Одним словом, доктор Роберт Дарвин не забыл ни одного из своих детей...
      Летом 1850 года, когда Эмме исполнилось сорок два года и Ленард был еще грудным младенцем, она поняла, что снова беременна. В это время заболела Энни. Уже несколько раз за последние несколько лет ей, как говорили в семье, было "не по себе", но потом она снова чувствовала себя лучше. Эмма и Чарлз не были слишком этим обеспокоены, так как девочка обладала завидным жизнелюбием. На сей раз она поправлялась не так быстро, как раньше. У нее держалась температура, исчез аппетит; врач не мог поставить диагноз.
      - Я думаю, это инфекция. Но откуда? У нее нет ни порезов, ни гноящихся ран. Я закажу лекарство, чтобы понизить температуру.
      Глаза Энни были безучастными. Она мало ела, но ни на что не жаловалась. Затем что-то произошло, и жизненные силы победили лихорадку, она смогла подняться, начала нормально есть и даже играть со своими сверстниками во дворе. Однако каждый новый приступ болезни отнимал у нее силы.
      - Мы справились со следствием болезни, но не с ее причиной. Мы должны продолжать наблюдение, - сказал доктор.
      Чарлз и Эмма решили поехать с семьей на праздники в Рамсгит - курорт на юго-восточном побережье Англии. Стоял октябрь, морской воздух был чист и прохладен; курортный сезон закончился. Прогулки с отцом вдоль берега как будто шли Энни на пользу. Но здоровье ее улучшилось ненадолго: после возвращения в Даун-Хаус лихорадка то появлялась, то исчезала. Приехавший погостить на рождество Генри Холланд тоже осмотрел Энни.
      - Признаюсь, я сбит с толку, - сказал он. - Это не похоже ни на одно из известных мне заболеваний.
      К началу марта 1851 года не оставалось ни малейшего сомнения, что Энни тяжело больна.
      - Может быть, мне отвезти ее на воды в Молверн? - спросил у Эммы Чарлз. - Возможно, доктор Галли сможет ей помочь?
      - Он единственный доктор, который тебе всегда помогал.
      - Пожалуй, стоит попробовать, - согласился он. - С нами поедет Этти, чтобы Энни не скучала, а также Бро-уди. Может приехать туда и мисс Торли. Я боюсь, что из-за близости родов тебе не стоит путешествовать.
      Чарлз с детьми и прислугой занял несколько комнат в главном здании.
      - Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ей, - сказал участливо доктор Галли. - Мы начнем лечение очень осторожно. Я буду наблюдать за ней каждый день.
      Ободренный обещанием доктора и прибытием гувернантки, которая должна была следить за двумя девочками, Чарлз уехал в Лондон, чтобы провести пару дней с Эразмом. В воскресенье 30 марта он и Эразм отобедали с Генс-леем и Фэнни Веджвудами в их новом доме на Честер-Террас, районе, который они сочли более удобным для их детей, чем Аппер-Гауэр-стрит. На обеде были Томас Кар-лейль с женой и другие друзья и родственники. Тогда только и говорили о книге Рескина "Камни Венеции". Отвечая на вопрос Эразма о "Камнях Венеции", Карлейль резко сказал:
      - Это не книга, а моральная проповедь: ты должен быть добропорядочным и честным человеком, чтобы построить даже простой дом.
      Чарлз и Эразм; затеяли спор с Карлейлем. Тетя Эммы Фэнни Аллен сказала:
      - В тебе есть что-то свежее и приятное, Чарлз. Не знаю, кто из вас, двух братьев, мне больше по душе.
      Чарлз вернулся в Даун на следующее утро, успокоил Эмму по поводу Энни и возобновил свою работу. Он находился дома уже шестнадцать дней, когда принесли телеграмму, которая была послана из Молверна в Лондон и оттуда доставлена специальным курьером.
      У Энни началась рвота, которой поначалу доктор Галли не придал значения, затем - сильнейшая лихорадка. Чарлзу необходимо было немедленно приехать в Молверн.
