Сирс надел шляпу и окунулся в самое холодное утро из всех, какие мог вспомнить. Уши и нос сразу защипало, чуть погодя онемел лоб, не защищенный шляпой. Он пошел к машине, заметив, что снега за ночь выпало не так много, и это значит, что у него есть шансы выехать на шоссе.
      Ключ застрял в замке; чертыхнувшись, Сирс начал отогревать его зажигалкой. Наконец оттаявший металл поддался и дверца открылась. Сирс втиснулся в машину и приступил к не менее трудному делу: стал заводить машину. Во сне он видел лицо Элмера Скэйлса, говорящего ему: “Не знаю, что я сделал, мистер Джеймс, но что-то не то, приезжайте, пожалуйста, очень вас прошу…”Мотор кашлял и чихал и наконец завелся. Сирс несколько раз дернул автомобиль взад-вперед, чтобы освободить его от снега, и выехал на улицу.
      — Лучше тебе этого не знать, Рики, — пробормотал он, думая о детских следах на снегу, которые он видел в окно по утрам. Первый раз, три дня назад, он задернул занавески, боясь, что Стелла будет пылесосить и заметит их; потом он понял, что Стелла не очень-то занимается хозяйством, ожидая, пока из Холлоу доберется приходящая прислуга. С каждым днем следы подходили все ближе, и сегодня утром, когда измученное лицо Элмера так бесцеремонно разбудило его, он обнаружил их на подоконнике. Когда Фенни доберется до лестницы дома Готорнов и начнет весело бегать по ней по ночам? Сегодня? Завтра? Если Сирс уведет его за собой, он может оттянуть этот момент.
      Перед ним опять появилось лицо Элмера, шепчущее: “Очень вас прошу, мистер Джеймс”.Сирс отогнал видение и сосредоточился на дороге. “Линкольн” разрезал сугробы, как ледокол. Приятно было одно: в столь ранний час на улице не могло быть никого, кроме, разве что, Омара Норриса.
      Омар, похоже, работал всю ночь, поскольку центральные улицы были расчищены, и единственной опасностью там было поскользнуться и врезаться в засыпанную снегом машину. Сирс опять представил, как Фенни пробирается в дом, принюхивается, ищет живых, теплокровных… Но нет, окна в доме крепко закрыты.
      Может быть, ему нужно вернуться в дом Рики? Но он не мог этого сделать: голос Элмера звучал все громче, все более умоляюще:
       “О, Боже, я не могу понять, что я наделал?”Он повернул руль: впереди лежало шоссе, несколько миль опасного пути со снежными заносами и разбитыми машинами на обочине.
       “Господи, сколько крови… Похоже, они все-таки пришли, и теперь я боюсь, Сирс, ужасно боюсь…”Сирс прибавил скорость.

      На вершине холма он притормозил — дорога была еще хуже, чем он ожидал. Сквозь белую пелену он видел внизу на шоссе красные огни снегоочистителя Омара Норриса, едущего ужасно медленно. По бокам нависали девятифутовые сугробы — если он попытается объехать Омара, “Линкольн” наверняка завязнет.
      И тут же он испытал сильнейшее желание сделать это — на полной скорости скатиться с холма и, огибая снегоочиститель, врезаться в снег, как будто это нашептывал ему голос Элмера:
       “Скорее, мистер Джеймс. Вы мне очень нужны”.Сирс нажал гудок, и Омар повернулся на своем высоком сиденье. Он, качаясь, выставил вверх палец, его лицо, покрытое замерзшим снегом, напоминало маску, и Сирс понял две вещи: Омар пьян и смертельно устал, и он хочет остановить его. Он понимал, что на скользком склоне “Линкольн” не сможет затормозить.
      Каркающий голос Элмера отвлек его внимание. Омар остановился, высунулся из кабины и наблюдал, как машина Сирса скользит вниз. Он махал рукой в сторону, как регулировщик. Сирс нажал на тормоза, уже понимая, что происходит, но машина продолжала катиться вниз. Ее словно подгоняло карканье Элмера.
       “Сирс.., нужны.., нужны”.Потом он увидел бегущего к нему навстречу Льюиса Бенедикта в куртке хаки.
