Глава 22

Дамаск, Сирия

Июль 1990 года

— Куда дальше? — спросил Джеймс Элиота.

Обед в некотором роде был праздничным. Они наконец закончили сложнейшие переговоры, которые позволяли надеяться, что сделан небольшой, но шаг вперед. Переговоры заняли месяц, и Джеймс просто выдохся, старясь сохранить свое знаменитое хладнокровие. И все же он задавал вопрос об очередном проекте.

— Как насчет того, чтобы обойти вокруг света на яхте? — предложил Элиот.

— Нет. Со мной все в полном порядке, дружище.

— Я в этом не уверен, Джеймс, — честно признался Элиот; он с каждым днем все больше и больше узнавал в Джеймсе себя: бесстрашного человека, которому больше нечего терять.

— А я уверен.

— Что ж, это чертовски здорово для будущего свободного мира.

— Отлично. Так что же дальше?

— Колумбия, но не раньше августа. Но там, возможно, придется провозиться всю осень, так что вопрос об отдыхе на море остается в силе.

— Я, вероятно, не поплыву на яхте, а может быть, останусь на какое-то время в Европе.

— Звучит неплохо.

— Думаю съездить на Иль.

— Ты ничего там не найдешь, Джеймс. Мне казалось, мы договорились, что я буду держать тебя в курсе дела, а ты будешь держаться подальше от расследования. Понимаю: прошло уже семь месяцев, а мы все еще не имеем ни одной зацепки, но…

— Причина, по которой я хочу поехать на Иль, чисто сентиментальная: они так любили этот остров, — перебил Джеймс. — Я пытался убедить себя в том, что мина скорее всего связана именно с желанием родителей посетить Иль. Но не смог; очевидно, так же считаешь и ты. Почему, Элиот? Существует ли что-то еще?

— Ничего особенного, кроме кровавой истории этого проклятого места.

— Кровавая история Иля? Мать с отцом описывали его как райское местечко.

— Остров — рай, но время от времени сотрясается от преступлений его правителей. Конечно, в роду Кастиль были и благородные и милосердные монархи, но попадались и отъявленные негодяи.

— Ален? — удивленно спросил Джеймс.

Он помнил, что родителям принц показался очень приятным молодым человеком. И еще помнил умное и, казалось, искреннее письмо с соболезнованиями, присланное Аленом после гибели Марион и Артура.

— По мнению разведслужб свободного мира, Ален не опасен.

— Но разведслужбы установили за ним наблюдение. Почему?

— Из-за отца Алена. Жан-Люк был изгнан с острова своим старшим братом Александром, и за годы изгнания, проведенные на Ривьере, он создал империю насилия и террора. С возвращением его на Иль в качестве монарха, так как Александр умер, не оставив наследника, чудовищная власть Жан-Люка стала еще более могущественной и опасной. Как глава государства, террорист Жан-Люк пользовался дипломатическим иммунитетом и привилегиями. Мы могли только наблюдать за ним и надеяться, что Жан-Люк не превратит одно из наиболее важных в стратегическом отношении островное государство Средиземноморья в ядерную державу. Мы не могли убить его, но кто-то смог. Мы до сих пор не знаем, кто его убил, ведь у Жан-Люка было много врагов, включая бывших «друзей», которых он предавал. Как бы там ни было, но Жан-Люк погиб семь лет назад, когда его взорвавшийся самолет поглотила морская пучина.

— И?..

— И Ален Кастиль наследовал трон, а преступная активность, кажется, прекратилась.

— Кажется?

— Этим вопросом мы задавались семь лет назад. Жан-Люк никогда не скрывал своей деятельности. Это было частью его мании всемирного господства. Он щеголял своей силой, подкупами и наслаждался тем, что цивилизованный мир не может остановить его. Со вступлением Алена на трон возник вопрос: прекратил ли он преступную деятельность отца или же сын просто более сдержан и, значит, еще опаснее, чем Жан-Люк? За Аленом следили очень тщательно, но не было ни одного свидетельства того, что он продолжает реализовывать угрозы Жан-Люка.

— Почему все же ты рассказываешь мне об этом?

— Не хочу, чтобы ты, услышав сию историю, считал, что сделал великое открытие. Опасность для общества некоторых членов королевской семьи Иля — старая новость.

— Ты когда-нибудь встречался с Аленом?

— Нет.

— Но ты бывал на Иле?

— Да, много-много лет назад. Жан-Люк был в изгнании.

— Почему бы тебе не поехать со мной? — предложил Джеймс.

Наблюдая за реакцией Элиота на свое приглашение, он увидел, как опытный агент борется с нахлынувшими на него чувствами. Джеймс уже видел такое выражение в глазах Элиота, когда тот говорил о бесплодности мести. Тогда за этим выражением скрывалось что-то личное, какая-то давняя, но все еще не забытая потеря, и сейчас взгляд говорил о чем-то очень личном и очень болезненном. «Здесь явно что-то связано с Илем», — решил Джеймс.

— Разница между консультантами-посредниками и оплачиваемыми гражданскими служащими заключается в том, что мы должны появляться на основании официального приглашения, — легко возразил Элиот. — Поезжай, Джеймс, полагаю, остров тебе покажется очень мирным уголком.

Мирным? Джеймса это удивило. Его воспоминания о мире были сейчас очень далеки. Он все еще жил энергией гнева, хотя за последние месяцы его чудовищные эмоции немного поутихли, неохотно уступив место опустошенности, ощущать которую было даже хуже, чем постоянную ярость, — в этом было еще меньше жизни. И в этой странной тишине Джеймс стал различать тихие голоса своих нежных чувств, каким-то чудом все еще живых — вновь зазвучавший хор проснувшейся радости, который звал Джеймса к ней.

«Вернись к Кэтрин, — пели голоса любви. — Вернись к своей единственной».

Но Джеймс понимал, что ему нечего предложить Кэт. Больше пустоты, меньше жизни, бывшей в нем в то утро, когда он попрощался с Кэтрин. Может быть, Джеймс и найдет немного мира на этом острове — мира, который успокоит его истерзанную душу.

А что, если голоса не утихнут? Что, если романтический островной рай просто заставит нежные воспоминания любви звучать громче и увереннее? Джеймс не мог ответить на эти вопросы. Но он знал (и жизнерадостный хор нежных голосов знал), где сейчас Кэтрин. На прошлой неделе она была в Париже, на следующей неделе выступит перед принцессой Уэльской, а сейчас Кэт в Вене…

Ален Кастиль обладал замечательным зрением, и из королевской ложи знаменитого венского театра ему прекрасно была видна сцена. И все же, усилием воли подавив дрожь в руках, принц острова Радуги жестом потребовал бинокль, лежавший на коленях у Натали.

Натали всегда брала с собой театральный бинокль. Как бы в шутку, но осторожно и очень внимательно она разглядывала на дамах драгоценности от других мастеров и отпускала нелестные замечания, к великому неудовольствию и раздражению своего сводного брата.

Натали не разделяла пристрастия Алена к музыке, но всегда с большим наслаждением сопровождала его в частых поездках на концерты по всей Европе. Она передала бинокль и с удивлением и любопытством увидела, что брат сосредоточил все свое внимание на красивой пианистке, покорившей публику удивительно прочувствованным исполнением шопеновского вальса.

Натали заметила, как странная тень омрачила красивое смуглое лицо Алена. Она подумала о том, что его аристократический профиль очень похож на мраморное лицо древнегреческой статуи — величественного полководца, готовящегося послать своих воинов в бой, из которого они, возможно, никогда уже не вернутся, и убежденного в своем решении, ибо нет доли более достойной, чем пасть, защищая Отечество.

«Невероятно! — решительно протестовал разум Алена. — Этого просто не может быть!»

Но это было. Почти то же лицо, только обрамленное не золотистыми, а черными шелковистыми локонами, — лицо, неизгладимо запечатлевшееся в его памяти более двадцати лет назад. Ален поразительно живо помнил тот день, когда он подслушал, как Изабелла обвинила Жан-Люка в убийстве своей жены и матери собственного сына, Алена. Мощные руки Жан-Люка непременно сломали бы стройную шею Изабеллы, если бы мальчик убежал (а ему ужасно хотелось убежать — далеко и навсегда!), но он не мог позволить умереть этой красивой женщине так, как, очевидно, умерла от рук Жан-Люка и мать Алена. С невинным выражением лица мальчик прервал эту сцену, притворившись, что только-только вошел и ничего не слышал, хотя его маленькое сердечко, казалось, замерло от глубокого отвращения и ненависти к Жан-Люку.

После того как прекрасная Изабелла покинула Иль, Жан-Люк рассказал Алену историю о потерянной принцессе. В тот день, а затем и еще очень много последующих дней Ален вынужден был стоять перед портретом Изабеллы и выслушивать рассказ полубезумного отца, одержимого Изабеллой и ее потерянной, но все же очень опасной дочерью. Каждый раз Жан-Люк рассказывал всю историю сначала — как языческий ритуал, в котором Изабелла выступала одновременно в роли богини и колдуньи.

— Она заслуживает смерти, — шептал Жан-Люк голосом, дрожащим от наслаждения, переходящего в печаль — как у любовника, не имеющего возможности разделить свою страсть. — Но пока потерянная принцесса не найдена, мать должна жить. Она приведет нас к своей дочери, после чего обе они умрут.

Стоя перед портретом Изабеллы, Жан-Люк всякий раз требовал твердых обещаний от мальчика, который однажды станет принцем Иля.

— Ты должен сделать это своей миссией, Ален: найти принцессу и убедиться, что она уничтожена. Иль принадлежит только тебе, мой сын, и твоей младшей сестре. Натали никогда не должна узнать о существующей угрозе. Ты обязан защищать Иль и защищать Натали. Это твой долг. Поклянись мне, что ты его выполнишь.

Ален обещал, понимая при этом, что единственной клятвой, которую он действительно сдержит, это обет защищать свою сводную сестру. И шесть следующих лет мальчик мучился возможными последствиями своего обмана: несомненно, явная ложь бесноватому отцу приведет Алена прямехонько в ад, где ему и придется провести вечность в компании с человеком, которого он так ненавидит.

Когда Алену исполнилось шестнадцать лет, душа его избавилась наконец от мучений, потому что в шестнадцать лет Ален сделал неожиданное открытие, что Жан-Люк… не его отец.

Это случилось во время рождественских каникул, которые Ален проводил дома, приехав из специальной школы в Швейцарии, где учился вместе с отпрысками других королевских семей. Заданием на каникулы было изучение своей королевской родословной, согласно которой Ален должен был сопоставить цвет глаз и волос, физические данные и, если возможно, группу крови.

Данные о группе крови матери где-то хранились, поскольку она была матерью будущего монарха, но Ален не осмелился просить разрешения у Жан-Люка на их поиски. Однако юноша узнал группу крови самого Жан-Люка. Только месяц назад

Жан-Люк был ранен одним из своих бесчисленных врагов (теперь уже покойным) и ему потребовалось переливание крови. Группа крови у Жан-Люка оказалась «О». Ален же знал по школе, где у него (в силу редкой группы) дважды брали анализ крови, что его группа — «АВ».

Значит, отцом Алена был не Жан-Люк.

Юноша вернулся в Швейцарию с фальсифицированной родословной, в которой обозначил для Жан-Люка группу крови «А», а для матери — «В».

Десять лет спустя врагам Жан-Люка все же удалось отправить его на тот свет, и Ален, вернувшись на остров в качестве принца, отыскал медицинскую карту своей матери, из которой стало ясно, что по крайней мере отчасти составленная им родословная была правдивой: Женевьева Кастиль имела группу крови «В». Ален распечатал второй комплект медицинских карт, страстно надеясь найти подтверждение тому, что он был не принцем-самозванцем, а сыном Александра и старшим братом пропавшей принцессы, то есть самым законным наследником Иля. С какой радостью — в этом случае — принц стал бы разыскивать свою потерянную младшую сестренку! Но у Александра, болевшего лейкемией и потому очень часто сдававшего анализы для переливания крови, группа крови была «О» — как и у Жан-Люка.

Итак, в жилах Алена не текло ни капли крови рода Кастиль. Он не был ни сводным братом Натали, ни двоюродным братом пропавшей принцессы. Ален был самозванцем.

Ему следовало рассказать об этом Натали, но на момент смерти Жан-Люка ей было всего семнадцать лет. Натали была слишком молода и невинна, чтобы заниматься делами империи террора, оставленной ей в наследство отцом. Ален мог бы обратиться к Изабелле и предложить ей помощь в поисках законной правительницы Иля. Но молодой человек лишь приказал людям Жан-Люка, нанятым для слежки за Изабеллой, прекратить свою зловещую миссию.

Ален никому ничего не сказал. Он только ждал, с каждым днем все больше уверяясь в том, что его тайна сохранится навеки. Ален решил, что это его судьба — править островом, который он так сильно любил. Будучи принцем-самозванцем, Ален все же считал, что по праву владел Илем. Ведь именно он возродил Иль после разрушительного правления Жан-Люка и с такой любовью лелеял красоту острова, подобно весеннему цветку проснувшегося после жесточайшей зимы.

За семь лет своего правления Ален окончательно успокоился и поверил, что Иль — действительно его королевство. А сейчас он смотрел на прекрасную женщину, которая могла отнять у него прекрасное королевство.

Ален был уверен, что это она. У пианистки было милое лицо Изабеллы и ее потрясающие синие глаза, но самым убедительным доказательством являлось ожерелье из сапфиров — то самое, которое было изображено на портрете. Жан-Люк, очевидно, не знал, что Изабелла отдала свое ожерелье дочери, но тем не менее он часами разглагольствовал о том, как повезло Александру, разыскавшему такие идеальные драгоценные камни.

— Что за идиотизм! — исходил желчью Жан-Люк. — Какой жалкий романтизм по отношению к женщине, которая должна быть (как и все женщины вообще) просто предметом удовлетворения страсти, которым надо пользоваться, но не следует боготворить.

У Алена не оставалось сомнений — это то самое ожерелье! Даже через бинокль его опытный взгляд оценил редкий цвет и высокое качество драгоценных камней. На пианистке были также и серьги, о которых никогда не упоминал Жан-Люк, но их дизайн, безусловно, совпадал с дизайном ожерелья.

Ален знал и другие подробности о дочери Изабеллы: возраст, дату рождения в чикагской больнице, время ее исчезновения — в течение месяца во время путешествия Изабеллы между Чикаго и Нью-Йорком. В последней, отчаянной надежде Ален взглянул в программу, но краткая биография одаренной двадцатидвухлетней пианистки из Канзаса только подтвердила то, что он уже знал. Это была она — женщина, которая может отнять у Алена все, что он так любил, и которая по примеру своего отца, изгнавшего Жан-Люка, могла навсегда изгнать Алена с острова.

Кэтрин Тейлор, очевидно, не подозревала о своих наследственных правах. Возможно, даже не знала о том, что ее удочерили. Не узнает ли она правду о своем происхождении, путешествуя по Европе и поражая своим божественным дарованием самых блестящих представителей королевских династий? Может быть, кто-то удивится потрясающему сходству Кэтрин с Изабеллой и даже обратит пристальный взгляд на ожерелье? Да, но ее милое лицо и изумительное ожерелье вызовут лишь мимолетное воспоминание, которое улетучится, не успев облачиться в мысль: «Боже, как эта девушка похожа на Изабеллу Кастиль!» Потому что никто, Ален был в этом твердо уверен, не знал, что у Александра и Изабеллы был ребенок.

А как же сама Изабелла? Что, если она вдруг увидит свою дочь? Но Изабелла все это время жила с мужем тихой деревенской жизнью, почти никогда не покидая уединенный замок в Луара-Вэлли.

«Ты в безопасности, — успокоил себя Ален. — Кэтрин Тейлор никогда не узнает, кто она есть на самом деле, и нет никого, кто мог бы ей об этом рассказать».

Двадцать два года назад, когда десятилетний Ален почувствовал угрозу для жизни Изабеллы, он преодолел собственный страх и отважно вмешался. Теперь опасность грозила ему, и было бы неразумно терять мужество и спасаться бегством.

Однако Кэтрин завладела воображением Алена. Он должен познакомиться со своим очаровательным врагом.

— Ты не помнишь, где состоится прием? — спросил принц у Натали, когда бурные аплодисменты во второй раз вызвали пианистку на бис.

— В отеле «Империал». Ален, неужели ты собираешься пойти?

— Ты, кажется, удивлена?

— А разве не стала легендарной неприязнь моего старшего брата к протокольным встречам? — съязвила Натали.

Ален ответил на выпад сестры любящей улыбкой. То была истинная правда: всем было известно, что принц предпочитает шумным и многолюдным приемам уединение, более любит тихий ужин в одиночестве или в компании сестры. Но сегодня было сделано исключение — ради черноволосой, синеглазой незнакомки, которая в действительности вовсе не была неизвестна ему.

— Я хотел бы познакомиться с Кэтрин Тейлор, — спокойно объяснил он Натали, глаза которой горели любопытством.

— Она и вправду очень талантлива, не так ли?

— Да.

— И очень красива.

— Мне тоже так кажется. Полагаю, после приема я мог бы пригласить пианистку поужинать с нами.

— Но у нее наверняка уже есть планы на сегодняшний вечер.

— Что ж, тогда завтра, — улыбнулся Ален, не собираясь отказываться от своих намерений. Он не забыл, что завтра утром должен лететь в Париж на открытие очередного магазина «Кастиль», но знакомство с Кэтрин было для него гораздо важнее. — Тем более что я хотел бы еще раз послушать ее игру.

— Ах, Ален, вечно ты со своей музыкой! — с легкой иронией воскликнула Натали, потому как прекрасно знала, что обидой от Алена ничего не добьешься и не заставишь изменить принятое решение, да у нее и не было желания досаждать брату. — Bien![15] Но я улетаю в Париж, как и договорено. Ювелиры ждут нас…

— …тебя…

— Они хотели бы встретиться и с тобой.

— Я прилечу послезавтра.

— В субботу?

— В следующем месяце мы предпримем специальное путешествие. D’accord?[16]

— D’accord.

Прием по случаю дебюта Кэтрин Тейлор в Вене проходил в Большом салоне отеля «Империал». Список приглашенных изобиловал именами гостей богатых, известных, знатных и королевских кровей — элитное собрание людей, чья любовь к музыке столь же подлинна, сколь подлинны их сверкающие драгоценности и оригинальны их наряды от лучших модельеров. Они пришли чествовать Кэтрин, потому что эти знатные покровители искусств искренне желали поблагодарить ее за то, как великодушно она дарила миру свой великий талант.

К тому времени, когда Ален и Натали прибыли на прием, Кэтрин уже была плотно окружена своими почитателями. Она улыбалась в ответ на потоки похвалы, принимая каждый комплимент с некоторым удивлением.

«Как настоящая принцесса», — смущенно подумал Ален, наблюдая за грациозной Кэтрин. Она держалась с королевским достоинством, статная и гордая, в длинном бледно-голубом шелковом платье; вьющиеся блестящие локоны ее жгуче-черных густых волос были безупречно уложены на затылке. Законная принцесса острова Радуги, разумеется, не носила драгоценной короны — только потрясающие сапфиры на шее и в ушах.

Ален и Натали терпеливо дожидались своей очереди познакомиться с виртуозной пианисткой. Но когда хозяйка приема, баронесса, заметила их, на ее лице появилось выражение столь неподдельной радости, что, следуя ее зовущему взгляду, брат с сестрой подошли к гостям, окружавшим Кэтрин, и тут же были представлены.

Кэтрин с нескрываемым интересом смотрела на Алена и Натали и думала: «Какая потрясающая пара!»

Он — высокий, смуглый и красивый, чрезвычайно элегантный в черном атласном смокинге, и она — с золотисто-каштановыми волосами, воплощенная грация и красота в облегающем платье из шифона.

— Позвольте представить вам принцессу Натали, — сказала счастливая баронесса.

— Здравствуйте, — тепло улыбнулась Кэтрин, глядя в замечательные карие глаза.

— И принца Алена, — добавила баронесса.

— О-о… — Кэтрин была удивлена. Имя Натали само по себе не вызвало никаких ассоциаций, но в сочетании с именем «Ален» оно, несомненно, пробудило воспоминания. — С острова Радуги?

— Да, — спокойно ответил Ален, хотя сердце его тревожно забилось, как только он увидел неожиданную грусть в прекрасных сапфировых глазах.

То была истинная грусть, а не чувство ущемленного собственника. Было совершенно ясно: остров, бесспорно, что-то значит для Кэтрин Тейлор; что-то, что Ален должен узнать; что-то, что, быть может, не следовало слышать Натали. И до тех пор пока Ален не выяснит, он останется в Вене.

Ален, Натали и Кэтрин немного поговорили о концерте, о Вене, обсудили бесценные гобелены, которыми были украшены стены салона. Наконец, зная, что еще немало гостей терпеливо дожидаются возможности познакомиться со знаменитой пианисткой, Ален спросил, не согласится ли она поужинать с ним завтра вечером.

Ни минуты не сомневаясь, Кэтрин приняла приглашение. Она сразу поняла, что Ален почувствовал ее оживление при упоминании об Иле и что это его обеспокоило, поэтому решила рассказать принцу о Марион и Артуре. И еще она поняла, что сделать это надо в спокойной обстановке, а не среди гостей. На следующий день Кэтрин давала концерт днем, поэтому договорились, что Ален заедет за ней в отель в восемь.

И лишь гораздо позже, в тишине гостиничного номера, у Кэт появилась возможность поразмыслить над тем, что ей предстоит ужин наедине с красивым принцем. За прошедшие полгода она объездила с концертами все уголки Северной Америки и благодаря огромному успеху приглашалась на коктейли и обеды с очень богатыми и очень знаменитыми людьми и стала большим специалистом по части очаровательных изящных улыбок.

Но значило ли это, что Кэтрин превратилась в искушенную лицемерную женщину, ту, какой намеревалась стать, когда впервые смотрела на сияющий ночной Манхэттен? Да, возможно, она и стала такой, по крайней мере внешне. Теперь Кэтрин была довольно смелой: она перестала бояться новых городов и знакомств с новыми людьми — даже самыми красивыми из принцев. Щеки ее более не вспыхивали розовыми пятнами от неожиданного смущения, и откровенная невинность давно исчезла из огромных синих глаз, так что не было больше необходимости скрывать их под волнистой челкой прекрасных черных волос, которые Кэтрин теперь укладывала блестящими локонами на затылке. Но сама Кэтрин, разумеется, знала правду: внешность и поведение на публике создавали лишь иллюзию искушенности.

По-настоящему искушенная женщина не станет любить человека, который не любит ее, не так ли? Нет, совершенно не так. Кэтрин подошла к окну и распустила изящный пучок, позволив волосам каскадом обрушиться на плечи и развеваться от дуновения ночного ветерка; как будто Кэтрин плыла на яхте или гуляла часами после концерта, пытаясь остудить душевные раны, всякий раз открывавшиеся под действием чарующей музыки.

Кэтрин знала, что в действительности не так уж опытна в лицедействе, но все-таки теперь она умела скрывать свою застенчивость и страх под маской изысканного спокойствия и могла невозмутимо поужинать с красавцем принцем. Кэтрин нужно было еще раз встретиться с Аленом и объяснить ему, что она знала Марион и Артура Стерлинг, поэтому она с нетерпением дожидалась этого вечера. И еще по одной, изумлявшей ее причине. Ужин с Аленом неожиданно затмил все долгие одинокие прогулки, ставшие теперь просто необходимыми для Кэтрин после эмоционально изматывающих концертов.

Почему? Потому что поразительно, но она почти мгновенно почувствовала себя с Аленом очень уютно.

Но почему?..