- Бывает со всеми, - успокоил его Лайель. - Дайте ей отлежаться с годик.
      Единственно, когда он мог теперь сосредоточиться, были часы, проводимые им на диване с книгой в руках. Круг его чтения включал "Элементы психологии" Иоганнеса Мюллера и "Чартизм" Карлейля, которым зачитывались в Англии все. Эмму книга явно вывела из терпения.
      - В ней много страсти и добрых чувств, но полнее отсутствие логики.
      Секретарская работа в Геологическом обществе была для Чарлза настоящим утешением: по существу она - это единственное дело, которое ему удавалось доводить до конца (возможно потому, что чтение и составление аннотаций чужих научных статей не требовали от него затрат творческой энергии). Он также участвовал в выпуске еще трех частей зоологической серии - двух, написанных Дже-нинсом, о рыбах, и одной заключительной, Ричарда Оуэна, - об ископаемых млекопитающих. Колберн распродал второй выпуск "Дневника" и отдал в переплет остававшиеся пятьсот экземпляров: на титульном листе третьего выпуска стояла новая дата - 1840 год.
      В самом конце марта Дарвин заставил себя снова взяться за книгу о кораллах.
      - Мне недостает лишь жизненной энергии, - пожаловался он Эмме. - А без нее - и почти всего самого главного, что поможет нам жить.
      - Почему бы нам не поехать отдохнуть на все лето в Мэр-Холл или Маунт? - предложила она.
      - Это было бы неплохо. Вообще-то моя несбыточная мечта - жить где-нибудь около станции в Суррее милях в двадцати от города. А в Мэр, я думаю, отправимся в начале июня.
      - Превосходно. В это время в Лондон как раз собирается приехать на месяц моя тетка Джесси Сисмонди с мужем. Я жила у них в Швейцарии. Они могли бы остановиться у нас в доме, пока мы будем в отъезде. Уверена, что здесь им понравится.
      ...Мать и отец Эммы сразу же приободрились. Час, проводимый ею за стареньким роялем, на котором ее учили музыке, был для стариков настоящим блаженством, таким же, как присутствие внука. Чарлз с наслаждением рылся в веджвудовской библиотеке, где хранились книги по естественной истории не только самого Джозайи, но и богатейшая коллекция его отца, автора четырехтомного сочинения об ископаемых. Дарвин читал с жадностью, особенно когда встречал то, что имело отношение к теории видов. Перевод "Естественной истории" Бюффона служил ему в качестве справочного издания, когда он буквально проглотил восемь книг путешествий с описанием стран, совершенно отличных одна от другой: Сибири и Леванта, Бенгалии и Северной Америки. Он также прочитал "Орнитологический словарь" Монтеня, две книги о розах, одну о торфе и работу Джонса о плодоносящих формах.
      И хотя он не сделал ни единой записи, его мозг неудержимо генерировал неизбежные выводы. Бродил ли он вокруг "рыбьего хвоста" или скакал по лесам на лошади, он оставался во власти своих мыслей, уточняя и оттачивая их: "Сколь волнующе видеть в ныне живущих животных либо прямых потомков тех, которые покоятся под тысячефутовой толщей породы, либо сонаследников какого-либо и еще более древних предков..."
      "Унизительно полагать, что создатель бесчисленных мировых систем должен был также создавать и каждую из мириад ползающих тварей и скользких червей, которые каждый день кишмя кишат и на земле и в воде одного лишь нашего мира. Мы уже не поражаемся" что, выходит, надо было специально создавать и целую группу животных, откладывающих свои яйца во внутренности и плоть других животных..."
      "Через смерть, голод, разорение и скрытую войну в природе нам дано уяснить, что наивысшее благо - создание более высокоорганизованных животных..."
      "Как проста и величественна жизнь с ее способностью роста, ассимиляции и воспроизведения, принимая во внимание, что первоначально ее вдохнули в материю в виде всего одной или нескольких форм; и пока наша планета, в соответствии с незыблемыми законами, продолжала свое вращение, а земля и вода, подчиняясь циклу перемен, продолжали меняться местами, эти столь простые по своему происхождению формы смогли развиться в бесконечно разнообразные, красивейшие и чудеснейшие за счет постепенного отбора мельчайших изменений..."
      Взглянуть на нового Дарвина в Мэр приехали в своем семейном экипаже отец и две сестры Чарлза. Сюзан и Кэтти так и прыгали от радости, между тем как доктор
      Дарвин, казалось, взирал на малыша с благоговейным трепетом.
