Семь

Мои руки и ноги не двигались. Но в другом измерении они не лежали на полу моего кабинета, а работали, уводя меня в лес. Я наблюдал за обоими процессами, думая, что такое один раз уже случалось: когда я открыл морской сундучок и увидел там фотографию, стоявшую в это время на моем письменном столе. Воздух и в кабинете, и в полях был сладким, напоенным запахами. Свет погас, и в темноте я шел по темному пшеничному полю, продирался через кусты, легко перепрыгивал ручей. Тело мое было легким, как во сне. Я слышал телефон и одновременно сверчков и сов. Ночной воздух, казалось, окутывал деревья дымкой, как туман.

Я прошел через второе поле и вошел в лес. Белели березы, как девичьи тела. Моя правая рука коснулась доски пола, но в призрачном мире это был кленовый ствол. Миновав его, я углубился в чащу. Вправо от меня пробежал олень, и я пошел за ним. Деревья росли все гуще и гуще. Я перелез через ствол гигантского клена, преграждавший дорогу, и продолжил путь. Мое сердце забилось сильнее, я понял, куда я иду.

Это была поляна, окруженная огромными дубами, с выжженным пятном в центре. Она ждала меня здесь.

Я знал, что ноги сами приведут меня туда. Надо было только идти.

Когда деревья сомкнулись вокруг меня, пришлось раздвигать ветки руками. Иголки набились мне в волосы и за воротник, напомнив колючий куст, поймавший меня возле Волшебного Замка. Почва стала вязкой; на месте моих следов оставались чавкающие черные дыры. У подножия деревьев росли красные и белые грибы.

Становилось все темнее, и я почувствовал страх. Казалось, лес готов сдавить меня и похоронить в своих пахучих объятиях. Даже воздух стал гуще. Я взобрался на пень, обожженный молнией. Под ногами копошилось что-то скользкое. Я наступил на гриб размером с овечью голову, и он растекся под моей ногой жидкой зловонной массой.

Ветка оцарапала мне лицо. Я услышал, как разрывается кожа. Единственный свет исходил от гниющих стволов и листьев. Раскидистое дерево преградило мне путь; пришлось встать на четвереньки и проползти под его ветвями, почти утопая во влажном слое листвы.

Я встал и очутился на поляне, той самой. Моя рубашка позеленела от мха, бинт с левой руки сполз и размотался. Я попытался отряхнуться, но руки меня не слушались.

Деревья шептались за моей спиной. Я прошел вперед, к черному пятну в центре поляны. Наклонился и потрогал угли. Они были теплыми, и от них тянуло сладковатым дымком. Я упал на колени в мертвой тишине леса.

Что случится, если она вернется? —спросила меня Ринн, и я сейчас испытывал ужас еще больший, чем в первый раз. До меня донесся высокий шуршащий звук оттуда, где свечение листьев вокруг поляны было особенно ярким. Звук движения. По коже у меня поползли мурашки.

Потом я увидел ее.

Она вышла на поляну между двух черных берез. Она не изменилась. Если бы в этот момент что-нибудь коснулось меня, я бы разбился, рассыпался на белые холодные осколки. Она пошла ко мне – медленно, неостановимо.

Я позвал ее по имени.

Шум усиливался – шепчущее шуршание резало мне уши. Ее рот открылся, и я увидел, что вместо зубов у нее белые, отполированные водой камни. Лицо ее было маской из листьев, руки превратились в древесные сучья.

Я упал навзничь и ощутил под руками гладкое дерево. Воздух забил мне легкие, как вода. Я понял, что кричу, только когда услышал собственный крик.

– Открыл глаза, – сказал голос. Я увидел перед собой раскрытое окно и раздуваемые ветром занавески. Стоял день. Воздух был обычным, легким.

Другой голос:

– Вы проснулись, Майлс? Слышите меня? Я попытался ответить, и изо рта у меня хлынула зловонная жидкость.

– Он жив, – сказала женщина. – Слава Богу.

Очнулся я в постели. Было еще светло, и внизу звонил телефон.

– Не обращайте внимания, – сказал кто-то. Я повернул голову; в кресле возле двери сидела Алисон с книгой – одной из тех, что я отдал Заку. – Телефон звонил все утро. Это шериф Говр. Он хочет о чем-то с вами поговорить, – на последней фразе она потупила глаза.

– Что случилось?

– Хорошо, что вы не курите. Иначе вас разбросало бы по всему полю.

– Что случилось?

– Вы включали газ?

– Какой газ?

– На кухне. Он был включен почти всю ночь. Миссис Сандерсон сказала, что вы выжили только потому, что были наверху. Я разбила окно на кухне.

– А кто его включил?

– Это вопрос. Миссис Сандерсон утверждает, что вы пытались покончить с собой.

Я потрогал лицо. Царапин не было. Бинт на левой руке держался нормально.

– А свет?

– Погас. Лампы, похоже, лопнули. Черт, вы должны были чувствовать запах. Сладкий такой.

– Я его чувствовал. Я сидел за столом, а потом вдруг очутился на полу. Мне показалось, что мое тело стало невесомым.

– С этим домом что-то не так. Два дня назад, когда вы вернулись, свет во всем доме вдруг зажегся. Сам по себе.

– Ты тоже это видела?

– Конечно. Я была в своей комнате. А прошлой ночью свет вдруг выключился. Отец говорит, это что-то с проводкой.

– А он не сказал, что ты должна держаться от меня подальше?

– Я обещала, что уйду, как только вы придете в себя, Я вас и обнаружила. Говр звонил нам и сказал, что вы не берете трубку. Сказал, что ему срочно нужно с вами поговорить. Отец спал, вот я и пошла. Дверь оказалась закрыта, тогда я влезла через окно в нижнюю спальню и тут почуяла запах газа. Я разбила окно в кухне, чтобы газ вышел, и пооткрывала все другие окна. Потом пошла наверх. Вы лежали на полу.

– А когда это было?

– Около шести утра. Или чуть пораньше.

– Ты в шесть уже встала?

– Я только вернулась домой. Ну вот, я увидела, что вы живы, и тут появилась миссис Сандерсон. Она сразу позвонила в полицию. Она почему-то решила, что вы хотели себя убить. Потом она ушла и сказала, что вернется завтра. Если она нужна вам сегодня, позвоните ей. И Говру я сказала, что вы позвоните ему, когда вам станет лучше.

– Спасибо, – сказал я. – Ты спасла мне жизнь. Она с улыбкой пожала плечами:

– Если кто и сделал это, то старик Говр. Это ведь он попросил меня сходить к вам. К тому же, все равно скоро бы пришла миссис Сандерсон. И вы не собирались умирать.

Я поднял брови.

– Вы тут ходили. И издавали разные звуки. Меня узнали.

– С чего ты взяла?

– Вы назвали меня по имени. Или мне так показалось.

– Ты правда думаешь, что я хотел себя убить?

– Нет, – она встала, зажав книгу под мышкой. – Я думаю, вы не такой дурак. Да, совсем забыла. Зак благодарит вас за книги и хочет снова увидеться.

Я кивнул.

– Вы уверены, что с вами все в порядке?

– Уверен, Алисон.

У двери она остановилась и повернулась ко мне. Она открыла рот, потом закрыла и наконец решилась сказать:

– Я очень рада, что с вами все обошлось. Телефон зазвенел снова.

– Не беспокойся, – сказал я. – Я уже знаю, в чем дело. Белый Медведь хочет пригласить меня на ужин. И знаешь, я очень рад, что ты оказалась здесь.

– Давай немного расслабимся, прежде чем касаться серьезных вопросов, – предложил шериф Говр два дня спустя, вытряхивая в чашку ледяные кубики. Моя интуиция меня не подвела, хотя бы частично. Я сидел в большом продавленном кресле в гостиной Белого Медведя, в той части Ардена, где я в прошлый визит припарковал свой “нэш”. В большом доме Говр жил один. На одном из кресел громоздилась кипа старых газет; красная обивка дивана засалилась от времени; кофейный столик украшала батарея банок из-под пива. На спинке кресла висел пистолет в кобуре. С двух концов дивана светили две большие лампы с подставками в виде глухарей. На стенах темно-коричневые обои – жена шерифа, кто бы она ни была, явно боролась с условностями. Висящие там же картины, я мог поклясться, были повешены не ею: фото самого Белого Медведя в рыбацкой шляпе, держащего удочку с пойманной форелью, и репродукция “Подсолнухов” Ван Гога.

– Я обычно немного выпиваю после обеда. Что хочешь: бурбон или опять-таки бурбон?

– Отлично.

Его готовка меня приятно удивила. Тушеное мясо, хоть и незамысловатое, хорошо приготовленное, было не тем, чего ожидаешь от двухсотсемидесятифунтового мужчины в мятом полицейском мундире. Тут больше подошел бы пережаренный бифштекс.

Одна из причин приглашения прояснилась сразу же:

Белому Медведю редко с кем удавалось говорить по душам. Весь ужин он говорил не о моей предполагаемой попытке самоубийства, не о новой трагедии, случившейся в городе, – он говорил о рыбалке. Удочки, наживка, морская и речная рыбалка, рыбалка раньше и сейчас, и “На Мичигане считают, что их лосось лучше всего, но нашу форель я не променяю на десяток этих лососей”, и “Иногда я просто люблю посидеть с удочкой в тени, без всякого клева, как какой-нибудь дедуля”. Под этот разговор я сжевал несколько ломтей сочного мяса с овощами и густой подливкой.

Он отнес тарелки в раковину и, судя по звуку, залил водой; потом вернулся с бутылкой “Дикой индейки” под мышкой, чашкой с кубиками льда в одной руке и двумя бокалами в другой.

– Мне кое-что пришло в голову, – сказал я, пока он ставил все это на стол.

– Что же?

– Мы все одиноки – все четверо. Дуэйн, Пол Кант, ты и я. У тебя ведь была жена? – обстановка дома делала ответ очевидным; дом Белого Медведя странно напоминал мне дом Пола Канта, только он хранил следы вкуса более молодой женщины, жены, а не матери.

– Была, – он разлил бурбон и откинулся на диване, положив ноги на кофейный столик. – Сбежала, как и твоя. Уже давно. Оставила мне сына.

– У тебя есть сын, Белый Медведь?

– Да. Живет здесь, в Ардене.

– Сколько ему лет?

– Скоро двадцать. Его мать сбежала, когда он был еще маленьким. Он не особо ученый, но смышленый. Помогает разным людям с ремонтом. У него своя квартира. Я хотел бы, чтобы он служил в полиции, но у него свои идеи. Но он хороший парень. Верит в закон, не то, что другие.

– А почему ты или Дуэйн не женились снова? – я хлебнул большой глоток бурбона.

– У меня есть причины. В полицейской работе жена только мешает. Это ведь круглые сутки. Кроме того, я не встретил ни одной женщины, которой мог бы доверять. А старине Дю-эйну женщина вообще нужна только для того, чтобы готовить и убирать, а это с успехом делает его дочь.

Я поймал себя на том, что расслабляюсь, уверяю себя, что это просто разговор двух старых друзей. Свет ламп серебрил намечающуюся лысину Белого Медведя. Его глаза были полузакрыты.

– Думаю, ты прав. По-моему, он просто ненавидит женщин. Может, он и есть твой убийца.

Белый Медведь засмеялся:

– Ах, Майлс, Майлс. Он ведь не всегда ненавидел женщин. Одна из них ему очень даже нравилась.

– Та полька?

– Не совсем. Как ты думаешь, почему он так назвал свою дочь?

Я взглянул на него и обнаружил, что его полузакрытые глаза внимательно наблюдают за мной.

– Да-да. Я думаю, он потерял свою невинность с крошкой Алисон Грининг. Ты не каждое лето был здесь и не все видел, но говорю тебе, она его с ума сводила. Может быть, она и ночевала в его постели, а скорее всего трахнулась с ним стоя, где-нибудь в стогу – не знаю. Но она жутко его изводила. Наверное, поэтому он и сделал в конце концов предложение той польке.

Шок еще колотил меня дрожью:

– Ты говоришь, он потерял невинность с Алисон?

– Да. Он сам мне рассказал.

– Но ей ведь было тогда не больше тринадцати.

– Точно. Но он сказал, что она знала об этом гораздо больше, чем он.

Я вспомнил про учителя рисования:

– Не верю. Он врет. Она же все время смеялась над ним.

– И это верно. Его мучило то, что она предпочитала тебя ему, когда ты был рядом. Он ревновал, – он склонился над столом и подлил себе виски, не добавляя льда. – Так что теперь ты видишь, что не должен был называть эту фамилию. Ты сыплешь соль на его раны. Не хочу тебя учить, Майлс, но ты мог бы хоть раз сходить в церковь. От тебя отстанут, если увидят, что ты ведешь себя так же, как они. Посидишь, послушаешь мудрые речи пастора Бертильсона. Удивительно, как все норвежцы в долине любят эту старую шведскую крысу. Он, кстати, рассказал мне, что ты что-то стащил у Зумго. Вроде бы, книгу.

– Смешно.

– Вот и я ему так сказал. А что с этим твоим самоубийством? В этом есть хоть сколько-нибудь правды?

– Никакой. Или это случайность, или кто-то пытался меня убить. А может, предупредить.

– Предупредить о чем?

– Белый Медведь, твой отец так и не узнал, кто звонил ему в ту ночь, когда утонула моя кузина? Он покачал головой:

– Выкинь это из головы, Майлс. Мы говорим о том, что происходит сейчас, а не двадцать лет назад.

– Нет, а все-таки?

– Черт побери, Майлс, – он вылил в рот то, что осталось в его бокале, и налил еще. – Я же говорю: выкинь это из головы. Нет. Не узнал. Теперь ты доволен? Так говоришь, эта история с газом произошла случайно?

Я кивнул, раздумывая, о чем он заговорит дальше.

– Знаешь, хотелось бы не вмешивать в это Туту Сандерсон, а то она всем рассказывает свою версию, которая сильно отличается от твоей. Хочешь еще выпить?

Мой бокал был пуст.

– Давай. Составь мне компанию. Мне вечером нужно выпить пару рюмок, чтобы заснуть. Если Локкен арестует тебя за вождение в пьяном виде, я за тебя похлопочу.

Я налил себе бурбона и добавил льда. На Белого Медведя алкоголь, казалось, производил не больше действия, чем кока-кола.

– Послушай, – сказал он. – Я все делаю, чтобы избавить тебя от неприятностей. Ты мне нравишься, Майлс. Я не хочу, чтобы наши добрые горожане сжили тебя со свету, да и меня заодно за то, что я с тобой якшаюсь. Давай договоримся: забудь про это дело с Лараби, а я забуду про то, что ты упер книгу у Зумго. У тебя и без этого достаточно хлопот.

– Эти письма, например.

– Ага. Или смерть твоей жены. И есть еще кое-что. Ты, мне кажется, боишься, Майлс. Чего?

– Постой, – я почувствовал такой же холод, как в старом доме Апдалей. – Ты к этому вел дело весь вечер?

– Может быть. Видишь ли, я просто полицейский, который пытается расследовать дело. Что хуже всего, оно разрастается.

– Да. Еще одна девушка.

– Может быть, и так. Но лучше не болтать об этом, потому что тело пока не найдено. Мы даже не знаем, есть ли тело. Девушка по имени Кэндис Мичальски, хорошенькая, семнадцати лет, пропала вчера вечером. Часа через два-три после того, как я высадил тебя возле твоего “нэша”. Она сказала родителям, что идет играть в боулинг, – мы проезжали “Боул-А-Раму” по пути из города, – и не вернулась. И в “Боул-А-Раму” не пришла.

