Питер Берне уронил вазу; его чуть не стошнило от отвратительного запаха. Он услышал мерзкое хихиканье и почувствовал, что его рука уже похолодела под невидимыми пальцами. Он повернулся и увидел, что его держит мальчик, сидевший на могильной плите у собора. Он улыбался той же идиотской улыбкой, глаза его отливали золотом.
      Питер ударил его свободной рукой, ожидая, что он рассеется в воздухе, как двойник Джима Харди, но вместо этого мальчик увернулся и пнул его под коленки. Питер рухнул на пол.
      — Подними ему голову, брат, — сказал человек.
      Мальчик нагнулся к Питеру, обхватил его голову ледяными ладонями и с силой поднял ее вверх. Зловоние усилилось.
      — Убирайся! — вскрикнул Питер, но руки лишь сильнее сдавили ему голову. Его череп как будто вдавливался внутрь.
      Глаза его матери были закрыты. Она уже не двигалась.
      — Ты убил ее, подонок, — прохрипел Питер. — Нет, она еще жива. Просто без сознания. Она нужна нам живой, правда, Фенни?
      — Ты ее задушил, — давление рук мальчика несколько ослабло, но было по-прежнему крепким.
      — Но не до смерти, —сказал человек, делая упор на последнее слово. — Я могу еще немного сдавить ее бедное маленькое горлышко. Правда, у нее красивая шейка, Питер?
      Он поднял Кристину Берне одной рукой, как будто она весила не больше кошки. У нее на шее багровели громадные синяки.
      — Ты сделал ей больно!
      — Боюсь, что да. -Я хотел бы проделать то же и с тобой, мой юный любознательный друг. Но наша благодетельница, в дом которой вы с приятелем так нагло вломились, хочет заняться тобой сама. Однако в настоящее время она занята более важным делом. У нее какие-то планы насчет тебя и твоих старших товарищей, но тебе вовсе не обязательное них знать, не так ли, мой дебильный брат?
      Мальчик хрюкнул и сильнее сдавил шею Питера.
      — Кто ты?
      — Я — это ты, Питер, — ответил человек. Одной рукой он все еще держал его мать. — Правда, хороший ответ? Конечно, это не вся правда. Человек по имени Гарольд Симе, знакомый твоих старших друзей, сказал бы, что я Маниту. Дон Вандерли сказал бы, что меня зовут Грегори Бентон и что я из Нового Орлеана. Я в самом деле провел там несколько месяцев, но я не оттуда. Я родился под именем Грегори Бэйта и был известен под ним до самой смерти в 3 году. К счастью я заключил соглашение с очаровательной женщиной, Флоренс де Пейсер, которая снабдила меня кое-какой защитой от смерти — я ведь вовсе не хотел умирать. А чего ты боишься, Питер? Ты веришь в оборотней? Или в вампиров?
      Голос его проникал прямо в мозг Питера, усыпляя его, и он не сразу понял, что это вопрос.
      — Нет, — прошептал он.
      (“Врешь”, — сказал голос у него в голове).
      Да, он врал, он знал, что человек, держащий за горло его мать, — не человек, это сверхъестественное создание, единственной целью которого было убивать, сеять страх и разрушение; знал, что он питается болью и смертью, что в нем нет ничего человеческого, кроме обличья. Он знал и то, что за этим существом стоит кто-то еще, чья-то злая и мощная воля, для которой оно не более чем сторожевой пес. Все это он понял в какую-то долю секунды. В следующую секунду он понял и другое: все это зло несет в себе окончательную гибель, мрак без просвета.
      — Я не… — пробормотал Питер, дрожа.
      — Веришь, — сказал оборотень, снимая темные очки. — Я же вижу. Так вот, я мог быть и вампиром. Это очень приятно. И, может быть, ближе к правде.
      — Кто ты? — снова спросил Питер.
      — Можешь звать меня доктор Заячья лапка, — сказало существо. — Или ночным сторожем.
      Питер всхлипнул.