      - В чем дело, отец? Ты так серьезен, - осведомился Чарлз.
      - До меня только что дошло. У твоей сестры Марианны пятеро детей, но все они Паркеры. А это мой первый внук, который носит нашу фамилию. Наверное, со стороны это выглядит по-азиатски, но всю жизнь я трудился не покладая рук, чтобы оставить после себя доброе имя, надеясь его увековечить. Спасибо, Чарлз.
      - Это заслуга Эммы.
      Они обещали захватить Уильяма в Маунт на пару недель, чтобы он имел возможность познакомиться с домом, где вырос его отец.
      - Ты же всегда обожал наш дом, правда, Чарли? - спросила Сюзан.
      - Да, я был там счастлив, кроме того времени, когда ходил в эту проклятую школу у нас в Шрусбери.
      - Что ты говоришь! Доктор Батлер всем хвастает, что ты был его самым способным учеником.
      - "Газ"! - воскликнул Чарлз, расхохотавшись при этом воспоминании.
      От Эмминой тетушки Джесси и Жана Сисмонди, известного швейцарского историка, пришло письмо. "Жизнь под вашей крышей, милая Эмма, - говорилось в нем, - приносит одну только радость: здесь буквально все нам по душе; хотим отметить, что ваш Парсло - самый любезный, исполнительный, деятельный и услужливый из всех слуг, какие когда-либо жили на свете. Надеюсь, вы никогда с ним не расстанетесь.
      Я только что обнаружила, что Сисмонди буквально впал в состояние экстаза, читая "Дневник" твоего мужа. По его словам, это самая увлекательная книга, которая ему попадалась, и он читает ее с величайшим интересом, несмотря на то что ничего не смыслит в вопросах естественной истории".
      В середине июля Чарлз вместе с Эммой, Уильямом и Бесси выехал в Шрусбери по знакомой дороге. В честь их приезда весь Маунт благоухал цветами. Доктор Дарвин больше не совершал до завтрака своего ежеутреннего моциона по "докторской тропе" и отказался от неторопливых прогулок по улицам славного города Шрусбери.
      - Теперь я по часу гуляю в саду после полудня, - сообщил он Чарлзу. Похоже, что после семидесяти четырех лет жизни мои ноги начали чувствовать мой вес - как-никак двадцать четыре стоуна [В Англии единицей измерения веса в то время быя стоун (камень;, равнявшийся 6,35 килограмма. Вес Дарвина-старшего составлял, таким образом, 152 килограмма. - Прим. пер]. Но мы вроде бы собирались обсуждать не мое, а твое здоровье. Может быть, твои силы подрывает рвота? Эмма заверила меня, что у Bat-отличный повар. Так что дело тут не в том, что ты ешь на завтрак или на обед,
      - А в чем же?
      - Это-то ты и должен мне рассказать. Может, что-нибудь омрачает твою жизнь? Иногда рвоту у моих пациентов вызывали тяжелые испытания, крушение надежд или неудовлетворенность работой.
      - Ничего из этого ко мне не относится.
      - Тогда надо искать другую причину. Я постараюсь составить для тебя рецепт самого лучшего успокоительного средства.
      В начале августа Эмма объявила, что снова беременна.
      - Правда, чудесно, что Уильяму скоро будет с кем-играть?
      Чарлз обнял ее.
      - Теперь, когда в тебе зародилась новая жизнь, я могу надеяться на новую жизнь и для себя.
      В октябре его вывел из состояния апатии номер газеты "Скотсмен" со статьей, посвященной Глен-Рою, - "Открытие прежде существовавших в Шотландии глетчеров, в особенности в Северном нагорье". Ее автор, Луи Агассис, профессор естественной истории из Швейцарии, был известен Чарлзу своими публиковавшимися с 1833 года монографиями о сотнях обнаруженных им ископаемых рыб. Чарлза встревожило, что на сей раз Луи Агассис заявлял об имеющихся у него доказательствах, опровергавших точку зрения Дарвина на природу так называемых "дорог" и "террас" Глен-Роя. В то время как Дарвин полагал, что это бывшая береговая часть моря, Агассис считал их долинами, которые когда-то заполняли озера ледникового происхождения. До тех пор ни Дарвин, ни Лайель не встречались с научными утверждениями о геологическом влиянии движущихся глетчеров.
