Пузырек с клофелином я нашла на столе. Он стоял, прижимая лист бумаги. Я машинально его взяла, прочитала. Непонимающе посмотрела на него и еще раз перечитала.

«Я же говорил, перепрячь баксы!» — отрешенно сказал внутренний голос.

Я пожала плечами — кому теперь эти деньги нужны? Часы вот Маруська взяла зря — на них же охранка, сгниет. Потом я решительно открыла пузырек и вытряхнула на ладонь таблетки. Одинокий белый кругляшок выкатился на ладонь.

«Я за тебя умер», — словно послышался укоризненный Димкин голос.

— Поняла, Дим, — серьезно ответила я и, налив стакан воды, выпила эту единственную таблетку. Потом добрела до кровати и получила то, что мне было необходимо — черное, без сновидений забытье.

Я тяжело выздоравливала. Иногда, выплывая из спасительной бессознательности, я видела перед собой полузабытое лицо бабушки и хныкая, жаловалась ей на то, что у меня все болит. Та ласково обтирала мне лоб холодным полотенцем и пела песенки, убаюкивая, потом поила бульончиками и какими — то отварами, пахнущими солнечными лугами. Я покорно все пила, пока снова не проваливалась в черноту. «Бабушка, — постоянно спрашивала я, — а Димку ты не видишь?» Она качала головой и я радовалась — значит, это я умерла, а не он, раз я общаюсь с покойной бабулей.

А однажды я проснулась совсем.

Осмысленно оглядела свою спальню, первым делом сунула руку под подушку и облегченно вздохнула, нащупав толстенный том Библии Ведьмы. Я встала, покачиваясь, накинула халат и пошла вниз. Зверски хотелось пить. В кухне я расслышала голоса и нахмурилась. Кто бы это мог быть? За маленьким столиком для завтрака у окна сидели баба Грапа и Грицацуева, замолчавшие с моим появлением.

— Встала, ты смотрит-ко! — всплеснула руками старушка.

— А вы как тут оказались? — непонимающе спросила я.

— Я тебя попроведовать зашла, — ответила Грицацуева, — Агрипина уж сильно за тебя переживала.

— А я как знала, что встанешь — засуетилась баба Грапа, — шанежек испекла.

Черт, выходит это сумасшедшая Маруськина бабушка меня выхаживала. Хотя мое лечение ей явно пошло впрок — выглядела она абсолютно нормальной и по — домашнему уютной. Меня усадили за стол и поставили передо мной поднос с горой шанежек.

— Это вы за мной ухаживали? — спросила я ее.

— Ну а кто ж еще за тобой присмотрит, — кивнула старушка.

— И сколько вы за мной … присматривали? — осторожно спросила я.

— Да почитай пару недель, — ответила та.

Я прикрыла глаза, собираясь с мыслями.

— Ворона… похоронили? — глухо спросила я у Грицацуевой.

— Давно уж, — кивнула она.

Я закрыла глаза. Все, пути назад нет. Безумная надежда, что мне это приснилось, рассыпалась мелким песком.

— Ты чего это, милая? — раздался испуганный голос бабы Грапы.

Я собралась с силами и проговорила:

— А Маруська, внучка ваша, где?

— А вот спроси ее, лахудру, — ответила та. — Оставила мужу записку, что б не искал, а третьего дня бумаги с разводом пришли.

— Серега как это воспринял?

— Да никак, ему сейчас некогда, он почитай все картины продал, по выставкам мотается да новые пишет. Меня не гонит, слава богу, хотя кто я ему теперь, сердешному? Квартиру ниже тебя этажом купил, вот я и заскакиваю к тебе, присматриваю.

— Спасибо, — искренне ответила я. До меня дошло, что я могла запросто загнуться — две недели одной и почти в коме — это вам не баран чихал.

В дверь позвонили.

— Я открою, — вскочила баба Грапа. Что-то уж больно по-хозяйски она тут ведет себя, отметила я про себя. Но это, как ни странно, мне понравилось. Моему дому, оказалось, очень не хватало уютной заботливой бабушки.

На кухню зашел энергичный, перемазанный красками Серега.

— О, модель моя очнулась! — неподдельно обрадовался он.