      — А сейчас, боюсь, мы должны расстаться. Наша благодетельница встретиться с тобой и твоими друзьями, когда пожелает. Но прежде нам нужно утолить голод, — оно улыбнулось. Его зубы сверкнули белизной. — Подержи-ка его, — руки отвратительного мальчика сжали голову Питера.
      Существо, все еще улыбаясь, наклонилось к шее Кристины Берне и прильнуло ртом. Питер дернулся, но холодные руки держали крепко.
      Он закричал, и мальчик придвинулся к нему вплотную и закрыл ему рот своими лохмотьями. Запах сделался невыносимым, и от тошноты, от страха и от безысходности его сознание наконец померкло.
      Когда он очнулся, в комнате никого не было. Запах гнили еще не выветрился. Питер застонал и приподнялся. Ваза, выпавшая у него из рук, лежала рядом. Он поднес руки к лицу и увидел на них слизь, оставшуюся от мертвого мальчика. Казалось, весь он пропитался этим зловонием и заживо разлагается.
      Питер выбежал из спальни и внизу, в холле, отыскал ванную. Он открыл горячую воду и снова и снова тер руки мылом, всхлипывая. Его мать умерла; она пришла к Льюису, и они убили ее. Они сделали с ней то, что делали с животными; они мертвецы, питающиеся кровью вроде вампиров. Но они не вампиры и не оборотни; они только заставляют вас видеть их такими, как они хотят. Он вспомнил зеленое свечение под дверью и его едва не стошнило. Они продали себя ей.Они ночные твари, ночные сторожа. Он тер руки и лицо мылом Льюиса, пытаясь оттереть запах Фенни.
      Питер вспомнил, как сидел с Джимом Харди в таверне и тот спрашивал его, не хочется ли ему увидеть Милберн охваченный пламенем. Он знал, что с его родным городом случилось худшее. Ночные твари высосут его, сделают городом мертвых, оставляя за собой только запах гнили.
       “Потому что они хотят именно этого, —сказал он себе, вспоминая волчью усмешку Грегори. — Они хотят только разрушать и убивать”.Он видел перед собой пьяное веселое лицо Джима Харди, лицо Сонни Венути с выпученными глазами, сердитое лицо матери, выходящей из машины и лицо той актрисы, глядящей на него без всякого выражения, с легкой улыбкой…” Он уронил полотенце Льюиса на пол.
      Был только один человек, которому он мог все это рассказать. Нужно вернуться в город и найти писателя, который остановился в отеле.
      Тут он вспомнил, что у него больше нет матери. Слезы горячей волной навернулись на глаза, но времени плакать не было. Он пошел к двери.
      — Мама, я остановлю их. Обещаю тебе. Я…
      Но слова ничего не значили. “Они хотят, чтобы ты так думал”.Он побежал к дороге, чувствуя, что онисмотрят вслед) издеваясь над его похвальбой. Его свобода была свободой собаки на поводке. Каждую минуту его могут притянуть обратно.
      Он увидел это, когда добрался до дороги. Там стоял автомобиль, из которого выглядывал подвезший его сюда “свидетель Иеговы”. Его глаза сверкали.
      — Садись, сынок,
      — пригласил он.
      Питер выбежал на шоссе. Сзади завизжала тормозами машина, другая резко вильнула в сторону. Загудела сирена. Он слышал, как “свидетель” зовет его:
      — Вернись! Так будет лучше!
      Питер пересек дорогу и скрылся в подлеске. Сквозь хаос гудков позади он слышал, как “свидетель” завел машину и поехал к городу.

      Через пять минут после того, как Льюис ушел от костра Отто, он почувствовал усталость. Спина его ныла от вчерашней уборки снега, ноги подкашивались. Гончая трусила впереди, побуждая его идти вперед, хотя ему хотелось вернуться к машине. До нее было полчаса пути. Лучше уж походить тут с собакой и вернуться к огню.
      Флосси присела у подножия дерева, принюхалась и побежала дальше.
      Хуже всего в его истории было то, что он пустил Линду в комнату девочки одну. Там, за столом де Пейсер, он ведь чувствовал, что во всей ситуации есть что-то фальшивое, что его заставили играть роль в чьей-то игре. Об этом он не сказал Отто: о чувстве странности своего поведения и всего того обеда. Как за отсутствием у еды вкуса скрывался мерзкий привкус отбросов, так и за преувеличенной любезностью Флоренс де Пейсер крылось что-то, что делало его марионеткой в искусных руках. Почему, зная это, он остался сидеть там, почему он не взял Линду за руку и не увел оттуда?
      Дон тоже говорил что-то о том, что им играли.
       “Потому что они знали, что ты будешь делать. Они знали, что ты останешься”.Ветер стал холоднее. Гончая повела носом в направлении ветра и побежала вперед.
      — Флосси! — крикнул он. Собака, убежавшая уже ярдов на тридцать, оглянулась на него, нагнула голову и зарычала. После этого она умчалась прочь.
      Вокруг он видел только заснеженный лес. Тропинки не было. Наконец он услышал лай Флосси и пошел на него.
      Когда он увидел собаку, она стояла у небольшой проталины и скулила. Льюис смотрел на нее сверху, со скал, окаймляющих ложбину. Собака взглянула на него, заскулила опять и прижалась к одной из скал.
      — Иди сюда, Флосси, — позвал он. Собака легла, виляя хвостом.
      — Что там?
      Он спустился в ложбину и пошел к проталине — маленькому кружку влажной земли.
      Собака гавкнула. Льюис посмотрел на нее: она смотрела на ели, растущие в дальнем конце ложбины. Потом пошла туда.
      — Флосси, стой!
      Но гончая дошла до первого из деревьев, поскулила еще раз и скрылась среди ветвей.
      Он звал ее. Собака не возвращалась. Ни звука не доносилось из-за густой хвои. В тревоге Льюис посмотрел на небо. Тяжелые облака неслись на юг, двухдневная оттепель кончилась.
      — Флосси!
      Собака не появилась, но среди ветвей он поразительное. Там вырисовывалась дверь вершенная оптическая иллюзия, какую он видны даже петли. Иглы создавали полное подобие полированной древесине.
      Это была дверь в его спальню.

* * *

      Льюис медленно пошел к двери. Скоро он уже мог коснуться ее гладкой поверхности.
      Она призывала открыть себя. Стоя в мокрых ботинках под холодным ветром, он знал, что к этому его вели все загадочные обстоятельства его жизни, начиная с 3 года, — к этой двери, за которой крылось неведомое. Если он думал о истории с Линдой, как Дон о истории с Альмой Моубли, — как о истории, не имеющей конца, то конец был здесь, за этой дверью. И Льюис уже знал, что она ведет не в одну комнату, а во многие.
      Льюис не мог отказаться от вызова. Отто, ждущий его у костра, был чем-то слишком далеким и тривиальным, чтобы помнить о нем. Да и все годы в Милберне представлялись Льюису теперь, когда он принял решение, долгой чередой бесполезного, унылого существования, из которого теперь ему показали выход.
      Он повернул медную ручку и шагнул в неизвестность. Перед ним была его спальня, но не нынешняя, а та, которую они с Линдой занимали в отеле, согретая солнцем и заполненная пышными исполинскими цветами. Под ногами шуршал шелковый испанский ковер. Льюис обернулся, увидел закрытую дверь и улыбнулся. Солнце ярко светило через двойные окна. Поглядев туда, он увидел зеленые газоны и ступени, ведущие к морю, которое сверкало вдалеке. Он подошел к большой кровати, застланной синим бархатным покрывалом.
      Тут дверь отворилась, и Льюис, все еще улыбаясь, повернулся к своей жене. Он пошел к ней, протягивая руки, и остановился, лишь увидев, что она плачет.
      — Дорогая, в чем дело? Что случилось?
      Она подняла руки, на них лежало тело маленькой короткошерстной собаки.
      — Один из постояльцев нашел ее в патио. Они все шли с ленча, и, когда я подошла, все стояли и смотрели на нее. Это ужасно, Льюис.
      Льюис нагнулся над телом собаки и поцеловал Линду в щеку.
      — Ничего, Линда. Но как она там оказалась?
      — Они сказали, что кто-то выкинул ее в окно… О, Льюис, кто мог это сделать?
      — Я в этом разберусь. Бедная моя! Подожди минутку, — Он взял собаку из рук жены. — Не волнуйся.
      — Но что ты хочешь с ней делать?
      — Закопать в розарии.
      — Правильно, дорогой.
      Он с собакой пошел к двери, потом остановился.
      — Как прошел ленч?
      — Нормально. Флоренс де Пейсер пригласила нас сегодня на обед. Как ты себя чувствуешь после своего тенниса? Тебе ведь уже шестьдесят пять.
      — Нет, нет, — Льюис с изумлением посмотрел на нее. — Я женат на тебе, а, значит, мне пятьдесят. Ты меня раньше времени состарила.
      — Извини, дорогой. Я что-то заговорилась.
      — Скоро вернусь, — и Льюис вышел.
      Вдруг мертвая собака выскользнула у него из рук, и все изменилось. Навстречу ему по холму шел его отец.
      — Льюис, я должен с тобой поговорить. Твоя мать тебя избаловала. Ты ведешь себя в этом доме так, будто это отель. Шумишь по ночам, — отец опустился в кресло напротив Льюиса, потом встал и подошел к камину, продолжая говорить. — Выпиваешь. Я не ханжа, но не собираюсь с этим мириться. Я знаю, что тебе шестьдесят пять…
      — Семнадцать.
      — Ну семнадцать. Не перебивай. Ты считаешь себя достаточно взрослым. Но распивать спиртное в этом доме ты не будешь. Лучше проявляй свою молодость, помогая матери в уборке. Отныне эта комната на тебе. Ты должен чистить и мыть ее раз в неделю. Тебе понятно?
      — Да, сэр.
      — Хорошо. Теперь второе. О твоих друзьях. Конечно, мистер Джеймс и мистер Готорн славные люди, но возраст и обстоятельства разделяют нас. Я не могу назвать их друзьями. Кроме того, они принадлежат к епископальной церкви, а от этого один шаг до поповщины. И они богаты. Мистер Джеймс один из богатейших людей штата. Ты понимаешь, что это значит в 8 году?
      — Да, сэр.
 
      — Это значит, что ты не можешь на равных общаться с его сыном. Как и с сыном мистера Готорна. Мы прожили жизнь достойно и честно, но мы небогаты. Если ты будешь продолжать общаться с Сирсом и Рики, ты научишься у них привычкам богачей. Осенью я собираюсь отправить тебя в Корнелл, и ты будешь там одним из беднейших студентов. Эти привычки могут только погубить твою карьеру. Я всегда жалел, что мать из своих средств купила тебе машину.
      — Он обходил комнату уже по второму разу. — Люди уже сплетничают о вас троих и об этой итальянке с Монтгомери-стрит. Я знаю, что сыновья духовных лиц подвержены греху, но.., у всего есть предел, — он остановился и серьезно посмотрел в глаза Льюису. — Ты меня понял?
      — Да, сэр. Это все?
      — Нет. Вот, смотри, — его отец держал в руках мертвую короткошерстную собаку. — Она лежала во дворе церкви. Что если прихожане увидят ее? Нужно срочно от нее избавиться.
      — Я закопаю ее в розарии, — сказал Льюис.
      — Пожалуйста, поскорее.
      Льюис пошел с собакой к выходу и обернулся, чтобы спросить:
      — Ты уже подготовил воскресную проповедь, папа?
      Ответа не было. Он очутился в пустой спальне на верхнем этаже дома на Монтгомери-стрит. Голые доски пола, оборванные обои. Посреди комнаты стояла кровать. Машина Льюиса была на осмотре, и Рики с Сирсом взяли старую развалюху Уоррена Скэйлса, пока Уоррен и его беременная жена ходили по магазинам. На кровати лежала женщина, молчащая, мертвая. Ее тело закрывала простыня.
      Льюис ходил взад-вперед по полу, ожидая, пока друзья вернуться с машиной фермера. Ему не хотелось смотреть на тело на кровати и он отвернулся к окну. Сквозь грязное стекло был виден только тусклый оранжевый свет. Он посмотрел на кровать.
      — Линда, — сказал он убитым голосом.
      Он был в комнате с серыми металлическими стенами. Под потолком горела сиротливая лампочка. Его жена лежала на металлическом столе, накрытая простыней. Льюис наклонился над телом и всхлипнул.
      — Я не брошу тебя в болото, — сказал он. — Я похороню тебя в розарии.
      Он нашел под простыней холодные пальцы жены и почувствовал, что они шевелятся. Отдернув руку, он с ужасом отшатнулся и увидел, что белые руки Линды выбираются из-под простыни, комкая ее. Она села и открыла глаза.
      Льюис прижался к стене. Когда его жена спустила ноги со стола, он закричал. Она была обнажена, левая сторона ее лица разбита и изувечена. Он закрыл лицо руками.
      — Что ты сделал с бедной собачкой? — спросила Линда. Она откинула простыню до конца, и там лежала короткошерстная гончая со слипшейся от крови шерстью.
      Льюис в ужасе уставился на жену, но это уже была не она, а Стрингер Дедэм в коричневой рубашке, рукава которой закрывали обрубки рук.
      — Что ты видел, Стрингер? — спросил он.
      Стрингер улыбнулся.
      — Я видел тебя. Потому и выпрыгнул из окна.
      — Меня?
      — Я сказал “тебя”? Извини. Конечно, я тебя не видел. Это твоя жена видела тебя. Я видел свою девушку в окно, когда работал на молотилке. Вот идиот.
      — Но что ты видел? О чем ты пытался рассказать сестрам?
      Стрингер, откинув голову, рассмеялся, и ручеек крови вылился из его рта.
      — Я до сих пор не могу в это поверить, приятель. Ты видел когда-нибудь змею с отрезанной головой? Как она извивается в пыли, а ее голова рядом еще высовывает язык? Бр-р, от таких вещей можно и вправду свихнуться, — он заговорил громче, у его рта пузырилась кровавая пена. — С тех пор у меня все смешалось в голове. Помнишь, в 0-м меня разбил паралич и ты кормил меня детским питанием с ложечки? Какая же это была гадость!
      — Это был не ты. Это был мой отец.
      — Ну а что я тебе говорю? Все смешалось, и я уже не знаю, чья на мне голова, — Стрингер улыбнулся окровавленным ртом. — Слушай, возьми эту бедную псину и брось в болото, ладно?
      — Да, сейчас они заедут за мной. Они взяли машину Уоррена Скэйлса. Его жена беременна.
      — Жена этого католика меня абсолютно не интересует, — сказал отец. — Речь о тебе, Льюис. Год в колледже тебя испортили. Весь наш век проклят, Льюис, и перед нашими детьми темнота. А ведь когда-то эта страна была раем. Раем!
      Везде поля до самого горизонта, полные даров Господа. Когда я был молод, Всевышний смотрел на меня отовсюду. Я видел его в солнце и в ненастье, и читал Писание в узорах паутины. А теперь мы сами, как пауки, жалкие твари, танцующие в огне, — он посмотрел на воображаемый огонь, лижущий ему колени. — А все началось с железных дорог, Льюис. Они принесли деньги недостойным людям, которые честным трудом не заработали бы и двух долларов. А теперь на страну надвигается финансовый крах, — он смотрел на Льюиса ясными глазами Сирса Джеймса.
      — Я закопаю ее в розарии, я обещаю. Как только они пригонят машину.
      — Машину, — выговорил отец с отвращением. — Ты никогда не слушаешь меня, Льюис. Ты меня ненавидишь.
      — Я слишком намучился с тобой во время твоего паралича.
      — На то Господня воля, сын.
      Отец повернулся к нему спиной.
      — До свидания, отец.
      Отец, не оборачиваясь, сказал:
      — Ты никогда меня не слушал. Но придет время, сын, и ты пожалеешь. Ты думаешь, что красивое лицо — это все, что нужно для счастья? Твой дядя Лео тоже был красавчик, но в двадцать пять лет он сунул руку в печь и держал ее там, пока она не превратилась в головешку.
      Льюис вышел в столовую. Там стояла обнаженная Линда, улыбаясь ему кровавыми губами.
      — Твой дядя Лео был просто чокнутый, — сказала она, ее глаза сверкали.
      — Он читал Писание в узорах паутины, можешь себе представить?
      Она медленно пошла к нему, припадая на сломанную ногу.
      — Ты не собираешься бросить меня в болото, Льюис? Ты можешь прочитать Писание в этом болоте?
      — Это все? — спросил Льюис. — Конец?
      — Да, — она подошла достаточно близко, чтобы он почуял исходящий от нее запах смерти.
      Льюис прижался к стене.
      — Скажи, что ты видел в спальне той девочки?
      — Я видела тебя. Таким, каким ты должен быть. Таким, каким ты сейчас будешь.

      Пока Питер прятался в подлеске, он был в безопасности. Густая хвоя заслоняла его от дороги.
      С другой стороны поднималась стена деревьев, похожих на те, что росли возле дома Льюиса. Питер стал пробираться к ним, чтобы скрыться от “свидетеля Иеговы”, машина которого по-прежнему стояла на шоссе. Питер пробирался от одного дерева к другому, и машина медленно ехала за ним, как акула за приманкой.
      Питер огляделся вокруг и увидел, что недалеко, примерно в миле от дома Льюиса, лежит голое доле, перерытое при строительстве дорог и бензоколонок — граница Милберна. Там человеку в машине ничего не стоит увидеть его и догнать.
       “Вернись, сынок”.“Свидетель” продолжал взывать к нему, надеясь выманить из укрытия. Питер старался отогнать от себя назойливый шепот, забираясь поглубже в лес. Может, ему удастся уйти подальше и избавиться от этого голоса в своем мозгу.
       “Вернись, сынок. Я отвезу тебя к ней”.Питер бежал, петляя между деревьев, пока не наткнулся на серебристую проволочную ограду, за которой расстилалось пустое снежное поле. Машину “свидетеля” не было видно. Питер огляделся, но за деревьями не смог разглядеть дороги. Он знал, что в этом поле, если его заметят, он будет беспомощным. “Свидетель” схватит его и отвезет к тому существу, на Монтгомери-стрит.
       “Она интересуется тобой, Питер”.
      Еще один далекий, отчаянный призыв.
       “Она даст тебе все, что хочешь.
       Все, что ты хочешь.
       Все, что ты хочешь”.
      Синий автомобиль опять появился в поле его зрения, остановившись на краю дороги. Питер быстро отступил назад в лес. Человек вышел из машины и встал рядом в позе терпеливого ожидания, глядя в сторону Питера.
       “Вернись, мы отдадим тебе твою мать”.Да. Отдадут. Она будет такой же, как Джим Харди и Фредди Робинсон, со стеклянными пустыми глазами и чужим механическим голосом.
      Питер сел на землю, пытаясь вспомнить, есть ли поблизости другие дороги, идущие в Милберн. Он хорошо изучил округу во время их ночных поездок с Джимом.
      Но вид терпеливого человека у машины не давал ему сосредоточиться. Он не мог вспомнить, что находится за лесом — ферма? Нужная информация вытеснялась в его мозгу образами темных домов, где за плотно закрытыми шторами таятся неведомые существа. Но что бы там ни было за лесом, нужно было идти именно туда.
      Питер осторожно встал, отошел от опушки и потом пустился бежать. Скоро он вспомнил, куда направляется: к старой, давно заброшенной дороге из Милберна в Бингемтон. Из разбросанных на ней мотелей и магазинчиков остался только овощной магазин “Лавр”, где его мать обычно покупала фрукты.