– Может, она сбежала, – руки у меня дрожали, и я сел на них.

– На нее не похоже. Она была лучшей ученицей. Член ассоциации “Будущие учителя Америки”. На следующий год должна была ехать учиться в Ривер-Фоллс. Примерная девочка, Майлс, не из тех, кто убегает из дома.

– Странно. Странно, как прошлое держит нас. Мы только что говорили про Алисон Грининг, которая до сих пор... которую я до сих пор помню, и мы все трое ее знали, и люди все еще помнят о ее смерти.

– Ну, вы с Дуэйном знали ее получше, чем я, – он усмехнулся. – Но речь сейчас не о ней. Теперь я дрожал уже весь.

– И теперь арденская девушка с польской фамилией убегает или исчезает, совсем как невеста Дуэйна...

– И ты устраиваешь в доме своей бабки музей. Да, речь все-таки не об этом. Я говорил с этими Мичальски – они расстроены, конечно, – и опросил их никому пока не говорить про Кэндис. Пусть скажут, что она уехала к тетушке в Спарту или еще что-нибудь. Может, скоро она пришлет им открытку из колонии нудистов в Калифорнии. Может, мы отыщем ее тело. Если она мертва, то, может быть, мы успеем поймать убийцу прежде чем начнется истерика. Я предпочту аккуратный арест, и убийца, по-моему, тоже. Во всяком случае, здоровая часть его рассудка, – он вытянулся на диване, подложив руки под голову. Сейчас он походил на больного старого медведя, упустившего рыбу. – А зачем тебе понадобилось красть ту книгу у Зумго? Это ведь в самом Деле ужасно глупо.

Я покачал головой:

– Ничего я не крал. Бертильсон ошибается.

– Признаюсь тебе. Я жду,что этот парень придет ко мне и признается. Он хочет признаться. Он хочет сидеть там, где сейчас сидишь ты, Майлс. Это грызет его. Может, он убил эту Мичальски. Может, он спрятал ее где-нибудь и не знает теперь, что с ней делать. Мне жалко эту сволочь, Майлс. Думаю, если кто-то и покончит здесь с собой, то это окажется он. Который час?

Я взглянул на часы. Белый Медведь подошел к окну и прижался лицом к стеклу, глядя в темноту.

– Два часа.

– Я не засыпаю до четырех-пяти. Я извелся почти как он, – запах пороха смешивался с запахом немытого тела. Я подумал, снимает ли Белый Медведь когда-нибудь свою форму. – Ты доберешься один?

– Конечно.

– Кстати, что ты пишешь? Ты не говорил.

– Исследование про одного писателя.

– Здорово. Надеюсь, все это кончится, и ты останешься здесь, с нами.

Он разглядывал мое отражение в оконном стекле. Я смотрел на его револьвер, висящий на спинке кресла.

Я спросил:

– Что ты имел в виду, когда сказал вчера, что убийца – необычный насильник? Что он может быть импотентом?

– Ну, мы все знаем, что такое изнасилование, – Белый Медведь опять тяжело опустился на диван. – Так вот, могу тебе сказать: эти случаи не имеют ничего общего с изнасилованием. Это сделал кто-то, у кого проблемы с головой. Изнасилование – это когда девчонка заводит парня, он не может сдержаться, а она поднимает крик. То, как они одеваются – это же подстрекательство к изнасилованию! Парень вполне может неправильно понять, чего хочет такая вот маленькая сучка. Так кто же виноват? Оба! Так не принято рассужу дать, но это правда. Такие случаи встречались мне не раз. Говорят: насилие. Но насилие – это вся наша жизнь. Здесь не то. Это явно сделал ненормальный. Доктор Хэмптон в бланделлском морге сказал, что на телах не обнаружено никаких следов семени. Их насиловали другими способами.

– Другими способами? – переспросил я, не особенно желая слушать дальше.

– Бутылкой. Из-под кока-колы. Мы нашли такие бутылки возле обоих тел, разбитые. С Дженни Странд использовали еще что-то, скорее всего ручку от метлы. Мы до сих пор ищем ее в поле за 93-м. Потом над ними поработали ножом. И это было еще только начало.

– О Боже.

– Так что это могла быть и женщина, хотя трудно себе представить такую женщину, правда? – он улыбнулся мне с дивана. – Теперь ты знаешь столько же, сколько мы.

– Ты ведь не думаешь, что все это сделал Пол Кант? Это же невозможно.

– Что невозможно, Майлс? Это мог сделать я, или ты, или Дю-эйн. Пол хотя бы сидит дома и не лезет на рожон, – он поднялся с дивана и пошел на кухню. Услышав булькающий звук, я понял, что он полощет рот. Когда он вернулся, его голубая форменная рубашка была расстегнута, обнажая белую майку, обтягивающую живот. – Тебе нужно поспать, Майлс. Это был хороший вечер. Мы лучше узнали друг друга. А теперь езжай.

Глаза Туты Сандерсон за толстыми стеклами очков напоминали бьющихся в воде рыб. Руки она держала в карманах серой шерстяной кофты. Три дня, прошедшие с моего вечернего разговора с Белым Медведем, она появлялась каждое утро, молча готовила завтрак и спешила вымыть кухню, пока я экспериментировал с расстановкой мебели. Старый диван – у дальней стены, слева от маленького шкафа. Книжная полка (я еще помнил на ней Библию и романы Ллойда С. Дугласа) – на короткой стене у выхода на крыльцо. Там же, с обеих сторон, два легких кресла; но оставались еще кресла и столики, которые я решительно не знал, куда девать. Я не помнил их присутствия в комнате. Ту же проблему представляли еще с полдюжины предметов мебели. Тута Сандерсон помочь не могла.

– Это стояло не так.

– Попробуйте вспомнить.

– Я думаю, этот маленький стол стоял где-то рядом с диваном, – она просто пыталась отделаться от меня.

– Здесь? – я передвинул столик к шкафу.

– Нет. Дальше.

Я передвинул дальше.

– Будь я Дуэйном, я бы сводила вас к психиатру. Он заплатил кучу денег за новую мебель. И купил ее очень выгодно. Мы с Редом тоже кое-что купили на той распродаже.

– Дуэйн может поставить все на место, когда я уеду. Этот стол так не стоял.

– А по-моему, нормально.

– Вы ничего не понимаете.

– Может быть. Вы никогда не напишите свою работу, если будете весь день заниматься этим.

– Почему бы вам не сменить белье? Если не хотите мне помочь, то хотя бы не мешайте.

Ее лицо, казалось, налилось водой, как мешок.

– Похоже, вы оставили все ваши манеры в Нью-Йорке, Майлс, – с этими словами она отвернулась от меня к окну. – Когда ваша машина будет готова?

– Они обещали сделать через несколько дней.

– И тогда вы уедете? – она нагнула голову, высматривая что-то на дороге.

– Нет. Белый Медведь просил меня остаться. Должно быть, ему скучно.

– Вы с Галеном так хорошо знакомы?

– Как братья.

– Он никого не приглашал к себе домой. Скрытный человек. И еще возил вас на полицейской машине. Реду сказали об этом в Ардене.

Я поставил кресло рядом с обогревателем, потом передвинул к двери спальни.

– У вас сегодня одни машины на уме.

– Может, потому, что сейчас одна из них остановилась, и кто-то что-то положил в ваш почтовый ящик. Это не почтальон. Не хотите пойти и посмотреть?

– А раньше нельзя было сказать? – огрызнулся я и выскочил на крыльцо. Тута Сандерсон в прошедшие два дня приходила в шерстяной кофте – отчасти, чтобы позлить меня несоответствием этого одеяния с теплой погодой, отчасти потому, что в доме всегда было холодно – может быть, тому виной был ветер из леса. За спиной я услышал ее реплику: