Человек, очевидно, не сомневался в том, кто мы такие, так как увидев нас, натянул повод и снял с плеча лук. Но мы выстрелили прежде, чем он положил стрелу.
      Мы не привыкли еще к движению гигантских лошадей и поэтому оба промахнулись. Он выстрелил удачнее. Его стрела пролетела между нами и слегка задела кожу лошади. Я вновь промахнулся, но стрела Розалинды попала в грудь лошади. Лошадь отпрянула, всадник едва усидел. Раненное животное повернуло и поскакало перед нами. Я послал еще одну стрелу и попал лошади в зад. Лошадь шарахнулась в сторону и выбросила всадника в кусты, полетев как стрела вперед по дороге.
      Мы, не останавливаясь, проехали мимо упавшего человека. Он отпрянул в сторону, когда огромное копыто опустилось на землю в футе от его головы. На следующем повороте я оглянулся и увидел, что он сидит на дороге и рассматривает свои синяки. Самым неприятным моментом этого инцидента было то, что где-то впереди неслась раненная лошадь, без седока, разнося тревогу.
      Через несколько миль лес внезапно оборвался, и мы увидели узкую населенную долину. Она тянулась примерно на полторы мили. Большая часть ее представляла собой пастбище, на нем паслись овцы и коровы между изгородями и заборами. Одно из небольших вспаханных полей находилось рядом с нами слева. Всходы, вероятно, были овсом, но таким отклонившимся, что у нас дома такое поле было бы обречено на сожжение.
      Вид этого поля подбодрил нас: значит, мы достигли дикой страны, где растительность не содержалась в чистоте. Тропа по небольшому склону вела к маленькой ферме, представляющей собой группу хижин и навесов. На открытом пространстве перед нами, служившем двором, мы увидели четырех или пятерых женщин и несколько мужчин, собравшихся вокруг лошади. Они осматривали ее, и у нас не было сомнений, что это за лошадь. Очевидно, она только что прибежала, и они обсуждали ее появление. Мы решили быстро продолжить путь, чтобы не дать им времени вооружиться и пойти на нас.
      Они были так поглощены осмотром лошади, что мы успели проехать половину пути от деревьев, прежде чем они нас заметили. Они взглянули в нашу сторону и принялись рассматривать нас. Они, очевидно, никогда раньше не видели гигантских лошадей, и поэтому вид двух огромных животных, несущихся галопом, заставил их застыть в изумлении. Первой нарушила эту картину раненная лошадь. Она отпрянула, заржала и метнулась в сторону, разбрасывая в панике зрителей.
      В стрельбе не было необходимости. В поисках убежища все устремились к двери, и мы беспрепятственно проехали через двор.
      Тропа поворачивала влево, но Розалинда направила гигантскую лошадь прямо к ближайшему лесу. Заборы падали как прутики, и мы продолжали двигаться нелепым галопом через поля, оставляя за собой цепь опрокинутых изгородей.
      На краю леса я оглянулся. Люди вновь собрались во дворе фермы, жестикулировали и смотрели нам вслед.
      Через три - четыре мили вновь началась открытая местность, но не похожая на ту, которую мы проезжали только что. Она была усеяна группами кустов и деревьев. Трава была большей частью грубой, с большими листьями. В некоторых местах пучки ее достигали большой высоты, листья с острыми как бритва краями возносились на десять футов.
      Мы прокладывали свой путь в траве, держась по-прежнему юго-западного направления, еще несколько часов. Потом мы въехали в рощицу странных, но красивых деревьев. Она выглядела как хорошее укрытие, здесь было несколько открытых мест, где росла трава, пригодная на корм лошадям. Поэтому мы решили остановиться здесь и поспать.
      Я стреножил лошадей, а Розалинда взяла корзинку с едой и одеялами, и вскоре мы с аппетитом ели. Все было спокойно, и вдруг Петра начала свою ослепительную передачу мысли так неожиданно, что я прикусил себе язык. Розалинда закрыла глаза и схватилась руками за голову.
      - Ради бога, не надо, - взмолилась она.
      - Простите, я забыла, - небрежно сказала Петра.
      Она с минуту сидела, прислушиваясь, а потом сказала:
      - Она просит поговорить с кем-нибудь из вас. Она просит постараться, и будет передавать как можно громче.
      - Хорошо, - согласились мы, - но ты молчи, иначе мы все оглохнем.
      Я старался до предела усилить свою восприимчивость, но ничего не слышал, точнее, почти ничего, кроме какого-то слабого мерцания, подобно дрожанию воздуха.
      - Плохо, - сказал я. - Передай ей, что мы ее не слышим, Петра.
      Мы закрыли восприятие, чтобы избежать оглушения, а когда Петра ослабила силу своей мысли до приемлемого уровня, она принялась передавать нам то, что восприняла. Мысленные образы были очень простой формы, так что Петра могла передавать их нам, не понимая. Они напоминали детские рассказы и повторялись помногу раз, чтобы облегчить нам понимание.
      «Способности Петры нужно беречь. Это самое главное. Мы потом объясним причину. Трудно представить себе, что такая сила восприятия достигнута без специальной тренировки. Мы любой ценой должны обеспечить безопасность Петры. Она собирается нам помочь».
      Хотя кое-что мы не поняли, главное мы усвоили безошибочно.
      - Вы слышали? - Спросил я у остальных, когда она кончила.
      Да, они слышали. Майкл сказал:
      - В этом есть что-то смущающее. Несомненно, сила посылаемой Петрой мысли несравнима с нашей, но что меня особенно поразило, так это то, что неизвестная была удивлена, что встретилась с такой способностью у примитивных людей. Вы заметили это? Похоже, что она имела в виду нас.
      - Да, это так, - сказал Розалинда. - В этом нет сомнений.
      - Какое-то недоразумение, - вмешался я. - Возможно, Петра внушила ей ошибочно, что мы люди из окраин. Что касается… - Я был прерван внезапным отрицанием Петры. Придя в себя, я продолжал. - Она, несомненно, где-то на юго-западе, а все знают, что там на многие мили тянутся дурные земли. Даже если они где-то кончаются, и наша собеседница находится по ту сторону, то, как она может помочь нам?
      Розалинда отказалась обсуждать это.
      - Подождем - увидим, - сказала она. - Все, что я хочу теперь, так это выспаться.
      Я почувствовал то же самое, и поскольку Петра часть пути проспала в корзине, мы попросили ее следить за обстановкой и разбудить нас, если она увидит или услышит что-либо подозрительное. Мы с Розалиндой уснули раньше, чем коснулись земли.

* * *

      Я проснулся оттого, что Петра трясла меня за плечо.
      Солнце садилось.
      - Майкл, - объяснила Петра.
      Я раскрыл свой мозг.
      - Они вновь вышли на ваш след. Маленькая ферма на краю дикой земли. Вы проехали ее, помнишь?
      Я помнил, и он продолжил:
      - Там сейчас собирается отряд. Они пойдут по вашим следам, как только рассветет. Лучше двигайтесь быстрее. Я не знаю, что перед вами, но могут встретиться люди, посланные с запада, чтобы отрезать вам бегство. Думаю, что ночью они будут держаться группами, они не рискнут расставить цепь из одиночных часовых, так как они думают, что вокруг бродят люди окраин. И если вам повезет, вы сможете пробраться незамеченными.
      - Хорошо, - устало согласился я.
      Затем задал вопрос, давно бывший у меня в мозгу:
      - Что случилось с Салли и Кэтрин?
      - Не знаю. Никакого ответа. Кто-нибудь знает о них?
      Мысль Рэчел была ослаблена расстоянием:
      - Кэтрин без сознания. Ничего от них не поступало.
      Марк и я боимся… - Она замолчала.
      - Продолжай, - сказал Майкл.
      - Ну что ж, Кэтрин так давно без сознания, что мы думаем, она умерла.
      - А с Салли что?
      Ответ был дан с еще большей неохотой:
      - Мы думаем… Мы боимся, что с ее мозгом произошло что-то странное. Мы слышали один или два ее вскрика. Очень слабых, еле различимых, так что мы боимся… - Она вновь замолчала.
      После паузы резко и сурово прозвучала мысль Майкла:
      - Ты понял, что это значит, Дэвид. Они боятся нас. Готовы уничтожить нас, чтобы узнать побольше. Они не должны захватить Розалинду и Петру. Лучше убить их, чем допустить это. Ты понял?
      Я взглянул на спящую Розалинду. Садящееся солнце осветило ее голову. Я подумал о боли, которую причинили Кэтрин. Возможность того, что также будут страдать Розалинда и Петра заставила меня вздрогнуть.
      - Да, - сказал Майкл, - я понимаю.
      Я ощутил их сочувствие и поддержку, потом все пропало.
      Петра смотрела на меня скорее удивленно, чем испуганно. Словами она спросила:
      - Почему он сказал, чтобы ты убил Розалинду и меня?
      Я собрался с мыслями.
      - Только если нас поймают.
