Дон толкнул входную дверь, и они вошли в вестибюль. Там они стряхнули снег с шапок и пальто, тяжело дыша и молча. Рики прислонился к стене: похоже, он не мог подниматься.
      — Пальто, — прошептал Дон, боявшийся, что замерзшая верхняя одежда будет стеснять их движения. Он расстегнул пальто, снял его, размотал шарф, пахнущий мокрой шерстью. Питер тоже разделся и помог Рики.
      Дон посмотрел на их белые лица, думая, смогут ли они отыграть этот последний акт. У них было оружие, покончившее с братьями Бэйт, но они очень ослабли.
      — Рики.
      — Минутку, — Рики тяжело вдохнул и выдохнул. Его рука дрожала, когда он вытирал лицо. — Идите вперед, а я уж поплетусь сзади.
      Дон взял топор; Питер, идущий следом, протер рукавом лезвие ножа. Они начали подниматься. Дон оглянулся — Рики по-прежнему стоял у стены, закрыв глаза.
      — Мистер Готорн, может, вы останетесь здесь? — прошептал Питер.
      — Ни за что на свете.
      Они преодолели первый пролет. Когда-то по этим ступенькам поднимались и спускались пятеро молодых людей, ровесников века. И по этим ступенькам поднималась женщина, ставшая для них роковой, как для него, Дона, Альма Моубли. Он дошел до последнего пролета и взглянул наверх. Он ожидал увидеть пустую темную комнату, может быть, засыпанную снегом…
      То, что он увидел вместо этого, заставило его отпрянуть. Питер посмотрел туда же и кивнул. Вскоре к ним подоспел и Рики.
      Из-под закрытой двери лился зеленый фосфоресцирующий свет.
      Они молча поднялись наверх.
      — На счете “три”, — прошептал Дон, поднимая топор.
      Питер и Рики кивнули.
      — Раз. Два. Три! Они вместе навалились на дверь, и она рухнула. Все трое услышали одно и то же слово, но для всех оно звучало по-разному. Это слово было:
       “Привет!”

      Дон Вандерли очнулся, услышав голос брата. Его окружали мягкий свет и знакомые звуки большого города. Ему было очень холодно, хотя стояло лето. Нью-йоркское лето. Он сразу узнал, где находится.
      На восточных Пятидесятых, недалеко от кафе, где они всегда встречались с Дэвидом, когда он прилетал в Нью-Йорк.
      Это была не галлюцинация. Он действительнобыл в Нью-Йорке, и стояло лето. Он почувствовал в руке что-то тяжелое. Топор. Но зачем? Он опустил топор на землю.
      — Дон, очнись! — позвал его брат.
      Да, у него был топор.., они видели зеленый свет.., дверь открылась…
      — Дон!
      Он поглядел вперед и увидел знакомое кафе. За одним из столиков на веранде сидел Дэвид, выглядевший здоровым и загорелым. Он был в легком синем костюме и темных очках.
      — Эй, очнись!
      Дон протер лицо замерзшей рукой. Нужно не показаться Дэвиду смущенным — он пригласил его на ленч, он хочет ему что-то сказать.
       Нью-Йорк?Да, это Нью-Йорк и его брат Дэвид, радующийся встрече с ним. Дон оглянулся на тротуар. Топор куда-то исчез. Он пробежал между машин и обнял брата, чувствуя запах сигар и хорошего шампуня. Он был здесь, живой.
      — Что с тобой? — спросил Дэвид.
      — Меня здесь нет, а ты мертв, — вырвалось у него.
      Дэвид, казалось, сконфузился, но быстро скрыл это улыбкой.
      — Лучше садись, братишка. И не говори так больше.
      Дэвид взял его за локоть и усадил на стул под большим зонтом от солнца.
      — Я не… — начал Дон. Он чувствовал сиденье стула, вокруг шумел Нью-Йорк, на другой стороне улицы горела золотом вывеска французского ресторана. Даже его холодные ноги подтверждали, что тротуар раскален.
      — Я заказал тебе отбивную, — сказал Дэвид. — Не думаю, что ты захочешь каких-нибудь изысков, — он взглянул на него через столик. Очки скрывали его глаза, но все его лицо излучало доброжелательность.
