- Так ведь и ваши книги не проще, - парировал Гексли. - Однако вас это, по-моему, не смущало.
      Гукера очень волновал вопрос о преемственности. Он работал над первым томом своей энциклопедии семеноносных растений мира "Генера плантарум", а почти все оставшееся время ходил с отцом по Ботаническому саду Кыо, тщетно пытаясь помочь ему в управлении садом, - сэр Уильям Гукер мыслил уже не так ясно, как прежде.
      Приехав к Гукеру, Дарвин взмолился:
      - Да отдохните вы хоть немного!
      - А я отдыхаю. Когда сплю. Только это напрасная трата премоаи.
      - Знаю. Да и не мне вам советовать: я и сам ни минуты не могу сидеть без дела, хочу я этого или не хочу. Только за работой и чувствую себя человеком. А слово "отдых" для меня пустой звук.
      Самый старший из них, шестидесятитрехлетний сэр Чарлз Лайель, писал наиболее трудную и, по мнению Чарлза, наиболее значительную свою книгу "Геологические доказательства древности человека". Он внимательно изучал подготовительные материалы, которые собирал всю свою жизнь, посвящал целые разделы скоплениям раковин, обнаруженным в Дании, раскопкам в Египте, кремневым орудиям, морским раковинам, определению возраста ископаемых останков человека в Натчезе.
      К удивлению Чарлза, Лайель не прислал ему ни одной главы, ни одной страницы нового труда, хотя еще год назад спрашивал, не согласится ли Чарлз с ним ознакомиться и высказать свои соображения. Да и при встречах Лайель ничего не говорил о своих выводах. Чарлз гадал, почему его друг изменил решение, однако молчание Лайеля его не пугало. Он не сомневался, что Лайель в своей работе непременно докажет: в процессе эволюции человека постигла участь прочих живых существ, - сам Чарлз не стал высказывать эту мысль на страницах "Происхождения видов". Лайель же благодаря своему дворянскому званию и заметному месту в научном мире страны мог коснуться этой темы и при этом избежать того негодования, который навлек бы на себя Чарлз.
      Как-то Дарвин удостоил Лайеля высшей похвалы:
      - Ваша книга будет великим исследованием, но поначалу она ужаснет мир сильнее, чем мое "Происхождение".
      - Я вовсе не стремлюсь ужасать мир, - ответил Лайель с некоторым неудовольствием. - Моя цель - дать людям знания. Факты не подлежат сомнению, а до моих выводов никому нет дела. Все, что я считаю нужным сказать о вас, я скажу в последней главе.
      На новогодние каникулы из школы приехали домой все пятеро сыновей, так что 1861 год начался весело. Прогулявшись по Песчаной тропе и пообедав, Чарлз растянулся на кушетке в гостиной и взялся за книгу. Он читал "Путешествие по далекой стране" Ольмстеда - яркое повествование о положении рабов Америки и их жизни в южных штатах. Интерес Чарлза к этой теме усиливался еще и тем, что, по сообщениям лондонской "Тайме", страсти вокруг рабовладения грозили перерасти в гражданскую войну между Севером и Югом.
      - Прямо не могу поверить этим статьям в "Таймсе", - возмущался Чарлз. - Такая война равносильна самоубийству. Должны же обе стороны это понять!
      - По логике вещей, должны, - с сомнением сказал Уильям. - Но разве правительства руководствуются логикой?
      Работа Чарлза над "Изменением домашних животных и культурных растений" продвигалась. Он чувствовал, что рукопись снова получится чересчур большой и обстоятельной. Он уже закончил изучение свиней, крупного рогатого скота, овец и коз из разных частей света, их происхождения и результатов их разведения в контролируемых условиях. Но его интересы были прикованы к орхидеям; Оказалось, что их опыление происходит столь диковинным образом, что писать об этом было настоящим наслаждением. Чарлз не переставал удивляться той поразительной изобретательности, с какой проходила эволюция в семействе орхидных, и он работал без устали по нескольку часов в день. Воодушевление его росло так же быстро, как и стопа исписанных листов на его рабочем столе. Он так осмелел, что даже рискнул выдвинуть гипотезу, которую пока не мог доказать. Длина нектарника звездной орхидеи, которую ему прислали с Мадагаскара, составляет целый фут, однако он заполнен нектаром лишь на полтора дюйма. Как же пчелы, мотыльки и другие насекомые ухитряются добраться до нектара? И Дарвин пришел к выводу, что это под силу только бабочке, у которой длина хоботка достигает одного фута. Правда, бабочку с таким хоботком никому видеть не приходилось, но это не важно. Не будь такой бабочки, и звездной орхидеи с Мадагаскара уже давно не было бы.