      Я попытался говорить так, будто это обычное явление в подобных обстоятельствах.
      Она внимательно выслушала и спросила:
      - А почему?
      - Видишь ли, мы отличаемся от остальных людей, которые не могут посылать мысленные картинки, а нормальные люди боятся, когда другие отличаются от них…
      - Почему они должны нас бояться? Мы им не вредим, - прервала она.
      - Я не уверен, что знаю, почему. Но они боятся. Это идет не от разума, а от чувства. Чем глупее человек, тем больше он боится. А когда они боятся, они становятся грубыми и стараются причинить боль людям, которые от них отличаются.
      - Почему? - Снова спросила Петра.
      - Они хотят, чтобы мы ничего не чувствовали. Ничего не чувствовать - это ужасно, - сказал я, все еще глядя на Розалинду. - Это наше проклятие, не так ли? Но почему? Потому ли, что человек стал бесчувственным, или потому, что, сталкиваясь с непостижимыми проблемами, он не знает, как к ним отнестись? И в том и в другом случае это проклятие. Если человек утратил способность чувствовать, он обречен, скитаться в таких дебрях, где никакие чувства не нужны. Если же он сталкивается с проблемами, которые выходят за пределы его чувств, он обречен, бродить в дебрях решений, которые ничего не решают, потому что все решает за него судьба. Но есть еще, мне думается, третий удел, ибо, скажем, побег типа нашего иной раз заставляет человека забыть о всяких чувствах, а не то у него дрогнет рука или отвлекутся мысли, и будет нарушено то бесстрастное самообладание, которое необходимо, чтобы производить действие. Может, для таких случаев лучше совсем убить в себе всякие чувства, но как быть потом, в остальное время? А если человек умеет чувствовать, то какой же страшной внутренней дисциплины требует от него подобная работа! Почему опытные руки совершают промах? Это нужно знать, прежде чем решить, как относиться… То есть прежде, чем разбираться в собственных чувствах, - тут я остановился, потому что понял, что запутался, стараясь не столько ответить Петре, сколько объяснить себе самому. Помолчав, я продолжил. - Поэтому они так поступают. И если они нас поймают, то сделают нам очень больно.
      - Но я не понимаю, почему, - настаивала Петра.
      - Ты это лучше поймешь, когда подрастешь. Но это так, и мы не хотим, чтобы было больно тебе и Розалинде. Помнишь, ты пролила кипяток себе на ногу? Так это будет намного хуже. Умереть - это гораздо лучше, это все равно, что уснуть, и они ничего не смогут тебе сделать.
      Я взглянул на Розалинду. Грудь ее во время сна тихо поднималась и опускалась. Локон упал на щеку. Я отвел локон и тихо поцеловал ее, так, что она не проснулась.
      Вскоре Петра начала вновь:
      - Дэвид, когда будешь убивать меня и Розалинду…
      Я обнял ее.
      - Не надо, дорогая. Этого не случится, и мы не допустим, чтобы они вас поймали. Давай разбудим Розалинду, и не будем рассказывать ей об этом. Она встревожилась бы, а мы сохраним все это в тайне. Хорошо?
      - Хорошо, - согласилась Петра.
      Она тихонько потянула Розалинду за волосы.
      Мы решили снова поесть и пуститься в путь, когда стемнеет, и можно будет определить направление по звездам. Петра была необычно молчалива за едой. Вначале я думал, что она находится под впечатлением от нашего разговора, но я ошибался. Через некоторое время она как бы проснулась и сказала:
      - Цейлон очень хорошее место. Там многие умеют показывать мысленные картинки, и никто им за это ничего не делает.
      - Значит, ты разговаривала, пока мы спали, - заметила Розалинда. - Это для нас гораздо удобнее.
      Петра не обратила внимания на ее слова. Она продолжала:
      - Они не очень хорошо умеют это делать, хотя большинство это делает лучше, чем ты или Дэви. Но она гораздо искуснее в этом большинстве. У нее двое детей, и она думает, что они тоже будут очень искусны, но пока они еще малы. Она говорит, что никто не достигал такой силы, как я. Она говорит, что я посылаю более сильные мысленные картинки, чем все.
      - Меня это не удивляет, - сказала Розалинда. - Теперь тебе следует посылать мысленные картинки, не оглушая других.
      Петра не смутилась.
      - Она говорит, что я смогу делать это еще лучше, чем сейчас, когда научусь. И что когда я вырасту, у меня будут дети, которые тоже смогут посылать мысленные картинки.
