Он не скупясь тратил деньги на препараты, книги, микроскоп, пересылку по почте, переписку набело. Восемь лет тратил он время и деньги, прослеживая жизнь усоно-гого рака, хотя не очень-то верил, что все окупится. И в то же время он скрупулезно изучал записи прихода и расхода, как скупец, отказывал себе даже в малости, требовал отчета о каждом потраченном на личные нужды гроше. Он то упивался немалым достатком семьи, то страшился якобы неминуемой нищеты.
      Ему необходимы были надежные друзья, но сам он чурался людей; то окопается в тиши Даун-Хауса, то выдумывает бесчисленные предлоги, чтобы съездить в Лондон; он считал своим долгом оправдываться: дни безделья - это вынашивание новых идей. Он с трепетом прислушивался к критике своих работ, признавал ее необходимой, писал критикам длинные письма, объясняя или возражая, а сам верил в душе, что творческое начало переживет всех критиков. На похвалу он бывал удивительно падок, а резкое слово ввергало его в пучину отчаяния. Он жаждал признания у современников и сильных мира сего, а получал чаще всего порицание и осуждение, ибо поиск приводил его к выводам непривычным, смелым, которые трудно понять и принять. Он привык благодарить за любую, даже ту, на которую он вправе рассчитывать, помощь, привык воздавать сполна и по достоинству работам коллег. Сам же шел только непроторенными путями. Так бок о бок в нем уживались скромность и смирение с тщеславием и заносчивостью.
      Чарлз как-то признался:
      - Лучше жить убогим, презренным калекой, как я живу сейчас, чем лениво угасать в собственных поместьях.
      Вот какую истину исповедовал Чарлз Дарвин! Почему же тогда работа отнимала у него здоровье? Люди работают и в более тяжелых условиях, и отдача требуется не меньшая, да и занимаются они зачастую нелюбимым делом. Чарлза снедала тревога. Темными бессонными ночами метался он в страхе и сомнениях: что-то принесут его теории, записанные в дневниках 1837 и 1839 годов, и работы, опубликованные в 1842 и 1844 годах? Как-то откликнутся они в богобоязненных сердцах англичан?
      Помогали Чарлзу кто чем мог. Френсис Гукер (дочь Джона Генсло) переписывала главы всякий раз, когда черновик оказывался слишком грязным для редактора, Джозефа Гукера. Гукер сам наведался в Даун-Хаус; нужно было по карте уточнить распространение разных видов. Разложив на столе все девяносто страниц главы, Чарлз сказал:
      - Мне бы хотелось знать, с какими положениями вы решительно не согласны. И самое главное: не заимствовал ли я у вас материал, который вы хотели бы опубликовать самостоятельно?
      Гукеру перевалило за сорок, он находился в самом расцвете, о чем свидетельствовали и пышные, до подбородка, бакенбарды, столь буйная растительность была, право же, достойна оранжерей его отца. Гукер нежно погладил их, словно это были не бакенбарды, а редкостные растения, привезенные с далеких Гималаев.
      - Вы цитировали в основном мои опубликованные работы. Для того их и печатали. Но я и впрямь не согласен с некоторыми пунктами. Вот ими и займемся...
      К концу марта подруга Эммы и всей семьи Веджвуд, мисс Джорджина Толлет, жившая в восьми милях от Мэр-Холла, по воле случая переехала в дом No 14 по Энн-стрит, рядом с особняком Эразма, на чьих приемах она частенько бывала. Писатели любили ее, она всегда вызывалась прочесть рукопись, исправить орфографические и грамматические ошибки, этому она была обучена. Чарлз встречал ее и в Мэр-Холле, и у Эразма и, набравшись смелости, попросил посмотреть его работу.
      - Сочту за честь, мистер Дарвин. Только не забывайте, что в науке я понимаю куда меньше, чем в стилистике.
      - А я, мисс Толлет, и хочу добиться ясности в стиле. Джон Мэррей переслал ей три начальные главы. И пока она правила и шлифовала слог Дарвина, получил от Чарлза четвертую - "Естественный отбор" с примечанием: "Полагаю, Вам захочется прочитать эту главу - краеугольный камень, на котором зиждется все мое построение".
