— М-мы еще не все п-понимаем, — сказал Юрковский.
      — Я сейчас посмотрю, Володенька, — сказал Михаил Антонович.
      За перископом проплывала еще одна горная страна. Она плыла высоко вверху, и вершины гор были обращены вниз. Это было дикое, фантастическое зрелище, и Юрковский подумал сначала, что это опять мираж, но это был не мираж. Тогда он понял и сказал:
      — Это не ядро, Иоганыч. Это кладбище.
      Дауге не понял.
      — Это кладбище миров, — сказал Юрковский. — Джуп проглотил их.
      Дауге долго молчал, а затем пробормотал:
      — Какие открытия… Кольцо, розовое излучение, кладбище миров… Жаль. Очень жаль.
      Он оглянулся и окликнул Моллара. Моллар не ответил. Он лежал ничком.
      Они стащили Моллара в амортизатор, привели его в чувство, а он, измотанный, отекший, сразу заснул, словно упал в обморок. Потом они вернулись в обсерваторный отсек и снова повисли на перископах. Под «Тахмасибом», и рядом с «Тахмасибом», и временами над «Тахмасибом» медленно проплывали в потоках сжатого водорода несостоявшиеся миры — горы, скалы, чудовищные потрескавшиеся глыбы, прозрачные серые облака пыли. Потом «Тахмасиб» отнесло в сторону, а в перископах остался только пустой, ровный розовый свет.
      — Устал как собака, — сказал Дауге. Он перевернулся на бок, и у него затрещали кости. — Слышишь?
      — Слышу, — сказал Юрковский. — Давай смотреть.
      — Давай, — сказал Дауге.
      — Я думал, это ядро, — сказал Юрковский.
      — Этого не могло быть, — сказал Дауге.
      Юрковский стал тереть лицо ладонями.
      — Это ты так говоришь, — сказал он. — Давай смотреть.
      Они еще многое увидели и услышали, или им казалось, что они увидели и услышали, потому что оба они страшно устали, и в глазах иногда темнело, и тогда исчезали стены обсерваторного отсека — оставался только ровный розовый свет. Они видели широкие неподвижные зигзаги молний, упиравшиеся в тьму наверху и в розовую бездну внизу, и слышали, как с железным громом пульсируют в них лиловые разряды. Они видели какие-то колышущиеся пленки, проплывавшие с тонким свистом совсем рядом. Они разглядывали причудливые тени во мгле, которые двигались и шевелились, и Дауге спорил, что это объемные тени, а Юрковский доказывал, что Дауге бредит. И они слышали вой, и писк, и грохот, и странные звуки, похожие на голоса, и Дауге предложил зафиксировать эти звуки на диктофоне, но тут заметил, что Юрковский спит лежа на животе. Тогда он повернул Юрковского на спину и снова вернулся к перископу.
      В открытую дверь отсека вползла, волоча брюхо по полу, Варечка, синяя в крапинку, подобралась к Юрковскому и взгромоздилась к нему на колени. Дауге хотел прогнать ее, но у него уже совсем не было сил. Он даже не мог поднять голову. А Варечка тяжело вздымала бока и медленно мигала. Шипы на ее морде стояли ежом, и полумертвый хвост судорожно подергивался в такт дыханию.

3. НАДО ПРОЩАТЬСЯ, А РАДИООПТИК НЕ ЗНАЕТ КАК

      Это было трудно, невообразимо трудно работать в таких условиях. Жилин несколько раз терял сознание. Останавливалось сердце, и все заволакивалось красной мутью. И во рту все время чувствовался привкус крови. Жилину было очень стыдно, потому что Быков продолжал работать неутомимо, размеренно и точно, как машина. Быков был весь мокрый от пота, ему тоже было невообразимо трудно, но он, по-видимому, умел заставить себя не терять сознание. Уже через два часа у Жилина пропало всякое представление о цели работы, у него больше не осталось ни надежды, ни любви к жизни, но каждый раз, очнувшись, он продолжал прерванную работу, потому что рядом был Быков. Однажды он очнулся и не нашел Быкова. Тогда он заплакал. Но Быков скоро вернулся, поставил рядом с ним кастрюльку и сказал: «Ешь». Он поел и снова взялся за работу. У Быкова было белое лицо и багровая отвисшая шея. Он тяжело и часто дышал. И он молчал. Жилин думал: «Если мы выберемся, я не пойду в межзвездную экспедицию, я не пойду в экспедицию на Плутон, я никуда не пойду, пока не стану таким, как Быков. Таким обыкновенным и даже скучным в обычное время. Таким хмурым и немножко даже смешным. Таким, что трудно было поверить, глядя на него, в легенду о Голконде, в легенду о Каллисто и в другие легенды». Жилин помнил, как молодые межпланетники потихоньку посмеивались над Рыжим Пустынником — кстати, откуда взялось такое странное прозвище? — но он никогда не видел, чтобы о Быкове отозвался пренебрежительно хоть один пилот или ученый старшего поколения. «Если я выберусь, я должен стать таким, как Быков. Если я не выберусь, я должен умереть, как Быков». Когда Жилин терял сознание, Быков молча заканчивал его работу. Когда Жилин приходил в себя, Быков так же молча возвращался на свое место.