      — Костюм тебе нравится? Теперь ты выписался и сможешь сам купить себе, что захочешь. Этот я нашел у тебя в шкафу. — Дон посмотрел на свой костюм: оттенка загара, с галстуком в коричневую и зеленую полоску и светло-коричневыми туфлями. На фоне элегантности Дэвида он выглядел немного неряшливо.
      — Ну что, скажешь, я мертв? — спросил Дэвид.
      — Нет.
      — Ну слава Богу! Ты заставил меня поволноваться. Помнишь хоть, что случилось?
      — Нет. Я был в больнице?
      — У тебя случился нервный срыв. Еще немного — и пришлось бы покупать тебе билет в один конец. Это случилось, как только ты закончил свою книгу.
      — “Ночной сторож”?
      — А какую же еще? Ты начал нести что-то насчет того, что я мертв, а Альма — это что-то ужасное и таинственное. Странно, что ты ничего из этого не помнишь. Ну теперь все это позади. Я говорил с профессором Либерманом, и он обещал взять тебя осенью на работу — ты ему понравился.
      — Либерман? Не он ведь сказал, что я…
      — Это было до того, как он узнал о твоей болезни. Во всяком случае, я забрал тебя из Мексики и поместил в частный госпиталь в Ривердейле. Оплачивал все счета, пока ты там был. Отбивная сейчас будет, а пока выпей мартини.
      Дон послушно отпил из стакана: знакомый терпкий вкус.
      — А почему мне так холодно?
      — Остаточный эффект. Они сказали, что это продлится день или два — холод и плохая ориентация.
      Официантка принесла их заказ. Дон позволил ей забрать его бокал с мартини.
      — Да, тебя пришлось лечить основательно, — продолжал его брат. — Ты решил, что моя жена монстр и убила меня в Амстердаме. Доктор сказал, что ты не мог смириться с тем, что потерял ее, и поэтому так и не приехал сюда, когда я тебя звал. Ты вообразил, что описанное тобой в романе — реальность. Когда ты отослал книгу своему агенту, то засел в гостинице, не ел, не мылся, даже в сортир не выходил. Пришлось мне ехать за тобой в Мехико-Сити.
      — А что я делал час назад?
      — Тебе сделали укол успокоительного и отправили на такси сюда. Я подумал, что тебе будет приятно снова увидеть это место.
      — Сколько я пробыл в больнице?
      — Почти два года. Но ты прогрессировал только в последние месяцы.
      — А почему же я ничего не помню?
      — Очень просто. Потому что не хочешь. В каком-то смысле ты родился пять минут назад. Но постепенно все вернется. Ты можешь пока пожить у нас на Айленде — море, солнце, женщины. Как тебе это?
      Дон оглянулся по сторонам. По тротуару мимо них шла высокая загорелая женщина в солнечных очках, сдвинутых на волосы, с огромной овчаркой на поводке. Она показалась ему эмблемой реальности, символом того, что он здоров и все, что он видит, — правда.
      Она была незнакомой, ничего не значащей, но если слова Дэвида правдивы, она олицетворяла реальную жизнь.
      — Ты увидишь еще много женщин, — сказал Дэвид, поймав его взгляд. — Не смотри так на первую попавшуюся.
      — Так ты женился на Альме.
      — Конечно. Она очень хочет тебя видеть. И знаешь, — Дэвид поднял вилку с кусочком мяса, — твоя книга ее вдохновила. Она решила посвятить себя литературе. И вот еще что, — он придвинул стул ближе. — Если бы такие существа, каких ты описал, в самом деле существовали…
      — Они существуют. Я знаю.
      — Ладно. Ну так вот, ты не думаешь, что мы казались бы им смешными и глупыми? Мы живем каких-то жалких шестьдесят-семьдесят лет, а они столетия. Могут превращаться во все, во что захотят. Наши жизни формируются случаем, совпадением, слепой комбинацией генов — они создают себя сами. Они могут презирать нас. И они правы.
