В РОДНЫХ МЕСТАХ

Щуплый юноша пристально смотрел на меня голубыми глазами, словно не верил, что я и есть тот Николай Струтинский, который дружил с его старшим братом. Тадзик Галинский заменил Казимира и без колебаний стал разведчиком.

Во время встречи он многое рассказал о происшедшем в этих краях за время моего отсутствия.

От юного разведчика я узнал, что в порубь стекались люди, бежавшие из фашистских лагерей. Они разыскивали нашу партизанскую группу. Однако, не зная, кто они — свои или чужие? — крестьяне отвечали, что партизаны внезапно исчезли.

— Помните высокого брюнета с крупной бородавкой на правой щеке, его звали Никитой?

— Помню. Так что с ним?

— Как-то он возвратился из разведки и привёл ещё шестерых. Хорошие хлопцы были. Позднее к ним пристали какие-то неизвестные и все они действовали в здешних местах.

— Ну, а потом?

— Неизвестные оказались переодетыми полицейскими из Межирич. Они намеревались выведать все о партизанах. Но когда узнали, что вас здесь нет, разоружили группу и всех доставили в район.

Только Никита не дался предателям в руки. Отчаянно сопротивлялся, и его убили. Тело командира несколько дней лежало у сожжённого дома Янчуков… Впоследствии верные люди захоронили патриота. Из Межирич так никто и не вернулся…

Рассказ юного друга опечалил меня.

— Вот что, — обратился я к Тадзику, — постарайся узнать фамилии предателей, где сейчас они проживают. Отомстим за наших товарищей!…

По дороге в Пустомытовский лес я неожиданно встретился с матерью и сестрой Катей. Долго не выпускал я их из своих объятий. Только деревья были немыми свидетелями нашего ликования.

Мы расположились в кустарнике. Я рассказал матери, что моя группа слилась с партизанским отрядом Дмитрия Николаевича Медведева.

— Много в этом отряде людей? — спросила мать.

— Много. У каждого есть оружие.

— Как же мои деточки там? Как отец? Что делает? Все интересовало мать, и я подробно отвечал.

— А вы куда собрались? Почему без друзей?

— О нас ли им теперь заботиться, сами в постоянных хлопотах. Посоветовали уйти из тех мест, вот и ищем вас…

В иных условиях я бы, не задумываясь, проводил родных до отряда. Но сейчас… Боевое задание — превыше всего. И всё же я не мог оставить их на произвол судьбы. Вместе с ними возвратился к Тадзику и попросил его проводить мать и сестру до безопасной зоны, откуда они сами доберутся до отряда Медведева.

Тадзик охотно согласился выполнить нелёгкое поручение.

— Курс держите на села Ленчин, Вороновку, Карпиловку. Там обязательно встретите партизан-медведевцев. Узнать их можно по автоматам — диски круглые. Ну, прощайте, дорогие! Мне пора в дорогу…

— Береги себя, сыночек! — напутствовала мать. — А когда же ты вернёшься, Коля? -спросила она.

— Скоро вернусь, мама.

Ночевал на хуторе Марии Степановны Мамонец. Ещё до петухов Николай разбудил меня. С рассветом я уже спускался по косогору к реке Горынь, западнее местечка Тучина. В камышах взял старую лодку и оттолкнулся от берега. Подплывая к противоположному берегу, оглянулся. На косогор, по которому недавно я шёл, охранная полиция и гестаповцы вывели на расстрел группу мужчин и женщин с детьми. Я отчётливо слышал детский плач… Несчастные!

В тот же день добрался до окраины Ровно — села Басов Кут, где разыскал дом старушки, у которой мы с Ростиславом жили, когда учились на курсах шофёров. Женщина узнала меня. В её выцветших глазах стоял немой вопрос: откуда я взялся?

— Иду к добрым людям, решил у вас передохнуть, бабушка. Не возражаете?

— Что ты, милый мой! Чувствуй себя как дома.

Старушка приготовила ужин.

— Не взыщи, сынок, туго нынче с продуктами. — Задержала на мне свой взгляд: — До каких пор ещё такое горе терпеть будем? Поговаривают, будто побили идолов, оттого и свирепствуют, злость на людях сгоняют.

— Недолго уже им на нашей земле хозяйничать, — утешал я женщину.

