— Конечно! — поклялась я.

Мне явственно похорошело. Я маньяку не подходила.

«Быстро же ты забыла как тебя Грицацуева чуть не прихлопнула по его наущению, — хмыкнул внутренний голос».

Я молчала. Сказать было нечего.

«Будь настороже. Он тебя убьет».

«Пошел к черту!» — рявкнула я. Надо еще доказать, что это Ворон убивал девушек.

«Это он. И мы оба это знаем».

Ответить я не успела, телефон снова зазвонил — высветился мой собственный домашний номер.

— Старушка, ну ёкалэмэнэ!!! Где тебя носит?

— Дела, Марусенька, сейчас домой еду. Тебе чего — нибудь купить? — отозвалась я.

— Ничего не покупай, а мухой лети домой, тебя менты тут уже час караулят, весь чай у меня выпили, — распорядилась подружка.

— Менты? — поразилась я.

С правоохранительными органами у меня было все замечательно — они мне ничего плохого не делали, и я поэтому не понимала, почему к ним такое негативное отношение в народе. Но тем не менее их присутствие в моем доме обескураживало. Я ничего вроде не натворила. Или все же у них другое мнение есть по этому поводу?

— Маруська, — осторожно спросила я. — А они чего хотят?

— Поговорить только, не переживай!

— Буду через двадцать минут, жди, — пообещала я и рванула домой.

Раньше сядешь — раньше выйдешь, как говорят мои уголовники. То есть возникшие проблемы надо решать тут же, все равно от них никуда не деться.

Выезжая от Галининого дома, я вдруг вспомнила, как недавно я ругалась с Сережкой, Маруськиным мужем, объясняла ему что он женат и мы не пара. В разгар ссоры он жалобно на меня посмотрел и растерянно сказал:

— Машенька, у тебя уже речь как у твоих новых русских, через каждое слово «конкретно» вставляешь.

Вот гадость! Надо следить за своей речью, нечего обогащать свой язык всякой дрянью!

И твердо решила с сего момента говорить исключительно языком Пушкина.

Однако, проехав пару светофоров, я призадумалась. Пушкина я всегда здорово уважала. Поражало то, какой легкостью и грацией веяло от его строк, как четко он выражал в стихах свои мысли. Любимым стихотворением у меня было, естественно, посвящение Анне Керн. Помните?

Я помню чудное мгновение,

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное видение,

Как гений чистой красоты.

Потрясающие по красоте строки, когда я в первый раз их прочла — была абсолютно очарована. Мне, разумеется, никто таких стихов не напишет — какой из меня гений чистой красоты, моль я пигментонедостаточная. Но чувство какой — то зависти к женщине, которой писали такие стихи — осталось надолго. Лет до восемнадцати. Как раз в тот период я наткнулась на труд, посвященный переписке Пушкина, и обнаружила там интересное письмецо. Вернее — его фотографию, и должна вам сказать, с таким почерком ему б врачом — терапевтом работать, выписывать рецепты, я его каракули еле разобрала. Уж не помню кому оно было адресовано, однако одну фразу я запомнила на всю жизнь. «Вчера, — писал Александр Сергеевич, — с Божьей помощью е… л Анну Керн ». Да уж, такую женщину — только с Божьей помощью и в самом деле. Я дочитала письмо с пикантными подробностями и навсегда избавилась от зависти к Керн.

Менты меня не дождались. Пока я завозила Корабельникову упаковку пива, им кто — то позвонил и они, извинившись, уехали.

— Так им чего надо — то было? — спросила я, разуваясь.

— Да насчет Ворона твоего приходили.

— Чего?? — подняла я на нее глаза. «Твоего Ворона» — звучало божественно.

— Да интересовались, где он вчера ночью был, он сказал что у нас, вот я и подтвердила. А насчет тебя сказала что ты все равно утром заявилась и подтвердить это не сможешь.

Тварь, убийца и недоносок Ворон обеспечил себе алиби, ничего не скажешь.

— А чего это они им заинтересовались? — безмятежно спросила я. — Натворил чего? У него неприятности?

