1. ПЛАНЕТОЛОГИ ЗАБАВЛЯЮТСЯ, А ШТУРМАН УЛИЧЕН В КОНТРАБАНДЕ

      — З-заряжай, — сказал Юрковский.
      Он висел у перископа, втиснув лицо в замшевый нарамник. Он висел горизонтально, животом вниз, растопырив ноги и локти, и рядом плавали в воздухе толстый дневник наблюдений и авторучка. Моллар лихо откатил крышку казенника, вытянул из стеллажа обойму бомбозондов и, подталкивая ее сверху и снизу, с трудом загнал в прямоугольную щель зарядной камеры. Обойма медленно и бесшумно скользнула на место. Моллар накатил крышку, щелкнул замком и сказал:
      — Готов, Вольдемар.
      Моллар прекрасно держался в условиях невесомости. Правда, иногда он делал резкие неосторожные движения и повисал под потолком, и тогда приходилось стаскивать его обратно, и его иногда подташнивало, но для новичка, впервые попавшего в невесомость, он держался очень хорошо.
      — Готов, — сказал Дауге от экзосферного спектрографа.
      — З-залп, — скомандовал Юрковский.
      Дауге нажал на спуск. Ду-ду-ду-ду — глухо заурчало в казеннике. И сейчас же — тик-тик-тик — затрещал затвор спектрографа. Юрковский увидел в перископ, как в оранжевом тумане, сквозь который теперь проваливался «Тахмасиб», один за другим вспыхивали и стремительно уносились вверх белые клубки пламени. Двадцать вспышек, двадцать лопнувших бомбозондов, несущих мезонные излучатели.
      — С-славно, — сказал Юрковский негромко.
      За бортом росло давление. Бомбозонды рвались все ближе. Они слишком быстро тормозились.
      Дауге громко говорил в диктофон, заглядывая в отсчетное устройство спектроанализатора:
      — Молекулярный водород — восемьдесят один и тридцать пять, гелий — семь и одиннадцать, метан — четыре и шестнадцать, аммиак — один ноль один… Усиливается неотождествленная линия… Говорил я им: поставьте считывающий автомат, неудобно же так…
      — П-падаем, — сказал Юрковский. — Как мы п-падаем… М-метана уже только ч-четыре…
      Дауге, ловко поворачиваясь, снимал отсчеты с приборов.
      — Пока Кангрен прав, — сказал он. — Ну вот, батиметр уже отказал. Давление триста атмосфер. Больше нам давление не мерять.
      — Ладно, — сказал Юрковский. — З-заряжай.
      — Стоит ли? — сказал Дауге. — Батиметр отказал. Синхронизация будет нарушена.
      — Д-давай попробуем, — сказал Юрковский. — З-заряжай.
      Он оглянулся на Моллара. Моллар тихонько раскачивался под потолком, грустно улыбаясь.
      — Стащи его, Григорий, — сказал Юрковский.
      Дауге привстал, схватил Моллара за ногу и стащил вниз.
      — Шарль, — сказал он терпеливо. — Не делайте порывистых движений. Зацепитесь носками вот здесь и держитесь.
      Моллар тяжко вздохнул и откатил крышку казенника. Пустая обойма выплыла из зарядной камеры, стукнула его в грудь и медленно полетела к Юрковскому. Юрковский увернулся.
      — О, опьять! — сказал Моллар виновато. — Простите, Володья. О, этот невесомость!
      — З-заряжай, заряжай, — сказал Юрковский.
      — Солнце, — сказал вдруг Дауге.
      Юрковский припал к перископу. В оранжевом тумане на несколько секунд появился смутный красноватый диск.
      — Это последний раз, — сказал Дауге, кашлянув.
      — Ви уже три раза говорили «последний раз», — сказал Моллар, накатывая крышку. Он нагнулся, проверяя замок. — Прощай, Солнце, как говорилль капитан Немо. Но получилось, что не последний раз. Я готов, Вольдемар.
      — И я готов, — сказал Дауге. — Может быть, все-таки кончим?
      В обсерваторный отсек, лязгая по полу магнитными подковами, вошел Быков.
      — Кончайте работу, — сказал он угрюмо.
