Но зачем, спрашивается, надо Джозайе идти на открытое столкновение с доктором Дарвином? Еще их отцы были неразлучны друг с другом, а их собственные дружеские связи в свое время привели к встрече Роберта с Сюзанной Веджвуд. Да и с какой стати возьмет Джозайя на себя ответственность за Чарлза, которого в случае его поддержки ожидало бы столь длительное и полное опасностей путешествие? Вдруг судно пойдет ко дну или разобьется о прибрежные скалы?
      "Нет, - думал Чарлз, в то время как Доббин легко нес его через тополиную рощу, потом мимо стада коров, мимо нескольких крестьян, копавших на поле позднюю картошку. - Ожидать такого не приходится ни от кого".
      Хотя местность, по которой он ехал, дышала спокойствием и бесконечные оттенки зеленого цвета, делавшегося все более глубоким по мере перехода от лугов к лесу, радовали глаз, на душе у Чарлза было тревожно: страх на несколько лет покинуть давно известное и привычное наталкивался на страх потерять открывавшуюся перед ним сказочную возможность; страх погубить свое будущее мешался со страхом лишиться какого бы то ни было будущего вообще. Но все это отступало перед опасением, что Джозайя может встретить его просьбу обычным своим молчанием.
      Спешившись у таверны "Сквирелл", Чарлз дал Доббину напиться, а сам затушил пожар тревоги кружкой холодного эля.
      "Дядя Джоз - человек прямой, судит обо всем здраво, - успокоил он себя. - Никакая сила в мире не заставит его хоть на йоту отступить от того курса, который он считает верным. Что ж, я приму любое его решение без сожаления или мучительного чувства навсегда утерянной возможности".
      Прямая дорога, ведущая на Дрейтоиский рынок вдоль похожей на канал реки со множеством прогулочных лодок, привела его в Стаффордшир. По мере того как он поднимался в гору, лес делался все гуще. Спустившись затем в уютную долину, где слева от него расстилались свеже-вспаханные поля, Чарлз очутился в Мэр-Холле с его тщательно подстриженными газонами и высокими кустами рододендрона, усыпанного сдвоенными розовыми цветками. Аллею, ведущую к дому, окаймляли изящные ветвистые каштаны, липы, вязы, дубы, медные буки. Для разбивки парка Веджвуды приглашали одного из самых известных садовых архитекторов Англии, Брауна, по прозвищу "Все могу".
      Вскоре глазам Чарлза открылся вид на озеро, питавшееся подземными родниками; заканчивалось оно, по словам детей Веджвудов, "рыбьим хвостом" далеко за волнистыми газонами, цветочными клумбами и балюстрадой с большими шарами, покоившимися на каменных колоннах. На озере плавали дикие утки, утки-нырки и большие хохлатые чомги. На возвышавшемся противоположном холмистом берегу росли вперемежку зеленые буки, кошенильные дубы и каштаны, мирно пасся скот.
      Оставив лошадь на попечение конюха, Чарлз вынул из седельных сумок дорожный саквояж, охотничьи сапоги и ружья и зашагал к парадному портику Мэр-Холла. Господский дом стоял в этих местах с 1282 года. Джозайя Веджвуд купил его в 1805 году и полностью перестроил. Сейчас это был благородный, но простой по архитектуре трехэтажный особняк с выкрашенными свинцовыми белилами оконными рамами, сводчатыми двойными дверями и полукруглыми ступенями, спускавшимися к озеру. Из обитой деревянными панелями гостиной доносились звуки игры на рояле, за которым сидела Эмма Веджвуд. Ей подпевала сестра Фэнни, которая была на два года старше. Характер у обеих был настолько покладистым, что в семье их окрестили "голубками".