      "Вестник Линнеевского общества" согласился опубликовать монографию. Чарлз съездил в Лондон, пообедал в Линнеевском обществе вместе с Томасом Беллом, который в свое время готовил том о рептилиях для "Зоологических результатов путешествия на корабле "Бигль", и последним поездом вернулся домой. Эмма ждала его.
      - Ну, как прошел вечер?
      - Я так не привык обедать на стороне, что нынешний обед мне понравился.
      - Вот и хорошо. А то ты, кажется, совсем превратился в затворника.
      Вскоре Дарвин узнал, что в возрасте сорока семи лет от паралича умер Симе Ковингтон. Неожиданная смерть сподвижника, с которым у Чарлза были связаны воспоминания о путешествии на "Бигле", об учебе в Кембридже, о жизни на Мальборо-стрит, опечалила Дарвина. Время от времени они обменивались письмами; как-то Чарлз послал Симсу новую слуховую трубку, а тот собрал для Чарлза большую коллекцию морских уточек на разных участках австралийского побережья.
      А вслед за этим до Чарлза дошла весть о том, что Джозеф Гукер и Френсис находятся в Хитчеме у постели умирающего Джона Генсло. Гукер тяжело переживал предстоящую утрату: для него Генсло был не только ботаником, священником и тестем, но прежде всего - любимым другом. Чарлз тоже вознамерился отправиться в Хитчем, чтобы проститься с умирающим.
      - Это мой долг по отношению к Генсло, - объяснил он жене.
      До Хитчема было около сотни миль. Чтобы попасть туда, надо было добираться экипажем до Бекенгема, оттуда - поездом до Лондона, затем в почтовой карете - до Ипсуича, а там нанять кэб до Хитчема - двенадцать часов в пути. У Дарвина же регулярно через три часа после еды начинались приступы рвоты. Да и будет ли в маленьком городишке Хитчеме гостиница?
      Чарлз никак не мог решиться на такое путешествие. Почему-то он ощущал ужасную слабость. Гукеру он написал: "Если я тотчас же не приеду, если желание Генсло повидать меня было не просто пустым капризом, я никогда себе этого не прощу".
      По всей видимости, Генсло посчитал это письмо прощальным. Умер он в середине мая. Чарлз места себе не находил от угрызений совести. Но словно само небо помогло ему от них избавиться. Преподобный. Леонард Дженинс начал писать биографию Генсло. Не согласится ли Чарлз написать о своем знакомстве с Генсло в первые годы учебы в Кембридже? Чарлз сейчас же выполнил эту просьбу: "Помогая всем молодым натуралистам, он выказывал редкостную непосредственность, чуткость, искренность. Он обладал удивительным даром: в общении с ним молодежь чувствовала себя очень непринужденно, несмотря на все наше благоговение перед его огромными знаниями".
      Рукопись Дженинса должен был опубликовать на будущий год Джон ван Хорст в издательстве "Патерностер роу". Значит, имя преподобного Джона Генсло сохранится в истории.
      И Чарлз успокоился.
      Чарлз получил письмо от своего почитателя - ботаника Хьюэтта К. Уотсона, который собирался писать рецензию на третье издание "Происхождения видов". Уотсон упрекал Чарлза в том, что в первых четырех абзацах предисловия к новому изданию он сорок три раза повторяет слова "я", "мне", "меня", "мой".
      - Ох уж мне это несчастное слово-выскочка "я"! - простонал Чарлз, которого Эмма и дети допекали насмешками. - Неужели я и впрямь такой бахвал?