      Фэнни Веджвуд присоединилась к нему в Лондоне, чтобы скрасить ему поездку. Когда Чарлз вошел в комнату Энни, он не узнал ребенка; все черты ее заострились, лицо отЕер-дело и сморщилось.
      Она открыла глаза, сказала "папа" очень тепло. Это помогло ему представить себе свою любимицу прежней.
      Броуди отвезла Этти в Лондон на челтенхемском дилижансе. В тот вечер, в одиннадцать тридцать, доктор Галли посмотрел на спящую Энни и сказал:
      - Ей становится лучше.
      Чарлз воспрянул духом и с чувством надежды отправился отдохнуть в соседнюю комнату. На следующее утро он увидел, что дочь его стала чересчур тихой, и впал в отчаяние, когда доктор сказал, что пульс у нее неровный. Тем не менее она каждый час съедала немного каши, позже - попила немного воды, ни на что не жаловалась. Когда Чарлз сказал ей, что она поправится, девочка смущенно ответила:
      - Спасибо.
      Она попросила у Фэнни апельсин. Затем Фэнни дала ей немного чая и спросила, вкусный ли он, Энни ответила:
      - Очень вкусно, просто чудо. Где Этти?
      На следующий день, когда Чарлз попоил ее, она сказала:
      - Спасибо тебе.
      То были последние слова, обращенные к отцу. Энни умерла в полночь 23 апреля.
      Чарлз и Эмма обменялись письмами. Он отправил мисс Торли в Лондон. Фэнни Веджвуд осталась на похороны. Энни похоронили на небольшом кладбище в Молверне. Затем Чарлз поспешил домой, чтобы быть подле Эммы. Оба они были безутешны.
      Гувернантка мисс Торли вернулась в Даун-Хаус, а Бро-уди, которая нянчила обеих девочек, не могла найти в себе силы, чтобы вернуться в семью Дарвинов. Она отправилась домой в Шотландию и лишь иногда приезжала погостить в Даун-Хаус.
      Менее чем через месяц после смерти Энни родился пятый мальчик у Эммы, которого нарекли Горасом. В Даун-Хаус приехала Элизабет. Чарлз надеялся, что рождение ребенка поможет немного развеять их печаль.
      Когда в Лондонском палеонтологическом обществе стало известно, что Чарлз работает над исследованием ископаемых усоногих - область, в которой мало что было известно, Общество предложило ему опубликовать монографию в своем ежегодном журнале. Чарлз закончил первую часть исследования в 1850 году. Но восемьдесят восемь страниц под "устрашающим" заголовком "Монография по исследованию ископаемых Lepadidae, или усоногих на ножках" не увидели света до июня 1851 года. Позже, в том же году, "Общество Рея" опубликовало первую половину его работы по современным видам усоногих с детальными анатомическими рисунками. Эта работа была предложена вниманию членов "Общества". В книжных магазинах монография не продавалась, и общественность практически не обратила внимания на этот труд, ибо текст был слишком специальным для широкого читателя. Работа, однако, была оценена по достоинству в научных кругах. Ему удалось получить двадцать два экземпляра своей работы от "Общества" (что было единственной компенсацией за его труд), которые он разослал тем директорам, патронам и ученым, которые помогали ему в опубликовании этой работы.
      Сейчас, когда он снова читал газеты, он узнал, что разразился большой скандал относительно строительства большой выставки изделий промышленности всех стран в Гайд-парке. Проект павильона выставки называли "Хрустальным дворцом", ибо он представлял собой примерно миллион футов стеклянных рам, укрепленных на перекрытиях, поддерживаемых колоннами. Лайель был членом комитета и пытался придать выставке просветительский характер. Он настаивал на том, чтобы на галереях были выставлены экспонаты. Джозеф Гукер, который только что вернулся из Индии, был главным инспектором Ботанической секции.