       “Сирс!”Сирс отпустил тормоз, нажал на газ, и машина, виляя из стороны в сторону, понеслась с холма. За бегущим Льюисом он видел застывшего в кабине Омара Норриса, который что-то кричал.
      “Линкольн” проехал сквозь фигуру Льюиса Бенедикта; Сирс закричал и изо всех сил вывернул руль влево. Машина развернулась и врезалась в снегоочиститель.
      Закрыв глаза, Сирс ощутил тяжелый удар и стукнулся головой о стекло; в следующую бесконечную секунду машина остановилась.
      Сирс открыл глаза и ничего не увидел. Голова болела; коснувшись лба, он почувствовал кровь. Потом он нашарил выключатель. Свет, включившийся в кабине, осветил разбитое лицо Омара Норриса, прижатое к ветровому стеклу. Пять футов снега держали автомобиль, как цемент.
      — Давай, братишка, — сказал звучный голос сзади.
      И маленькая рука с землей, набившейся под ногти, потянулась к горлу Сирса.

* * *

      Сирс сам удивился быстроте своей реакции; он отшатнулся, чувствуя боль в шее там, где ее коснулся Фенни. Машину заполнил запах мертвечины. Они сидели сзади, глядя на него горящими глазами, открыв рты.
      Его наполнили отвращение и гнев. Он не мог умереть покорно. Сирс дрался в первый раз за шестьдесят лет; его кулак врезался в скулу Грегори Байта и погрузился в мягкую, гниющую массу. Из разорванной щеки полилась сверкающая жидкость.
      — Так тебя можно ранить, — сказал Сирс. — Можно, клянусь Богом!
      Подвывая, они набросились на него.

      Рики понял, что Хардести пьян, еще в начале разговора. К концу его он знал, что Милберн остался без шерифа.
      — Вы знаете, кто это сделал, — Хардести икнул. — Вы все знаете, Готорн. Скажите мне.
      — Я слушаю, Уолт. — Рики сидел на диване, глядя на Стеллу, уткнувшую лицо в ладони. Она потакала, потому что отпустила Сирса и даже не попрощалась, не обняла, не благословила. Дон Вандерли сидел на полу рядом с креслом Стеллы, обхватив руками колени.
      — Слушаете? Ну что ж, слушайте. Я был моряком, вы знаете это? В Корее. Три нашивки, черт возьми! — раздался треск — Хардести опрокинул стул или разбил лампу. — Три распроклятые нашивки. Можно сказать, герой. Но хрен с ним. Все, можно не ехать на эту чертову ферму. Сосед пришел в одиннадцать и нашел их всех. Элмер их всех убил. Перестрелял. А после этого улегся под своей елкой и отстрелил себе башку. Полиция штата увезла их на вертолете. А теперь скажите мне, Готорн, почему он это сделал. И скажите, как вы об этом узнали.
      — Потому что я однажды одолжил машину у его отца. Я знаю, что это звучит нелепо, Уолт.
      Дон оглянулся на Стеллу, но она не отнимала рук от лица.
      — Нелепо.., черт! Ладно, можете искать нового шерифа. Я смываюсь, как только расчистят дорогу. Поеду куда угодно отсюда. Впрочем, куда ехать? Это, что влезло в голову Скэйлсу, оно ведь может куда угодно придти, не так ли, мистер адвокат?
      Рики промолчал.
      — Вы можете называть это Анной Мостин или как-нибудь еще, мне плевать. Я хочу сказать, я всегда считал вас ослом, Готорн. Можете сами расхлебывать то, что вы заварили, вместе с вашими друзьями, если кто-нибудь из них еще остался. Я буду сидеть здесь, пока не расчистят дорогу, и пристрелю любого, кто подойдет близко. Вот и все.
      — А что с Сирсом? — спросил Рики, зная, что Хардести сам ничего не скажет. — Кто-нибудь видел Сирса?
      — А, Сирс Джеймс! Конечно полиция и его нашла. Он врезался в снегоочиститель у подножия холма, разворотил его. Можете его забрать, если не боитесь. Уфф, — он снова икнул. — Я нажрался, Готорн. И буду жрать еще. Пока не смоюсь отсюда. И идите все к чертовой матери, — он повесил трубку.
      Рики встал.