      С детства места эти были для Чарлза полны очарования. "Маунт гнездится на камнях, Мэр-Холл лежит в цветущей долине. Маунт прочно врос в землю. Мэр-Холл плывет. Маунт зажат в тиски узкой дорогой, рекой и массивными деревьями. Мэр-Холл открыт небесам, нежным волнистым холмам, кристально чистому озеру. Маунт - добротное жилище врача. Мэр - беззаботная мечта. Маунт - долг, Мэр - радость. Маунт - замкнутый, Мэр - открытый. Маунт - это реальность. Мэр - произведение искусства. Маунт - родственные узы, Мэр любовь. Маунт - буржуазен, Мэр - богемен. Маунт требует, Мэр - дает. Маунт заложен, Мэр - независим. Маунт - комфорт, Мэр - счастье. Маунт заточение, Мэр - освобождение".
      Отворив парадную дверь, Чарлз вошел в прихожую и, оставив там всю свою поклажу, завернул налево в гостиную. Здесь он увидел обеих своих кузин, до такой степени увлеченных игрой на фортепьяно, что они даже не заметили его появления. Одна из них, Фэнни, была невысокого роста и некрасива. Дарвину бросились в глаза пятна румянца на ее скулах, но все равно лицо девушки оставалось бледным, как у французской куклы. Мать прозвала ее "мисс Генеалогия" - за склонность к дотошному ведению любых записей, будь то составление счетов, регистрация показаний термометра, перепись садового инвентаря, мешков с семенами и кормом или скота на ферме. Она не успокаивалась до тех пор, пока не добивалась точного ответа на вопрос "сколько чего". Ее братья шутили: "Фэнни создана для счета, но ее собственная фигура - не в счет".
      "А вот Эмма совсем другая", - подумалось Чарлзу.
      Самая любимая им из веджвудовских кузин - Эмма была всего на несколько месяцев его старше. Ее большие блестящие карие глаза подмечали все, но никогда не выражали отношения к увиденному. Волосы она носила на прямой пробор, с короткими локонами по бокам. У нее был точеный носик, но привлекательность лицу придавал все же рот - большой, яркий, с полной нижней губой. Твердый подбородок не добавлял ее внешности ни чрезмерной самоуверенности, ни агрессивности. Вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову назвать ее красивой, но все сходились во мнении, что у нее открытое, дружелюбное и, по правде говоря, считал Чарлз, очень милое лицо.
      Даже подростками они не знали тайн друг от друга, без стеснения обсуждая любой вопрос, каким бы спорным или щекотливым он ни был, в твердой уверенности, что любая тайна останется между ними. И так уж повелось, стоило угрозе родительского наказания нависнуть над одним из них, как другой или другая тотчас приходили на выручку. Эмма и Фэнни месяцами гостили в Маунте. В Мэре иногда Эмма с Чарлзом отправлялись на охоту, катались на лодке или удили рыбу на озере; в Маунте она была его компаньоном во время плавания по реке Северн или в длительных прогулках по дальним холмам. Им нравилось бывать вместе, и они заботились друг о друге.
      В особенности любил он ее голос: неизменно спокойный, без всякого надрыва или озабоченности. Чарлзу нравилась и Эммина фигура: чистая розоватая кожа полных округлых плеч, высокая красивая грудь, живот, правда, не был столь уж плоским, но бедра - изящные, ноги - стройные, а стопы достаточно большие, чтобы твердо ступать по земле. У Эммы была привычка вешать свои платья не в шкаф, а в изголовье кровати, класть на стулья или даже на пол. За эту привычку она заработала от матери прозвище "маленькой мисс Неряхи".
      Закончив сонату, Эмма почувствовала, что в комнате кто-то есть, обернулась к двери и, подбежав к Чарлзу, звонко поцеловала его в щеку. Они не виделись несколько месяцев. Не снимая рук с его плеч, Эмма отступила на шаг и тотчас заметила необычную напряженность и скованность Чарлза.
      - Случилось что-то очень важное, да?
      - Чуть было не случилось, но, к несчастью, сорвалось. Отец дома? Лучше я расскажу вам обоим сразу.
      - Он в библиотеке. Иди туда, а я распоряжусь насчет чая.