      - Нет, дорогой, скромности тебе не занимать, - сухо отвечала Эмма. Недаром же ты считаешь, что, кроме тебя, никто на свете не знает, как возникли виды.
      У Нетти Гексли родился еще один сын, но она все еще не могла оправиться после смерти своего первенца. Эмма уговорила ее взять с собой всех троих детей и погостить две недели в Даун-Хаусе.
      Хью Фальконер, который когда-то заявил Чарлзу: "Вы один принесете столько вреда, что его не смогут исправить десять натуралистов", путешествовал сейчас по Италии и Германии. Чарлзу он писал: "Повсюду только и разговоров что о Вашей теории и Вашем великолепном труде. Конечно, отзывы о них самые разные, поскольку они зависят от взглядов спорящих. Но честность Ваших намерений, грандиозность замысла, убедительность примеров и смелость выводов у всех вызывают огромное восхищение".
      Чарлз по-прежнему наблюдал за опылением орхидей и писать о них продолжал с наслаждением. Ну разве не удивительно, что пыльца одного цветка, которой у него хоть отбавляй, идет на опыление всего лишь двух цветков этого же вида. Чарлз изучил все разновидности орхидей, какие только ему удалось добыть, в особенности орхидей Coryant-hes, и узнал, какими ухищрениями сопровождается опыление орхидей в Англии и других странах, каким образом насекомые переносят пыльцу с одного цветка на другой. С помощью лупы и перочинного ножа он исследовал крупицы пыльцы на некоем подобии мешочка с ароматной густой жидкостью, запах которой и привлекает пчел и других насекомых. Чарлз наблюдал, как в поисках одурманивающей жидкости пчела проникала внутрь цветка, набирала нектар и, выползая из крошечной чашечки, собирала на спинку пыльцу. Затем она подлетала к другому цветку, забиралась в него и ненароком оставляла пыльцу там. Углубления в лепестках у разных видов орхидей были разными: то широкими, то УЗКИМИ, ТО небольшими, то глубокими, поэтому пыльцу каждой орхидеи могли разносить насекомые лишь определенного вида.
      - Как повозишься с этими орхидеями, так кажется, что цветы куда изобретательнее человека, - заметил Чарлз.
      - А что бывает с теми орхидеями, которым не удается заманить насекомых в свою поилку? - поинтересовался Уильям, который на летние каникулы приехал из колледжа Христа домой.
      - Они вымирают.
      В июле Генриетта опять занемогла, и Эмма решила, что ей обязательно следует месяца на полтора уехать на море. Хотя Чарлз был рад этой поездке, морока предстояла немалая: надо было перевезти шестнадцать человек и без малого тонну багажа. Они отправились в Торки, курорт на побережье Ла-Манша в юго-восточной части страны. Там они сняли домик, из окон которого открывался великолепный вид на залив. Здоровье Генриетты почти сразу же пошло на поправку. Отдых на побережье всем пришелся по душе. Мальчикам скучать не приходилось: к Дарвинам часто приезжали гости. Сначала к ним наведался Эразм, а потом Хоуп, дочь Генслея Веджвуда составила Генриетте компанию.
      В начале августа приехал доктор Генри Холланд. Понаблюдав за Генриеттой пару дней, он сказал родственникам:
      - Этти подвержена ипохондрии. Откуда она у нее берется - ума не приложу.
      Чарлз давно уже боролся с подозрением, что опубликованная двадцать два года назад статья о Глен Рое содержала ужасающие ошибки. Лайель был согласен с Агассисом, который пытался опровергнуть утверждение Чарлза о том, что дороги и скальные уступы были когда-то побережьем, поднявшимся до нынешнего уровня. Но Чарлз, заупрямившись, ничего и слушать не хотел. Теперь же он познакомился с человеком, который отправился в Шотландию, чтобы разрешить этот спор, и возвратился с материалами, неопровержимо доказывавшими, что скальные уступы и дороги возникли вследствие того, что доступ воды в озеро был прегражден ледником.
