Сирс Джеймс изучил нижние комнаты и ничего не нашел; он подумал, что и в остальной части дома ничего нет. Только в одной комнате стоял пустой чемодан. Он вернулся в холл, услышал, как Дон бесцельно бродит наверху, и заглянул на кухню. По полу тянулись их собственные мокрые следы. На столе стоял стакан с водой. Сирс оглядел пустые полки и вышел в холл.
      Теперь Дон наверху шарил по стенкам. Ищет тайник, — подумал Сирс и покачал головой. Они все еще живы, и это доказывает, что Ева исчезла и ничего не оставила после себя.
      Он открыл дверь в подвал. Деревянные ступени вели в темноту. Сирс повернул выключатель и внизу вспыхнула лампочка. Она освещала только верх лестницы, и Сирс решил, что подвал не использовался.
      Он спустился вниз и заглянул в темноту. Похоже на обычный милбернский подвал, футов семи высотой, выложенный бетонными плитами. Вдоль стен стояли старый бак для горячей воды, ржавые умывальники и что-то еще.
      Сверху послышался шум и сердце Сирса замерло: ой нервничал гораздо больше, чем хотел показать. Он прислушался, но ничего не услышал.
       “Иди сюда, Сирс, и мы поиграем”.Сирс сделал шаг и увидел, как его гигантская тень на стене шагнула следом.
       “Иди сюда, Сирс”.Он не слышал этих слов, но подчинялся команде, давящей на его мозг.
       “Посмотри, какие игрушки, я для тебя приготовила”.Он шагнул на бетонный пол и почувствовал легкую дрожь удовольствия — не своего.
      Сирс осмотрелся, боясь нападения из темноты. Подвал был пуст. Нужно было осмотреть углы и выйти для этого из спасительного круга света.
      Он пошел вперед, жалея, что не взял с собой нож. Потом остановился.
      — О, Боже, — сказал он.
      Навстречу ему, близоруко щурясь, выступил Джон Джеффри.
      — Сирс, дружище, — проговорил он голосом, лишенным всякого выражения. — Хорошо, что ты здесь. Они сказали, что ты придешь, но не знал…
      — Не подходи ко мне.
      — Я видел Милли, — сказал Джон. — И знаешь, она не пустила меня в дом. Но я предупредил ее. В смысле, я просил ее предупредить тебя и других. О чем-то. Не помню…
      Он поднял голову и улыбнулся.
      — Я вышел. Это ведь говорил тебе Фенни в твоей истории? Да, я вышел, а Милли.., не пустила меня.., ох, — он поднес руку ко лбу. — Ох, Сирс. Это так ужасно. Ты не можешь мне помочь?
      Сирс отступал от него, не в силах ничего сказать.
      — Пожалуйста. Это так глупо — снова здесь. Они заставили меня ждать тебя тут. Прошу тебя, Сирс, помоги мне. Слава Богу, что ты пришел.
      Джеффри вышел на свет, и Сирс увидел его босые ноги и серую пыль, покрывшую его лицо и протянутые к нему руки. Глаза его тоже были покрыты слоем пыли и засохших слез, и Сирс, вспомнив рассказ Питера Бернса о Льюисе, почувствовал скорее жалость, чем страх.
      — Да, Джон, — сказал он, и Джеффри, ничего не видя при свете лампочки, повернулся на его голос.
      Сирс пошел к нему, в последнюю секунду зажмурив глаза. Его пальцы закололо, послышался странный звон, и, когда он открыл глаза, Джона перед ним не было.
      Он споткнулся о ступеньки и упал, больно ударившись. Так вот они, ее игрушки! Он встал, заслоняясь рукой от внезапного нападения. Скоро он понял, почему Джеффри говорил “мы”. В углу лежала груда тряпья, странно похожая на тело одной из овец Элмера Скэйлса. Подойдя ближе, он увидел торчащую руку, прядь светлых волос, а потом узнал пальто Кристины Берне.