      — Хардести спятил, а Сирс мертв.
      Стелла начала плакать; скоро они втроем собрались в маленький кружок, обнимая и поддерживая друг друга.
      — Я один остался, — прошептал Рики, уткнувшись в плечо жены. — Боже мой, Стелла. Один.
      Вечером, уже в постелях, они все услышали музыку, громкую, ликующую — звон тарелок, трели саксофонов. Доктор Заячья лапка праздновал победу.

      После Рождества даже соседи почти не видели друг друга, и те немногие оптимисты, что планировали встречать Новый год, забыли свои планы. Все общественные здания, магазины, церкви и офисы стояли закрытыми; на Уит-роу сугробы доходили до вывесок. Даже бары закрылись, и толстый Хэмфри Стелледж сидел у себя дома с женой, слушая завывание ветра и думая, что когда дороги расчистят, он окупит вынужденный простой — ничто так не гонит людей в бары, как плохие времена. Казалось, если долго слушать этот вой ветра, в конце концов можно расслышать какие-то голоса, сообщающие какие-то ужасные секреты, способные навеки омрачить жизнь. Некоторые горожане просыпались по ночам и видели одного из детей Скэйлсов у своей кровати, окровавленного и ухмыляющегося. После этого уже было невозможно уснуть и забыть этого светящегося призрачным светом Дэйва или Митчелла.
      Город знал про Элмера, знал и про Сирса Джеймса и Омара Норриса, а теперь узнал и про шерифа Хардести. Двое братьев Пигрэм пробились к участку на снегоходе, чтобы проверить, правда ли шериф свихнулся. Когда они подошли, в окно высунулось испитое лицо. Хардести погрозил им пистолетом и крикнул, чтобы они убирались. Многие, проходя поблизости, слышали, как шериф дико кричит или беседует сам с собой; впрочем, они уже ни в чем не были уверены среди страшных снов и жизни, превратившейся в самый страшный сон. Многие слышали и музыку по ночам, разухабисто-веселую, но почему-то навевающую ужас, и утыкались лицом в подушку, говоря себе, что это радио или еще что-то.
      Питер Берне как-то услышал эту музыку и встал с постели, думая, что пришли за ним. Но за дверью никого не было, и он лег, зажав уши руками, однако дикая музыка не стихала, двигаясь вниз по улице.
      Она остановилась напротив одного из домов и стихла. Молчание было еще более зловещим, и Питер, не выдержав, опять встал и выглянул в окно.
      Внизу, где он обычно видел отца, идущего на работу, в ярком лунном свете стояла шеренга людей, мертвецов, глядящих на него пустыми глазами. Он не знал, видит ли он их только в воображении или Грегори Байт с его благодетельницей в самом деле создали их точные копии и послали сюда. Или камеры тюрьмы Хардести и десяток замерзших могил раскрылись, выпустив своих постояльцев на эту ночь. Он увидел Джима Харди, страхового агента Фредди Робинсона, старого доктора Джеффри, Льюиса Бенедикта и Харлана Баутца (он умер, расчищая снег). За дантистом стояли Омар Норрис и Сирс Джеймс. Сердце Питера подпрыгнуло, когда он увидел Сирса, — теперь он понял, почему музыка зазвучала громче. Из-за его спины выступила девушка, и Питер узнал Пенни Дрэгер — теперь ее красивое лицо было таким же пустым и мертвым, как и у остальных.
      За высоким человеком с ружьем стояла кучка детей, и Питер кивнул. Про Скэйлса он тоже не знал. Потом толпа расступилась, пропуская вперед его мать.
      Она была уже не так похожа на себя, как тогда на стоянке, но ее лицо было так же безжизненно. Казалось, ей трудно долго притворяться живой.
      Она с усилием подняла руки, протянула их и зашевелила губами. Он знал, что это не человеческие звуки: либо стон, либо плач. Они все смотрели на него, протягивали руки и просили выйти и помочь им. Питер заплакал. Ему было не страшно, а жалко их, кого не оставили в покое даже после смерти. Грегори и его благодетельница послали их, чтобы выманить его. Как их много!
      Питер отвернулся от окна.