      - Меня разбили в пух и прах, - по секрету сообщил Чарлз жене. Э-хе-хе. Ничего, зато эта ошибка посбила с меня спесь.
      - Конечно, дорогой. Денька на два.
      Во время очередной поездки в Лондон Чарлз признался в своей ошибке Лайелю. В лучах августовского солнца они шли по набережной Темзы от моста Ватерлоо у Черинг-Кросса мимо Парламента и Вестминстерского аббатства.
      - За все эти годы одна серьезная ошибка? Мой дорогой Дарвин, вы просто мальчишка. От скольких ошибок вам еще придется открещиваться, когда доживете до моих преклонных лет! Работа исследователя без них немыслима.
      - Вы - само великодушие. А как продвигается "Древность человека"?
      - Из-за нее я и сам начинаю чувствовать себя древним стариком.
      Чарлз переменил тему.
      - По-моему, вы с Асой Греем считаете, что я слишком принижаю роль верховного разума в ходе эволюционных изменений.
      Лайель кивнул и добавил:
      - Сэр Джон Гершель как-то в разговоре о вашем "Происхождении" заметил, что никогда не следует забывать о высших законах провидения.
      - Однако ни Гершель, ни прочие астрономы не станут утверждать, что путь каждой планеты, кометы и падучей звезды предначертан всевышним.
      - Так оно и есть, - с заметной резкостью ответил Лайель.
      - Вы-то, наверно, не возьметесь логически доказать, что хвост дятла приобрел свою нынешнюю форму в результате изменений, свершенных волей "провидения"? - настаивал Чарлз. - Станете ли вы, не покривив душой, убеждать меня, будто мой нос приобрел такую форму стараниями "божественного разума"?
      Лайель рассмеялся, и к нему вернулось хорошее настроение.
      - Нет, Дарвин, всевышний не стал отрываться от трудов своих, чтобы сотворить вам орган обоняния. И мне тоже. Надо будет не забыть об этом, когда я буду писать последнюю главу, которую я посвящаю вам. Все еще опыляете перочинным ножом свои орхидеи?
      - Нет, занимаюсь перекрестным опылением страниц рукописи с помощью пера и чернил.
      Работу об орхидеях он закончил. Ему пришлось значительно сократить материал, пожертвовав многими убедительными деталями, и все-таки работа занимала сто сорок страниц. Опять она оказалась чересчур большой для "Вестника Линнеевского общества"! Что же делать?
      Был конец октября. Вечером сквозь шторы в спальню проникал холодок, предвещающий зимнюю стужу. Чарлз развел посильнее огонь в камине и, как всегда, в половине одиннадцатого отправился спать. Но ему не спалось. Он ворочался с боку на бок, не понимая, что не дает уснуть Эмме. Наконец она сказала:
      - Чарлз, тебе бы спать в гамаке, а не в кровати.
      - Я хочу кое-что обдумать.
      - Неужели нельзя подождать до утра?
      После обеда, когда Змма в саду выкапывала цветочные луковицы, чтобы до весны укрыть их в подвале, Чарлз предложил:
      - Не желаешь прогуляться со мной по Песчаной тропе?
      - На сколько камешков?
      - Да хоть на пять.
      Выложив пять камешков в начале тропинки, которая уходила в рощицу, Чарлз тут же забыл об Эмме и принялся рассуждать:
      - А не издать ли мне работу об орхидеях отдельной книжкой? Я ведь и так уже выбросил столько существенного материала. Если Джон Мэррей согласится издать такую книжку, я могу рассчитывать на приличный объем, и тогда книга будет содержать не только свежие мысли, но и интересные факты. Только вот как она будет раскупаться? Сможет ли Мэррей хотя бы окупить расходы? Я частенько преувеличиваю ценность своих выводов. Но обычно людей занимают как раз те предметы, которые занимают и меня. Вопросы размножения сейчас интересуют многих, даже если это размножение цветов. Впрочем, хотя о больших доходах от издания и речи быть не может, крупных убытков тоже можно не бояться. Зато эта книжечка может сослужить службу "Происхождению".