      "Если Агассис прав, то моя работа по Глен-Рою абсолютно ошибочна. Это было бы ужасно! Под сомнение попали бы моя компетентность и научная ценность любых других моих работ. Агассис не может быть прав! Я должен выступить с контраргументами..." Чарлз решил, что настало время возвращаться в Лондон.
      Доктор Дарвин превратил комнату рядом с главной спальней в свой кабинет. Когда сын поднялся к нему по широкой лестнице, то застал его сидящим за столом.
      - Средство готово. Тут для тебя целый пакет. Принимай каждый день.
      - Что это за волшебное снадобье, отец?
      - Большинство ингредиентов тебе знакомы: бикарбонат калия от твоей кислотности, сандаловое дерево и корица, чтобы это варево можно было проглотить...
      Чарлз и Эмма были счастливы вновь очутиться в своем собственном доме, хотя это и была всего-навсего пятиэтажная коробка, с обеих сторон зажатая другими такими же пятиэтажными коробками. Внутри все сверкало безукоризненной чистотой, на плите стояли их самые любимые блюда.
      Чарлз не переставал с жадностью читать все, так или иначе относящееся к происхождению видов, хотя в его списке были и книги по философии, политической экономии, истории и христианству. Вслух вместе с Эммой они читали художественную литературу: стихи Грея, "Сон в летнюю ночь" Шекспира, "Векфильдского священника" Голдсмита, "Божественную комедию" Данте, "Путешествие Гулливера" Свифта.
      Все это время Чарлз порывался начать новую, пятую по счету, записную книжку. В голове его роилось множество мыслей, так и просившихся на бумагу. Требовалась вся его решимость, мучительная и для души, и для тела, чтобы заставить себя не заниматься делом, ставшим самым любимым, делом, которое он был в этом уверен - могло бы явиться важнейшим вкладом в науку. По реакции на свою относительно малозначимую геологическую "ересь" он не мог не видеть, что в данном случае рискует потерять не только все растущее признание и положение, завоеванное им в ученом мире, но и столь дорогую для него дружбу Генсло и Адама Седжвика и, очевидно, дружеское расположение членов Геологического и Королевского обществ! Он знал, что просто не сможет не опубликовать своего труда... в один прекрасный день. И тогда на его голову неминуемо обрушится англиканская церковь, правительство, университеты.
      Пока что Чарлз вполне удовлетворен тремя своими небольшими работами, одну из которых позже можно будет использовать в книге по геологии Южной Америки; в другой речь шла о переносе каменных обломков ледником, что проливало свет на происхождение гигантских "эрратических валунов", долгое время смущавших геологов тем, что они обнаруживались вроде бы совсем не в положенных им местах. Много времени отдавал он и деятельности в Геологическом обществе, наверстывая месяцы, проведенные в деревне: сокращал статьи, ждавшие своей публикации в "Вестнике", отвечал на груду скопившихся писем. Все должно было быть в идеальном порядке, так как 19 февраля 1841 года исполнялось ровно три года его секретарства и он собирался объявить об уходе со своего поста на ежегодном собрании членов Общества.
      Чарлза сильно задело то, что его добрый друг Лайель в ноябре и декабре 1840 года выступил с докладом и решительно поддержал теорию Луи Агассиса о глетчерах и их роли в геологическом строении Шотландии. На теорию глетчеров Агассиса ополчился Адам Седжвик. Сам Дарвин не брал слова, а только слушал продолжавшиеся почти до полуночи дебаты, которые наверняка вылились бы в язвительную перебранку, происходи они на заседании Зоологического общества.
      В воскресенье Эмма обратилась к Чарлзу с предложением:
      - Мэри Лайель все время зовет нас на чай. Мне кажется, что нам не мешало бы хоть изредка бывать на людях.
      Он и Лайель принялись горячо обсуждать Луи Агассиса и его глетчеры.
      - После того как Агассис и Уильям Бакленд завершили свою поездку по Глен-Рою и Северному нагорью, - заявил Лайель, - Бакленд заехал к нам в Киннорди. Он продемонстрировал мне красивейшие скопления породы, земляные и каменные завалы, образованные глетчером (и находящиеся в двух милях от дома моего отца!). Я принял их теорию. Она помогает разрешить множество трудностей, которые не давали мне покоя всю мою жизнь.
      - Что-то слишком уж быстро вы обратились в новую веру, вам не кажется? - тихо спросил Чарлз.
