– Добро пожаловать в загон для дичи, на которую объявлена охота, – съязвил Уилсон. – Еще немного – и свой клуб создадим.

Его юмор был явно тяжеловесным, но у Фергюсона он, кажется, вызвал положительную реакцию.

– Вы знаете, – начал он объяснять, – самое неприятное у этих тварей – их исключительная ЖАЖДА УБИЙСТВА. Это резко выделяет их в роду волчьих, куда входит и собака. Все его представители отличаются особым дружелюбием. Возьмите, к примеру, волка. Все рассказы Джека Лондона – это сплошная чушь. Если вы будете угрожать этому зверю, то знаете, что произойдет? Он просто убежит, как это сделала бы на его месте собака. Они совсем не опасны, – Фергюсон рассмеялся. – Ну что за ирония судьбы! Едва лишь наука открыла, что свирепость волков – не более чем миф, как тут же на голову сваливаются эти новые хищники. Но мне кажется, у нас появляется уникальный шанс: должен быть какой-то способ вступления с ними в контакт.

– Доктор Фергюсон, для лося волки очень опасны. Волк же никогда не отступит, если на него нападает сохатый. А человеку нечего их бояться, поскольку он не входит в число тех, кто составляет его добычу. Но подумайте о лосях... для них волк – настоящий дьявол.

Фергюсон медленно кивнул головой.

– Значит, эти... существа для нас то же самое, чем для лося является волк. Я согласен с вами. Но в то же время они – носители мысли, и в этом качестве представляют нам единственную в своем роде возможность.

Уилсон громко рассмеялся. Он так корчится, подумала Бекки, будто ему проткнули иглой позвоночник. Это был смех не нормального, а глубоко перепуганного человека, находившегося на грани истерики. Ей вдруг пришла в голову мысль: а долго ли она сможет еще рассчитывать на его помощь... и на его душевное равновесие? В парке он спас им обоим жизнь, опередив врагов буквально на несколько секунд. Но как часто он будет в состоянии делать это и впредь? А если эти твари примутся расставлять им все более и более сложные западни... и в конце концов добьются своего? Что касается Фергюсона и его идей насчет установления с ними контакта, то она их категорически отбрасывала. Он еще не видел их за работой.

– Давайте упорядочим наши предстоящие передвижения, – сказала она. – Нам следует быть предельно осторожными, если случившееся является образчиком того, что готовится.

Фергюсон стал расспрашивать о подробностях смерти Эванса. Уилсон рассказывал об этом очень холодно, ничего не опуская: нападение на полицейского, который прочесывал парк, ловушка на них самих, бегство в последний момент на мотоциклах, обнаружение затем тела медика в их машине.

– Таким образом, они промахнулись с вами, но отыгрались на Эвансе.

Уилсон довольно долго молчал.

– Видимо, так, – наконец произнес он. – Я чертовски сожалею, что не просчитал такого варианта, но я действительно этого не понял! Я ни секунды не думал о том, что он подвергается опасности.

– Почему же?

– Глядя на это ретроспективно, все кажется очевидным. Но в то время это мне и в голову не приходило. И в этом весь драматизм положения. – Он шумно вздохнул. – Этот сентиментальный медик был отличным парнем! Великолепным профи!

В устах Уилсона это было воистину лирической эпитафией.

– Итак, нам надо организоваться, – по-прежнему настаивала Бекки.

– А что организовывать? Нечего.

– Да послушай же, Уилсон. Успокойся. Вполне можно попытаться это сделать. Насколько я помню, сегодня ночью мы собирались сфотографировать их. Так давай подготовим эту операцию!

– А как дожить до вечера? Уж лучше заняться этой проблемой, поскольку с ней далеко не все ясно.

Она покачала головой и ничего не ответила. Он всего лишь хлюпик. Она всегда верила в него, считала, что он вытянет их из любой переделки. А он сейчас сыпался на глазах, шел к краю пропасти. Уилсон всегда боялся жизни, а сейчас, когда так близка смерть, он боится ее. А что чувствует она? Бекки, естественно, умирать не хотела. Конечно, она боялась! Она вовсе не была уверена, что кто-то из них выпутается живым из этой истории – и она меньше, чем кто-либо, – но она была готова бороться до конца. До сего времени тон задавал Уилсон. Он превосходно выкручивался из самых жестких ситуаций. Но сейчас он до предела измотан. Значит, дальше эстафету надлежало понести ей.

– Уилсон, я сказала, что мы сейчас спланируем наши предстоящие дела. Так что слушай меня. Во-первых, необходимо, чтобы Андервуд хорошенько понял, о чем идет речь. Яснее ясного, что последнее убийство в тени не останется. Поднимется шум. Можешь быть абсолютно уверен в том, что телевизионщики и журналисты уже на месте преступления. Как они отреагируют? Судебно-медицинский эксперт настолько изувечен, что его невозможно распознать. Они потребуют объяснений. И какую-нибудь байку им так просто не скормишь.