      Джон Мэррей посчитал, что книга заинтересует натуралистов. Он решился пойти на риск и даже оплатить иллюстрации, а Чарлзу положил выплатить половину прибыли. Это было щедрое предложение. Чарлз обещал закончить работу через два месяца.
      Но хотя великолепие и фантастические формы цветов орхидей повергали его в изумление, дальнейшая работа с ними оказалась куда сложнее. Труд двух недель пошел насмарку, так как на изображении цветка орхидеи, опыляемой бабочками, он неверно показал направление сосудов верхних чашелистиков.
      - Никогда еще я не попадал в такую передрягу, - сокрушался Чарлз. Черт меня дернул взяться за орхидеи!
      - Рано или поздно ты говорил так обо всех своих книгах, - успокоила его Эмма.
      Чарлз считал, что обязан выступить в Линнеевском обществе хотя бы с коротким докладом. Доклад этот он прочитал на одном из заседаний общества. Когда он кончил выступление и сдержанные, но благосклонные аплодисменты умолкли, первым подошел его поздравить Гукер.
      - Ваш доклад произвел грандиозное впечатление.
      - Нет уж, пора и честь знать, не то я окончательно сделаюсь ботаником.
      Чарлз до того устал, что едва добрался домой и пролежал в постели до следующего вечера. В письме Гукеру он признавался: "Я вовсе не считаю, что доклад произвел на Линне-евское общество такое уж "грандиозное" впечатление, но зато общество произвело грандиозное впечатление на меня. Боюсь, что мне надо воздержаться от публичных выступлений. Все-то у меня получается не как у людей".
      Узнав, что Королевское медицинское общество Эдинбурга сделало его своим почетным членом, Чарлз сказал Эмме:
      - Помнишь, каким способным студентом я был на медицинском факультете в Эдинбурге? Отсижу, бывало, утренние лекции доктора Дункана по фармакологии, от которых даже мухи дохли, потом занудные лекции доктора Монро по анатомии, потом в больнице оперирую каких-нибудь двух ребятишек. А потом весь день собираю всякую морскую живность в заливе Ферт-оф-форт: то устриц, пойманных рыбаками из Ньюхейвена, то морских звезд, то ловлю морских воробьев у черных скал в Лейте...
      Снова наступило рождество, снова пришел Новый год и дети снова собрались в Даун-Хаусе. Чарлз и Эмма по очереди читали последние книжные новинки. Они уже прочли "Ист Линн" и теперь выписали из Лондона "Сайлеса Марнера" Джордж Элиот и "Монастырь и дом" ["Ист Линн" (1861) - роман Г. Вуд, "Монастырь и дом" (1861) - роман Ч. Рида. - Прим. пер.]. К вящему удовольствию всей семьи, Генриетта читала большие отрывки из обеих книг вслух.
      1862 год начался неожиданной удачей. Эдинбургский институт философии пригласил Томаса Гексли прочесть цикл лекций, и тот решил посвятить их отношению человека к низшим животным. И тут Лайель, который обычно отличался мягким характером, вдруг начал его отговаривать. Он был родом из Киннорди и хорошо знал шотландские нравы.
      - Помяните мое слово, вас побьют камнями и вышвырнут вон из города.
      Чарлз тоже принялся увещевать Гексли, но тот рвался в бой и его было не убедить. Выступая в Эдинбурге перед притихшей аудиторией, он сказал:
      - Вдумчивые исследователи, которые вырвались из-под гнета укоренившихся предрассудков, обнаружат в царстве низших тварей, от которых происходит род человеческий, ярчайшие свидетельства того, сколь велики возможности человека. И, проследив путь его развития в прошлом, эти исследователи обретут уверенность в том, что его ждет славное будущее.
      Опасения обоих Чарлзов не оправдались. Эдинбургские слушатели наградили Гексли искренними аплодисментами. Когда в следующее воскресенье Гексли приехал в Даун-Хаус, чтобы посоветоваться с Дарвином, не написать ли ему книгу на основе этих лекций, Чарлз бросился к нему с поздравлениями и рукопожатиями.
