Держа мага на вытянутой руке, палач посмотрел ему в глаза и нахмурился.

— Прежде чем умирать, скажи, — неторопливо произнес Берн с растущим осознанием того, что все идет не так, — скажи, откуда Кейн знал, что я вернусь за сетью?

Задолго до полудня Стадион Победы был забит до отказа. Массы потных людей и нелюдей плотно сидели на каменных скамейках и на корточках в проходах. Некоторые толкались вокруг человека с кувшином. Многие дрались у дверей писсуаров.

Имперский надзиратель за Стадионом, потея и ломая руки, приказал констеблям закрыть ворота. После этого он преклонил колени перед небольшим изображением Ма'элКота, стоявшим в углу его кабинета, и стал молиться, чтобы обошлось без мятежа.

Когда констебли заперли ворота, оставшиеся снаружи толпы откатились от них, словно черви, дотронувшиеся до горячего камня; шум прошел по всему Пути Игроков и по примыкающему к нему Длинному пути — люди начали разворачиваться и проталкиваться назад сквозь толпу.

Усиленная бригада кавалерии принялась разгонять простолюдинов с Дворянского пути и Королевского моста — вскоре здесь должен был проехать сам Ма'элКот.

В вознесшейся над городом башне лежала Пэллес Рил. Ее вовсе не обеспокоило то, что Рыцари двора надели на нее полотняную рубаху и прикрепили ее оковы к дубовой раме вместо алтаря. Не больше внимания она обратила на мольбу Ламорака о прощении. Их обоих одинаково связали под пристальным взором Ма'элКота. Потом к Пэллес и окружавшей ее деревянной раме приладили серебряную сеть. Это ее заинтересовало, так как кружево потока Силы исчезло из ее сознания. Теперь, глядя на Ма'элКота, она видела только человека огромных размеров и невероятной красоты, но не ощущала вращавшегося вокруг него вихря Силы, который видела у алтаря в течение двух дней.

Будучи отрезанной от Силы, она выпала из состояния мыслезрения и слабо застонала от терзавшей ее боли.

Рыцари двора подняли рамы, к которым, словно к носилкам, были привязаны Пэллес с Ламораком, и понесли их вниз, по бесконечным лестницам, на дворцовую площадь. Там уже ждала огромная процессия — несколько сот рыцарей, музыкантов, акробатов, красивых девушек с гирляндами свежих цветов и сильных молодых людей с корзинами сладостей и конфет; их полагалось швырять в толпу. Центром процессии была огромная открытая платформа. Цветочные гирлянды почти полностью скрывали ее основание, к которому прикрепили две свободно стоящие металлические подставки. Рамы с Пэллес и Ламораком были ловко закреплены на этих подставках и повисли на них.

Впервые за эти дни Пэллес приняла вертикальное положение и в результате едва не потеряла сознание; ее взгляд затуманился, все вокруг поплыло в волнах солнечного света. Она увидела, как Ма'элКот легко прыгнул с земли в центр платформы. Участники парада, рыцари, все присутствовавшие во дворе разразились аплодисментами и приветственными возгласами. Император ответил на это низким поклоном и улыбкой, и рукоплескания усилились.

Даже без мыслезрения Пэллес видела, как он поглощает любовь подданных, как она поднимает его над простыми смертными. Его сомнения и мрачная решительность исчезли без следа; в присутствии своих детей Ма'элКот сиял словно солнце силой и невероятной красотой.

Пэллес посмотрела на Ламорака, на его обмякшее тело, распятое так же, как ее собственное, на его глаза, сомкнутые от страданий. Перевела взгляд на свою полотняную рубаху; на ней уже начали проступать алые пятна сочившейся сквозь бинты крови. Потом взглянула на Ма'элКота, жестом приказавшего открыть ворота. Пэллес попыталась призвать мыслезрение, вернуть ясность духа, поддерживавшую ее в Железной комнате, однако боль в запястьях и щиколотках, мучительные вдохи, шум вокруг мешали ей достигнуть желаемого.

Она была одна и не слышала даже намека на поддерживавшую ее Песнь.