      Тут он наконец закричал, потом, овладев собой, бросился к лестнице и начал громко, уже не стесняясь, звать Дона и Рики.

      — Значит, вы их нашли, — сказал Хардести. — Вид у вас не из лучших.
      Сирс и Рики сидели на диване в доме Джона Джеффри, Дон расположился в кресле напротив. Шериф в неизменной ковбойской шляпе ходил взад-вперед, пытаясь не показывать своего раздражения. Его мокрые следы на ковре вызывали гневные взгляды Милли Шизн, пока Хардести не отослал ее из комнаты.
      — Вы же знаете, — сказал Сирс.
      — Знаю. Никогда не видел таких трупов. Даже Фредди Робинсон выглядел лучше. Вы видели когда-нибудь такие, Сирс Джеймс?
      Сирс покачал головой.
      — Правильно. И никто не видел. А ведь мне придется держать их у себя в тюрьме, пока труповозка их не заберет, и мне, бедному сукиному сыну, придется писать акт опознания. Вам бы это понравилось?
      — Это ваша работа, Уолт.
      — Черт. Моя работа! Моя работа — найти, кто такое с ними сделал, не так ли? Вы ведь нашли их совершенно случайно? Просто влезли в первый попавшийся дом и немного там порылись? Черт, мне надо бы запереть вас троих в одной камере с ними. Да еще с разорванным на кусочки Льюисом Бенедиктом, с ниггером де Соуза и с малышом Гриффенов который замерз, из-за того, что его родители-хиппи не наскребли денег на отопление. Вот что мне надо сделать, — Хардести, уже не в силах сдерживаться, плюнул в камин.
      — Господи, я же живу в этой чертовой тюрьме, почему бы и вам там не пожить?
      — Уолт, остыньте, — сказал Сирс.
      — Да-да. Если бы не ваши годы, я бы сделал это, будьте уверены.
      — Я говорю, Уолт, — терпеливо сказал Сирс, — что если вы на минуту перестанете нас оскорблять, мы скажем, кто убил Джима Харди и миссис Берне. И Льюиса.
      — Так говорите, черт возьми!
      Воцарилось молчание.
      — Ну что же вы?
      — Это женщина, называющая себя Анна Мостин.
      — Ага. Чудесно. Анна Мостин. Это ее дом, значит, это она. Молодцы. Значит, это она высосала их, как сырые яйца? Чудесно. И кто же их держал, пока она это делала?
      — Ей помогал человек, называющий себя Грегори Бэйт или Бентон. А теперь держите себя в руках, Уолт, потому что мы собираемся сказать вам кое-что необычное. Бэйт умер пятьдесят лет назад. А Анна Мостин…
      Он прервался. Хардести зажмурил глаза.
      Продолжил Рики:
      — Шериф, вы были правы.
      Помните овец Элмера Скэйлса? Вы еще говорили о других подобных случаях.
      Налитые кровью глаза Хардести дрогнули и открылись.
      — Это то же самое. Вернее, мы так думаем. Но теперь они убивают людей.
      — Так кто она, эта Анна Мостин? — спросил Хардести деревянным голосом.
      — Призрак? Вампир?
      — Что-то вроде этого, — ответил Сирс. — Оборотень. “ — И где она сейчас?
      — Вот почему мы и пошли в ее дом. Пытались ее найти.
      — И все?
      — Все.
      — Да, никто не может так врать, как столетний адвокат, — Хардести снова плюнул в камин. — Знаете, все, что я могу — это объявить розыск этой Анны Мостин. Вы трое можете охотиться на вампиров сколько душе угодно. И если я найду настоящегоубийцу, который жрет где-нибудь гамбургеры с пивом, я вызову вас и рассмеюсь вам в лицо. И все другие тоже будут над вами смеяться. Вы это понимаете?
      — Понимаем, Уолт, — сказал Сирс. — И понимаем еще одно.