      — П-поч-чему? — спросил Юрковский, обернувшись.
      — Большое давление за бортом. Еще полчаса, и ваши бомбы будут рваться в этом отсеке.
      — З-залп, — торопливо сказал Юрковский.
      Дауге поколебался немного, но все-таки нажал на спуск. Быков дослушал «ду-ду-ду» в казеннике и сказал:
      — И хватит. Задраить все тестерные пазы. Эту штуку, — он показал на казенник, — заклинить. И как следует.
      — А п-перископ-ические н-наблюдения в-вести нам еще разрешается? — спросил Юрковский.
      — Перископические разрешается, — сказал Быков. — Забавляйтесь.
      Он повернулся и вышел. Дауге сказал:
      — Ну вот, так и знал. Ни черта не получилось. Синхронизации нет.
      Он выключил приборы и стал вытаскивать катушку из диктофона.
      — Иог-ганыч, — сказал Юрковский. — П-по-моему, Алексей что-то з-задумал, к-как ты думаешь?
      — Не знаю, — сказал Дауге и посмотрел на него. — С чего ты взял?
      — У н-него т-такая особенная морда, — сказал Юрковский. — Я его з-знаю.
      Некоторое время все молчали, только глубоко вздыхал Моллар, которого подташнивало. Потом Дауге сказал:
      — Я хочу есть. Где суп, Шарль? Вы разлили суп, мы голодны. А кто сегодня дежурный, Шарль?
      — Я, — сказал Шарль. При мысли о еде его затошнило сильнее. Но он сказал: — Я пойду и приготовлю новый суп.
      — Солнце! — сказал Юрковский.
      Дауге прижался подбитым глазом к окуляру видоискателя.
      — Вот видите, — сказал Моллар. — Опьять Солнце.
      — Это не Солнце, — сказал Дауге.
      — Д-да, — сказал Юрковский. — Это, п-пожалуй, н-не Солнце.
      Далекий клубок света в светло-коричневой мгле бледнел, разбухая, расплылся серыми пятнами и исчез. Юрковский смотрел, стиснув зубы так, что трещало в висках. «Прощай, Солнце, — подумал он. — Прощай, Солнце».
      — Я есть хочу, — сердито сказал Дауге. — Пойдемте на камбуз, Шарль.
      Он ловко оттолкнулся от стены, подплыл к двери и раскрыл ее. Моллар тоже оттолкнулся и ударился головой о карниз. Дауге поймал его за руку с растопыренными пальцами и вытащил в коридор. Юрковский слышал, как Иоганыч спросил: «Ну, как жизнь, хороше-о?» Моллар ответил: «Хороше-о, но очень неудобно». — «Ничего, — сказал Дауге бодрым голосом. — Скоро привыкнете».
      «Ничего, — подумал Юрковский, — скоро все кончится». Он заглянул в перископ. Было видно, как вверху, откуда падал планетолет, сгущается коричневый туман, но снизу, из непостижимых глубин, из бездонных глубин водородной пропасти, брезжил странный розовый свет. Тогда Юрковский закрыл глаза. «Жить, — подумал он. — Жить долго. Жить вечно». Он вцепился обеими руками в волосы. Оглохнуть, ослепнуть, онеметь, только жить. Только чувствовать на коже солнце и ветер, а рядом — друга. Боль, бессилие, жалость. Как сейчас. Он с силой рванул себя за волосы. Пусть как сейчас, но всегда. Вдруг он услышал, что громко сопит, и очнулся. Ощущение непереносимого, сумасшедшего ужаса и отчаяния исчезло. Так уже бывало с ним — двенадцать лет назад на Марсе, и десять лет назад на Голконде, и в позапрошлом году тоже на Марсе. Приступ сумасшедшего желания просто жить, желания темного и древнего, как сама протоплазма. Словно короткий обморок. Но это проходит. Это надо перетерпеть, как боль. И сразу о чем-нибудь позаботиться. Лешка приказал задраить тестерные пазы. Он отнял руки от лица, раскрыл глаза и увидел, что сидит на полу. Падение «Тахмасиба» тормозилось, вещи обретали вес.
