с документами.

— Давайте проверим её содержимое! — не терпелось отцу.

Из сумки вытряхнули бумаги. В одном документе прочли фамилию: Струтинский. С трудом перевели весь текст. Из Ровно начальнику Людвипольского карательного органа предписывалось принять срочные меры по ликвидации группы Струтинского и других антифашистских групп, действовавших в этих местах.

Обнаружили письмо, которое обер-лейтенант Шюце не успел отправить своей жене. Читали по слогам, но смысл хорошо поняли.

На листке, исписанном мелким почерком, привлекли внимание несколько подчёркнутых строчек:

«…Не буду скрывать от тебя, дорогая Хельга, у нас есть средства заставить человека сказать всё, что нам нужно. Это проверено на людях многих стран Европы. Но вот перед русскими, признаюсь только тебе, мы чаще всего оказываемся бессильными…»

— Не повезло бедняге! — «сожалел» Леонтьев. — Даже до места назначения не добрался.

— Да, не повезло, — продолжил отец, — не пришлось ему наслаждаться в Людвиполе муками ровенских подпольщиков. — Секунду помолчал: — И всё же нам следует уйти из этих мест. Хотя бы на время! На поиск нашей группы бросят карателей.

Довод резонный. Но куда податься? Здесь знакома каждая тропинка, каждый куст, знаем, кто из населения за нас и кто против. А в чужих краях без разведки будет туго. И всё-таки уходить надо.

— Меняем адрес, товарищи! — решительно сказал я. — Переместимся дальше на север.

Но Пихур меня не поддержал и высказался за продвижение к линии фронта.

— Кто со мной, прошу! — наигранно пригласил Иван Пихур.

К нему примкнули Воробьев, Кармолин, Леонтьев, Глинко и Самокиш.

Буду перед тобой, читатель, правдивым и искренним. Приукрашивать события — значит обеднять их, лишать достоверности. Я же задался целью, пусть даже в ущерб занимательности, изобразить их так, как это было на самом деле. Признаюсь, я и раньше замечал, что Пихур проявлял высокомерие. Теперь же я окончательно прозрел: Пихур не мог примириться с тем, что им, бывшим командиром, и его друзьями, в недавнем прошлом кадровиками Красной Армии, командует человек без специального военного образования. Обыкновенный деревенский парень норовит обскакать лётчика, артиллериста и других армейских специалистов.

Пихур не учитывал, что костяк партизанской группы состоял из большой семьи, проверившей свои силы в боях с врагом, что мы, местные жители, лучше разбирались в здешних условиях, что, благодаря знанию обычаев, украинского и польского языков, перед нами широко открывались двери любого дома, что мы, наконец, хорошо знали местность.

Я не считал Пихура недругом. Однако его поступок, за которым скрывалось ущемлённое самолюбие, нельзя было оправдать.

Мне стало известно, что Пихур и Воробьев пытались привлечь на свою сторону всех бывших военнопленных, взять лучшее оружие и уйти.

Николай Киселев и Леонид Ильчук, позже других пришедшие в группу, Николай Бондарчук, Ростислав и Жорж, узнав об этом намерении, обезоружили зачинщиков раскола.

— Вам взбрело в голову отколоться, — не без боли в голосе укорял я Пихура. — Пожалуйста, не задерживаем! Обойдёмся без вас.

Однако обида обжигала сердце. Боевые товарищи, которым по настоянию отца мы возвратили оружие, покидали нас.

У меня даже зародилось сомнение: а может, они правы? Не лучше ли всем вместе отправиться к линии фронта? Но внутренне я был убеждён, что и здесь, в тылу, мы приносим пользу Родине, наносим ощутимые удары по врагу, сеем панику в его рядах, подрываем моральный дух оккупантов, сшибаем их кичливость.

Последовала немая сцена. Видимо, каждый по-своему переживал случившееся. Всех нас объединяла общая цель, и она стала выше личных обид. Прощались с Пихуром и его сторонниками сердечно, тепло. Со мной оставались: Ильчук, Киселев, Бондарчук, отец, братья — Ростислав, Жорж и Владимир.