– Ни слова газетчикам, – забеспокоился Фергюсон, который внезапно понял, к чему это может привести. – Разразятся волнения: сцены паники, страх, наступит сущий ад. И тогда на оборотней устроят настоящую облаву, но уже вопреки всякому здравому смыслу: силами идиотов с ружьями наперевес, дико и сумбурно. Вначале твари будут дезориентированы, но приспособятся очень быстро. И тогда выявить их станет еще труднее. Мы потеряем все... и, несомненно, на поколения вперед.

– Ах, так, значит, сейчас их обнаружить легко? – желчно спросил Уилсон. Казалось, он вот-вот врежет ученому по физиономии.

– Да, из чисто практических соображений. Пока что они проявили себя как весьма беспечные существа. Тот факт, что вы их увидели, – лучшее тому доказательство. Это явная беззаботность с их стороны, не правда ли? Но объяснить ее можно только одним соображением. Они понимают, что тем самым рискуют, но не чрезмерно, поскольку считают, что, вероятнее всего, вам не удастся прожить достаточно долго, чтобы убедить других людей в их существовании.

– Кто знает?

– Это хищники, детектив. И для них характерно надменное поведение. И не питайте никаких иллюзий – человека они не боятся. Разве мы боимся поросят или овец? Разве мы их уважаем?

– Но, черт возьми, доктор, мы же не овцы! Мы люди душой и телом.

– У овец тоже есть мозг. А что касается души, то мне неизвестен способ ее измерения. И напротив, мы можем предугадывать все возможные поступки овец. Думаю, что это вполне оправданная аналогия.

– Фантастика! И почему это я до сих пор еще жив? Они должны были бы загрызть меня еще прошлой ночью у дома Бекки. Не логично ли это? Они на это не пошли. Почему? Потому что оказались недостаточно шустрыми. Я навел пистолет раньше, чем они сдвинулись с места.

Неожиданно в спор вмешалась Бекки.

– Надеюсь, что вызывающее поведение ДЕЙСТВИТЕЛЬНО им присуще. Это наш единственный шанс.

– Да. Возможно, они просто решили немного поиграть с вами, – улыбнулся Фергюсон.

– Поиграть? Что вы под этим подразумеваете? – вскипел Уилсон.

– А то, что они наделены разумом. Это охотники, и созданы они для действия. Но большинство жертв, видимо, достается им очень легко. Вы, однако, совсем другое дело, вы бросаете им вызов. Не исключено, что они тянут время просто ради собственного удовольствия.

Уилсон взглянул на ученого так, будто изнемогал от желания его задушить.

– Ну что же, – сказал он, – если они играют с нами, пусть тешатся. А мы тем временем наверняка что-нибудь отыщем, чтобы покончить с ними. – Он сплюнул. – Но одному лишь Богу известно, как это сделать!

Стая, подстегиваемая отчаянием, бежала в поисках убежища. В парк вливались все новые и новые потоки людей. Аллеи кишели полицейскими. Над головами беспрерывно кружили вертолеты. Во всех уголках слышался рев машин и мотоциклов. В морозном воздухе кислый запах человеческой плоти шёл сразу и со всех сторон. Рев сирен оборачивался острой болью для их тонкого слуха. По радио звучали противоречивые команды, люди громко перекликались. Затем появился новый, густой и гнилостный запах, карикатура на их собственный. Это прибыли собаки. Члены стаи остановили бег и навострили уши. Судя по цоканью лап по льду и прерывистому от опьянения свободой дыханию, их было трое, крупных, могучих, сильно возбужденных псов. Стая чувствовала, как они натягивают поводки, захлебываются от обжигавшего их желания начать охоту.

Очень хорошо. Милости просим. Их ждет неминуемая смерть. Эти животные были столь же неспособны справиться с ними, как шимпанзе с человеком. Метод борьбы с ними был отработан давно, поскольку собаки дрались всегда одинаково. Единственная закавыка – им придется чуть дольше задержаться в этом проклятом парке. Следовательно, у своры полицейских будет чуть больше времени для того, чтобы приблизиться к ним.

Они разделились на две группы. В одной – двое старших и вторая пара. В другой – третья пара, которая преследовала тех двух, опередивших их всего на какую-то секунду и успевших скрыться. В результате их великолепный план полностью или почти полностью пошел насмарку. Старик, сидевший в машине, – это все, чем им удалось поживиться, но переживать из-за него не стоило! Он наверняка был в курсе. Они слышали, как он хриплым старческим голосом бормотал какие-то слова и среди них – «волк... волк... волк».