      Юрковский потянулся к маленькому пульту и задраил тестерные пазы — амбразуры в прочной оболочке жилой гондолы, в которые вставляются рецепторы приборов. Затем он тщательно заклинил казенник бомбосбрасывателя, собрал разбросанные обоймы от бомбозондов и аккуратно сложил их в стеллаж. Он заглянул в перископ, и ему показалось — да так оно, наверное, и было на самом деле, — что тьма вверху стала гуще, а розовое сияние внизу сильнее. Он подумал, что на такую глубину в Юпитер не проникал еще ни один человек, разве что Сережа Петрушевский, светлая ему память, но и он, скорее всего, взорвался раньше. У него тоже был расколот отражатель.
      Он вышел в коридор и направился в кают-компанию, заглядывая по пути во все каюты. «Тахмасиб» еще падал, хотя с каждой минутой все медленнее, и Юрковский шел на цыпочках, словно под водой, балансируя руками и время от времени делая непроизвольные прыжки.
      В пустынном коридоре вдруг разнесся приглушенный вопль Моллара, похожий на воинственный клич: «Как жизьнь, Грегуар, хороше-о?» Видимо, Дауге удалось привести радиооптика в обычное настроение. Ответа Грегуара Юрковский не расслышал. «Хороше-о», — пробормотал он и не заметил, что не заикается. Все-таки хорошо.
      Он заглянул в каюту Михаила Антоновича. В каюте было темно и стоял странный пряный запах. Юрковский вошел и включил свет. Посреди каюты валялся развороченный чемодан. Никогда еще Юрковский не видел чемодана в таком состоянии. Так чемодан мог бы выглядеть, если бы в нем лопнул бомбозонд. Матовый потолок и стены каюты были заляпаны коричневыми, скользкими на вид кляксами. От клякс исходил вкусный пряный аромат. «Мидии со специями», — сразу определил Юрковский. Он очень любил мидии со специями, но они, к сожалению, были напрочь исключены из рациона межпланетников. Он оглянулся и увидел над самой дверью блестящее черное пятно — метеоритная пробоина. Все отсеки жилой гондолы были герметическими. При попадании метеорита подача воздуха в них автоматически перекрывалась до тех пор, пока смолопласт — вязкая и прочная прокладка корпуса — не затягивал пробоину. На это требуется всего одна, максимум две секунды, но за это время давление в отсеке может сильно упасть. Это не очень опасно для человека, но смертельно для контрабанды консервов. Консервы просто взрываются. Особенно пряные консервы. «Контрабанда, — подумал Юрковский. — Старый чревоугодник. Ну, будет тебе от капитана. Быков не выносит контрабанды».
      Юрковский осмотрел каюту еще раз и заметил, что черное пятно пробоины слабо серебрится. «Ага, — подумал он. — Кто-то уже прометаллизировал пробоины. Правильно, иначе под таким давлением смолопластовые пробки просто вдавило бы внутрь». Он выключил свет и вернулся в коридор. И тогда он ощутил усталость и свинцовую тяжесть во всем теле. «О черт, как я раскис», — подумал он и вдруг почувствовал, что лента, на которой висел микрофон, режет шею. Он понял, в чем дело. Перелет заканчивается. Через несколько минут тяжесть станет двойной и над головой будет десять тысяч километров сжатого водорода, а под ногами шестьдесят тысяч километров сжатого, жидкого, твердого водорода. Каждый килограмм тела будет весить два килограмма, а то и больше. «Бедный Шарль, — подумал Юрковский. — Бедный Миша».
      — Вольдемар, — позвал сзади Моллар. — Вольдемар, помогите нам везти суп. Очень тяжелый суп.
      Юрковский оглянулся. Дауге и Моллар, красные и потные, тащили из дверей камбуза грузно вихляющийся столик на колесах. На столике слабо дымились три кастрюльки. Юрковский пошел навстречу и вдруг почувствовал, как стало тяжело. Моллар слабо ахнул и сел на пол. «Тахмасиб» остановился. «Тахмасиб» с экипажем, с пассажирами и с грузом прибыл на последнюю станцию.