      - Подумать только, вы дали бой рутинерам в их же собственной цитадели1
      - Какие же мне там воздавали королевские почести, - заметил Гексли, крепкое смуглое лицо которого расплывалось в широченной улыбке. - А ведь я их попотчевал откровенным дарвинизмом!
      Но через несколько дней от признания не осталось и следа. "Уитнесс" от 11 января с яростью обрушился на тех, кто встретил аплодисментами Гексли и его "глубоко порочную теорию... самым кощунственным образом противоречащую священному писанию и религиозным догмам, тогда как им следовало дать отпор гнусным оскорблениям, нанесенным им лично и всему роду человеческому, который был создан по образу и подобию божию, и всем вместе покинуть зал".
      История повторялась. Однако об этих нападках узнали и те, кто прежде не имел ни малейшего представления о дарвинизме, и теперь при виде столь яростного возмущения стали выяснять, в чем же суть дарвиновских идей.
      Чарлзу и Гексли все это представлялось игрой, которую они назвали "Как увеличить число сторонников новой теории, понося ее защитников".
      О том, как "Уитнесс" напустился на Томаса Гексли, стало известно и лондонским натуралистам, но резкий тон статьи почти ни у кого не встретил сочувствия. Поскольку президент Геологического общества Леонард Хорнер был в отлучке, на Гексли как на секретаря общества была возложена обязанность произнести поздравительную речь на заседании по случаю очередной годовщины общества. Чарлз не присутствовал на заседании в Берлингтон-хаусе, но узнал о нем со слов Лайеля.
      - Никогда еще не видел, чтобы поздравительную речь слушали с таким интересом и встретили такими аплодисментами, - рассказывал Лайель. - Хотя некоторые его смелые суждения кое-кого покоробили.
      - Его или мои?
      Чарлз задал этот вопрос потому, что с недавних пор Гексли прозвали "Дарвинов бульдог".
      - Он опирался на "Происхождение", - ответил Лай-ель, - но поделился и собственными мыслями и наблюдениями. Он отметил, что если обратиться к позвоночным и беспозвоночным давних эпох, если принять во внимание, что некоторые животные существуют в самых разных уголках земли, почти не изменяясь, то окажется, что о ранних формах жизни на земле нам мало что известно. Может быть, события, которые геология относит к одному времени, отстоят друг от друга на десять миллионов лет.
      В семье Дарвинов происходили не только счастливые события. Скончалась сестра Чарлза Марианна, и Сюзаи взяла опеку над младшими Паркерами. А в январе и Шарлотта, сестра Эммы, тридцать лет назад вышедшая замуж за преподобного Чарлза Лэнгтона, слегла от неизвестной болезни и тоже умерла.
      В феврале самого младшего из сыновей Чарлза - десятилетнего Гораса поразила непонятная болезнь: иногда его руки, ноги и шея начинали судорожно дергаться. Поначалу родители боялись, что болезнь эта вызвана каким-то поражением мозга, ведущим к параличу. Но местный врач и спешно вызванный из Лондона доктор Холланд не нашли ничего опасного. К концу апреля судороги у Гораса прекратились, но он еще целый год страдал несварением желудка.
      - Конечно, у него это наследственное, - ворчал Чарлз.
      - Нет, благоприобретенное, - спорила Эмма. Первого апреля в Англию вернулся Алфред Рассел
      Уоллес. Он восемь лет путешествовал по Малайзии, Суматре, Яве, Борнео, Целебесу, Молуккским островам, Тимору и Южной Гвинее, собирая образцы флоры и фауны. Человек, который восемь лет провел в далеких краях, где на него часто смотрели как на врага, в глазах Чарлза был героем. Он пригласил Уоллеса в Даун-Хаус. Уоллес в ответном письме благодарил его и добавлял: "Мне надо еще немного подлечиться, но, как только смогу, обязательно к Вам приеду".
      Джон Мэррей издал две тысячи экземпляров книги Чарлза "Различные приспособления, при помощи которых орхидеи оплодотворяются насекомыми". Книга вышла в красивом фиолетовом переплете; на матерчатой обложке была вытеснена золотом орхидея. В предисловии Чарлз писал: "Цель настоящей работы показать, что способы опыления у орхидей по своему разнообразию и даже совершенству не уступают наиболее ярким примерам приспособляемости в животном царстве".
