Легко осуждать образ жизни Фуко. Как мог серьезный философ так себя вести? Что бы сказали Платон и Спиноза? Но немногие из нас на самом деле являются такими, какими они хотят казаться. Стыд (или лицемерие) — неизбежная, казалось бы, часть цивилизованного общества.
      Чем больше мы узнаем о мыслителях, особенно о современных, тем более странным кажется их поведение. Читая между строк, мы можем предположить, что и Платон, человек «не от мира сего», и праведный Спиноза были гомосексуалистами.
      Кто скажет, что это означало? Такое знание должно вести к пониманию, а не скатываться к предрассудкам. Как сказал Ницше, «степень и вид человеческой сексуальности находят себя в высшем проявлении его духа». Не случайно, что Витгенштейн, произнесший знаменитые слова «Мы должны молчать о том, о чем не можем говорить», был скрытым гомосексуалистом.
      Фуко все активнее участвовал в политической жизни. В 1970 году Дефер вступил в запрещенную революционную маоистскую группу Гош Пролетарьен (Левые пролетарии). Некоторые члены этой группы были арестованы. В результате Фуко создал Группу тюремной информации, пытаясь привлечь внимание общества к нечеловеческим условиям, характерным для французской системы уголовного преследования. (Ужасный остров Дьявола у побережья французской Гвианы, тропический ад, показанный в фильме «Мотылек», перестал быть местом ссылки всего за десять лет до этого.) Деятельность Фуко преследовала и политические, и гуманитарные цели — и это неизбежно завоевывало популярность, столь необходимую для французских интеллектуалов.
      Но у него была и философская цель, которая во многом была продолжением его более ранних идей. Согласно этой теории, интеллектуал «открывает и определяет слабые места, бреши и сильные стороны в современной ситуации». У него нет представления о будущем, так как он «не знает точно, куда он направляется и о чем он будет думать завтра». Поставленная перед Фуко цель, политическая и философская, была «лишь желанием познать реальность».
      Зимой 1972 года Фуко читал лекции в Государственном университете Нью-Йорка в Буффало.
      Холодный зимний северный штат резко отличался от солнечной Калифорнии. Возможно, он и вызывал гораздо меньше восхищения, но зато показал философу свою силу. То, что он видел, было «гигантским, полным техники, немного пугающим — именно так все европейцы воспринимают Нью-Йорк». Он договорился о посе щении государственной тюрьмы в Аттике, которая недавно стала местом кровавых бунтов. То, что он увидел, значительно отличалось от неприкрытой жестокости, убогости и неэффективности французской системы уголовных наказаний. Он как будто очутился в новой исторической эпистеме.
      «Больше всего меня поразил вход, похожий на поддельную крепость в Диснейленде, с наблюдательными постами, сделанными в форме средневековых башен. А за этим странным фасадом, который заставлял все вокруг казаться маленьким, вы видите, что это настоящая огромная машина для уничтожения… что-то вроде чудовищного желудка… который глотает, переваривает, а затем извергает… который поглощает то, что уже устранено из общества».
      Садомазохизм, система уголовных наказаний, философия силы — все это, личное и социальное, в жизни и в идеях Фуко слилось в единое целое в его следующей работе. Это была книга «Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы».
      Несмотря на название, эта книга не ограничивалась лишь тюрьмами, затрагивая также школы, фабрики и даже больницы. Фуко признавал, что в этих местах сила способна не только подавлять, но и воздействовать на угнетателя. Все, кто работает в этих системах, связаны сложной сетью отношений силы. Желая постоянно идти в ногу с последними достижениями науки, Фуко окрестил предмет своего изучения «микрофизикой силы».
      Но это не было абстрактным изучением незначительных тонкостей. На первой странице Фуко приводит цитату из документа о казни в XVIII веке, которая заставит сердце даже самого скрытого садомазохиста биться чаще. Фанатику Роберу Дамьену не удалось убить Людовика XV в Версале, и 2 мая 1757 года его приговорили к «публичному покаянию перед центральными вратами Собора парижской богоматери». Это, казалось бы, безобидное наказание предполагало следующую необычную процедуру: «после раздирания раскаленными щипцами сосцов, рук, бедер и икр его надлежало возвести на сооруженную там плаху, причем в правой руке он должен держать нож, коим намеревался совершить цареубийство; руку сию следует обжечь горящей серой, а в места, разодранные щипцами, плеснуть варево из жидкого свинца, кипящего масла, смолы, расплавлен ного воска и расплавленной же серы, затем разодрать и расчленить его тело четырьмя лошадьми, туловище и оторванные конечности предать огню, сжечь дотла, а пепел развеять по ветру…» и так далее. Фуко приводит описание этих событий на первых четырех страницах книги. Он упоминает «ужасные… постоянные крики» жертвы и подробно останавливается на том, как палач, которого звали Самсон, «хоть и был человек дюжий, с большим трудом вырывал куски мяса, которое ему приходилось захватывать щипцами дважды или трижды с одной и той же стороны и выворачивать». Так же долго Фуко описывает процесс четвертования, когда четыре запряженные лошади, к которым были привязаны его руки и ноги, не смогли разорвать тело осужденного; шести лошадей тоже оказалось недостаточно, и в конце концов палач четвертовал его ножом.
