Генерал Симоняк
ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Стрешинский М. / Генерал Симоняк - Чтение
(стр. 21)
Автор:
|
Стрешинский М. |
Жанр:
|
Биографии и мемуары |
-
Читать книгу полностью
(628 Кб)
- Скачать в формате fb2
(254 Кб)
- Скачать в формате doc
(264 Кб)
- Скачать в формате txt
(251 Кб)
- Скачать в формате html
(255 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21
|
|
Командовал группировкой генерал-полковник Гиль перт. На полуостров, как в западню, были загнаны войска, блокировавшие еще не так давно Ленинград, разрушившие древние русские города Новгород и Псков, Великие Луки, взорвавшие Полоцк, Резекне, Иелгаву... С каждым днем положение фашистских дивизий становилось всё более безысходным. Уже пали Кенигсберг, Данциг, порты Померании, связь полуострова с Германией стала до крайности затруднена. Наши самолеты топили вражеские корабли, дальнобойная и морская артиллерия постоянно обстреливала неприятельские позиции. Многим немецким офицерам и солдатам было ясно: отсюда им не уйти, их песенка спета. Пленные и перебежчики говорили: Не мы держим Курляндию, а Курляндия держит нас, Мы здесь в русском плену, только на немецком довольствии. Моральный дух своих войск фашистское командование старалось поддержать крутыми расправами с пораженцами, вдалбливало в головы солдат, что все они, стоит им прекратить сопротивление, будут повешены или расстреляны большевиками. Страх, порождаемый этой пропагандой, заставлял солдат еще цепляться за оружие. Во второй половине апреля маршал Говоров утвердил план последней на Ленинградском фронте боевой операции - по уничтожению котла. Перед рассветом Симоняк вышел с группой командиров на рекогносцировку. С полчаса шагали по лесной гати, наконец выбрались на большую, залитую солнцем поляну. Противник вел огонь. Снаряды рвались то справа, то слева от дороги. - Не переждать ли? - предложил один из спутников Симоняка. - Не к чему, - отрезал Симоняк. - Наугад они бьют, а время не терпит. И тут Романову бросилось в глаза, что командир одного из корпусов, генерал Парамзин, очутился впереди Симоняка. Поравнявшись с Парамзиным, Романов негромко спросил: - Что, Владимир Кузьмин, решил своим телом командарма прикрыть? - Если хотите знать, я готов за Николая Павловича и жизнь отдать. Романова поразили слова генерала. Ханковский комиссар помнил, как любили своего батьку солдаты и офицеры, воевавшие вместе с ним. Но когда Парамзин к нему так привязался? Узнал об этом Романов после рекогносцировки. Шли они рядом с Парамзиным, и тот рассказал о тяжелом эпизоде своей жизни. Было это давно, в тридцатых годах. Командовал тогда Парамзин кавалерийским полком. Нежданно-негаданно на него свалилась беда: его обвинили во вредительстве. Поводом к этому послужил падеж коней. - Понимаешь, Георгий Павлович, в каком я положении оказался. Доказываю, что никакой я не враг народа, а факты вроде говорят против меня. Лошади-то валятся с копыт, действительно много их погибло. Сено было плохое. Дело передали в военный трибунал. Мне грозил расстрел. И спас меня Николай Павлович. Симоняк в деле Парамзина выступал как эксперт. Объективно разобрался в обвинениях, предъявленных командиру кавалерийского полка, и твердо заявил: - Никакой он не вредитель. Симоняк подкрепил свой вывод вескими, разумными доводами, которые трудно было опровергнуть. - А ведь стоило ему усомниться в моей честности, сказать два слова - злой умысел, как бы всё обернулось? Вот с тех пор я и готов за Николая Павловича в огонь идти. Правильный он человек - принципиальный и смелый. - Да, - отозвался Романов. - О таких говорят: пря мой как штык и твердый как алмаз. А человек, о котором они говорили, шагал впереди. Его мысли, обгоняя время, рисовали картины предстоящего наступления. Он был уверен - вот-вот окончится война - и думал о том, чтобы не допустить лишних жертв, довести как можно больше людей живыми и невредимыми к великой победе. 