      Исследованием орхидей Чарлз занимался несколько лет, работа над книгой заняла всего девять месяцев - ее пришлось прервать только для того, чтобы отредактировать второе немецкое издание "Происхождения" и написать статью о весьма примечательном способе оплодотворения у двух видов примулы: маргариток и первоцвета. Работать над книгой об орхидеях было приятнее всего: Эмму и детей они занимали не меньше, чем самого Чарлза, поэтому они часто просили его почитать свою рукопись.
      Книга вышла 15 мая. Цена была весьма доступной - всего девять шиллингов. Натуралисты раскупали книгу охотно.
      Чарлз боялся, что его догадка о существовании насекомого с "хоботком длиной в целый фут" вызовет насмешки. Так оно и случилось. Но вскоре некий миссионер на Мадагаскаре обнаружил бабочку с хоботком именно такой величины - бабочка забиралась в цветок звездной орхидеи и покидала его, унося на себе пыльцу, которая шла на опыление другой звездной орхидеи.
      Хотя "Атеней" отозвался о книге, по выражению Чарлза, "с высокомерным сожалением", ботаники сообщили Дарвину, что рецензент ничего в книге не понял. Прочие отзывы были отличными: "Парфенон" писал о книге очень благожелательно, а "Лондон ревью" нашел ее великолепной. Даже "Литерари черчмен" пришел от нее в восхищение. Из Гарварда прислал свои теплые поздравления Аса Грей: по его словам, если бы книга об орхидеях появилась прежде "Происхождения видов", то богословы канонизировали бы автора, а не предали его анафеме.
      Чарлз Лайель тоже высоко оценил книгу; он считал, что "после "Происхождения" это наиболее значительная работа Дарвина".
      Работа нашла такую горячую поддержку у натурализуй, что Чарлз только диву давался
      - Никак не думал, что моя книга будет иметь такой успех.
      Он писал Асе Грею: "В последнее время мне казалось, что я опростоволосился, излагая в книгах свои мысли в несколько упрощенном виде. Зато теперь я считаю себя вправе клеймить своих критиков с ни с чем не сравнимым самодовольством".
      Восторженная рецензия Асы Грея на книгу об орхидеях появилась в "Американском журнале науки и искусства". В своем письме Грей шутливо укорял Чарлза: "По-моему, Вы написали книгу об орхидеях для того, чтобы обойти противника с флангов".
      Грей, несомненно, был прав. В английской печати появились следующие слова Чарлза: "Исследуя орхидеи, я окончательно убедился в том, что почти все части цветка организованы и взаимосвязаны таким образом, что помогают опылению цветка насекомыми, а следовательно, Есе они, вплоть до самых незначительных их элементов, являются результатом естественного отбора".
      Благодаря "Орхидеям" за Дарвином окончательно укрепилась слава добросовестного и смелого в своих предположениях ученого, который описывает доселе неизвестные или малоизученные биологические явления. Эта слава несколько умерила пыл критиков "Происхождения". Хотя Чарлз по своему обыкновению жаловался Алфреду Уоллесу: "Здоровье мое плохо, и ничего-то с ним не поделаешь. Я ведь самый настоящий ипохондрик", у него все-таки хватило сил заняться совершенно новым вопросом - движения и повадки лазящих растений, которые были еще слабо изучены. Несколько лет назад Чарлз прочел небольшую работу Асы Грея на эту тему.
      Между тем Лайель начал подумывать о том, что Чарлзу пора получить дворянское звание.
      - С тем же успехом премьер-министр может ходатайствовать перед королевой о присвоении дворянского звания моему "Происхождению", - возразил Чарлз. - Кабинетам приходилось подавать в отставку и из-за меньших оплошностей.
      - Давайте прикинем, - терпеливо рассуждал Лай-ель. - Гукер тоже должен удостоиться этой чести, когда станет директором Королевского ботанического сада. Гек-сли? О нем и речи быть не может. Он, конечно, большая умница, но уж больно ершист. Не умеет умаслить своих противников.