Утром пошёл в город. И сразу наткнулся на шуцманов, проверявших у парней и девушек документы. Не имея при себе никаких справок, я незаметно свернул на другую улицу. Прислушивался к разговорам насторожённых людей, по отрывочным фразам определял их настроение. Запоминал месторасположение немецких учреждений, полицейских участков.

Через два дня я покинул Ровно. В дороге стали донимать водяные мозоли на пятках, они лопались, каждый шаг стоил невыносимых усилий. И тут осенила мысль: что, если раздобыть лошадь? Продвигаясь вдоль леса, я заметил дым от костра, у которого сидело несколько подростков-пастухов. Они вытаскивали из углей печёную картошку.

— Здравствуйте, ребята! — приветствовал их. — Угостите меня?

— Присаживайтесь! — пригласили пастухи.

Я подсел к костру, ребята пододвинули ко мне несколько картофелин. Почистил одну, съел. Очень вкусно. Похвалив ребят, спросил:

— Кто из вас знает на хуторе богатого крестьянина, сын его служит вместе со мной в полиции, в Ровно?

— Знаю, Степан Галанюк! — бойко ответил кудрявый подросток. — Четверо коней имеет. Вон на клевере они пасутся.

— А хутор его далеко?

— За бугром, крыша чуть видна. Но Степана дома нет, он всё время в разъездах.

Обстоятельства складывались как нельзя лучше. Но под каким предлогом взять коня?

Когда я появился во дворе, толстая женщина выбежала на порог.

— Что тебе, хлопче?

— Я от Степана, мы вместе служим в ровенской полиции…

Услышав эти слова, хозяйка подобрела, позвала в дом. Начались расспросы. Я выдумывал всевозможные небылицы.

В комнату вошёл хозяин. Он недоуменно смотрел на меня. Жена пояснила:

— От Степана, из Ровно…

Хозяин протянул руку. Перебросились несколькими фразами. Узнав, что я ещё не обедал, он распорядился накрыть стол. После обеда я сказал кулаку:

— Выполняю задание начальника полиции. Ваш Степан просил, чтобы вы дали одного коня на десяток дней, на обратном пути верну.

Отлично понимая кулацкую натуру и зная, что ему легче расстаться с жизнью, чем со своим конём, я предупредил:

— Запомни, отец, коня пожалеешь — сына можешь потерять. Дело очень важное и срочное.

Хозяин взял одеяло, уздечку, и мы вместе пошли на пастбище.

— Вот тот, гнедой, шибко бегает, — указал рукой крестьянин.

— Хорошо.

— Накинув уздечку и смастерив из одеяла «седло», я вскочил на коня.

— Надеюсь, не подведёшь? — вздохнул хозяин.

— Ну, что вы! — с деланной обидой ответил я. — Через десять дней, а возможно, и раньше, буду у вас.

— Тогда— с богом!

Вечерело.

Впереди лежало село. В нём жила моя сестра Мария. Как хотелось повидаться с ней, услышать её голос! Но не мог навестить родного человека. Если бы чей-то недобрый глаз заметил меня, это бы навлекло беду на сестру, на её детей. Сердце сжалось от обиды…

Впереди увидел крестьянина, который вёл на привязи корову.

— Николай?! — воскликнул он. — Это был мой земляк Пётр.

— Значит, партизанишь? — с завистью смотрел на меня. — Слыхал, слыхал! Вначале говорили, будто ты погиб. Затем сообщили по секрету— бежал в партизаны. Я и друзья радовались за тебя.

— Спасибо, Пётр, за тёплые слова. И я рад, что вижу тебя бодрым и здоровым. О многом хотел бы переговорить, да времени у меня в обрез.

— Далеко скачешь?

— Не очень. Скажу тебе правду, что не возрадуюсь, если ещё кто-то меня встретит.

— Понимаю. И я промолчу. Езжай, увидимся в другой раз, расскажешь.

— Добро!

Под чёткий стук копыт вспоминал знакомые места: в переулке, на возвышенности, виднелся дом сестры Марии. В её окне мерцал огонёк, значит, ещё не спит. Знала бы, что проехал мимо, кровно обиделась бы. А вот дом сельского кулака. Во дворе глубокий колодец, в нём — на диво холодная вода.

На пароме переправился на другой берег Горыни. Глухой ночью въехал в районный центр Тучино.

В одном из крайних домов, стоявшем у самой дороги, светились все окна. Я привязал у калитки коня, вошёл в сени и ахнул: из комнаты неслась пьяная брань полицейских. Попросил у безразличной к моему появлению хозяйки воды, отпил несколько глотков — и был таков.

