Я - Степан Разин

      - Вы получите то, что хотите. Каков народ, таков и его правитель. Уходите!
      - Вам оставить покурить?
      - Нет, спасибо, - ответил я, хотя курить ужасно хотелось.
      - До свидания.
      - Пока! - бросил я ему в спину.
      Он вышел, но на столике остались сигареты и зажигалка. Я немедленно закурил - наверняка, скоро появятся медбратья и заберут халяву. Чёрт с ним!
      * * *
      Какие ему нужны документы? Я усмехнулся - спасибо Пашке-иностранцу. Он дал мне все валютные счета банков, на которые уплыли деньги, когда Брынчалов возглавлял акционерное общество "Газнефтеуголь". Бывший генеральный директор, теперь - министр тяжёлой промышленности, продолжающий её "запускать", как любят у нас говорить. Таким людям сейчас везде "зелёный свет". Прости, Лена - месяц назад тебя сбила машина, и я поклялся отомстить... Обязательно отомщу, если выйду. Ты мне хорошо помогла. Отомщу, даже если он будет президентом. Чёрт побери, но ведь он им будет!
      Отсюда невозможно бежать? Нет тюрем, из которых невозможно убежать. Я знаю один аварийный выход, но им лучше не пользоваться.
      Я загасил бычок. Как оказалось - вовремя. В комнату ввалились два дюжих медбрата - помощники палача, заплечных дел мастера.
      - Ну-ка?! - удивлённо воскликнул один из них.
      - Эта сумасшедшая обезьяна сумела протащить курево!
      Санитары многозначительно переглянулись - они были не прочь поиграть в кошки-мышки.
      - Сейчас лечить тебя будем, - сказал один из них.
      Его квадратные челюсти пытались выдавить на губах нечто, похожее на улыбку.
      - Лечи, - согласился я.
      - А что куришь? - спросил второй.
      - Смотри - благородные! - я швырнул ему в морду пачку сигарет и прыгнул вперёд.
      Для них это оказалось полной неожиданностью. Одному я, кажется, сломал нос, но второй, уже в дверях, раскроил мне череп чем-то тяжёлым, зажатым в и без того пудовом кулаке. Мир взорвался ярко алым фейерверком.
      - Вот же сволочь! - прогремело откуда-то с небес.
      Пол стремительно рос перед глазами...
      * * *
      - Страшно, атаман? - стрелец легко, беззлобно подтолкнул меня к свежеструганному помосту.
      - Самую малость, - ответил я и шагнул вперёд.
      На помосте чинной походкой хозяина уже расхаживал палач, с любопытством поглядывающий на меня сверху вниз. Там же стоял уже хорошо знакомый мне рыжебородый дьяк. Он нервно перебирал в руках грамоты с моими винами и старался не смотреть в мою сторону.
      Боже, сколько сегодня сошлось людей! Я обвёл взглядом площадь. Тысячи! Одни пришли хоронить. Они стояли в первых рядах - толстобрюхие бояре, важные воеводы в праздничных нарядах. Словно на пир собрались! В чёрных клобуках стояли попы и монахи. Другие, постоянно оттесняемые двойным, усиленным рядом стрельцов - те, которым я обещал волю. Они пришли прощаться.
      Князь Одоевский дал дьяку знак рукой. Тот, откашлявшись, начал громко читать. Слова пудовыми глыбами падали и впитывались в заворожено молчавшую площадь.
      -...вор и богоотступник, изменник донской казак Стенька Разин, забыв страх божий и крестное целование великого государя нашего Алексея Михайловича и его милость, изменил и, совравше, пошёл с Дону для воровства на Волгу. И на Волге многие бесчинства учинил...
      - Поделом тебе, христопродавцу! - донеслось из передних рядов. - Вор!
      Я улыбнулся им. Вон какая честь - всё войско выстроили, уважили. Хотелось крикнуть, обратиться к людям: "Простите, Христа ради, что не сумел дойти до вас, донести своё слово, не смог дать обещанную волю!" Я вглядывался в тысячи лиц, обращённых в мою сторону - вдруг увижу кого знакомого...
      -...ты ж, вор Стенька, со товарищи, забыв страх божий, отступив от святыя соборныя и апостольския церкви, будучи на Дону, не велел новых церквей ставить, не дозволял церковное пение, а венчаться указал возле вербы.
      - Антихрист! - выплюнули из первого ряда. - Безбожник!
      - Брехня всё это! - крикнул кто-то из серой толпы за спинами стрельцов.