Когда прощались, Пихур расчувствовался:

— Спасибо, дорогие друзья! Спасибо вам лично, Владимир Степанович, за помощь, за советы, за поддержку в тяжёлые для нас дни. Мы всегда будем вас помнить, как самых близких и дорогих людей…

— Если останетесь живы… — отец разволновался и не закончил фразу.

— Будем живы, отец! Надо жить для того, чтобы бороться! — посмотрел Пихур в повлажневшие глаза отца. — Если погибнем, не поминайте лихом…

— Встретите людей с Большой Земли, — попросил я, — расскажите им о нашей группе. Если же не перейдёте линию фронта, возвращайтесь, примем вас, друзья. Тогда, может, вместе поищем большой партизанский отряд.

Алексей Глинко шагнул к отцу и поцеловал его.

— Спасибо, отец, за все!

После крепких объятий шестеро воинов, вооружённых гранатами и винтовками, отправились в путь. А мы стояли не шелохнувшись, пока они не скрылись за поворотом дороги…

Это было двенадцатого сентября 1942 года.

ПРИГЛАШЕНИЕ НА СВАДЬБУ

Наша одежда насквозь промокла. Донимал голод. Терзала мысль: как поступать дальше? Ведь бойцов осталось почти вдвое меньше…

— Будем бороться! — задорно призвал Киселев.

И сразу люди повеселели, будто только и ждали этого призыва.

— Ну, чего скисли? — бодрил отец. — Временно перейдём на правый берег Случи. Там, в селе Левачах, у меня есть друзья, надеюсь, помогут, поддержат…

Глубокой ночью нас нашёл связной Флор Ляшецкий. Он рассказал о переодетых шпиках, наводнивших район. Крестьяне запуганы, всего боятся…

В ту же ночь мы встретились и с командиром местной подпольной группы Зигмундом Гальчуком. Передали ему четыре винтовки, гранаты, боеприпасы.

— Ваше дело — глубокая разведка, — инструктировал я Зигмунда. — Будьте осторожны. Присматривайтесь ко всему вокруг. На связь люди придут с паролем «от младшего брата Славы». Никому другому не доверяйтесь…

Узнав о предстоящем переходе на другой берег, пришли попрощаться Никифор Янчук и Пётр Трофимчук.

Бледная луна висела над сонной берёзовой рощей.

Тревожно бились дружеские сердца.

Меня пугала неизвестность. Я сел на пень, обхватил руками голову, задумался. Кто я такой? Кем уполномочен на то, чтобы вести за собой людей? Никем! Самозванец! А что если, пока не поздно, забросить оружие ради спасения их жизни? Но из глубины сердца неслось: «Нет! Нет! Ты так не поступишь!» Да, такой поступок равносилен измене! И лучше смерть, чем подлое предательство! Пусть я погибну, но не стану на колени.

В памяти всплыли пламенные слова из книги Николая Островского «Как закалялась сталь»: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».

Как много они тогда значили для меня!…

— Что ж, товарищи, — оторвался я от гнетущих мыслей, — у нашего народа есть обычай — на прощанье выпить по рюмочке.

— Вот это идея! — одобрил Трофимчук.

— Был бы хорошим другом — прихватил бы бутылочку, — пошутил отец.

— А я и прихватил первачка, — признался Янчук.

— Отзывчивая душа!

— Ну-ка, ребята, выворачивайте сумки, что у кого есть! Все выкладывали свои скудные запасы: кто сухари, кто хлеб, кто кусочки сала. Закуску разложили на разостланную плащ-палатку. Трофимчук наполнил рюмку мутноватой жидкостью и поднёс её Янчуку.

— Тебе первая, за заботу

Янчук обвёл присутствовавших повеселевшими глазами…

— За ваш счастливый путь, дорогие друзья, и до скорой, встречи на освобождённой земле! — пригубил рюмку.

После своеобразного пикника я передал Янчуку две винтовки.

— Вы просили — получайте! Пригодятся на всякий случай…

— Спасибо! В долгу перед народом не останемся! Товарищи в оружии нуждаются.

