...Росла стопка заполненных наградных листов. И каждый из них скупо, без прикрас рассказывал о подвиге, к которому человека готовила вся его предыдущая жизнь, готовили родители, школа, друзья, партия и народ.
      Путилов вошел в штаб незаметно. Постоял какое-то время молча. Не хотелось отрывать людей от дела.
      Первым заметил полковника капитан Репня, легонько потянул Меньшова за гимнастерку:
      - Савелий Михайлович здесь.
      Меньшов вскочил, готовясь рапортовать по-уставному. Путилов опередил его:
      - Отставить. Что у вас за ночное бдение?
      - Отчетность, наградные листы...
      - А вы побольше помощников возьмите. Комдив требует: никого не забыть - ни погибших, ни раненых. А Шерстнев где?
      - Уговорили прилечь.
      Путилов не стал будить Шерстнева. Пусть отдохнет командир полка. Он-то знал, сколько душевных сил человек теряет в бою, а особенно командир, отвечающий за жизнь сотен и тысяч людей. Он видел совсем еще молодых офицеров, - и тридцати не стукнуло, - а уже совершенно седых. Тяжек ратный труд...
      Из полкового штаба Путилов позвонил Симоняку. Телефонную трубку взял адъютант, сказал, что комдив принимает процедуры...
      - Что ему передать?
      - В полках полный порядок.
      Хрипота, не проходившая несколько дней, совсем замучила Симоняка.
      - Звонят, поздравляют, а я что-то невнятное мычу в трубку, - жаловался он.
      Принимал микстуру, какие-то таблетки, но результаты были не велики. Вспомнилось, как лечила его от простуды и хрипоты жена, решил применить домашние средства.
      Ординарец сварил чугунок картошки, поставил перед генералом. Симоняк, накинув на голову серое одеяло, наклонился над чугунком. Горячий пар обжигал горло, по лбу сбегали струи пота. Симоняк терпеливо переносил эту пытку.
      Распарившись как в бане, попил еще и чаю с малиной. Малину принесла хозяйка дома. Симоняк разговорился с ней. Вид у женщины был пасмурный, а в глазах затаилась какая-то грусть.
      - Что такая мрачная? - спросил Симоняк. - Тоскуете?
      - И вовсе не тоскую. Грешно сейчас, в эти дни.
      - Что верно, то верно. Да и на чистом небе облачка бывают.
      Хозяйка помолчала с минуту.
      - Муж у меня на фронте, товарищ генерал. Давно уже вестей от него не получаю. Всякое передумаешь.
      - Гоните, Игнатьевна, дурные мысли. Военному человеку бывает и некогда сесть за письмо. Вот и моя жена, наверное, теряется в догадках. Сегодня ей напишу. И ваш супруг откликнется. Попомните мое слово.
      Окончив чаевничать, Симоняк принялся за письмо.
      Здравствуйте, дорогие мои!
      Шлю вам свой привет. Давно вам не писал. Поверьте, не было времени. Вот сейчас некоторая передышка, а потом снова в бой.
      За это время у нас произошли большие события. Как вам уже известно из газет, мы под Ленинградом дали фашистам духу...
      Мы прорвали фронт, соединились с большой землей. И в этом - большая заслуга наших бойцов. Вы, наверное, знаете по газетам, что теперь мы стали гвардейцами. За время боев мне довелось видеть много пленных, разговаривать с ними. Чаще всего я им задавал вопрос: Зачем вы пришли на нашу землю? Они плутовски мигали глазами, кляли Гитлера. Мы, мол, тут ни при чем. А один бессовестный подлец набрался наглости и сказал: Мы пришли к вам навести порядок, привить свою западную культуру.
      Какой гад! Мы-то хорошо знаем, какие фашисты просветители. Под мундиром у пленного оказалась женская шелковая рубашка. Содрал он ее с чьих-то плеч, напялил на себя, гитлеровский мародер.
      Не получали ли вы писем с Кубани? Остались ли в живых наши родные, моя мать и твоя, сестры? Там фашисты тоже драпают. Напоили их вдосталь кубанской водицей. Будем надеяться, что с нашими всё хорошо.