      Чарлз прошел через гостиную в библиотеку Джозайи Веджвуда, отделанную дубовыми панелями. Джозайя сидел на обитом кожей стуле, поодаль от большого камина, у одного из двух высоких окон и читал "Оды" Пиндара. Он получил образование в Эдинбургском университете, любил литературу и изящные искусства и на всю жизнь сохранил интерес к научным изобретениям и механике. Хотя несколько дней в неделю он ездил по делам на свой фаянсовый завод в Этрурии, его куда больше интересовали раскраска керамики и эстетические качества изделий. Основанный его отцом завод процветал все годы, кроме времени наполеоновских войн, когда спрос на веджвудов-скую посуду упал столь резко и в самой Англии и в Европе, что Джозайя был вынужден из-за дороговизны содержания имения на несколько лет уехать из Мэр-Холла и снова вернуться в старый и более скромный особняк в Этрурии.
      Джозайя Веджвуд был многосторонним человеком. Обожая охоту, он вместе с тем являлся основателем Королевского общества цветоводов, сад которого находился возле Кью. Он состоял членом Общества по поощрению сельского хозяйства, мануфактур и коммерции Баса и Западной Англии. В политике Джозайя был воинствующим либералом, писал памфлеты в поддержку Билля о реформе [Билль о реформе парламентского представительства - первая парламентская реформа 1832 года, предоставившая право голоса средней и мелкой буржуазии, давшая его также ряду новых промышленных центров и уничтожившая часть так называемых "гнилых местечек". - Прим, пер.], призванного расширить право голоса в Англии, и стоял у истоков движения за отмену рабства, после того как в 1807 году была прекращена работорговля. Нынешней весной он потерпел поражение на выборах в парламент от Ньюкасла; однако, ничуть не обескураженный, он намеревался выставить свою кандидатуру от Сток-он-Трента, чтобы пройти в первый "реформированный" парламент, которому предстояло собраться в 1832 году. Мэр-Холл издавна служил местом встречи для либеральной интеллигенции графства Стаффордшир.
      Юная Эмма Колдуэлл, дочь соседей Веджвудов, как-то воскликнула:
      - Никогда не видела, чтобы в семье так легко дышалось. У каждого здесь полная свобода говорить все, что он думает. Будь то политика или любой другой принципиальный вопрос, никто не обидится, если вы открыто выскажете свои взгляды, - так все и поступают...
      Подлинной любовью Джозайи были книги. Книг было столько, что на полках приходилось размещать их в два ряда. У любого менее организованного человека это привело бы к хаосу и неразберихе, но дядя Джоз завел собственную систему карточек с индексами и благодаря ей безошибочно мог сказать, за каким из томов Платона стоит "Айвенго" сэра Вальтера Скотта.
      Чарлз и Джозайя тепло приветствовали друг друга, заранее предвкушая удовольствие от предстоящей с утра охоты. Одной из связывавших их уз разве не известно, что мальчики лучше ладят с дядями, чем с отцами? - было давнее пристрастие Джозайи, как и его отца, к естественной истории: он собирал коллекции по ботанике, энтомологии и орнитологии, так что отец, хотя у него и было еще двое сыновей, записал в завещании: "Все свои книги, гравюры, альбомы, картины и ящики с результатами экспериментов, ископаемыми, естественноисторическими коллекциями я завещаю означенному сыну Джозайе Веджвуду".
      Между тем в холле зазвонил колокольчик, созывавший всех к чаю. В библиотеке один за другим начали собираться отпрыски Веджвудов. Первой появилась Элизабет, самая старшая: ей было тридцать восемь - на пятнадцать лет больше, чем Эмме, самой младшей из девяти детей. Элизабет родилась с искривлением позвоночника, причинявшим ей постоянные страдания: считалось, что бороться с недугом можно только с помощью крапивы, которой секли спину. Она никогда не подавала виду, что страдает сама, и довольно успешно лечила детей бедняков со всей округи, прописывая им слабительное, пуская кровь или ставя мушку. Элизабет организовала в Мэр-Холле школу для детей из бедных семей и каждое утро занималась с ними по два часа. Она разбила в Мэре цветочные клумбы, сама возилась в земле, высаживая клубни, выпалывая сорняки и подбирая огромные букеты для дома.