Ворота распахнулись, и лицо Ма'элКота словно озарилось внутренним светом. Толпы приветствовали его появление радостным ревом.

Сидевший на самом верху Стадиона король Канта посмотрел вниз. В толпу замешалось не меньше тысячи его подданных — и каждый из них, мужчина, женщина или юнец, был вооружен. Они нападут на Серых Котов внезапно. А пока он сидел, сжав ладони меж дрожащих коленей. Фейсы рассыпались по Старому Городу, занимая стратегические позиции, чтобы прикрыть отступление, буде таковое случится. Но король знал наверняка — это не понадобится.

Отступления не будет.

К ночи город перейдет в его руки, готовенький для Тоа-Сителла, — в обмен на… скажем так, некоторые условия…

Дрожь в коленях и пустота в желудке не имели ничего общего со страхом; это было всего лишь предвкушение результата. Только одна вещь волновала короля, и он поминутно смотрел наверх, на полуденное солнце.

«Куда, черт побери, делся Паслава? Он должен быть здесь уже полчаса назад. Если он не придет и не проконтролирует толпу, многие будут ранены».

Он услышал доносившийся из-за стен Стадиона рев, похожий на грохот надвигающегося урагана.

Тоа-Сителл встретил парад на южном конце Королевского моста. Небольшой отряд Королевских Глаз пробивал ему дорогу сквозь толпу, а император на мгновение перестал улыбаться своим радостным детям и взмахом руки приказал своему министру взойти на платформу. Тоа-Сителл забрался на нее и встал рядом с Ма'элКотом. С трудом перекрывая шум толпы, он прокричал, что Кейна так и не нашли. Каждого входившего на Стадион обыскивали, и, если у кого-то обнаруживали хоть небольшое сходство с убийцей, его немедленно арестовывали. Тоа-Сителл лично осмотрел задержанных, однако Кейна среди них не было. Он не входил на Стадион и не мог попасть туда сейчас, поскольку ворота уже были заперты.

Ма'элКот нагнулся и посмотрел на герцога. Внезапно вокруг наступила тишина, хотя Тоа-Сителл заметил, что запрудившая улицы толпа кричит едва ли не громче прежнего.

Император улыбнулся и мягко произнес:

— Ты ошибаешься. Ты хочешь сказать, что Кейн не входил на Стадион со времени начала поисков. Поверь мне: он будет там.

— Ладно, ладно, ЛАДНО! — проворчал Артуро Коллберг, продолжая нервно грызть ногти. Сердце билось вдвое быстрее, в ушах шумела кровь. Лицо распухло, голову сдавило, а в глазах мерцали алые огоньки цвета переключателя аварийного переноса. Дважды обернувшись на безразличные маски полицейских, он снова посмотрел вперед и проверил телеметрию Кейна, выведя ее на экран.

— Ладно, — повторил администратор. — Он проснулся. Движется. Начинайте трансляцию.

Даже мелкие региональные каналы, не поддерживавшие английский язык, транслировали репортажи Джеда Клирлейка; их бедные рекламные кампании не давали достаточно средств, чтобы подключиться к прямой трансляции, однако делали все что могли. Они прерывали свои обычные программы, как только появлялась возможность передать новости.

Рассказ Клирлейка мог послужить образцом ясности; прочим дикторам оставалось только бессильно завидовать его таланту сочетать эмоциональность со спокойствием, его умению намекнуть на собственную причастность к событиям.

— После этого сообщения мы вернемся к Кейну в прямой трансляции!

Сообщение принадлежало Студии. В нем говорилось, что Студия в целях рекламы дарит зрителям шестидесятисекундную прямую трансляцию с места событий. Девиз «Приключения Анлимитед: Когда вам хочется стать другим человеком» медленно таял на экранах всего мира. После него началась трансляция.

И мир вздрогнул.

Пешее движение на Таймс-сквер застопорилось — стоявшие плечом к плечу пешеходы смотрели на огромные телеэкраны. То же самое происходило в Токио, Лондоне, Йоханнесбурге, Кабуле, Нью-Дели… Те, у кого были личные карманные экраны, останавливались посреди дороги и доставали их, остальные бежали по домам, в бары, к магазинам, где могли хотя бы увидеть картинку. Торговля и операции на фондовой бирже застопорились; воздушное движение продолжалось только в служебных зонах, где им управляли компьютеры.

Почти каждый человек на Земле, затаив дыхание, слушал мысленный монолог Кейна.

— Похоже, большую часть жизни мне приходится выбираться из чужого дерьма.

Надо мной тускло светится кольцо унитаза. Я лезу вверх, хватаюсь за него руками и быстро высовываю голову, чтобы оглядеться. Сортир пуст, как я и ожидал; обыскивавшие его Королевские Глаза оказались чересчур привередливыми, не стали спускаться в шахту и вообще провели здесь минимум времени.

Я поднимаю сиденье и вылезаю из унитаза. Мне стоит больших усилий не застонать — каждая моя рана немедленно напоминает о себе, болит все, начиная от глаз и кончая костью онемевшего правого колена.

Клянусь мечом Тишалла, я инвалид. Не помог даже сон на окаменелом дерьме на дне шахты.

Впрочем, могло быть и хуже: если бы Ма'элКот не отменил гладиаторские бои, кто-нибудь мог бы воспользоваться этим сортиром, пока я был внизу.

В вентиляционные щели между стеной и крышей виден дневной свет, а все более громкие крики толпы говорят мне, что Ма'элКот в любой момент может войти в ворота.

Вентиляционные щели опоясывают всю стену арены. Гладиаторская уборная находится совсем рядом с выходом на арену, дабы идущих на смерть не беспокоили переполненные мочевые пузыри и сжавшиеся в спазмах сфинктеры. Я осторожно иду сквозь арку без дверей, подпрыгиваю и подтягиваюсь, чтобы выглянуть наружу. О шуме можно не беспокоиться — двадцать тысяч приверженцев Ма'элКота орут так, что я могу взорвать здесь бомбу и никто ничего не заметит.

Арена здесь толщиной около трех футов. Я просовываю голову в одну из щелей, чтобы осмотреться. Внезапно меня одолевает приступ клаустрофобии — я чувствую тяжесть камня у себя над головой и упираюсь в камень локтями. Я невидим в черной тени, отбрасываемой полуденным солнцем.

Я смотрю сквозь вентиляционную щель на золотой песок в солнечных лучах. Над ареной пестреют праздничные одежды зрителей, тесно разместившихся на сиденьях. Они напоминают яркую мозаику — она трепещет и волнуется, будто сшитый из лоскутков флаг.

Какое-то мгновение я разглядываю толпу. Одни нервничают, другие злятся, третьи кажутся откровенно счастливыми.

Через час многие будут мертвы.

В поле зрения попадают несколько Серых Котов в гражданской одежде и около десятка преображенных кантийцев. Я не боюсь за них: они здесь для того, чтобы сражаться.

Интересно, было ли у кого-нибудь из зрителей предчувствие, что сегодня не стоит сюда соваться? Кто из них не удивится, когда вспыхнет заварушка? Кто почувствует дрожь от узнавания? А скольких в предсмертную минуту посетит жестокая мысль: «Я же знал, что надо было остаться дома»?

В скольких домах сегодня будут оплакивать погибших?

Но если я могу купить жизнь Пэллес ценой смерти каждого мужчины, женщины и ребенка на этом Стадионе, я сделаю это. Даже будь их здесь вдвое больше. Я купил бы ее не торгуясь — а сегодня мне предстоит чертовски трудная сделка.

Что-то я становлюсь экономным — старею, что ли?

Новый взрыв оглушительных криков потрясает Стадион, прерывая мои размышления.

Это приехал Ма'элКот.

С ним идет целая процессия, сотни людей в праздничных нарядах; они танцуют на арене, разбрасывают в толпу сладости и монеты, побуждают народ петь вместе с ними гимн Ма'элКоту — «Царь царей». Среди них есть несколько красивых девушек, но в основном процессия все-таки состоит из немолодых мужчин. На раскрашенных по случаю праздника лицах видны морщины, а за улыбками вырисовывается холодное выражение старых солдат, опытных убийц.

Итак, он готов.

Хорошо же!

Толпа не хочет петь. Голоса, которые присоединяются к песне, тонут в усиливающемся реве.

А затем в моем поле зрения появляется украшенная розами платформа.

Она движется без каких-либо явных рычагов — видимо, за счет сил Ма'элКота. Вон он, в центре — он словно легендарный герой, или мифологический бог, или фигура на носу корабля-платформы, въезжающей на песок. Его руки упираются в бока, голова откинута. Для тех, кто видит Анхану впервые, сообщаю: изящно одетый человек рядом с ним, в кружевном камзоле и заправленных в сапоги панталонах, — это герцог Тоа-Сителл, Ответственный за общественный порядок, читай: глава секретной полиции. Он очень умен и очень опасен. Его лицо ничего не выражает; он равнодушно разглядывает зрителей.

Вероятно, ищет меня.

Его здесь быть не должно; я надеялся, что он не окажется таким глупцом. Если его сегодня убьют, король и королевство Канта окажутся по уши в дерьме.

Ну ладно, беспокоиться о короле уже поздновато. У меня есть свои дела. Вон они.

Как ни стараюсь я не замечать двух Х-образных рам по сторонам украшенной цветами платформы, не могу отвести от них глаз. С одной свисает Ламорак. Он уронил голову и кажется мертвым — а жаль.

Не хотелось бы мне, чтоб он пропустил такое зрелище.

С другой рамы, опутанной серебряной сетью, свисает моя жена.

У меня холодеет в животе, словно я проглотил кусок льда, холод лезет мне в грудь, леденит ноги, руки, голову. Я вижу себя как бы со стороны, слышу свои мысли. Я не чувствую биения собственного сердца — только шипение под ребрами, да еще в ушах потрескивает, словно в ненастроенном радио.

Пэллес поднимает голову. Она кажется взволнованной; она далеко от того таинственного места, где ей было так хорошо. Она облачена в белую рубаху, сквозь которую проступает кровавая полоса от ребер до пальцев левой ноги. Кровь капает с пятки прямо в цветы под ногами Пэллес.

Рама, на которой она висит, может представлять проблему. Почему-то я не ожидал увидеть ее распятой…

Может быть, я просто не продумал все так хорошо, как следовало бы.

Берна не видно; это означает, что его тело уже остывает в холодце на дне пещеры. Жаль, что я не смог быть там и увидеть, как свет уходит из его глаз — но зато теперь я могу сказать, что пережил его.

Ма'элКот поднимает огромную руку — и тишина падает на Стадион подобно взрыву, словно бог спустился с небес и покрутил переключатель громкости.

Ма'элКот начинает речь, обращенную к его детям.

Похоже, теперь мой выход.

Я ползу вперед головой по вентиляционной щели. Руками хватаюсь за нижний ее край, подтягиваюсь, переворачиваюсь и приземляюсь на ноги.

Теперь — ни колебания, ни секунды на вдох. Ни в каких размышлениях больше нет пользы; выбор сделан.

Я засовываю большие пальцы за пояс и неторопливо выхожу на арену.

Вот он я.

Я здесь. На песке. На арене.

Двадцать тысяч пар глаз с любопытством смотрят на меня. «Что это за идиот в черном? Что он там делает?»

И еще сотни тысяч — все вы, кто сейчас со мной, внутри моего черепа, полагаете, будто вам известно наперед, что я собираюсь сделать. Как знать, может, я удивлю вас еще разок-другой.

Несколько переодетых солдат видят меня и замирают, дотрагиваясь руками к складкам одежды, в которых спрятано оружие.

Я иду вперед, дружески улыбаясь им.

Золотистый песок арены похрустывает под моими сапогами. Солнце припекает; я вижу его алое сияние на верхней границе поля зрения.

Все мои сомнения и вопросы разлетаются, как голуби из шляпы фокусника. Знакомая песня адреналина в жилах баюкает, словно колыбельная. Стук крови в ушах глушит все остальные звуки, кроме хруста песка под ногами.

Теперь меня замечает Тоа-Сителл; его светлые глаза распахиваются, рот начинает двигаться.

Он трогает Ма'элКота за руку, и голова императора поворачивается ко мне замедленно и угрожающе, как башня танка.

Я подхожу все ближе. Моя грудь готова разорваться от какого-то необъяснимого чувства. Только в последний момент я понимаю, что это такое.

Похоже, это счастье.

Сейчас я счастливее, чем когда-либо.

Я смотрю на Пэллес и вижу ее расширенные от ужаса глаза.

В знак приветствия я чуть прикрываю свои и беззвучно говорю единственную фразу, которую могу сказать ей:

— Я тебя люблю.

Она пытается вымолвить что-то в ответ, что-то, относящееся к императору. Я не могу прочесть слова, произносимые ее распухшими губами, а больше у меня нет времени.

Пора убивать.

Командир северо-западного гарнизона прилег отдохнуть, предвкушая вполне заслуженный сон после тридцати часов на ногах. Он вытянул измученное тело на фантастически удобном тюфяке в задней комнате и прикрыл глаза, как вдруг все здание затряслось и задрожало, словно под ударом гигантского кулака.

За дверью послышались панические вопли. Командир вскочил на ноги и схватился за крюк, на котором висела его перевязь. Он машинально нащупал рукоять меча, но прежде чем успел вытянуть его из ножен, дверь вокруг засова затрещала и разлетелась на мелкие щепки.

Стоявший в дверях человек был покрыт свежей кровью и целыми ее сгустками, словно только что ползал по полу скотобойни. На красном лице яростно горели глаза. Хрипло вдохнув, он прорычал:

— Собери своих людей… всех. И еще мне нужна… лошадь. Твоя лучшая лошадь, понял, ублюдок? Быстро!

Усталый мозг не сразу, но все же узнал незнакомца. Командир замер.

— Я… ах, граф Берн!.. Граф… милорд граф, вы ранены! Зубы Берна были так же красны, как его окровавленные губы.

— Это не моя кровь… кретин… мешок дерьма… Давай сюда лошадь. И объяви тревогу. Я хочу, чтобы вся эта чертова армия, каждый чертов солдат были на Стадионе сию же секунду!

— Я… милорд граф, я не понимаю…

— А тебе и не надо понимать. Просто выполняй приказ. Он еще будет говорить — так я и знал, что этот сукин сын захочет поболтать!

Берн шагнул в комнату и сжал плечо командира с нечеловеческой силой — тот вздрогнул, чувствуя, как затрещал сустав.

— Все твои люди и люди из других гарнизонов — собери их на Стадионе и арестуй всех. Если кто-нибудь станет сопротивляться, убей его!

— Но… но что происходит?

Берн придвинулся ближе, его глаза затуманились. Командир едва не задохнулся от тяжелого мясного запаха его дыхания.

— Это проклятый Кейн все подстроил! Без малейшего усилия он поднял командующего в воздух и зарычал ему в лицо:

— Ну что, дашь лошадь и людей или оторвать тебе руку?

Сверху он казался едва заметной черной фигуркой, резко контрастировавшей с золотистым песком и яркими костюмами людей из процессии, однако король безошибочно узнал Кейна. Легкое щегольство в манерах, блеск зубов на смуглом лице, походка, заставившая зрителей замолкнуть… Да, это был он.

«Паслава опоздал», — подумал король, и сердце его забилось быстрее.

Пальцами с побелевшими костяшками он вцепился в свои колени. Без Паславы бойня будет гораздо страшнее, но пути назад уже нет, победа чересчур близка.

Король поймал взгляд Деофада, полный едва сдерживаемого нетерпения. Седой вояка сидел двадцатью рядами ниже.

«Готов?» — одними губами спросил король.

Деофад чуть заметно кивнул.

Король поднял палец и задержал дыхание.

Теперь все зависело от Кейна.

Неторопливый взмах императорской руки — и свита пропускает меня. Мне не нужно оглядываться, я и так знаю, что они смыкаются у меня за спиной. Впрочем, это не важно. Главное — как далеко я успею добраться, прежде чем все вокруг взлетит на воздух.

С неторопливостью, с которой мой отец снимал ремень, чтобы всыпать мне, я развязываю обмотанную вокруг пояса серебряную сеть и обматываю ее вокруг кулака.

— Какие новости, Кейн? — рокочет Ма'элКот с плохо разыгранным удивлением.

У этого сукина сына уйма талантов, но притворяться он не умеет.

Тоа-Сителл смотрит на меня без выражения, только одна рука теребит рукав рубахи.

Пэллес что-то хрипит — она не может говорить из-за раненого легкого.

Я протягиваю руку к гирляндам цветов, укрывающим платформу, берусь за ее деревянную основу и влезаю наверх.

Теперь толпа молчит уже не под магией Ма'элКота — все встают и смотрят на меня. Это явно не запланировано как часть шоу.

А так ли уж они не правы…

— Я могу видеть глазами этой иллюзии, — продолжает Ма'элКот, — и говорить ее голосом. Зачем ты пришел, Кейн? Я выпрямляюсь на платформе и разматываю сеть.

По всему Стадиону прокатываются взволнованные голоса, заглушаемые звуками медных труб. Тоа-Сителл поворачивает ко мне плечо, все еще не снимая руку с рукава. Пэллес снова хрипит, и на этот раз я понимаю ее:

— …это ловушка…

Ее глаза в темных кругах полны отчаяния.

— Я знаю, — отвечаю я ей с улыбкой.

Император возвышается надо мною горой мяса; я чую запах масла, которым пропитаны его волосы и борода, слышу шуршание его килта, когда он подходит ближе.

— Я спрашиваю еще раз: зачем ты пришел? Если б он нагнулся на дюйм ниже, если б я встал на цыпочки, я мог бы поцеловать его в губы. Холод из сердца растекается по рукам и ногам; за последние несколько секунд я так часто переходил от ликования к страху и наоборот, что эмоции стали чем-то посторонним. Теперь я чувствую только холодную пустоту. Я смотрю в бездонные глаза.

— Я здесь, чтобы спасти мою жену.

— Твою жену? — На его лице появляется легкое удивление. — Ты не говорил мне, что вы женаты.

— Я тебе много чего не говорил.

Теперь, когда я здесь, когда я решился, я не могу заставить себя начать. Я навел ружье, но не могу спустить курок. Пока я оттягиваю этот миг, мы с Пэллес, словно шредингеровские коты, балансируем между жизнью и смертью. Первое же мое движение войдет в историю.

— Да, — свысока роняет Ма'элКот, — например, что ты актир.

Невидимая рука сжимает мне горло. Даже если б я был достаточно хладнокровен, чтобы спокойно подтвердить это, — а хладнокровия мне явно не хватит, — я все равно не мог бы признаться из-за наложенного на меня запрета. Я изображаю короткую улыбку, которая может выглядеть уверенной.

— Чего же ты ждешь? — спрашивает Ма'элКот. — Вот моя иллюзия. У тебя в руке сеть… Колеблешься? Теперь, когда у тебя есть возможность ударить бога?

Я приказываю своему сжавшемуся горлу произнести:

— Ты знаешь, что такое «мертвый шпик», Ма'элКот?

— «Мертвый шпик»?

— Да. У меня дома один писатель назвал так человека, которому ты скармливаешь заведомо ложную информацию, зная, что он попадет в плен к врагу. Когда его расколют и он заговорит, она откроет противнику то, что тебе нужно. Он думает, что это правда. Понимаешь?

Ма'элКот кривит губы, глаза у него загораются.

— Ламорак… — негромко констатирует он. Он не испуган таким поворотом дела, а скорее заинтересован. Его увлеченность возрастает, пока он предается размышлениям вслух.

— Да, конечно. Именно поэтому ты не стал использовать сеть… Ты знаешь, что я присутствую здесь, что это не иллюзия. Ты сам спланировал это. Как еще ты смог бы вытащить нас обоих из дворца, защищенного моей волей от магии актиров?

Ламорак хрипит на кресте.

— Ты все знал! Ты сделал это со мной!.. Я киваю ему.