Подпругами из верёвок натёр до крови ноги. Приходилось часто соскакивать с коня и идти пешком. Чтобы сократить путь, поехал полем. Смотрю — наперерез мне бежит крестьянин, что-то кричит, размахивая палкой. Я опросил, за что он меня поносит? Тот ответил, что засеял поле, а я не ценю его труда. Крестьянин был прав, и я извинился. Тут же пожаловался ему на своё седло.

— Эх, парень, да у меня на чердаке два седла есть! Когда Красная Армия отступала, солдаты оставили. Если подойдёт — бери!

Седло мне понравилось. Ещё бы! Оно было с настоящими стременами и кожаными подпругами.

Хозяин оседлал коня и, как бы извиняясь за свою брань, сказал:

— Видишь, нет худа без добра.

Проезжая лесом, увидел оборванных людей. Я догадался, что они бежали из концентрационных лагерей. Мужчины и женщины подозрительно следили за мной.

— Не бойтесь, товарищи, я свой! — успокоил их. — Кто у вас старший?

— Увидев, что я ничего плохого не замышляю, ко мне подошла детвора. Худые, немытые мальчики и девочки вызывали чувство горечи и сожаления. Невольно подумал о своих младших братьях — Васе, Славике, о сестре Кате — живы ли они? Какое тяжёлое время настало даже для самых маленьких!…

Из кустов выскочил парень.

— Николай! — безудержно радовался он. — Неужели ты? Почему один? Помоги спасти детей!

Взрослые обступили нас и наперебой спрашивали, кто я такой?

Парень знал меня и моего отца по Людвиполю. Встречался с нами в лесу и теперь об этом, энергично жестикулируя, рассказывал друзьям по несчастью.

Меня проводили к старшему.

Началась беседа.

— Откуда вы? — спросил я у него.

— Из разных мест, — ответил он. — Здесь и людвипольские, и межиричские, и тучинские…

Женщины, старики, дети с такой доверчивостью смотрели на меня, будто я немедля мог облегчить их судьбу. Больше других жаловались на тяжёлую участь — голод, холод, болезни — женщины-матери.

Долго рассказывал о своих скитаниях мужчина с задумчивым лицом — Давид Драхман.

— Летом 1939 года, — говорил он, — меня призвали в польскую армию. В последних числах августа солдаты нашего батальона задержали гитлеровских лазутчиков. Шпионы вели себя нагло, угрожали: «Скоро будете перед нами на коленях ползать». И вот первого сентября на мирные села и города Польши посыпались бомбы…

Уже на третий день войны неожиданно исчез командир батальона. Солдаты возмущались: струсил! изменник! Затем исчезли младшие командиры. Батальон, брошенный на произвол судьбы, ежечасно «таял». Драхман с небольшой группой воинов, жителей Варшавы, пошёл к столице. Вражеские войска стремительно приближались. Мосты через Вислу уже взорваны. Солдаты метались по берегу и, наткнувшись на баркас, бросились в него. Оттолкнувшись от берега, гребли прикладами винтовок.

С трудом переправились на противоположный берег.

Из рабочих в столице формировались вооружённые батальоны. К ним примкнули отступившие воины.

Крупные части находились в варшавской цитадели. Они рвались защищать столицу, но предатели польского народа готовили сдачу врагу цитадели вместе с войсками, складами оружия, боеприпасами и продовольствием. На главных воротах крепости стояли патрули — офицеры, никого не выпускавшие в город.

А 24 сентября 1939 года Варшава выбросила белый флаг…

Гитлеровцы согнали евреев в гетто. Переодевшись в штатскую одежду, Драхман более трёх месяцев скрывался в городе, а потом решил бежать в Советский Союз.

Приобрёл билет. Забился в тёмный угол вагона и прикрылся воротником пальто. С опаской наблюдал за появлявшимися фашистскими молодчиками, их карманные фонарики медленно скользили по лицам утомлённых пассажиров.

Наконец, станция Малкино. Отсюда до советской границы — шесть километров. Люди высыпали из вагонов. Но перрон оцепили эсесовцы, часть их ворвалась в толпу и начала всех избивать дубинками. Крик, вопли, стоны повисли в воздухе. Женщины с растрёпанными волосами, обезумевшими глазами падали на цементный пол перрона. Драхман бросился бежать.