      — Что еще?
      — Что вы боитесь, шериф. Но вы не одиноки.

      — Так ты правда моряк, Г?
      — У мм.
      — И видел много всяких мест?
      — Ага.
      — А чего же ты так долго торчишь в Милберне? Где твой корабль?
      — Ушел в море.
      — А почему ты не хочешь заняться чем-нибудь, а только ходишь в кино?
      — Незачем.
      — Знаешь, а ты мне нравишься.
      — Умм. — Но почему ты никогда не снимаешь очки? — Незачем. — Когда-нибудь я их с тебя сама сниму. — Потом. — Обещаешь? — Обещаю.

      — Рики, что с нами случилось? Что с Милберном?
      — Кое-что нехорошее. Я не хочу тебе сейчас говорить. Подождем, пока все закончится.
      — Ты боишься.
      — Я боюсь.
      — Но и я боюсь оттого, что ты боишься. Ты ведь знаешь, кто убил Льюиса?
      -Да.
      — Не говори мне, пожалуйста. Никогда не думала, что я такая трусиха. Я буду спрашивать, но, прошу тебя, не говори. Я только хочу знать, когда это кончится.
      — Мы с Сирсом и с молодым Вандерли покончим с этим.
      — Только бы этот ужасный снег кончился.
      — Да. Но он не кончается.
      — Рики, я когда-нибудь делала тебе больно? — Стелла поднялась на локте и заглянула мужу в глаза.
      — Чаще, чем большинство жен. Но я никогда не хотел никого, кроме тебя.
      — Прости меня, Рики. Я не заботилась ни об одном мужчине так, как о тебе. Ты знаешь, я со всем этим покончила.
      — Догадываюсь.
      — Он был жалкий тип. Только связавшись с ним, я поняла, как много ты для меня значишь. И я его прогнала. Он так кричал! Обзывал меня стервой.
      — Иногда ты ей действительно была.
      — Иногда. Но знаешь, он ведь сразу после этого наткнулся на тело Льюиса.
      — А-а. Я еще удивился, что он там делал.
      Они замолчали. Рики обнял жену за плечи, любуясь ее безукоризненным профилем. Интересно, не будь она такой красивой, смог бы он жить с ней так долго? Но к чему думать об этом — тогда она не была бы Стеллой, вот и все. .
      — Скажи, дорогой, какую женщину ты мог бы еще так любить?
      Рики засмеялся, и они смеялись еще довольно долго.

      Тянулись неподвижные дни; Милберн застыл под слоем снега. Омар Норрис, с бутылкой в глубоком кармане куртки, работал втрое больше обычного, проходя иногда одну и ту же улицу по два-три раза; порой, в конце работы, он был так пьян, что засыпал прямо на сиденье, в гараже. Номера “Горожанина” стопками громоздились в редакции — почтальоны не могли доставить их по адресам. Наконец Нед Роулс закрыл газету на неделю и распустил сотрудников домой. “В такую погоду — заявил он им, — не может случиться ничего, кроме самой погоды, так что желаю вам веселого Рождества дома”.
      Но кое-что случалось. Дюжины машин стали по дороге и были похоронены под снегом. Уолтер Берне заперся у себя, опорожняя бутылку за бутылкой и смотря бесконечное шоу с выключенным звуком. Питер готовил ему еду. “Я многое понимаю, — сказал он как-то сыну, — но этого я понять не могу”. И вернулся к своей бутылке. Как-то вечером Кларк Маллиген снял с аппарата ленту “Ночь живых мертвецов”, выключил свет, вышел из кинотеатра и наткнулся на занесенный снегом труп Пенни Дрэгер. Он потер ей щеки, но это не могло вдохнуть в нее жизнь или изменить выражение ее лица — Г наконец снял свои темные очки.
      А Элмер Скэйлс встретил своих марсиан.

