- Выдвинуть два орудия на прямую наводку! - отрывисто приказал Душко командиру артиллерийской батареи.
      Полковые пушки постоянно находились у комбата под рукой. Удивительно, как только расчеты умудрялись тащить их по лесу и глубоким сугробам.
      И сейчас артиллеристы поволокли орудия вслед за ушедшей ротой. Но им не удалось продвинуться далеко. Вражеская батарея стала осыпать их снарядами. Пришлось пережидать огневой налет. А когда он стих, до комбата донеслись взрывы гранат где-то у дзота и крики ура. Опять застрочил вражеский пулемет и после нескольких очередей снова замолк...
      Что там произошло, Душко понял лишь тогда, когда перевел свой командный пункт к самому дзоту.
      Лицом к небу лежал на снегу немолодой солдат в окровавленном халате. Рядом на коленях стояла девушка-санитарка, держала его за руку и всё повторяла: Что же вы не откликаетесь, Дмитрий Семенович? Хоть слово скажите.
      - Как он сюда попал? - спросил Душко. Санитарка подняла на комбата покрасневшие, заплаканные глаза.
      - Как попал? Никто ему не приказывал, сам пополз Молодцов. Подобрался сюда, одну гранату бросил, вторую... Встали ребята, побежали. А тут опять пулемет... Дмитрий Семенович и кинулся на дзот, упал грудью на самую амбразуру. Видно, решил сам умереть, а товарищей спасти.
      Душко снял ушанку с головы. И каждый, кто стоял рядом, кто слышал рассказ девушки, сделал то же.
      Сквозь просветы в тучах выглянуло неяркое послеполуденное солнце, словно и оно хотело проститься с погибшим солдатом. А он, раскинув руки, загрубелые, натруженные руки рабочего человека, лежал и, казалось, смотрел, сощурясь, на красный шар и на синее небо, на клубящиеся седые облака. Молодцов не походил на мертвого. Да, он заслужил право на вечную жизнь! Глубокая снежная борозда, которая пролегала от кустарника к дзоту, стала для него дорогой в бессмертие.
      Неподалеку, как салют, застрочили автоматы, над искристым полем и перелеском опять покатилось ура. Война напоминала о себе, и Душко нахлобучил ушанку на растрепанные пряди черных волос.
      - Пошли, - сказал он.
      Обогнув дзот, комбат и его спутники бегом пересекли открытую поляну. Стрельба впереди затихла. Радист, сгибаясь под тяжестью заплечного груза, твердил на ходу: Свеча... Свеча... Я Искра... Почему не отвечаете? И радостно заулыбался, услышав наконец пропавшую было Свечу.
      Командир роты торопливо рассказывал, как почти одновременно с обоих флангов наши бойцы нагрянули на батарею. Прислугу перебили, орудия и тягачи в полной исправности. Снарядов горы. А орудия какие! Громады!
      - Зайду посмотреть, - пообещал комбат. - Закрепляйтесь на Подснежнике. И радиста своего подкрути. Поседеешь от вас. Вызываем - ответа нет. Сгорела Свеча, да и только.
      - Осколком рацию зацепило, - объяснил ротный. - Отладили кое-как.
      Душко развернул карту и сделал на ней несколько пометок. На четыре километра продвинулся за день батальон.
      - Надо подбивать бабки. В штабе полка сведений ждут...
      Душко только собрался звонить командиру полка, а Федоров уже сам вызывал его. Попрекнул, что комбат целый час молчал.
      - Доколачивали Подснежник.
      Федоров выслушал лаконичный доклад капитана.
      - Хвалю, хвалю за Подснежник, - сказал он. - И Ефименко от тебя недалече. Видел? Устраивайтесь получше. Сильный ветер может подуть с юга или запада.
      Душко понимал, какой это ветер, он еще раньше слышал от командира полка, что сосед справа, один из полков 268-й дивизии, продвигался медленнее, чем его батальон. Значит, и теперь положение мало изменилось. Правый фланг обнажен.
      Федоров обещал комбату в случае нужды подбросить подкрепление из своего резерва, помочь артиллерийским огнем.
      - Чуть что, сигналь, Зинченко наготове.
      - Его люди со мной. Куда я, туда и они, - сказал Душко.
      - У нас и еще кое-что найдется. Так что твердо рассчитывай. А о Подснежнике точно доложил, не напутал?
      - В руках его держим.
      - Смотри, Иван. Буду наверх докладывать. Симоняк вранья не потерпит...
      Связаться с командным пунктом дивизии было минутным делом, но Симоняка на месте не оказалось.
      - Вышел подышать свежим воздухом, - пошутил радист.
      На левый берег Симоняк перебрался к исходу ночи. Хотел раньше, но командарм запретил. Надо сначала берег от вражеских автоматчиков очистить. Или Симоняк хочет свою личную храбрость показать, одного - двух фашистов штыком прикончить?
      Вместе с оперативной группой Симоняк пересек Неву, втиснулся в небольшой бункер за Марьином. Строить новый блиндаж не имело смысла. Обойдемся, - сказал он дивизионному инженеру. - Тут долго сидеть не будем.
      Несколько раз Симоняк хотел выбраться из блиндажа, размяться, уже шапку надевал, но каждый раз приходилось отказываться от своего намерения, непрестанно шли вызовы, то сверху, то снизу. И вот наконец удалось вырваться. Снег возле бункера лежал почернелый, перемешанный с землей, утрамбованный солдатскими сапогами. В нескольких местах виднелись припорошенные легким белым налетом глубокие воронки, торчали острозубые пни деревьев. В небольшом овражке стояли машины с покореженными кузовами, с разбитыми стеклами. Около них валялось несколько мертвецов в темно-серых шинелишках. Сполна получили свое покорители Крыма.
      В разные стороны от бункера разбегались тропки. Симоняк пошел по одной из них, и она привела его на небольшую вырубку, где стояло четыре немецких орудия. Возле них хлопотали артиллеристы из шерстневского полка. Капитан Давиденко, в меховой телогрейке, что-то показывал сержанту и солдатам.
      - Над чем тут мудрите? - поинтересовался комдив.
      Начальник полковой артиллерии, оказывается, решил трофейные пушки ввести в действие. Стволы двух орудий смотрели уже в сторону немцев. Их Давиденко намеревался использовать в сегодняшнем бою.
      - Снарядов тут не на один день хватит, - кивнул он в сторону аккуратно уложенных в большие штабеля ящиков.
      - А люди-то как? Освоили? По своим не ударят?
      - Что вы, товарищ генерал. Артиллеристы наши грамотные. Все захваченные пушки повернем против немцев. Об этом мы уже договорились с подполковником Морозовым.
      - Ну добре. Дружок-то твой как?
      - Дмитрий Козлов?
      - Он самый.
      - Впереди. Его батарея батальон Собакина поддерживает. Полковые пушки от пехоты не отстают.
      - И не должны. Нельзя пехоте без артиллерии наступать. Лучше лишний десяток снарядов выпустить, чем рисковать жизнью людей.
      Поговорил Симоняк с батарейцами, побродил по леску и точно сбросил с себя усталость.
      Опустился по обледенелым ступенькам в бункер и услышал голос Мамочкина:
      - Пришел.
      - Кто спрашивает?
      - Подполковник Федоров.
      Командир 270-го полка был в отличном настроении. Еще бы, полк к 15.00 выполнил задачу дня, батальоны закрепляются.
      - И Подснежник взят?
      - Да. И Душко, и Ефименко доложили.
      - Им верить можно.
      Комдив хорошо знал обоих комбатов. Иван Душко храбро сражался со своим батальоном в Ивановском. Харитона Ефименко генерал помнил еще по Ханко. Его рота держала оборону на сухопутной границе.
      - Вы кем до армии работали? - спросил его как-то Симоняк.
      - Секретарем райкома партии. В Красноярске.
      - Чувствуется. Ну, а в армию как же попали?
      - Сам попросился. В кавалерийское училище.
      Этот ответ пришелся особенно по душе старому коннику Симоняку.
      Батальоны за два дня продвинулись на семь километров. Комдиву еще не были известны во всех деталях перипетии боя. Но ясно было главное - и Душко, и Ефименко проявили достаточно умения и командирской воли и выполнили боевую задачу первых двух дней.
      - Ас соседом связь есть?
      - Он несколько позади. Перезваниваемся, - ответил Федоров.
      - Передайте комбатам: пусть направо всё время поглядывают, и еще передайте: хорошо воюют.
      Но слишком хвалить было не в характере Симоняка. И он добавил:
      - Нос кверху не задирайте. У Шерстнева дела нисколько не хуже.
      269-му полку в этот день следовало пройти через рощу с безобидным кодированным названием Лилия. Она оказалась весьма колючей. У немцев был там опорный пункт, приспособленный к круговой обороне. Разгромить его с ходу не удалось. Завязался упорный бой с остатками 401-го пехотного полка и свежими подразделениями, подброшенными генералом Зандером.
      Симоняк передал Шерстневу батальон капитана Ивана Пономаренко, который держал до этого в своем резерве. Натиск наших бойцов сразу усилился. Группы автоматчиков просачивались в тыл врага, резали связь и сеяли панику. Вместе с пехотинцами действовали танки-малютки из батальона майора Александра Паршева. Прикрываясь их броней, как щитом, солдаты вплотную подбирались к вражеским огневым точкам, ослепляли их гранатами, поджигали, взрывали.
      Шерстнев скупо доносил: продвинулись на километр... На два... На три... В подробности он не вдавался, на трудности не жаловался. А их оказалось немало. Нелегко было выбивать немцев из Лилии. Симоняк узнал об этом от своего заместителя полковника Путилова. Савелий Михайлович больше суток провел на левом берегу, помогал командирам полков организовать бой, управлять наступающими батальонами.
      - У Шерстнева всё нормально, - докладывал он комдиву. - Тяжелее дяде Яше. Подошел к дороге, а перескочить не может. Очень сильный заградительный огонь.
      Симоняк понимал, что противник постарается любой ценой удержать дорогу, которая связывала Шлиссельбург с Синявином. Когда попытка батальона Зверева оседлать шоссе сорвалась, он приказал не лезть на рожон, но держать дорогу под огневым контролем. Пулеметчики, артиллеристы закрыли проезд по дороге шквальным прицельным огнем.
      - Большего Кожевникову не сделать, - сказал Путилов. - Несколько раз его немцы контратаковали. Дали им крепкий отпор. А как дела у соседей?
      Симоняк медлил с ответом. Глядя на комдива, Путилов понял: неважно. Как накалилась обстановка у правого соседа, он почувствовал уже через несколько минут. Симоняку звонил Духанов. Разговаривали они совсем недолго, и по немногословным фразам, произнесенным Симоняком, Путилов догадался: командарм сообщает какие-то неприятные новости.
      Немецкое командование подтянуло в район боев резервы и одновременно со стороны Дубровки и Шлиссельбурга предприняло сильные контратаки, чтобы отрезать наши войска от реки. Особенно мощный удар враг направил на правый фланг с юга. Вражеские танки прорвались даже к командному пункту 268-й дивизии.
      Николай Павлович, как всегда в минуты раздумья либо волнения, стал крутить свой чуб. Он даже сгорбился, словно его придавил невидимый груз. Склонившись над картой, коротко сообщил Путилову и Морозову обстановку, указал направление контратаки немцев.
      - Под корень бьют, на соседа давят и на нас могут навалиться.
      - Что приказал командарм? - спросил Морозов.
      - Продолжать наступление. На угрожаемый участок бросил противотанковый резерв, к утру еще стрелковая бригада прибудет. Она войдет в стык между нами и 268-й дивизией.
      - Я пойду, пожалуй, к Федорову, - поднялся с места Путилов. - Не возражаете?
      - Нет. Я сам хотел это предложить, Савелий Михайлович. Придется на время батальон Ефименко повернуть на юг. Сейчас переговорю с Хрустицким, танков туда подбросим.
      Путилов, завязывая на ходу тесемки маскхалата, направился к выходу.
      Симоняк бросил Морозову: Действуй, Осипович. Всё ведь слышал... Он подошел к рации. Переговорил с Федоровым, соединился с Кожевниковым, расспрашивал, сильно ли наседает противник.
      - Горячо, - нажимая на о, пробасил командир полка.
      - Еще жарче может стать. Поэтому и отправляю к тебе Васильева.
      Капитан Виктор Васильев командовал стрелковым батальоном, Симоняк до сих пор держал этот батальон в резерве. Угроза контратаки со стороны Шлиссельбурга заставила передать его левофланговому полку.
      Оставалось позвонить еще командиру 61-й танковой бригады Хрустицкому. Но тот сам, узнав о немецких контратаках, пришел к Симоняку. В кожаной куртке и шлеме он выглядел очень молодо, в его живых глазах искрились веселые огоньки.
      Симоняк, пригласив Хрустицкого сесть рядом, спросил:
      - Можете один танковый батальон на правый фланг к Федорову перебросить?
      - А когда?
      - Немедленно.
      Хрустицкий прикинул, сколько у него танков на ходу, сколько ремонтируется.
      - Одну роту отправлю сразу, остальные попозже.
      - Ладно. Только давай, брат, не тяни.
      - Бегу, товарищ генерал.
      Голос Симоняка в этот вечер часто звучал в эфире, его характерный басок сразу узнавали те, к кому он обращался: командиры полков, начальник штаба, командарм. Но разговаривать приходилось не только с ними.
      - Вас вызывает командир полка Федоров, товарищ генерал, - доложил дежурный радист.
      Комполка просил уточнить, какие подразделения посылает к нему Симоняк и где проходит передний край соседа.
      Комдив уже собрался ответить Федорову, но что-то его насторожило в голосе командира полка. Голос звучал как-то слащаво и незнакомо. А почему Федоров переспрашивает то, о чем мы совсем недавно с ним договорились? - подумалось Симоняку. И вместо ответа он спросил:
      - Назови первую букву фамилии командира соседнего полка.
      В ответ донеслось невнятное мычание.
      Комдив понял: это противник настроился на его волну и пытается выведать интересующие его данные.
      - Вот же бисово семя, - выругался комдив. И послал в эфир невидимому собеседнику такой соленый приказ, что даже привычный Мамочкин прыснул со смеху.
      И позже гитлеровцы еще не раз попадали на волну рации Симоняка, но едва они заговаривали, Мамочкин. сам определял - чужак. Он хорошо знал голоса командиров полков, их обычные интонации и характер речи.
      Вечером и штаб переехал на левый берег. На наблюдательный пункт прибежал раскрасневшийся от мороза Трусов. Сличили карты - его и симоняковскую. Особых расхождений не оказалось. Штадив поддерживал с полками непрерывную связь, строго контролировал выполнение указаний комдива. Симоняк всё больше убеждался, что Иван Ильич Трусов растет, что называется, на глазах, становится искусным начальником штаба. Он быстр, но не суетлив, здраво оценивает обстановку, как опытный дирижер управляет сложной штабной махиной, направляет к одной цели все службы.
      - Дивизия выполнила ближайшую и последующую задачи, - по-военному лаконично резюмировал начальник штаба, подводя итоги двухдневных боев. - Можно доносить в штаб армии.
      - Доноси. И подчеркни: у нас и дальше есть кому и чем воевать.
      - Это так, - подтвердил Трусов.
      Дивизия имела потери, но они не шли в сравнение с теми, которые она понесла на реке Тосне. Оставались в строю все командиры полков и батальонов, большинство командиров рот и даже взводов. В ротах было достаточно людей, чтобы продолжать наступление.
      В приневских перелесках гангутцы чувствовали себя господами положения. Рассеялся тяжелый осадок, который оставил первый наступательный бой, первое столкновение с гитлеровцами. И здесь немцы стреляют, и здесь бомбят, понастроили здесь еще больше укреплений, чем на Тосне. Но тут советские войска имели превосходство в артиллерии и танках. Наша авиация господствовала в воздухе. И люди дивизии воевали по-иному - уверенно, гибко маневрируя, появлялись там, где противник меньше всего их ожидал. Офицеры и солдаты воочию видели: гитлеровцев можно бить. Да еще и как!
      Комдив всё узнавал о новых подвигах своих сынков. Настоящим богатырем оказался командир роты ленинградец Владимир Михайлов. Он сам уложил автоматными очередями с десяток гитлеровцев, а трех замертво свалил тяжелыми, как обух, ударами кулаков. Сержант Николай Виноградов пулеметными очередями максима скосил более двух десятков фашистов. Заместитель политрука Василий Будник с двумя товарищами уничтожил вражеское отделение. Михаил Семенов, который с развернутым знаменем Кировского завода несся через Неву, убил в бою трех вражеских солдат и фельдфебеля...
      Днем мимо наблюдательного пункта вели пленных. Штабные работники, офицеры связи, телефонисты, связные выбежали поглядеть. Вышел и Симоняк.
      По лесной дороге понуро шагали несколько десятков вражеских солдат. Темно-серые шинели застегнуты у самого подбородка. Головы повязаны платками, покрыты брезентовыми капюшонами. У некоторых на ногах вместо сапог соломенные чуни. Один наш солдат, толстолицый парень в новом полушубке, вплотную подошел к пленным, замахнулся на немецкого фельдфебеля.
      - Чего разошелся? - остановил его конвоир в закоптелом халате. - Нашел где храбрость показывать. Вон туда иди.
      Конвоир кивнул в сторону передовой.
      - Передушил бы их всех, - кипятился солдат.
      - Там их, в бою, и души, - спокойно заметил конвоир.
      Симоняк узнал в конвоире Федора Бархатова.
      - Молодец, парень, - проговорил комдив.
      Жалкое впечатление производили пленные. Раньше, подумалось Симоняку, немцы в плену держались не так-наглее, увереннее, всё твердили, как попугаи: Мы победим. Мы победим Россию. Теперь поджали хвосты. Слабеет духом немецкий солдат-завоеватель. Зато выше поднимает голову, распрямляет плечи советский воин-освободитель. Он не произносит громких слов, не бахвалится, не пялит глаза на чужое добро, простой и скромный человек, которого гитлеровцы презрительно называют Иваном... Этот Иван, отступавший сжав зубы до боли, теперь поворачивает стрелку войны в противоположную сторону. Он пойдет на всё ради победы, ничто его не остановит, как не остановил Дмитрия Молодцова огонь вражеского дзота.
      Глядя на пленных, комдив спросил Трусова, из каких они частей.
      - Большинство из сто семидесятой дивизии, но есть и из девяносто шестой.
      - Где взяты?
      - На нашем правом фланге. Девяносто шестая пехотная дивизия находилась в резерве Линдемана. Ее перебросили сюда с задачей заткнуть брешь, отбросить нас за реку.
      - Ишь чего захотели... Разведку надо усилить, Иван Ильич, не прозевать появления у них новых резервов. Отправляй ребят, пускай свеженьких языков приволокут.
      Вернувшийся в бункер Симоняк не спеша водил усталыми глазами по карте. Даже циркуль взял, чтобы точно измерить полосу, отделявшую ленинградцев от волховчан.
      - Километров пять осталось. Нажать бы завтра покрепче с обеих сторон...
      Около полуночи позвонил Говгаленко.
      - Куда ты пропал? - спросил недовольно Симоняк.
      - Я у Бондаренко. Балакаем тут, прикидываем.
      - Что прикидываете? Кому первому на сосну влезать?
      Говгаленко понял шутку генерала. Был с ним один случай, о котором сам как-то рассказал Симоняку. Зимой сорокового года на Карельском перешейке 123-я дивизия, в которой служил Говгаленко, прорвала линию Маннергейма. Ее наградили орденом Ленина. Весть об этом пришла, когда дивизия находилась в бою. Как же сообщить бойцам радостную весть? Иван Ерофеевич, долго не раздумывая, взобрался на высоченное дерево и закричал:
      Вперед, воины ордена Ленина дивизии...