— Хальт! Хальт! — погнался за ним эсесовец.

— Jude? — вцепился гестаповец в пальто Драхмана.

— Цо пан муви? Я не разумей! — возмущался задержанный.

— Jude?! — ещё злее повторил фашист.

— Не разумей, цо пан хце! — вырывался Драхман. — Естем поляк!

В этот момент подскочила какая-то женщина, схватила Драхмана за руку и истерически завопила:

— То ест муй монж! Он поляк! Не рушайце его! Растолкав оторопевших гестаповцев, женщина вместе с Драхманом скрылась в темноте.

— А тераз спасайце сё сами.

Кто она, спасительница? Осталось загадкой.

Драхман добрался до железнодорожной насыпи у границы. С рассветом он был уже на нейтральной полосе. Здесь ютились тысячи беженцев, они молча лежали на земле пюд открытым небом, согревая своим теплом малых детей.

С советской стороны появился полковник пограничных войск с адъютантом и пропустил толпу через границу. Так Драхман очутился на советской земле. Приехал во Львов. Вместе с частями Красной Армии отступал на восток. Попал в окружение и снова оказался на временно оккупированной гитлеровцами территории.

…Драхман сел на обочине полевой дороги, достал бумажник, раскрыл его — и перед взором несчастного предстала пятилетняя дочурка Лиля. Драхман бережно прикоснулся губами к фотокарточке. Слёзы потекли по заросшим щетиной впалым щекам…

А Горынь, безразличная к большому людскому горю, спокойно струила свои воды. На другом её берегу, в районном центре Гоще, звенели колокола: священнослужители приветствовали фашистов.

Драхман рискнул пойти в Гощу. Там познакомился с таким же, как сам, беглецом — Рихтером. Вместе они отправились в поиск советских партизан. На одном из хуторов встретили мужчину, который приветствовал их на польском языке.

Как позднее узнал Драхман, это был хутор Вацлава Жигадло. Хозяин накормил беглецов и пообещал им достать винтовки и патроны. Своё слово он сдержал.

Судьба свела Драхмана с несчастными и беззащитными людьми.

С тоской смотрел я на обречённых. Задумался: как накормить их?

— Захватите с собой мешки, сумки и идёмте со мной! — предложил им.

Полсотни людей двинулось за мной…

Бывший вахмистр царской армии Кашенцев встретил нас с кислой миной.

— Чем могу быть полезен?

— Люди голодают, надо помочь им! — указал я рукой на толпившихся.

— Всё, что в моих силах!…

Помещик, понимая, с кем имеет дело, распорядился выдать пришедшим продукты: овощи, мясо, хлеб, немного соли… На прощанье я сказал:

— Пробирайтесь на правый берег Случи. Между райцентрами Березно и Людвиполем, в лесу, встретимся!

РАСПЛАТА

Опять я повидал Тадзика. Он сообщил, что установил фамилию полицейского, убившего командира Никиту, и разыскал группу Ивана Пихура.

— Можем связаться с ним в любое время.

Мы пошли знакомыми тропами Невирковского леса и встретили здесь боевых друзей. Решение было единодушным — наказать провокатора.

Ночью оцепили Максимиляновку. Сельского старосту дома не застали. «Уехал в Межиричи», — призналась жена.

Разыскали дом провокатора. Постучали в окно. Вдруг с чердака кто-то спрыгнул и кинулся в темноту.

— Стой! Стой!

Раздался выстрел. Но тень исчезла.

— Ушёл, подлец! — огорчился Вася.

— Поджигайте хозяйство, пусть знает, предатель, что на этой земле нет ему места! — распорядился я.

В этот момент подкатила пароконная подвода. Оказалось — задержан староста.

— Теперь от ответа не уйдёшь! — пригрозили ошеломлённому старосте. — Где мать Ильчука — Надежда Трофимовна?

— Виноват… Господом богом заклинаю, виноват, — взмолился кулак. — Она в гестапо. Не губите мою душу, помогу ей освободиться.

— Как, товарищи, поверим ему? — обратился я к партизанам.

— Если освободит мать Ильчука, оставим в живых, но пусть только попробует обмануть! Тогда пощады не будет! — Глинко поводил пальцем перед носом дрожавшего старосты.

— Спасибо, смилосердствовались, — прошептал несколько раз староста.