      Это случилось накануне Рождества. Для Элмера эта дата ничего не значила. Он, как и все предыдущие недели, продолжал сидеть с винтовкой у окна, игнорируя праздничные хлопоты жены и отгоняя детей, когда они пытались его поздравить. В сочельник миссис Скэйлс и дети легли спать рано, оставив отца семейства в привычной позе — с ружьем на коленях и с тетрадкой на столе. При потушенном свете Элмер видел далеко, до самого сарая. Снег доходил до талии, застрянет любой, кто придет за его животными. Он научился писать в темноте:
      Летом старые деревья отражаются в пруду, или Боже, Боже, что за работа быть фермером или Кто-то скачет по деревьям, но не белка, нет.
      Он знал, что это не стихи, что это вообще ничего не значит, но все равно записывал в тетрадку. Иногда он писал туда и другое — воспоминания, разговоры с отцом: “Уоррен, можно, мы возьмем вашу машину? Мы ее скоро вернем. К вечеру. Есть одно дело”.
      Иногда ему казалось, что отец стоит рядом и что-то ему объясняет, что-то насчет машины.
       “Посмотри на этих парней, сынок, разбили мою машину, загнали ее в болото и теперь суют мне деньги, но где им понять, что для меня значила эта машина, они ведь не копили на нее пять лет”, — старый, надтреснутый голос, который он слышал удивительно четко. Элмер записал эти слова рядом со стихами, которые небыли стихами.
      И тут он увидел что-то большое, идущее к нему по снегу, сверкающее глазами. Элмер уронил карандаш, вскинул ружье и уже готов был выстрелить прямо в окно, когда понял, что неведомое существо не убегает, а идет прямо к нему.
      Он вскочил, опрокинув стул и прицелился, выжидая, когда существо подойдет поближе. Оно шло, пробираясь между сугробов, и Элмер с удивлением заметил, что оно много меньше, чем ему вначале показалось.
      Оно подошло вплотную, прижалось лицом к стеклу, и Элмер увидел, что это ребенок.
      Он опустил ружье, онемев от изумления. Застрелить ребенка он не мог. Лицо в окне глядело на него с выражением испуга и страдания — оно взывало к жалости. Своими желтыми глазами оно молило его выйти и помочь.
      Элмер подошел к двери, слыша позади голос отца, помедлил и решительно повернул ручку.
      В лицо ему ударил холодный воздух со снежной пылью. Ребенок стоял у окна, глядя на него.
      — Спасибо, мистер Скэйлс, — сказал кто-то.
      Элмер посмотрел назад и увидел высокого мужчину, стоявшего на снегу, не приминая его. Мужчина улыбался, лицо его было цвета слоновой кости, а глаза сияли золотом.
      Он был самым прекрасным человеком из всех, виденных Элмером, и Элмер знал, что не застрелит его ни за что на свете, стой он тут с ружьем хоть целую вечность.
      — Вы.., что…
      — Рад вам, мистер Скэйлс, — человек шагнул к нему.
      В его глазах сверкала великая мудрость.
      — Вы не марсианин, — сказал Элмер. Он уже не чувствовал холода.
      — Нет, конечно. Я часть тебя,Элмер. Ты же знаешь это?
      Элмер кивнул.
      Человек положил руку ему на плечо.
      — Я пришел поговорить с тобой о твоей семье. Ты ведь хочешь пойти с нами, правда, Элмер?
      Элмер опять кивнул.
      — Но сперва нужно кое-что сделать. Боюсь, что ты плохо представляешь, как вредят тебе все эти люди. Но я расскажу тебе.
      — Расскажите.
      — С удовольствием. Ты узнаешь, что нужно делать.
      Элмер кивнул еще раз.

      Чуть позже Уолт Хардести, проснувшись у себя в офисе, обнаружил на своем “стетсоне” новое пятно — заснув за столом, он опрокинул недопитый стакан и бурбон пролился в шляпу.