      Лежа в кровати, он смотрел в потолок. Уйдут ли они или утром, выглянув в окно, он обнаружит их на прежнем месте, замерзших, как снежные статуи? Нет, музыка заиграла снова, быстрее и быстрее. Они уходили.
      Когда музыка стихла, Питер подошел к окну. Ушли. Даже не оставив следов на снегу.
      Он сошел вниз и увидел свет под дверью телевизионной комнаты. Значит, отец там.
      Питер тихо открыл дверь. В комнате пахло виски. Отец лежал в кресле с раскрытым ртом, хныкая во сне, как ребенок, его кожа была серой и дряблой. Перед ним на столе стояла почти пустая бутылка и недопитый стакан. В углу работал телевизор. Питер выключил его и осторожно потянул отца за руку.
      — Ммм, — отец открыл глаза. — Пит. Слышал музыку?
      — Нет. Тебе приснилось.
      — Сколько времени?
      — Час ночи.
      — Я думал о твоей матери. Ты похож на нее, Пит. Мои волосы, ее лицо. Хорошо, что ты пошел в нее, такой же красивый.
      — Я тоже думал о ней.
      Отец встал, протер глаза и взглянул на Питера с неожиданной ясностью.
      — А ты вырос, Пит, как странно. Я только что заметил — ты совсем взрослый.
      Питер молчал.
      — Я не хотел тебе говорить. Утром звонил Эд Венути. Знаешь Элмера Скэйлса, фермера? У него было пятеро детей. Эд сказал, он убил их всех. Застрелил детей и жену, а потом себя. Пит, этот город сошел с ума.
      — Папа, пойдем спать.

      Несколько дней Милберн провел в оцепенении. Горожане сидели у телевизоров, питались запасами из холодильников и молились, чтобы не оборвались линии электропередач. Друг друга они избегали. Если вы выходили утром и видели соседа, с остервенением разгребающего снег на своем дворе, вы знали, что подходить к нему опасно. Эта дикая ночная музыка коснулась его, и если он подойдет и заглянет в ваше окно, его глаза будут мало похожи на человеческие.
      А если старины Сэма (помощник менеджера в автосервисе и классный игрок в покер) или старины Эйса (бывший мастер на обувной фабрике, пославший сына в медицинское училище) не было по соседству и они не смотрели на вас затравленным взглядом, это было еще хуже. Тогда все вокруг просто казалось мертвым. Улицы покрывал слой снега в десять, а то и в двенадцать футов; небо было беспросветным, и с него неостановимо валились белые хлопья. Дома на Хэйвен-лэйн и Мелроз-авеню выглядели покинутыми, наглухо задернув занавески от внешнего мира. Милберн выглядел так, словно все его жители лежали под простынями в камерах тюрьмы Хардести.
      Так было днем. Между Рождеством и Новым годом горожане ложились спать все раньше — сначала в десять, потом в девять, — потому что им не хотелось думать о темноте за окном. Ночи были еще страшнее дня. Ветер рыскал по улицам, хлопал ставнями, бил о стены домов с такой силой, что мигал свет. Часто людям чудились в этих звуках голоса, а парни Пигрэм слышали как-то ночью стук в дверь, а утром обнаружили возле дома цепочку босых следов. Не один Уолтер Берне думал, что город сошел с ума.
      В последний день года мэр позвонил трем полицейским и велел им вытащить Хардести из участка и отправить в больницу. Он назначил Леона Черчилля исполняющим обязанности шерифа, но пообещал, что если тот не починит снегоочиститель Омара Норриса и не расчистит улицы, то быстро лишится этого почетного поста. Леон пошел в муниципальный гараж и обнаружил, что машина не так плоха. Автомобиль Сирса помял ее, но она была на ходу. Он вывел ее на улицу и через час проникся большим уважением к покойному Норрису, чем за всю предыдущую жизнь.
      Однако когда полицейские вошли в участок, они нашли только пустую комнату, пропахшую виски. Уолт Хардести исчез неведомо куда, оставив только шесть пустых бутылок из-под бурбона. Произошло это, когда однажды ночью он наливал себе виски и вдруг услышал из-за запертой двери звук, напоминающий резкий выдох мясника, когда он рубит мясо. Он не стал ждать продолжения, напялил куртку и выбежал на мороз. Хардести успел добежать до школы, где чья-то рука схватила его под локоть и незнакомый голос произнес: “О, шериф! Какая встреча!” Когда снегоочиститель Леона наткнулся на него, Уолт Хардести был похож на кусок слоновой кости: статуя девяностолетнего старика в полный рост.