— Да, чуть не забыл, — спохватился Трофимчук. — Тебе, Николай, письмо от атамана.

Я разорвал самодельный конверт, извлёк записку. Прочитал вслух. После формального обращения следовала прямая угроза:

…Предлагаю всей вашей группе с оружием перейти в моё распоряжение. В противном случае ликвидирую!

Атаман Тарас Бульба 12 сентября 1942 года.

— Вчера передали его секирники. Просили вручить тебе лично. Что сказать им?

— Пусть передадут атаману — нам с ним не по пути! А насчёт ливкидации, то ещё посмотрим, кто кого ликвидирует! Верно, товарищи?

— Верно!

Ультиматум атамана возбудил во мне ещё большее желание укрепить группу и дать бой бульбашам. Охваченный таким порывом, я объявил:

— Пора в дорогу!

Крепкие рукопожатия, напутствия — и группа тронулась в путь. Оглянувшись, я увидел скорбные лица боевых товарищей Петра Трофимчука и Никифора Янчука, оставшихся на своих постах партизанского подполья. Увидимся ли ещё? Где?…

…За Хмелевским лесом показался луг, пересечённый речкой Ставы.

— Задерживаться нельзя, — торопил я товарищей, — скоро начнёт светать. Погоня не исключена.

Жорж возвратился из разведки. Он сообщил, что недалеко есть брод.

— Что ж, пойдём бродом.

Группу повёл Жорж, шагал он быстро. Мы то спускались к речке, то подымались на крутой берег. У брода сняли обувь и одежду и, разгорячённые, вошли в студёную воду; она немилосердно обжигала тело. Но время торопило. В километре от переправы раскинулся Людвиполь, где были расквартированы каратели.

Переправились благополучно. На хуторе Глубочанка весь день сушили одежду, а с сумерками — опять в поход! Целые сутки блуждали по зарослям, натыкались на вооружённых лесников и браконьеров-охотников. Наконец вышли к Случи — в том месте, где лес прижался к реке. К счастью, Ростислав нашёл лодку. По двое переправились на другой берег; завернули в первый попавшийся хутор. Хозяева — пожилые крестьяне — встретили гостеприимно.

— Мы ничего от вас не хотим, — предупредил я их, — но смотрите: о нашем пребывании здесь — никому ни слова. Надеюсь, расстанемся друзьями?

— Что вы? В обиде не будете. Располагайтесь как дома. Картошки сготовим и по рюмочке найдётся, согреетесь… Небось, с дальней дороги, устали?

День прошёл спокойно. По большаку Людвиполь — Городница проносились автомашины с гитлеровцами, но на хутор никто не заезжал.

— Спасибо вам, люди добрые, — поблагодарил отец хуторян. — Вот вам за продукты, -подал он немецкие марки.

Покинув хутор, продолжали путь к селу Левачи, где отец перед войной работал помощником лесничего.

В воскресенье вечером остановились в лесничевке. Хозяйка приготовила ужин. Не успели уставшие люди подкрепиться, как послышался оклик часового. Оказалось, в соседнем хуторе — свадьба, молодожёны приглашают погулять у них.

— Значит, им кто-то сказал о нас?

— Разве от людей скроешь? — оправдывался посыльный. — Своих защитников мы за десять вёрст узнаем. Мы всегда рады хорошим людям, а плохих бьём!

— Если приглашают от чистого сердца, — сказал отец, — не стоит огорчать молодых.

Киселев и я, в сопровождении Жоржа, отправились на свадьбу. Метрах в десяти от дома новобрачных брат замаскировался.

Гости лихо плясали, пели весёлые песни, и от этого повеяло мирными днями. По нашей просьбе хозяйка накрыла столик в саду. Жених и невеста подошли с подносом, на котором стояла бутылка водки и рюмки. Мы сердечно поздравили молодых, почокались. Но выпить не довелось: в кустарнике раздались ружейные выстрелы. Оглушительными очередями Жорж обрушился на кусты, откуда вели обстрел. Скоро подоспели и остальные партизаны. Прочесали местность, но никого не обнаружили.