      - Без этого он бы и гением не был, - сказал Чарлз.
      Узнав, что книга об орхидеях была так хорошо принята, Чарлз успокоился. Мысли его теперь опять были заняты здоровьем. Вроде бы ни слабость, ни сердцебиение в последнее время его не мучают, но почему руки потрескались от экземы? Может быть, оттого, что Ричард Оуэн снова перешел в наступление? А может, причиной экземы были химикаты, которые он использовал в своих опытах? Чарлз вспомнил, что в годы учебы в колледже Христа с ним уже такое случалось. Тогда, чтобы избавиться от волдырей, он принимал небольшие дозы мышьяка. Об этом способе лечения он прочел в "Новой фармакопее", когда учился в Эдинбурге. Отец не советовал ему принимать это средство, и все-таки экзема у Чарлза прошла. Прошла она и сейчас, но... без всякого мышьяка.
      Громя дарвинизм в своих бесчисленных лекциях и статьях, Оуэн стал на этом поприще настоящим виртуозом, однако почти ни одно положение теории естественного отбора ему Опровергнуть не удалось. Лайель, Дарвин, Гукер и Гексли, устроив за обедом в "Атенее" "военный" совет, пришли к выводу, что Оуэн ведет себя как помешанный.
      Авторитет их научной группировки еще более утвердился, когда Томас Гексли получил профессуру в Королевском хирургическом колледже. Занимая этот пост, он мог знакомить студентов, порой несмотря на их внутреннее сопротивление, с дарвиновской теорией эволюции. Здесь "Дарвинов бульдог" мог использовать более хитроумную тактику,
      Но обитателям Даун-Хауса было не до торжества. Заболел второй сын Дарвинов, Ленард, который вот-вот должен был пойти в школу в Клэпхеме; там в первом классе уже учился его брат Джордж, который мог присматривать за братишкой. У мальчика обложило горло, тело покрылось сыпью, затем началось серьезное воспаление, которое перешло в скарлатину. Послали в Даун за доктором Энгле-гартом. Мальчика удалось спасти лишь благодаря тому, что Чарлз и Эмма круглые сутки заботливо ухаживали за ним, поили из ложечки портвейном. Доктор Энглегарт по прозвищу Шпенгль наведывался в Даун-Хаус по нескольку раз в день. Через некоторое время Ленарда удалось немного покормить жидкой овсянкой.
      - По-моему, кризис миновал, - сказала Эмма, внося в комнату большую вазу с июньскими цветами.
      Вечером, к изумлению родителей, Ленард, не открывая глаз, спросил:
      - Мои марки целы?
      - Да, - ответил Чарлз. - Профессор Грей прислал тебе из Америки еще одну. Завтра посмотришь.
      - А можно сегодня?
      Чарлз принес марку. Ленард с огромным трудом открыл один глаз, взглянул на нее и с довольным вздохом произнес:
      - Красивая.
      Час спустя Чарлз принес еще несколько марок, только что полученных из Америки. Ленард приподнялся на локте и сказал:
      - Передай профессору Грею большое спасибо.
      На следующий день Ленарду стало гораздо лучше. Присев отдохнуть вместе с Эммой в прохладной тени сада, Чарлз размышлял вслух:
      - Дети, конечно, великое счастье, но и хлопот с ними не оберешься. Ученому не следует заводить детей, да и без жены, пожалуй, лучше. Тогда ему ни о ком на всем белом свете не надо будет заботиться: работай себе и работай. Хватит ли у него сил - это уже другой вопрос. Ну ладна. Даст бог, через пару дней я смогу опять собраться с мыслями.
      Эмма увидела, какое облегчение испытывает Чарлз, и пожалела его.
      Ленард понемногу выздоравливал, и Чарлз снова пригласил в Даун-Хаус Алфреда Уоллеса. Уоллес приехал в начале августа. Чарлз испытывал огромный интерес к этому человеку: он считал, что Уоллес не только не уступает по своим способностям ему самому, но и скажет еще свое слово в естествознании. К тому же Уоллес может стать прекрасным дополнением к их научной четверке.