К нему шагнул Владимир Леонтьев:

— Запомни, если не освободишь мать Ильчука, мы тебя и под землёй разыщем!

Близился рассвет. Переправившись на лодке на противоположный берег Случи, мы углубились в лес.

— А кто те двое?-спросил я у Вани Пихура, отозвав его в сторону.

— Всего два дня, как попросились в нашу группу, — объяснил Пихур. — Тот, что повыше, представился капитаном Красной Армии, второй — рядовым.

— Как-то ведут они себя странно. Надо к ним присмотреться.

…Прикинувшись простачком, я охотно отвечал на вопросы «капитана» и «рядового». «Капитан» пытался выяснить, сколько людей в нашем отряде, откуда прибыли, кто руководитель, имеется ли радиосвязь и, главное, место стоянки.

— Сегодня ночью, по всей вероятности, они попытаются бежать. Всем быть начеку! — предупредил я товарищей.

На берегу небольшой речушки ещё задолго до темноты мы остановились на ночлег. Во время сбора сухих веток и листьев для костра и постели «капитан», по-видимому, пытался незаметно улизнуть, но «прикреплённый» к нему Леонтьев помешал этому, и «капитан» возвратился.

Разложили костёр, испекли картошку, поужинали. «Капитан» и «рядовой» нервничали, выдавая себя с головой. Мы разоружили подосланных и доставили их в урочище «Три колодца», где недавно дислоцировался отряд. Но партизан здесь уже не застали.

Я разыскал в условленном месте «почту» — под корневищем сосны. В коробке лежала записка: «Вечером придёт разведка».

Когда стемнело, мы услышали: вблизи кто-то трижды свистнул.

— Свои! — успокоил я друзей. — Но всё же будьте начеку!

Свистнул в ответ. Из зарослей вышли Володя Попков, Сергей Рощин и Дарпек Абрагим.

— Сам или ещё кто-то есть?

— Есть, целая группа!

И вот, наконец, я в чуме Д. Н. Медведева. Рассказал о всех приключениях.

Командир внимательно слушал, уточнял кое-какие детали. А потом обрадовал:

— Сразу после твоего ухода к нам пришла Марфа Ильинична и Катя, — в глазах Дмитрия Николаевича заиграли огоньки. — Теперь все вместе!

— А я привёл хороших ребят, — похвалился я в знак благодарности командиру. — Преданных Родине, смелых…

Лазутчиков в отряде разоблачили: они оказались агентами гестапо.

РОКОВАЯ ОШИБКА

В чуме хозяйственного взвода я увидел Ильчука. Вид у него был грустный.

— Что с тобой, Лёня?

— Волнуюсь за родителей. Предчувствую что-то недоброе…

Я проникся сочувствием к этому скромному, честному парню, партизану-комсомольцу.

— Лёня, я расскажу о твоих переживаниях командиру отряда.

…Полковник Медведев снарядил боевую группу и отправил её в разведку на хутор, где жили родители Лени. Старшим назначил коммуниста Франца Игнатовича Нарковича, белоруса. В состав группы вошли Володя Куляга, Ваня Пихур, Николай Киселев, Лёня Ильчук, Коля Бондарчук, я я ещё несколько человек. Задача поставлена конкретная — разыскать родителей Ильчука и забрать в отряд. В случае гибели их — установить виновников и отомстить.

У села Маренин мы перешли по льду реку Случь; миновали село Глыбочек. Идти было трудно: снега намело по колени. Вперёд выдвинулись Владимир Куляга и Иван Пихур. На Максимиляновских хуторах Куляга и Пихур свернули к дому, в окне которого мерцал огонёк. Я с автоматом на изготовку следовал за товарищами. Стоило залаять псу, как по комнате заметалось несколько силуэтов.

Во дворе стоял мужчина, освещённый бледной луной. Правую руку он держал в кармане. Куляга подошёл к нему и молча схватил его за руку. В ней оказался револьвер. Пихур был рядом.

В этот момент из открытой двери одновременно грянули два выстрела. Куляга и Пихур, сражённые, повалились в снег. Вся трагедия свершилась в считанные секунды. Я нажал на спусковой крючок автомата, но последовал лишь один выстрел — автомат отказал. Нервно дёргаю затвор, опять осечка. Тем временем из дома выскочили двое мужчин, схватили автоматы убитых и скрылись.