      Чарлз восхищался Элизабет, но никогда не чувствовал к ней особой близости, как и к тридцатишестилетнему Джо, Джозайе-младшему, весьма гордившемуся престижным положением будущего владельца веджвудовского фаянсового завода. Все знали, что Джо и Каролина Дарвин любят друг друга и должны пожениться. Более близок Чарлз был с тридцатичетырехлетней Шарлоттой, которая в своей мастерской в задней части дома брала уроки живописи у Копли Филдинга и писала акварелью. Ее любили и дарвиновские сестры.
      В семье Веджвудов было еще три брата: Гарри, адвокат и выпускник Кембриджа, женатый на своей кузине Джесси Веджвуд, он увлекался сочинением стихов; Франк, тридцати одного года от роду, занятый, как и его старший брат, на фаянсовом заводе; предполагал жениться в будущем году. Спустился к чаю из своей спальни и младший, двадцативосьмилетний Генслей. Он получил звание магистра искусств в колледже Христа в том году, когда туда поступил Чарлз, и сейчас ожидал назначения на должность председателя суда при полиции. Он собирался также писать книги по лингвистике и был помолвлен со своей кузиной Фэнни Макинтош.
      В Мэр-Холле находился и второй гость - сорокадвухлетний доктор Генри Холланд, невысокий худощавый человек, который внушал Чарлзу восхищение и зависть. Он был не только хорошо известен как автор путевых заметок - его перу принадлежало несколько глав "Путешествия по Исландии" и такие собственные сочинения, как "Путешествия по Ионическим островам", "Албания", "Фессалия" и "Македония", - но и состоял придворным медиком принцессы Уэльской и действительным членом Королевского общества. Бабка его по материнской линии была сестрой Джозайи Веджвуда-старшего.
      Доктор Роберт Дарвин был отнюдь не в восторге от доктора Холланда.
      - Его врачебная деятельность, - заметил он Чарлзу, - основана не столько на науке, сколько на моде.
      Извинившись, Чарлз вышел, чтобы заглянуть к тетушке Бесси и засвидетельствовать ей свое почтение; перепрыгивая через две ступеньки, он поднялся наверх, деликатно постучал в дверь ее спальни и услышал в ответ тихое: "Войдите". Тетушка лежала в шезлонге, утонув в многочисленных подушках, и читала "Освобожденного Про-, метея" Шелли. Бесси Аллен Веджвуд исполнилось шестьдесят семь лет: замуж за Джозайю Веджвуда она вышла в двадцативосьмилетнем возрасте, в ту пору, когда мужу ее было только двадцать три, - брак по этой причине весьма необычный, но зато действительно брак по любви. Когда-то, судя по портрету Ромни - этот свадебный подарок стоял у нее в спальне, - она была писаной красавицей. Года полтора назад с ней случился какой-то таинственный припадок. Доктор Дарвин считал, что он, вероятно, вызван чересчур большой дозой макового сиропа, который она принимала в качестве успокоительного средства.
      - Заходи, Чарлз. Я ждала твоего приезда. Ты остаешься у нас на месяц?
      Чарлз подавил вздох.
      - Вы хорошо выглядите, тетя Бесси.
      - Это потому, что на мне новый чепец. Я всегда его надеваю, когда хочу выглядеть очаровательной.
      Чарлз согласился, что в очаровании ей и на самом деле нельзя было отказать, как и в неповторимой прелести голоса и манер. Сэр Джеймс Макинтош, приходившийся веджвудовским детям неродным дядей (однажды он заявил Генсло после очередной встречи у профессора в Кембридже: "В этом молодом Дарвине что-то есть"), отозвался о своей свояченице так: "Никогда не встречал я человека, чья любезность или дружба в столь малой степени зависела бы от принятых правил или привычек. В шутку я говорил ей, что она самая тихая хозяйка самого шумного имения в Англии".
      - Как дела у твоей сестры Каролины? - спросила тетушка Бесси.
      - Как всегда, в полном порядке: она продолжает терпеливо ждать, пока ваш Джо женится на ней.