— А вот этого, старушка, они мне не сказали, — развела руками Маруська. — Сама вон спроси, — кивнула она куда — то вглубь квартиры.

— Он тут???? — шепотом спросила я в изумлении. После вчерашнего объяснения встречаться с ним было неудобно, после того что я узнала о Насте — страшно.

— Ага, тебя дожидается, — кивнула она, — чай на кухне с Серегой пьют.

Еще и Серега!!

Вот черт! А я как на грех страшней атомной войны. Вернее в случае с Серегой это кстати, но Ворону — то я хочу нравиться! Несмотря на то что он тварь, убийца, недоносок, motherfucker, bloody bastard, merde. От этого он не перестал быть половинкой.

Я заскочила в ванную, поглядела на свое бледненькое невыразительное личико. Макияж делать некогда — мое пятнадцатиминутное отсутствие будет замечено, и мне вовсе не хочется, чтобы хоть кто — то из них решил что я делала это для него. Вот черт!

В общем, я недолго думая плеснула из баночки с гламарией на ладошку, умылась и пошла к гостям.

— Мария, — умильно посмотрел на меня Серега. Бедный парень был совершенно не в моем вкусе — маленький и худенький, мне хотелось его прижать к своей большой груди, ласково погладить по голове и от души накормить. Уж не знаю, что в нем Маруська нашла, а меня его влюбленность всегда обескураживала — примерно как если бы пухлый розовощекий ангелок младшего детсадовского возраста изъявил вдруг желание меня трахнуть.

— Мария? — поднял бровь Ворон.

— Ага, Мария, — кивнула я. — А вы чего тут делаете?

— Я тебе картину принес, — Серега достал свернутый трубочкой холст и принялся разворачивать.

— А ты? — посмотрела я на Ворона.

— А я ничего не принес, я мимо ехал, — признался он.

— Ладно, с тобой значит потом разберемся, что — то ты часто мимо ездить стал, — пообещала я и поглядела на картину.

Так я и думала. Снова вариация на тему эпохи Марии — Антуанетты. Серега всегда изображал меня в старинных платьях. И почему — то я всегда выходила на его холстах юной и красивой королевой. Серега объяснял что у него такое видение композиции, вот и все.

На этой картине на мне было нежно — голубое платье, почти не прикрывающее огромную порнозвездную грудь, бледно — золотые локоны волос почти стелились по земле, а у ног моих стояли копилкой две борзые. На голове переливалась корона, в правой руке держала скипетр подозрительно-фаллической формы, и левой рукой я рассеянно гладила по голове голенького амура. Из сгустившихся на заднем плане облаков выглядывали призрачные бородатые граждане, я так понимаю какие — то боги и похотливо глядели мне в спину. Серегино видение композиции наверняка предусматривало там декольте до середины попы.

— Эээ… Сергей, — осторожно начала я, люди искусства критики не выносят, могут и творить бросить. — Тебе не кажется что грудь ты зря так откровенно прописал? Она у меня самая неудачная часть тела.

Парни как по команде с интересом уставились на мою грудь.

— Нормальная у тебя грудь, — сообщил наконец Ворон после тщательного визуального исследования. Ага, чары красоты в действии.

— Просто класс, — подтвердил Серега.

— У твоей жены лучше, поверь, — строго посмотрела я на Серегу. Тот виновато посмотрел на Маруську, но та лишь улыбнулась. Вот терпение у человека! Да я б своего давно убила за такое.

— Ну неважно, — продолжала я, — факт тот что мне не нравится. Почему бы тебе лучше не прорисовать мои ноги? Вот они мне нравятся точно.

— Так у меня только фотография груди, — объяснил Серега, — а ног обнаженных нет, не с чего рисовать. Ты ж вечно в джинсах.

Ворон поперхнулся чаем и внимательно на меня посмотрел.

— А обнаженная грудь, значит, есть? — медленно спросил он.

— Ну не совсем, а вот по это, — Серега показал на портрете полосу ткани, прикрывающей мой бюст, — помнишь, ты на мое день рождение пришла в платье с большим вырезом? Вот я по тем фотам и пишу картины.