      — Черти, — пробурчал он, имея в виду помощников, потом вспомнил, что они ушли домой на Рождество и не вернутся еще два дня. Он поднял стакан и осмотрелся. Свет в комнате был странного бледно-розового оттенка — как утром где-нибудь в прерии. Хардести протер глаза, чувствуя себя тем олухом из старой истории, который как-то заснул и проснулся весь седой лет через сто.
      — Рип ван Сринкль, — пробормотал он, пытаясь оттереть шляпу рукавом, но пятно не желало исчезать. Во рту чувствовался мерзкий вкус. Он подошел к раковине, прополоскал рот и нагнулся к зеркалу.
      Действительно, Рип ван Сринкль — гнусное зрелище. Он уже собирался отойти, когда увидел в зеркале, что дверь в камеры открыта.
      Это было невозможно. Он отпирал эту дверь, только когда помощники привозили очередной труп, ждущий отправки в морг графства. Последний раз это была Пенни Дрэгер со смерзшимися черными волосами, перепачканными снегом и грязью. С тех пор прошло два дня, и дверь никто не открывал. Но сейчас она была открыта, как будто кто-то из покойников высунулся, увидел его за столом и спрятался обратно. Он быстро подошел к своему столу, зачем-то выдвинул и задвинул ящик и направился к камерам. За первой дверью была другая, металлическая, и она тоже стояла открытой.
      — Иисусе, — сказал Хардести. Если у помощников были ключи от первой двери, то эту мог открыть только он сам. Он схватился за ключ, который по-прежнему висел у него на поясе, и некоторое время смотрел на него, словно пытаясь определить, мог ли он открыть дверь сам. Вдруг дверь захлопнулась, раздался тяжелый лязг металла.
      Он начал открывать ее, стараясь не оглядываться на камеры. Как назло, вспомнилась история, которую ему рассказали эти полоумные адвокаты — что-то из фильмов ужаса Кларка Маллигена. Они явно что-то знают, но скрывают за этой чепухой. Если бы они были помоложе, он бы…
      Из камер послышался шум.
      Хардести бросил дверь и прошел в узкий бетонный коридор между камерами, тоже освещенный странным розовым светом. Тела лежали под простынями, как мумии в музее. Никакого шума здесь быть не могло, ему просто почудилось.
      Он вдруг понял, что боится. Он не мог узнать всех, так много их было, но кто находится в первой камере, он знал. Джим Харди и миссис Берне. Вряд ли они когда-нибудь еще смогут шуметь.
      Он заглянул в камеру через решетку. Тела лежали на полу вдоль стен, накрытые простынями. Ничего особенного. “Подожди-ка”, — сказал он себе, пытаясь вспомнить, когда их туда привезли. Он же положил тело миссис Берне на койку, разве не так? “Постой еще минутку”. Даже здесь, в холодном полуподвале, он вспотел. На койке лежал маленький белый сверток — без сомнения, малыш Гриффенов.
      Но этого не могло быть. Он лежал в другой камере, с де Соузой.
      — А ну постой, — сказал он вслух. — Что за ерунда?
      Ему хотелось запереть двери, вернуться в офис и открыть новую бутылку, но он толкнул дверь камеры и шагнул внутрь. Могло быть только одно объяснение — кто-то из помощников зашел сюда и зачем-то поменял тела местами… Но нет, они никогда не ходили сюда без него… Он увидел прядь светлых волос Кристины Берне, выбившуюся из-под простыни. Только что простыня была тщательно обернута вокруг ее головы.
      Он отшатнулся к двери, уже не в силах находиться здесь, и только на пороге оглянулся. Все тела как-то неуловимо изменили положение, пока он стоял к ним спиной. Он попятился, и тут из-под простыни на койке показалась безволосая головка младенца — гротескная пародия на рождение.
