Сергей СТРЕЛЕЦКИЙ
      ПЕРЕПИСКА ПО-СОСЕДСКИ
      Зачем нам добрые законы,
      когда нет добрых нравов?
      Гораций
      Июня 16, года 16..., в пятницу, Мэнор Касл
      Милостивый государь!
      Пребывая в весьма расстроенных чувствах сажусь я за это письмо к Вам. Злой рок, божье провидение, силы естества - как хотите, так и называйте с недавних пор противятся нашему соседскому союзу. Горько думать, что наша многолетняя дружба стоит сейчас перед испытанием, которое, увы, может оказаться ей не по силам.
      Как говорили древние, dubia plus torquent mala [Страшнее всего внезапные несчастья (лат.)]. Вернувшись в канун Святой Пасхи из Эдинбурга, я обнаружил хозяйство свое в совершеннейшем беспорядке. Большая часть имущества моего сгорела в пожаре, имевшим быть вчера вследствие причины, кою в письме к Вам нет нужды указывать. В числе окончательно испорченной утвари оказалась и фамильная наша couche [кровать (фр.)], которая была мне особенно дорога как память о матушке моей, которую Вы, милостивый государь, полагаю, еще не забыли. В огне пострадали также портреты предков моих, - иные из полотен принадлежали кисти известных придворных мастеров, что никак не уменьшало для меня их ценности. Ущерб, нанесенный пожаром зданию, пока не поддается точной оценке - но, как Вы понимаете, ремонт обойдется мне в несколько сотен фунтов, что весьма болезненно скажется на семейном нашем доходе. Кстати, доход сей будет и так невелик, ибо для выпаса излюбленной моей йоркширской породы тонкорунной овцы выгоревшая трава далеко не так хороша, как свежая.
      К вышеуказанному ущербу осмелюсь добавить также следующие предметы и строения: изгородь из жердей ореховых, приведенная в негодность на протяжении пятидесяти трех футов с северной стороны пастбища; пристройка с садовым инвентарем, в том числе садовником, пропавшим неизвестно куда; сервиз флорентийский, привезенный известным Вам пращуром моим, сэром Майклом, из Лондона, а ныне частично негодный к употреблению, что в определенной мере лишает его ценности; карета прогулочная, с откидным верхом, работы бирмингемского мастера Тринетиса, коего отец мой посылал также к Вам в поместье по Вашей просьбе.
      Горечь от утраты сих дорогих мне предметов усугубляется и тем еще, что семейная казна, хотя и никуда не делась, находится в чрезвычайно неудобном состоянии: золотые и серебряные монеты, лежавшие в спрятанном железном сундуке, расплавились, и имеют теперь вид плиты размерами шестнадцать с половиной на десять дюймов и высотой в семь дюймов. Мне до сих пор не удалось взвесить ее, так как извлечь слиток из сундука без серьезных повреждений оного представляется совершенно невозможным.
      Сердечная моя скорбь едва не заставила меня позабыть о супруге моей, состояние которой меня чрезвычайно тревожит. Здорова ли она? Испытывает ли она все еще головные боли, кои доставляли нам обоим столько страданий мне, как Вы хорошо понимаете, душевных, ей же - телесных? Передайте ей, сэр, что лекарство, которое рекомендовал ей наш аптекарь Ривз (Вы его, конечно, помните), я из Эдинбурга привез.
      Завершая свое послание, я с прискорбием хочу Вам сообщить, что пережитое потрясение подвигнуло меня на составление судебного иска против Вас, милостивый государь, с целью возобновления нанесенного ущерба - как имущественного, так и нравственного. В том же, что причастны к последним злосчастным событиям именно Вы, у присяжных не будет никаких сомнений: Вас в это время видели на месте происшествия.
      Пишу это Вам с несказанной мукою при мысли о долгих веках, в течение которых дружба наших родов не была ни разу поколеблена с нашей стороны.
      Остаюсь почтительнейше Ваш,
      сэр Ланцелот Сент-Джордж, эсквайр
      17 июня 16... года, Блэкрок-Холл
      Дражайший сосед!
      Получив Ваше письмо, я был изумлен, - более того, впервые в жизни я испытал нечто вроде растерянности. В Вашем послании я то и дело натыкался (простите мне это слово, но оно великолепно отражает мои ощущения) сначала на намеки, а затем на прямые утверждения касательно того, что я имею якобы какое-то отношение к постигшему Вас несчастью. Позвольте решительно заявить Вам, сэр, что Ваши обвинения вздорны.
      Во-первых, я абсолютно не представляю - вопреки Вашим, сударь, измышлениям, - источника Вашего несчастья. У меня есть несколько догадок, которыми я готов немедля с Вами поделиться. Пожары, милостивый государь, возникают по трем причинам: по умышлению, по неосторожности и в результате стихийного бедствия. Ежели Вы готовы поклясться памятью Вашей матушки (а я действительно сохранил об этой леди самые лестные воспоминания), что никто из Вашей прислуги не был небрежен, мешая угли в камине, что никто из них не опрокинул случайно свечу, что у Вашего дворецкого нет сынишки, который то и дело балуется с огнем - если Вы готовы в этом поклясться, то я готов, в свою очередь, отвергнуть предположение о неосторожности.
      Умышленный же поджог предполагает, что у Вас, сэр, есть смертельные враги. Честно говоря, я не представляю человека, который мог бы быть Вам врагом - скромный и уединенный образ жизни, который Вы ведете в своем поместье, не способен вызвать зависти даже в самом испорченном из сынов рода человеческого. Или Вы за время поездки в Эдинбург успели обрести могущественнейшего врага? Вы убили принца на дуэли? Разорили кого-нибудь? Соблазнили жену какого-нибудь торговца? Сэр, я более чем убежден, что Вы не способны ни на один из вышеперечисленных поступков. Ваши представления о грехе мне чрезвычайно памятны (более того, иногда я ловлю себя на том, что я их разделяю - да, сэр!) И неужели Вы могли подумать, что Вашим недругом являюсь я - я, так близко знавший Вашего покойного отца! Нет, нет, я не верю, что Вы могли подумать обо мне _т_а_к_о_е_!
      Итак, остается одно, самое естественное предположение: несчастный случай! Молния, сэр! Сухие грозы редки в наших местах, но они бывают - Вы можете убедиться в этом, пролистав "Историю Шотландии" за последние триста лет. К тому же, существование так называемых "шаровых молний", наконец, признано учеными мужами из Королевской Академии Наук. Знаете ли Вы, сэр, какая это коварная штука? Она может возникать без всяких гроз. Да ей устроить пожар - раз плюнуть! (Прошу простить мне простонародное словцо, но согласитесь - лучше не скажешь.)
      В мысли о том, что в несчастиях Ваших повинна именно молния, укрепляет меня и то, что Вы написали мне о судьбе Ваших сбережений. Признайтесь, Вы же хранили сундук в тайнике на чердаке? Вот странная причуда! Любой лесник скажет Вам, как опасно стоять в грозу под высокими деревьями. А Вы помещаете под самую крышу Вашего замка все свое состояние! Я полагал, сэр, что Вас отличает большая осторожность.
      О понесенном Вами ущербе Вы написали во многих случаях таким образом, что, не будь я столь проницателен, я так и не сумел бы понять, что произошло с Вашими изгородью, садовой пристройкой (написали бы уж прямо с сараем), сервизом и каретой. Изгородь, как Вы могли бы заметить, пострадала в основном со стороны реки. Очевидно, что ее снесли, чтобы беспрепятственно подносить воду для тушения пожара. (Кстати, именно из-за этого пострадало и пастбище - Вы уверены, что оно выгорело, а не было вытоптано пожарными?) Сарай Ваш просто сгорел до основания. Что же касается пропавшего садовника, то этот человек совершенно не заслуживал Вашего доверия. Вероятнее всего, он просто украл садовый инвентарь и сбежал. То, что фарфор в огне портится, вовсе не должно вас удивлять. Странно, конечно, что сгорели именно чайные блюдца с изображением феникса, но это, в конце концов, можно объяснить их тонкостью и хрупкостью. А о таинственной пропаже молочника, обвитого змеей, я скорблю не меньше Вас Вы, конечно, помните, как мне приглянулся в нашу последнюю встречу этот изящный предмет. А вот то, каким образом Ваша изумительная карета оказалась в омуте, для меня является совершеннейшей загадкой. (Неужели Вы и в самом деле думаете, что я, скажем, пинками гнал ее за две мили, чтобы утопить?) Что же до того, что меня видели на месте происшествия Ваши люди, то они и соврут - недорого возьмут, к тому же в темноте легко ошибиться.
      Супругу Вашу мигрени совершенно не беспокоят, так что можете вернуть искусным эдинбургским аптекарям их снадобья. Надеюсь, Вы не слишком на этом потеряете. Леди находится в настолько хорошем состоянии, насколько это возможно в ее положении, и совершенно ни на что не жалуется. И страдать ей больше, уверяю Вас, не придется. Она совершенно не желает возвращаться к Вам, в юдоль скорби, и прощает Вам все обиды и подозрения.
      В завершение письма - о главном. Составленный Вами иск (если Вы все-таки твердо решили его составить), равно как и судейских, которые рискнут беспокоить меня с подобными пустяками, я пошлю прямо к дьяволу да, сэр! К дьяволу! Хотите судиться - обращайтесь к моему поверенному, достопочтенному адвокату Джошуа Макморану, живущему в Эдинбурге на улице Чертополоха. Если же дело дойдет-таки до суда присяжных, то я более чем убежден: одного только пересказа настоящего письма хватит, чтобы опровергнуть все Ваши пустые домыслы. Как говорили древние, conscia mens recti famae mendacia ridet [Чистая совесть смеется над клеветой (лат.)].
      И еще. Чувствуя себя до крайности оскорбленным Вашими - повторяю совершенно беспочвенными обвинениями, я вызываю Вас на поединок. Жду Вас в следующую пятницу около полудня возле Обозного Моста. Помня о былой дружбе между нашими семьями, я дозволяю Вам выбрать оружие самому.
      С предвкушением скорой встречи,
      сэр Перетрон Шотландский, дракон
      P.S. Кстати, приняв мое предложение и придя на свидание, Вы избегнете необходимости делать ремонт, что позволит Вам "возобновить" понесенный Вами ущерб в кратчайшие сроки.
      Ваш Перетрон