      Потом Быков сказал: «Пошли» — и они выбрались из камеры магнитной системы. У Жилина все плыло перед глазами, хотелось лечь, уткнуться носом во что-нибудь помягче и так лежать, пока не поднимут. Он выбирался вторым и застрял и все-таки лег носом в холодный пол, но быстро пришел в себя и тогда увидел у самого лица ботинок Быкова. Ботинок нетерпеливо притопывал. Жилин напрягся и вылез из люка. Он сел на корточки, чтобы как следует задраить крышку. Замок не слушался, и Жилин стал рвать его исцарапанными пальцами. Быков возвышался рядом, как радиомачта, и смотрел не мигая сверху вниз.
      — Сейчас, — торопливо сказал Жилин. — Сейчас…
      Замок, наконец, встал на место.
      — Готово, — сказал Жилин и выпрямился. Ноги тряслись в коленях.
      — Пошли, — сказал Быков.
      Они вернулись в рубку. Михаил Антонович спал в своем кресле у вычислителя. Он громко всхрапывал. Вычислитель был включен. Быков перегнулся через штурмана, взял микрофон селектора и сказал:
      — Пассажирам собраться в кают-компании.
      — Что? — спросил Михаил Антонович, встрепенувшись. — Что, уже?
      — Уже, — сказал Быков. — Пойдем в кают-компанию.
      Но он пошел не сразу — стоял и задумчиво наблюдал, как Михаил Антонович, болезненно морщась и постанывая, выбирается из кресла. Затем он словно очнулся и сказал:
      — Пойдем.
      Они пошли в кают-компанию. Михаил Антонович сразу пробрался к дивану и сел, сложив руки на животе. Жилин тоже сел, чтобы не тряслись ноги, и стал смотреть в стол. На столе еще стояли стопкой грязные тарелки. Потом дверь в коридор открылась, и ввалились пассажиры. Планетологи тащили на себе Моллара. Моллар висел, волоча ноги и обхватив планетологов за плечи. В руке у него был зажат носовой платок, весь в темных пятнах.
      Дауге и Юрковский молча усадили Моллар на диван и сели по обе стороны от него. Жилин оглядел их. «Вот это да! — подумал он. — Неужели и у меня такая морда?» Он украдкой ощупал лицо. Ему показалось, что щеки у него очень тощие, а подбородок очень толстый, как у Михаила Антоновича. Под кожей бегали мурашки, как в отсиженной ноге. «Отсидел физиономию», — подумал Жилин.
      — Так, — сказал Быков. Он сидел на стуле в углу и теперь встал, подошел к столу и тяжело оперся о него.
      Моллар неожиданно подмигнул Жилину и закрыл лицо пятнистым платком. Быков холодно посмотрел на него. Затем он стал смотреть в стену.
      — Так, — повторил он. — Мы были заняты пере-о-бо-ру-до-ва-нием «Тахмасиба». Мы закончили пере-о-бо-ру-до-ва-ние. — Это слово никак не давалось ему, но он упрямо дважды повторил его, выговаривая по слогам. — Мы теперь можем использовать фотонный двигатель, и я решил его использовать. Но сначала я хочу поставить вас в известность о возможных последствиях. Предупреждаю: решение принято, и я не собираюсь с вами советоваться и спрашивать вашего мнения…
      — Короче, Алексей, — сказал Дауге.
      — Решение принято, — сказал Быков. — Но я считаю, что вы вправе знать, чем это все может кончиться. Во-первых, включение фотореактора может вызвать взрыв в сжатом водороде вокруг нас. Тогда «Тахмасиб» будет разрушен полностью. Во-вторых, первая вспышка плазмы может уничтожить отражатель — возможно, внешняя поверхность зеркала уже истончена коррозией. Тогда мы останемся здесь и… В общем, понятно. В-третьих, наконец, «Тахмасиб» может благополучно выбраться из Юпитера и…
      — Понятно, — сказал Дауге.
      — И продовольствие будет доставлено на Амальтею, — сказал Быков.
      — П-продовольствие б-будет век б-благодарить Б-быкова, — сказал Юрковский.
      Михаил Антонович робко улыбнулся. Ему было не смешно.
      Быков смотрел в стену.
      — Я намерен стартовать сейчас же, — сказал он. — Предлагаю пассажирам занять места в амортизаторах. И давайте без этих ваших штучек. — Он посмотрел на планетологов. — Перегрузка будет восьмикратная, как минимум. Прошу выполнять. Бортинженер Жилин, проследите за выполнением и доложите.
      Он оглядел всех исподлобья, повернулся и ушел в рубку на прямых ногах.
      — Mon dieu, — сказал Моллар. — Ну и жизьнь.
      У него опять пошла кровь из носа, и он принялся слабо сморкаться. Дауге повертел головой и сказал:
      — Нам нужен счастливчик. Кто-нибудь здесь есть везучий? Нам совершенно необходим счастливчик.