      — Нет, — запротестовал Дон. — Все не так. Они жестоки и безжалостны, они живут убийством. Ты не можешь так говорить.
      — Дело в том, что ты все еще держишься за сюжет своего романа. Он засел в тебе, и ты на самом деле жилв нем. Доктор рассказывал мне, что ты гулял по коридору и разговаривал с какими-то несуществующими людьми. А потом сам отвечал за них. Ты говорил с каким-то Сирсом и еще с Рики, — Дэвид улыбнулся и покачал головой.
      — А что случилось в конце этой истории?
      — Что?
      — Что случилось в конце? — Дон отложил вилку и сел прямо, глядя в спокойное лицо брата.
      — Они не пустили тебя туда. Они боялись — судя по твоим репликам, — что их там убьют. Вот в чем дело — ты выдумал всех этих фантастических героев и вписал себя в их историю. Доктор сказал, что самый интересный случай безумия у творческой личности. Но они вытащили тебя из твоей истории. Тебе повезло.
      Дона словно овеяло холодным ветром.
      — Привет! — сказал Сирс. — Мы все иногда видим сны, но ты первый, кто видел их на нашем заседании.
      — Что? — Рики схватился за голову, видя вокруг себя знакомую обстановку библиотеки Сирса: застекленные книжные шкафы, кожаные кресла, темные окна. Сирс, сидящий напротив, глядел на него с легкой укоризной. Льюис и Джон с бокалами виски в руках казались скорее смущенными.
      — Сны? — Рики потряс головой. Он тоже, как и они, был в вечернем костюме; по тысячи знакомых деятелей он понял, что заседание Клуба Чепухи подходит к концу.
      — Ты задремал, — сказал Джон. — Как только закончил рассказывать историю.
      — Историю?
      — А потом, — добавил Сирс, — ты поглядел прямо на меня и сказал: “Ты мертв”.
      — Ох, какой кошмар! Да-да. Слушайте, неужели это был сон? Мне так холодно!
      — В нашем возрасте у всех плохое кровообращение, — сказал Джон.
      — Какое сегодня число?
      — Да, ты действительно отключился, — Сирс поднял брови. — Девятое октября.
      — А Дон здесь? Где Дон? — Рики в панике оглядел библиотеку, словно племянник Эдварда притаился где-нибудь за креслом.
      — Рики, Рики! Мы только что решили написать ему, было бы удивительно, если бы он приехал так скоро.
      — Мы расскажем ему о Еве Галли?
      Джон осторожно улыбнулся, а Льюис, подавшись вперед, посмотрел на Рики, как на сумасшедшего.
      — Да, у тебя сегодня ценные идеи, — сказал Сирс.
      — Джентльмены, нашему другу явно надо отдохнуть, поэтому собрание прекращается.
      — Сирс, — Рики вспомнил еще об одном.
      — Да, Рики?
      — Когда мы встретимся в следующий раз у Джона, пожалуйста, не рассказывай историю, которую ты хочешь рассказать. Это может иметь страшные последствия.
      — Подожди-ка, Рики, — Сирс поманил двух других к выходу.
      Он вернулся с зажженной сигарой и с бутылкой.
      — Тебе явно нужно выпить. А потом как следует выспаться.
      — Я долго дремал? — внизу, на улице, Льюис начал заводить свой “моргай”.
      — Минут десять. Так что там насчет моей истории?
      Рики открыл рот, чтобы сказать то, что еще недавно казалось ему таким важным, и понял, что выглядит очень глупо.
      — Не помню. Что-то насчет Евы Галли.
      — Обещаю, что не буду говорить об этом. Да и с чего бы? Никто из нас не хочет это ворошить.
      — Нет. Мы должны… — Рики понял, что собирается еще раз упомянуть Дона Вандерли, и покраснел.
      — Должно быть, это тоже часть моего сна. Сирс, окна закрыты? Я правда замерз. И чувствую себя очень усталым. Не знаю…
      — Возраст. Мы ведь немало пожили, Рики. Скоро конец. Джон уже умирает, ты видишь?
      — Да, вижу, — Рики вспомнил начало заседания и то, каким старым выглядел Джон — все это, казалось, было годы назад.