      Хотя метеорологи предсказывали в первую неделю января новые снегопады, снег прекратился через два дня. Хэмфри Стэлледж снова открыл заведение, работая один — Анни и Энни еще не выбрались из завалов, — и дела его пошли неплохо. Когда жена кормила его обедом, он сказал:
      — Ну вот. Скоро дороги расчистят, и первым местом, куда все кинутся, будет наш бар. Как ты думаешь?
      — Тебе виднее.
      — Погода как раз для выпивки, — заметил Хэмфри.
      Для выпивки? Дон Вандерли, подъезжая вместе с Питером Бернсом к дому Готорнов, подумал, что, скорее, это похоже на погоду, возникающую всезнании пьяного — хмурую, безрадостную, вызывающую головную боль. Не было ни бликов на снегу, ни сверкающих на снежном фоне ярких пятен, ни дымков каминов — ничего, что раньше делало зимний Милберн таким милым и уютным. Все было не белым, а каким-то серым, словно затененным, притом, что собственно теней не было в отсутствии солнца.
      Он оглянулся на сверток на заднем сиденье. Его жалкое оружие — все, что удалось найти в доме Эдварда. Теперь у него был план, и они трое были готовы к сражению. С ним были семнадцатилетний мальчишка и семидесятилетний старик; на какой-то миг все показалось ему безнадежным.
      — Этот чистит хуже Омара, — заметил Питер. Он был прав: Леон Черчилль дергал ковш снегоочистителя сверху-вниз, оставляя за собой странные снежные террасы. Машина на них подпрыгивала, как трамвай. По сторонам улицы из снега торчали почтовые ящики — Черчилль сшиб их своим неуклюжим механизмом.
      — На этот раз мы должны хоть что-то сделать, сказал Питер.
      — Попытаемся, — Дон оглянулся. Питер был похож на молодого солдата, пережившего за неделю десяток боев, — глядя на него можно было почувствовать горький вкус адреналина.
      — Я готов, — сказал он.
      — Подожди. Ты понимаешь, что все это может кончиться очень плохо?
      — Я готов, — повторил Питер. — Что мы будем делать?
      — Вернемся в дом Анны Мостин.
      — Все равно я готов.

      — Это было на той ленте Альмы Моубли, — сказал Дон.
      Рики сидел на диване, глядя не на Дона, а на пачку “Клинекса” перед ним. Питер Берне сидел рядом, откинувшись на спинку дивана. Стелла скрылась наверху, успев окинуть их тревожным взглядом.
      — Это она говорила мне, и я не хотел, чтобы кто-нибудь еще это слышал. Особенно ты, Питер. Можете представить, что это было.
      — Психологическая атака, — сказал Рики.
      — Да. Но я думаю об одной вещи. Она сказала кое-что, что может помочь ее найти. Она сказала, что ее и всех их нужно искать в нашем воображении. В местах из наших снов.
      — В местах из снов, — повторил Рики. — Да, я понял. Она имела в виду Монтгомери-стрит. В первый раз мы не довели дело до конца. Признаюсь, мы не слишком верили тебе, — обратился он к юноше. — Теперь у нас еще больше причин бояться туда идти. Как ты думаешь?
      — Я пойду, — сказал Питер.
      — Да, она это и имела в виду. Нам всем снился этот дом почти каждую ночь. И когда мы с Сирсом и Доном пошли туда и нашли твою мать и Джима, она не нападала на нас физически, но атаковала наше воображение. Честно признаться, мне очень не хочется испытывать это снова.
      — Мне тоже, — кивнул Питер. Потом, словно ощущение страха придало ему мужества, приподнялся. — Что в этом свертке. Дон?
      Дон развернул сверток.
      — Две вещи, которые я нашел в доме. Может, придется их использовать, — все трое смотрели на топор с длинной рукояткой и охотничий нож.
      — Я все утро точил их. Топор был ржавый. — Эдвард колол им дрова для камина. Нож ему подарил один актер, который снимался в фильме по его сценарию. Хороший нож.