      Жилин встал.
      — Пора, товарищи, — сказал он. Ему хотелось, чтобы все скорее кончилось. Ему очень хотелось, чтобы все уже было позади. Все остались сидеть. — Пора, товарищи, — растерянно повторил он.
      — В-вероятность б-благоп-приятного и-исхода — п-процентов д-десять, — задумчиво сказал Юрковский и принялся растирать щеки.
      Михаил Антонович, кряхтя, выбрался из дивана.
      — Мальчики, — сказал он. — Надо, кажется, прощаться. На всякий случай, знаете… Всякое может быть, — он жалостно улыбнулся.
      — Прощаться так прощаться, — сказал Дауге. — Давайте прощаться.
      — И я опьять не знайю как, — сказал Моллар.
      Юрковский поднялся.
      — В-вот что, — сказал он. — П-пошли по ам-мортизаторам. С-сейчас выйдет Б-быков, и т-тогда… Лучше мне сгореть. Р-рука у него тяжелая, д-до сих п-пор помню. Д-десять лет.
      — Да-да, — заторопился Михаил Антонович. — Пошли, мальчики, пошли… Дайте я вас поцелую.
      Он поцеловал Дауге, потом Юрковского, потом повернулся к Моллару. Моллара он поцеловал в лоб.
      — А ты где будешь, Миша? — спросил Дауге.
      Михаил Антонович поцеловал Жилина, всхлипнул и сказал:
      — В амортизаторе, как все.
      — А ты, Ваня?
      — Тоже, — сказал Жилин. Он придерживал Моллара за плечи.
      — А капитан?
      Они вышли в коридор, и снова все остановились. Оставалось несколько шагов.
      — Алексей Петрович говорит, что не верит автоматике в Джупе, — сказал Жилин. — Он сам поведет корабль.
      — Б-быков есть Быков, — сказал Юрковский, криво усмехаясь. — В-всех н-немощных на своих п-плечах.
      Михаил Антонович, всхлипывая, пошел в свою каюту.
      — Я вам помогу, мсье Моллар, — сказал Жилин.
      — Да, — согласился Моллар и послушно обхватил Жилина за плечи.
      — Удачи и спокойной плазмы, — сказал Юрковский.
      Дауге кивнул, и они разошлись по своим каютам. Жилин ввел Моллара в его каюту и уложил в амортизатор.
      — Как жизьнь, Ваньюшя-а? — сказал печально Моллар. — Хороше-о?
      — Хорошо, мсье Моллар, — сказал Жилин.
      — А как девушки?
      — Очень хорошо, — сказал Жилин. — На Амальтее чудесные девушки.
      Он вежливо улыбнулся, задвинул крышку и сразу перестал улыбаться. «Хоть бы скорее все это кончилось!» — подумал он.
      Он шел по коридору, и коридор показался ему очень пустым. Он постучал по крышке каждого амортизатора и прослушал ответный стук. Потом он вернулся в рубку.
      Быков сидел на месте старшего пилота. Он был в костюме для перегрузок. Костюм был похож на кокон шелкопряда, из него торчала рыжая растрепанная голова. Быков был совершенно обыкновенный, только очень сердитый и усталый.
      — Все готово, Алексей Петрович, — сказал Жилин.
      — Хорошо, — сказал Быков. Он косо поглядел на Жилина. — Не боишься, малек?
      — Нет, — сказал Жилин.
      Он не боялся. Он только хотел, чтобы все скорее кончилось. И еще ему вдруг очень захотелось увидеть отца, как он вылезает из стратоплана, грузный, усатый, со шляпой в руке. И познакомить отца с Быковым.
      — Ступай, Иван, — сказал Быков. — Десять минут в твоем распоряжении.
      — Спокойной плазмы, Алексей Петрович, — сказал Жилин.
      — Спасибо, — сказал Быков. — Ступай.
      «Это надо выдержать, — подумал Жилин. — Черт, неужели я не выдержу?» Он подошел к двери своей каюты и вдруг увидел Варечку. Варечка тяжело ползла, прижимаясь к стене, волоча за собой сплющенный с боков хвост. Увидев Жилина, она подняла треугольную морду и медленно мигнула.
      — Эх ты, бедолага! — сказал Жилин.
      Он взял Варечку за отставшую на шее кожу, приволок ее в каюту, сдвинул крышку с амортизатора и поглядел на часы. Потом он бросил Варечку в амортизатор — она была очень тяжелая и грузно трепыхалась в руках — и залез сам. Он лежал в полной темноте, слушал, как шумит амортизирующая смесь, а тело становилось легче и легче. Это было очень приятно, только Варечка все время дергалась под боком и колола руку шипами. «Надо выдержать, — подумал Жилин. — Как он выдерживает».
      В рубке Алексей Петрович Быков нажал большим пальцем рифленую клавишу стартера.

ЭПИЛОГ. АМАЛЬТЕЯ, «ДЖЕЙ-СТАНЦИЯ»