      — Смерть. Вот что мы видим, мой друг. Ты упомянул Еву Галли, так послушай, что я тебе скажу. Эдвард умер не от естественной причины. Он увидел видение такой неземной, ужасающей красоты, что его сердце не выдержало. С тех пор мы в своих историях скользим по краю этой красоты.
      — Нет, не красоты, — запротестовал Рики. — Это было что-то ужасное.., отвратительное.
      — Слушай!
      Быть может, существует другая раса — прекрасная, могущественная, всезнающая? Если они есть, они могут презирать нас. Мы по сравнению с ними скоты. Они живут столетия, и мы с тобой кажемся им детьми. Они создают себя сами, не доверяясь случаю, совпадению или слепому сочетанию генов. Они вправе нас презирать, — Сирс встал и начал расхаживать по комнате. — Ева Галли. Быть может, тогда мы потеряли свой шанс. Рики, мы могли увидеть то, что не видели за всю нашу убогую жизнь.
      — Они еще более убоги, чем мы, — сказал Рики и вспомнил: Байт. — Не рассказывай про Бэйтов, вот о чем я хотел попросить.
      — О, все это кончилось. Все. Для всех нас.
      Рики чувствовал себя больным, ужасно замерзшим. Холод давил на его легкие и сковывал руки и ноги. Сирс нагнулся над ним.
      — Рики, похоже, ты простудился. Не хватало тебе только пневмонии. Дай-ка пощупаю твои гланды.
      Массивная рука Сирса обхватила его горло. Рики отчаянно чихнул.
      — Слышишь, что я говорю? — сказал Дэвид. — Ты поставил себя в положение, из которого единственным логичным выходом может быть смерть. Твоя смерть. Ты изобразил эти существа, как зло, но втайне знал, что они просто высшая раса. Ты думал, что они хотят убить тебя, и таким образом чуть не принес себя в жертву. Опасная игра, братишка.
      Дон покачал головой.
      Дэвид отложил нож и вилку.
      — Давай поставим опыт. Я докажу тебе, что ты хочешь жить.
      — Я знаю, что я хочу жить, — он снова посмотрел на неподражаемо реальную улицу, где неподражаемо реальная женщина снова вела на поводке неподражаемо реальную овчарку. Но они ведь проходили тут раньше? Или это и есть потеря ориентации?
      — Я докажу. Я сейчас возьму тебя за горло и начну сжимать. Когда ты захочешь меня остановить, ты скажешь.
      — Это смешно.
      Дэвид быстро встал и сдавил его горло.
      — Стоп, — сказал Дон, но Дэвид не ослабил хватку. Рядом за столиками люди продолжали неподражаемо реально есть и пить, ничего не замечая.
      — Стоп, — попытался сказать Дон еще раз, но уже не смог. Лицо Дэвида склонилось над ним; потом это был уже не Дэвид, а гигантский олень, или сова, или что-то среднее между ними.
      Поблизости кто-то громко чихнул.

* * *

      — Привет, Питер. Так ты решил зайти?
      Кларк Маллиген вышел из своей будки.
      — Спасибо, что привели его, миссис Берне. Ко мне сейчас мало кто ходит. Да что с тобой, Питер?
      Питер открыл рот и закрыл его опять.
      — Скажи ему спасибо, Питер, — сухо сказала мать.
      — Это, должно быть, фильм так подействовал. Я его сто раз смотрел, и все равно забирает. Вот и все, Пит.
      Это фильм.
      — Фильм? Нет.., мы шли по лестнице, — он поднял руку и увидел в ней нож.
      — Именно. Твоя мама сказала, что ты захотел посмотреть, как это выглядит отсюда. Но поскольку вы единственные зрители, ничего плохого в этом нет.
      — Питер, где ты взял этот нож? — спросила мать. — Брось его немедленно!
      — Нет. Мне нужно.., ох. Мне нужно… — Питер отступил от матери и оглядел маленькую операторскую будку.
      Пальто на крюке; календарь; пустая бутылка. Здесь было так холодно, как будто Маллиген показывал кино на улице.