      Питер нагнулся и потрогал нож.
      — Острый.
      Восьмидюймовое лезвие с желобком посередине могло служить только для одной цели: для убийства. Но Дон вспомнил, что это реквизит, призванный хорошо выглядеть в кадре. Может, в деле он не так хорош. Топор грубее, но куда надежнее.
      — У Рики есть свой нож. Питер, возьмешь этот, а я захвачу топор.
      — Мы идем прямо сейчас?
      — А чего ждать?
      — Погодите, сказал Рики. — Я пойду скажу Стелле, что мы уходим. Предупрежу, что если через час мы не вернемся, пусть она позвонит в полицию и попросит их приехать к дому Робинсона.
      Он пошел наверх. Питер проводил его взглядом. — Это займет меньше часа.

      — Мы снова идем туда, — сказал Дон, когда они выехали. — Нужно быть как можно спокойнее.
      — Не беспокойтесь, — сказал Рики. Голос его был совсем старым и слабым.
      — Знаете, я видел кино, где снимали этот нож. Там была длинная сцена, как его ковали. Из куска астероида или метеорита. Кажется, он имел какие-то особые свойства, вроде волшебных. Все же металл из космоса.
      Он через силу улыбнулся.
      — Обычная киношная глупость.
      Питер достал нож из кармана пальто и какое-то время они Снова смотрели на него.
      — Космос работал на полковника Боуи, — сказал Рики.
      — Боуи… — начал Питер, вспоминая что-то из школьного курса истории, и тут же замолчал. Боуи погиб в Аламо.И потом в его честь назвали такие вот ножи — охотничьи, с костяной рукояткой и желобком для стока крови. Он покачал головой. Этому его научил Джим Харди: белая магия требует больших усилий, а черная приходит сама, из-за любого угла.
      — Пошли, — сказал Дон.
      Они кое-как разгребли проход к задней двери и вошли, стараясь двигаться как можно тише. Питеру дом показался почти таким же темным, как в день, когда они влезли сюда с Джимом. Когда они шли через кухню, он боялся, что не сможет ступить на лестницу, боялся закричать или упасть в обморок — темнота окружала его шорохами и шепотами.
      Все трое, достав свое оружие, подошли к двери подвала. Дон открыл дверь. И они молча начали спускаться по деревянным ступенькам.
      Питер знал, что это место может оказаться самым опасным, он быстро оглядел потолок, но там не было ничего, кроме паутины. Потом они с Доном медленно направились к сгрудившейся вдоль стены фурнитуре, а Рики пошел в другой конец подвала. Нож приятной тяжестью лежал в руке, и это было кстати, — он знал, что именно здесь Сирс нашел тела его матери и Джима Харди.
      Они вошли в темный угол за фурнитурой. Дон шел впереди, и Питер вдруг подумал, как было бы удобно всадить ему нож в спину, снизу вверх, — что-то из старых вестернов. Он видел, как Рики осторожно движется напротив.
      Дон опустил топор; они увидели длинную рабочую скамью, стоящую вдоль стены. Питер невольно вздрогнул, хотя здесь не было ничего, даже пятен крови. Дерево и серый цементный пол.
      — Теперь наверх, — прошептал Дон.
      Когда они дошли до коричневого пятна на лестнице, Питер судорожно сжал нож и оглянулся, чтобы убедиться, что внизу не стоит Грегори Бэйт в своем парике Гарпо Маркса и в темных очках. Но там был только Рики, кинувший на него ободряющий взгляд. Питер кивнул и продолжил путь.
      У двери спальни Рики остановился и подождал их.
      Питер крепче сжал нож.
      Это была комната, которую члены Клуба Чепухи видели во сне и где он встретил Фредди Робинсона. Дон встал рядом и решительно взялся за ручку. Рики кивнул, и Дон открыл дверь.
      Питер увидел, как по виску писателя стекает струйка пота, и похолодел. Дон шагнул в комнату, занеся топор вверх; Питера потянуло за ним, как на невидимой веревке.
      Спальня показалась ему серией моментальных фотоснимков: пустая кровать; голые стены; окно, в которое он выпрыгнул сто лет назад; Рики Готорн позади, с открытым ртом, выставивший вперед нож; маленькое зеркало на стене. И никого.