13 Пасмурным утром 7 мая наша артиллерия и авиация обрушили на позиции курляндской группировки десятки тысяч снарядов и бомб. Наступил час возмездия. 67-я армия наступала на правом фланге фронта. Под ее дружным натиском фашисты отступали. Рано утром 8 мая полки дивизии Паршукова ворвались в город Тукумс, освободили десятки поселков и деревень. Это был для армии последний перевал на последнем отрезке долгого пути от войны к миру. Симоняк передвинул свой наблюдательный пункт вперед. Едва обосновался на новом месте, как ему позвонили из штаба фронта. - Слышал, Николай Павлович? - весело спрашивал Попов. - Гильперт дважды передавал в эфир - шлет парламентеров. Капитулируют. - А что другое им остается? Или руки поднять, или пулю в лоб. - Готовься принять капитулянтов. - Всегда готов, - широко улыбаясь, ответил командарм. Закинув руки за спину, он вышел из домика. Тучи, которые с утра густой пеленой закрывали небо, раздвинулись, словно их рассекли на части эскадрильи бороздивших небо краснозвездных самолетов. В синеве играло слепящее солнце. У развалин каменного домика в деревне Сунас советский генерал Цветков начальник штаба 67-й армии - встретил посланцев Гильперта, шедших с белым флагом, - генерал-майора Раузера и трех офицеров в заляпанных грязью сапогах и плащах. Добирались они сюда пешком, километрах в двух от переднего края их машина завязла в болоте, и они, боясь опоздать, бежали напрямик. - У вас есть какие-либо документы? - спросил Цветков. Раузер протянул удостоверение и письмо Гильперта на имя маршала Говорова. Две автомашины двинулись по лесной дороге. Каждый, кто попадался им навстречу, с любопытством рассматривал необычную процессию. Солдаты радостно улыбались, понимали, куда и зачем везут немецкого генерала и сопровождающих его офицеров. В поселке Эзере уполномоченных Гильперта принял генерал Попов. Он просмотрел письмо немецкого командующего. Там было много лестных слов о смелости и отваге русского солдата. - Поздно это поняли, - усмехнулся Попов. - Плохо историю помните, генерал. И разумные советы Бисмарка забыли: не ходить на Россию. Раузер стоял, опустив голову. Когда начались переговоры, он пытался выторговать особые условия капитуляции: не считать-де курляндские войска военнопленными, разрешить им вернуться на родину с оружием. Попов даже побагровел. Ишь чего придумали! Не военнопленные. А кто же? Разговор может идти только о безоговорочной капитуляции, иначе... Что означало иначе - Раузеру не надо было объяснять. Он заявил, что командование группы согласно принять все требования маршала Говорова. В двадцать два часа тридцать минут Раузер подписал акт безоговорочной капитуляции и доложил по радио Гильперту. Когда он закончил разговор, Попов кивнул адъютанту. Тот понял его знак. В комнату внесли поднос с графином и бутербродами. - Выпьем за нашу победу, - предложил Попов. Раузер и его спутники не отказались, выпили. Рассказывая обо всем этом Симоняку, начальник штаба фронта недоумевал: - Как так можно? Советский человек никогда не стал бы пить за победу своего врага. - Так то ж советский. Он лучше примет смерть, чем голову склонит. Раузер еще получал инструкции от генерала Попова, а фронт фашистских войск уже распадался. Немецкие солдаты вывешивали на деревьях, на проволочных изгородях простыни, цепляли к автоматам белые платки, выбирались на открытые места, кричали: - Гитлер капут! Сдаемся! Всю ночь на 9 мая над позициями советских войск, как жар-птицы, взмывали в небо стаи искрящихся разноцветными огнями ракет. Победители обнимали и целовали друг друга, смеялись и плакали от счастья. Враг сложил оружие всюду. И тут, в Курляндии, и на всем советско-германском фронте. 14 Командир артиллерийского полка подполковник Курт Юнг ждал русских офицеров. Насупленный, с землистым лицом, он, казалось, не находил себе места. То подходил к громадным мортирам - калибра 210 миллиметров, то останавливался у своего мерседеса, над капотом которого трепыхался лоскуток белой материи. Подполковник мысленно прощался со всем этим - и с орудиями, и с машинами. Через час-другой он сдаст их русским. Нет, никак не ожидал Юнг подобного конца русской кампании. Он принадлежал к тому поколению немецких офицеров, которое начинало свою военную карьеру еще при Вильгельме II. Он воевал за кайзера и пошел воевать за Гитлера, когда тот развязал вторую мировую войну. Юнг считал, что служит великой Германии. Его полк бросали в Польшу и Францию, Бельгию и Румынию, Грецию и Болгарию. И, наконец, он попал в Россию. Тяжелые батареи разрушали крымские города, били по Севастополю. Потом их привезли под Ленинград. Юнг за свои заслуги перед фюрером уже имел три железных креста. Четвертым крестом его наградили за обстрелы Петербурга, как немцы упрямо продолжали называть город Ленина. - Едут, - засуетился вдруг адъютант Юнга капитан Герберт Клензорге. Машина с советскими офицерами остановилась на опушке поляны. Адъютант бросился к ней. Через несколько минут он позвал Юнга. Принимали полк четыре ленинградца - Петр Максимов, Геннадий Иванов, Григорий Шепталин и Александр Петров. Юнг скользил глазами по их погонам - три капитана и один старший лейтенант. Юнцы. И вот он, старый прусский офицер, подполковник, должен перед ними тянуться. Но что поделаешь? Капитуляция есть капитуляция. И подполковник, приложив руку к козырьку, отвечал на вопросы русских офицеров. На вооружении полка пятьдесят тяжелых орудий калибром от 105 до 210 миллиметров. Офицеры имеют артиллерийское образование. Все награждены железными крестами. Триста пятьдесят солдат тоже имеют награды. - По каким объектам вы вели огонь, когда стояли под Ленинградом? Память словно изменила подполковнику. Он неопределенно пожал плечами: - Я солдат, полк вел огонь по тем целям, которые ему указывали. - От вас правды не услышишь, - прямо сказал Максимов. - Всё готово к сдаче? - Всё, господин капитан. Орудия, тягачи, машины вытянулись в колонну вдоль дороги. Максимов и его товарищи начали осмотр. Уже через несколько минут они увидели, что немцы пытаются обмануть их. - Где замки и прицелы? - спросил Максимов. Командир полка ответил что-то невнятное. - Вы нарушаете инструкцию о сдаче боевой техники. Потрудитесь установить на место замки и прицелы. Иначе принимать орудия не будем. Юнг развел руками и торопливо направился к своим артиллеристам, которые стояли у штабных машин. Прицелы и замки пришлось вырывать из земли, доставать из озера. Наши офицеры, спокойно покуривая, прохаживаясь по поляне, наблюдали за суетой немцев. В это время на полянку въехала машина командарма. Симоняк, распахнув дверцу, легко соскочил на дорогу. - Товарищ генерал-лейтенант, приемка артиллерийской техники отложена. На многих орудиях нет замков и прицелов, - доложил капитан Максимов. - А куда они делись? - Попрятали. Видите, копаются в земле? И со дна озера достают. - Сами виноваты. Пусть попотеют. Всё должно быть в ажуре. Симоняк, заметив старшего лейтенанта Петрова, по-дружески кивнул ему. - Видишь, товарищ Петров, как дела обернулись. К твоим ногам немцы сами складывают оружие. - Точно, товарищ генерал. Недаром мы кровь свою проливали. Командарм распрощался с офицерами, и его машина помчалась по лесной дороге. Симоняк поехал к железнодорожной станции, где сдавалась в плен немецкая пехотная дивизия. Пулеметы, автоматы, пистолеты складывались под открытым небом. Машины, нагруженные военным имуществом, двигались колоннами по дороге. На лицах немецких солдат Симоняк не заметил уныния. Напротив, они откровенно радовались тому, что остались в живых, что закончилась опостылевшая им война. Немецкая дивизия выстроилась побатальонно. Столь же послушно, как еще вчера они выполняли приказы Гитлера, немецкие подполковники, майоры, капитаны подчинялись распоряжениям наших лейтенантов. Фашистские части, поднимая облака пыли, шагали в плен, сопровождаемые несколькими советскими автоматчиками. - Заждался вас немецкий генерал, - напомнил Симоняку адъютант. - Успеется. Спешить ему сейчас уже некуда, - усмехнулся командарм. Под вечер Симоняк вернулся в Тукумс. На крылечке небольшого домика, где расположился штаб армии, сидел немецкий генерал. Увидев Симоняка, он вскочил, поднес руку к козырьку. Командарм пригласил его в дом. - Вы командовали корпусом? - Да, да. - Я беседовал со многими вашими генералами и офицерами. Спрашивал, чем они объясняют поражение Германии в войне. Любопытно и ваше мнение узнать. - Можно быть откровенным? - Именно откровенным. - Гитлер слишком вмешивался в дела рейхсвера. Имей наш генералитет больше свободы, было бы меньше катастрофических ошибок. Это, по-моему, главная причина постигшего нас поражения. - А еще какие? - Видели вы за Тукумсом громадное кладбище военных машин? Почему они вышли из строя? Отказала какая-либо деталь, и машину приходилось отправлять на свалку. У вас лучше. Унифицированные детали, запасные части. Слова генерала развеселили Симоняка. Вот где, оказывается, собака зарыта... - Это всё? - Бог от нас отвернулся, - тихо проговорил пленный командир корпуса. - Не будь я атеистом, сказал бы: как ему не отвернуться от вас? Еще ни одна армия не творила столько злодейств. Подумайте об этом, генерал, времени у вас хватит. Но я в бога не верю и скажу вам одно: не могли вы выиграть войну. Вы начали ее и вели как захватчики, душители свободы, палачи. А мы воевали за правое дело, за будущее человечества. Великая цель дала нам великую силу. Симоняк встал, поднялся и немецкий генерал. - Проводите его, - сказал командарм адъютанту. 15 Торжественные марши, веселые народные песни звучали над Тукумсом. К городской площади отовсюду стекались люди. Чеканным шагом шли солдаты, нестройными, но оживленными, многолюдными колоннами собирались жители города. Симоняк стоял на трибуне. На генеральском кителе поблескивала над рядами орденских планок Золотая Звезда. Рядом с Симоняком был худощавый человек с болезненным, желтым лицом тукумский рабочий, лишь накануне освобожденный советскими бойцами из-за решетки. Гитлеровцы держали его год в тюрьме за то, что он неосторожно выразил свою симпатию к русским людям. - Вам слово, товарищ Цедерштейнс, - обратился к нему секретарь укома. Бывший узник гестаповских застенков говорил страстно, и каждое его слово находило отклик у людей, заполнивших площадь. Подняв руку кверху, Цедерштейнс закончил: - Видите, как высоко поднялось солнце, как оно светит и улыбается нам, солнце нашей победы? За это земной поклон Стране Советов, ленинской партии, солдатам-освободителям. Заволновалось, заплескалось людское море, когда к микрофону подошел командарм. Он считал себя неважным оратором и не любил выступать, но в этот день, охваченный великой радостью победы, не мог не высказать своих чувств. Простые искренние слова как-то сами рвались наружу, вызывая бурное одобрение, улыбки, радостные восклицания. Еще перекатывалось ура над площадью, еще гремели рукоплескания, а рядом с Симоняком появилась белокурая девушка. - Это вам, товарищ Герой Советского Союза, - сказала она, подавая командарму букет роз. Прекрасная в своем радостном волнении, искрящаяся молодостью, весельем, она сама походила на цветок. И командарм, растроганно глядя на нее, подумал: такой вот светлой, чистой, веселой должна быть отныне жизнь на советской земле. Прощальный салют. Вместо эпилога Еще не рассвело, когда Симоняк вышел на крыльцо. За ночь снега намело горы. Славно повеселилась январская метелица, всё выбелила, всё одела в белый наряд: и дворик, и низкорослые яблоньки, и пушистые, вечно зеленеющие ели, несшие у дома постоянный караул... Николай Павлович жадно вдыхал свежий утренний воздух. Хорошо здесь, в Осиновой Роще! Он, пожалуй, правильно сделал, что перебрался сюда из Ленинграда. И чувствует себя теперь он гораздо лучше. Симоняк никогда и никому не жаловался на свое здоровье. До поры до времени его могучий организм ни в чем не давал осечки, выдерживал исполинскую нагрузку. Не прошли, однако, бесследно десятки лет чертовски трудной жизни и непрестанных волнений. Еще в последний год войны он ощущал сердечные боли, но не придавал им серьезного значения. Вот отвоюем - всё как рукой снимет, думалось ему. А болезнь исподволь развивалась. И, наконец, свалила его с ног. Инфаркт. Два месяца пролежал Николай Павлович в постели и, поднявшись, ходил, опираясь на памятную его фронтовым друзьям суковатую палку... - Она счастливая, - шутил он. - Настоящая палочка-выручалочка. Тяжелая болезнь заставила Симоняка осенью сорок восьмого года оставить военную службу. Сперва думалось, что на время. Так, между прочим, считал и маршал Говоров. После войны Леонида Александровича перевели в Москву, он возглавлял противовоздушную оборону страны. Однажды Симоняку дали знать, что Говоров приехал в Ленинград и хотел бы его видеть. Николай Павлович быстро собрался, надел свою генеральскую форму и отправился в штаб военного округа, где находился Говоров. Майор, дежуривший в приемной, открыл дверь и пропустил Симоняка вперед. - Маршал вас ждет, - негромко сказал он. Говоров стоял у широкого окна, сквозь которое видна была величавая Дворцовая площадь, Александровская колонна, помолодевший Зимний дворец. Как часовые, застыли на бессменном посту статуи, словно напоминая о военных грозах, бушевавших и здесь пять лет назад. Маршал, услышав за спиной шаги, обернулся. Он внешне мало изменился с того дня, когда уехал в Москву. Прибавилось лишь серебра на висках, но по-прежнему лицо Леонида Александровича дышало энергией и силой, топорщилась над верхней губой колкая щеточка усов, внимательным и острым был взгляд проницательных глаз. - Здравствуйте, Николай Павлович, - приветствовал он Симоняка, шагнув навстречу. - Садитесь. Как здоровье? - Сейчас гораздо лучше. - Ну, вот и хорошо. А я был поражен, когда вы ушли в отставку. Сорок семь лет... И выглядели вы всегда превосходно. - По виду я и сейчас, пожалуй, хоть куда, - чуть заметно улыбнулся Симоняк. - А я всё же на вас сердит, Николай Павлович. Уходили из армии и со мной не посоветовались. - Очень плохо себя чувствовал. - Думаю, что с отставкой вы поспешили. И вот что я советую: годик полечитесь, отдохните и давайте обратно. С армией нам нельзя расставаться. Симоняк, уходя из штаба, тепло думал о маршале. Если его, Симоняка, солдаты и офицеры называли батькой, то таким же батькой был для него Леонид Александрович, строгим, порой суровым и в то же время внимательным, справедливым. Многое от него перенял Симоняк, многому научился. Прошел под его началом нелегкий путь от командира дивизии до командарма. Встреча с Говоровым обрадовала и ободрила Николая Павловича. Возвратившись домой, он говорил домашним: - Всё! Хватит хворать. Маршал Говоров зовет обратно в армию. - Не торопись, Николай, - ответила ему жена. - С такой болезнью, как у тебя, не шутят... - Я и не тороплюсь, Зина... Все твои команды выполняю беспрекословно... Зинаида Сергеевна родилась и выросла в Ленинграде, ушла на фронт в финскую кампанию. Когда Симоняк болел, медицинская сестра дни и ночи проводила у его постели, заботилась о нем, как о маленьком ребенке. Генерал привязался к ней, увидев, сколько душевной теплоты, обаяния таится в сердце этой приветливой и сердечной женщины. Постепенно эта привязанность переросла в большое чувство, они стали мужем и женой. За годы совместной жизни Николай Павлович успел убедиться, что Зинаида Сергеевна его верный, искренний друг и хочет ему только добра. Да что скрывать, и о детях тревожилась - каково им. Случись что-либо с Симоняком - расти без отца дочурке Люсе и сынишке, которого Николай Павлович, как и своего погибшего во время войны наследника, назвал Виктором. Беспокойства мальчонка доставил отцу немало. Появился он на свет семимесячным и, как говорил тогда Николай Павлович своим знакомым, величиной с рукавицу. Отец, наклонившись над колыбелькой, затаивал дыхание. Окрепнет ли? Витя, к величайшей радости родителей, набирался силенок и скоро догнал своих ровесников. Паренек стал крепким, рослым, плечистым. А Люся радовала отца своими первыми успехами в школе. Как и старшие дочери, Рая и Зоя, которые к этому времени жили самостоятельно, она была способной, трудолюбивой... Люся и Виктор любили отца. Он им отвечал тем же, подолгу возился с дочерью и сынишкой, чего не мог делать раньше, когда служил в армии. Находилось немало и других, приятных сердцу дел: рыбалка, работа в саду, чтение и, наконец, толстая тетрадь, страницы которой он собирался заполнить рассказом о своей полувековой жизни. Что еще надо тебе, генерал Симоняк?.. Всё ведь есть: и покой, и семейное счастье, и слава, и искренняя привязанность, более того преданность людей, которые шагали с тобой рядом по трудным фронтовым дорогам и помнили своего батьку... Товарищи по оружию не забывали Николая Павловича. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не заглядывал к нему в Осиновую Рощу. Наведывались сюда жившие в Ленинграде генералы Иосиф Нестерович Ковалев, Анатолий Иосифович Андреев, Иван Данилович Романцов, Георгий Павлович Романов, Александр Федорович Смирнов, полковник Роман Романович Макаров... Радушно принимал хозяин и многих молодых офицеров - Николая Меньшова, Алексея Баранова, Николая Олейника... Выросли ребята, возмужали сынки, и на всю жизнь остались гангутцами, гвардейцами Ленинграда. Приезжали боевые друзья Афанасий Федорович Щеглов, Иван Ильич Трусов, Иван Осипович Морозов. И Симоняк, глядя на них, испытывал горделивое чувство: не ошибался он, выдвигая этих людей. Щеглов командовал армией, пошли в гору и Трусов, и Путилов, и Афанасьев. А Морозов, который на Ханко был малозаметным начальником штаба артиллерийского полка?.. Войну закончил генералом, командующим артиллерией 3-й ударной армии, войска которой водрузили знамя победы над рейхстагом... Пожалуй, Симоняк только формально считался в отставке. Это был просто затянувшийся отпуск. Друзья, которые его навещали, словно невидимыми нитями связывали его с послевоенной бурной жизнью Советских Вооруженных Сил. И он сам при каждой возможности заглядывал в штаб округа, в дивизии, внимательно следил за военной литературой. Его сердце не признавало отставки и, пока оно билось, принадлежало Советской Армии. ...Симоняк несколько минут постоял на крыльце занесенного снегом домика. Затем осторожно, чтоб не разбудить домашних, открыл дверь в коридор, взял лопату и начал разгребать снег. За этим занятием его и застала жена. - Ты что, Николай! - с упреком заговорила она. - Мы сами сделаем. Я, Люся, Виктор. - Да я так, подразмяться. - Не надо... Иди домой. Подумай-ка лучше, о чем с гостями будешь говорить. Симоняк улыбнулся, легко разгадав простую хитрость Зинаиды Сергеевны. Опекает его, не дает лишнего шага ступить... Он с ней не согласен. Его кипучая натура не может и минуты оставаться без дела... - Я всё уже обдумал, - ответил Николай Павлович. - А помахать лопатой для меня лучшее лекарство. Иди-ка ты домой, займись завтраком... Гости появились около полудня. Делегация солдат Ленинградского военного округа. Несколько смущенные парни расселись вокруг большого круглого стола, в креслах, на диване. Генерал предстал перед ними в своем парадном мундире, выглядел в нем молодо, как десять лет назад. Мундир надел не без умысла. Пускай ребята посмотрят, кем стал бывший солдат, как высоко ценит Родина боевую службу своих защитников. И разговор он начал просто, с первых слов расположив к себе