      Я не заметил кричащего - его спугнули проснувшиеся, засуетившиеся стрельцы, которые принялись теснить бердышами шумящую, как Хвалынское море, толпу. Бояре испуганно крестились.
      Выдержав паузу, дьяк стал зачитывать мои злодейства в Царицыне, Астрахани, Чёрном Яре, вспомнил бедного воеводу Прозоровского с семьёй, да его малых детей, брата, князя Львова, мои прелестные грамоты и отважное сидение Милославского в симбирском кремле.
      - Много вы про меня расписали! - я насмешливо улыбнулся.
      Людское море шумело, я услышал уже знакомый крик:
      - Извет это, батька - мы тебе верим!
      Людское море стало напирать на стрелецкие бердыши. Кричащего не было видно.
      Значит, не один я здесь стою - со мной на этом помосте стоит, волнуясь, забитая, окровавленная судами воевод Русь. Я развернул плечи, гордо вскинул голову, а рыжебородый дьяк, косясь на меня, волнуясь и захлёбываясь, торопливо дочитывал:
      -...и в воровстве были четыре года, и невинную кровь проливали Стенька и его брат Фролка, не щадя и младенцев.
      Я посмотрел на небо - какое оно сегодня необыкновенно голубое, чистое, незамутнённое ни единым облачком. Видно, тоже решило проститься со мной и ждёт принять мою грешную душу...
      -...а ныне радением Войска Донского атамана Корнея Яковлева и всего Войска и сами вы пойманы и привезены в Москву, в расспросе и с пыток в том своём воровстве винились...
      - Ни в чём я не винился, лампадная твоя душа! - бросил я дьяку.
      Тот поёжился и дочитал ломающимся, переходящим в хриплый крик голосом:
      -...и за такие ваши злые и богомерзкие дела и измену государю нашему, царю и великому князю Алексею Михайловичу и разорение всего Московского государства по указу царя и великого князя Алексея Михайловича приговорён к казни четвертованием!
      Крик дьяка перешёл в нервный всхлип. Он торопливо свернул свиток трясущимися руками, перевязал его шёлковым шнурком и кивнул палачу:
      - Делай своё дело.
      - Начинай! - подхватили бояре.
      Крестясь, дьяк спешно сбежал с помоста.
      Палач остановился передо мной, многозначительно кивая на плаху с топором.
      - Прощай, атаман! - взвился над толпой чей-то пронзительный и высокий голос.
      - Прощайте, робята! - крикнул я в ответ внезапно притихшей толпе.
      - Речей и исповеди не полагается, - хмуро бросил палач и подтолкнул меня к плахе.
      - Успеешь! - зло прохрипел я, отталкивая его в сторону.
      Я повернулся к золотым куполам храма Покрова и медленно перекрестился.
      - Господи, прости и упокой мою многогрешную душу! - прошептал я, повернулся к замершей толпе, молча, как водится, поклонился по православному обычаю на все четыре стороны. - Простите, люди добрые, если чего не так сделал! - крикнул я, охватывая взглядом тысячи напряжённо застывших, запрокинутых к небу лиц. - Простите!
      Я почувствовал внезапное облегчение, словно действительно был прощён. Не осталось страха перед смертью и мучительной болью. Словно с небес спустилось озарение и покой - я почувствовал, как внутри меня растёт умиротворение и постепенно растворяет гнев, горечь и ненависть. Когда-нибудь придёт другой, похожий на меня, а сегодня я встал на место того, кто был до меня. Эта встреча с палачом и плахой уже не раз повторялась и не раз повториться.
      Я молча растянулся на плахе, широко раскинув в стороны руки и ноги, приготовившись к четвертованию. Смерть рано или поздно приходит, она всё равно неизбежна для всех людей.
      Я стал чуть слышно читать всплывшие откуда-то из глубин памяти строки. Надо мной раскачивалась незамутнённая синева неба.
      "Вдоль обрыва, по над пропастью, по самому по краю
      Я коней своих ногайкою стегаю, погоняю.
      Что-то воздуху мне мало - ветер пью, туман глотаю,
      Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!"
      На площади царила неестественная, испуганная, ожидающая развязки тишина. Я услышал, как натужно хрястнул топор, пройдя сквозь мясо и кость, впился в дерево. напитывая его кровью. Я почувствовал, как правая рука дёрнулась и скатилась с помоста, стремясь одной ей ведомым желанием наказать обидчика. Я закрыл глаза и крепко стиснул зубы, чувствуя, как тяжело рвутся из груди слова:
      "Сгину я - меня пушинкой ураган сметёт с ладони,
      И в санях меня галопом повлекут по снегу утром,
      Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,
      Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту..."