— А можно мне те фотографии тоже? — ухмыльнулся Ворон.

— Короче, — прихлопнула я рукой по столу, — хорош мне тут порнографию разводить! Ну — ка живо говорите чего надо и скатертью дорога! У меня еще дел невпроворот!

— Да я картину принес, — смешался Серега.

— И с женой пообщаться, — подсказала я, пнув его под столом.

Он опять виновато поглядел на Маруську и бодро уверил:

— Так это само собой.

— А ты чего все мимо ездишь? — бесцеремонно посмотрела я на Ворона.

— Злая ты, Мария, — осудил меня он. — Вон в сказках даже Баба Яга гостей сначала кормила — поила, в баньке парила, а потом уж кушала.

— Она хорошая, — вступился Серега.

— Конечно хорошая. У тебя картин много ? — внезапно поменял он тему разговора.

— Шесть пейзажей, восемь натюрмортов, и двадцать шесть портретов, — отрапортовал Серега.

— Этой? — кивнул он в мою сторону.

— Не все, — покачал Серега головой, поняв Ворона с полуслова. — Один — тещи и три портрета жены.

— Выставлялся уже?

— Не, какое, — махнул рукой наш живописец.

Ворон задумался, после чего достал визитку и положил ее перед Серегой.

— Знаешь, позвони — ка по этому телефону, это моя сестра, она вчера плакалась что один художник картины отозвал, и не знает что делать — стенды, что под него заготовлены, пустые. А выставка со дня на день открывается. Скажешь что от меня.

— И выставят? — недоверчиво посмотрел на него Серега.

— Выставят, выставят, там еще и не такую мазню выставляют, — успокоил его Ворон. Я б после такой оценки моего творчества его послала к черту. А Серега заулыбался от счастья.

— Вы в ближайшее кафе пройти не хотите, чтобы обсудить условия сделки? — язвительно проговорила я. — Мы вам с Маруськой тут наверно мешаем?

— Злая ты, — обиделся Серега.

— А я про что! — поддакнул Ворон.

— Спелись, — ахнула Маруська.

— Серега, ты от него держись подальше, — хмуро постановила я. — Он нехороший дядь.

— Почему? — удивился Ворон.

— Забыл сколько я простыней на тебя грохнула? — напомнила я. Теперь я могла понять почему их было столько.

Ворон замолчал. Маруська с Серегой озадаченно на нас посмотрели. Какое отношение простыни к скверному характеру имеют — никто из них не понял.

— Простыни? — ровно сказал Серега. — Это что, твой бойфренд?

Серегу снедала ревность, это было видно невооруженным взглядом.

— Бойфренд? — я беспомощно посмотрела на всех, ожидая поддержки. А и правда, кто он мне? Все вежливо молчали, ожидая продолжения.

— Ну мы… В общем у нас…

— Деловые отношения, — наконец подсказал Ворон.

— Да!!! — с облегчением подтвердила я. — У нас — деловые отношения! Деловее не бывает!

И радостно улыбнулась.

Маруська хмыкнула.

Серега побагровел и судорожно хлебнул чаю.

Ворон откровенно ухмылялся, демонстрируя безупречный фарфор зубов.

Я психанула.

— Кстати — тебе чего надо, зачастил ты чего — то? — накинулась я на него. Хотя и так понятно чего ему надо было — доллары найти хочет.

— Пойдешь со мной в ресторан? — внезапно спросил он.

— В ресторан точно не пойду, — убежденно ответила я. — Мещанство это.

— А куда пойдешь? — прицепился он к словам.

— В кино! — объявила я. — Меня еще никогда мальчики в кино не приглашали!

— Совсем? — изумилась Маруська

— Один раз, — помялась я. Тогда меня Димка пригласил в деревенский клуб уж не помню на какой фильм. — Но это было давно, в детстве и поэтому не считается! Но я пойду только если Маруська с Серегой пойдут!

— Да! — громко заявил Серега, — мы, разумеется, тоже пойдем в кино, правда, Марусь?