Косматые облака закрыли луну, стало темно и жутко…

Когда подошла группа и оцепила дом, то в нём, кроме хозяина и его семьи, никого не оказалось. Хозяин рассказал, что неизвестные люди, вооружённые винтовками, потребовали накормить их. Хозяйка сварила картошку, те поели и уже собирались уходить. «Но тут появились у дома вы».

Мы раздобыли несколько пар коней, сани, положили тела товарищей и помчались в обратный путь. В лесу около Рудни-Бобровской похоронили боевых друзей со всеми партизанскими почестями.

Вскоре руководство отряда направило на Максимиляновские хутора вторую группу. В неё включили Колю Бондарчука и Лёню Ильчука. Печальную весть принесли они. Мать Лени— Надежду Трофимовну — после пыток гитлеровцы расстреляли. Отца, который скрылся от преследователей, Лёня не разыскал.

Однажды разведчики доложили командованию отряда, что им стало известно о действиях какой-то партизанской группы, с которой, однако, не удалось установить связь. Местные жители рассказывали о засаде на мосту, около села Топча, на которую нарвались полицейские. В бою было ранено несколько предателей, партизаны забрали их оружие.

В декабре 1942 года группа численностью в пятнадцать человек прошла по селу Невиркову. На территории немецких складов с зерном и другим продовольствием партизаны без шума сняли охрану во главе с её начальником, изъяли девять стволов оружия, боеприпасы, гранаты. Затем народные мстители появились в Клецком лесничестве, Межиричского района. Лесничий оказался агентом гестапо. Накрыв на стол, он послал гонца в район. Под вечер отряд карателей окружил лесничество. Положение партизан казалось безвыходным. Однако они смело вступили в неравный бой и вышли победителями. Около десятка фашистов были убиты и ранены.

…У дороги Балашовка-Козярник, на лесной опушке, разведчики сделали привал, накормили лошадей и подкрепились сами. От крестьянина, приехавшего в лес за дровами, узнали, что прошлой ночью на Антолинском хуторе отдыхали неизвестные вооружённые люди.

— Сколько их? Знаешь?

— Четырнадцать.

В этой разведке с нами был любимец отряда, незабываемый Николай Иванович Кузнецов. Несмотря на то, что Кузнецову было запрещено проводить побочные операции, он всё же выделил несколько человек и послал их в обход, а сам, вместе с Михаилом Шевчуком и мной, направился к хутору. На подступах к нему нас окликнули:

— Стой! Кто идёт? — у сарая стоял человек.

Он трижды свистнул. Из дома выбежали вооружённые люди и залегли. Неожиданная встреча могла трагически кончиться. Но Кузнецов проявил железную выдержку.

— Вы нас не бойтесь. Скажите, кто вы? — спросил он.

— А вы кто такие? — ответил вопросом тот, который стоял у сарая.

— Мы — партизаны! — признался Кузнецов.

После минутного замешательства парень, занявший оборону впереди других, выпалил:

— И мы — партизаны! — Значит, свои?

— Вроде свои!

Оказалось, что бывшие воины Красной Армии бежали из фашистского плена и организовались в боевую группу под руководством Василия Георгиевича Быкова. Они провели ряд операций против гитлеровцев.

Тут же Василий Быков рассказал, что недавно на Максимиляновке их захватили врасплох неизвестные. Приняв их за карателей, быковцы убили двоих, захватили их автоматы и скрылись.

Вот когда открылась тайна трагической гибели Куляги и Пихура…

В ЛУЦКЕ

Вокруг зеленела трава, на деревьях набухали почки. Лёгкий утренний туман синеющими и прозрачными клочьями таял над лесом.

В чум к Марфе Ильиничне зашёл ординарец командира отряда.

— Вас, Марфа Ильинична, просит к себе Дмитрий Николаевич.

— Что могло случиться? — встревожилась женщина… Сыновья — Ростислав и Владимир — позавчера ушли на задание… Учащённо забилось материнское сердце… Накинув на плечи платок, она направилась к Медведеву.

Дмитрий Николаевич, заметив на лице Марфы Ильиничны печать насторожённости, сказал:

— Мне передавали, что вы нездоровы. Простудились?

— Уже прошло, — улыбнулась Марфа Ильинична.

— Как работается вам? Успеваете стряпать?

— Справляюсь.

Дмитрий Николаевич подошёл ближе. В глазах женщины он прочёл нескрываемое любопытство и поспешил успокоить.