      Во время боев я сильно простудился. Вышли на отдых - пару дней лежал с перевязанным горлом. Сейчас полегчало...
      Пишите, как вы живете. Скоро, видно, будет возможность приехать к вам на несколько дней.
      Крепко вас всех, мои дорогие, целую.
      В конверт генерал вложил и отдельную записочку для своего баловня Виктора. Обещал переслать ему кортик, который носил немецкий полковник.
      Драпал он так, сынку, что и мундир, и кортик бросил. Убежал, но мы его нагоним. Не уйдет. До скорой, сынок, встречи.
      Разве предполагал отец, что не увидятся они больше, что не доведется уже ему гладить шелковистые Витькины кудряшки, слышать его бесчисленные почему.
      Симоняк не спеша запечатал письмо. Адъютант включил радио. Женский голос объявил: у микрофона молодой поэт Михаил Дудин.
      Комдив хорошо помнил узкоплечего, остроглазого парня, артиллерийского разведчика. Симоняку нравились его стихи. Из дивизии Дудина забрали во фронтовую газету.
      Поэт читал стихотворение
      Гвардейцам:
      ...За Марьином, за лесом, на опушке,
      Где ветер снегу по уши надул,
      Снарядами беременные пушки
      Уткнулись в землю ртами черных дул.
      Они уже не изрыгают пламя.
      Пехота рвется дальше сквозь сосняк,
      Путилов с нами, Говгаленко с нами,
      И берегом проходит Симоняк...
      Вот он идет. Во тьме свистят осколки.
      Суровое, спокойное лицо.
      Мы занимаем первые поселки.
      Уже трещит блокадное кольцо...
      ...Война не ждет. Иди вперед и бейся!
      Мы не щадили жизни на войне.
      Мы заслужили звание гвардейцев,
      Так, значит, с нас и спросится вдвойне.
      Симоняк слушал, облокотившись на стол. Пальцы невольно потянулись к чубу. Да, война не ждет, и с гвардейцев будет спрос вдвойне. Это поэт правильно сказал.
      В штаб полка принесли почту. Майор Меньшов развернул фронтовую газету На страже Родины. Почти целую страницу занимал приказ о награждении особо отличившихся при прорыве блокады командиров и солдат. Много среди них было и гвардейцев. Меньшов видел знакомые фамилии. Орденами Красного Знамени награждались комбаты Душко и Салтан, Зверев, Пономаренко, начальник полковой артиллерии Давиденко, помощник начштаба Туманов, ротный Перевалов, автоматчик Бархатов. Орденами Суворова 3-й степени - командиры полков Кожевников, Федоров, Шерстнев, комбаты Ефименко, Малашенков, Собакин. Замполит Хламкин награждался орденом Красной Звезды...
      Своей фамилии в приказе Меньшов не нашел.
      Почему? - недоумевал он. - Начальник штаба 270-го полка получает орден Суворова. А наш штаб разве хуже действовал?
      Стало как-то обидно, но это не помешало Меньшову поздравить друзей-однополчан. Он звонил в батальоны, приветствовал краснознаменцев, первых в дивизии кавалеров ордена Суворова.
      Разговор его с Собакиным неожиданно прервал телефонист.
      - Что вы там? - сердито крикнул Меньшов в трубку. И тут же услышал бас комдива:
      - Это я прервал, Меньшов.
      - Слушаю вас, товарищ гвардии генерал.
      - Приказ читал?
      - Читал.
      - Небось засосало под ложечкой, что своей фамилии не увидел?
      Меньшов не нашелся, что сказать.
      - Не обижайся, майор. Ошибка вышла. А ты орден заслужил и получишь.
      - Да я не обижаюсь.
      - Ну и хорошо.
      Прошло немного времени, и Меньшов убедился, что своих обещаний Симоняк не забывает, но уже сейчас от слов генерала стало легко на сердце. Обида сменилась чувством признательности комдиву, который вспомнил о нем, оценил и его труд во время боя.
      - Как у вас с пополнением? Познакомились? - спрашивал между тем Симоняк.
      - Осваиваем.
      - Надо торопиться. Война не ждет.
      Меньшов уловил намек на то, что передышка подходит к концу.
      И действительно, Военный совет фронта уже разрабатывал план нового удара по врагу. Продвижение наших войск у Синявина застопорилось. Противник успел подтянуть туда свежие силы. Командование решило, что целесообразнее начать наступление на участке 55-й армии, из района Колпина ударить на Красный Бор и далее на Тосно, перерезать дороги, которые связывают неприятельскую мгинско-синявинскую группировку с основными силами 18-й армии.
      Симоняк, положив трубку, подозвал шофера.
      - Машина на ходу? - спросил он. - Заправлена?
      - А далеко ли ехать?
      - В Рыбацкое.
      - На старые места, - заметил Говгаленко.
      - Еще один выговор зарабатывать, - мрачновато пошутил Симоняк, вспомнив неприятный разговор в штабе 55-й армии после боев у реки Тосны.
      - До этого, думается, не дойдет.
      - На войне, Иван Ерофеевич, всякое бывает.
      6
      Перед рассветом наблюдатели увидели неподалеку от первой траншеи человека. Он шел, проваливаясь в снег, с поднятыми руками.
      - Перебежчик, - догадались солдаты.
      Это был испанец. Молодой, черноглазый, он широко улыбался, открывая белые зубы. Перебежчик не знал ни одного слова по-русски, но часто повторял: Камрадо, Республика, Интернационал. И его поняли: этот улыбающийся парень радуется, что вырвался от тех, кто обманывал его, кого он ненавидел.
      Перебежчик принес с собой гитару. Сержант показал на нее. Испанец охотно начал перебирать струны, и в землянке зазвучала мелодия марша испанских республиканцев.
      - Прощевай, камрадо, - напутствовал испанца, которого отправляли в штаб полка, сержант. - Ты-то в живых останешься, а вот за остальных, которые там, не ручаюсь...
      Сержант думал о близких боях. По ночам на наших позициях скрытно устанавливали пушки, оборудовали наблюдательные пункты. В светлое время этого нельзя было делать. Местность перед Красным Бором лежала совершенно открытая, она походила на громадный ровный стол. Лишь в разных направлениях пересекали ее глубокие траншеи и ходы сообщения.
      Красный Бор! Противотанковый ров! Сколько крови уже было пролито на этих равнинных местах. В августе сорок первого года тут остановили прорвавшиеся фашистские войска. Ижорский рабочий батальон грудью встал на защиту родного Колпина. И с тех пор жестокие бои вспыхивали здесь не раз. И в первую блокадную зиму, и летом сорок второго года, когда удалось несколько потеснить немцев, выбить их из Путролова, Ям-Ижоры. Теперь приближался час нового штурма красноборского узла сопротивления.
      Испанского солдата с гитарой переправили на машине из-под Колпина в Рыбацкое. Он появился кстати. Перебежчика допросили в разведотделе и отправили к члену Военного совета Романову. Того интересовали причины, побудившие солдата на столь решительный шаг.
      - Я давно подумывал, - объяснил испанец. - С фашистами мне не по дороге. Что я для них? Они всех ненавидят: и русских, и испанцев.
      - Поздно вы это поняли, - заметил Романов. Перебежчик озадаченно посмотрел на генерала.
      - Я не фашист, - сказал он.
      Когда Романов предложил выступить ему по радио, рассказать о том, как его встретили русские, испанец сразу согласился:
      - Могу. Всех позову сюда.
      Открылась дверь, и на пороге выросла фигура Симоняка. За ним стоял Говгаленко. Романов обрадовался их появлению и окончил разговор с перебежчиком.
      - Ты всё такой же, гвардии генерал, - сказал он комдиву. - Именинник, а выглядишь - туча тучей.
      - И ты прежний. Безоблачен, как майский денек на Кубани.
      - За дивизию радуюсь.
      Романов забрасывал своих гостей вопросами:
      - Кого на двести семидесятый полк поставили?
      - Афанасьева. Помнишь, из инженерной академии. На Ханко стажировался.