      Тишина. Неестественная тишина испуганной птицей металась по застывшей площади. Вновь раздался страшный рубящий удар. Застонала плаха, поливаемая моей кровью. Не выдержал, забился в руках стрельцов у подножия помоста Фрол:
      - Брат! Брат, прости меня! Прости! А-а-а-а! Отпустите меня, а-а-а!
      Я с трудом оторвал от плахи голову - странное дело, в небе появились алые облака и нависли над глазами. На шее вздулись жилы, когда я, тужась, закричал:
      - Молчи, Фрол! Молчи!!!
      - Атаман!!! - крикнул кто-то из толпы.
      Толпа ожила, колыхнулась, как бушующее море и взорвалась плачем и слёзным криком.
      - Чтоб тебе! - буркнул испуганно озирнувшийся через плечо палач и торопливо занёс над головой окровавленный топор.
      "Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий,
      Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!..."
      (В.Высоцкий "Чуть помедленнее, кони".)
      Топор стремительно падал вниз - кто-то поторопился и подал ему знак, нарушая порядок казни: голову рубят в последнюю очередь...
      ЭПИЛОГ
      Он был каким-то излишне нервным и суетливым, поэтому сразу же мне не понравился, едва появился в моём офисе.
      - Я к вам, - кинулся он ко мне.
      Недовольно скривив лицо, я остановился перед дверью своего кабинета.
      - Вы что-то хотели? - сухо поинтересовался я.
      - Я к вам, - повторил он, нервно поглаживая чёрную кожаную папку.
      "Ещё один графоман-любитель! Сейчас будет меня потчевать своим шедевром, - с неприязнью подумал я и глубоко вздохнул. - Ничего уже нельзя поправить, раз уж он здесь..."
      Я открыл дверь кабинета:
      - Проходите.
      Он не вошёл, а осторожно проскользнул, прикрыв за собой дверь и сразу же, увязавшись за мной, бросился к моей гордости - большому письменному столу из красного дерева, привезённому из Германии. На ходу раскрыл папку.
      - В чём дело? - я сел в кресло и придвинул к себе пепельницу в виде Колизея.
      Он извлёк из папки старенькую общую тетрадь, не решаясь сесть. Пусть постоит.
      - Мы не принимаем рукописей, - сразу же предупредил я.
      - Это, - он сразу же замялся. - Год назад у вас работал журналист Ларин. Степан Ларин.
      Я впервые внимательно посмотрел на него. Неприятно было вспоминать прошлогоднюю историю - она отвратительно пахнет даже теперь и этот придурок мне опять всё напомнил. Мне тогда здорово досталось от Брынчалова... Вновь, теперь уже от господина Президента и моего личного друга и покровителя - в этом году выйдет мой трёхтомник...
      - Чего вы хотите? - этот тип был не только неприятен, но уже и опасен.
      - Вот, - он придвинул ко мне тетрадь.
      - Что это? - саркастически усмехнулся я, выуживая из кармана пачку "Мальборо".
      Не думает же он, что я предложу ему курить.
      - Это его рукопись.
      - Ларина? Стёпы? - я насторожился - неужели это те его проклятые документы, в которых компромат на Брынчалова.
      - Да.
      - Как она к вам попала?
      "Голубчик, отсюда ты отправишься аккурат в ФСБ", - промелькнуло у меня в голове.
      - Неважно, - он отмахнулся от меня рукой и быстро зашагал к дверям.
      - Эй, постойте! Постойте, а что с ним?
      "Почему я не нажал кнопку?"
      - С кем?
      "Господи, до чего он неприятен - похож на спившегося, деградирующего интеллигента! Ненавижу таких!"
      - С Лариным? - я с любопытством придвинул к себе тетрадь.
      Нет - это не компромат. Я расслабился. Что он тут написал? Рукопись?
      Тип мялся в дверях, как-то жалко улыбаясь.
      - Так что с ним? Я слышал, что он поправляет своё здоровье в частной клинике?
      Тип уже стоял по ту сторону двери, но задержался и, прежде чем её закрыть, сказал:
      - Он умер, - и, после секундной паузы, добавил: - Ещё год назад.
      Дверь захлопнулась. Я успел отдёрнуть руки от этой проклятой тетради показалось, что она превращается в опасную, чёрную змею.
      - Умер? - тупо спросил я сам у себя.
      Мои руки затряслись, а подсознание, поспешив на помощь, твердило откуда-то из-под мозжечка: "Успокойся, тебе нельзя волноваться! В сейфе стоит бутылка коньяка... Успокойся, он умер! Нужно срочно выпить..."
      КОНЕЦ