2. ПЛАНЕТОЛОГИ ПЫТАЮТ ШТУРМАНА, А РАДИООПТИК ПЫТАЕТ ПЛАНЕТОЛОГОВ

      — Кто готовил этот обед? — спросил Быков.
      Он оглядел всех и снова уставился на кастрюльки. Михаил Антонович тяжело, со свистом дышал, навалившись грудью на стол. Лицо у него было багровое, отекшее.
      — Я, — несмело сказал Моллар.
      — А в чем дело? — спросил Дауге.
      Голоса у всех были сиплые. Все говорили с трудом, едва выталкивая из себя слова. Моллар криво улыбнулся и лег на диван лицом вверх. Ему было плохо. «Тахмасиб» больше не падал, и тяжесть становилась непереносимой. Быков посмотрел на Моллара.
      — Этот обед вас убьет, — сказал он. — Съедите этот обед и больше не встанете. Он вас раздавит, вы понимаете?
      — О черт, — сказал Дауге с досадой. — Я забыл о тяжести.
      Моллар лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Челюсть у него отвисла.
      — Съедим бульону, — сказал Быков. — И все. Больше ни кусочка. — Он поглядел на Михаила Антоновича и оскалил зубы в нерадостной усмешке. — Ни кусочка, — повторил он.
      Юрковский взял половник и стал разливать бульон по тарелкам.
      — Тяжелый обед, — сказал он.
      — Вкусно пахнет, — сказал Михаил Антонович. — Может быть, дольешь мне еще чуть-чуть, Володенька?
      — Хватит, — жестко сказал Быков. Он медленно хлебал бульон, по-детски зажав ложку в кулаке, измазанном графитовой смазкой.
      Все молча стали есть. Моллар с трудом приподнялся и снова лег.
      — Не могу, — сказал он. — Простите меня, не могу.
      Быков положил ложку и встал.
      — Рекомендую всем пассажирам лечь в амортизаторы, — сказал он.
      Дауге отрицательно покачал головой.
      — Как угодно. Но Моллар уложите в амортизатор непременно.
      — Хорошо, — сказал Юрковский.
      Дауге взял тарелку, сел на диван рядом с Молларом и принялся кормить его с ложки, как больного. Моллар громко глотал, не открывая глаз.
      — А где Иван? — спросил Юрковский.
      — На вахте, — ответил Быков. Он взял кастрюлю с остатками супа и пошел к люку, тяжело ступая на прямых ногах. Юрковский, поджав губы, глядел в его согнутую спину.
      — Все, мальчики, — сказал Михаил Антонович жалким голосом. — Начинаю худеть. Так все-таки нельзя. Я сейчас вешу двести с лишним кило — подумать страшно! И будет еще хуже. Мы все еще падаем немножко.
      Он откинулся на спинку кресла и сложил на животе отекающие руки. Затем поворочался немного, положил руки на подлокотники и почти мгновенно заснул.
      — Спит, толстяк, — сказал Дауге, оглянувшись на него. — Корабль затонул, а штурман заснул. Ну, еще ложечку, Шарль. За папу. Вот так. А теперь за маму.
      — Нье могу, простите, — пролепетал Моллар. — Нье могу. Я льягу. — Он лег и начал неразборчиво бормотать по-французски.
      Дауге поставил тарелку на стол.
      — Михаил, — позвал он негромко. — Миша.
      Михаил Антонович раскатисто храпел.
      — С-сейчас я его ра-азбужу, — сказал Юрковский. — Михаил, — сказал он вкрадчивым голосом. — М-мидии. М-мидии со с-специями.
      Михаил Антонович вздрогнул и проснулся.
      — Что? — пробормотал он. — Что?
      — Нечистая с-совесть, — сказал Юрковский.
      Дауге поглядел на штурмана в упор.
      — Что вы там делаете в рубке? — сказал он.
      Михаил Антонович поморгал красными веками, потом заерзал на кресле, едва слышно сказал: «Ах, я совсем забыл…» — и попытался подняться.
      — Сиди, — сказал Дауге.
      — Т-так что вы там д-делаете?
      — И на кой бес?
      — Ничего особенного, — сказал Михаил Антонович и оглянулся на люк в рубку. — Право, ничего, мальчики. Так только…
      — М-миша, — сказал Юрковский. — М-мы же видим, что он что-то з-задумал.