      Если он верно определил расстояние, то он выйдет к магазину через двадцать минут. Оттуда до города уже рукой подать.
      За пятнадцать минут он промочил ноги и разорвал куртку о сучья, но подошел близко к старой дороге. Лес заметно поредел.
      Скоро он вышел к дороге, все еще не уверенный, находится магазин справа или слева от нее. Но он надеялся найти его по обилию людей и машин.
       “Теряешь время, Питер, Разве ты не хочешь увидеть свою мать?”Он застонал, чувствуя вторжение в свой мозг голоса “свидетеля”. Синий автомобиль стоял на дороге, и Питер мог разглядеть внутри силуэт “свидетеля”, ждущего, когда он покажется.
      Магазин стоял в четверти мили от него слева. Машина была повернута в другую сторону. Если Питер побежит, “свидетель” не успеет развернуться на узкой дороге.
      Питер снова взглянул на магазин. Там стояло много машин.
      Наверняка попадутся знакомые. Нужно только добраться туда.

* * *

      На какой-то момент Питер почувствовал себя совсем маленьким и беззащитным против чудовища, поджидающего его в машине. Все, что он мог сделать — побежать к магазину и посмотреть, что будет дальше. По крайней мере, неожиданность даст ему хоть какое-то время.
      Он пробрался между деревьев, перелез через проволочную ограду и побежал по полю. Четверть мили. Там его ждало спасение.
      Автомобиль развернулся и поехал за ним.
       “Смелый мальчик. Но ты же не будешь ловить попутку, правда? Ты же смелый”.Питер закрыл глаза и продолжал бежать — вернее, ковылять, спотыкаясь, по мерзлому полю.
       “Смелый глупый мальчик”.
       “Что он может сделать, чтобы меня остановить?”Ответ не заставил долго ждать.
      — Питер, мне надо с тобой поговорить. Открой глаза!
      Перед ним стоял Льюис Бенедикт в армейской куртке и тяжелых ботинках, заляпанных грязью.
      — Вас здесь нет, — сказал Питер.
      — Что ты говоришь? — Льюис пошел к нему. — Ты же меня видишь? Слышишь?
      Я здесь. Послушай, я хочу поговорить с тобой о твоей матери.
      — Она умерла, — Питер отступил, чтобы не приближаться к двойнику Льюиса.
      — Нет.
      — тот тоже остановился, как бы не желая пугать Питера. Машина на дороге тоже встала. — Нет ничего черного или белого. Она же не была мертва, когда ты видел ее в моем доме?
      — Была.
      — Ты не можешь быть в этом уверен, Пит. Она просто потеряла сознание.
      — Нет. Они.., они разорвали ей горло. Они убили ее. Как тех животных.
      — Пит, ты ошибаешься, и я тебе это докажу. Тот человек в машине не обидит тебя. Пойдем к нему.
      — Вы правда спали с моей матерью? — спросил Питер.
      — Люди моего возраста иногда ошибаются. Делают то, о чем потом жалеют. Но это ничего не значит, Пит. Ты сам увидишь, когда вернешься домой. Она будет там, такая же, как всегда, — Льюис улыбнулся с вежливым сочувствием. — Не суди ее строго за ее ошибки, — он снова пошел к Питеру. — Поверь, я всегда хотел дружить с тобой.
      — Я тоже, но вы не можете дружить со мной, потому что вы мертвый, — сказал Питер. Он нагнулся, зачерпнул снега и стал сминать его в руках.
      — Хочешь поиграть со мной в снежки?
      Довольно странно для такого взрослого парня.
      — Мне жаль вас, — Питер бросил снежок, и то, что было Льюисом, превратилось в столб света.
      В каком-то шоке он кинулся в то место, где перед этим стоял Льюис. В мозгу опять что-то зашептало, но он не различал слов. На него опять навалились гнев и боль, как тогда, в доме Льюиса, когда оборотень держал за горло его мать.
      Он посмотрел на дорогу. Синий автомобиль уезжал прочь. Нахлынула волна облегчения. Сам не зная почему, он выиграл.
      Тяжело ступая, он пошел вперед. Ноги его были совсем холодными. Шаг, другой. Автостоянка была уже недалеко.
      И тут он испытал еще большее облегчение. Навстречу ему от стоянки бежала его мать.
      — Пит! — кричала она, всхлипывая. — Слава Богу!
      Он застыл, глядя, как она приближается. На одной щеке у нее был большой синяк, волосы растрепаны, как у цыганки. Шею закрывал длинный шарф.
      — Ты здесь, — сказал он, еще не веря.
      — Они увели меня из дома.., тот человек, — она остановилась в нескольких ярдах от него. — Он укусил меня.., я потеряла сознание.., боялась, что они тебя убьют.
      — Я думал, что ты умерла. Ох, мама.
      — Бедный! — она протянула к нему руки. — Поехали скорее отсюда. Так будет лучше для нас обоих.
      Он закрыл глаза рукой.
      — Потом поплачешь, — сказала она. — Думаю, я буду плакать еще неделю. Поехали.
      — Как ты вырвалась? — он пошел к ней, готовый обнять, но она отступила и пошла к стоянке.
      — По-моему, они решили, что я не смогу убежать. Но свежий воздух привел меня в чувство. Я ударила этого человека сумкой по голове и убежала в лес. Они меня искали. Никогда я так не боялась. А здесь их нет?
      — Нет. Был один, но он уехал.
      — Слава Богу. Теперь нам надо скорее уезжать.
      Он поглядел ей в глаза, и она потупилась.
      — Я знаю, Пит, мне придется тебе многое объяснить. Но не сейчас. Мне нужно добраться до дома и забинтовать шею.
      А там подумаем, что сказать отцу.
      — Ты не скажешь ему правду?
      — Пока нет, — она виновато взглянула на него. — Тебе скажу, но потом, потом. Сейчас мы живы, и это главное.
      — Ладно. Мама, я так… — он смешался. Эмоции были чересчур сильны, чтобы их можно было выразить. — Мне тоже нужно тебе многое рассказать. Тот человек убил Джима Харди.
      — Я знаю, — сказала она.
      — Знаешь?
      — То есть, я так и подумала. Быстрее, Пит. У меня болит шея. Я хочу домой.
      — Ты сказала “знаю”.
      — Питер, не устраивай мне допрос.
      Питер в тревоге оглядел стоянку и увидел синий автомобиль, притаившийся на самом ее краю.
      — Ох, мама. Они сделали это. Ты не…
      — Хватит, Пит. Я вижу, кто может нас подвезти.
      Синий автомобиль тронулся с места. Питер пошел к матери, глядя на нее в упор.
      — Ладно, поехали.
      — Вот и хорошо, Питер, все будет хорошо, вот увидишь.
      Мы оба натерпелись, но горячая ванна и сон приведут нас в чувство.
      — Тебе придется накладывать на шею швы.
      Она улыбнулась.
      — Да нет, что ты. Достаточно забинтовать. Что ты делаешь, Питер? Мне больно!
      Автомобиль подъехал уже совсем близко.
      — Питер, не надо, мы сейчас поедем…
      Он ткнул ее пальцем в щеку. Все вокруг засверкало, раздался невыносимо громкий гудок, и он закрыл глаза.
      Когда он их открыл, матери не было, а синяя машина подъезжала к нему. Он нырнул за стоящую рядом машину и побежал к магазину. Из него как раз выходила Ирменгард Дрэгер, мать Пенни, со свертками. Слезы облегчения покатились по его лицу.

      В отеле миссис Харди удивленно посмотрела на него, но показала номер писателя. Она долго смотрела ему вслед, пока он поднимался по лестнице, и он знал, что надо поговорить с ней, что-то объяснить, но у него просто не было сил.
      Он отыскал дверь Дона Вандерли и постучал.
      — Мистер Вандерли!
      Дон не особенно удивился появлению на пороге своей комнаты дрожащего подростка. Время, когда опасность грозила только членам Клуба Чепухи, подошло к концу.