      Дон опустил топор, напряжение ушло с его лица. Рики стал ходить по комнате, всюду заглядывая, словно недовольный тем, что Анна Мостин и братья Бэйт обманули его ожидания. Питер заметил, что и он опустил нож. Комната безопасна, значит, и весь дом тоже. Он улыбнулся.
      Потом пошел по комнате, снова осматривая ее вслед за Рики. Под кроватью пусто. В шкафу ничего. Он подошел к стене, и тут же мускул на его щеке дрогнул, словно ему дали пощечину. Он потрогал стену: холодная и пыльная. Заглянул в зеркало.
      Рики позади испуганно крикнул:
      — Не смотри туда!
      Но было поздно. На него повеяло легким ветерком, и сейчас же его лицо в зеркале затуманилось и из этого тумана выплыло лицо женщины.
      Он не знал ее, но она была прекрасна: мягкие светло-коричневые волосы, сияющие глаза, нежная линия губ. В глазах ее была мечта, превосходящая его понимание и все, что могла дать ему жизнь. Он вдруг почувствовал, как далеко до этой женщины всем девушкам, которых он знал, с которыми целовался; почувствовал, что его отношения с женщинами никогда не были такими полными, как с этой. В этом вихре эмоций он еле расслышал ее слова.
       “О, Питер! —говорила она. — Ты можешь стать одним из нас. Ты уже с нами, —он не двигался, но кивнул — знал, что кивнул. — И твои друзья тоже. Ты можешь жить вечно и вечно, быть со мной и с ними. Только пусти в дело свой нож, и все, ты знаешь, о чем я говорю, смелее, подними нож, опусти, подними…”Он уже занес нож, когда зеркало разлетелось, продолжая говорить с ним,
      — он не слышал удара.
      — Это ее трюк, Питер, — сказал где-то рядом Рики. Питер, очнувшись, увидел над собой его галстук-бабочку. — Мне нужно было тебя предупредить. Просто трюк.
      Питер поднялся и посмотрел на осколки зеркала, потом коснулся рукой одного, самого большого. Дуновение ветра коснулось его пальцев и ласковый голос (“Ты можешь стать одним из нас”)снова зашептал в голове. Он отдернул руку и наступил на осколок ногой, еще и еще, размалывая его в серебряную пыль.

      Через пятнадцать минут они медленно ехали к центру, петляя по расчищенным улицам.
      — Она хотела сделать нас такими, как Грегори и Фенни, — сказал Питер. — Вот что значит “жить вечно”. Хотела превратить нас в этих.
      — Мы этого не допустим, — сказал Дон.
      — Не знаю, — Питер покачал головой. — Она сказала, что я ужес ними, и я знаю почему. Тогда, когда Грегори превращался.., вы знаете.., он сказал, что он.., он — это я. Это Джим.
      Никогда не останавливаться. Никогда не сомневаться.
      — И тебе это нравилось в Джиме, — сказал Дон. Питер кивнул. — Понимаю.
      Решимость всегда привлекает.
      — Но она знала мое слабое место, — Питер закрыл лицо ладонями. — Она пыталась использовать меня, и у нее едва не получилось. Она могла использовать меня против вас.
      — Разница между тобой — между нами всеми — и Грегори Бэйтом, — сказал Дон, — в том, что Грегори хотел, чтобы его использовали. Он сам выбрал это.
      — Но она едва не заставила меня. Господи, как я их ненавижу.
      — Они убили твою мать, большинство моих друзей и брата Дона, — сказал сзади Рики. — Мы все ненавидим их.
      Дон ехал вперед, повсюду замечая следы запустения и разрушения, причиненных погодой. Милберн был не просто отрезан от мира — он умирал. Еще один снегопад, и города не станет.
      — Остановите машину, — сказал вдруг Питер, нервно рассмеявшись. — Стойте. Я знаю, где они. В месте снов.
      Так она сказала? И в городе есть только одно место, которое осталось открытым?
      — Ты о чем? — Дон повернулся к нему.
      — Вот,
      — Питер указал куда-то пальцем.
      Напротив горели красные неоновые буквы:
      РИАЛЬТО И ниже, помельче — еще одна выдумка Анны Мостин: