Чарлз начал с темы, которая была ему хорошо знакома, - видоизменения при одомашнивании. Он указал, как, руководствуясь принципом отбора, скотоводы и птицеводы улучшали породу скота, овец, скаковых лошадей, веерохвостых и зобастых голубей.
      "В настоящее время выдающиеся животноводы проводят методичный отбор, имея перед собой ясную цель - вывести новые подпороды, превосходящие им подобные".
      Таким же было положение в мире ботаники, где по сравнению с предыдущим поколением явно увеличились размеры и красота розы, георгина, фиалки и других цветов. Благодаря замечательному искусству садовников, которые при появлении чуть лучшей разновидности сразу начинали ее культивировать, заметно улучшились овощи в огородах, груши и яблоки, клубника.
      К 13 октября он закончил главу "О видоизменении. при одомашнивании", а также часть раздела "О географическом распространении". Желая проверить себя, он отвез эту часть работы Гукеру и провел в его доме приятный вечер, так что едва успел на поезд, отходивший с вокзала в половине десятого. Гукер прислал длинное письмо, в котором дал оценку работе: "Прочитал Вашу рукопись с большим удовольствием, почувствовал себя обогащенным. Свою теорию Вы доказываете в высшей степени убедительно, и у меня теперь куда более благоприятное мнение об изменениях, чем было раньше. В первой части требуется кое-какая редактура. Я сделал карандашом пометки по отдельным словам и т. п.. чтобы лучше постичь написанное. Местами читается тяжело. Я набросал пару страниц с замечаниями, на многие из них ответ был получен по мере чтения рукописи..."
      Некоторое время Чарлз занимался небольшими хищными птицами, потом снова сосредоточился на "путешествиях" семян через океаны. Семена, пробывшие в желудке орла восемнадцать часов, не потеряли всхожести. Изучая во время прогулки экскременты маленьких птиц, он нашел в них шесть различных сортов семян. На лапке найденной им куропатки он обнаружил ком засохшей земли - вполне достаточно, чтобы перенести немало живых семян. Он подумал о миллионах куропаток, перелетающих с места на место - было бы странно, если бы семена растений не переносились через моря. Еще одно семя проросло, проведя два с половиной часа в желудке совы. Друзья-орнитологи заверили его, что сова может нести семена "бог знает сколько миль; в штормовую погоду даже четыреста - пятьсот".
      Услышав это, Чарлз возликовал.
      Он пытался писать сжато; несмотря на удовлетворение от работы, его все время угнетала мысль, что главы непомерно растягиваются. Сейчас он работал над главой о причинах плодородия и бесплодия и о скрещивании в природе, написал уже больше сотни страниц и не видел возможности что-то из нее выкинуть.
      6 декабря Эмма родила десятого ребенка, снова мальчика, которого они назвали Чарлз Уоринг. Доктор дал Эмме хлороформ, в последнее время ставший в Англии популярным, потому что его одобрила королева Виктория - когда она рожала восьмого ребенка, четвертого сына, ей дали именно это анестезирующее средство. У Эммы роды начались столь внезапно и бурно, что доктор даже заметил:
      - Хорошо, что я сидел рядом, а то ваш сын появился бы на свет без моей помощи.
      К середине декабря Чарлз закончил третью большую главу, названную им "О возможности скрещивания всех организмов: о подверженности воспроизводства изменениям". Такая скорость отчасти объяснялась тем, что он использовал готовые страницы из записной книжки 1837 года, а много справочного материала почерпнул из второй записной книжки - с февраля по июнь 1838 года.
      "Краду сам у себя, - размышлял он. - Но все равно эти разделы я сегодня не написал бы лучше, почему же не воспользоваться оригиналом?"
      Однажды вечером, когда Эмма уже обрела былую бодрость, Чарлз сидел на краешке постели и держал ее за руку.
      - Полдюжины парней! Господи, ведь всех их надо посылать в школу, потом учить будущей профессии.