гостей. - Давайте договоримся - не стесняться. Я ведь когда-то и сам ура кричал, рядовым солдатом службу начинал... Что же вы хотите от меня услышать? Солдат больше всего интересовали боевые подвиги гвардейцев, освобождавших Ленинград от блокады. И Симоняк не спеша повел беседу о боях на Неве, под Пулковом, называл имена Дмитрия Молодцова, Ивана Лашпова, Тимофея Пирогова, Виктора Иванова, Николая Залетова... Гвардейцы никогда не отступали. В обороне стояли насмерть, в наступлении всегда шли впереди, добивались победы. - А вы разве не такие? - неожиданно спросил генерал. Солдаты смущенно переглядывались друг с другом. Что ответить генералу? Сейчас ведь не война. - Знаю, почему молчите. Где, мол, сейчас подвиг совершить. Так вот запомните: учеба - это и есть завтрашний подвиг и завтрашняя победа. Мы и во время войны постоянно учились - в часы затишья, в перерывах между боями. А вам, как говорится, все карты в руки. Еще проявите свое геройство. Война будущего, если ее не удастся предотвратить, не будет похожа на прошлую. И она потребует еще больше знаний. Появилась новая сложная боевая техника. Подчините ее себе, научитесь разить ею врага без промаха - это и будет ваш подвиг в мирные дни. Генерал поднялся из-за стола, прошелся по комнате. - Вы нам завидуете. А мы, откровенно скажу, - вам, наследство вы получили богатое. Берегите его и, как добрые хозяева, умножайте. Можно нам, старикам, на вас надеяться? На этот раз солдаты ответили сразу и дружно: - Можно! - Приеду к вам... посмотрю... Но свое намерение Симоняку пришлось отложить. В конце января пятьдесят шестого года он получил письмо из станицы Темижбекской. Сестра писала: мать тяжело больна и просит приехать. Николай Павлович быстро собрался в далекий путь. Зинаида Сергеевна не отважилась отпускать его одного, поехала с ним. Мать давно не вставала с постели. Она лежала старенькая, сморщенная, и лишь черные, как спелые кубанские вишни, глаза горели молодым блеском. - Знаешь, Николай, - сказала Зинаида Сергеевна мужу, - с такими глазами не умирают. Мать до слез растрогал приезд сына. Она часами не отпускала его от себя, расспрашивала о внучках и внуке. - Эх, жалко, сынок, что так и не выбралась к вам в Ленинград. - Вот поправишься, приедешь. - Мне уж не подняться. Больше с тобой не увидимся. Ты себя береги. Младших-то ребят еще растить и растить. Да и старшим дочерям ты еще нужен. В материнском доме Николай Павлович прожил дней десять. Из конца в конец обошел станицу, показывал жене дорогие ему места своего детства и юности, где со станичными ребятами играл в бабки и чехарду, бывшие помещичьи владения, на которых подростком гнул спину, рощу за Кубанью, откуда начиналась его боевая дорога. Ровесников Симоняка в станице осталось мало. Но здесь его знали многие, приходили послушать своего знаменитого земляка - гвардейского генерала. Настала пора расставаться. На станцию его провожали сестры Акулина и Варвара, работавшие в колхозе. Прощаясь с ними, Николай Павлович приглашал летом приехать в Ленинград, посмотреть его сад. - Приедем, - обещали сестры. Но до лета Симоняк не дожил. В первых числах апреля болезнь обострилась. Недели две он почти не вставал с постели. Дочери и жена поочередно читали ему вслух Сказание о казаках - роман-эпопею о славных сподвижниках генерала, об их борьбе за победу Советской власти. 20 апреля 1956 года Николай Павлович скончался. Похоронили его в Ленинграде, на Богословском кладбище. Над свежей могилой прозвучал гвардейский салют. Скромный солдатский обелиск высится за невысокой оградой. Памятник бойцу революции, славному сыну партии коммунистов. Жизнью своей он заслужил бессмертие и навеки остался в боевом строю. Как живы традиции советской гвардии, славные, неувядаемые, так жив и один из тех, кто их создавал, народный герой гвардейский генерал
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21
|