      — Говори, толстяк, — сказал Дауге свирепо.
      Штурман снова попытался подняться.
      — С-сиди, — сказал Юрковский безжалостно. — Мидии. Со специями. Говори.
      Михаил Антонович стал красен как мак.
      — Мы не дети, — сказал Дауге. — Нам уже приходилось умирать. Какого беса вы там секретничаете?
      — Есть шанс, — едва слышно пробормотал штурман.
      — Шанс всегда есть, — возразил Дауге. — Конкретнее.
      — Ничтожный шанс, — сказал Михаил Антонович. — Право, мне пора, мальчики.
      — Что они делают? — спросил Дауге. — Чем они заняты, Лешка и Иван?
      Михаил Антонович с тоской поглядел на люк в рубку.
      — Он не хочет вам говорить, — прошептал он. — Он не хочет вас зря обнадеживать. Алексей надеется выбраться. Они там перестраивают систему магнитных ловушек… И отстаньте от меня, пожалуйста! — закричал он тонким пронзительным голосом, кое-как встал и заковылял в рубку.
      — Mon dieu, — тихо сказал Моллар и снова лег навзничь.
      — А, все это ерунда, барахтанье, — сказал Дауге. — Конечно, Быков не способен сидеть спокойно, когда костлявая берет нас за горло. Пошли. Пойдемте, Шарль, мы уложим вас в амортизатор. Приказ капитана.
      Они взяли Моллара под руки с двух сторон, подняли и повели в коридор. Голова Моллара болталась.
      — Mon dieu, — бормотал он. — Простите. Я есть весьма плехой межпланетникь. Я есть только всего радиооптикь.
      Это было очень трудно — идти самим и тащить Моллара, но они все-таки добрались до его каюты и уложили радиооптика в амортизатор. Он лежал в длинном, не по росту, ящике, маленький, жалкий, задыхающийся, с посиневшим лицом.
      — Сейчас вам станет хорошо, Шарль, — сказал Дауге.
      Юрковский молча кивнул и сейчас же сморщился от боли в позвоночнике.
      — П-полежите, отдо-охните, — сказал он.
      — Хороше-о, — сказал Моллар. — Спасибо, товарищи.
      Дауге задвинул крышку и постучал. Моллар постучал в ответ.
      — Ну, хорошо, — сказал Дауге. — Теперь бы нам костюмы для перегрузок…
      Юрковский пошел к выходу. На корабле было только три костюма для перегрузок — костюмы экипажа. Пассажирам полагалось лежать в амортизаторах.
      Они обошли все каюты и собрали все одеяла и подушки. В обсерваторном отсеке они долго устраивались у перископов, обкладывали себя мягким со всех сторон, а потом легли и некоторое время молчали, отдыхая. Дышать было трудно. Казалось, на грудь давит многопудовая гиря.
      — П-помню, на курсах нам давали с-сильные перегрузки, — сказал Юрковский. — П-пришлось сбрасывать в-вес.
      — Да, — сказал Дауге. — Я совсем забыл. Что это за чепуха про мидии со специями?
      — В-вкусная вещь, правда? — сказал Юрковский. — Наш штурман в-вез тайком от к-капитана н-несколько банок, и они взорвались у него в ч-чемодане.
      — Ну? — сказал Дауге. — Опять? Ну и лакомка! Ну и контрабандист! Его счастье, что Быкову сейчас не до этого.
      — Б-быков, наверное, еще н-не знает, — сказал Юрковский.
      «И никогда не узнает», — подумал он. Они помолчали, потом Дауге взял дневники наблюдений и стал их просматривать. Они немного посчитали, потом поспорили относительно метеоритной атаки. Дауге сказал, что это был случайный рой. Юрковский объявил, что это кольцо.
      — Кольцо у Юпитера? — презрительно сказал Дауге.
      — Да, — сказал Юрковский. — Я давно это подозревал. И теперь вот убедился.
      — Нет, сказал Дауге. — Все-таки это не кольцо. Это полукольцо.
      — Ну, пусть полукольцо, — согласился Юрковский.
      — Кангрен большой молодец, — сказал Дауге. — Его расчеты просто замечательно точны.