      Хардести выпрыгнул в темный коридор. Хотя он ничего толком не видел, у него было дикое чувство, что все тела в камере двигались, как только он поворачивался спиной, и если он пробудет там еще немного, они потянутся к нему, как магниты.
      Из крайней камеры, где никого не было, послышался сухой звук, похожий на хихиканье. Хардести трясущимися руками схватил ключ, кое-как открыл металлическую дверь и вывалился наружу, захлопнув дверь за собой.

      Дон подошел к окну и в тревоге оглядел заснеженную Хэйвен-лэйн — они должны были прийти уже пятнадцать минут назад. Если Сирс повез их на машине, они могли и опоздать, продираясь сквозь сугробы, но по крайней мере были в безопасности. Если же они пошли пешком, Грегори мог обернуться кем-нибудь и приблизиться к ним.
      Дон отвернулся от окна.
      — Хочешь кофе? — спросил он Питера Бернса.
      — Нет, я в порядке. Они еще не идут?
      — Нет. Но они придут.
      — Ужасная ночь. Еще хуже, чем раньше.
      — Д уверен, они скоро явятся. Отец ничего не сказал, когда ты ушел из дома под Рождество?
      — Нет, — у Питера был очень несчастный вид. — Он.., по-моему, он даже не заметил, что я ушел. Дон вернулся к окну и всмотрелся в снежную даль. — Кто-то едет.
      Питер подошел и встал рядом.
      — Да. Это они. Остановились.
      — Мистер Джеймс что, живет у мистера Готорна?
      — Они так решили. Так безопаснее, — они смотрели, как Сирс и Рики вышли из машины и направились к дому.
      — Я хочу вам кое-что сказать, — сказал Питер, и Дон повернулся к нему.
      — Хорошо, что вы приехали.
      — Питер, если мы успели что-то предпринять, то только благодаря тебе.
      — Спасибо, — тихо сказал парень, и Дон понял, что если им и суждено что-то сделать, то только вместе.
      — Входите, — сказал он двум старикам. — Питер уже здесь. Вы не замерзли, Рики?
      Рики покачал головой.
      — Более или менее, Дон. Что вы хотели нам сказать?
      — Я хотел, чтобы вы послушали записи моего дяди. Давайте помогу вам снять пальто.
      Через минуту он уже вел их по коридору.
      — Я немало поработал, прежде чем нашел нужные ленты. Дядя не подписывал коробки, — он открыл дверь в кабинет. — Вот почему здесь такой беспорядок.
      Коробки с лентами и катушки загромождали пол и стопками лежали на столе. Сирс снял со стула коробки и сел. Рики и Питер уселись на складные стулья у стены.
      Дон подошел к столу.
      — Я думаю, у дяди Эдварда была какая-то картотека, но я ничего не нашел. Пришлось перерыть все, пока я нашел ленты Мур. Если я еще буду писать, мне не придется изобретать сюжеты. Дядя наворотил тут больше, чем Вудворд и Бернстейн.
      — Во всяком случае вы их нашли, — Сирс вытянул ноги, сбив еще одну пирамиду коробок.
      — Давайте послушаем.
      — Напитки на столе. Они вам понадобятся. Выпейте, — пока Рики с Сирсом наливали себе виски, а Питер открывал коку, Дон налаживал дядины магнитофоны.
      — Он просто включал аппарат и записывал все, что говорит человек. Не только во время специальных бесед, но и во время обеда или просмотра телевизора — ему были важны любые реплики. А иногда человека, которым он занимался, оставляли наедине с включенным магнитофоном. Я дам вам прослушать эту запись.
      Дон нажал на кнопку и комнату заполнил голос Эдварда Вандерли, исходящий из больших колонок над столом.
      — Так он бил вас из-за денег, которые вы тратили на уроки?
      Ответил голос девушки:
      — Нет. Он просто меня бил.
      — Что вы сейчас об этом думаете?
      Молчание. Потом другой голос сказал:
      — Может, нальете мне чего-нибудь? Мне трудно говорить об этом.