Впоследствии выяснилось, что, действуя заодно с шуцманами, бульбаши хотели нас разоружить. Они рассчитывали, что мы на свадьбе запьянствуем и это облегчит расправу.

Нападение секирников огорчило хозяина.

— Ребята, у меня есть несколько гранат, если вам нужно!…

— Конечно!

— Тогда идёмте со мной. Чем пропадать им в земле, лучше для пользы отдам.

С хозяином пошли Бондарчук и Ильчук. Они принесли десять гранат и запас капсюлей к ним, а также несколько сот винтовочных патронов.

— Фронт проходил близко, я подобрал тогда их и закопал, -объяснил крестьянин.

Разделив между собой трофеи и поблагодарив гостеприимных людей, мы попрощались.

…Низко над поляной пролетал транспортный самолёт с чёрными крестами.

Молниеносно родилась дерзкая мысль, и я крикнул:

— Огонь!

Дружными залпами ударили по самолёту, но он, невредимый, взмыл вверх.

— Эх, сбить бы стервятника! — досадовал Киселев.

— Ничего, и так доложат пираты, что на захваченной территории летать опасно.

На дороге показалась лесничевка.

— Заглянем?

— Только сначала окружим её, — дал я согласие.

В доме застали трёх мужчин. Они назвались лесниками. На наше требование сдать оружие ответили:

— У нас его нет.

— Тогда обыщем.

Мы вытаскивали из столов разные документы, штампы и бросали в печку. Лесники молча наблюдали за нами.

— Марки тоже в огонь? — Ильчук держал в руках купюры Ровенского эмиссийного банка.

— Нет, Лёня, они пригодятся.

Лесники, наконец, спросили:

— Кто вы такие? Немцы ведь нам не поверят, что днём такое случилось.

— Передадите им, что здесь были советские партизаны. А вы, пока не поздно, опомнитесь! Народ спросит за все!

Во дворе мы увидели истощённого с небритым лицом парня. Укладывая дрова в штабеля, он украдкой поглядывал на партизан.

— Батрак?

— Военнопленный… Говорит, родом из Казахстана. А кто он в действительности, один бог знает.

— Голодом его морите! Да вас!… — пригрозил Ильчук лесникам.

Парень услышал разговор и нерешительно спросил:

— Вы советские партизаны?

— Да.

— Прошу, примите меня в свой отряд. Я — Декамбай Касимов, был в Красной Армии, попал в окружение, а потом бежал…

— В каких лагерях был?

— О, нет, нет, я не был в лагере, — торопливо говорил парень. — Долго скитался, голодал, чуть не замёрз. Подобрали добрые люди, отходили, но лесники поймали и привели сюда. Здесь работаю за кусок чёрствого хлеба. Прошу вас, не оставляйте меня…

Настойчивые просьбы, умоляющий взгляд запавших глаз, на которых появились слёзы, тронули ребят.

— Стрелять умеешь?

— В армии стрелял хорошо… — с надеждой ответил Касимов.

Ему дали винтовку.

— Проверим!

Касимов вложил в обойму патроны. Владимир прикрепил к дереву листок из блокнота, отсчитал тридцать шагов и отошёл в сторону

— Стреляй!

Касимов трижды выстрелил.

Володя подбежал к дереву, снял бумажку, посмотрел и поднял её над головой:

— Все три — в цель!

— Молодец, товарищ Касимов! — похвалили товарищи.

Я пожал руку новому другу:

— Принимаем тебя в отряд, надеемся — не подведёшь! Вместе будем драться с врагами Родины. Поначалу, пока запомним твоё имя, будем звать тебя Федей. Согласен?

— Согласен! — как ребёнок, радовался Декамбай. — Только, прошу вас, подождите, я знаю, где лесники кое-что спрятали…

Касимов побежал в сарай и вскоре принёс две винтовки. Он стал по стойке «смирно» и, как солдат, торжественно произнёс воинскую клятву. Его глаза, повидавшие много горя, сияли счастьем.