      — Не совсем, — сказал Юрковский.
      — Это почему же? — осведомился Дауге.
      — Потому что температура растет заметно медленнее, — объяснил Юрковский.
      — Это внутреннее свечение неклассического типа, — возразил Дауге.
      — Да, неклассического, — сказал Юрковский.
      — Кангрен не мог этого учесть, — сказал Дауге.
      — Надо было учесть, — сказал Юрковский. — Об этом уже сто лет спорят, надо было учесть.
      — Просто тебе стыдно, — сказал Дауге. — Ты так бранился с Кангреном в Дублине, и теперь тебе стыдно.
      — Балда ты, — сказал Юрковский. — Я учитывал неклассические эффекты.
      — Знаю, — сказал Дауге.
      — А если знаешь, — сказал Юрковский, — то не болтай глупостей.
      — Не ори на меня, — сказал Дауге. — Это не глупости. Неклассические эффекты ты учел, а цена этому сам видишь какая.
      — Это тебе такая цена, — рассердился Юрковский. — До сих пор не читал моей последней статьи.
      — Ладно, — сказал Дауге, — не сердись. У меня спина затекла.
      — У меня тоже, — сказал Юрковский. Он перевернулся на живот и встал на четвереньки. Это было нелегко. Он дотянулся до перископа и заглянул. — П-посмотри-ка, — сказал он.
      Они стали смотреть в перископы. «Тахмасиб» плавал в пустоте, заполненной розовым светом. Не видно было ни одного предмета, никакого движения, на котором мог бы задержаться взгляд. Только ровный розовый свет. Казалось, что смотришь в упор на фосфоресцирующий экран. После долгого молчания Юрковский сказал:
      — Скучно.
      Он поправил подушки и снова лег на спину.
      — Этого еще никто не видел, — сказал Дауге. — Это свечение металлического водорода.
      — Т-таким н-наблюдениям, — сказал Юрковский, — грош цена. Может, пристроим к п-перископу с-спектрограф?
      — Глупости, — сказал Дауге, еле шевеля губами. Он сполз на подушки и тоже лег на спину. — Жалко, — сказал он. — Ведь этого еще никто никогда не видел.
      — Д-до чего м-мерзко ничего не делать, — сказал Юрковский с тоской.
      Дауге вдруг приподнялся на локте и нагнул голову, прислушиваясь.
      — Что ты? — спросил Юрковский.
      — Тише, — сказал Дауге. — Послушай.
      Юрковский прислушался. Низкий, едва слышный гул доносился откуда-то, волнообразно нарастая и снова затихая, словно гудение гигантского шмеля. Гул перешел в жужжание, стал выше и смолк.
      — Что это? — спросил Дауге.
      — Не знаю, — отозвался Юрковский вполголоса. Он сел. — Может быть, это двигатель?
      — Нет, это оттуда, — Дауге махнул рукой в сторону перископов. — Ну-ка… — Он опять прислушался, и снова послышалось нарастающее гудение.
      — Надо поглядеть, — сказал Дауге.
      Гигантский шмель смолк, но через секунду загудел снова. Дауге поднялся на колени и уткнулся лицом в нарамник перископа.
      — Смотри! — закричал он.
      Юрковский тоже подполз к перископу.
      — Смотри, как здорово! — крикнул Дауге.
      Из желто-розовой бездны поднимались огромные радужные шары. Они были похожи на мыльные пузыри и переливались зеленым, синим, красным. Это было очень красиво и совершенно непонятно. Шары поднимались из пропасти с низким нарастающим гулом, быстро проносились и исчезали из поля зрения. Они все были разных размеров, и Дауге судорожно вцепился в рубчатый барабан дальномера. Один шар, особенно громадный и колыхающийся, прошел совсем близко. На несколько мгновений обсерваторный отсек заполнился нестерпимо низким, зудящим гулом, и планетолет слегка качнуло.
      — Эй, в обсерватории! — раздался в репродукторе голос Быкова. — Что за бортом?
      — Ф-феномены, — сказал Юрковский, пригнув голову к микрофону.
      — Что? — спросил Быков.