— Да, я на тебя рассчитывал. Черт, Ламорак, недавно я убил человека за меньшее зло. А ведь он был гораздо лучше тебя. Неужели ты думаешь, что я мог оставить тебя в живых? Теперь мне остается только снять Пэллес с креста. Тоа-Сителл крадется поближе ко мне, все еще держа руку на рукаве. Там он явно прячет оружие; впрочем, он уже засветился.

— Но что же теперь? — спрашивает Ма'элКот. — Ты в моей власти. Как ты надеешься убежать?

Он говорит что-то еще, но я уже не слежу за его словами. Я смотрю вверх, в единственные глаза, которые сейчас важны для меня.

Даже самому искушенному мыслителю на свете нужно время, чтобы сменить точку зрения. Когда я вышел на арену, Пэллес могла думать только об угрожающей мне опасности — именно этот ужас я увидел в ее глазах. Она поставила крест на себе, а когда я влез на платформу — то и на мне; про себя она уже считала, что мы мертвы.

Но она слишком умна, и в ней слишком много жизни. Я болтаю с Ма'элКотом только для того, чтобы дать ей время приспособиться к новой ситуации. Теперь я вытаскиваю из кармана грифонов камень и держу его так, чтоб его видела она, но не Ма'элКот и Тоа-Сителл. Подняв глаза, я взглядом спрашиваю ее: «Ты готова?» — и вижу яростный, сильный и все же спокойный ответ: «По твоей команде».

Ма'элКот все еще что-то говорит — сейчас он похож на любителя детективов, решающего очередную задачу. Когда я поворачиваюсь к нему, он спрашивает:

— …но зачем ты принес эту сеть, если знал, что она не поможет?

— Ax, сеть? — холодно усмехаюсь я. — Она не бесполезна. Это, видишь ли, сигнал кантийцам начать атаку.

— Что?

Пока он осознает сказанное, я набрасываю сеть ему на голову. Он бьется, пытаясь высвободиться, однако она все же обвертывается вокруг него. Тоа-Сителл делает фехтовальный выпад в мою сторону — в его руке тускло мерцает сталь. Я уворачиваюсь от клинка и бью герцога в колено; оно ломается с сухим стуком, и Тоа-Сителл падает, рыча от неожиданной боли. Свита у платформы достает клинки и готовится к бою, а я отпрыгиваю — и тут мне на плечо ложится покрытая сетью рука Ма'элКота.

Я улыбаюсь.

— Кажется, я предупреждал тебя, чтобы ты не тянул ко мне ручонки…

Он больше не думает о том, что делает, не замечает, что сеть лишила его магических возможностей.

Моя улыбка превращается в дикую ухмылку — я заношу ногу и бью Ма'элКота в пах.

От моего удара глаза его становятся похожими на мячи в лунках, челюсть отвисает, вдыхание с шумом выходит из груди — один его вид вызывает у меня гомерический хохот.

Пока он стоит согнутый, хватаясь за ушибленное место, замерев между мигом удара и осознанием того, какую он может причинить мне боль, я разворачиваюсь и прыгаю к кресту Пэллес. Я цепляюсь за прикрывающую ее серебряную сеть, подтягиваюсь — и на одно бесконечное мгновение мы оказываемся лицом к лицу.

В моих глазах вопрос, и она отвечает:

— Да.

Я целую ее, всего раз. Наши губы жадно впиваются друг в друга через сеть. Я прожил всю свою жизнь ради этого мгновения, и оно того стоит.

Сквозь ячейки сети я кладу ей в руку грифонов камень. Ее пальцы смыкаются, и я тихо спрашиваю:

— Что тебе нужно?

Ее глаза наполняются слезами.

— Время.

— Будет.

Я прыгаю обратно на платформу и слышу свист арбалетных стрел. Мне внезапно становится не по себе от мысли, что Пэллес убита, но одного взгляда вверх достаточно, чтобы понять — сеть уже далеко от нее и растянута на огромной сфере полуматериального стекла, в центре которого висит Пэллес. Она подняла Щит, и стрелы отскакивают от его поверхности. Но даже с Грифоновым камнем Пэллес не может вершить два заклинания одновременно.