      — Успокойся, Пит. Смотри, вот так ставится катушка, и когда краешек показывается вот здесь, я нажимаю вот на эту кнопку…
      — Что было в конце? — хрипло спросил Питер. — Я не могу вспомнить…
      — О, они все умерли. Так ведь все кончается, правда?
      Когда они сражаются, это выглядит героически, но они все равно обычные маленькие люди. И все они умрут, вот увидишь. Если хочешь, можешь посмотреть конец у меня.
      Как вы, миссис Берне?
      — Ему лучше, — сказала Кристина. — У него случился какой-то припадок. Питер, отдай мне нож.
      Питер спрятал нож за спину.
      — О, скоро он увидит, миссис Берне, — сказал Маллиген, включая второй проектор.
      — Что увижу? Почему у вас так холодно?
      — Отопление испортилась. Что увидишь? Ну сперва убьют двоих, а потом.., смотри сам.
      Питер заглянул в отверстие и увидел экран, светящийся над пустым залом…
      Рядом громко чихнул невидимый Рики Готорн, и стены операторской будто закачались. Он увидел что-то расплывчатое, с уродливой головой какого-то животного. Потом это снова был Кларк Маллиген.
      — Пленка сбилась, извини. Теперь все будет нормально, — сказал он, но его голос дрожал.
      — Отдай мне нож, Питер, — потребовала мать.
      — Это все фокусы. Грязные фокусы.
 
      — Питер, не груби!
      Кларк Маллиген склонился над ним с выражением жалости на лице, и Питер, вспомнив вестерны, всадил нож в его выпяченный живот. Мать закричала, уже начиная распадаться, как все вокруг. Питер ухватил нож обеими руками и рванул вверх, плача от ужаса и отвращения; Маллиген повалился на проекторы, сбивая их со штативов.

      — Ох, Сирс, — выдохнул Рики. Его горло болело. — Ох, мои бедные друзья… Они только что были живы и их хрупкий мир, казалось, снова был цел; горечь новой и уже безвозвратной потери пронизала все его существо и слезы обожгли ему глаза.
      — Смотрите, Рики, — это был голос Дона. Рики с трудом повернул голову и быстро встал, увидев то, что лежало рядом с ним на полу. — Это сделал Питер.
      Юноша стоял в шести футах от них, глядя на лежащее перед ним тело женщины. Дон сидел на полу, потирая шею. Рики посмотрел ему в глаза, увидел в них страх и боль, и потом оба они взглянули на тело Анны Мостин.
      Какое-то время она все еще выглядела той миловидной молодой женщиной с черными волосами и лисьим личиком, какой они увидели ее в первый раз на Уит-роу. Ее рука сжимала костяную рукоятку ножа, торчащего у нее из груди; из раны, пульсируя, выливалась темная кровь. Из окна на распростертое тело падали редкие хлопья снега.
      Глаза Анны Мостин открылись, и Рики подался вперед, думая, что она хочет что-то сказать, но она, очевидно, уже их не узнавала. Из раны хлынул поток крови, забрызгав троих мужчин.
      И тут они увидели, как за угасающей жизнью Анны продолжает жить другая, нечеловеческая жизнь — не олень, не сова, но нечто, не имеющее привычных форм. Только на миг за раскрытым ртом Анны им почудился другой рот, за ее бьющимся в судорогах телом — другое тело. Потом все исчезло, и на полу осталась только мертвая женщина.
      В следующую секунду ее лицо мертвенно побелело, кожа сморщилась — вся она как бы вдавливалась внутрь, как клочок бумаги на огне. На их глазах она сжалась до половины своего размера, потом до четверти — в ней уже не оставалось ничего человеческого, это был просто кусок изувеченной плоти, гонимый неведомым ветром.
      Сама комната, казалось, тяжело, по-человечески, вздохнула. Зеленый цвет погас, и остаток тела Анны Мостин испарился. Рики, стоящий возле этого места на коленях, увидел, что падающие хлопья снега тоже втягиваются в невидимую воронку.
      В тринадцати кварталах от них взорвался дом на Монтгомери-стрит. Милли Шиэн услышала треск и, высунувшись в окно, увидела, что фасад дома Евы Галли сминается, как картон, и, распадаясь на кирпичи, втягивается внутрь и исчезает в огне, уже бушующем в сердце здания.