      Философия еще никогда не была такой. Даже платоновское описание настойчивых попыток Алкивиада соблазнить Сократа бледнеет на этом фоне, хотя, пожалуй, предостережение Ницше «Идешь к женщине? Не забудь плетку!» уже показывало, в каком направлении движется фило софия. Но после того как Фуко произвел столь глубокое впечатление на читателя (в лучшем случае), мог ли он сказать еще что-то важное? Он объясняет, что рождение тюрьмы состоялось в начале XVIII века, когда пытки и публичные казни сменились заключением. Вместо того чтобы просто уничтожить тело преступника, общество получает над ним контроль. Подобные же изменения происходят в обществе, подчиняя тело человека силе. В армии введена муштра, фабрики эпохи Индустриальной революции нуждались в управляемой и дисциплинированной рабочей силе. В это время Наполеон закладывал основы современной Франции. Эти изменения привели к развитию всестороннего контроля над обществом: введению новой судебной системы, новых правил, появлению новых попыток систематизировать многие аспекты социальной жизни. Освященные веками деревенские обычаи сменились структурированным городским существованием.
      Фуко рассматривает этот процесс в миниатюре, изучая появление тюрьмы. Система уголовного наказания появилась не потому, что реформаторыфилантропы внесли гуманные изменения в уголовное право. Она скорее явилась естественным следствием социальных процессов — формирования управляемого и дисциплинированного общества. Сила, которая когда-то уничтожала тело, теперь подчиняет его своей власти. В тюрьмах, как и в школах, на фабриках, в армии, человек подчиняется дисциплине и находится под постоянным наблюдением. Фуко приводит классический пример «паноптикума» (буквально: «видеть все») Джереми Бентама в отношении тюрьмы.
      Паноптикум представляет собой куполообразное сооружение с наблюдательной площадкой в центре наверху. Это позволяет тому, кто на ней находится, наблюдать за всеми камерами внизу, по окружности купола, и каждый из заключенных знает, что в любой момент его могут видеть. Это является архетипическим образом нового общества.
      Параллель с предыдущими теориями Фуко очевидна. Заключение подразумевает контроль и знание. Сила и знание едины.
      Но в этом обществе сила сама неизбежно подвергается трансформации. Согласно теории Фуко, она больше не может быть независимой.
      Она не абсолютна и не принадлежит одному че ловеку, как, скажем, во времена Людовика XV.
      Сила становится «технологией»: это форма контроля общества за своими членами. Современный индивид формируется среди огромного количества правил и предписаний. Во многом он создает себя сам, реагируя на эти ограничения. Это ясно видно в архетипе денди. Вместо того чтобы уничтожить свою индивидуальность, он чувствует необходимость самовыражения — в открытой и экстравагантной форме, которая преодолевает постоянно растущее число правил.
      Затем Фуко показывает, как рождение тюрьмы сопровождалось появлением многочисленных социальных наук, таких как криминология, социология и психология. Заключенных можно было изучать и характеризовать. Точно так же, после того как безумие было взято под стражу, появилось понятие «нормальности». Власть общества над своими «заключенными» все больше усиливалась, благодаря развитию новых научных дисциплин. Экономика, история и география в этот период приобрели научное измерение. Знание/ сила вели к большему пониманию и большему контролю.
      Исторические аргументы Фуко страдают предвзятостью и антинаучностью. Его набросок исторического развития верен для Франции и ее перехода от абсолютной монархии Бурбонов к посленаполеоновской эпохе. Но история развивалась совершенно по-другому в Соединенных Штатах, Великобритании и Германии. Но в чемто Фуко был прав: за этими различиями скрывается некоторое сходство. И снова догадка Фуко выходит далеко за свои пределы — складываясь в то, что подозрительно напоминает очередную теорию.
      Исторические примеры тоже часто кажутся необоснованными. Так, например, паноптикум Бентама воплощает скорее средневековую идею всевидящего Бога, а не силовую систему общества XIX века.
      Как обычно, идеи Фуко берут свое начало в теориях более ранних философов. Но кроме привычных Канта, Ницше и Хайдеггера, Фуко многое взял из идей Эмиля Дюркгейма, французского философа XIX века, основателя современной социологии. Дюркгейм оспаривал популярную британскую и американскую теорию, которая гласила, что индивид и его частные интересы фор мируют основу общества, и что само общество является лишь искусственным понятием. (Подобное отношение сохраняется в замечании Маргарет Тэтчер: «Такой вещи, как общество, не существует».) Дюркгейм подчеркивал приоритет общества над человеком. Он делал особый акцент на том, что социальная интеграция строится на основе общих моральных ценностей, и пытался найти источники разрушения общества. Идеи Фуко в отношении «техники силы» во многом продолжают идеи Дюркгейма.
      Фуко, подобно Дюркгейму, принижает личность, которая, как «автор», является лишь функцией.
      Таким образом, в его социально-историческом анализе есть «мертвая зона» — влияние значительных исторических личностей. Любопытное упущение для того, кто вырос в тени Гитлера и Сталина и потратил несколько лет, пытаясь определить свое отношение к де Голлю. Применимость идей Фуко к историческому развитию Америки еще более спорна. Изменения в жизни американского общества, вызванные развитием технологии, средств массовой информации и предпринимательства в большинстве своем оста ются необъяснимыми. В этом отношении американский опыт является частью западного опыта (и даже для Франции). Его просто нельзя игнорировать.
      Если теория Фуко не объясняет этого, она не подходит для общества XX века.
      В 1975 году Фуко вернулся в Калифорнийский университет в Беркли. Южнее, в Сан-Диего, марксист Герберт Маркузе уже критиковал «одномерного человека» Запада. Все подвергалось сомнению, и Калифорния была полна идей — от сенсационных до откровенно глупых. (Пока Тимоти Лири призывал: «Въезжай, настраивайся, отъезжай!», в Калифорнийском технологическом институте Ричард Фейнман, Мюррей Гелл-Манн и им подобные решали загадки квантовой электродинамики.) Фуко было суждено иметь огромный успех. В своих лекциях он теоретизировал по поводу различных сексуальных извращений. А в перерывах между лекциями он начал активные исследования купален и садо-мазо клубов СанФранциско.
      Однажды в состоянии наркотического опьянения он поехал в пустыню, а когда он пытался перейти автостраду, накачавшись морфием, его чуть не сбила машина. Он пытался теоре тически оправдать свой образ жизни. Желание подавлено «идеей естественных ограничений» и «физическими пределами»: человек должен прорваться «через желание» к наслаждению. Таким образом, наслаждение, как и желание, не может быть ненормальным. Подобным же образом садомазохизм разрушает власть (боль), делая ее эротичной (и превращая в наслаждение).
      Тонкий лед этой теории мог бы проломиться в Париже, но Фуко был в Калифорнии, которая от ликующих 60-х переходила к теориям 70-х.
      Черные Пантеры сменили детей цветов. Фуко решил написать историю сексуальности в трех томах. Она соединяла разум, безумие и неожиданно скучную историю секса. Утверждается, что первый том является (без иронии) «Введением» в сексуальность. Здесь Фуко приводит интересное суждение: после Ренессанса сексуальность была «воспринята» репрессивными силами общества.
      Медицина и психология начали оказывать свое влияние на тело, и сексуальность оказалась под контролем общества. Такие бессистемные обобщения, даже подкрепленные нагромождением современных документов, отражали упадок фи лософии Фуко. Факты, которые он приводил, были также неточными. Так, например, в XVIII веке британцы спокойно воспринимали сексуальность, и это, возможно, был единственный подобный период между эпохой Елизаветы и эрой хиппи. (Это тоже неоправданное обобщение, но я не собираюсь строить на нем теорию лишь для того, чтобы потопить другую.) Во втором томе «истории сексуальности»
      Фуко обращается к Древней Греции, к эпохе, полной откровенного эротизма. К несчастью, он использует изучение образа жизни в Греции, чтобы объяснить, как сексуальность оказалась включена в систему моральных норм. Но происходило ли это в Греции на самом деле? Сексуальность — это настолько важное понятие в эволюции человечества, что сексуальные запреты можно найти даже в примитивных обществах. Даже у животных сексуальное поведение неотделимо от чегото очень похожего на зачаточную мораль. Чтобы избавиться от сексуальной морали, даже на время, нужно выйти за границы общества. В этом смысле купальни и клубы предлагают убежище тем, кто скрывается от раздражающих ограниче ний цивилизации. Но единственное место внутри общества, где сексуальность абсолютно свободна от моральных ограничений, — это полный фантазий разум подростка. (И в этом смысле мы все подростки.) В третьем томе «истории» действие переносится в Древний Рим. Здесь, в «сексуальном дискурсе», Фуко делает несколько интересных замечаний по поводу «культуры себя». Он рисует развитие субъективности: ее превращение в «отношение, модель поведения» и «образ жизни».
      Ее особенности стали «объектом размышления, они развивались и передавались следующим поколениям». Так субъективность стала «социальной практикой, которая дала начало отношениям между индивидами». И уже эти взаимоотношения иногда приводили к появлению социальных институтов.
      В мае 1984 года Фуко в конце концов отправил третий том «истории сексуальности» своему издателю. Две недели спустя, 2 июня, он упал в обморок и был госпитализирован. Еще два года назад он обнаружил, что страдает от частых, ослабляющих его болезней. Только теперь выясни лась их причина. У Фуко был СПИД. Конец был близок. 25 июня Фуко скончался. На его похороны пришли тысячи скорбящих. Среди них были известные во французских культурных кругах люди, многие из которых были глубоко потрясены смертью Фуко. Несмотря на острые теоретические противоречия, Фуко благожелательно относился ко всем, и многие считали его своим близким другом.
 

Отзывы о Фуко

Основные идеи Фуко

Важные даты в философии

Хронология жизни Фуко

Об авторе