      "Хрустальный дворец" был задуман принцем Альбертом, и проект его был одобрен королевой Викторией. Однако по мере того, как строительство, занявшее девятнадцать акров земли, приближалось к завершающей стадии, лондонская пресса и особенно критически настроенная часть английской публики набросилась на этот проект: "Гайд-парк разорен... Он превратится в место для пикников лондонских бродяг... Иностранцы будут пытаться организовать заговор и осуществить покушение на королеву .. Крысы будут разносить бубонную чуму... Всякого рода провокаторы будут творить бесчинства... Здание может рухнуть при первой же грозе". Больше всех негодовал полковник Сибторп, который заявил: "Отвратительное здание, безобразный обман, бесстыдный грабеж народа нашей страны".
      Чарлза все это развлекало. Лайель и Гукер уверили его, что здание крепкое, что через него пройдут сотни тысяч людей и что этот проект великое достояние современной цивилизации. Он сказал Эмме: "Мы проведем неделю с Расом и посмотрим "Хрустальный дворец". Возьмем с собой двоих детей. Им это очень понравится".
      В конце июля они приехали в Лондон с Генриеттой и Джорджем. Эразм нанял еще одну приходящую прислугу в помощь семье брата. На следующее утро они наняли два кеба. Чарлз был одет в темный фрак и светлые рейтузы, туалет завершал шелковый цилиндр. Эмма была в платье с длинной пышной юбкой на обруче и большой шали. Дети тоже были одеты словно на парад.
      Чарлз был в восторге от выставки. Здесь были представлены сотни тысяч экспонатов со всего света: из Турции, Туниса, России и Соединенных Штатов.
      На галерее, где были выставлены скульптуры, они увидели работы американского скульптора Хайрема Пау-эрса "Греческая рабыня", работа из Бостона "Раненый индеец", скульптуру из Бельгии "Король-крестоносец", а также вызвавшую много пересудов скульптуру "Обнаженный Бахус".
      - Это произведение прислано из Франции, - сказала Эмма, отвлекая детей от "Бахуса".
      Но Этти, которой было почти восемь лет, и шестилетний Джордж интересовались куда больше чучелами зверей и глазели на целое семейство кошек, сидящих за столом и распивающих чай, а также на то, как одна лягушка брила другую. Но еще больше им понравились мороженое и пирожные. Чарлз поводил свою семью по галереям, объясняя различные механические изобретения, получившие те или иные призы, а также указал им на плуг, который приводился в движение паровым двигателем, нож, у которого было восемьдесят восемь лезвий, а также на модель плавучей церкви для моряков, которая была прислана из Филадельфии.
      Однако Дарвинам больше всего понравилась кровать со специальным бесшумным "будильником". Владелец этой кровати мог установить "будильник" на любое время, когда ему было необходимо встать; и когда "будильник" срабатывал, специальная катапульта выбрасывала спящего хозяина с кровати в ванну с холодной водой.
      Они весь день провели в "Хрустальном дворце". Наконец дети утомились. Чарлз приходил в "Хрустальный дворец" несколько раз на неделе. Но уже с Лайелем или Гу-кером, а не со своей семьей. Чарлз и Джозеф Гукер несколько раз встречались в саду павильона. Общение доставляло им радость и укрепляло их дружбу, возникшую после четырехлетней экспедиции Гукера в Индию и Гималаи. Он прошел через горы более восемнадцати тысяч футов высотой и побывал в таких местах, где не ступала нога человека. Гукер, человек довольно хрупкого сложения, продемонстрировал во время путешествия громадную внутреннюю силу, храбрость и выдержку. Он привез с собой замечательную коллекцию растений, которые никто и никогда не только не видел в Англии, но даже и не слышал о них. По возвращении Гукера он и дочка Генсло Френсис поженились без особой помпы в церкви в Хитчеме и отправились жить в Кью.
      Неожиданно Чарлз натолкнулся на Джона Генсло, возглавлявшего группу прихожан, которых он привез из Хит-чема. Это была одна из многочисленных экскурсий, на которые он возил прихожан с целью расширения их кругозора. Все они были аккуратно одеты и вели себя так, словно заново родились. В каком-то смысле так оно и было, ибо Генсло вышел победителем из битвы с крупными землевладельцами, которые теперь продавали своим крестьянам продукты земледелия, ими же, крестьянами, произведенные.
      Джону Генсло было пятьдесят пять лет, и его великолепные волосы начали седеть. Чарлз воскликнул:
      - Мой дорогой Генсло, когда я вижу, чего вы достигли, все, что я пишу, бледнеет перед этим.
      Генсло строго ответил:
      - Каждый из нас делает работу свою по воле божьей и согласно своим наклонностям.
      Там же, в "Хрустальном дворце", Чарлз и Джозеф Гукер встретились с двадцатишестилетним Томасом Гексли, который долго отсутствовал: четыре года бороздил воды Индийского океана и находился в плавании вокруг Австралии в качестве помощника хирурга на корабле "Гремучая змея". В конце путешествия он написал и отправил в Лондон три статьи по зоологии, которые Чарлз прочитал в "Трудах Зоологического общества", а также в "Философских трудах Королевского общества" и в "Анналах естественной истории". Все три статьи отличались глубиной, ясностью мысли и свежестью идей, и, когда Гексли вернулся в Лондон, он сразу стал знаменитостью. Чарлз был так поглощен своими усоногими, что ему не довелось встретиться с Томасом.Гексли, хотя он с удовольствием проголосовал за его прием в Королевское общество. Джозеф Гукер познакомил Чарлза с Томасом Гексли.
      - Я знаю, Дарвин, что вы нелегко сходитесь с людьми. Но Гексли человек, который вам понравится, причем сразу.
      Гексли покраснел, протягивая руку:
      - Я не знаю другого человека в Англии, господин Дарвин, перед которым я бы так преклонялся, как перед вами. Я изучаю ваши книги с первого номера журнала, включая ваш последний труд по ископаемым усо-ногим.
      Томас Гексли был такого же роста и сложения, как и Чарлз. У него была смуглая кожа, четко очерченные темные брови, густые волосы ниспадали на плечи. Это был человек, который нравился с первого взгляда, но не потому, что любил доставлять людям удовольствие. Его лицо с пронзительными темными глазами, прямым носом и широким ртом говорило о внутренней силе и решимости.
      - Я очень рад познакомиться с вами, Гексли. Я давно хотел этого, сказал Чарлз, - особенно после того, как я много наслышался о вас от своих друзей. Кстати, мои дети говорят, что здесь замечательное мороженое.
      Когда им подали мороженое, Чарлз внимательно вгляделся в лицо молодого человека. Он был одет в свободный бархатный пиджак с высоким воротничком, почти как у священника, с большим галстуком-бабочкой, гладко выбрит, лишь тоненькие полоски бакенбард обрамляли лицо. У него были приятные манеры, он внушал доверие и создавал хорошее настроение.
      - Гексли, расскажите мне о себе. Где вы получили образование?
      Гексли улыбнулся:
      - Я не получил никакого образования. И хотя мой отец был помощником директора школы в Илинге, где я родился, я лишь окончил два класса школы. Затем моего отца выгнали с работы. Мы перебрались в другую деревню, где жили бедно. Общество, с которым я имел дело в школе, было ужасным. Мы были самые обыкновенные парни, и у нас была склонность творить добро и зло так же, как и у других ребят, но те люди, которые были поставлены, чтобы учить нас, мало думали о нашем интеллектуальном и моральном развитии.
      Гексли улыбнулся, и было такое ощущение, что показалось яркое, весеннее солнышко.
      - И именно тогда, я думаю, я инстинктивно понял, что мне необходимо что-то сделать, чему-нибудь научиться. В двенадцатилетнем возрасте я просыпался очень рано утром, зажигал свечку, закутывался в одеяло и читал "Геологию" Хаттона... А вслед за этим, на следующий год - "Основы геологии" Лайеля.
      Чарлз вспомнил годы работы в Эдинбургском музее под руководством научных руководителей, а затем три с половиной года в Кембридже, где он сотрудничал с такими людьми, как Джон Генсло, Адам Седжвик, Джордж Пи-кок, Уильям Уэлл.
      - Конечно же вы получили какое-то научное образование?
      - Своеобразное. Мои две сестры вышли замуж за врачей. Один из них водил меня вместе с собой по больничным палатам. Таким образом, я получил трехгодичное образование в больнице Черинг-Кросс, а затем я посещал Лон-денекий университет, где мне было присвоено звание магистра медицины. Вот почему я и сумел получить пост помощника хирурга нa корабле "Гремучая змея" и таким образом отправиться путешествовать в дальние страны. Я всегда мечтал стать инженером-механиком. И, если хотите, именно это моя профессия и в области зоологии. Я изучаю внутренние механизмы, приводящие в движение беспозвоночных животных, так же как вы изучаете усоногих.
      - А каковы ваши дальнейшие планы? Лицо Гексли омрачилось.
      - Ричард Оуэн любезно согласился замолвить за меня словечко в Адмиралтействе, с тем чтобы я мог получить какой-то номинальный пост и таким образом закончить свою работу, начатую во время экспедиции на "Гремучей змее". Стипендия весьма скромная; я живу с братом. В науке для меня места не нашлось. Я пытался достучаться до разных колледжей и институтов, которые приглашают лекторов. Все очень осложнилось, особенно после того, как я полюбил английскую девушку, родители которой переехали в Сидней. Мы уже более трех лет помолвлены. Я не знаю, сколько еще пройдет времени, прежде чем я смогу привезти ее обратно из Австралии и жениться на ней.
      Чарлз не хотел без оснований вселять оптимизм в молодого человека.
      - Через несколько лет вам удастся это сделать, после того как вы опубликуете свои научные труды и книги, явившиеся результатом вашей экспедиции на "Гремучей змее", и когда вам предложат какую-нибудь работу.
      Теперь они говорили о происхождении видов.
      Гексли считал, что существует разграничительная линия между природными группами, и он также настаивал на том, что переходных форм не существует. Чарлз мягко спорил с ним, и лукавая улыбка не сходила с его лица: "Ну, я не совсем такого мнения".
      Джозеф Гукер вернулся примерно через час. Чарлз протянул Гексли руку:
      - Надеюсь, я снова скоро увижу вас.
      - Обязательно, - воскликнул Гексли, - я часто бываю в доме вашего брата Эразма! Меня даже приглашают Карлейли. Они помогают мне совершенствовать немецкий язык, который я начал изучать, чтобы читать европейские научные журналы.
      Когда Гукер и Гексли ушли, Чарлз подумал: "Мне положительно нравится этот молодой человек. Он меня глубоко тронул, я чувствую, что мы можем стать союзниками". После знакомства с Джозефом Гукером никто не вызывал в нем подобные мысли.
      Чарлз и Томас Гексли снова встретились в доме Эразма и у Лайеля в Лондоне, а также в доме Гукеров в городке Кью. Когда Чарлз сталкивался с какой-то сложной зоологической проблемой, он обращался за помощью к Гексли, острый ум которого, словно нож, вскрывал сердцевину проблемы. Часто их разговор возвращался к Ричарду Оуэну, самому знаменитому зоологу и анатому Англии. Гексли пытался как-то отблагодарить Оуэна за его помощь в избрании Гексли членом Королевского общества, но Оуэн ответил:
      - Вам некого благодарить, кроме самого себя и вашей великолепной научной работы.
      Гексли рассказывал:
      - Оуэн был удивительно добрым по отношению ко мне. Но он очень странный человек и такой ужасно вежливый, что я зачастую неловко чувствую себя.
      Чарлза так и подмывало сказать Гексли, что он никогда не будет чувствовать себя в своей тарелке рядом с Оуэном, но решил воздержаться от этого и дать возможность молодому человеку самому найти свою дорогу в джунглях лондонского научного мира. Времени на это потребовалось немного. После одного из заседаний научного общества Чарлз взял Гексли с собой в "Атенеум", чтобы пропустить рюмочку. Гексли размышлял, держа в руке бокал с бренди:
      - Странный человек Ричард Оуэн. Его и боятся, и ненавидят. Я знаю, что в жизни он делал очень недобрые вещи. Я не думаю, что он велик настолько, каким считает себя.
      - Надеюсь, он с вами не сыграл никаких дурных шуток?
      - Пока нет.
      Однако ждать оставалось недолго. Гексли написал работу для Королевского общества по морфологии головоногих моллюсков. Он считал эту свою работу одной из лучших. Ричард Оуэн попытался помешать опубликованию ее в "Философских трудах". Гексли воскликнул:
      - Он никому не дает возможности возвыситься! Почему он такой жадный? Мне так хочется верить людям без всяких оговорок!
      Чарлза тронула душевная боль, с которой были сказаны эти слова.
      - В течение последних двадцати лет Оуэна считают авторитетом в своей области, - объяснил он, - никто не наступал ему на пятки до тех пор, пока не появились вы. К сожалению, он привык смотреть на естественную историю как на свою вотчину...
      - ..А мы все, таким образом, браконьеры?
      - Вот именно. Но вам нечего волноваться без причины, вас ему не остановить. По секрету скажу вам, что мы с друзьями представили вас на медаль Королевского общества.
      На мгновение Чарлзу показалось, что Томас Гексли вот-вот заплачет. Он взял руку Чарлза в свои и воскликнул:
      - Если такие люди как вы, Джозеф Гукер, Чарлз Лайель, поддерживают меня, я смогу бороться с дюжиной Ричардов Оуэнов.
      - Может быть, вам это предстоит, - ответил Чарлз с печальной улыбкой. - Да и мне тоже, наверное, придется.
      В течение года или, может быть, двух Дарвин должен был завершить классификацию усоногих, которых он когда-то называл "мои любимые морские уточки", а теперь думал о них как о "своих ненавистных морских уточках". Ему нужно было закончить две оставшиеся темы. Помощников у него не было. Единственное успокоение он находил лишь в том, что публикация этой работы была обеспечена. Он делал все, чтобы скрыть свое раздражение от семьи, начал поиски самой лучшей школы для Уильяма, которому должно было исполниться двенадцать лет. После тщательного отбора он остановился на Регби, что находился по пути в Шрусбери. Двое старших мальчиков Генслея Веджвуда уже учились там. Стоимость пребывания в этом колледже колебалась между 110 и 120 фунтами в год.
      Дважды в сутки - один раз днем и один раз перед сном - он делал записи в медицинском дневнике о своих припадках меланхолии, включая те моменты, когда он просыпался ночью от "MX" (так он сокращал слово "меланхолия"), сколько раз у него болело горло, сколько раз болели зубы, сколько раз он простужался, как высыпала у него сыпь, какие появлялись на теле болячки. Он также заносил в этот дневник данные о лекарствах, которые он принимал, о водолечении, о том, сколько раз его тошнило, как начиналась депрессия, припадки страха, сколько раз он чувствовал дрожь, а также испытывал ощущение падения или тяжести во всем теле; он регистрировал время, когда чувствовал себя усталым без всякой причины. Он начал дневник своего физического состояния в 1849 году. В конце каждого месяца он также регистрировал количество дней, во время которых он чувствовал себя хорошо, даже совсем хорошо. Количество хороших дней колебалось от двух до пяти в самые тяжелые моменты, а иногда их было от двадцати до двадцати девяти. После каждого хорошего дня он ставил двойное тире.