      - Ума не приложу, что мне делать с моим оболтусом. Ведь они любят друг друга. Почему бы им не пожениться и не подарить мне внуков?
      - Джо любит свой фаянсовый завод.
      - Будь он проклят, этот завод! Разве Джо нельзя делать и посуду и детей одновременно? Но что это, Чарлз? Ты, кажется, краснеешь?..
      ...Спустившись в библиотеку, он застал за инкрустированным кусочками кожи длинным столом с аккуратной стопкой журналов, монографий, газет и политических памфлетов всю семью. Чарлз постарался сесть рядом с дядей.
      Эмма разделила тминный пирог на щедрые порции, но все были заняты сандвичами. Все, кроме Чарлза. Охваченный тревожным ожиданием, он пил сладкий чай с молоком чашку за чашкой, чувствуя себя так, словно по его рукам и ногам непрестанно сновали муравьи. Как смеет он взять и обрушить свои беды на этот мирный стол, за которым все так весело беседуют, дружески шутят, смеются! Хорошо бы на такой вот случай знать хоть какую-нибудь молитву, чтобы можно было пробормотать ее про себя. Но, как назло, вспомнить что-либо подходящее из молитвенника он так и не сумел. Впрочем, если за столом кто-то и обратил внимание на его упорное молчание, то был слишком поглощен ритуалом чаепития - непременно три чашки, - чтобы задавать вопросы. Доктор Генри Холланд, блестя лысиной, выпятив нижнюю губу, отчего глаза казались чересчур глубоко посаженными, только усиливал состояние неловкости, в котором пребывал Чарлз, разглагольствуя о впечатлениях от последней поездки в Европу. Однако в голосе его сквозила печаль. Он потерял свою молодую жену, прожив с ней всего восемь лет: это была та самая Эмма Колдуэлл, которая дала столь выразительную характеристику непринужденной атмосфере добродушия, царившей в Мэр-Холле.
      Дарвин со всегдашним обожанием смотрел на дядю Джоза. В шестьдесят два года его темные поредевшие волосы все еще курчавились, большие темные глаза смотрели проницательно, римский профиль оставался все таким же гордым, губы - плотно сжатыми, а подбородок - упрямым. Одет он был безукоризненно: вокруг шеи повязан узлом белый галстук, концы которого заправлены под белую жилетку, поверх элегантный пиджак с блестящим бархатным воротником и двумя рядами обшитых материей пуговиц.
      Перехватив взгляд Чарлза, Эмма поставила чашку.
      - Теперь, Чарлз, когда мы немного заморили червячка, не расскажешь ли ты нам о своих новостях?
      Он вынул из кармана пиджака два письма и протянул их дяде:
      - Будьте добры, прочтите их вслух. Сначала от профессора Генсло. И тогда все будут знать, о чем, собственно, идет речь.
      Джозайя протянул младшей дочери написанные от руки листки. Голос Эммы был приятным и выразительным. По мере того как она читала и картина вырисовывалась все яснее, в комнате становилось тише и тише. Собравшиеся слушали затаив дыхание, пока Эмма не закончила чтение и письма Джорджа Пикока.
      Тут все заговорили разом. Вскочив, Эмма обняла Чарлза за плечи. Генслей подошел, чтобы пожать ему руку, Элизабет и Шарлотта от души поздравили его. Джозайя сидел, плотно скрестив на груди руки. Первым высказался доктор Холланд:
      - На вашем месте я бы не слишком спешил, Чарлз. Подробностей они не сообщают. Похоже, что на судне вы окажетесь в полном подчинении. А когда натуралист отправляется в путешествие, он должен быть свободным и независимым, каким всегда был я.
      - Они полностью идут мне навстречу... - возразил Чарлз, - и даже согласны оставлять меня в гавани, пока корабль будет проводить у берегов съемочные работы.
      Он обернулся к дяде:
      - Дядя Джоз, отец просил меня передать вам эту записку.
      Взяв ее, Джозайя сказал:
      - Не лучше ли нам перейти ко мне в кабинет? Надо хорошенько все обсудить.
      Они вышли из библиотеки. Чарлз не удивился, когда Эмма, единственная из собравшихся, взяв его под руку, тоже направилась вместе с ними.