      — Рысь, — выдохнул Рики. Дон оторвал глаза от того места на полу, где исчезла Анна Мостин, и увидел на подоконнике воробья. Птица наклонила голову и посмотрела на них. Дон и Рики двинулись к ней, и она вылетела в окно.
      — Это все? — спросил Питер, все еще глядя на пол. — Все кончилось. Мы это сделали.
      — Да, Питер,
      — ответил Рики. — Все кончилось.
      Дон стоял у окна, вглядываясь в темноту, где бушевала метель. Потом подошел к двум остальным и обнял их.

      — Как вы себя чувствуете? — спросил Дон.
      — Он спрашивает! — Рики приподнялся на подушках в своей палате в Бингемтонской больнице. — Пневмония — это вам не шутка. Советую поберечься.
      — Попытаюсь. Вы чуть не умерли. Хорошо, что как раз расчистили шоссе, и “скорая” смогла проехать. Еще немного, и мне пришлось бы везти вашу жену во Францию.
      — Не говори об этом Стелле. Она так хочет во Францию, что готова ехать даже с таким юнцом, как ты.
      — Сколько вас еще здесь продержат?
      — Две недели. Стелла так запугала всех сестер, что они заботятся обо мне по первому классу. Спасибо за цветы.
      — Мне вас не хватает, — сказал Дон. — И Питеру тоже.
      — Да, — просто ответил Рики.
      — Как странно. Я чувствую близость к вам с Питером больше, чем к кому бы то ни было со бремени Альмы Моубли.
      — Я уже говорил тебе об этом. Клуб Чепухи умер — да здравствует Клуб Чепухи! Сирс однажды сказал, что хотел бы быть не таким старым. Сейчас я его понимаю. Я хотел бы видеть, как вырастет Питер, хотел бы помогать ему. Но я перепоручу это тебе.
      — Мы сделает все, что сможем.
      — Знаешь, я в той комнате совсем раскис.
      — Я тоже.
      — Слава Богу, что Питер не растерялся.
      — Да. Но рысь все еще нужно застрелить.
      — Обязательно, иначе она вернется опять. Мстить нашим детям. Мне не хочется так говорить, но боюсь, что это ваша работа.
      — Похоже, что так. Ведь именно вы в конечном счете прикончили Грегори и Фенни. А Питер убил их благодетельницу. Надо же и мне что-то сделать.
      — Незавидная работенка. Кстати, нож у тебя?
      — Я подобрал его с пола.
      — Это хорошо.
      Знаешь, в той ужасной комнате я понял, почему твой дядя покончил с собой. Мы с Сирсом долго ломали над этим голову.
      — Да. Я тоже это понял.
      — Бедный Эдвард. Он вошел в спальню, ожидая в худшем случае застать свою актрису в постели с Фредди Робинсоном. А вместо этого она — как это сказать? — Сбросила маску.
      Рики выглядел усталым, и Дон встал, чтобы уйти. Он положил на столик перед кроватью пакет с апельсинами и несколько детективов.
      — Дон.
      — Что?
      — Не надо нянчить меня. Лучше застрели рысь.

      Через три недели, когда Рики наконец выписали из больницы, снегопад прекратился, и Милберн начал понемногу возвращаться к жизни. Магазины заполнились покупателями; в одном из них Рода Флэглер подошла к Битси Андервуд, покраснев, как ребенок, и принялась извиняться. “Ах, эти жуткие дни, — вздохнула Битси. — Я бы могла тебя убить, если бы ты первой ухватила эту тыкву”.
      Открылись школы; бизнесмены и банкиры вернулись к работе, разбирая бумажный хаос, накопившийся на их столах; на улицах снова появились пешеходы. Анни и Энни, официантки Хэмфри, погоревали о Льюисе и вышли замуж за тех, с кем они жили. Если у них родились мальчики, они наверняка назвали их Льюисами.