— Очнулась, — кивнула я.

Окинула взглядом Серегу, заметила часы Лонжин и мокасины от Гуччи и внутренне улыбнулась — дурочка Маруська, ей всего-то пару дней до честного богатства дотерпеть оставалось. — А у тебя говорят дела отлично идут?

— Ага, мы теперь почти родственники, под тобой живу, — засветился он. — Теперь можешь меня безнаказанно затопить.

— Рада, Сереженька, твоим успехам, — искренно и тепло сказала я.

— Да что ты, — засмущался он, — это ведь все ты.

Ответить я не успела.

В дверь попинали.

— Я открою, — вскочила я и побежала к двери, надеясь непонятно на что.

За дверью стоял Зырян.

— Заходи, — разочарованно посторонилась я.

— Привет, — кивнул он, — выйди, поговорить надо.

Мы спустились вниз и сели в его машину.

— Послушай, ты с Вороном была на момент его смерти, ты часом не в курсе за общак-то?

Я с минуту помолчала, пытаясь справиться с нахлынувшими слезами.

Димочка, любимый…

— В курсе, — наконец кивнула я.

— Да ты что? — поразился он. — Ну, рассказывай тогда.

— Деньги эти лежали в банке у Галины Добржевской, — бесстрастно начала я, — Никанор, покойничек, решил преумножить их процентами. Когда же он собрался их забрать, Галина начала юлить и оттягивать срок выплаты, а потом его убили.

— То есть деньги у Галины? — нахмурился Зырян.

— Да, она их так и не отдала, — кивнула я с честным видом.

— То-то она и удрала, паскуда, — злобно стукнул Зырян по рулю. — Ну ничего, на каждую хитрую гайку есть свой винт с крутой резьбой.

Я промолчала. Я просто хотела наказать Галину за Сашку. Отвести разборки от себя. Осветлить память Димки.

— Ворон знал об этом? — встрепенулся Зырян, словно прочитав мои мысли.

— Нет, — твердо ответила я. — Саня ко мне гадать пришел, и я ему сказала что его врагиня оставит его с носом и сбежит в другую страну. А когда он от меня вышел, его во дворе моем и взорвали.

— Ну точно! — с видом озаренного гениальной мыслью воскликнул Зырян. — А что ж ты раньше молчала? — недовольно спросил он.

— Никто не спрашивал, — пожала я плечами.

Сидевшие у подъезда бабульки, когда я возвращалась, остановили меня.

— Маша, что по дворничихе-то будем делать?

— А что по дворничихе? — равнодушно спросила я.

— Так нету дворничихи — то! В ЖЭК идти, что ли?

— В ЖЭК, — так же равнодушно кивнула я. Я бы согласилась с ними, даже если бы они сказали что за дворничихой надо идти в Зимбабве. — А что с Натахой, прежней? Уволилась?

— Свят-свят! — перекрестились они. — Убили же ее, вчера похоронили. Менты говорят, двадцатая с чем — то жертва какого — то маньяка!

— Надо же, — бесцветно сказала я и пошла в дом. Значит, Ворон все же не маньяк, зря я на него подумала.

Потихоньку я отошла и начала снова вести прием.

Первым делом мне позвонила Оксана.

— Прости, — прохрипела она.

— За что? — искренне удивилась я. В свете последней свистопляски все мои прежние события и обиды казались такими далекими.

— Сама знаешь. Помоги мне, Мария, умираю я.

— Сейчас я приеду, — ровно сказала я. Я вообще стала другая. Ровная. Прежняя задиристая, слегка циничная девчонка исчезла, я больше не смеялась по каждому поводу, больше плакала, в одиночестве глядя на фотографию Димочки. Мое горе сконцентрировалось где — то глубоко внутри и цепко держало жгучими клешнями мое сердце. Все что я могла сделать — абстрагироваться от всего. Стать ровной ко всему.

Во дворе ведьмы меня ждала еще одна странная встреча. На крыльце Оксана провожала Николяшу. Он тоже ходит по ведьмам? — слегка удивилась я.

— Маняша! — жарко начал он, прикладывая руку к сердцу. — Вам не дозвониться, не достучаться. Какая удачная встреча!