      - Это такой великолепный шанс, - прошептала она. - Кто еще из твоих сверстников мог мечтать о подобной поездке? В душе ты всегда был натуралистом. Тебе надо ехать...
      Чарлз покачал головой:
      - Теперь все зависит от твоего отца. Он может послать меня в кругосветное путешествие или оставить сидеть дома.
      Кабинет, который иногда величали "офисом", был тесен и пуст. Вся мебель состояла из трех жестких стульев и маленького бюро, на котором стопкой лежала писчая бумага и стоял чернильный прибор с двумя торчавшими из него ручками. Хозяин дома сел за бюро и вопросительно взглянул на Чарлза.
      - Итак, если я правильно понял, у твоего отца имеются веские возражения против этой экспедиции. Сядь, возьми бумагу и перечисли-ка мне их по порядку.
      Склонившись над листом, Чарлз взял гусиное перо, лежавшее на подставке, обмакнул его в чернильницу и принялся быстро писать. Окончив, он передал лист Джозайе, который внимательно прочел его с выражением глубокой озабоченности в темных глазах. Когда он заговорил, голос его звучал твердо:
      - Я осознаю, какую ответственность накладывает на меня обращение твоего отца в связи со сделанным тебе предложением. Ты перечислил то, что, по-твоему, вызывает его возражения. Самое лучшее, наверное, если я выскажу свое мнение по каждому из них.
      Немного помолчав, он начал:
      - Не думаю, что все это могло бы дурно повлиять в будущем на твою репутацию священнослужителя. Наоборот, мне кажется, что полученное предложение делает тебе честь. Что касается занятий естественной историей, хотя, конечно, не в качестве профессии, они вполне подходят для священника.
      - То же самое и я пытался втолковать отцу.
      - "Дурацкая затея"? Ума не приложу, что на это возразить. Во время плавания у тебя будет масса дел и занятий. Это позволит тебе приобрести и укрепить полезные навыки... Многим предлагали место на судне до тебя? Такая мысль не приходила мне в голову, да я и не вижу для нее оснований... У отца серьезные возражения против самого судна или состава экспедиции? Не представляю себе, чтобы наше Адмиралтейство могло послать на столь важное дело негодное судно. В любом случае, даже если бы было известно, что другие отклонили сделанное им предложение, из этого ничего не следует.
      Теперь допустим, что ты принимаешь предложение и не остаешься дома. Твой отец полагает, что два ближайших года сделали бы тебя неуравновешенным и неспособным остепениться. Но разве не известно, что, сойдя на берег, моряки склонны вести спокойный образ жизни?
      - По правде говоря, дядя Джоз, я мало что знаю о моряках, да и о море тоже.
      Чарлз в унынии поднялся со стула и зашагал, размышляя, что бывало с ним не так уж часто, о самом себе.
      - Это правда, что жизнь я вел самую беззаботную. А какие друзья были у меня в колледже Христа? Мы охотились, катались верхом, засиживались допоздна - пили, смеялись, подтрунивали друг над другом. Я, правда, много читал.
      - ..Ты всегда это делал, - заметил Джозайя. - Редко, когда я видел тебя без книги в руках. А беззаботность? Если не радоваться жизни в молодости, то другого подходящего времени уже не будет. Если бы я видел, что сейчас ты углубленно занимаешься своей будущей профессией, я скорей всего счел бы неразумным прерывать твои занятия. Но в данном случае этого нет и, я думаю, не будет.
      Чарлз не мог сдержать дрожи восторга.
      - Да, да, естественная история. Только ей я и занимался все годы, с самого раннего детства. Господи, если бы она могла стать моей профессией, чтобы я только смог зарабатывать себе на жизнь...
      Дядя Джоз понимающе улыбнулся: он всегда верил в своего долговязого племянника.
      - Рассмотрим последнее из возражений твоего отца: поездка никак не пригодится тебе в твоей будущей профессии. Зная твою чрезвычайную любознательность, уверен, что кругосветное путешествие даст тебе такую возможность увидеть мир, какая выпадает немногим.