      — Конечно, я понимаю. Кампари с содой?
      — Вы помните. Как мило.
      — Я сейчас.
      Шум отодвигаемого стула, шаги. Хлопнула дверь. За время паузы Дон поглядел на Рики и Сирса.
      Они напряженно вслушивались в шуршание ленты.
      — Мои старые друзья, вы слышите меня? — это был другой голос, старше, суше. — Я приветствую вас.
      — Это Ева, — сказал Сирс. — Ева Галли.
      Его лицо выражало не страх, а гнев. Рики Готорн съежился, будто от холода.
      — Мы расстались так внезапно, что я хочу напомнить вам, что не забыла вас. Тебя, дорогой Рики, и тебя Сирс — каким ты стал важным! И тебя, красавчик Льюис. Как хорошо, что ты меня слышишь! Ты ведь так и не узнаешь, что ты увидел бы в комнате той девочки, если бы не послал туда жену, а зашел туда сам. И старина Джон — заранее спасибо за чудесный вечер. Я очень на нем повеселюсь и оставлю вам небольшой подарок в залог будущих встреч.
      Дон снял катушку.
      — Не говорите пока ничего. Только слушайте.
      Он поставил другую катушку и нажал кнопку.
      Голос Эдварда Вандерли:
      — Не хотите ли передохнуть? Я могу сделать ленч.
      — Пожалуйста. Я посижу тут и посмотрю на ваши книги.
      Когда Эдвард вышел, в колонках вновь зазвучал голос Евы Галли.
      — Привет, мои старые друзья! О, с вами мой молодой друг?
      — Это я, — сказал Дон.
      — С вами Дон Вандерли? Дон, я рада буду снова тебя увидеть. Я навещу вас всех и лично поблагодарю за все хорошее, что вы для меня сделали. Я приготовила для вас кое-что необычное, — после этого она стала говорить медленно, отдельными фразами.
      — Я покажу вам места, где вы никогда не были.
      Я увижу, как жизнь уходит из вас, капля за каплей.
      Я посмотрю, как вы будете подыхать. Как клопы.Дон нажал “стоп”.
      — Есть еще одна лента, но, я думаю, вы поняли, зачем я пригласил вас сюда.
      Рики весь дрожал.
      — Она знала.Она знала, что мы соберемся здесь.., и будем ее слушать. Ее угрозы.
      — Но она говорила с Льюисом и Джоном, — заметил Сирс. — Значит, она знала не все.
      — Значит так. Она не предсказывает, а только хорошо организовывает. Она думала, что вы прослушаете это сразу же после смерти моего дяди. Что я тут же приеду. Когда этого не случилось, она в годовщину дядиной смерти убила Джона Джеффри.
      Тут я действительно приехал, как и предусматривалось ее планом.
      — И мы этому помогли, — сказал Рики.
      — Думаю, она и вызывала ваши сны. Она хотела, чтобы мы все собрались здесь, и она могла бы покончить с нами постепенно. А теперь послушайте последнюю ленту, — он поставил катушку.
      В колонках заговорил переливчатый южный голос:
      — Дон.Разве мы не хорошо проводили время? Разве мы не любили друг друга? Я очень не хотела покидать тебя — у меня разрывалось сердце, когда я уехала из Беркли. Помнишь запах горящих листьев, когда ты провожал меня домой, и как вдалеке лаяла собака? Это было так замечательно. Дон. И какой чудесный роман ты из этого сделал! Я гордилась тобой. Теперь ты снова близко ко мне, и я хочу тебя видеть. Я хочу, чтобы ты увидел все, что я хочу тебе показать, — не все эти истории про Тэкера Мартина и Х.Х.Х., а настоящую…
      Он выключил магнитофон.
      — Альма Моубли. Не думаю, что вам нужно слушать до конца.
      — Зачем она это делает? — спросил Питер.
      — Пытается убедить нас в своем всемогуществе. Чтобы мы боялись. Но эти пленки как раз доказывают, что она не всемогуща. Она может ошибаться. Значит, ее можно одолеть.
      — Ладно, пора домой, — сказал Рики. — Я имею в виду, домой к Рики. Пока прочие духи не захотели, чтобы мы и их послушали.
      Внезапно ему ответил Питер Берне:
      — Мистер Сирс, извините, но вы зря говорите с таким сарказмом. Вы бы не вели себя так, если бы сами видели их — видели, как они кого-то убивают.
      Дон ждал, что Сирс обрушится на юношу, но он молча допил виски и повернулся к Питеру.
      — Я видел их. Я знал Еву Галли и видел, как она ожила после смерти. И я знаю существо, убившее твою мать, и его младшего брата, который держал тебя. Очень давно, когда он был еще обычным школьником, я пытался спасти его от Грегори, как ты свою мать, и не смог.
      И, как ты, я слышал этот внутренний голос, который пытался меня заворожить. — Он встал и продолжал: — Я уже старик и говорю так, как я привык. Иногда я бываю груб. Но я надеюсь, ты проживешь с мое и сможешь понять причины этого, — он улыбнулся Питеру. — Сам будешь таким.
      “Если мне понадобится адвокат, — подумал Дон, — то только такой”.
      Питер, казалось, понял и ответил улыбкой.
      — Не знаю, получится ли у меня.
      Оставшись один, Дон вернулся к магнитофону. Голос Альмы Моубли таился внутри, в катушке блестящей пленки.
      Он нажал кнопку.
      — ..Жизнь. Я покажу тебе все — у тебя ведь такая хорошая интуиция, лучше, чем у них всех. Даже Флоренс де Пейсер заинтересовалась тобой. Но что толку? Я, как и твоя Рэчел Варни, живу здесь с тех пор, когда этот континент освещали только жалкие костры, когда американцы ходили в шкурах и перьях, и даже тогда наши расы ненавидели друг друга. Вы, люди, внешне так горделивы и самоуверенны, а в глубине трусливы и скрываете все даже от самих себя. По правде говоря, мы ненавидим вас просто потому, что вы нам надоели. Мы могли переморить вас тысячи лет назад, но добровольно жили по глухим углам, довольствуясь мелкими омутами. Мы предпочитали обитать в вашем воображении, потому что только там вы интересны.
      Дон, боюсь, что ты недооцениваешь нас. Как можно бороться с облаком, со сном, с поэмой? Ты наделен богатым воображением и, когда ты видишь нас, ты всегда видишь что-то, извлеченное из его тайников. Но при всем при этом мы реальны, так же реальны, как ножи и пули — ведь и они могут быть орудием воображения, — и если мы пугаем, то пугаем до смерти. Вы все умрете, Дон. Сперва твой дядя, потом Льюис. Потом Сирс, потом Рики и, наконец, ты. Умрут все, кто захочет вам помочь.
      Фактически ты уже мертв. Тебе конец. И Милберну тоже, — теперь южный акцент пропал; исчезла даже женственность. Это был совершенно нечеловеческий голос — Я разрушу этот город, Дон. Мои друзья вырвут из него душу и разгрызут зубами его голые кости.
      Наступило шуршащее молчание. Дон выключил машину и снял катушку. Потом перенес все коробки в комнату и одну за другой кинул в камин, где они чернели и превращались в липкую черную смолу на поленьях. Одна за другой. Если бы Альма увидела его, она бы рассмеялась.
       “Ты уже мертв, Дональд”.
      — Черта с два, — сказал он вслух. Альма десятки лет смеялась над ними, умело дирижируя их трагедиями, прячась под чужими личинами и выжидая момента, чтобы наброситься.
       “Тебе конец и Милберну тоже”.
      — Если мы не покончим с тобой раньше, — сказал он в камин. — Если не застрелим рысь.

Глава 1