Все ясно, маленький художник собрался за мной элементарно шпионить.

— Отлично, собирайтесь, — согласился Ворон. — Я тоже за свою жизнь только один раз, в детстве девочку в кино приглашал. Остальные предпочитали казино и рестораны.

— Минуточку! — предупреждающе объявила я. — А расскажи ка нам, за что менты — то тобой интересуются, а? Чего натворил?

— Мария, у меня жизнь такая, что не случись в городе, сразу бегут ко мне. Хотя теперь — то я честный бизнесмен! — горячо поклялся он.

Ага, знаем мы этих честных бизнесменов от криминала. Пока я обувалась и мы рассаживались по машинам, вспомнилась мне история, в интернете где — то вычитала. В общем, жила — была тихая и очень интеллигентная дама. И вот однажды ее дочь угораздило выйти замуж, да не за кого попало, а за местного «авторитета». Такой себе добродушный двухметровый паренек. Какое то время их молодая семья жила в доме тещи. Дама, еще раз повторюсь, была интеллигентная, поэтому к блатным товарищам зятя, заходившим в гости, привыкала с трудом и часто вздрагивала. Все криминальные события, происходившие в том городе, она (не без основания) приписывала именно им и немало от этого страдала. Зять, в свою очередь, категорически отрицал свою связь с указанными событиями, и клялся что он уже год, как честный бизнесмен.

Однажды в городе произошла крупная перестрелка в одном из баров.

Трое представителей «бывшей» бригады зятя погибли. Он, как старый товарищ, взялся помочь с организацией похорон. Он лично заказал три машины для перевозки тел погибших друзей из морга на кладбище. И вот, через 15 минут после отправки тестя на машинах в морг, дама (Д) стоит во дворе своего дома и в глубокой задумчивости поливает цветы. И тут к воротам дома подъезжает микроавтобус, из него выходит амбал (А), происходит следующий диалог:

А: Здравствуйте, а ваш зять дома?

Д: Нет, он уехал.

А: А я вот за трупами приехал.

Д: Да ребята ваши уже поехали за ними в морг, догоняйте их.

А: Вы меня не поняли, я за теми трупами, что у вас в гараже лежат.

Д: ГДЕ?!!!!

А: В гараже, в яме под машиной. Ваш зять сказал, что если его не будет дома, то я могу забрать их сам.

Д : (потихоньку теряя сознание) Без него я вас в гараж не пущу!!!

А: Ну Извините, тогда я попозже заеду.

Борясь с накатывающимся желанием упасть в обморок, дама (мужественная женщина) идет в гараж, заглядывает в ремонтную яму и видит большую вязанку пластиковых канализационных ТРУБ, которые зять заготовил для своего строящегося дома.

До кинотеатра я не доехала.

Не успели мы рассадиться по машинам, как белугой взревел сотовый.

— Доченька, — навзрыд рыдала мать, — Костенька умирает.

Я с минуту помолчала, соображая, кто такой Костенька, и внезапно мое сердце словно ледяная рука сжала. Потому что я — Магдалина Константиновна. Просто мать его при мне кроме как алкашом проклятым сроду не называла.

— Как умирает? — тупо переспросила я, полная нехороших предчувствий. Отец у меня один, и я его люблю.

— Да вот так, — закатывалась в плаче мать, — приезжаю сюда грядки прополоть, а он лежит на крыльце и шевельнуться не может. Паралич разбил моего Костеньку!

— Мама, успокойся, перетащи его на кровать пока, а я выезжаю прямо сейчас, — велела я.

— Как перетащи? — всхлипнула мать. — Ты же знаешь что мне более трех килограммов врач запретил поднимать.

— Хорошо, тогда ни в коем случае не трогай, он кстати не падал перед этим? — мне пришло в голову, что паралич может быть вызван переломом позвоночника.

— Нет, говорит что уснул, проснулся — и встать не может, — рыдала мать.

— Ты пока я еду вызови врача, пусть осмотрит.