      Некоторые все же разорились — ведь налоги с вас берут даже когда ваш бизнес похоронен под снегом. Леота Маллиген пыталась вести дело сама, но в итоге продала кинотеатр и вышла замуж за брата Кларка, который был не таким мечтателем, но зато любил ее кухню. Рики Готорн закрыл свою контору, но один молодой юрист купил у него помещение и название, взял обратно Флоренс Куэст, и контора Рики и Сирса превратилась в контору “Готорн-Джеймс-Уиттэкер”. “Жаль, что его фамилия не По”, — сказал Рики, но Стелла не поняла этой шутки.
      Дон все это время ждал. С Рики и Стеллой они говорили о Европе, с Питером — о Корнелле, о прочитанных книгах, об отце юноши, который понемногу привыкал к жизни без Кристины. Пару раз Дон и Рики ходили на кладбище и клали цветы на множество новых могил, появившихся там после похорон Джона Джеффри. В одном ряду лежали Льюис, Сирс, Кларк Маллиген, Фредди Робинсон, Харлан Баутц, Пенни Дрэгер, Джим Харди. Кристина Берне была похоронена в другом месте, рядом с отцом. Семью Элмера Скэйлса похоронили на их участке, купленном еще дедом Элмера, где их охранял каменный ангел.
      — Рыси еще не видно, — сказал как-то Рики на обратном пути.
      Но они знали, что это будет не рысь, и что она может появиться через месяцы или даже годы.
      Дон читал, смотрел телевизор, ходил в гости к Рики и Стелле, обнаружил, что не может больше писать, и ждал, ждал.
      Однажды он проснулся среди ночи и обнаружил, что плачет.
      В середине марта почтовый грузовик доставил в город заказ из компании кинопроката в Нью-Йорке. Это была копия “Китайской жемчужины”.
      Дон наладил дядин проектор, включил его и увидел, что руки его так дрожат, что он не может зажечь сигарету.
      Он боялся, что у Евы Галли в ее единственном фильме будет лицо Анны Моубли.
      Он прослушал запись: фильм был включен в серию “Классика немого экрана” и сопровождался комментарием.
      — Одной из величайших звезд немого кино был Ричард Бартелмесс, — сказал скучный голос комментатора, и на экране появился герой, идущий по улицам Сингапура. Его окружали голливудские японцы, одетые по-малайски и призванные изображать китайцев. Комментатор тем временем описал карьеру Бартелмесса и кратко изложил сюжет фильма — похищенная жемчужина, завещание, таинственное убийство. Бартелмесс приехал в Сингапур, чтобы разыскать подлинного убийцу и защитить своего друга от ложного обвинения.
      Дон выключил звук и стал смотреть; он боялся, что Еву Галли могли вырезать. На экране появился бар с проститутками; Ева Галли могла играть любую из них. Качество пленки оставляло желать лучшего, и он думал, что вообще не узнает ее.
      Но тут он похолодел. Из двери бара появилась невысокая большеглазая девушка, спокойно смотрящая в камеру. Он поспешно включил звук.
      — Самая роковая женщина Сингапура.
      Посмотрим, одолеет ли она нашего героя? — она подошла к Бартелмессу и потрепала его по щеке. Потом уселась к нему на колени, но Бартелмесс скинул ее на пол. — Нет, он ей не по зубам!
      Дон остановил фильм и прокрутил его назад до появления Евы Галли.
      Она вовсе не была красавицей и совсем не походила на Альму Моубли. Он заметил, что ей нравилось играть, нравилось привлекать к себе внимание. Она играла хорошо — ее красивое спокойное лицо могло изобразить тысячу характеров. Но она сделала ошибку, представ перед камерой, — бесстрастный стеклянный взгляд обнажил то, что не было заметно людям с их пристрастностью к красоте — ее пустоту, ее бесчеловечность. Дон подумал, что теперь распознает ее в любом обличье, мужском или женском. Ей не удастся укрыться в мире людей.

      В начале апреля к нему пришел Питер Берне.
      — Извините, что я вам мешаю. Если вы заняты, я сейчас уйду.
      — Прекрати, — сказал Дон. — Можешь приходить в любое время. Я всегда буду тебе рад.