      — П-пузыри какие-то, — пояснил Юрковский.
      — Это я и сам вижу, — проворчал Быков и замолчал.
      — Это уже не металлический водород, — сказал Юрковский.
      Пузыри исчезли.
      — Вот, — сказал Дауге. — Диаметры: пятьсот, девятьсот и три тысячи триста метров. Если, конечно, здесь не искажается перспектива. Больше я не успел. Что это может быть?
      В розовой пустоте пронеслись еще два пузыря. Вырос и сейчас же смолк густой басовый звук.
      — М-машина п-планеты р-работает, — сказал Юрковский. — И мы никогда не узнаем, что там происходит…
      — Пузыри в газе, — сказал Дауге. — А впрочем, какой это газ — плотность как у бензина…
      Он обернулся. На пороге открытой двери сидел Моллар, прислонившись виском к косяку. Кожа на его лице вся сползла к подбородку от тяжести. У него был белый лоб и темно-вишневая шея.
      — Это есть я, — сказал Моллар.
      Он перевалился на живот и пополз к своему месту у казенника. Планетологи молча смотрели на него, затем Дауге встал, взял две подушки — у себя и у Юрковского — и помог Моллару устроиться поудобнее. Все молчали.
      — Очень тоскливо, — сказал, наконец, Моллар. — Не могу один. Хочется говорить. — Он делал самые невообразимые ударения.
      — Мы очень рады вам, Шарль, — сказал Дауге совершенно искренне. — Нам тоже тоскливо, и мы все время говорим.
      Моллар попытался сесть, но раздумал и остался лежать, тяжело дыша и глядя в потолок.
      — А к-как жизнь, Шарль? — спросил Юрковский с интересом.
      — Жизьнь хороше-о, — сказал Моллар, бледно улыбаясь. — Только мало.
      Дауге лег и тоже уставился в потолок. «Мало, — подумал он, — гораздо меньше, чем хочется». Он выругался вполголоса по-латышски.
      — Что? — спросил Моллар.
      — Он ругается, — объяснил Юрковский.
      Моллар вдруг сказал высоким голосом: «Друзья мои!» — и планетологи разом повернулись к нему.
      — Друзья мои! — сказал Моллар. — Что мне дьелатть? Ви есть опытные межпланьетники! Ви есть большие льюди и геройи. Да, геройи! Mon dieu! Ви смотрели в глаза смерти больше, чем я смотрелль в глаза девушки. — Он горестно помотал головой. — И я совсем не есть опытний. Мне страшно, и я хочу много говорить сейчас, но сейчас уже близок конец, и я не знаю как. Да, да, как надо сейчас говорить?
      Он смотрел на Дауге и Юрковского блестящими глазами. Дауге неловко пробормотал: «О черт» — и оглянулся на Юрковского. Юрковский лежал, заложив руки за голову, и искоса глядел на Моллара.
      — О черт, — сказал Дауге. — Я уже и забыл.
      — М-могу рассказать, к-как мне однажды х-хотели ам-ампутировать н-ногу, — предложил Юрковский.
      — Верно! — радостно сказал Дауге. — А потом вы, Шарль, тоже расскажете что-нибудь веселенькое…
      — Ах, вы все шутите, — сказал Моллар.
      — А еще можно спеть, — сказал Дауге. — Я про это читал. Вы нам споете, Шарль?
      — Ах, — сказал Моллар. — Я совсем прокис.
      — Отнюдь, — сказал Дауге. — Вы замечательно держитесь, Шарль. А это же самое главное. Правда, Шарль замечательно держится, а, Володя?
      — К-конечно, — сказал Юрковский. — З-замечательно.
      — А капитан не спит, — бодро продолжал Дауге. — Вы заметили, Шарль? Он что-то задумал, наш капитан.
      — Да, — сказал Моллар. — Да! Наш капитан — это есть большая надежда.
      — Еще бы, — сказал Дауге. — Вы даже не знаете, какая это большая надежда.
      — М-метр девяносто пять, — сказал Юрковский.
      Моллар засмеялся.
      — Вы все шутите, — сказал он.
      — А мы пока будем болтать и наблюдать, — сказал Дауге. — Хотите посмотреть в перископ, Шарль? Это красиво. Этого никто никогда не видел. — Он поднялся и приник к перископу.