— Да я уж сбегала в больницу, там у главврача день рождения, вплоть до медсестер все ходят пьяные, — мать рыдала в трубку, словно отец уже помер.

— Все, выезжаю, пока присматривай, — я отсоединилась и посмотрела на народ.

— В общем я по делам, буду поздно.

— Вот тебе раз, — огорчился Серега. — Раз в жизни в кино решили съездить, и такой облом.

— А что случилось? — хмуро спросил Ворон.

— Отца паралич разбил, — сдержанно ответила я.

— Ни хрена себе, — присвистнула Маруська. — И что теперь?

— Ничего, лечить поехала, вы уж тут без меня, — буркнула я и поехала снова в деревню.

Когда я подъехала к бабушкину домику, дурные предчувствия одолели меня с новой силой. Бабки толпой стояли у ворот, а материны надрывные рыдания разносились далеко окрест.

Не чуя под собой ног, я выпрыгнула из машины и понеслась к воротам.

— Живой? — притормозив на мгновение около бабушек, спросила я.

— Пока да, — скорбно ответили они.

Я добежала до крыльца и склонилась над отцом. Папик жалобно на меня посмотрел и застонал:

— Ну здравствуй, доча, спасибо что уважила, проститься приехала.

— Папочка, — заревела я, — ты чего? Ты у меня еще сто лет проживешь.

— Все, доча, отжился я, — скорбно ответил отец.

— Папочка, родной, где болит, покажи, — сквозь слезы спросила я.

Вид отца, в одних драных тренировочных штанишках был непереносим. Не должны так люди умирать. В мягкой и чистой постельке, в окружении детей и внуков — но не на голых досках деревенского крыльца.

— Да спину мне дюже жжет, доча, — пожаловался отец.

— Папочка, мне тебя надо перевернуть будет и осмотреть, ты точно не падал? А то если перелом позвоночника, то позвонки могут сместиться.

— Ох, Магда, может и падал, — беспомощно посмотрел на меня отец. Я оценила концентрированный аромат перегара и поняла что рассчитывать на его показания не приходится. Достав иголку из сумочки, я быстро вонзила ее в папанино бедро.

— Б…!!!! — взвыл отец и хорошенько пнул меня ногой. Я отлетела в сторону, а старушки у забора зашелестели «Все, помирает, сейчас отмучается, судороги начались ».

— Ты что делаешь, иродка? — налетела на меня мать, хлеща меня полотенцем. — Совсем отца угробить решила??

— Славненько, — я отбежала от матери подальше, потирая ушибы. — Позвоночник не сломан, раз ноги чувствуешь. А руки?

— Не надо колоть, я сам, — испугался отец и помахал рукой в воздухе.

— Отлично, теперь второй, — велела я.

Папик беспрекословно махал теперь уже и двумя руками.

— Ничего не понимаю, — нахмурилась я. Паралич туловища, при котором сохраняется двигательная активность рук и ног?

— Ой, Костенька, на кого ты меня оставляешь? — зарыдала мать.

Я подошла и внимательно осмотрела отца.

— Все, мать, сейчас он у меня отмучается, — радостно заявила я. — Тащи нож!

— Нож? — завопила она как скорая помощь. — Родного отца ножом? Какой нож???

— Поострее желательно, — бросила я матери, продолжая осматривать отца.

Бабки за оградой, услышав это, припухли, боясь пропустить хоть один момент из нашей драмы.

— Аааа! — завыла вдруг мать. — Он же тебе отец!

Я посмотрела на нее, поняла, что помощи не дождусь, молча прошла в дом, выбрала прочный короткий нож и вышла обратно к отцу. Мать, увидев меня, затряслась.

— Доченька, ну ты что делаешь? — просительно зарыдала она, — я понимаю, что у тебя образ жизни такой, ритуалы там всякие, но ведь он тебе родной отец.

— Ой, мать, уйди ради Бога, — поморщилась я.

— Не дам! — мать внезапно вцепилась в руку с ножом и принялась отбирать.

— Мать, ты в своем уме? — удивилась я. — Иди — ка погуляй, пока я с отцом заканчиваю.