Мне нужно дать ей передышку.

Рядом со мной корежится, рыча, Ма'элКот. Его лицо синеет, он хватается за сеть на голове. Я заношу ногу для пинка, однако передумываю и опускаю ее.

Кое-какие дела надо делать руками.

Наношу удар правой.

Грудь распирает от бешеной радости, когда костяшки пальцев размазывают его великолепный нос по прекрасным скулам, а его глаза наполняются болью. Я зверею и готов убить его, пока у меня есть возможность, однако в мое левое бедро впивается какая-то льдинка.

Это тот проклятый маленький нож Тоа-Сителла. Герцог оказался куда крепче, чем выглядит, и подполз ко мне, волоча за собой сломанную ногу. Он смотрит на меня с торжеством: он сделал то, что должен был сделать, и теперь готов умереть.

Это бессмысленно — рана поверхностная, больше похожа на царапину. Я вытаскиваю стилет из ноги, словно занозу, и отбрасываю его прочь. Потом бью Тоа-Сителла по голове, достаточно сильно, чтобы он отключился, но не умер. Он безвольно падает на бок, еще не потеряв сознания — да, он действительно крепок, — и я довожу дело до конца, падая на колено и отвешивая ему удар ребром ладони в основание черепа.

Стрелы все еще свистят вокруг, но довольно далеко от меня — стрельба идет с сидений над ареной, и арбалетчики боятся попасть в Ма'элКота. Он хватается за сеть — надо его прикончить, и поскорее. В любую секунду эта фальшивая свита может навалиться на меня.

Я слышу трубы — уже близко. Ворота ведущего наружу туннеля открываются…

Черт!

Кавалеристы в легкой броне врываются в ворота и рассыпаются по арене. Солнечные лучи дробятся на стальных наконечниках их копий — таких нет только у пятерых, едущих вокруг невооруженного человека, обагренного кровью. Он машет огромным мечом легко, словно милицейской палочкой.

Наши глаза встречаются, и Берн показывает окровавленные зубы.

По моему левому бедру разливается жидкий огонь, и теперь я понимаю удовлетворенный взгляд Тоа-Сителла.

Этот ублюдок отравил меня.

С треском, с каким отрывают от кости мясо, Ма'элКот рвет сеть и отбрасывает ее в сторону. Он встает на ноги единым движением, похожим на приливную волну. Я прыгаю, готовясь к боковому удару в подбородок, однако фиолетовая кровь уже высыхает на его лице. Магия вернулась к нему, и теперь он движется чересчур быстро для меня; его огромная рука бьет как змея и хватает меня за щиколотку, прежде чем я успеваю нанести удар. Ма'элКот бьет меня о платформу так сильно, что летят щепки.

Из глаз сыплются звезды; я едва могу вздохнуть, Ма'элКот держит меня за щиколотку, и у своего лица я вижу его колени.

— Теперь ты поймешь, что значит шутить с моим гневом, — мурлычет он.

Все явно идет не так, как я ожидал.

Однако тут раздаются крики, словно началось светопреставление, и платформа накреняется как живая. Ма'элКот вихляется.

Он разжимает руку, и я падаю. В одно мгновение воздух наполняется металлическим щелканьем и клацаньем; пряжка ремня Ма'элКота расстегивается, а оковы, которые удерживают висящего надо мной Ламорака, раскрываются, и он падает на меня. По всему Стадиону с расстегнутых перевязей падает оружие, а запертые двери и ворота широко распахиваются.

Платформа снова качается, и на этот раз я понимаю, что движется не она — движется весь этот проклятый Стадион. Лошади шатаются, а люди падают, и воздух заполняется воплями, тонущими в рокоте землетрясения.

Пэллес парит над нами, держась в воздухе в пяти футах над крестом, на котором прежде была распята. Она протягивает руки, и ее полотняная рубаха исчезает в белой вспышке огня. Вот она разгорается сильнее — невозможно смотреть на нее; вот она горит ярким белым светом, который охватывает последние остатки сети, сдерживавшей Силу Пэллес. Рев землетрясения становится громче, бьет в уши, ритмично усиливается…