      - А приданое для двух дочерей! - поддразнила она. - Найдем ли мы средства на все это?
      Он принес наверх свои бухгалтерские книги, подвернул фитилек керосиновой лампы. Он вел эти книги со дня переезда на Аппер-Гауэр-стрит. Как и раньше, все расходы он делил на двадцать категорий: пища, керосин, мыло, чай для слуг, книги, платья для Эммы и девочек, одежда для мальчиков, оплата прислуги, обучение... Здесь же с точностью были записаны все его доходы, и дело было заведено так, чтобы никогда не тратить больше, чем они получали от различных железнодорожных акций, акций лондонского порта, фарфоровой компании "Веджвуд".
      - Ничего, управимся. В 1854 году наш доход составил 4603 фунта, из этой суммы нам удалось сберечь на вложения 2127 фунтов. В 1855 году мы получили чуть меньше 4267 фунтов, а сэкономили и вложили даже больше - 2270 фунтов. В прошлом году приход был 4048 фунтов, а в оборот мы пустили 2250 фунтов. Уверен, что не ошибаюсь, и доходы наши будут расти вместе с детьми, а все дополнительные затраты окупятся.
      - Огромное спасибо, ты меня успокоил, - проговорила Эмма с притворным облегчением. - А то я уже начала бояться, что мы вырастим необразованных Дарвинов.
      - О-о, это принесло бы мне немыслимые страдания. И они засмеялись.
      Весь январь он проработал над завершением четвертой главы "Изменения в природе". Соединить материал в жесткую логическую цепь - это потребовало большого внутреннего напряжения, и Чарлз был измотан. Он признался Эмме:
      - Что-то я стал себя хуже чувствовать. - Ты слишком много работаешь.
      - Но что же делать? Книга получается очень большой. Хочу, чтобы рукопись вышла безупречной. Я словно Крез, сгибающийся под тяжестью своего богатства. Стал принимать минеральные кислоты - я читал о них раньше, по-моему, помогает.
      Эмма предложила ему поехать в водолечебницу около Мур-Парка прямо сейчас, не дожидаясь весны, ведь это всего в сорока милях от дома.
      - Не представляю, как смогу оставить рукопись, опыты. Она окинула его осторожным, изучающим взглядом.
      - Чарлз, дорогой мой, а не проснулся ли в тебе эгоизм? Уж не ищешь ли ты мировой славы от своей книги?
      Чарлз пожал плечом, как бы говоря: "Кто знает?"
      - Просто я безумно увлечен работой, вот и все. Но и безделица слава, сегодняшняя или посмертная, мне небезразлична. Впрочем, слишком большого значения я ей не придаю: насколько я знаю себя, будь мне известно, что имя автора этой книги навсегда останется анонимным, я бы работал с тем же усердием, но получал бы от работы меньше удовольствия.
      Его загородная изоляция объяснялась, в частности, желанием избежать конкуренции и зависти со стороны лондонских ученых. С этими явлениями он столкнулся давно, когда посещал заседания Зоологического общества, особенно ему помнилось заседание Королевского общества весной 1848 года, на котором Ричард Оуэн критиковал Гидеона Мантелла. Теперь, в 1857 году, ссора вспыхнула между Ричардом Оуэном и Томасом Гексли. После возвращения Гексли из четырехлетнего плавания на "Рэттлснейке" Оуэн обратился к первому лорду Адмиралтейства с просьбой дать Гексли оплачиваемую работу на корабле "Фисгард".
      - Оуэна я считаю великим человеком, - сказал тогда Гексли Чарлзу, как он курит сигару, с какой страстью поет!
      Вместе с Чарлзом и другими Оуэн голосовал за принятие Гексли в члены Королевского общества. Но Чарлз все равно решил предостеречь Гексли, как его самого в свое время предостерег Лайель:
      - Будьте осторожны с Оуэном. Он на вас еще набросится. Он набрасывается на всех. Это у него в крови.
      Вскоре Гексли убедился в двуличности Ричарда Оуэна, которого большинство современников боялись и ненавидели - за его недобрые шутки, за высмеивание подчиненных. Оуэн был человеком незаурядным и не скрывал, что это ему известно. Он относился к Гексли пристойно лишь до тех пор, пока не понял, что тот способен поколебать его безоговорочный авторитет в зоологии. Первый раз Оуэн показал себя, когда не позволил напечатать в "Трудах Королевского общества" статью Гексли "О морфологии головоногих моллюсков". Гексли сказал по этому поводу:
      - Оуэн считает естественный мир своей вотчиной и никому не позволяет туда вторгаться.
      Чарлз был свидетелем растущего антагонизма между двумя учеными, в конце концов приведшего к ссоре. В начале года Оуэн, пользуясь своим положением в Государственной горной школе, присвоил себе титул профессора палеонтологии и серьезно пошатнул позиции Гексли в этой школе. Гексли порвал всякие отношения с Оуэном.
      - Оуэн делает все, чтобы зажать меня, да и не только меня! Пусть поостережется. В моих предметах я разбираюсь лучше, чем он, и готов сражаться с полудюжиной драконов. Да, у него едкое перо, но могу сказать о себе не без лести, что не уступлю ему и в этой сфере.
      Чарлз предвидел, что эти два антагониста: представитель старой гвардии, пытающийся всеми средствами сохранить статус-кво, и ученый помоложе, без оглядки рвущийся к лидерству, в один прекрасный день схватятся не на жизнь, а на смерть, и битва эта всколыхнет весь научный мир и оставит неизгладимый след в истории. Но Чарлз не знал, не мог даже представить себе, что эпицентром и даже побудительной силой этой битвы станет он сам.
      Чарлз не раз приглашал в Даун-Хаус контр-адмирала Роберта Фицроя с женой. Первая жена Фицроя, Мэри О'Брайен, умерла, оставив ему четверых детей. И он женился на дочери своей кузины. Сейчас чета Фицроев приняла приглашение, и Чарлз предвкушал удовольствие от воспоминаний о годах, проведенных вместе на борту "Бигля". Но Фицрой сразу же дал понять, что приехал с другой целью. Мужчины удалились в кабинет, Чарлз предложил заметно постаревшему Фицрою кресло. Волосы адмирала побелели, взгляд стал жестким. Тем не менее он и сейчас оставался представительным мужчиной.
      - Дарвин, помните ли вы, как мы плыли в вельботах по реке Санта-Крус в апреле 1834 года? Когда мы двигались вдоль равнин, покрытых огромными валунами, футов на сто погруженных в породу, я сказал: "Едва ли на эту работу ушло всего сорок дней потопа".
      - Помню. Вы упомянули об этом в последней главе вашей книги.
      - Да, но лишь потому, что я очень плохо знал Библию, не разбирался в священном писании. Я кое-что прослышал о ваших теориях. Вы, что же, отрицаете достоверность книги Бытие?
      - Ее опровергает природа. Я лишь записываю то, что вижу. Природа никогда не лжет.
      - Значит, лжет Библия? Стыдитесь!
      - Во всем мире накапливаются сведения о том, что нашей планете много миллионов лет. Что вся жизнь на ней возникала, изменялась, приспосабливалась к обстоятельствам, связанным с перенаселенностью, запасами съестного, наличием хищников, климатом. Многим видам не удалось приспособиться, и со временем они исчезли. Вы видели органические остатки костей на Пунта-Альте. Некоторые виды за миллионы лет подверглись радикальным изменениям, их невозможно узнать, а изменения эти были продиктованы потребностью их внутренних органов, не говоря уже о внешнем облике. И жизнь на земле в ее нынешнем виде - это не что иное, как выжившие и наиболее успешно приспособившиеся виды. Фицрой вспыхнул.
      - И каков же ваш вывод? Что первый человек явился на свет ребенком или дикарем? По моему разумению, такое абсолютно невозможно. Такой человек погиб бы через несколько часов. Я согласен лишь с одним толкованием: человек был сотворен с совершенными телом и разумом, а как вести себя дальше, ему было подсказано свыше.
      Фицрой стал объяснять, что первые кочевники, покинувшие цивилизованную Малую Азию, вскоре лишились письменных принадлежностей, одежды, детям они прививали лишь простые бытовые навыки и так, постепенно, удаляясь от совершенства, они превратились в дикарей.
      Лицо его посуровело.
      - Есть ли у нас хоть тень основания для того, чтобы считать, будто дикие животные или растения улучшились с момента их появления? Разве может разумный человек поверить, что первая особь любого рода, вида или типа была самой низшей? Но почему же тогда эти никуда не годные философы считают, что дикие расы возникли отдельно, в разных местах и в разное время?..
      Он не мог более сдерживаться.
      - Мозаичность мироздания непосредственно связана с потопом. Моисей обладал сверхъестественными познаниями. Это он заявил, что свет возник до того, как нам были ниспосланы солнце и луна. Разве в первой части книги Бытие не говорится, что "отделил бог свет от тьмы. И назвал бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один"? И уже потом бог создал два больших светила, чтобы большее из них правило днем, а меньшее ночью...
      Чарлз вовсе не желал ссориться с гостем, к тому же его бывшим капитаном и старым другом. Он примирительно заговорил:
      - Друг мой, я вовсе не желаю хулить прекрасную поэзию Ветхого Завета. Я ценю его, как любой другой человек...
      Но все было впустую. Фицрой бушевал еще целый час, вдохновенно цитировал Библию, указывал главу и стих, всеми силами стараясь доказать, что книга Бытие верна до последней строчки. Деяния бога совершенны. Чарлз все глубже вжимался в кресло, стараясь укрыться в нем, как в пещере во время шторма. Первая жена Фицроя была женщиной крайне религиозной. Может, он отдавал дань ее памяти, сражаясь за ее убеждения?
      Внезапно Фицрой закончил проповедь. Чарлз вскочил на ноги:
      - Прошу вас, сэр, прогуляемся. В этой части Кента самый нежный в Англии дерн. А когда вернемся, посидим у огня в гостиной за чаем с лепешками. Я бы хотел поближе познакомиться с вашей Марией.
      Благодаря приветливости Дарвина положение удалось спасти. Во время чая и за ужином он следил, чтобы беседа не затухала. Почуяв неладное, Эмма тоже поддержала спасительную крышу разговора над их головами. Наутро чета Фицроев возвращалась в Лондон, и Чарлз в своем экипаже отправил их на новую, расположенную ближе станцию в Бекенеме. Прощаясь, Фицрой торопливо и без улыбки пожал протянутую руку Чарлза. Когда они уехали, Чарлз сказал себе: "У меня есть нехорошее предчувствие, что с моим прекрасным идеалом, Робертом Фицроем, я больше не увижусь".
      Работа продвигалась. 3 марта 1857 года Чарлз закончил пятую главу "Борьба за существование", а всего месяц спустя была завершена шестая, и главная, глава - "Естественный отбор". Изо дня в день он перекрывал установленную норму, и это угнетало его. Он сказал Эмме:
      - Вставая поутру, я понятия не имею, сколько страниц напишу до вечера.
      - Почему не воспользоваться твоим "методом Песчаной тропы"? предложила Эмма. - Перед началом работы реши, сколько хочешь написать страниц, выложи на тропе столько же камешков и выбивай их по одному, когда выходишь проветриться. Кончились камешки, - значит, и работе на сегодня конец.
      - Эмма, ты гений. Если бы выразить мысль было так же просто, как пройтись по тропинке...
      Но предложение Эммы пошло на пользу. Каждый раз, когда ему казалось, что то или иное положение доказано, приведен весь необходимый вспомогательный материал, Чарлз из приготовленной кучки отбрасывал один маленький камешек.
      Чарлз и Эмма не помнили, когда впервые заметили - с последним ребенком что-то неладно. Это была не болезнь, не боли, потому что малыш почти не плакал. Он хорошо ел и физически развивался, как все нормальные дети. Но все время был какой-то вялый. Обычно дети водят перед глазами пальцами и разглядывают их - он этого не делал.
      И когда Эмма или Чарлз брали сына на руки поиграть, глазенки его не вспыхивали.
      - Его лицо ничего не выражает, - сказал Чарлз Эмме, стоявшей по другую сторону кроватки. - Я всегда следил за игрой чувств на лицах других наших малышей. Какое разнообразие! Жаль, что мисс Торли ушла от нас. Новая гувернантка, мисс Паф, мне не по душе.
      - Но ведь с ребенком сидит кормилица, а не мисс Паф. - Эмма поджала губы.
      - Конечно, дети развиваются по-разному. Может быть, его ограничивает кроватка. В теплый день нужно выпускать его на коврик - пусть двигается как хочет.
      - Я попробую музыкальные игрушки и яркие картинки - может, они пробудят у него интерес? - предложила Эмма. - Возможно- ли, чтобы четырехмесячному было скучно?
      - У других детей ничего такого не было.
      Тревогу вызывала и Генриетта. Ей нравилось болеть. Временами она бывала ко всему равнодушной, ела без аппетита. У Чарлза и Эммы еще не зарубцевалась травма после смерти Энни, поэтому они окружали Этти заботой и постоянным вниманием. Когда ей как-то сказали, что она будет завтракать в постели, это предложение пришлось ей по нраву. Она сказала родителям:
      - Даже когда выйду замуж, всегда буду завтракать в постели.
      В последнюю неделю апреля Чарлз поехал в водолечебницу около Мур-Парка, в графстве Суррей, недалеко от Олдершота. Владельцами там были доктор Лейн, его жена и мать, с которыми Чарлз был дружен. Приняли его хорошо. Процедурами ему не докучали: по разу в день душ и сидячая ванна. Единственным недостатком доктора Лейна, по мнению Чарлза, была молодость. Он был очень начитан, и его общество Чарлз предпочитал обществу доктора Галли, потому что Лейн не слишком верил во всякие эксцентрические теории и не пытался объяснить то, что не может объяснить ни один доктор.
      Окрестности были прекрасным местом для прогулок. К концу первой недели Чарлз с удивлением обнаружил, сколь благотворно повлияли на него эти дни. Он лишний раз убедился, что для хроников водолечение - лучшее средство. Никаких книг у него с собой не было, и работа над видами не продвинулась ни на йоту; Чарлз чувствовал себя так хорошо, что 1 мая, в начале его второй недели в Мур-Парке, он решил ответить на письмо Алфреда Уоллеса, посланное с Целебеса через Борнео и пролив Массакар 10 октября прошлого года, то есть бывшее в пути пять с половиной месяцев. Чарлз получил его как раз перед отъездом из Даун-Хауса в Мур-Парк. Он написал Уоллесу:
      "Дорогой сэр!
      ...Очевидно, что наши мысли во многом схожи, и в определенной степени мы пришли к одинаковым выводам. Что касается вашей статьи, опубликованной в "Анналах естественной истории", я согласен почти с каждым ее словом. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что это встречается довольно редко - почти полное согласие с чьей-либо теоретической работой. Как ни прискорбно, но обычно на основе одних и тех же фактов разные люди приходят к разным выводам. Этим летом исполнится 20 (!) лет с того дня, как я начал вести свою первую записную книжку о том, как и каким образом виды и разновидности отличаются друг от друга. Сейчас я готовлю свою работу для печати, но тема столь всеобъемлюща, что, хотя я уже написал много глав, работы хватит еще года на два. Мне неизвестно, сколько времени вы хотите пробыть на Малайском архипелаге. Очень хотелось бы познакомиться с вашими "Путешествиями" до того, как моя работа попадет к издателям - ведь вы наверняка собрали урожай фактов..."
      Во вторую неделю он много и энергично ходил по окрестностям, наблюдал за тем, как животные влияют на растительность. Восемь или десять лет назад часть земли, на которой росли старые шотландские ели, была огорожена. На этом участке подрастали молодые елочки, и, казалось, они были посажены человеком - уж слишком много их было, и все одного возраста. А на неогороженной территории Чарлз на целые мили не нашел ни одного молодого деревца. Но когда во время дальней прогулки он пристально вгляделся в вереск, он обнаружил десятки тысяч молодых шотландских елочек, по тридцать на квадратном ярде, - но верхушки их были общипаны скотом, иногда здесь пасшимся. В письме к Гукеру Чарлз заметил: "Какая удивительная проблема, какая сила обстоятельств, определяющая тип и размер каждого растения на квадратном ярде дерна! Но мы почему-то любим удивляться, когда какое-то животное или растение полностью исчезает".
      К концу второй недели Чарлз заметно посвежел, окреп. Пришло время прощаться с доктором Лейном и его семьей.
      Экипаж приехал за ним еще с вечера. Но за целый день дороги в Даун-Хаус Чарлз простудился. И когда на следующее утро вошел в свой кабинет, чувствовал себя не лучше, чем перед отъездом в Мур-Парк. Он признался Эмме:
      - Похоже, наш кузен доктор Генри Холланд прав. Поразительно - отдыхая на прекрасном курорте в обществе очаровательных хозяев я чувствовал себя замечательно. Но стоит сесть за работу, здоровье снова ни к черту.
      - Что же делать?
      - Ворчать. Не знаю, сможет ли работать моя голова, но скорее я стану жалким и презренным инвалидом - собственно, я уже им стал, - чем соглашусь вести жизнь праздного сквайра.
      Круг его интересов был безграничен. Он хотел знать, есть ли порода свиней, которую можно успешно скрещивать с китайской или неаполитанской свиньей. Стал анализировать окраску и признаки древних предков лошади, осла и зебры. Из шестнадцати сортов высеянных им семян проросло пятнадцать; на небольшом клочке земли два на три фута он ежедневно в течение трех месяцев отмечал каждый вылезший сорняк. Триста пятьдесят семь из них погибло, главным образом по вине слизней.
      А кто уничтожает слизней, этих медлительных и липких брюхоногих моллюсков? Кто уничтожает маленьких зверьков, пресмыкающихся, птиц? Это действительно была борьба за существование, как он назвал пятую главу своей книги. Проглядывая страницы этого раздела, он наткнулся на подзаголовок "О взаимодействии животных и растений". Он перечитал написанное: "До сих пор мы, за малым исключением, рассматривали лишь способы, какими животные тормозят рост других животных. Но растения и животные связаны еще более тесно; как и растения с растениями... Все животные прямо или косвенно живут на растениях; и их дыхание - это основная пища растений; поэтому совершенно очевидно, что между двумя царствами существуют обширные связи. Прежде всего напрашивается предположение, что травоядные животные поглощают почти все растения сходных видов; но оказалось, что из брюквенных растений рогатый скот ест только 276 сортов, а 218 не ест; козлы едят 449 и не едят 126, свиньи 71 и 271 и так далее. К югу от Ла-Плата я, и не только я, с удивлением отметил, как изменились равнины, на которых пасся скот, одно время мы даже считали, что здесь произошли какие-то геологические изменения почвы. Какими растениями питаются маленькие грызуны, точно никто не знает, но все слышали об уничтожении мышами и кроликами целых плантаций... Я иногда задумывался, не объясняется ли наличие колючек на кустах, растущих в пустыне, необходимостью как следует защититься от животных, иначе кусты просто погибнут... Форскахль подробно показал, что растения, которые не поедаются скотом, подвергаются решительным нападкам со стороны насекомых; одним растением иногда кормятся от 30 до 50 видов. Я предполагаю, что, если растением кормятся насекомые и четвероногие, оно оказывается полностью истребленным..."
      В июне 1857 года Чарлз получил приятный сюрприз: к нему в Даун-Хаус приехали его преподобие мистер Иннес и отец и сын Леббоки, приехали предложить ему должность мирового судьи, или стража закона. Чарлз воскликнул:
      - Мне? Должность судьи? Но я совсем слабо разбираюсь в законах.
      Сэр Джон Леббок улыбнулся и сказал:
      - Вам не придется заниматься серьезными преступлениями. Никаких арбитражных решений в спорных вопросах о крупной собственности. В основном это ссоры между соседями из-за границ земельных участков, заборов, заблудившегося скота, пьяные драки, охота на чужой территории. Сомневаюсь, что здесь потребуется серьезное знание законов; скорее, здравый смысл, вам придется выслушать факты в изложении обеих сторон, а затем помочь этим сторонам прийти к разумному компромиссу.
      Чарлзу это отчасти польстило.
      - Где заседать?
      - В Бромли, - ответил викарий. - Возможно, иногда и в Мейдстоне, там отправляет правосудие графство Кент. Они договорились объединить все судебные дела в этом районе и назначить слушания на какой-то удобный для вас день.
      Чарлз дал ответ не колеблясь. Он стал патриотом этого района, и статус казначея местного "Даунского клуба друзей" приносил ему удовлетворение. Он распоряжался фондами клуба так же тщательно, как своими собственными, в результате за семь лет его казначейской деятельности фонды эти возросли до весьма внушительной суммы.
      - Разумеется, я согласен, - сказал он Иннесу и Леббо-кам. - Когда меня приведут к присяге?
      - Предварительно речь шла о 3 июля.
      Эмма и дети были в восторге. Они настояли на том, чтобы ехать на церемонию всей семьей, в лучших воскресных туалетах. С тех пор, стоило их отцу объявить о планах на день, кто-нибудь обязательно спрашивал:
      - Это окончательное решение суда? Или мы имеем право на апелляцию?
      Когда дети ссорились из-за игрушек, игр или места за столом, кто-нибудь неизменно заявлял:
      - Судья, мы соседи и пришли к вам по щекотливому делу...
      Чарлзу такие подшучивания нравились. Обязанности в суде не были ему обременительны, не мешали его работе. Никакого денежного вознаграждения он не получал, должность была просто почетная, и все же косвенные дивиденды были налицо - из затворника, работавшего в какой-то немыслимой области, он превратился в популярного члена общества, при появлении которого мужчины уважительно приподнимали шляпы, а местные женщины, молодые и старые, делали реверанс.
      На лето Чарлз отвез Генриетту погостить в семье доктора Лейна. Регулярно навещая ее в Мур-Парке, он научился неплохо играть на биллиарде. Игра невероятно увлекла его, пожалуй, впервые после партий в двадцать одно в студенческие годы. Точный глазомер, твердая рука - без этого не загонишь шар в лузу; Чарлз так полюбил биллиард, что поклялся поставить стол у себя в Даун-Хаусе.
      Недели и месяцы сменяли друг друга - Чарлзу исполнилось сорок восемь. Его дорога исследователя шла все время в гору, а на пути то и дело попадались обломки скал и рытвины.
      Дарвина интересовал процесс опыления - это зарождение жизни в тонкой структуре природы. Если ему попадались новые представители флоры и фауны, он заносил их в свои записные книжки; эта работа отнимала много времени и утомляла, к тому же здесь легко было ошибиться.
      Когда Джозеф Гукер указал, что один из списков Чарлза по флоре неполон, Чарлз удрученно ответил:
      - Да, я никуда не годный составитель и порой презираю себя за это не меньше вашего, но всю работу в целом я презирать отказываюсь!
      Составляя таблицы флоры Новой Зеландии, он разработал, как ему казалось, верный метод классификации, но его сообразительный сосед и неофициальный ученик, двадцатитрехлетний банкир-ботаник, сын сэра Джона Леб-бока, показал, что Чарлз перепутал некоторые роды. Чарлз воскликнул:
      - Вы спасли меня от постыдной ошибки! Какой позор, хоть рви с отчаяния всю рукопись на части и бросай работу! Я искренне вам благодарен.
      Всегда бдительный энциклопедист Томас Гексли указал ему на ошибочное пристрастие к теории домашних животных. Чарлз ответил энергичному Гексли:
      - Увы! Ученый не должен иметь пристрастий, а его сердце должно быть каменным.
      Но когда пришла очередь Чарлза поймать дотошного Гексли на ошибочно сделанном допущении, тот со смехом воскликнул:
      - Забавно видеть, что я стал для вас пугалом; думаю, приятного тут мало - стоит вам написать какое-нибудь острое и достойное предложение, как перед вами безобразным призраком вырастает мое лицо.
      Как выяснилось, Чарлз обидел своего американского друга Асу Грея, предположив, что Грей, заслышав о его теориях, станет его презирать. Грею показалось, что его чувства дружбы и преданности подвергли сомнению, о чем он и написал Чарлзу. Чарлз ответил:
      "Мой дорогой Грей!
      Уж не помню, как именно я выразился в прошлом письме, но, полагаю, написал, будто опасаюсь, что вы станете меня презирать, когда узнаете о моих выводах, не сообщить вам о которых я, как честный человек, не мог... Я опасался, что вы, узнав о направлении моих поисков, сочтете меня настолько безумцем, а выводы мои - столь глупыми (бог свидетель, они сделаны без всякой спешки и, надеюсь, осознанно), что откажете мне в вашей поддержке и помощи...
      Коль скоро вас интересует тема моего исследования, и для меня огромная радость писать вам и получать хотя бы краткие ответы, я прилагаю краткое изложение моих соображений о средствах, с помощью которых природа создает виды..."
      Он исписал убористым почерком десять страниц и закончил так:
      "...В этом маленьком изложении затронута лишь накопительная сила естественного отбора, который, по моему мнению, является наиболее важным элементом в создании новых форм..."
      В 1857 году Дарвины решительно отказались от романтической прозы и стали читать прекрасную серьезную литературу. Когда кто-нибудь из членов семьи или соседей спрашивал: "Что бы вы хотели почитать?" - они называли "Профессора", "Башни Барчестера", "Мадам Бовари", "Школьные дни Тома Брауна", "Путешествие миссионера".
      Наиболее спокойным временем дня для Чарлза оставался час после обеда, когда он уютно располагался в гостиной со свежим номером ежедневной лондонской "Тайме", прибывавшей на почту в Даун к полудню. Теперь он прочитывал "Тайме" от корки до корки. Подписка на "Тайме" обходилась ему в одну гинею за четыре месяца, довольно дорого, но Чарлз считал, что затраты вполне окупаются. Таким образом он держал связь с внешним миром и происходившими в нем событиями. "Тайме" помогала ему следить за всеми бесконечными войнами, которые велись в отдаленных землях, за всеми гнусными деяниями правительства. Долгие годы он занимал противоречивую позицию человека, убежденного в благотворности величия и расширения Британской империи и в то же время несогласного с угнетением народа Индии. Когда в июне 1857 года перед огромной толпой в Гайд-парке появилась королева Виктория и наградила шестьдесят одного ветерана Крымской войны вновь учрежденным викторианским крестом "За доблесть", Чарлз, прочитав об этом, швырнул газету на пол и вскричал:
      - Кто же наградит мертвых? Сколько людей погибло в этой самоубийственной войне!
      Но просачивались и хорошие новости. Открылся читальный зал Британского музея с его куполообразной ротондой, он вместит триста читателей; два ряда отведены женщинам. Был торжественно открыт первый суд по расторжению браков, и развод стал возможен и для людей с относительно низкими доходами. Появились новые школы для бедняков. На Темзе был спущен корабль "Грейт истерн", по размерам в пять раз превышавший любое другое судно, говорили, что, пересекая на нем Атлантику, не чувствуешь никакой качки.