      Юрковский увидел, как у него вдруг выгнулась спина. Дауге обеими руками взялся за нарамник.
      — Бог мой! — сказал он. — Планетолет!
      В розовой пустоте висел планетолет. Он был виден совершенно отчетливо и во всех подробностях и находился, по-видимому, километрах в трех от «Тахмасиба». Это был фотонный грузовик первого класса с параболическим отражателем, похожим на растопыренную юбку, с круглой жилой гондолой и дисковидным грузовым отсеком, с тремя сигарами аварийных ракет на далеко вынесенных кронштейнах. Он висел вертикально и совершенно неподвижно. И он был серый, как на экране черно-белого кино.
      — Как же это? — пробормотал Дауге. — Неужели Петрушевский?
      — П-погляди на отражатель, — сказал Юрковский.
      Отражатель серого планетолета был обломан с края.
      — Тоже не повезло ребятам, — сказал Дауге.
      — О! — сказал Моллар. — А вон еще один.
      Второй планетолет — точно такой же — висел дальше и глубже первого.
      — И у этого обломан отражатель, — сказал Дауге.
      — Я з-знаю, — сказал неожиданно Юрковский. — Это наш «Тахмасиб». М-мираж.
      Это был двойной мираж. Несколько радужных пузырей стремительно поднялись из глубины, из призраки «Тахмасиба» исказились, задрожали и растаяли. А правее и выше появились еще три призрака.
      — Какие красивые пузыри! — сказал Моллар. — Они поют.
      Он снова лег на спину. У него пошла носом кровь, и он сморкался и морщился и все поглядывал на планетологов, не видят ли они. Они, конечно, не видели.
      — Вот, — сказал Дауге. — Ты говоришь, что здесь скучно.
      — Я н-не говорю, — сказал Юрковский.
      — Нет, говоришь, — сказал Дауге. — Ты брюзжишь, что скучно.
      Оба старались не глядеть на Моллара. Кровь остановить было нельзя. Она свернется сама. Радиооптика нужно было бы отнести в амортизатор, но… Ничего, она свернется. Моллар тихо сморкался.
      — А вон еще мираж, — сказал Дауге. — Но это не корабль.
      Юрковский заглянул в перископ. «Не может быть, — подумал он. — Этого не может быть. Не тут, не в Юпитере». Под «Тахмасибом» медленно проплывала вершина громадной серой скалы. Основание ее тонуло в розовой дымке. Рядом поднималась другая скала — голая, отвесная, изрезанная глубокими прямыми трещинами. А еще дальше вырастала целая вереница таких же острых крутых вершин. И тишина в обсерваторном отсеке сменилась скрипами, шорохами, едва слышным гулом, похожим на эхо далеких-далеких горных обвалов.
      — Эт-то н-не мираж, — проговорил Юрковский. — Эт-то п-похоже на ядро.
      — Вздор, — сказал Дауге.
      — В-возможно, все-таки у Юпитера есть я-ядро.
      — Вздор, вздор, — нетерпеливо сказал Дауге.
      Горная цепь тянулась под «Тахмасибом», и не было ей конца.
      — Вон еще, — сказал Дауге.
      Выше скалистых зубьев выступил темный бесформенный силуэт, вырос, превратился в изъеденный обломок черного камня и снова скрылся. Сейчас же за ним вслед появился другой, третий, а вдали, едва различимая, бледным пятном светилась округлая серая масса. Горный хребет внизу постепенно опускался и исчез из виду. Юрковский, не отрываясь от перископа, поднес к губам микрофон. Было слышно, как у него хрустнули суставы.
      — Быков, — позвал он. — Алексей.
      — Алеши нет, Володенька, — отозвался голос штурмана. Голос был сиплый и задыхающийся. — Он в машине.
      — М-михаил, мы идем н-над с-скалами, — сказал Юрковский.
      — Над какими скалами? — испуганно спросил Михаил Антонович.
      Вдали прошла поразительно ровная, словно отполированная поверхность — огромная равнина, окаймленная невысокой грядой круглых холмов. Прошла и утонула в розовом.