      - Потянет?
      - Подходит по всем статьям. Летами молод, а умом созрел. И смелости ему не занимать.
      - В батьку пошел, - добавил усатый Говгаленко.
      Отец Афанасьева, это знал и Романов, был военным моряком, соратником героя первой русской революции лейтенанта Шмидта. Сын унаследовал от отца его отвагу, верность революционному долгу. И только в одном разошелся с отцом стал не моряком, а военным инженером.
      На Ханко и в последующих боях Афанасьев зарекомендовал себя с наилучшей стороны и как командир стрелкового батальона, и как дивизионный инженер.
      - А что это был за тип с гитарой? - поинтересовался Симоняк.
      - Испанский солдат из Голубой дивизии.
      Романов передал содержание их разговора.
      - Все они задним умом сильны, - недоверчиво проговорил Симоняк. - Попадут к нам и начинают лопотать: Гитлер капут, Я не я, и лошадь не моя.
      - Этот сам перешел. И пожалуй, говорит правду, что многие солдаты Голубой дивизии не прочь воткнуть штыки в землю.
      Симоняк кое-что уже слышал об этой дивизии. Испанский диктатор Франко направил ее на Восточный фронт в знак своей преданности Гитлеру. Командовал дивизией приближенный Франко - генерал Ифантес. Некоторое время испанцев держали в тылу, но когда с резервами у немцев стало туго, передвинули на передний край. Голубая дивизия обороняла Красный Бор, который гвардейцы должны были штурмовать.
      - Посмотрим, как они воюют, - произнес Симоняк. - Ждать недолго. Сроки даже слишком жесткие.
      - Не подумай и заикаться об этом.
      Романов рассказал о совещании у командующего фронтом. Обсуждался вопрос о красноборской операции. Командующий 55-й армией генерал Свиридов высказал опасение: удастся ли за такой короткий срок перебросить под Колпино войска, всё подготовить...
      Говоров пристально посмотрел на Свиридова. Коротко остриженные усы сердито вздрогнули.
      У вас всё? - спросил он. - Так вот: откладывать не будем. Промедление в подобном случае недопустимо. Только поможем врагу собрать силы.
      Свиридову, как студенту, - всегда одних суток не хватает, - иронически вставил Жданов.
      Романов, закончив рассказ, добавил:
      - Так что, Николай Павлович, никаких отсрочек не жди.
      - Слушаюсь, товарищ член Военного совета.
      В вечерней полумгле роты вытянулись на обочине дороги. Скрипел снег, раздавались команды, погромыхивали котелки. Капитан Зверев, легкий на ногу, нетерпеливый, озабоченно обходил строй.
      - Всё взяли? - спрашивал он у Бойко. - Ничего не забыли?
      Тот успокоил комбата: люди на месте, оружие в порядке, имущество погружено.
      Андрей Максимович был старше Зверева на десять лет, выглядел солидно, казался даже несколько мешковатым. Числился старшиной, но по-прежнему командовал первой ротой. Комбат просил Кожевникова никем Бойко не заменять. Лучшего ротного ему не надо.
      - Не офицер он, - проворчал Яков Иванович. - Образования военного нет.
      - А воевал как?
      Бойко, как и Зверев, получил на днях орден Красного Знамени. Прикрепил к гимнастерке над левым карманом и нет-нет да и косил глазом на орден.
      Зверев отправился во вторую роту. Здесь его нагнал замполит батальона Василий Иванович Челухов.
      - Куда ты запропастился? - недовольно спросил Зверев. - Хоть розыск объявляй.
      - В политотдел заходил, а на обратном пути в госпиталь, с ребятами прощался. Когда еще встретимся?
      - Встретимся. Держи голову выше; комиссар.
      Вспыхнувший огонек папиросы осветил совсем юношеское лицо Зверева.
      Челухов за несколько месяцев привык к молодому комбату, полюбил его. Видел его достоинства, видел и слабинку - стремление казаться старше, говорить порой нарочито грубовато. Осторожно, стараясь не задеть самолюбие, не оттолкнуть от себя, Челухов незаметно для Зверева шлифовал его колючий характер.
      - Есть держать выше голову, - ответил замполит.
      Он рассказал, что встретил в госпитале комдива. Генерал вручал раненым награды. Ходил в белом халате от койки к койке, разговаривал с солдатами и сержантами.
      - Симоняк договорился с командующим фронтом, чтобы наши раненые обязательно возвращались обратно в свою дивизию. Вместе звание гвардейцев завоевали, вместе и дальше пойдем.
      - Наш генерал обо всем подумает, - заметил Зверев. - Правда, попади я в госпиталь - и без приказа махнул бы по выздоровлении обратно в свой полк.
      Отогнув рукав полушубка, комбат направил глазок карманного фонарика на часы.
      - Ого, скоро и в путь.
      Поздним вечером гвардейцы покидали Морозовку. Сердито ворчали моторы, фыркали кони, натужно скрипели полозья саней.
      На окраине поселка Зверев и Челухов в радостном изумлении застыли на месте. Со стороны Шлиссельбурга к Морозовке двигался громыхающий поезд. Шел по мосту, который десять дней и ночей строила железнодорожная бригада.
      Зверев сорвал с головы шапку, замахал ею в воздухе. Вот и прошел первый поезд с большой земли. За ним пойдут и пойдут эшелон за эшелоном. Хорошо!
      8
      63-я гвардейская дивизия наступала на Красный Бор со стороны Колпина. Симоняк намечал нанести главный удар на правом фланге, вдоль шоссе Ленинград Москва. Сюда он и направил большую часть приданных дивизии 1 средств усиления: артиллерии, танков. Еще на рекогносцировке комдив, указывая на восточную окраину поселка, говорил подполковнику Шерстневу:
      - За твоим полком, Александр Иванович, решающее слово. Надо выбираться из этой ямы на простор. Одним рывком. На исходном положении - вдох, а за Красным Бором - выдох. Так и нацеливай комбатов.
      - Слушаюсь, товарищ генерал.
      Начальник штаба Меньшов разработал план боя, строго рассчитанный по часам и минутам. И в других полках, наступавших левее, тщательно продумали всё, начиная от выхода на исходный рубеж для атаки и кончая боем в глубине вражеской обороны.
      В своем резерве, как и на Неве, комдив оставил два; стрелковых батальона. Он намеревался использовать их, когда образуются бреши в обороне Голубой дивизии.
      На заседании Военного совета фронта, когда комдив гвардейской доложил, что соединение готово к выполнению боевой задачи, Жданов спросил:
      - Вы всё рассчитали, товарищ Симоняк? Может быть, вам еще что-нибудь требуется?
      - Ничего не надо.
      - Вот какие комдивы пошли, - заметил, улыбнувшись, начальник штаба фронта Гусев.
      Говоров сидел за столом молча. В его спокойных серых глазах Симоняк уловил мелькнувшую теплую искорку. Одобряет, очевидно, - подумал он, - жаль, что не выпадало случая поздравить командующего со званием генерал-полковника. Удивительный он человек, большого ума и сильной воли. А что скуп на слово и улыбку, разве это умаляет его достоинства?!
      Бой развивался иначе, чем предполагал Симоняк. На правом фланге, где было удобнее использовать танки, противник ждал их, и здесь сопротивление оказалось более упорным, чем на левом, где наступал полк Кожевникова. Батальоны Зверева и Малашенкова под прикрытием дымовой завесы вместе с танками 1-й Краснознаменной бригады сделали трехкилометровый бросок, нависли над Красным Бором слева.
      Кожевников не замедлил доложить о первом успехе командиру дивизии.
      - Добре, Яков Иванович. Вы сегодня именинники, - похвалил Симоняк. - По вашим стопам Васильева и Федорова отправляю. Уразумел?
      - Понятно.
      На участке 342-го полка комдив, как и говорил Кожевникову, ввел резервные батальоны. Батальон Виктора Васильева получил задачу - захватить станцию Поповка, а комбат Федоров - ударить слева по Красному Бору и этим помочь 270-му полку двинуться вперед.
      - И нам пора собираться, - весело сказал Симоняк Морозову.
      - Не рано ли? - осторожно заметил начарт. - Помнится мне одна поговорка: Не кричи гоп, пока не перескочишь...
      - Перескочили, Иван Осипович. Полки воюют сегодня по-гвардейски.
      К вечеру стрелки и танкисты очистили Красный Бор.
      До войны в этом поселке было более восемнадцати тысяч жителей. Немцы захватили его в конце августа сорок первого года. За семнадцать месяцев превратили его в мощный опорный пункт и считали неприступной цитаделью. А пал он за несколько часов. Здесь на равнине, как и на синявинских торфяниках, командиры батальонов и рот гибко маневрировали, наносили по врагу удары там, где он не ожидал. Орудийные расчеты не отставали от стрелков и постоянно поддерживали их своим огнем. Умно и дерзко действовал комбат Зверев. Первая рота наткнулась на вражескую батарею, которую прикрывал пулеметный дзот.
      - Что думаешь сделать, Андрей Максимович? - спросил Зверев у ротного.
      - Атаковать.
      - Но не в лоб, а вот оттуда.
      - С тыла?
      - Именно. Иди по оврагу в обход, а мы здесь пошумим.
      Андрей Максимович проник в тыл вражеских артиллеристов. Скоро там загремело ура. Гвардейцы перебили орудийные расчеты, захватили батарею и ворвались на окраину деревни Степановка.
      Оправдал надежды комдива и комбат Виктор Васильев. Станцию Поповка гитлеровцы обнесли колючей проволокой, построили на подходах к ней несколько дзотов. Автоматчики батальона просочились по кустарнику и придорожным канавам к станции и уничтожили вражеские огневые точки. Дружной атакой батальон довершил начатое ими дело. Поповка перешла в руки гвардейцев.
      Едва сгустились сумерки, комдив перебрался в Красный Бор. По улицам поселка стлался едкий дым. С окраин доносилась частая стрельба.
      К Колпину провели группу пленных в уродливых соломенных чунях, прозванных нашими бойцами эрзац-валенками. У перекрестка, пропуская танки, испанцы жались в сторону, проваливаясь в снег. Они всего боялись, завшивевшие, обманутые Гитлером гидальго. Хотели попасть в Ленинград? Теперь попадете.
      За танками, попыхивая дымком, проехала походная кухня.
      - Куда путь держишь? - спросил Говгаленко у ездового.
      - На станцию Поповка. Далече еще?
      - Да нет. Сущий пустяк.
      - Ну и хорошо, а то ждут солдаты морального духа.
      - Как ты сказал? - изумился Говгаленко.
      - Э, да ты, видать, войны мало понюхал, - насмешливо отозвался ездовой. Говорю, моральный дух везу - да это же наша походная кухня. Понял? А теперь прощевай, товарищ, не знаю, как тебя по званию. Но-но... Но...
      - Слышал, Иван Ерофеевич? - рассмеялся Симоняк. - Здорово отбрил тебя ездовой. Есть в его словах правда. Котелок супа или кружка кипятка иной раз солдату, ого, сколько бодрости придает! Больше, чем другие твои мероприятия.
      Симоняк нарочито задел больную струнку Говгаленко, и тот, что называется, завелся с первого оборота. Пошел, пошел доказывать, мешая русские слова с украинскими, что комдив кухню переоценивает, а духовную пищу недооценивает. Симоняк посмеивался. Чудак! Всё опасается, как бы кто не умалил роли партийно-политической работы. Кто, по его мнению, хочет это сделать? И кого нужно убеждать, что дважды два четыре, что партийно-политическая работа цемент, который соединяет воедино разных людей, увлекает на подвиги? Разве повернулся бы язык у командира приказать Дмитрию Молодцову закрыть грудью амбразуру или истекающему кровью солдату оставаться в строю? Они делали это по приказу собственного сердца, люди великой идеи, несгибаемого морального духа.
      - Пришли. - Голос начальника оперативного отделения Захарова прервал мысли Симоняка. - В этом доме наш новый наблюдательный пункт.
      Спустились в подвал. Там комдив увидел Путилова.
      - Как дела, Савелий Михайлович? - осведомился Симоняк.
      - Как дела? А вот смотрите, - предложил замкомдива, развернув свою карту. - Двести шестьдесят девятый и двести семидесятый полки вышли к роще за Красным Бором, триста сорок второй - на станцию Поповка.
      - Нужен язык, - сказал комдив, - чтобы выяснить, кого сюда немцы подбросили. Вызывайте Кожевникова.
      Яков Иванович по-прежнему был в превосходном настроении. Полк выполнил задачу, захватил пять продовольственных складов, сорок лошадей, несколько батарей, одна из них 305-миллиметрового калибра, осадная, переброшенная из-под Севастополя, стреляла по Ижорскому заводу, била по Ленинграду...
      - Зверев на окраине Степановки, - доложил полковник. - А Васильев крепко держит Поповку.
      - Кухня уже там?
      - Прибыла.
      - Тогда можно наверх докладывать... Симоняк сказал это самым серьезным тоном. Коль подтянулись батальонные тылы - значит, положение устойчивое.
      - Языки нужны, - потребовал командир.
      - Сорок пять пленных взяли, двух капитанов отправили к вам.
      - Знаю. Да эти уже с душком. Свеженьких давай.
      9
      Легковушка Симоняка мчалась по Красному Бору. За четыре боевых дня просто неузнаваемым стал поселок. Днем и ночью его яростно обстреливала вражеская артиллерия. Снаряды порой сюда прилетали словно из нашего тыла, вызывая возмущенные возгласы: По своим бьют... Но стреляли не советские орудия, а вражеские батареи, из-под Пулкова и даже из Красного Села. Часто из туч вываливались эскадрильи самолетов с черными крестами, сбрасывали бомбы. Рушились деревянные строения, вспыхивали пожары...
      Симоняк сидел рядом с шофером, позади - Романов. Приезжал он в Красный Бор с чрезвычайными полномочиями: смещал по решению Военного совета армии командира дивизии, которая наступала левее гвардейцев, на Чернышево. Успеха она не имела, комдив, по словам Романова, весь бой проспал.
      - Болен, - объясняет. Да меня на мякине не проведешь, плохо воюет.
      Георгий Павлович ради красного словца мог несколько преувеличить, сгустить краски. И всё же Симоняка обуяла злость на комдива, выпустившего из рук управление полками. На такого у Симоняка поднялась бы его суковатая палка.
      На место смещенного Романов поставил Путилова.
      - Грабите среди бела дня, - сказал Симоняк.
      - Знаешь, Николай Павлович, так кулаки говорили, когда продотрядовцы потрошили у них ямы с зерном.
      - Не приклеивай ярлыков... Мне с хорошими людьми расставаться жалко.
      - Не сердись. Не вечно же Путилову в замах ходить. У орлов и то как бывает: оперился птенец, и родители дают ему добро на самостоятельный полет...
      - Ну, кулака я тебе всё равно не прощу.
      Покончив с делами в соседней дивизии, Романов снова завернул к Симоняку.
      - Еще за кем-нибудь?
      - За тобой, Николай Павлович. Вызывают на заседание Военного совета.
      На окраине Красного Бора шофер резко затормозил. Впереди на дороге и вдоль нее рвались снаряды, клубился дым.
      Симоняк вышел из машины, остановился у домика с разбитой крышей. Романов подошел к нему. Они молча наблюдали, как впереди взлетают темно-серые клубы земли и снега. Единственную дорогу в Красный Бор немцы не оставляли все эти дни в покое. Николаю Павловичу вспомнилось, что корреспондент фронтовой газеты, приехавший вчера в дивизию, рассказывал: В штабе армии говорят: прежде чем ехать к Симоняку, надо завещание написать. - Написали? - усмехнулся комдив. - У меня, собственно, завещать нечего. - А вам никак нельзя было отложить поездку? Взяли бы донесения... - От этого увольте. Вы бы сами, товарищ генерал, перестали газету уважать. - Пожалуй... Ну, коль вы такой отчаянный, записывайте... И комдив с полчаса рассказывал о боях за Красный Бор, о разгроме Голубой испанской дивизии. Окончив, предупредил: В полки вас сейчас не пущу. Может случиться, что и этот материал не попадет в газету. Отправляйтесь обратно. В добрый час.
      Добрался ли фронтовой корреспондент до редакции, генерал не знал. Мог попасть под огневой налет, и тогда... Некому будет разбирать торопливые записи в измятом блокноте.
      Обстрел несколько приутих, стали видны туманные контуры колпинских строений.
      - Может, поедем? - сказал Романов.
      - Выждем. Не к чему нам друг перед другом свою храбрость выказывать.
      - На Военный совет не опоздать бы.
      - А Военному совету мы какие нужны - живые или мертвые?
      - Живые, - рассмеялся Романов.
      - То-то. Или ты считаешь, что мне больше воевать не к чему. Стал Симоняк Героем Советского Союза, и на этом его биография может оборваться?
      О присвоении звания Героя Симоняк узнал здесь, в Красном Бору. Поздно ночью 10 февраля ему позвонил Георгий Павлович:
      - Указ Верховного Совета ты слышал по радио?
      - Нет.
      Романов стал читать:
      - ...Присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда: сержанту Лапшову Ивану Антоновичу... Знакомая фамилия? Слушай дальше: Красноармейцу Молодцову Дмитрию Семеновичу... Младшему сержанту Пирогову Тимофею Ефимовичу... Их, видимо, тоже знаешь. И вот еще: Генерал-майору Симоняку Николаю Павловичу. И этот тебе, должно быть, знаком.
      Герой Советского Союза... - подумал Симоняк. Он ведь не закрывал грудью амбразуру дзота, подобно Дмитрию Молодцову, не косил в неравной схватке, как Иван Лапшов и Тимофей Пирогов, гитлеровцев... Заслужил ли он?
      Но такой вопрос не вставал ни перед командармом Духановым, когда он подписывал наградной лист, ни перед Говоровым и членами Военного совета фронта. Его геройство проявилось в смелости мысли, в храбрости ума. Симоняк не приостановил движения полков, когда немецкое командование угрожало отрезать их от берега, окружить. Неколебимая уверенность в успехе пронизывала каждое его решение, а его твердая воля прокладывала дорогу к победе...
      Но сам Герой судил скромно. Он делал то, что, по его убеждению, следовало делать и на что он был способен. Бывал там, где нужно бывать, смелостью своей не козырял - не любил он показной храбрости, которая порой выглядит красиво, а к добру не приводит...
      Немецкие артиллеристы перенесли огонь вправо, дорогу обстреливали лишь отдельные орудия.
      - Теперь поехали, - кивнул шоферу Симоняк. - Нажимай, Михайло.
      Машина, пролетев на полной скорости через открытое место, въехала в Колпино. Шофер, не сбавляя газ, направился к штабу армии.
      В просторной комнате, где должно было происходить заседание Военного совета, собрались командиры дивизий и бригад. У продолговатого стола сидели Борщев, Сенкевич, Путилов, Потехин... Начальник оперативного отдела Щеглов вешал на стену крупно вычерченную схему.
      Тут что-то затевается серьезное, - подумал Симоняк. - Куда же нас теперь бросят?
      10
      От взрыва танк подпрыгнул, накренился. Зверев больно ударился головой о броню. Застрявший танк был хорошей мишенью для немцев. Пушку свернуло набок, рация не действовала. Командир машины отправил радиста к своим, но минуло уже с час, на выручку никто не приходил... А немцы подбирались всё ближе.
      В танке их было трое: капитан Зверев, командир экипажа - лейтенант и механик-водитель. Лейтенанта звали Петром, а водителя Сашкой. Фамилий их комбат не знал и лиц не разглядел. Свела их фронтовая судьба глубокой ночью.
      Зверев был на командном пункте полка, когда немцы начали контратаку. Услышал нарастающую стрельбу и вопросительно посмотрел на Кожевникова. Каждая жилка на совсем еще юношеском лице комбата выдавала нетерпение.