Они с трудом воспринимали человеческую речь из-за быстрой смены звуков и из-за сложной ее структуры, но все знали некоторые сочетания, передававшиеся из поколения в поколение. И среди них было упомянутое слово – «волк». При переселении из одного города в другой их стая иногда встречала этих милых лесных братцев. Они были незлобивы, с симпатичными мордашками, нежными и ничего не выражавшими глазами. Как-то раз один из них попытался даже заговорить с ними, виляя хвостом и постукивая по земле лапой. Напрасно. Ума у них не было ни на грош.

Иногда волки следовали за ними целыми днями, с дурацким видом покачивая головами. Но их сразу же бросало в дрожь и они куда-нибудь забивались, как только стая загрызала ради пропитания человека. Затем они снова подбирались поближе и робко, с ужасом, но словно завороженные, наблюдали за их нравами и обычаями. Волки были дикими существами и никогда не осмеливались вместе с ними переступить черту города. А их клан, наоборот, чувствовал себя в безопасности именно в городе, где изобиловала пища. Люди абсолютно не подозревали об их существовании и были столь же легкой добычей, как и ягнята.

Но обычный лесной волк не похож на оборотня. И тем не менее их последняя жертва в машине почему-то не переставала твердить... «волк». Значит, те двое рассказали о них этому старикашке. Его смерть была мгновенной. Они подобрались к машине в тот момент, когда другие полицейские бросились догонять беглецов. Один из членов стаи открыл дверь. Человек вскинул дрожащие руки к лицу, пахнуло дурным запахом. И тогда они в бешенстве стали хватать обильно сочившиеся кровью куски мяса. Они были вне себя от того, что их план не удался, взбешены тем, что этот человек со своими пагубными знаниями осмелился встать на их пути. Они раскроили ему череп и, запустив туда когти, превратили в месиво мозг, чтобы навсегда уничтожить столь зловредные мысли.

В порыве ярости они заодно разнесли и весь интерьер машины, вспороли сиденья. После того, как они почувствовали солоноватый запах крови двух своих врагов, унижение от неудачи удесятерило их неистовство. Они громили все подряд и не ограничились бы мягкими и хрупкими предметами, если бы знали, как уничтожить все остальное. Люди заставили эти машины двигаться, запустив нечто подобное также и в небо. Один из них зарычал было на машину. Но они предпочли тут же выпрыгнуть, опасаясь, что та начнет двигаться, пока они находились еще внутри. У человека было два лица: он по очереди был то нагим и беспомощным, то одетым и могучим. Один и тот же субъект был беззащитен с пустыми руками и превращался в неуязвимого, сидя в машине и вооруженный ружьем.

Их главными козырями были: мгновенная реакция, великолепные слух, зрение и обоняние. А человек был силен металлом и оружием. Они завидовали его расплющенным, как листья, широким лапам, с помощью которых люди производили столько предметов. Несмотря на внешнюю грубоватость, на самом деле эти лапы были очень подвижными и гибкими. Именно они, иначе – руки, позволяли человеку создавать таинственные машины, двигавшиеся по земле и в воздухе, а также оружие, несущее смерть. Они дали ему возможность жить в городах. Ни одна стая не знала, как были возведены эти города, но там жила их дичь, было тепло зимой и сухо даже в самый проливной дождь. И пусть с неба низвергались водяные смерчи или валил густой снег – они спокойно отсиживались в них. Как создавались эти вещи и почему ими владел человек – этого никто из них не знал.

Тем не менее это их ничуть не волновало – ведь тем самым их дичь сбивалась в стадо, а охота на все становилась от этого только удачливей.

А порой и забавной. Например, в сезон опавших листьев на прогулке в лесу можно было встретить людей с ружьями, устраивавших облавы на оленей и ланей. Если не помешать этим людям, то недолго и до беды. Поэтому игра стоила свеч. Сначала привлекали их внимание якобы неосторожным шорохом. Затем приступали собственно к гону. Для этого как бы нечаянно давали себя увидеть, и не было еще ни одного, кто бы не начал улепетывать со всех ног. При этом они с ходу ныряют в реки, перепрыгивают с дерева на дерево. И все это время их выдает запах, так же надежно, как звук горна. Для такого рода охоты они установили особые правила: если человек сумел обрести какое-то временное преимущество над ними, то в погоню они пускались лишь после ста ударов сердца. Если человек добивался для себя какого-либо выигрыша вторично, то уже после двухсот ударов. Таким образом, чем сильнее была их жертва, тем больше трудностей они создавали. Но даже для самых лучших охота оканчивалась всегда одинаково: они напрасно пытались поднять стекла в своей машине, лихорадочно искали ключи, но непременно погибали. Их тут же пожирали, пока еще кровь продолжала стучаться в измученное сердце.