      Наступило молчание. Эмма, с ее практическим складом ума, тихо спросила:
      - Но что же мы будем делать дальше, папа?
      - Я намерен написать письмо доктору Дарвину с изложением всего того, о чем я сейчас говорил. А вам двоим, наверное, лучше бы пока погулять в саду. Ведь скоро уже стемнеет.
      Чарлз с Эммой медленно пошли по центральной дорожке к озеру и стали бродить вокруг него, держась за руки. Лицо у Чарлза горело, как, впрочем, и у Эммы.
      - Знаешь, у меня такое чувство, словно мы на борту корабля, который везет нас вокруг света, - заметил Чарлз.
      - Это ты на борту. Я-то должна оставаться дома, на берегу. Но ты же будешь писать, и писать часто, не правда ли, Чарлз? А сестры будут пересылать твои письма нам, как только прочтут.
      - Из каждого порта. И еще я буду вести дневник. Твой отец замечательный человек. Он вступился за меня, как будто я ему родной сын.
      - Ты как две капли воды похож на его младшего брата дядю Тома, и, говорят, у тебя такой же склад ума и характера. Отец обожал Тома. Он был такой способный: первым разработал технику фотографирования. Но страшно больной. Куда только не посылал его отец, чтобы он вылечился! Полсвета объехал, но ничего не помогло. Он так и не успел получить фиксатор, и его изображения не сохранились. А все лавры изобретателя позже получил Дагер.
      Лучи солнца коснулись вершин зеленых холмов на западе.
      - Разве ты никогда не присматривался к портрету Тома в гостиной? спросила Эмма. - Вот и ответ, почему отец так тебя любит.
      Выражение ее лица говорило без слов:
      - И я тоже!..
      Ложась спать, он с вечера поставил охотничьи сапоги возле кровати, чтобы можно было, выскочив из-под одеяла, сразу же сунуть в них свои длинные ноги.
      Поднявшись на рассвете, Чарлз выпил чашку свежеза-варенного кофе и отправился в самый дальний уголок поместья, где к нему вскоре должны были присоединиться доктор Холланд и несколько соседей Джозайи. В сопровождении егеря им предстояло целый день продираться сквозь густые заросли вереска и молодой сосняк. Прошло совсем немного времени, как вдруг к нему подбежал запыхавшийся грум.
      - Мистер Дарвин, вас зовет хозяин!
      Чарлз бегом бросился к дому. Вбежав со стороны озера в комнату, где обычно подавался завтрак, он застал Джо-зайю Веджвуда в дорожном костюме.
      - Чарлз, ночью я решил не посылать письма твоему отцу.
      Чарлз похолодел.
      - Письмо может прийти, когда у него будет не то настроение. Лучше я отвезу его сам. Тебе, наверное, следует отправиться вместе со мной на тот случай, если у отца возникнут вопросы по ходу дела. А свою лошадь ты можешь привязать к моему экипажу...
      Доктор Роберт Дарвин больше уже не сопротивлялся. Он прочел письмо Джозайи, выслушал заверения своего шурина в том, что путешествие принесет только пользу, и поблагодарил его за утомительную поездку, предпринятую ради Чарлза. Затем он обернулся к сыну:
      - Вчера я сказал тебе, что, если ты найдешь хоть одного здравомыслящего человека, который посоветовал оы тебе ехать, я дам тебе свое согласие. На свете нет человека, которого бы я уважал больше, чем твоего дядю джоза.
      Чарлз попытался обнять отца, но, учитывая габариты доктора Дарвина, это было непросто. Однако отец тепло пожал ему руку. Итак, дядя Джоз одержал победу.
