Когда рыжий песок под гусеницами краулера вдруг осел, Петр Алексеевич Новаго дал задний ход и крикнул Манделю: «соскакивай!» Краулер задергался, разбрасывая тучи песка и пыли, и стал переворачиваться кормой кверху. Тогда Новаго выключил двигатель и вывалился из краулера. Он упал на четвереньки и, не поднимаясь, побежал в сторону, а песок под ним оседал и проваливался, но Новаго все-таки добрался до твердого места и сел, подобрав под себя ноги.
      Он увидел Манделя, стоявшего на коленях на противоположном краю воронки, и окутанную паром корму краулера, торчащую из песка на дне воронки. Теоретически было невозможно предположить, что с краулером типа «ящерица» может случиться что-либо подобное. Во всяком случае, здесь, на Марсе. Краулер «ящерица» был легкой быстроходной машиной — пятиместная открытая платформа на четырех автономных гусеничных шасси. Но вот он медленно сползал в черную дыру, где жирно блестела глубокая вода. От воды валил пар.
      — Каверна, — хрипло сказал Новаго. — Не повезло, надо же…
      Мандель повернул к Новаго лицо, закрытое до глаз кислородной маской.
      — Да, не повезло, — сказал он.
      Ветра совсем не было. Клубы пара из каверны поднимались вертикально в черно-фиолетовое небо, усыпанное крупными звездами. Низко на западе висело солнце — маленький яркий диск над дюнами. От дюн по красноватой долине тянулись черные тени. Было совершенно тихо, слышалось только шуршание песка, стекающего в воронку.
      — Ну ладно, — сказал Мандель и поднялся. — Что будем делать? Вытащить его, конечно, нельзя. — Он кивнул в сторону каверны. — Или можно?
      Новаго покачал головой.
      — Нет, Лазарь Григорьевич, — сказал он. — Нам его не вытащить.
      Раздался длинный, сосущий звук, корма краулера скрылась, и на черной поверхности воды один за другим вспучились и лопнули несколько пузырей.
      — Да, пожалуй, не вытащить, — сказал Мандель. — Тогда надо идти, Петр Алексеевич. — Пустяки — тридцать километров. Часов за пять дойдем.
      Новаго смотрел на черную воду, на которой уже появился тонкий ледяной узор. Мандель поглядел на часы.
      — Восемнадцать двадцать. В полночь мы будем там.
      — В полночь, — сказал Новаго с сомнением. — Вот именно в полночь.
      «Осталось километров тридцать, — подумал он. — Из них километров двадцать придется идти в темноте. Правда, у них есть инфракрасные очки, но все равно дело дрянь. Надо же такому случиться… На краулере мы были бы там засветло. Может быть, вернуться на базу и взять другой краулер? До базы сорок километров, и там все краулеры в разгоне, и мы прибудем на плантации только завтра к утру, когда будет уже поздно. Ах, как нехорошо получилось!»
      — Ничего, Петр Алексеевич, — сказал Мандель и похлопал себя по бедру, где под дохой болталась кобура с пистолетом. — Пройдем.
      — А где инструменты? — спросил Новаго.
      Мандель огляделся.
      — Я их сбросил, — сказал он. — Ага, вот они.
      Он сделал несколько шагов и поднял небольшой саквояж.
      — Пошли, — сказал Новаго.
      — Вот они, — повторил он, стирая с саквояжа песок рукавом дохи. — Пошли?
      И они пошли.
      Они пересекли долину, вскарабкались на дюну и снова стали спускаться. Идти было легко. Даже пятипудовый Новаго с кислородными баллонами, системой отопления, в меховой одежде и свинцовыми подметками на унтах весил здесь всего сорок килограммов. Маленький сухопарый Мандель шагал как на прогулке, небрежно помахивая саквояжем. Песок был плотный, слежавшийся, и следов на нам почти не оставалось.
      — За краулер мне страшно влетит от Иваненки, — сказал Новаго после долгого молчания.
      — При чем здесь вы? — возразил Мандель. — Откуда вы могли знать, что здесь каверна? И воду мы как-никак нашли.
      — Это вода нас нашла, — сказал Новаго. — Но за краулер все равно влетит. Знаете, как Иванченко: «за воду спасибо, а машину вам больше не доверю».
      Мандель засмеялся:
      — Ничего, обойдемся. Да и вытащить этот краулер будет не так уж трудно… Глядите, какой красавец!
      На гребне недалекого бархана, повернув к ним страшную треугольную голову, сидел мимикродон — двухметровый ящер, крапчато-рыжий, под цвет песка. Мандель кинул в него камешком и не попал. Ящер сидел, раскорячившись, неподвижный, как кусок камня.
      — Прекрасен, горд и невозмутим, — заметил Мандель.
      — Ирина говорит, что их очень много на плантациях, — сказал Новаго. — Она их подкармливает…
      Они, не сговариваясь, прибавили шаг.
      Дюны кончились. Они шли теперь через плоскую солончаковую равнину. Свинцовые подошвы звонко постукивали на мерзлом песке. В лучах белого закатного солнца горели большие пятна соли; вокруг пятен, ощетинясь длинными иглами, желтели шары кактусов. Их было очень много на равнине, этих странных растений без корней, без листьев, без стволов.
      — Бедный Славин, — сказал Мандель. — Вот беспокоится, наверное.
      — Я тоже беспокоюсь, — проворчал Новаго.
      — Ну, мы с вами врачи, — сказал Мандель.
      — А что врачи? Вы хирург, я терапевт. Я принимал всего раз в жизни, и это было десять лет назад в лучшей поликлинике Архангельска, и у меня за спиной стоял профессор…
      — Ничего, — сказал Мандель. — Я принимал несколько раз. Не надо только волноваться. Все будет хорошо.
      Под ноги Манделю попал колючий шар. Мандель ловко пнул его. Шар описал в воздухе длинную пологую дугу и покатился, подпрыгивая и ломая колючки.
      — Удар — и мяч медленно выкатывается на свободный, — сказал Мандель.