      - О, может этого не нужно, - сказала Розалинда. - Мне кажется, что сейчас от мысленных картинок одни неприятности.
      - Но только не в Цейлоне, - покачала головой Петра. - Она говорит, что они там все хотят научиться делать их.
      Мы обдумали это, и я вспомнил рассказы дяди Акселя о местах за черным берегом, где отклонения считаются правильным обликом, а все остальные мутантами.
      - Она говорит, - продолжала Петра, - что люди, умеющие общаться только словами, многое теряют. Она говорит, что их нужно пожалеть, что они, даже став взрослыми, не понимают друг друга хорошо. Они всегда в одиночестве, они не умеют думать вместе.
      - Не могу сказать, чтобы я очень жалел их сейчас, - сказал я.
      - Но она говорит, что их нужно жалеть, потому что их жизнь очень пуста по сравнению с жизнью людей, умеющих мыслить образными картинками.
      Мы предоставили ей лепетать. Трудно было уловить смысл во многом из того, что она говорила. Возможно, она не все поняла правильно. Но одно было ясно - жители этой страны - Цейлон, кто бы и где бы они ни были, не опасались ничего и ничего не скрывали. Казалось очень вероятным мнение Розалинды, которая сказала, что слова «примитивные» следует отнести ко всем остальным жителям Лабродора.

* * *

      Мы продолжали свой путь при свете звезд, дорога извивалась между кустов и деревьев, но в целом шла в юго-западном направлении. И без предупреждения Майкла мы напрягали слух и зрение, чтобы заметить признаки преследования. На протяжении нескольких миль ничего не было слышно кроме тяжелого топота копыт, слабого скрипа корзин и подпруг. Иногда маленькие зверьки убегали с нашей дороги. Через три часа впереди начала вырисовываться темная полоса. И вот уже перед нами темной стеной маячил лес.
      В темноте нельзя было сказать, насколько он частый. Наиболее целесообразным было продолжать движение по нему, а потом уж, если он окажется непроходимым, вдоль него, в поисках прохода.
      Мы так и сделали, но когда были уже в ста ярдах от леса, безо всякого предупреждения сзади раздался выстрел, и мимо нас просвистела пуля.
      Обе лошади вздрогнули и бросились вперед. Я чуть не вылетел из корзины. Веревка, которой была привязана вторая лошадь, с треском лопнула. Освободившееся животное обогнало нас и свернуло налево. Наша лошадь последовала этому примеру. Нам ничего не оставалось, как втиснуться в корзины и укрыться от комков земли и камней, летевших из-под копыт бежавшей впереди лошади.
      Где-то за нами прозвучал второй выстрел, и лошади побежали еще быстрее.
      Некоторое время продолжался этот бешеный галоп, потом мы снова увидели вспышку. При звуке нового выстрела наша лошадь прыгнула в сторону, свернула направо и бросилась в лес. Мы еще больше сжались в корзинах, спасаясь от нависающих ветвей.
      К счастью, мы вошли в лес в том месте, где толстые стволы деревьев разделяло значительное расстояние, но, тем не менее, это было кошмарное ночное бегство. Ветви били о стенки корзин, гигантская лошадь неслась прямо, уклоняясь от больших деревьев и продираясь сквозь кусты. Слышался только треск кустов, не выдерживающих этой бешеной атаки.
      Постепенно скорость нашего бегства уменьшалась, но лошадь продолжала панически бежать от выстрелов. Я руками и ногами, всем телом упирался в борт корзины, не осмеливаясь даже бросить беглый взгляд наружу, потому что свисающая ветка могла разбить мне голову.
      Не могу сказать, преследовали нас или нет. Вероятно, это было просто невозможно. И не только из-за темноты. Обычная лошадь обязательно распорола бы себе живот об острые обломки стволов, которые как колья стояли за нами.
      Лошадь постепенно успокаивалась. Теперь она старалась избегать мелких деревьев. Вскоре лес стал редеть. Розалинда выглянула из корзины, схватила повод и направила животное туда, где виднелась узкая поляна. Над нами вновь появились звезды. Была ли это искусственная просека, или обычная поляна - во тьме было невозможно определить. Там мы задержались ненадолго, решая, стоит ли рискнуть и выехать на поляну, а потом двинулись по ее краю на юг. Треск ветвей в стороне заставил нас повернуться туда с луками наготове, но это была вторая наша лошадь. Она выбежала из темноты, радостно заржала и пристроилась за нами, как будто ее по-прежнему удерживала веревка.