      "МОИ ЧУВСТВА КОЛЕБЛЮТСЯ, КАК МАЯТНИК"
      Поспешно одевшись при свече, ровно к трем
      утра он был в городской ратуше Шрусбери, боясь опоздать к отправлению "Уондера", почтового дилижанса, которому требовалось шестнадцать часов, чтобы добраться до Лондона. Постояльцы близлежащих гостиниц уже успели занять все места внутри экипажа, так что ему пришлось сидеть наверху среди мешков с почтой. В Бирмингеме, пока пассажиры завтракали, сменили лошадей; теперь они ехали через Ковентри на юго-восток. В Брикхилле Чарлз сошел с дилижанса, нанял двуколку и остающиеся сорок миль до Кембриджа сам гнал ее по изрытым колеями сельским дорогам. Поздним вечером, совершенно разбитый, он добрался до "Красного льва", гостиницы, расположенной через дорогу от колледжа Христа. Прежде чем броситься на бугристую постель, он написал несколько слов профессору Генсло: "Когда можно будет утром повидаться с вами?" - и отдал записку одному из мальчиков-посыльных.
      Сон его был хотя и недолог, но глубок. Открыв глаза при свете дня, он заметил торчавший из-под двери конверт. Его наверняка положил туда сам Генсло, имевший обыкновение вставать вместе с птицами.
      "Приходите, как только проснетесь. Мы ждем вас к завтраку".
      Стоило Чарлзу выйти из "Красного льва" и направиться к дому Генсло, как на него нахлынули воспоминания, хотя он и уехал отсюда с дипломом, надежно покоившимся сейчас в его саквояже, всего четыре месяца назад.
      Не считая Шрусбери, Кембридж был его любимым городом, где он провел три счастливейших года своей жизни. Хотя он и учился в колледже Христа, среди его знакомых были также студенты из многих других колледжей: одни коллекционеры жуков представляли с полдюжины колледжей, а были еще и любители органной музыки, встречавшиеся в Королевской часовне утром по воскресеньям, и те, кто по уик-эндам сопровождали профессора Генсло в его ботанических экспедициях, и члены Клуба обжор... Университетский город не похож ни на какой другой: кажется, что и воздух здесь был иным! В своих черных шапочках и мантиях, с книгами под мышкой из одного колледжа в другой несутся студенты, чтобы послушать лекции или встретиться с друзьями. Повсюду царит дух всеобщего возбуждения, бурных молодых споров. Каждый знает, как много выдающихся людей Англии училось здесь, прежде чем выйти в мир, где их ждали великие дела: Мильтон, Ньютон, Драйден, Фрэнсис Бэкон, Вордсворт, сотни других, - все это делало город частью живой истории.
      Средневековое великолепие Кембриджу придавали семнадцать каменных зданий колледжей; внушительного вида часовни с витражами, зеленые газоны, старые деревья, великолепные сады вокруг домов ректоров и преподавателей; живописные каменные мосты в районе Бэкс, переброшенные через реку Кем, где студенты имели обыкновение плавать на плоскодонках, отталкиваясь шестами, или купаться нагишом возле Овечьего луга, в то время как дамы, идя по узкому переходу, спешили открыть свои зонтики от солнца, чтобы поглубже спрятать за шелковой завесой свои покрасневшие от смущения лица. Продолговатое белокаменное, со множеством окон здание сената, куда Чарлза и его сокурсников из колледжа Христа, как и выпускников других колледжей, вызывали по очереди для вручения дипломов, было образцом простоты и ясности классической архитектуры.
      Он очутился перед массивными воротами колледжа Христа; пройдя прохладным каменным вестибюлем, с левой стороны которого находилась каморка привратника, Чарлз обогнул первый из четырехугольных внутренних двориков и остановился на южной стороне, куда выходили окна его комнат на втором этаже. Лишь в первый год учебы он жил в другом месте - над табачной лавкой на Сидней-стрит. Теперь он с восхищением смотрел на герань в стоявших по-прежнему цветочных ящиках. Что ж, пусть он и не научился здесь многому, зато колледж Христа, безусловно, излечил его от былого отвращения к сажж учебе.
      Он вышел обратно через каменную арку. Сент-Андрус сливалась здесь с Риджент-стрит, вдоль которой тянулся длинный ряд домов с небольшими садиками и узкими дорожками, ведущими к ярко раскрашенным входным дверям. Водосточные желобы, обрамлявшие шиферные крыши, выводили дождевую воду в сад.