И я махом выставила ее за ворота. Заперла понадежнее дверь и принялась соскабливать папика с крыльца.

— Доча, что ты делаешь? — тревожно спросил отец.

— Ты на тюбике с клеем моментом уснул, раздавил его своим весом, а пока спал, спина и дерево намертво схватились, — объяснила я. — Сейчас я аккуратненько ножичком тебя с крыльца и отскребу, не дергайся.

— Ох, грехи мои тяжкие, — вздохнул отец, — надо ж было так напиться.

А я меленько скребла ножом и дипломатично молчала, не дело в такой ситуации нотации читать, он и так почти в могиле себя ощутил.

— Ты это, Магда, правильно мать — то выставила, ой, больно! — дернулся он.

— Пап, извини, — я случайно порезала ему кожу.

— Поаккуратнее, — робко попросил он. — Так вот, мать ведь если про клей узнает — со свету сживет.

— Сживет, — согласилась я и нечаянно порезала его снова.

Папик поморщился, но промолчал.

— Ты уж ей скажи что из могилы меня в последний момент вытащила, — попросил папик.

— Придется, — вздохнула я и снова его порезала.

— Доченька ты моя золотая, — обрадовался он.

А за папика мне мать вряд ли спасибо скажет, это она сейчас белугой ревет, а вообще — то она сколько себя помню, всегда стонала, что б он сдох поскорее.

Папика я минут через двадцать отодрала, он встал, кряхтя, осмотрел кровавую лужу на досках и заметил:

— Как поросенка на крыльце резали, прибрать бы.

— Мать потом замоет, — махнула я рукой.

— Ты ее домой — то запусти, доча, — попросил отец.

Я выглянула за ворота, покрутила головой и удивилась — ни матери ни бабулек не было.

— Нету ее, — объявила я. — Я пойду баньку затоплю, тебе помыться надо, ты ж в крови и клее с ног до головы.

— Да я сам потом, — засмущался папик.

— Сиди уж, — вздохнула я.

В сарайке где хранились дрова были только чурбачки, и их следовало поколоть. Я тщательно обследовала все углы, однако топора не нашла.

В это время схлопнула калитка и мать, да не одна, толпой, завалила во двор.

— Мам, — высунулась я, — а где топор, не знаешь?

— За дверью, — автоматически ответила она, перевела глаза на крыльцо и протяжно завизжала на одной ноте. Бабы, пришедшие с ней, посмотрели на крыльцо и тоже заголосили.

— Гражданочка, пройдемте, — шагнул ко мне здоровый усатый мужик.

— Зачем? — буркнула я, — не видите что у меня тут творится?

— Участковый Акимов, — представился он, — где тело?

— Какое именно? — осведомилась я.

— Убилаааа !!! — тоскливо выла мать. Бабуськи старательно ей подвывали.

— Слушай, успокойся, а? — раздраженно завопила я, пытаясь перекричать разноголосый вой. — Ты чего тут цирк устраиваешь?

И тут на крыльцо тихо вышел отец.

Вой стих.

— Живой еще? — удивленно ахнула соседка, Кузьмовна.

— Да не жилец все равно, вона на нем места живого нет, — авторитетно заявил то — то.

— А вы чего это? — робко спросил отец и вопросительно на меня посмотрел.

— Жену свою спроси, — рявкнула я, — а то меня сейчас за твое убийство в кутузку сволокут!!

— Какое — какое убийство? — не понял он.

— Мать! — рявкнула я. — Ты чего тут перед людьми меня позоришь? Папика надо просто вымыть, и он как новенький будет!

— Так а нож тебе зачем нужен был? — смутилась она.

— Лечила я нашего папика!!!

— Так он сейчас здоровый? — переспросила она.

— А сама не видишь? — гавкнула я. — Все, граждане, расходитесь, кина не будет!

— Так он же помирал, — ахнула Кузьмовна, — сама видела, а теперь смотрит — ко, ходить!

— Таблеток дала! — ответила я, успокаиваясь.

— И каких? — спросил участковый, — у меня вот теща тоже не встает.