      Джон Мэррей пришел в восхищение от "Естественного отбора". Он отослал и эту главу мисс Толлет. Та сообщила Чарлзу, что пока исправила только три непонятных предложения. Однако Гукер, редактируя уже последнюю часть, сетовал, что неясных мест много, и Чарлзу предстоит не раз и не два переписать главу, чтобы донести смысл полностью.
      Чарлз знал, что Гукер во всем стремится к совершенству и до жестокости требователен и к себе, и к друзьям, поэтому не очень беспокоился. Но когда и Френсис Гукер признала, что многие абзацы весьма туманны, Чарлз ударился в панику. Он столько работал, чтобы распутать хитросплетение своих идей, и вот здоровье его окончательно пошатнулось... Впрочем, выяснилось это почему-то только после того, как Чарлз отослал остаток рукописи Джону Мэррею.
      - Поедешь в Мур-Парк, - твердо решила Эмма - будешь читать "Адама Вида". Успокаивает нервы не хуже биллиарда.
      Статьи Дарвина и Уоллеса в "Журнале Линнеевского общества" остались незамеченными. Только сейчас получил он первый критический отзыв - лучше бы его вообще не было. Эмма с младшими детьми занималась в классной комнате чистописанием. Чарлз ворвался в комнату и крикнул с порога:
      - Вот что меня ждет! Из Геологического общества в Дублине пишет преподобный Самюэль Хотон: "Рассуждения господ Дарвина и Уоллеса не заслуживали бы никакого внимания, если бы не солидная репутация их покровителей Чарлза Лайеля и Джозефа Гукера, способствовавших появлению данных выкладок..."
      Красота Мур-Парка, отдых, ненавязчивые водные процедуры, прогулки и "Адам Бид" - все действовало благотворно. Когда у доктора Лейна выпадал час досуга, он играл с Чарлзом в биллиард. Всего лишь за неделю здоровье его существенно улучшилось, можно ехать домой.
      Очень скоро пришли гранки книги, и Чарлз, сидя в своем большом кресле, принялся читать. Какой ужас! Рукописный вариант отличался от печатного, как солнечный ясный день от ненастной ночи. Он написал Мэррею, как никогда тщательно выбирая слова: "Работа над гранками двигается медленно. Помнится, писал Вам о том, что правка, по-моему, будет незначительная. Увы. Весьма прискорбно, но я заблуждался. Нахожу, что стиль невероятно плох... правки очень много. Уму непостижимо, как я умудрился так отвратительно написать..."
      Не одну неделю провел Чарлз, скрупулезно вписывая чернилами свои поправки меж печатных строк, добавляя материал на полях, сверху и снизу, пока разобрать, что к чему, стало уже невозможно. Он предложил Джону Мэррею соглашение, по которому из доходов Дарвина должна вычитаться не только весьма скромная сумма за корректуру, но и расходы за правку сверх нормы.
      В конце июня он в отчаянии писал Гукеру: "Приходится вымарывать едва ли не целые страницы и вклеивать новые полосы, до того ужасен мой стиль. Вы мечтали, чтобы книга моя увлекала, но, видно, это мне не по плечу. Боюсь, ее сочтут невыносимо скучной и непонятной".
      Эмма ежедневно по нескольку часов исправляла опечатки, невыносимо было смотреть, как терзается муж.
      - Надеюсь, ты еще не начал упиваться жалостью к себе? - спросила она однажды-Единственным утешением Чарлзу явилась речь Лайеля в Абердине на заседании Британской ассоциации в сентябре 1859 года.
      "Скоро выйдет в свет труд господина Чарлза Дарвина, результат его двадцатилетних исследований и опытов в области зоологии, ботаники и геологии. Он пришел к выводу, что развитие человечества и ныне существующих видов животных и растений обусловливается теми же силами природы, которые на значительно большем отрезке времени порождают виды и на протяжении веков изменяют их. Исследования и заключения представляются весьма успешными, так как в изобилии проливают свет на многие явления, связанные со сходствами видов, их географическим распространением, геологической преемственностью органической материи, что по сей день не объяснила и не пыталась объяснить ни одна гипотеза".
      Официальная поддержка Лайеля подбодрила Чарлза. Он сознательно не задержал внимания на окончании длинного письма, в котором Лайель писал: "И все же я считаю, что без постоянного участия нашего творца не обойтись".
      Чарлза это несколько обескуражило. Не принял его взглядов Лайель. Шагу ступить не может, не посоветовавшись с богом. Ответил он незамедлительно: "Можно и обойтись. Если признать существование творца, то моя теория естественного отбора и гроша ломаного не стоит. Допустим, что у примитивной ильной рыбы, у которой сохранились и жабры, и легкие, есть пять чувств и зачатки мозга, и, уверяю вас, теория естественного отбора объяснит вам происхождение любого из позвоночных".
      Первая неделя ноября принесла радостные перемены: Джон Мэррей прислал экземпляр "Происхождения видов". Чарлз любовно ощупал зеленый матерчатый переплет: пятьсот страниц, печать добротная, даже красивая. Мэррей сообщал, что из первого издания пятьдесят восемь книг отослано Чарлзу, критикам и в книжную палату для заявки авторства, а тысяча сто девяносто два экземпляра уже распроданы на осенней книжной ярмарке, которую устроил Мэррей. Он писал: "Необходимо срочно приступать ко второму изданию".
      Счастью Чарлза не было границ!
      Прошло еще три дня, и Чарлз получил первый опубликованный отзыв в "Атенее" за 19 ноября. Безымянный рецензент отозвался о книге враждебно. Не остановившись на доводах в пользу теории Дарвина, он упрекнул его в "явном самодовольстве" и в "изрядной самонадеянности и пренебрежении к спорным вопросам". Далее, касаясь теологической стороны, автор оставил Чарлза на милость "церкви, колледжа, лекционного зала и музея".
      Чарлз огорчился и в письме к Гукеру попросил узнать, кто писал этот отзыв. "...Очень уж подло спекулирует он на бессмертии, натравливает на меня святых отцов и оставляет на их "милость". На костер он меня, конечно, не отправит, но дровишки приготовит и науськает на меня этих бестий в черных сутанах".
      Вслед за этим Чарлз получил письмо от контр-адмирала Роберта Фицроя. Тот возглавлял отдел метеорологической статистики при министерстве торговли, которое изучало данные с британских кораблей о ветрах, атмосферном давлении, температуре, влажности воздуха. Со времени его неудачного визита в Даун-Хаус Чарлз не виделся с ним и не переписывался. Сейчас же Фицрой спешил выразить опасения в связи с чересчур смелыми взглядами Чарлза:
      "Вы, вероятно, все эти годы так увлеклись своими голубями и кроликами, микроскопическим анализом, что взялись и общие вопросы рассматривать под микроскопом, а тут надобен телескоп, чтобы пошире охватить; кроме того, вы, очевидно, не удосужились прочитать исследования последних лет и знаете их лишь по обрывочным цитатам, кои можно было обратить себе на пользу. Вы привыкли так работать, и как следствие - субъективизм вместо честных, объективных результатов.
      По крайней мере, я не нахожу ничего облагораживающего в том, что происхожу из древнейшего рода... обезьян".
      Листок бумаги в руках Чарлза задрожал. В книге ни слова не говорилось о происхождении человека. Он лишь задавался вопросом: "Почему обезьяны не достигают человеческого величия разума?" И отвечал: "Много тому причин, но пока это лишь догадки, не стоит их приводить".
      Снова перечитал он статью в "Атенее", может, и она спровоцирована Фицроем? В ней тоже хватает оскорблений:
      "В блистательной притче Дизраэли леди Констанс Ролей считает, что человек произошел от мартышки. Эта столь приятная гипотеза перекочевала из литературного произведения в научное и стала едва ли не символом веры мистера Дарвина. Из его взглядов явствует, что человек появился вчера, а завтра исчезнет. О каком бессмертии речь! Человек - существо лишь временное, можно сказать, случайное".
      - Ну что ж, - вслух произнес Чарлз, он уже успокоился, - мысль не новая, не первый день об этом говорят. Ясно одно; кому-то очень хочется приписать мне авторство.
      24 ноября, день выхода книги в свет, вся семья отметила еще в Илкли. Какая радость! Джон Мэррей уже готовил второе издание трехтысячным тиражом. Пришли поздравительные письма от Лайеля и Гукера, теплые слова поддержки от Томаса Гексли.
      - Эти трое - самые близкие, родные люди! - воскликнул Чарлз, прочитав письма Эмме, - с такими друзьями нам никто не страшен.
      Откликнулся и сэр Джон Гершель; обычно приветливый, на этот раз он отозвался неодобрительно: "Книгу получил, но взглядов не разделяю".
      Чарлз удивился:
      - Сам Гершель создал астрономию, так почему же он противится созданию другой науки? Знаешь, я думаю, что мозг человека - что комод. Выдвинешь один ящичек, он пуст, готов к познанию, откроешь другой - забит косностью. Поймем ли мы его когда-нибудь?
      - Поймем настолько, чтобы выжить, но не настолько, чтобы упиваться познанным, - едко заметила Эмма.
      Еще один приятный сюрприз - письмо от видного ботаника Хьюэта Уотсона: "Начал читать "Происхождение" и не смог оторваться, пока не проглотил всю книгу. Несомненно, Ваши основные взгляды будут приняты и станут основополагающими принципами в науке, то есть в "Естественном отборе". Описаны все основные Законы природы, объяснено все, бывшее неясным, стало понятным представлявшееся запутанным, накопленные знания во многом обогатились. Вы - величайший преобразователь естественной науки в нашем столетии, а то и во всей истории..."
      В Лондон к Эразму, где гостили Чарлз с Эммой, приехали Томас и Генриетта Гексли. Томас с порога воскликнул:
      - Ваша книга - лучшее, что я читал по естественной истории за последние девять лет со времен работы фон Баэра по эмбриологии! Я ради вашей теории хоть на плаху пойду, и крепко надеюсь, что вы не станете сердиться и огорчаться из-за нападок и неверного толкования ваших взглядов, а их, как я понимаю, будет предостаточно. Однако пусть вас поддерживает мысль, что вы заслужили вечную благодарность всего мыслящего человечества. И пусть не пугают вас всякие шавки, не забывайте, есть друзья, которые в силах постоять за вас и готовы верой-правдой служить вам, хотя ранее вы им в этом частенько и не без причин отказывали. Я и сам готовлюсь к битве, точу когти и вострю клюв.
      Последними приехали Джозеф и Френсис Гукер. Джозеф оставил обычную свою серьезность дома в рабочем кабинете, сейчас он смотрел весело, радостно что-то бормотал, тискал Чарлза за плечо.
      - Книга отлична от рукописи как небо от земли. "Происхождение" мы прочитали в гостях у Лайелей. Знаете, Лайель прямо оторваться не мог, зачаровала его книга. Да и я считаю, что написано отменно, вы славно потрудились. Успех обеспечен. Спасибо за теплые слова, адресованные мне в предисловии. Для меня это дань любви честнейшего, хотя и заблудшего человека.
      Пока Гукер здоровался с остальными гостями, Чарлз отвел его жену в сторону.
      - Отец прочитал мою книгу?
      - Да.
      - И как же мой старый добрый наставник Генсло отнесся к ней? Боюсь, на этот раз ему не за что похвалить ученика.
      - Почему же, отдельные главы ему понравились, хотя...
      - Он возненавидел меня?
      - Нет, по-прежнему любит как сына... и прощает все прегрешения перед господом.
      Чарлз всмотрелся в лицо Френсис - копия профессора Генсло, только каждая черточка миниатюрнее.
      Гости собрались за столом. Бокалы наполнили холодным белым вином.
      Лукаво прищурившись, Эразм поднял бокал и провозгласил тост:
      - За происхождение нашего вида! Чарлз Лайель вставил:
      - Американец Эмерсон раз сказал: "Берегитесь, когда вседержитель посылает на землю мыслителя".
      Через два дня Дарвины вернулись в Даун-Хаус. Тогда-то и оправдались слова Джона Мильтона - тоже выпускника колледжа Христа, - сказанные более двухсот лет назад в "Потерянном рае":
      "Поднялся адский шум".
      Поразившее всех послание пришло от Адама Седж-вика, старого друга Чарлза. Сейчас Седжвик - каноник в Норидже, лицо весьма влиятельное как в англиканской церкви, так и в Кембриджском университете. Письмо, судя по всему, лишь пристрелка, а настоящий бой Седжвик даст на страницах солиднейшего в Британии журнала, где он частый гость.
      После почтительнейших заверений в дружбе, Седжвик перешел к делу:
      "Не знай я Вас как человека доброй души и чести, не стал бы писать всего этого... Книгу Вашу прочел скорее с болью, нежели с радостью. Местами она восхитительна, местами же я смеялся до колик; отдельные взгляды повергали меня в печаль, ибо они представляются мне в корне ошибочными и вредными, о чем и скорблю. Предлагаемая Вами человечеству структура развития столь же чудовищна, как и локомотив епископа Уилкинса, на котором он хотел довезти нас до Луны.
      ...Я ставлю первопричиной волю господню и могу доказать, что она вершится на благо тварей его. И суждение мое непоколебимо, будь оно выражено в словах или, тем паче, в логических построениях. У природы не только физическое, но и моральное, метафизическое начало. И всякий отринувший эту двойственность безнадежно погряз во грехе... Вы не связали первое со вторым, напротив, насколько я понял по некоторым примерам, усердствуете в обратном.
      Отдельные места в Вашей книге глубоко оскорбляют мои моральные воззрения".
      Чарлз положил письмо на стол перед собою. Как оно его уязвило! И Эмму обличительная речь пастора огорчила настолько, что она не разрешила прочитать письмо даже старшим детям. Уже вечером перед сном Чарлз излил жене всю боль и горечь:
      - До чего ж обидно читать: "Местами она восхитительна, местами же я смеялся до колик". Седжвик говорит, что пр-доброму ко мне относится, а сам выставляет меня на посмешище, вот, мол, дурак, годы корпел и напечатал нечто "в корне ошибочное и вредное". Он же знает, что я вею жизнь кропотливейше изучал естественную историю, и насмехается. Что может быть обиднее?
      Целых два дня обдумывал он ответ, отвергая вариант за вариантом, и наконец решил написать просто: "Думаю, не найдется человека, которому не хотелось бы огласить результаты работы, поглотившей все силы его и способности. Я не нахожу вреда в своей книге; случись в ней неверные взгляды, их вскорости полностью опровергнут другие ученые. Уверен, вы согласитесь, что истину можно познать, лишь одолев все превратности судьбы".
      Следующая отповедь появилась в "Эдинбургском обозрении", снова без подписи. Чарлз, Лайель, Гукер и Гексли собрались в "Атенеуме", просмотрели эту на редкость длинную статью и сообща пришли к выводу, что ни одному мало-мальски известному ученому в Англии не сохранить анонимности. Из статьи, хотя и неочевидно, следовало, что наступление на Чарлза подготовил Ричард Оуэн. Непонятно только, почему он предпочел остаться в тени.
      Джозеф Гукер едва заметно улыбнулся:
      - Трудно объяснить природу человеческую, это посложнее редкой тропической флоры или горных пород.
      - Статья очень ядовитая и тонкая, - заметил Чарлз. - Вреда она принесет немало. К вам, Гексли, Оуэн относится весьма критически, вас, Гукер, просто ненавидит. Только к вам, Лайель, он не питает вражды. Считайте, что вам повезло.
      - Наоборот, - Лайель широко улыбнулся. - Мне кажется, что меня обделили. А если подходить "весьма критически" к самому Оуэну, то не показательно ли, что за многолетнюю деятельность он не нажил ни учеников, ни последователей.
      Четверо друзей расположились за рюмкой шерри в глубоких кожаных креслах: пополудни они решили перекусить и зашли в клуб. Чарлз развернул "Эдинбургское обозрение" и прочитал вслух: "Весь научный мир с огромным интересом и нетерпением ждал, когда наконец господ дин Дарвин соблаговолит привести убедительные доводы в пользу своей теории, касающейся основного вопроса биологии, и познакомит с этапами исследования, способного пролить свет на эту "тайну из тайн". И вот перед нами его книга, в ней изложены основные, если не все, наблюдения автора. После ознакомления с ними наше разочарование вполне объяснимо..."
      Гексли не выдержал:
      - Это ж зависть! Явная зависть! Он весь с ног до головы начинен завистью, как чахоточный - туберкулезными палочками.
      Нападки участились, откровенные, злобные, не знаешь, откуда и ждать. В "Дейли ньюс" напечатали обзор, в котором Дарвина резко критиковали и уличали в плагиате у его же ученика, автора "Следов". В "Дневнике садовода" появилась весьма недружелюбная статья, удивившая Чарлза. Многие годы он печатал в этом журнале свои заметки. Затем последовал мощный залп от "Записок Эдинбургского
      королевского общества", невразумительная статья в "Канадском натуралисте", а в "Северо-Британском обозрении", по всеобщему признанию, просто "варварская", написал ее преподобный Джон Дане, священник пресвитерианской церкви, вообразивший себя знатоком естественной истории.
      "Я, право, никак не ожидал, что у моей книги окажется столько недоброжелателей! - воскликнул, обращаясь к Эмме, Чарлз. - Причем все нападки скорее теологического, чем научного, характера. Этого следовало ожидать. Впрочем, и от друзей мне тоже досталось. Аса Грей пишет, что наименее удались в книге попытки объяснить естественным отбором эволюцию отдельных органов, образование глаза, уха. Даже Гукер говорит, что естественный отбор - мой любимый конек и что уж слишком резко я его погоняю".
      Впрочем, Гукер выступил с объяснительной статьей в "Дневнике садовода". Тот же Аса Грей сначала расхвалил книгу в "Американском журнале науки и искусств", а потом написал обстоятельный, но весьма колкий отзыв для лондонской "Тайме", затем последовала публикация в "Журнале Макмиллана". Томас Уолластон весьма нелестно написал о книге в "Анналах естественной истории", искусно, но предвзято истолковав выводы Чарлза. Самюэль Хотон, некогда расправившийся с работой Дарвина и Уоллеса в "Журнале Линнеевского общества", выступил с резкой критикой книги в "Записках Дублинского естественноисто-рического общества". Совершенно нежданно о книге высоко отозвался "Английский пастырь", хотя автор очень уж заносчиво отнесся к теории естественного отбора. А в противовес этому престарелый Дж. Э. Грей, крупный зоолог, работавший в Британском музее, писал: "Вы лишь повторили теорию Ламарка, с ней Лайель и иже с ним не могут смириться уже двадцать лет. Но стоило Вам, именно Вам, слово в слово высказать те же взгляды, и в лагере Лайеля их приняли. Смехотворное непостоянство!"
      И книгу, и самого автора проклинали и предавали анафеме все проповедники, начиная с севера - в Глазго, кончая югом - в Плимуте. Он прославился едва ли не в одночасье, хотя слава приносила не только лавры, но и тернии, По всей Великобритании шли яростные споры, причем зачастую спорщики и в глаза не видели самой книги. Чарлз получил восторженное письмо от именитого священника и литератора Чарлза Кингсли, только что назначенного духовником королевы Виктории:
      "Дорогой сэр!
      Позвольте поблагодарить Вас за присланную книгу - такой чести я не ждал. Из всех ныне здравствующих естествоиспытателей Вы для такого натуралиста, как я, непререкаемый авторитет и учитель, и подарок Ваш подвигнет меня на более тщательные наблюдения и неспешные выводы.
      ...Благоговею и трепещу перед каждой страницей: столь велик вес многочисленных фактов и Вашего имени, да и чутье подсказывает, что, окажись Вы правы, мне впору отказаться почти от всего, во что я верил и о чем писал в своих работах. Впрочем, не мне судить. Да будет истин бог, а все смертные - лживы. Да познаем мы сущее, отважимся пойти по коварному пути споров и сомнений, минуем все топи и преграды. Вдруг и случится нам узреть его..."
      Дарвина поддержал также каноник Броди Иннес из Дауна, оставшийся верным другу; настроен он был хоть и мрачно, но воинственно. Он отклонил всякие попытки прихожан вызвать споры вокруг книги. Иннес навестил Чарлза в Даун-Хаусе и после легкого ужина за бокалом вина рассказал:
      - Еще до знакомства с вами, мистер Дарвин, я публично высказывал мнение, что естественная история, геология и вся наука в целом не должна в своем поиске опираться на Библию, что природа и религия идут параллельно, нигде не сталкиваясь.
      Чарлз согласно кивнул и протянул Иннесу оскорбительный памфлет какого-то церковника. Тот лишь рассмеялся, прочитав выдвинутые обвинения, однако, взглянув на Чарлза, осекся.
      - Неужели, мистер Дарвин, вы огорчились?
      - Весьма. Я никогда не позволял себе нападок на церковь и священников. Почему ж они поносят меня?
      - Боятся. Вдруг из-за вашей книги лишатся своих теплых местечек в приходах.
      Когда Чарлз дал волю своему негодованию в присутствии Гексли, тот попытался утешить:
      - Да вы только-посмотрите, сколько пишут о "Происхождении"! И всякая, даже самая злопыхательская, статья влечет новые и новые споры.
      Чарлз прожил бы и без такой популярности.
      Ветры критики круто меняли направление: то нагоняли грозовые тучи, то стихали, и выглядывало солнце, то вновь налетал ураган - так же непредсказуемо менялась погода, когда Чарлз путешествовал на "Бигле". От качки по теологическим и научным волнам его уже мутило. Как не хватало ему сейчас уединенной каюты с картами и гамака - лежишь в нем растянувшись, жуешь изюм или галеты, а корабль то вздымается, то опускается на волнах.
      Книга уже переводилась на французский и немецкий - Чарлз безмерно радовался. У американского издателя Эпплтона первое издание расходилось быстро: он выпустил две с половиной тысячи экземпляров, в два раза больше, чем Джон Мэррей.
      "Американцы - люди отчаянные", - думал Чарлз. Он еще больше укрепился в этом мнении, когда получил от Эпплтона чек на двадцать два фунта стерлингов, он не ожидал, что издание книги за рубежом принесет прибыль. Мэррей доверительно сообщил Лайелю, что только за последние двое суток продано пятьдесят экземпляров "Происхождения видов". На вокзале у моста Ватерлоо человеку, справлявшемуся о книге, пришлось отказать - тираж распродан, ждите следующего. Сам книготорговец не читал "Происхождения", но, судя по отзывам, книга отменная.
      Чарлзу казалось, что и его самого, и книгу ругают и обвиняют раз в сто чаще, чем хвалят. Доказательство тому - письма. Почти все корреспонденты читали хотя бы отдельные славы, и ни один не остался безучастным. Неужто поносить более естественно, чем поощрять?
      Выдержать такую публичную порку помог не кто иной, как Лайель. Он внушил Чарлзу нехитрую истину: "Напрасно убеждать современников. Вас поймет грядущее поколение. Сейчас людей отпугивает Ваше противостояние богу и церкви. Ополчись Вы против всей Британской империи, Вам бы и то сопутствовала куда большая удача".
      С тех пор как он стал известен на всю страну, Чарлз чаще наведывался в Лондон - нужно разведать обстановку в разных научных обществах: в Королевском, Линнеевском, Зоологическом, Энтомологическом, Королевском географическом, Геологическом. И разведать, явившись туда лично. Лишь Энтомологическое общество официально выступило против него, большинство же коллег считало, что оригинальные идеи Чарлза предстоит изучить и оценить. Зто ли не наглядный пример поддержки ученых.
      Те, кто лишь упоминал о книге, обещали непременно прочитать и поздравляли: серьезный научный труд, а так популярен в широких читательских кругах! Те, кто вообще не ознакомился с книгой, относились к Чарлзу по-прежнему.
      Возвращаясь из клуба "Атенеум" Чарлз поделился с Лайелем:
      - Не любят меня, но и неприязни у них нет. Меня это вполне удовлетворяет.
      В конце зимы и ранней весной в Даун-Хаусе Чарлзу не было одиноко. Навестить любимого, хотя и "заблудшего" ученика приехал Джон Генсло. Вместе они бродили по лесу, собирали образцы редких видов мха и папоротника.
      - Все хорошо в Кенте, не хватает лишь кембриджшир-ских болот, какая там богатейшая фауна, будто изо всех уголков земли собрана. Всегда я был заядлым натуралистом, но только в Кембриджшире вы привили мне научный интерес.
      Генсло было в ту пору шестьдесят четыре года. Седой как лунь, с запавшими щеками - и все же Чарлз любовался им: беспредельно добрый, готовый отдать последнее, праведный. В мире, где царит суета и вражда, такие люди уже в диковинку.
      Генсло помог Чарлзу обрести душевное равновесие - ураганы налетали один за другим, и непросто устоять перед ними. Чарлз ушам своим не поверил, услышав, что глава колледжа Святой Троицы в Кембридже доктор Уильям Уивелл не разрешил держать в библиотеке "Происхождение видов".
      - Двуличие человеческое для меня непостижимо. Он запрещает мою книгу в крупнейшем университете - неслыханное злодеяние - и тут же пишет мне дружелюбное письмо, дескать, хоть в свою "веру" вы меня и не обратили, нов книге столько убедительных идей и фактов, что выступать против нее нельзя, ибо всякое расхождение во взглядах надлежит тщательно проверить: затрагивает ли оно суть или лишь метод.
      Генсло покачал крупной головой и добавил:
      - Почему б тогда не доверить самим студентам эту "тщательную проверку"? Любой запрет не вечен, л.а и оборачивается против себя же. Непременно обсужу книгу со своими студентами.
      - Как-то мои старинные приятели по колледжу Христа восприняли столь позорное поведение их бывшего однокашника?
      В выцветших голубых глазах Генсло вспыхнул огонек.
      - По-философски. Даже с гордостью. Кстати, почему бы вам не навестить альма-матер?
      - Уже двадцать три года прошло с тех пор, как мне присвоили степень магистра.
      - Скоро Адам Седжвик будет читать всему университету лекцию с критикой "Происхождения". Вот бы и поехали. Кому, как не вам, его опровергать?
      Чарлз ужаснулся при одной лишь этой мысли.
      - Духу не хватит защищать свои взгляды на людях. Мне это удается лишь в кабинетной тиши.
      - Что ж, тогда выступлю я, - проговорил Генсло. Эмма особенно радовалась, что у них гостят Лайели.
      С Мэри она подружилась, когда жила три с половиной года на Аппер-Гауэр-стрит, а Лайели - по соседству, на Харт-стрит.
      По окнам Даун-Хауса косо хлестал дождь. Дарвин усадил Лайеля за бюро четыре года назад за ним работал и он сам, а тот же Лайель и Гукер побуждали его не мешкая приняться за работу и скорее ее напечатать. Сейчас Лайелю уже шестьдесят два, поредели волосы, зато большие глаза и волевой рот по-прежнему молоды.
      Лайель был одержим новыми планами.
      - Решено, Дарвин. Напишу книгу о родословной человечества. Назову, пожалуй, так: "Геологические свидетельства древности человека".
      Чарлза весть и обрадовала, и ошеломила.