Конечно, их обычная жизнь состояла не только из подобных забав. Как правило, все происходило гораздо проще. Стоило лишь применить ту же рутинную тактику, что и для глупых, жадных собак. Ликвидация же этих трех псов, возможно, потребует какого-то времени, но стая все равно выберется и скроется. Они все осознавали, что человечество станет опасным только тогда, когда о них проведает весь город. Именно это было для них подлинной угрозой. Ибо тогда им придется уходить. Но этот момент еще не настал.

Собак спустили с поводков. Они рычали и взаимно взвинчивали друг друга с присущей их виду беспечностью. Их дыхание участилось, лапы все быстрее отталкивались от земли. Собаки как одержимые бросились по направлению к ним. А они тем временем тщательно подготовили место атаки. Над одной из аллей, зажатой между густыми кустарниками, нависали ветви дерева. Подход был возможен только через эти заросли. Вторая самка расположилась у подножия небольшого холма. Она уселась на задние лапы в ожидании момента, когда представится возможность заманить собак в эту мышеловку. Они были глупыми животными, и следовало точно рассчитать вариант их поведения, отвечавший поставленным целям.

Громко лая, собаки появились в аллее, увидели самку, которая глухо ворчала, подпрыгивая на месте и привлекая их внимание, и бросились за ней в кустарник. Они уже почти нагнали ее, когда остальные члены стаи свалились на них сверху, с веток дерева. Несколько конвульсивных движений, заливистый лай сменился визгом агонии – и все стихло. Трупы спрятали в лесной поросли, и стая быстро скрылась.

Запах полицейских становился все слабее и слабее. Они выбежали на заснеженную улицу и направились к окружавшей парк стене. Где-то неподалеку отсюда они в последний раз кормились. Наступило уже послеполуденное время, и голод стал давать о себе знать. Однако решать эту проблему они будут где-нибудь подальше: два убийства в одном и том же месте могут привлечь внимание. Лучше максимально часто менять места охоты.

Внезапно все они, как один, остановились. Подняли морды вверх и глубоко втянули воздух в раздутые ноздри. По ту сторону улицы находилось большое здание, перед которым возвышалась статуя. И в воздухе витал, правда очень слабый, запах... двух их врагов.

Запах был настолько нестойким, что трудно было определить, в тепле ли они или в холоде, все еще в здании, вышли из него или же просто недавно проходили здесь. Они пересекли запорошенную снегом улицу и проникли в окружавший строение сад. Запах стал острее. Но осторожно! Эти создания не были животными, и они знали, что за ними охотятся. Поэтому было предпочтительней оставаться начеку и продвигаться медленно. Они обежали здание – трое в одну и трое в другую сторону; изучая место, они легко взбирались на небольшие балюстрады. После этого они без всякого сигнала сошлись в кружок, затем снова разбежались в поисках дверей, которыми могли бы воспользоваться. Они попрятались где только могли: некоторые скользнули под изгородь, другие укрылись за группой деревьев, третьи использовали насыпь. Запахи их врагов стали отчетливее – мягкий исходил от женщины, более резкий – от мужчины. Был и третий, менее острый, более солоноватый; они уже засекли его раньше в присутствии своих противников.

У каждого человека есть свой неповторимый запах, и стая безошибочно выделила этих троих среди всех прочих, окружавших их. Они решили выждать.

Сэм Гарнер припарковался перед Музеем естественной истории, убеждая себя в том, что аккредитационная карточка журналиста на лобовом стекле машины помешает увезти ее за стоянку в запрещенном месте. Он задержался перед величественным зданием, чтобы полюбоваться памятником Теодору Рузвельту. Великий Белый Охотник со своим комплексом вины. Шикарный тип. Сэм бегом взбежал по лестнице. В музее сейчас находились два детектива, с которыми он хотел бы встретиться. Он не знал точно, почему у него возникло такое желание. Обычно полицию он не жаловал, да и разыскал он этих копов с трудом. Короче, Уилсон и Нефф были сейчас здесь, и он очень хотел увидеть их реакцию на фразу, которую собирался им выложить.

Он уже продумал всю сцену заранее. Он скажет им: «Известно ли вам, что медэксперта Эванса растерзали сегодняутром в парке?» Они, конечно, ответят утвердительно. И тогда он невинно заявит: «Но это произошло в вашей машине!» Гарнера живо интересовала их реакция на это небольшое уточнение. Он чувствовал что-то неладное в этой истории, которая, видимо, наделает много шума. Он был убежден, что эти копы имели свое особое мнение по этому вопросу.