9

Вильгельм Штекель, выйдя из общества, забрал с собой «Центральблатт» и отыскал издателя, после того как Гуго Хеллер отказался взять его к себе редактором. В свою очередь Зигмунд и его сторонники вышли из редакции. Теперь перед ними возникла задача основать собственный журнал. Зигмунд считал важным, чтобы новый журнал стал официальным органом Международного психоаналитического общества. Хеллер согласился издавать его. В ноябре 1912 года в Мюнхене было созвано заседание с участием Зигмунда Фрейда, Карла Юнга, Эрнеста Джонса, Шандора Ференци, Карла Абрахама, Франца Риклина и Альфонса Медера из Цюриха. Карл Юнг продолжит редактировать ежегодник. Зигмунд надеялся, что встреча в Мюнхене принесет подлинное примирение. Ведь в те дни, когда они оказывались вместе, возрождались добрые отношения, появлялся творческий стимул и взаимное удовлетворение. Разумеется, думал Зигмунд, при встрече с Юнгом их обоюдная личная привязанность позволит им уладить все проблемы.

Зигмунд выехал в Мюнхен ночным поездом. Устроившись в гостинице «Парк Отель», он принял ванну, сменил одежду, чтобы встретиться с Эрнестом Джонсом и позавтракать вместе. Джонс отдыхал месяц во Флоренции. В его глазах мерцали задорные огоньки.

– Профессор, Карл Юнг внес новый вклад в вашу «Психопатологию обыденной жизни». Вместо того чтобы послать приглашение на конференцию мне домой, он умудрился направить его моему отцу в Уэльс. К тому же он обозначил дату нашей встречи завтрашним числом, двадцать пятым ноября, вместо двадцать четвертого, так что мы бы уже разъехались. Лишь случайно, получив письмо от венского коллеги, я узнал, что встреча назначена на сегодня, и быстренько приехал из Флоренции. Это явная ошибка подсознания.

Зигмунд рассмеялся, затем сухо ответил:

– У джентльмена не может быть такого подсознания. Заседание открылось в девять часов утра в гостиной

«Парк Отеля». У всех было доброе настроение. Карл Юнг приветствовал Зигмунда, затем Джонса, Абрахама и Ференци с присущей ему сердечностью и естественностью. Доктор Иоганн ван Опхьюзен, голландский психоаналитик, заменил Альфонса Медера. Когда Зигмунд предложил рассказать о трудностях, возникших с Вильгельмом Штекелем и журналом «Центральблатт», Юнг вежливо сказал:

– Дорогой профессор, нам известно, что вы пережили. Мы согласны с вашим мнением, что должен быть учрежден новый журнал взамен старого. Мне очень нравится предложенное вами название – «Интернационале Цайт–шрифт фюр Психоанализе».

– Спасибо, вы очень любезны, но я полагаю необходимым зафиксировать это в протоколе. Позвольте мне для сведения всех сказать, какие трудности мы пережили.

Заседание длилось два часа. Согласие было полное. Три цюрихца считали, что новый журнал следует издавать в Вене. Формат журнала и его основное содержание были быстро согласованы, и было принято решение выпускать его ежеквартально. Редакторами назначались Шандор Ференци и Ганс Закс. К одиннадцати часам официальная часть была завершена.

Зигмунд встал, подошел к Карлу Юнгу и сказал с улыбкой:

– Может, прогуляемся? Спустимся по Максимилиан–штрассе к Изару и посмотрим на чудесные скульптуры. Затем пересечем площадь Макса Йозефа, осмотрим королевский дворец и византийскую дворцовую церковь.

Они шли в быстром темпе. В пешей ходьбе Зигмунд мог обогнать и более молодого. Юнг начал первым:

– Я должен извиниться перед вами, профессор. Теперь я понимаю, что случилось в Троицын день. Весь конец недели меня не было дома. Об этом я запамятовал, когда узнал, что вы посещаете Бинсвангера в Крейцлингене. Мне показалось, что письмо пришло в понедельник, как раз перед моим возвращением, и, следовательно, было послано из Вены слишком поздно, чтобы я мог воспользоваться вашим пребыванием в Швейцарии. Я был так расстроен, что не спросил Эмму, когда пришло письмо, и не потрудился взглянуть на венский почтовый штемпель.

– Я полагал, что дело обстояло именно так.

– Как видите, профессор, мой невроз все еще одолевает меня. Иногда мне трудно простить самому себе, но прошу вас извинить мой невроз. Он возник в детстве из–за чувства одиночества…

– Дорогой друг, вынужден прочитать нотацию наподобие голландского дядюшки. Вам не следует терять доверия ко мне и действовать сломя голову. Видимо, где–то в вашей голове скрыты совсем иные вещи, чем те, на которые вы сетуете.

– Нет, профессор, это неверно. У меня возникают сомнения, и иногда я думаю, что вы не правы, например по вопросу о кровосмешении. Мне представляется, что инцест создает личные осложнения лишь в редких случаях. Обычно он имеет религиозный аспект, именно поэтому тема кровосмешения играет важную роль почти во всех космогониях и многочисленных мифах. Я полагаю, что вы трактуете ее в буквальном смысле и не схватываете духовного значения инцеста как символа. Еще в начале нашей переписки, а затем при встречах вы давали понять, что любые расхождения наших идей и выбранные нами пути не должны влиять на нашу личную привязанность друг к другу.

– Спасибо, я рад, что вы это сказали. Стоило приехать в Мюнхен уже ради того, чтобы обрести уверенность в неизменности наших отношений.

Они возвратились в гостиницу и примкнули к компании, готовившейся к ланчу. Настроение Зигмунда поднялось. Ему казалось, что неприятности позади. Юнг дал ясное обещание уделять достаточное время выполнению обязанностей президента Международного психоаналитического общества и оптимистически высказался относительно содержания и распространения ежегодника. Риклин также заверил, что по возвращении в Цюрих возобновит деятельность в качестве секретаря.

Но ко времени завершения ланча у Зигмунда возникло ощущение неловкости. Когда был подан десерт, из глубин сознания выскочил вопрос, который он не намеревался задавать и который представлялся излишним после устранения разногласий с Юнгом. Он повернулся к Юнгу и спокойно сказал:

– Дорогой коллега, как могло случиться, что в своих последних лекциях и публикациях вы не упомянули мое имя?

Наступила неловкая тишина, затем Карл улыбнулся и сказал небрежно:

– Дорогой профессор, все знают, что основателем психоанализа является Зигмунд Фрейд. Нет больше необходимости упоминать ваше имя, когда мы даем историческое резюме.

Острая боль пронзила грудь Зигмунда. Он обманывал сам себя! Небрежный ответ Юнга раскрыл истину. Глубоко в подсознании Карла Юнга скрывалась мощная сила, которая медленно сжималась, чтобы затем, высвободившись, взорвать их отношения. Сознательным умом Юнг очень желал примирения, он все еще не кривил душой во время двухчасовой прогулки, уверяя Зигмунда, что все доброе в их взаимоотношениях восстановлено и они должны в будущем работать вместе. Но в мимолетной улыбке на лице Юнга и в небрежном ответе Зигмунд почувствовал подавляемые эмоции, которые невозможно долго скрывать, они отражали стремление Карла Юнга быть свободным, независимым, стать самим собой.

Зигмунд почувствовал головокружение. Потолок столовой закачался над его головой. Он попытался ухватиться обеими руками за стол, но не успел, заморгал, хотел что–то сказать, чтобы привлечь внимание соседа, затем почувствовал слабость, потерял сознание и рухнул на пол.

Как и три года назад, Карл Юнг взял Зигмунда на руки, словно ребенка, и отнес на софу в гостиной. Эрнест Джонс массировал кисти рук и лоб Зигмунда, чтобы привести его в сознание. Через минуту или две Зигмунд открыл глаза, посмотрел на Джонса, стоявшего над ним, и прошептал:

– Какой сладкой должна быть смерть.

10

Все врачи старшего возраста имели обширную практику. Зигмунд же ограничился одиннадцатью пациентами – их лечение занимало ежедневно одиннадцать часов все шесть дней в неделю, – чтобы иметь свободными хотя бы несколько вечерних часов для работы над книгой «Тотем и табу», для написания статей, объясняющих появление в сновидениях заимствований из сказок и выдумок детей, о чем он узнал от пациенток. В первой выдумке «непослушная, самовольная, самоуверенная девочка» превратилась в робкую и скромную из–за того, что ей потребовалось несколько монет на краску для пасхальных яиц, которые она собиралась подарить отцу. Когда же ей отказали, она изъяла немного денег для покупки красок из более крупной суммы, данной ей отцом на другие цели, а затем лгала. «Это был поворотный момент в моей жизни» – так описала пациентка доктору Фрейду свой случай, восприняв суровое наказание как свидетельство отказа отца от дочери. Вторая пациентка, стремясь порадовать отца тем, что она лучшая ученица в классе, солгала, будто использовала компас для рисования круга, но была уличена учителем.

Карл Абрахам сумел отказаться от медицинских заключений для судебных заседаний, благодаря тому что его посещали в среднем десять пациентов в день. Он просил Зигмунда прислать ему на помощь обученного психоаналитика.

Одним из новых и наиболее талантливых адептов был Теодор Рейк, завершавший свои тезисы на получение степени доктора философии в Венском университете. Рейк, урожденный венец, на тридцать лет моложе Зигмунда, происходил из семьи гражданского служащего. Его интерес к работам профессора Фрейда вызывался нападками на них. Он прочитал «Толкование сновидений» и стал убежденным сторонником Фрейда. В университете его главной дисциплиной была психология, но он увлекался французской и немецкой литературой и в возрасте двадцати двух лет, перед тем как набрался смелости представиться профессору Фрейду, опубликовал книгу о Беер–Гофмане, австрийском поэте и драматурге, где упоминалось имя Зигмунда Фрейда. Худой, чисто выбритый, Рейк был приятным, привлекательным молодым человеком, у него был нос с горбинкой, полные губы, а за стеклами очков сверкали живые глаза. Правда, шея казалась коротковатой.

Рейк вошел в Венское психоаналитическое общество в 1910 году и смело вступил в спор с профессорами об обоснованности психоанализа, заявив, что напишет на эту тему первую диссертацию на докторскую степень. Когда Рейк впервые пришел к Зигмунду, у него было намерение пройти клиническую школу, но Зигмунд разубедил его, поскольку у Рейка не было склонности к медицине. Сам Рейк подсказал Зигмунду убедительный довод в пользу такого совета, когда однажды проговорился во время закуски на скорую руку у Зигмунда, состоявшей из сыра, салями, хлеба и кофе:

– Еще подростком я искал источник, который удовлетворил бы мою заинтересованность в познании таинственных глубин человеческой души. Я думал, что наделен даром выявления следов забытого прошлого в явлениях настоящего.

Теодор Рейк знал, что каждый вечер в девять часов Зигмунд совершает прогулку по Рингу. Он ожидал профессора у Оперного театра, там произошла их встреча. Теперь, когда Отто Ранк имел пациентов и начал зарабатывать на жизнь, Зигмунд настоял на избрании Теодора Рейка секретарем общества с целью помочь ему в финансовом отношении. Рейк взял Зигмунда под руку и прошел с ним вместе вдоль Ратхаусштрассе. Он просил совета, следует ли ему жениться на своей возлюбленной, которую знал с детских лет, и как ему найти занятие, которое должно стать смыслом жизни. Зигмунд ответил:

– При маловажных решениях спрашивай сознание. Для важнейших решений своей жизни позволь быть хозяином подсознанию. В таком случае не сделаешь ошибки.

Рейк завершал доклад под названием «Ритуалы половой зрелости у первобытных племен». Зигмунд убедил его поехать в Берлин с невестой, где Карл Абрахам подвергнет его психоанализу, а он, Рейк, может оказать помощь Абрахаму в его редакторской и издательской деятельности. Зигмунд оплатил расходы по поездке.

Прошло всего два года после разрыва с Зигмундом, и Вильгельм Штекель потерял интерес к группе Альфреда Адлера, оставил «Центральблатт»; журнал не получал больше интересных статей, а число подписчиков убывало. Зигмунд узнал, что Штекель пытается основать Ассоциацию сексуальных наук, и предлагал Карлу Абрахаму присоединиться. В том же Берлине доктор Вильгельм Флис стоял за группой, учредившей Общество сексологии. Однако все попытки Вильгельма Штекеля и Вильгельма Флиса обойти психоанализ оказались безуспешными.

Семье Фрейд понравился жених Софии Макс Халь–берштадт. В середине января Марта организовала красивую свадьбу дочери. Наперекор высказываниям покупателей против журнала «Имаго» Гуго Хеллер подготовил к выпуску четыре очерка о «Тотеме и табу» в виде книги. Тем временем Зигмунд написал введения к работам своих друзей: преподобного Оскара Пфистера «Психоаналитический метод» и Макса Штейнера «Психические расстройства мужской потенции». А в Соединенных Штатах А. –А. Брилл закончил перевод «Психопатологии обыденной жизни» и «Толкования сновидений». Эти книги Зигмунда выдержали несколько изданий в Европе. Американское издание встретило меньше возражений, чем в Австрии и Германии.

Обращение Карла Юнга в праведную веру оказалось кратковременным. Вернувшись в Швейцарию, он отошел от ряда концепций Фрейда, в которые больше не верил: от сексуальных символов в сновидениях, от сопротивления и подавления в подсознании. Письма Юнга были путаными и иногда невразумительными. Зигмунд сказал Марте, которой всего несколько месяцев назад рассказывал о чудесной встрече в Мюнхене:

– Полагаю, нет надежды исправить ошибки цюрихцев. Я решил порвать личные отношения с Юнгом. Трудно поддерживать дружбу при таких разногласиях.

Солидарная с ним молодежь работала превосходно. Новая книга Отто Ранка «Мотив кровосмешения в поэзии и сагах» пользовалась значительным успехом. Шандор Ференци поместил в ежегоднике уникальную статью о переносе воспоминаний из подсознания в сознание. Эрнест Джонс опубликовал семь статей в «Центральблатт», стал известным как авторитет в области сублимации и представил свои рукописи в новый журнал Зигмунда «Цайтшрифт» и в «Джорнел оф аномал псайколоджи». Статьи Карла Абрахама появлялись регулярно в «Имаго», «Цайтшрифт» и в берлинском издании по психоанализу. Он работал над диссертацией, которая позволила бы ему получить место профессора в университете. Оскар Пфистер публиковал статьи о педагогике в бернском журнале «Земинарблеттер».

Новым успешным «приобретением» стал итальянский студент Эдоардо Вейс из Триеста, посетивший впервые Зигмунда, когда ему было всего девятнадцать лет, и обратившийся за советом, как ему подготовиться, чтобы стать психоаналитиком. Он окончил медицинский факультет Венского университета, вошел в общество и весьма быстро написал интересную статью о рифмах и припевах. Четырьмя годами ранее Зигмунд рекомендовал, чтобы Вейс обучился психоанализу у Поля Федерна.

В Вену приехала Лу Андреас–Саломе, желавшая пройти обучение у профессора Фрейда. Привлекательная женщина любила носить русские блузки и высокие воротники. На ее лице выделялись глубоко посаженные глаза, пухлые выразительные губы и блестящие, расчесанные на пробор волосы. Она импонировала Зигмунду как личность, ее непосредственность доставляла ему удовольствие.

У него сложилась привычка следить за выражением ее лица во время лекций в университете по субботам вечером. Когда однажды она пропустила лекцию, он огорчился и написал ей об этом. На правах гостя ее допустили к дискуссиям по средам, где стало ясно, что она интуитивно понимает психоанализ. Зигмунд удовлетворил ее просьбу провести несколько часов с ним, чтобы обсудить личные, а не медицинские дела, и позволил ей прийти к нему в кабинет в воскресенье в десять часов. Они беседовали до часу ночи, а затем он проводил ее в гостиницу. Лу Андреас–Саломе понравилась Марте, и она пригласила ее на ужин. Марта спокойно отнеслась к тому, что Андреас–Саломе, не задумываясь, стала любовницей Виктора Тауска. Зигмунд объяснил Марте и Минне, что такая связь полезна Тауску, несмотря на то, что он был на восемнадцать лет моложе Лу Андреас–Саломе: она делает его эмоционально более стабильным. За ужином у Фрейдов русская женщина рассказывала чудесные истории. Минна все же задалась вопросом:

– Вы не заметили, что Лу Андреас–Саломе всегда обрывает рассказы на середине?

У Зигмунда возникли осложнения с Тауском. Тауск, которого иногда обвиняли в рабской привязанности к Зигмунду Фрейду, периодически ощущал необходимость выступить на публике и показать свое мужество, пытаясь отвергнуть одну из теорий профессора Фрейда. Он обладал таким отважным, способным к импровизации умом, что иногда приближался к успеху. Когда обнажились раны его психики, он вел себя агрессивно в венской группе и находил доводы в свою пользу. В такие моменты Зигмунд искал помощи Лу Андреас–Саломе в попытке понять своего трудного ученика, который писал проникновенные статьи о мазохизме и теории познания.

Альфред Адлер перенес встречи группы по средам из кабинета Зигмунда в публичный лекционный зал. Поначалу Зигмунд не оценил должным образом такое решение. Теперь же он радовался этому, ибо после каждой встречи он направлялся со своими ближайшими союзниками – Ранком, Федерном, Заксом, Тауском и Лу Андреас–Саломе, когда она была в Вене, – в ресторан «Альте Эльстер» или в кафе «Ландтман», где они усаживались за центральным столом и беседовали о многом, что Зигмунд предпочитал не обсуждать публично: о передаче мыслей, о парапсихологии. Было интересно наблюдать, как его ученики ищут собственные направления исследований, приближаются к областям, которые он не считал родственными своим исследованиям или же не определял их отчетливо, не имел времени и желания их изучить.

Карл Юнг уехал на пять недель для чтения лекций в Америку.

– Скорее для прославления Карла Юнга, чем психоанализа, – заметил Зигмунд.

На Пасху он с младшей дочерью Анной совершил поездку в Венецию. По пути они остановились в Вероне, наиболее очаровательном средневековом городе Северной Италии, где жили Ромео Монтекки и Джульетта Капулетти, затем поездом поехали в Венецию и на гондоле добрались до своего отеля. Стройная, высокая семнадцатилетняя Анна слегка напоминала отца, ее здорового цвета лицо обрамляли пышные светлые волосы, зачесанные на прямой пробор.

После замужества Матильда и София покинули родительский дом, Анна сблизилась с отцом. Она была умной, примерной студенткой. Когда к ним перешла квартира Розы, Марта и Зигмунд предоставили ей собственную спальню с окнами, которые выходили на Берггассе, чтобы Анна имела собственный уединенный уголок для учебы. Она проявляла большую заинтересованность к работам своего отца. Две старшие дочери относились к ним равнодушно, как к чему–то не предназначенному для молодых женщин. Анна, напротив, не смущалась, она читала книги и статьи отца с того времени, когда была способна понять их. Если же содержание оказывалось слишком сложным для понимания в шестнадцать, а затем семнадцать лет, она шла к Зигмунду и настаивала, чтобы он разъяснил прочитанное более простыми терминами. Несмотря на молодость и неопытность, она была хорошо осведомлена об эдиповом комплексе, о тяге к инцесту, о подавлении и действии подсознания. Не участвуя во встречах по средам, она иногда спрашивала разрешения присутствовать на его беседах с Джонсом, Ференци или Абрахамом. Она постепенно и осторожно установила отношения дружбы с Отто Ранком, Гансом Заксом и в особенности с Максом Эйтингоном, который ей явно симпатизировал. Коллег Зигмунда не смущало ее присутствие, и они откровенно говорили о своих пациентах и рукописях, словно Анна была их коллегой, это служило признанием ее ума и профессионального отношения, перенятого от отца. В отличие от Матильды и Софии она не стремилась выскочить замуж; она намеревалась продолжать учебу дома и разделять бремя отца в той мере, в какой позволяли обстоятельства.

Для Зигмунда она стала незаменимым компаньоном в путешествиях. Анна обладала родственным ему складом ума, и им не приходилось много говорить: казалось, они читали мысли друг друга по взгляду, выражению лица, изменившемуся настроению. Зигмунд удивлялся тому, что самая младшая из его детей, и к тому же девочка, оказалась ближе к нему по темпераменту, чем его сыновья, с которыми он проводил лето в горах, на воде, в прохладных, пахнущих смолой лесах. Если бы Анна была мальчиком, то следующей осенью поступила бы в Венскую клиническую школу. Младший сын Эрнст, которому исполнился двадцать один год, изучал в Венском университете архитектуру и проявлял незаурядный талант. Двадцатидвухлетний Оливер завершал курс прикладной математики, в то время как Мартин в свои двадцать три года все еще учился в коммерческом колледже Экспортной академии, той самой, где Александр опередил Зигмунда в получении звания профессора. Зигмунд воспринял без энтузиазма поступление Мартина в Экспортную академию, но и не сопротивлялся желанию старшего сына. Видимо, судьбе было угодно, чтобы мальчики не пошли по стопам отца, а возможно, и потому, что Зигмунд не поощрял интерес сыновей, потеряв вкус к собственной профессии, которая превратила его в изгоя на такой длительный срок. Сыновья, судя по всему, были довольны своим выбором.

Немногим женщинам удавалось закончить клиническую школу. В своей группе он имел одну такую женщину – доктора Маргариту Хильфердинг. Анна же, казалось, была счастлива, посещая школу собственного отца, который охотно занимался со своей целеустремленной и интересной дочерью.

Зигмунд говорил, что по красочности нет места, сопоставимого с Венецией, особенно когда видишь в первый раз город, построенный на наносных островах лагуны. Анне понравились площади Сан–Марко, Дуомо, фигуры, ударяющие по колоколу на часах Кампаниле, Лоджетта Сансовино, прогулка на гондоле по Большому каналу, мост Дель Академиа, посещение рыбного рынка против моста Риальто, осмотр галереи Дель Академиа, в которой хранится прекрасная коллекция картин Венециано, Мантеньи, Тициана и Тинторетто, и затем поездка на пароходе в Мурано и Торчелло.

Когда он вернулся в Вену, его ожидали два приятных известия. Шандору Ференци наконец–то удалось основать Будапештское психоаналитическое общество с участием полдюжины врачей. Поступило также сообщение, что в конце мая все пять членов комитета соберутся на Берггассе, чтобы утвердить свою организацию и разработать стратегию на предстоящие месяцы в связи с намеченным на сентябрь 1913 года конгрессом в Мюнхене.

Зигмунд бросил взгляд на золотое кольцо на своей руке, в которое он вмонтировал любимую им греко–римскую камею с головой Юпитера. Он купил дюжину подобных камей в итальянских лавках древностей. Из своей коллекции он отобрал пять с самой искусной резьбой, пошел к Марте и показал ей камеи, лежавшие на ладони его руки.

– Марта, думаю, что следовало бы подарить каждому из членов комитета по одной такой камее. Они могут носить ее в кармане жилета как талисман…

– …Или вмонтировать в кольца, как ты, Зиги. Думаю, что это прекрасная идея. – В ее глазах мелькнула насмешка. – Это будет наподобие кровного братства.

Зигмунд улыбнулся в ответ:

– Сентиментально, признаюсь, и романтично.

Пять членов комитета приехали одновременно на обед, и каждый принес Марте скромный букет цветов. Собрался в полном смысле слова семейный совет, ибо трое мальчиков оказались дома: на время летних каникул им предоставлялась свобода выбора. Марта посадила около каждого участника комитета по члену семьи Фрейд. Когда служанка внесла массивную супницу, Зигмунд осмотрел с приятным чувством сидящих за столом. Рядом с Анной сидел смуглый, темноволосый Отто Ранк, с трудом прятавший за темными очками выражение счастья на своем лице. Рядом с тетушкой Минной восседал величественный Эрнест Джонс, на бледном лице которого выделялись темные брови. Около Марты пристроился округлый, с двойным подбородком Ганс Закс. Шандор Ференци был зажат между Эрнстом и Оливером. Около Зигмунда находился строго выглядевший, коротко постриженный Карл Абрахам. В стекле дверцы буфета с посудой Зигмунд поймал собственное отражение.

– Для мужчины, перевалившего за пятьдесят семь, – рассуждал он, – я выгляжу неплохо.

Его волосы все еще сохраняли свой цвет, и только на правой стороне, где появилась залысина, они слегка поседели. Однако его усы и небольшая бородка совсем побелели. Он знал, что когда размышлял, то на лбу и от носа к губам появлялись морщины, но сейчас, окруженный семьей, друзьями и учениками, он выглядел счастливым и довольным. Лишь его темные глаза оставались серьезными.

После обеда гости удалились в кабинет Зигмунда, где в атмосфере взаимного дружелюбия они попыхивали сигарами. Зигмунд вытряхнул пять камей из конверта на ладонь:

– Господа, у меня в руках официальная печать нашего ордена. Будьте добры, возьмите по камее из моей руки, но с закрытыми глазами. Тогда каждому достанется талисман, предназначенный ему судьбой.