— Марвелон! — ляпнула я первое попавшееся умное название. Хватит с меня уже парфеновских крестьян, узнавших что я ведьма. Будем надеяться что никто из крестьянок этими таблетками от беременности не пользуется.

— А от чего они?

— Да от всего, — отмахнулась я.

— Дорогие поди таблетки? — не успокаивался местный представитель власти.

— Пятьсот рублей пачка! — загнула я.

Бабки, с интересом прислушивающиеся к нашему разговору, дружно ахнули.

— Это ж что такое делается, почитай всю пенсию на них отдать! — загалдели они.

Неохотно, но деревенские все же разошлись, жарко матеря правительство, при котором старушки 80 лет от роду вынуждены отказывать себе в жизненно необходимых им оральных контрацептивах.

— Доча, — просительно посмотрела на меня мать.

— Уйди, — поморщилась я.

— Я ведь не подумавши.

— Слушай, мать, — разозлилась я. — Ты у меня заслуженная учительница, женщина неглупая. Ну как ты могла подумать что я отца убью???

— Так ты ж сама сказала что сейчас он отмучается, — робко сказала она.

— И к тому же — ну ладно, подумала такое, — распалялась я. — Но милицию привести в такой ситуации и народ — это вообще не по-родственному!!!

— За Костеньку перепугалась, — снова зарыдала мать. — Прости меня, дуру старую!

Я посмотрела на нее, маленькую, седенькую, и сердце мое дрогнуло.

— А чего — это ты так? Ты ж всю жизнь ему смерти хотела.

— Он, доча, не такой ведь был раньше, — тихо ответила она.

— Мать, вернешься в город — запишу тебя к психоаналитику, ты и отца довела до такой жизни и меня поедом ешь, никакой жизни от тебя нет, — постановила я и поднявшись, пошла на улицу.

— Доча, ты куда? — вскрикнула мать.

— К знакомым, — буркнула я.

На мать я была зла — так меня перед людьми ославить, и потому решила сходить попроведовать бабусю — одуванчика.

Бабуся воплощала мою мечту о достойной старости. Она сидела в садике за круглым, накрытым белой скатеркой столиком и пила чай с пирожками. В окошке телевизор показывал очередную серию мыльной оперы, и старушка сосредоточенно не глядя слушала о том, что Хосе Фернандес не должен был говорить маленькому Хуанито что его подменили в роддоме. Антураж довершали два резвящихся в траве котенка.

— Бабушка, здравствуйте, можно к вам? — через заборчик поприветствовала я.

— Ааа, доченька, — встрепенулась обрадовавшаяся старушка, — глазки — то не видят, зато по голосам вас всех помню. Заходи, милая!

Пока я обходила заборчик, старушка налила мне в чашечку душистого чая и положила рядом на блюдечко пару пирожков.

— Как хорошо, что ты зашла, а то сижу тут, кукую одна, — приговаривала старушка. — Ты тут к кому приехала — то? Вижу, не местная ты, девонька.

— Да я папу навещаю, — я с удовольствием откусила пирожок, отцепила от джинс серого котенка и взяла его на руки.

— Вот ты посмотри, какая внимательная, — всплеснула руками старушка, — а ко мне сейчас соседка забегала, говорит, одна тут девица отца родного только что зарезала! Что делается!

Я поперхнулась пирожным. Все ясно, сейчас на деревне будут лет тридцать вспоминать — «Это было в тот год, когда Магдалинка Потёмкина отца своего зарезала».

— Эээ, — осторожно начала я, — прямо так зарезала?

— Истинный крест, — поклялась старушка, — Анисимиха сама видела, как та девица из сарайки вышла с окровавленным топором — видать, на части отца — то рубила, а на крыльце отрубленная нога в луже крови плавала!

Вот черт! Я в полном изумлении уставилась на бабульку. Нога?? Окровавленный топор?? Они что тут, с ума посходили??

— А ты, милая, по делу али так зашла? — полюбопытствовала старушка.

— Да я смотрю, вы одна живете, — улыбнулась я, — вот и решила — может вам пол помыть или постирать надо?