      — Я так и думал, что вы это скажете. Рики уезжает, слышали?
      — Да. Я приду провожать их в аэропорт. Они очень рады этой поездке. Но если ты хочешь видеть его, я позвоню и он придет.
      — Нет, прошу вас, не надо. Хватит и того, что я беспокою вас.
      — Питер, ради Бога! В чем дело?
      — Я видел мою мать, — сказал Питер. — Она мне все время снится. Как будто я снова в доме Льюиса и вижу, как Грегори Бэйт душит ее, и вспоминаю, каким он был потом — на полу в “Риальто”. Как его куски шевелились.., не хотели умирать.
      — Ты говорил об этом с отцом?
      — Пытался. Но он не хочет слушать. Он смотрит на меня так, будто мне пять лет и я рассказываю какую-то детскую ерунду.
      — Не вини его, Питер. Никто, кроме нас, не поверит в это. Хорошо, что он хотя бы не считает тебя сумасшедшим. Может, он еще поверит тебе. Дело в другом. Мать любила тебя, и теперь, когда она умерла такой ужасной смертью, ее любовь осталась с тобой. Ты должен пронести ее через всю жизнь.
      Питер кивнул.
      — Я знал когда-то девушку, которая целыми днями сидела в библиотеке и говорила, что это предохраняет ее от человеческой подлости. Не знаю, как сложилась ее судьба, но знаю, что никто не может предохранить от подлости. Или от боли. Все, что нам остается — это идти вперед, пока мы не пройдем через это.
      — Я знаю, — сказал Питер, — но это так тяжело.
      — Это необходимо. И Корнелл — первый шаг к этому. У тебя будет столько дел, что ты забудешь обо всем, что здесь случилось.
      — Мы с вами еще увидимся?
      — Когда ты захочешь. А если я уеду из Милберна, я буду тебе писать.
      — Договорились, — сказал Питер.

      Рики присылал ему открытки из Франции; Питер продолжал приходить, и Дон видел, что потихоньку Анна Мостин и братья Бэйт выветриваются из его памяти. Питер завел новую подружку, которая тоже собиралась в Корнелл, и казался веселым.
      Но это был обманчивый мир. Дон продолжал ждать. Он наблюдал за всеми, кто приезжал в Милберн, но среди них никто не напоминал ему о Еве Галли. Несколько раз он набирал номер Флоренс де Пейсер и говорил: “Это Дон Вандерли. Анна Мостин мертва”. В первый раз трубку просто положили; во второй женский голос спросил: “Это опять мистер Уильяме из банка? Сколько раз вам говорила, набирайте правильно номер”. В третий раз оператор сообщил, что номер снят с пользования.
      Его деньги таяли. На счету в банке оставалось не больше трехсот долларов, и теперь, когда он снова много пил, этого могло хватить только на пару месяцев. После этого он будет вынужден устроиться на работу, а это помешает ему высматривать ту, кого он ищет.
      Два-три часа в день он сидел на скамейке в городском парке. Ты не знаешь ее шкалы времени, твердил он себе, не знаешь, в каком возрасте она появится. Ева Галли ждала пятьдесят лет. Это вполне может быть ребенок или кто-нибудь знакомый всем, горожанам — что ей стоит принять любое обличье? На этот раз Ночной сторож будет осторожнее. Но она должна появиться не позже, чем Рики умрет естественной смертью. В ближайшие десять лет.
      Сколько лет ей может быть сейчас? Восемь или девять. Самое большее, десять…

      Так он и нашел ее. Сперва он сомневался, глядя на девочку, которую как-то утром увидел на детской площадке. Она не была красивой и даже привлекательной — смуглая, нахмуренная, в ношенных вещах. Другие дети избегали ее, но это часто бывает: и, может быть, то, как она в одиночестве бродила по площадке или качалась на пустых качелях, было естественной реакцией.
      Но, может быть, дети просто почувствовали ее отличие от них?
      Он знал, что нужно спешить: его счет сократился до ста с небольшим долларов. Но если он увезет девочку и ошибется, то из него сделают маньяка.
      Во всякое случае, теперь он ходил на площадку с ножом, привязанным под рубашкой.