Я внимательно поглядела на его руку с поросшими волосами пальцами, на болтающуюся на запястье бисерную нитку и некая мысль забрезжила в моем мозгу. Потом перевела взгляд на Оксану — и обратно на Николяшу. Черт возьми! Как я раньше не догадалась!

— Маняша! — снова продолжил мужик, — так как же нам встретиться?

— Завтра я дома буду, позвоните, — ровно ответила ему я, чтобы он только от меня отвязался.

— Непременно! Непременно позвоню, Манечка!

— Какая я вам Манечка? — раздельно проговорила я. — Я Магдалина.

— Простите ради бога, если чем обидел, — зачастил он, но я обогнула его и зашла в дом.

— Вы знакомы? — спросила меня Оксана, заходя следом.

— Немного, — скривилась я, — это материн знакомый. Рассказывай, что у тебя тут случилось.

У Оксаны оказался рак матки.

— Не знаю что и делать, — сказала резко постаревшая ведьма, роняя слезы на кольца с крупными бриллиантами. — Словно за одну ночь вся в метастазах оказалась. Погадала — от тебя это идет, Марья. Уж сильно я перед тобой виновата, но не губи, умоляю.

— А что это у тебя с лицом ? — непонимающе спросила я. Раздутое, густо усеянное красными мелкими точками, рак тут точно не при чем.

— Комаров в тайге собирала, — стыдливо призналась та.

— И сколько собрала? — затаив дыхание, спросила я.

— Все десять тысяч! — гордо призналась она. — Уже и обряд давно провела!

Я не сдержалась и улыбнулась. Ай да Оксана! Люди за год не могут нужное количество комаров набить, а она за пару недель управилась! Вот как жадность трудолюбию способствует!

— Как у тебя фамилия, кстати? — внезапно спросила я.

— Грушко, — недоуменно сказала она. — А при чем тут это?

— Да это я так, о своем, — рассеянно отозвалась я. — А ты отдай сорок процентов всей прибыли за месяц церкви, да потом по тридцать процентов от прибыли ежемесячно в течение десяти лет отчисляй либо церкви, либо помогай бедным. Поможет.

Я конечно загнула, но Оксане это полезно.

— А что так много? — недовольно спросила она.

— Ой, не жмись, а? — поморщилась я в ответ. — Ты и так с этого заклинания поднимешь столько, что не унесешь. А пожадничаешь — тебя рак сожрет. Выбор за тобой.

— А кроме этого — какие обряды надо сделать?

— Ну, рак свой полечи, — пожала я плечами. Рак для ведьмы — неприятно, но не смертельно.

Дома я позвонила Корабельникову.

— Здравствуй, Лис, — хмуро сказал он, заслышав меня. — Что тебе на это раз надо от бедного мента?

— Так уж и бедный, — не поверила я. — А ящик Сибирской короны?

— А я б его еще увидел, — жалобно ответил он. — Сперли, гады, на проходной!

— Я ж сказала что бутылки с подозрением на цианистый калий, — нахмурилась я.

— Вот то — то и оно! С подозрением! А надо было прямо говорить — ребята, сама только что в пивко отраву положила!

— Рисковый у вас народ, — только и смогла вымолвить я. — Так ты мне поможешь?

— А что мне за это будет? — вредно отозвался он.

— Звездочка, Корабельников, тебе за это будет, — вздохнула я. — Иди смотри файл на Грушко Оксану, это ведьма из наших. Посмотри, кто у нее в родне числится.

Он пощелкал по клавиатуре и выдал:

— Мать, Груш…

— Мать пропускаем, — прервала я. — Дальше.

— Брат, Грушко Николай Марьянович, ба! Да они родились в один день — 14 октября 1966 года!

— Звездочку хочешь? — равнодушно сказала я. Жалко что до меня раньше не дошло что Оксана и Николяша практически на одно лицо.

— Хочу! А за что? — обрадовался он.

— Грушко Николай Марьянович — и есть тот самый маньяк — многостаночник, на котором двадцать четыре девушки.

— На маньяке их уже двадцать пять, — поправил меня Корабельников. — А с чего ты взяла?

— Давай без вопросов, ладно? Я тебе сказала, а ты уж сам крутись, доказывай, это твоя работа, — бесцветно сказала я и положила трубку.

Не могла же я сказать ему, что я все поняла только на основании того, что Грушко Николай Марьянович до ужаса похож на свою сестру и носит на правом запястье нитку заговоренного бисера от Оксаны, которая стоит не одну тысячу долларов. Как Настя. Как Наташа. А его сестра его покрывает, ставит охранки — я успела просканировать на крыльце Оксаниного дома Николяшин бисер — на его нитке навязана куча мощнейших оберегов, потому он и не пойман. Как она ловко провела ведьм — давайте начнем с давних клиентов! Восемь лет назад Николяша девочек не убивал.

Через несколько дней раскрасневшийся Корабельников появился у меня на пороге с бутылкой дешевого пойла, именуемого шампанским. Газированная сладко — кислая водичка, ничего общего с французским аналогом. Но я была Корабельникову очень рада. Он, такой радостный, с брызжущим через край счастьем был словно солнышко в моей унылой жизни.

— Лисёночек, милый мой, я на тебе женюсь, — приговаривал он, открывая бутылку. — Ты меня махом генералом сделаешь!

— Получилось? — слабо улыбнулась я.

— Просто отлично! Главное — он все жертвы насиловал, и образцы спермы совпали! Ну и в его квартире нашли вещи, принадлежавшие жертвам, по мелочи, но это все ерунда перед образцами! Лисёночек, выходи за меня, а?

— Пошел к черту, — беззлобно ругнулась я.

И мы напились.

Напились, пошли в Каморку, и до утра терзали гитару — наследство сгинувшего музыканта.

Потом жизнь потекла так же вяло как и прежде.

Баба Грапа живет на два дома — Серегин и мой, я к ней привыкла и давно забыла, как я на нее когда — то злилась. Она и правда оказалась мировой бабуськой. Правда однажды меня чуть инфаркт от нее не хватил. Заметив, что мой гадкий кот опять заметался в районе ванной, вопя при этом дурным голосом, бабулька резво вскочила с креслица, схватила с полочки нераспечатанную пачку баксов и ринулась менять ему наполнитель в лоточке. Меня чуть кондрашка не хватила и я заорала дурниной, не хуже Бакса:

— Стой! Стой! Ты куда???

Бабулька подняла на меня перепуганные глаза — раньше я сроду на нее голос не повышала, и робко ответила:

— Тык кот-то твой придурошный на газетку — то не ходит, а я еще раньше поняла что ты ему энтих бумажек нарезала специально, вот и пользую.

Я схватилась за голову и со стоном произнесла:

— И давно вы ему этой специальной бумажки подстилаете???

— Тык вот как хозяйство стала вести, тык и подкладываю. Я что? Я в чужое хозяйство не лезу, как у тебя заведено, так и делаю, не то что моя свекровка, царствие ей, собаке, небесное, — ответила бабулька, смутно осознавая, что сделала что — то не так.

Я чуть не взвыла, отобрала у нее пачку денег и пнула крутившегося под ногами кота. Дармоед извел не менее пятидесяти тысяч долларов за три недели.

Тихо матерясь на трех языках, я собрала баксы в пакет, засунула их обратно в зайца от греха подальше, и пошла печатать фальшивые баксы для лоточка своего зажравшегося кота. Черт возьми! Все так замечательно было придумано — фальшивые баксы отправились в зайца, настоящие — на полочку. Маруська смылась с резаной бумагой, а настоящие достались мне, спасибо моему истеричному и подозрительному внутреннему голосу, настоявшему на обмене. Ну кто ж знал что у меня дома бабулька заведется, а?

Бабка с тех пор поумерила свой пыл в ведении моего домашнего хозяйства и кота стала недолюбливать.

С Грицацуевой мы почти подружились, часто встречаемся и чешем языками, перемывая кости знакомым. Она оказалась великолепной хозяйкой и пытается научить меня готовить.

Серега стал за короткое время очень модным художником, заколачивает бешеные деньги, но тем не менее ничуть не изменился.

А я сама каждую субботу ношу розы на Текутьевское кладбище и бессильно плачу, глядя на портрет Димочки на памятнике.