Благие дела каждая ведьма старается совершать по мере своей испорченности. Мало того что они грехи компенсируют — так еще и сила возрастает от этого.

— Ох, милая, — вздохнула старушка, — сын — то у меня хоть и охламон, а о матери позаботился. Хочешь, покажу, чего он мне понавез?

И такое выражение лица у нее было, как у малого ребенка, которому не терпится похвастаться новой игрушкой, что я не вынесла и улыбнулась:

— Конечно покажите!

Бабулька осторожно поднялась, взяла свою палочку и бодро постучала ей перед собой. После чего довольно резво повела меня в дом.

— Вот, посмотри, милая, какая кухня у меня! — лицо ее сияло гордостью и ликованием, — Прямо как в телевизере! И за водой к колодцу не ходить, краник открыл — и все дела!

Кухня и правда была отличная. Странно немного было видеть в деревенском доме натуральную кухню из дуба от Скаволини, не поскупился сынок на бабульку, и в самом деле.

— А вот это — видишь — машинка такая стиральная, — с видом первооткрывателя указала она на «Электролюкс », вмонтированную между плитой и посудомоечной машиной.

— Да, бабушка, мои поздравления, сын у вас что надо, — слегка потрясенно отозвалась я.

— Конечно, — с гордостью отозвалась она. — А ведь первым охламоном на деревне был! Все соседки меня жалели, а теперь рты позакрывали и мне завидуют! А пойдем — ка я тебе гостиную покажу!

И она понеслась дальше по коридору.

— Погляди — ка, как все не по-нашему! — распахнув резные створки дверей, сказала она. Я зашла в комнату. Бежевый пушистый ковер, огромный телевизор, роскошный мебельный гарнитур, большие напольные часы в углу.

Часы в углу…

Не веря своим глазам, я рванула в тот угол, осматривая каждую завитушку резного узора. Ну конечно!

«Магдалина + Дима», — гласила надпись на них, коряво выведенная моей рукой много лет назад.

— Вашего сына зовут Димой…, — в полной прострации сказала я. Дура! Ведь мне тот Дима во сне являлся, нет что б сразу сообразить, что неспроста!

— Конечно Димой, я тебе ведь говорила, — согласилась бабулька. Нет, этого она мне не говорила. Это я только что сама поняла. И дальше я, не слыша что она говорит, медленно ощупала выступы на часах и нажала на нужный. Задняя дверца бесшумно отворилась. Не дыша, я осторожно заглянула внутрь.

Книга лежала там.

Покрытая толстым слоем пыли, много лет меня дожидавшаяся.

Благоговейно я протянула руку и взяла ее. Крепко прижала к груди и вздохнула. Вот черт! Я не сплю?

— … А вот пол мне не нравится, досочки маленькие, мыть неудобно, — ворвался в мое сознание голос бабульки.

— Бабушка, у меня срочное дело, вы извините если я уйду? — пытаясь сдержать радость, проговорила я.

— Ну, милая, а ты придешь еще?

— Конечно приду, — пообещала я, направляясь к выходу. На миг меня кольнула совесть — пользуясь бабушкиной слепотой, я выношу из ее дома вещь. Однако внутренний голос тут же на нее цыкнул — молчи, несчастная, вещь — то Магдалинкина!

Не чуя под собой ног, я побежала домой. У ворот я быстренько отперла машину, села и неверяще посмотрела на книгу. Она была точь в точь такой, какой я ее запомнила во сне. В толстом кожаном переплете и с белой надписью «Библия ведьмы» на обложке. Вот черт! У меня в руках — моя Книга! Как я о ней мечтала, кто бы знал!

Благоговейно я отрыла ее и тут у меня в глазах потемнело. Сила моя, почуяв Книгу, мгновенно снесла все препоны и заклубилась в венах. От неожиданности я попыталась наложить на нее оковы, только какое там! С таким же успехом я могла тормозить снежную лавину. Сила стремительным потоком неслась к кончикам пальцев, держащих Книгу, и без следа впитывалась в нее.