— Сыновья ваши вернутся завтра. Всё благополучно, не беспокойтесь за них.

— Спасибо за добрые слова.

— Ну, а вас я пригласил вот по какому вопросу, — продолжал командир. — Наш отряд должен перебазироваться на новое месте, ближе к Луцку. Нам необходимо разведать обстановку в этом городе, узнать, какими силами располагают там фашисты. Например, большой ли у них гарнизон, много ли там обосновалось немецких учреждений? А кто лучше разведает? Конечно, люди, хорошо знающие этот город.

— Так, так, — понимающе кивала головой мать.

— Кажется, у вас там родственники проживают?

— Да, имеются.

Задумалась на секунду и скороговоркой:

— К ним пойти должна только я. С кем хотите увижусь! Бывала в Луцке, там у меня сестра. Чего же, мне в самый раз!…

Дмитрию Николаевичу показалось, что в её словах даже прозвучала требовательность. Медведев пытался найти ответ на вопрос: что заставляет мать семерых детей подвергать себя риску, не задумываясь о последствиях? Да, на такой подвиг способны лишь мужественные люди, пламенно жаждущие свободы.

— А на кого оставите малышей, Марфа Ильинична?

— За ними присмотрят! Бог же уберёг их от худшего! А меня, старуху, кто заподозрит, что я от партизан? Смешно! А пользы я принесу не меньше, чем молодые. В ходьбе не устаю, что к чему, разбираюсь, и на память пока не жалуюсь, если плохо с письмом сложится, так я по памяти все и расскажу.

Медведев задумался.

— Не очень лежит сердце к такому решению, Марфа Ильинична. Тяжёлая нагрузка для ваших лет. Правда? И здесь без вас останется семья…

— Порешили, товарищ командир, пойду я. Останетесь довольны!

— Хорошо, допустим, пошлём вас. Но в таком случае — не одну. С вами пойдёт ещё кто-нибудь. Не возражаете? Так легче будет.

— Полно, Дмитрий Николаевич, зачем так опекать! Не будете на меня в обиде. Но коль считаете, что так лучше, — ваша воля.

— Мы ещё вернёмся к нашему разговору, Марфа Ильинична. Посоветуйтесь с мужем.

В чум Марфа Ильинична возвратилась возбуждённая. Шутка ли! Ей поручили такое дело! Мужу сказала:

— Володя, пойду в Луцк. Отряд просит, сведения нужны. Понимаешь?

Владимир Степанович не сразу всё понял. «В Луцк, отряд просит». Да разве мыслимо сейчас, когда на её руках вся семья! Что, разве помоложе не найдут?

— Как же ты. Марфа! — робко возразил он. — А дети? Сможешь ли ты в такую даль одна!

Марфа Ильинична посмотрела на мужа и почти шёпотом:

— Володя, сыновья наши ведь каждый день рискуют! А задание, которое мне доверяют, совсем не опасное. Бог даст, всё обойдётся.

— Нет, Марфа, ты не оставишь малышей! Я попрошу командира, пусть меня пошлёт.

— Пойми же, Володя, я женщина, понимаешь? Меньше подозрений! Кроме того, у меня, а не у тебя там родня, — возразила с подкупающей ноткой в голосе.

Вспыхнувшее вдохновение, которое теплилось в душе Марфы Ильиничны, как пламя осветило её лицо. Владимир Степанович давно не замечал у неё такого блеска глаз. Он чувствовал, что именно сейчас не находит в себе ни хитрости, ни настойчивости, чтобы расстроить её намерения. Ещё раз посмотрел в близкие, излучающие тепло глаза и, не скрывая тревоги, спросил:

— Так ты всё же решилась?

— Иначе нельзя!

В чуме собрались дети. Мать крепко их обнимала, прижимала к своей груди, ласкала огрубевшими руками.

— Не скучайте, милые, отца слушайтесь.

— А вы надолго, мамочка?

— Нет, милые, скоро вернусь…

В сопровождении Ростислава и группы партизан Марфа Ильинична с партизанкой Ядзей Урбанович вышли к ближнему селу Рудня-Бобровская. От места стоянки отряда Медведева до Луцка было почти двести километров. Путь нелёгкий, он лежал через леса, непроходимые болота, густые кустарники. Шли ночью, отдыхали днём. После того, как переправились через реки Случь и Горынь, отдохнули в Киверецком лесу.