      Он понимал, что его дневник здоровья, куда вписывал объективные данные своего состояния, был своеобразной "исповедальней". Когда он вел этот дневник, он словно бы исповедовался кому-то. Благодаря дневнику он не изливал тревоги на своих близких. По мере того как шло время, он использовал метод Галли лишь частично. Однако, пытаясь найти средства для того, чтобы поправить свое здоровье, он продолжал верить "новым" методам лечения, о которых читал в лондонских газетах. В октябре 1851 года он попытался воспользоваться модным методом гидроэлектрических цепей, обматывая себя поочередно то медной, то цинковой проволокой. Смазанные уксусом, эти цепи должны были создавать электрические разряды. В те ночи, когда он использовал этот метод лечения, он чувствовал себя лучше, но спать не мог. Он решил, что этот метод не имеет научной ценности, и отказался от него.
      Деревья, которые обрамляли тропинки в его саду, росли очень быстро. Так же быстро росли дети. Увеличивались в размере и рукописи. Он благодарил небо за то, что Эмма оставалась в форме. Теперь у них было семеро детей. Издательство "Смит Элдер энд К°" издало в одном томе три его книги: "Строение и распределение коралловых рифов", "Геологические наблюдения над вулканическими островами" и "Геологические наблюдения- над Южной Америкой". Этот том был в голубой и лиловой обложке и продавался по вполне доступной цене - десять шиллингов и шесть пенсов. Его друг Уильям Яррел сообщил ему, что книга продается хорошо и что количество читателей ее растет.
      Часы составляли недели, недели - месяцы, месяцы сливались в годы. Семья навещала Уильяма в Регби. Он хорошо учился и вел себя хорошо, несмотря на то что его оторвали от родного дома и семьи и поместили среди задиристых ребят старшего возраста. Шестеро оставшихся дома детей были здоровы, старшие занимались под руководством бывшего гувернера Вильяма, которому Чарлз платил сто пятьдесят фунтов в год за то, что он преподавал им "ничего больше, кроме латинской грамматики".
      В Даун-Хаусе всегда было полно родственников и друзей. Он был гостеприимным хозяином, но усталость от постоянного общения зачастую заставляла его испытывать страдания. И тогда он никого не хотел видеть, кроме своих близких. Когда после такого общения он чувствовал себя особенно плохо, то превращался в отшельника. Тогда он посылал сигналы бедствия, например обращался к Джозефу Гукеру с просьбой поспособствовать ему войти в Философский клуб, который вот-вот должен был открыться в Лондоне: "Всего два или три дня тому назад я жаловался своей жене на то, как я бросаю своих знакомых и как они бросают меня и думаю лишь о клубе, который, насколько я понимаю, поможет мне достичь цели сохранить старых и приобрести каких-то новых знакомых".
      В ноябре 1853 года он был награжден медалью Королевского общества за свои публикации - самой высокой наградой, которую могли ему присудить. Он писал Джозефу Гукеру: "Через год или два я буду работать над своей книгой о происхождении видов при условии, что я не сломаюсь".
      Он знал, что не сломается. И когда закончит последние два тома о морских уточках, станет свободным человеком. "Но случится ли это? Может быть, я всего лишь перейду в другую тюрьму? В тюрьму без решеток, но из которой я не смогу выйти и в которую я посадил сам себя, и, может быть, на весь остаток своей жизни".
      "ВСЕ ГЕНИИ В КАКОЙ-ТО СТЕПЕНИ ИДИОТЫ"
      К маю 1855 года вышел из печати второй том "Живых ракообразных" и Палеонтологическое общество опубликовало второй том монографии "Ископаемые ракообразные".
      - Наконец-то я разделался с усоногими - просто гора с плеч свалилась, - признался Чарлз Эмме. - Если мне попадется еще один из них, я просто отвернусь и пройду мимо.
      Они сидели перед камином в спальне, было слышно знакомое пощелкиванье вязальных спиц Эммы.
      - Теперь я полон желания взяться за новую работу.
      - За какую?
      Чарлз вздрогнул от неожиданности: раньше она никогда не интересовалась его планами. С той поры, как шестнадцать лет назад он прочел ее письмо, он не обсуждал с женой свою теорию происхождения видов. Но теперь свои намерения не скроешь - ведь этой работе он решил посвятить все оставшиеся годы. Чарлз не хотел причинять Эмме страданий, но скрывать истину было еще хуже.
      Он сидел и смотрел на огонь. Потом повернулся к Эмме, отложил ее вязанье в сторону, взял руки жены в свои.
      - Дорогая, я хочу поделиться с тобой моими планами на предстоящие годы. Сказать тебе всю правду, как я ее вижу. Надеюсь, мои слова не огорчат тебя, и молю об этом бога.
      В ее теплых карих глазах он прочитал - не бойся.
      - Обещаю, что не позволю себе волноваться. Он поднялся с дивана, стал спиной к огню.
      - Я решил поднять все боковые паруса, чтобы поймать пассат. Мне кажется, если ты будешь знать, какое я выбрал направление, ты не будешь считать меня безумцем и глупцом. Взгляды мои сформировались медленно и, надеюсь, вполне осознанно. Но они наверняка столкнутся с оппозицией. Вот тебе пример: когда я в прошлый раз встретился в Лондоне с моим другом ботаником Хью Фаль-конером, он яростно, хотя и без злобы, набросился на меня и сказал: "Вы один принесете столько вреда, что его не смогут исправить десять естествоиспытателей. Вы уже развратили Гукера, наполовину испортили его!"
      Эмма молча внимала.
      - Позволь, я вкратце изложу тебе мои соображения о средствах, с помощью которых природа создает виды. Считать, что виды претерпевают изменения, меня заставляют данные эмбриологии, рудиментарные органы у животных, геологическая история и география распространения органических существ. Ты понимаешь меня?
      - Смутно.
      - Постараюсь выражаться яснее. - Он сделал паузу. - Давай рассмотрим органы: рудиментарные, атрофированные и недоразвитые. Органы или части тела, помеченные печатью бесполезности, в природе встречаются часто, даже у высокоорганизованных животных. Возьмем, к примеру, млекопитающих - у самцов рудиментарные грудные железы. Или у змей одна легочная доля - рудимент. Так называемое "незаконнорожденное" крыло у птиц - это рудиментарный большой палец, он никак не используется при полете. А наличие зубов у зародышей кита, тогда как у взрослых китов нет ни единого зуба, - что может быть любопытнее? А каких поразительных результатов добились селекционеры! Они отбирают животных с нужными им качествами и на их основе выводят новые породы. Даже сами селекционеры удивляются получаемым результатам. Уверен, что сознательная селекция - главное средство для выведения домашних пород. Ведь человек способен накапливать незначительные или более значительные отклонения и приспосабливать животных к своим потребностям. Можно сказать, что шерсть одной овцы он делает пригодной для того, чтобы ткать ковры, а другой - чтобы шить одежду.
      - Но проводить селекцию стали только в последнее время, верно? спросила Эмма.
      - Да. Однако я все-таки считаю, что можно показать, что в природе работает некая безошибочная сила, происходит естественный отбор, и эта работа идет исключительно на пользу всем органическим существам. Заметь, все живые существа, даже слоны, размножаются с такой скоростью, что через несколько десятилетий, максимум, столетий, на поверхности земли просто не останется места для потомства хотя бы одного вида. Мне не дает покоя мысль, что количественный рост каждого отдельного вида на каком-то этапе его развития ограничивается. Только некоторые из ежегодно рождающихся выживают и способны плодить себе подобных. Какие-то ничтожные различия зачастую определяют, какой особи суждено выжить, а какой - исчезнуть навсегда.
      Эмма побледнела.
      - Но разве это не противно христианству?
      - Нет, это противно догме. Догматам, навязанным церкви уже потом. А моя теория не оспаривает существования бога. Просто природа следует его законам.
      - А не приписываешь ли ты богу жестокость, когда говоришь, что лишь немногие из тех, кто рожден на свет, способны выжить?