      Его усиленный рупором и без того громкий голос долетел до самых передовых цепей. Услышал его и противник. Защелкали пули по стволу. Говгаленко еле успел слезть.
      На шутку генерала Говгаленко отозвался шуткой:
      - Рады бы оба залезть, да тут ни одного подходящего деревца не уцелело.
      От Говгаленко комдив узнал, что гитлеровцы пробуют оттеснить левофланговый полк от шоссейной дороги. Засылали в тыл зверевского батальона автоматчиков. Их переловили, уничтожили.
      - Щупают, где у нас слабо, - говорил Говгаленко. - Действуют мелкими группами.
      - Могут и крупные бросить, - предупредил Симоняк. - Имейте в виду.
      Пять километров. На карте они казались сущим пустяком. Красные извилистые линии, обозначавшие расположение полков 136-й дивизии и наступавшей ей навстречу дивизии Волховского фронта, находились словно бы рядом. Как сомкнуть их, слить в одну?
      Гитлеровцы всё еще стремились раздвинуть стены коридора, надеялись удержать фляшенхальс. Вступили в бой 96-я и 61-я пехотные дивизии, подтягивалась 5-я горнострелковая. Командующий 18-й немецкой армией Линдеман приказал всем подчиненным ему дивизиям выделить по пехотному батальону или артиллерийской батарее для закрытия прорыва русских.
      С утра 14 января немецкая пехота и танки двинулись на позиции батальонов Ефименко и Душко. Завязался ожесточенный бой. Противник нес большие потери и всё же упрямо бросал в атаку роту за ротой.
      Положение создавалось острое, критическое. Симоняк ввел в бой все свои резервы. Вражеские атаки удалось отразить. Но надолго ли?
      С начала боев Симоняк ни разу не обращался к командарму за помощью. Духанов сам внимательно следил за действиями дивизии, наступавшей на главном направлении, всячески поддерживал ее и армейской артиллерией, и танками, вводил в бой новые части для прикрытия флангов Симоняка. Но 14 января обстановка на фронте наступления дивизии стала тяжелой.
      - Правый фланг у меня совсем оголен, - докладывал Симоняк командарму. Противник бросает против нас всё новые части.
      Духанов понимал Николая Павловича. Его дивизия, глубже других вклинившаяся во вражескую оборону, принимала на себя основные удары. Трудно в таких условиях продвигаться вперед, углублять прорыв. Но Духанов верил в Симоняка, верил в его смелость, решительность.
      - Фланги ваши прикрою, - сказал он. - Подкину артиллерии. Давай, Николай Павлович, вперед.
      - Раз прикроете, пойдем.
      - Что это у вас там за шум?
      - Да тут мебель передвигают. Пустяки, словом.
      Командарм явственно слышал в трубке глухие разрывы снарядов. Они падали возле наблюдательного пункта дивизии.
      - Осторожнее с мебелью, - произнес Духанов. - Пускай Морозов примет меры.
      Переговорив с командармом, Симоняк первым делом вызвал к телефону Шерстнева. Того не оказалось на месте - ушел в третий батальон, к капитану Собакину.
      - Кто говорит?
      - Слушает седьмой.
      - Чего вы там застряли? Почему не продвигаетесь?
      - Попробуй сам. Ишь какой прыткий, - донеслось в ответ.
      Симоняк от неожиданности даже запнулся, потом сердито пробасил:
      - Чего болтаешь? Не узнаешь, с кем разговариваешь?
      Трубка несколько секунд молчала, а затем послышался смущенный голос начштаба полка Меньшова:
      - Простите, товарищ Второй. Не признал ваш голос.
      - Бывает, - промолвил комдив без всякой обиды. - Какова у вас обстановка?
      Меньшов коротко доложил, что сопротивление противника значительно возросло, каждый клочок земли приходится брать с боем.
      - Подумайте-ка получше и продвигайтесь смелее. Или опять скажешь: Сам попробуй?
      После короткой паузы Меньшов признался: командование полка опасается контратаки противника во фланг. У поселка No 2 накапливается пехота. В овраге у поселка No 5 десятка полтора тяжелых немецких танков.
      - Что ж, вы ждете пока они ударят? Немедленно свяжитесь с Шерстневым, передайте: я требую усилить натиск.
      К этому времени у дивизии уже не было того превосходства в силах, которое она имела в начале боя. Ее фронт увеличился вдвое, до шести километров, а сил осталось гораздо меньше. Можно бы сказать: Не до жиру, быть бы живу, - какое там наступление, удержаться бы на захваченных рубежах. Но каждый бой - задача со многими неизвестными, и сила далеко не всегда измеряется числом. Бывает порой, что батальон сильнее полка, а иногда он слабее роты. Нельзя давать врагу осмотреться, передохнуть. Пусть с ходу бросает свои резервы...
      В разговоре Меньшов упомянул между прочим, что капитан Андрей Салтан воюет по-прежнему. Какую надо иметь выдержку, какое бесстрашное сердце, чтобы раненым оставаться столько времени в строю! И разве Салтан исключение? Рядом с ним справа и слева сражаются не менее отважные и стойкие люди. Успех окрылил их. И это умножало силы поредевших батальонов.
      Меньшов быстро разыскал командира полка. Шерстнев, узнав о приказании комдива, решил и сам переговорить с Симоняком.
      - Что-нибудь нам подкинете?
      - Ты и так богат, как Кочубей. Рассчитывай на свои силы, артиллерией поддержу.
      Напряжение боев достигло высшего предела. От громоподобной канонады вздрагивала приладожская земля. На раскаленных стволах орудий горела краска. Наши бойцы отбивали яростные контратаки и упрямо продвигались вперед. Коридор стал еще на километр уже, но сопротивление немцев - еще жестче и яростнее.
      Около полудня 15 января Симоняку радировали: рота Владимира Михайлова из батальона Собакина ворвалась в рабочий поселок No 5 и ведет бой на его северной окраине.
      - Здорово! - воскликнул Симоняк. - Это нож в самое горло их шлиссельбургско-синявинской группировки.
      За поселок No 5 немцы цеплялись изо всех сил. Через него проходила дорога из Шлиссельбурга в Синявино, последняя артерия, еще питающая их войска. Поселок опоясывали траншеи, противотанковые рвы, эскарпы, проволочные заграждения. На окраине высился двойной забор из толстых бревен, меж которых гитлеровцы накидали земли и камня. За этой стеной сидел сильный вражеский гарнизон.
      - Всем, чем можешь, поддержи роту, - потребовал комдив от Шерстнева.
      - Понял вас.
      Симоняк не спешил докладывать командующему об успехах Михайлова. Закрепится рота, пройдет в поселок весь батальон, тогда можно доносить со спокойной душой.
      Осторожность оказалась не лишней. Вскоре немцы вытеснили роту из поселка. У Симоняка язык не повернулся попрекнуть Шерстнева. В этот день некоторые рубежи по нескольку раз переходили из рук в руки. Продвижение дивизии фактически приостановилось.
      - Что будем делать, Николай Павлович? - спрашивал командарм Духанов. Начали вы чуть ли не галопом, а сейчас стали топтаться на месте.
      - Шутки плохи, Михаил Павлович. Действительно, топчемся, и вы знаете почему.
      Командарм сообщил Симоняку, что вводит в бой силы второго эшелона. Фронт наступления дивизии значительно сокращается, ей будут приданы два новых артиллерийских полка.
      Симоняк повеселел. Коли так, сейчас можно будет снова двинуться вперед, если и не галопом, то уж во всяком случае и не черепашьим шагом.
      6
      Под утро 16 января в дивизии закончились приготовления к новому броску. Симоняк решил вести наступление двумя полками - 270-м и 269-м. Перед 342-м полком он поставил задачу прикрывать левый фланг.
      С утра двинулись вперед на всем фронте прорыва. В самый разгар боя на новый наблюдательный пункт комдива прибыли представитель Ставки маршал Ворошилов и командующий фронтом Говоров.
      - Рассказывай, Симоняк, как воюешь. - Ворошилов подошел к карте. - Где у тебя сейчас полки?
      Симоняк показал на рабочий поселок No 5:
      - Вот здесь. С запада и севера наступают...
      - Медленно, - сухо заметил Говоров. - Что вам сейчас требуется, чтобы смять противника и соединиться со второй ударной армией?
      Симоняк наморщил лоб, и так уже изрезанный глубокими бороздками, и, помедлив пару секунд, сказал:
      - Ничего не требуется. Всё есть. Ворошилов и Говоров переглянулись.
      - Так и ничего? - рассмеялся маршал. - Другой бы начал клянчить: и то, и это...
      - И артиллерии хватает? И снарядов? - спросил командующий.
      - Достаточно. Тут мои артиллеристы отличились. Из трофейных орудий создали несколько батарей. Снарядов у них вдоволь. И лимита нет.
      Ворошилов снова посмотрел на Говорова, точно говоря: каковы молодцы!
      Мамочкин, не решаясь прервать разговор, обхватил трубку ладонями рук и тихо кому-то доказывал:
      - Нельзя сейчас. Занят... Занят... Симоняк, взглянув на радиста, догадался, что вызывают его.
      - Разрешите? - обратился он к гостям. Докладывал Федоров. Батальоны завязали бой южнее рабочего поселка No 5, стремясь оседлать дорогу...
      - Подумаю, Павел Сергеевич, чем тебе помочь. Вот освобожусь и подумаю.
      Когда Симоняк отошел от рации, Ворошилов спросил его:
      - Не боитесь, что немцы засекут вашу радиостанцию?
      - Могут. Но рация позволила мне всё время держать связь с полками и не терять управление боем.
      - Это очень хорошо, - похвалил маршал, а Говоров заметил:
      - В ближнем бою запеленговать рацию средней мощности не так легко.
      - Еще на Ханко мы убедились в надежности радиосвязи. Наши командиры, начиная с ротных, набили себе в этом руку, - сказал Симоняк.
      - Вы кому это обещали подумать? - спросил командующий.
      Симоняк кратко рассказал о сообщении командира полка.
      - Как он воюет?
      - Хорошо.
      - Гм-м, - неопределенно произнес Говоров. Что означало это гм-м, Симоняк не понял, но он был доволен действиями Федорова, который в бою словно бы воспрянул духом.
      - Думайте, товарищ Симоняк, думайте, - сказал Говоров, надевая папаху. Мы тоже подумаем.
      Проводив гостей, комдив прикидывал, чем бы помочь правофланговому полку, чтобы ускорить развитие событий. Вскоре позвонил Духанов и сообщил, что дивизии придается один стрелковый батальон.
      - Говоров распорядился. К тебе скоро явится Дуров.
      Комбат произвел на Симоняка хорошее впечатление. Ладно скроенный, он держался с достоинством, разговаривал спокойно.
      Трусов, который находился в это время на наблюдательном пункте, поинтересовался, не сродни ли Дуров известному дрессировщику.
      - Нет, - улыбнулся тот. - Наша семейная профессия иная. И дед и батька золотоискатели. Я тоже этим сызмальства занимался. На Колыме работал. Люблю тайгу.
      Симоняк в общих чертах обрисовал обстановку и добавил:
      - На месте договоритесь с командиром полка Федоровым. Батальону быть у него в двадцать три ноль-ноль.
      Симоняк решил не атаковать рабочий поселок No 5 в лоб, а обойти его с севера и юга, перерезать в двух местах железку.
      - С федоровским полком пойдет один твой батальон, - предложил Симоняк комбригу Хрустицкому, который за последние дни стал своим человеком в дивизии. - А с шерстневским - другой.
      Так они договорились, так и стали действовать. Однако бои 17 января развивались не по заранее намеченному плану. Никак не удавалось пробить ставший совсем узеньким коридор, шириной не более километра. К ленинградцам отчетливо долетало отрывистое резкое татаканье пулеметов с его восточной стороны, куда подошли бойцы Волховского фронта.