      Местность теперь была более изрезанной. Дорога извивалась, огибая скалы, спускаясь в овраги, пересекая мелкие ручьи. Кое-где были открытые места, но большей частью мы двигались лесом. Наше продвижение было очень медленным.
      Мы считали, что теперь, несомненно, находимся в окраинах. Трудно было сказать, решатся ли преследователи двигаться за нами сюда. Когда мы попытались посоветоваться с Майклом, ответа не последовало. Он, вероятно, спал. Тогда мы стали размышлять - настало ли время избавиться от выдававших нас гигантских лошадей, пустив их дальше по дороге, а самим двигаться пешком в другом направлении? Было трудно принять решение без дополнительных сведений. Если бы мы были уверены в том, что нас преследуют, то избавляться от лошадей было бы глупо: нас бы быстро догнали. К тому же мы сильно устали, и перспективы выглядели не слишком привлекательно. Мы вновь попытались установить контакт с Майклом, и вновь неудачно. Мгновение спустя выбор был сделан за нас.
      Мы находились на одной из прогалин, где деревья смыкали над нами свои ветви, образуя темный туннель, через который медленно прокладывали путь наши лошади. Вдруг что-то свалилось на меня сверху. Я не мог пошевельнуться и дотянуться до лука. Что-то перехватило мое дыхание, в голове вспыхнул фонтан искр, и я потерял сознание.

      Я медленно приходил в себя и долго находился в полубессознательном состоянии.
      Розалинда звала меня, настоящая Розалинда, что скрывается внутри и показывается слишком редко… Другая Розалинда - практичная, умная девушка - была лишь внешним воплощением, а не ее внутренней сутью. Я видел, как она создавала свою вторую натуру, еще будучи чувствительным, боязливым ребенком. Раньше, чем всем нам, инстинкт подсказал ей, что мы живем во враждебном мире, и побудил замаскироваться. Ее защита возникла медленно - деталь за деталью. Я был свидетелем, как она находила оружие и овладевала им, вырабатывая в себе решительный характер. Замечу, что это занятие сильно утомляло ее.
      Я любил девушку, которую все могли видеть. Я любил ее высокую, стройную фигуру, посадку ее головы, ее маленькие сформировавшиеся груди, ее стройные длинные ноги и то, как она двигалась, и уверенность ее рук, и ее улыбающиеся губы. Я любил бронзово-золотистые волосы, которые, как золотистый шелк, собирались в один блестящий поток, любил атласную кожу ее плеч, запах ее дыхания.
      Все это легко было любить, слишком легко - любой мог любить это.
      И это нуждалось в защите, в броне независимости и равнодушия, в облике практической и решительной надежности, в равнодушных манерах - именно в такой защите. Эти качества не были способны внушить любовь, иногда они причиняли боль, но каждый, кто знал бы все «как» и «почему», восхитился бы этими качествами, как торжеством искусства над природой.
      Но теперь вторая, внутренняя Розалинда мягко и жалобно звала меня. Розалинда с отброшенным оружием и обнаженным сердцем.
      И ни одного слова опять не понадобилось. Слова, даже используемые поэтом, могут описать лишь тусклую одноцветность телесной любви, так они грубы и неуклюжи.
      Моя любовь струилась к ней, ее возвращалась ко мне.
      Моя ласкала и успокаивала. Ее тревожилась и заботилась. Расстояние и различие характеров между нами уменьшались и исчезали. Мы встретились и слились. Больше никто из нас не существовало отдельно, и из нас двоих возникло единое целое. Это было бегство из камеры-одиночки, краткий симбиоз, охвативший весь мир.
      Никто, кроме меня, не знал спрятанной Розалинды. Даже Майкл и остальные улавливали лишь отдельные черты ее. Никто не знал моей Розалинды, такой отзывчивой на нежность и любовь…
      Но это счастливое состояние продолжалось недолго. Мы вновь были поврозь, и я стал с тревогой воспринимать земные предметы: тусклое, серое небо, неудобную позу и Майкла, с беспокойством спрашивающего, что со мной случилось.
      - Не знаю, что-то ударило меня, - сказал я ему. - Но теперь, по-моему, я в порядке, если не считать ужасной головной боли и ужасно неудобную позу.
      Только ответив, я понял, почему нахожусь в таком неудобном положении. Я все еще был в корзине, но находился в ней в связанном состоянии, и корзина двигалась.
      Майкл решил, что мой ответ содержит очень уж мало сведений. Он обратился к Розалинде.
      - Они спрыгнули на нас с нависших ветвей, четверо или пятеро. Один свалился прямо на Дэвида, - объяснила она.