      Лайель, согнувшись, положил голову на сиденье своего любимого стула, потом распрямился: лицо его покраснело, в глазах горел ехидный огонек.
      - Да, точно так же, как и в случае с вашей революционной теорией коралловых рифов, которая доказала, что я неправ!
      - А теперь вы убеждены, что в отношении Глен-Роя неправ я?
      - Вот именно.
      - И хотите, чтобы я признал свою ошибку?
      - Рано или поздно вам придется это сделать. И чем скорее, тем лучше. Позвольте дать вам почитать "Наброски о ледниках" Агассиса, они только что появились.
      Лайель взял руки Чарлза в свои.
      - В искусстве и литературе совсем не обязательно признавать свои ошибки, - произнес он отеческим тоном. - Йо в науке это необходимо. Наш друг Роберт Броун поэтому до сих пор отказывается печататься на английском. Но наука не может развиваться в таких условиях. Мы обязаны иметь смелость вести исследования, на их результатах строить теории и при этом сами учиться. Но, я вижу, Мэри подает нам знак идти к столу. Она приготовила для вас холодное мясо, как вы любите, и печенье с тмином.
      Чарлз смущенно улыбнулся, направляясь вместе с Лай-елем в столовую:
      - Ну уж тут-то ошибки не будет, учитывая, что к чаю подадут еще сандвичи с помидором, салатом и огурцом и ячменные лепешки с клубничным вареньем!
      К началу 1841 года он стал приводить в порядок свои заметки и наблюдения об изменчивости видов. "Мне не уйти от этой темы", - убеждал он самого себя.
      Чарлз решил снова завести анатомическую лабораторию. Возможно, лучше всего для этой цели подойдет мансарда под самой крышей: она никому не нужна и ее можно будет держать запертой.
      Своему кузену Фоксу, в течение нескольких лет имевшему свой приход в Деламир-форест (то самое сочетание священнослужителя и натуралиста, к чему стремился сначала и сам Дарвин), Чарлз писал:
      "Я продолжаю собирать всевозможные факты для "Разновидностей и видов" (так будет называться моя будущая работа) и с благодарностью принимаю даже самые незначительные сведения, связанные с данной проблемой. Описание потомства, полученного при скрещивании любых домашних птиц и животных (собак, кошек), крайне ценно".
      Второго ребенка, девочку, Эмма родила 2 августа. Они нарекли ее Анной, но вскоре за ней утвердилось более привычное в доме имя Энни. С самого начала она была всеобщим баловнем. Чарлзу Эмма призналась:
      - Перед родами я уделяла Додди так мало внимания, что просто перестала для него существовать. Иногда это меня даже повергало в уныние.
      - Ничего, вместо тебя его балую я.
      Они редко не соглашались друг с другом и еще реже спорили. Единственным объектом их разногласий была экономка Бесси, теперь превратившаяся в няньку. Дарвин жаловался:
      - Она не носит чепца. Так не положено.
      - Но она их ненавидит. Пусть делает, как ей нравится. Я не хочу, чтобы нянчить детей было ей в тягость.
      - Но речь идет о более важных вещах. Посмотри на нее: она вечно ходит грязная. Я имею в виду ее платье. Разве ты не можешь уговорить ее почаще стирать свои вещи?
      - Но она и так это делает. Просто они у нее быстро пачкаются. "Маленькая мисс Неряха" из Лондона, вот кто она такая.
      Выпуски "Зоологии" между тем по-прежнему хорошо принимались читателями. В марте появился последний выпуск серии "Птицы", а в апреле третий из серии "Рыбы". Оба вышли отдельными книгами в твердой обложке серовато-зеленого цвета. На счету у Чарлза, таким образом, оказалось теперь еще три тома, где он выступал в качестве редактора и составителя: "Птицы" Джона Гулда, "Ископаемые млекопитающие" Ричарда Оуэна и "Млекопитающие" Джорджа Уотерхауса. Оставалось выпустить совсем немного - в серии "Рыбы", и тогда все пять томов "Зоологических результатов путешествия на "Бигле" будут завершены. У него сохранилось еще немного неизрасходованных денег для иллюстрирования своих собственных книг, которые он замыслил.
      Май был для Дарвинов хорошим месяцем. Чарлз выступил в Геологическом обществе с докладом "Об эрратических валунах и неслоистых отложениях" и удостоился всяческих похвал. Эмма вновь стала играть на рояле по часу в день, так что в доме опять звучала музыка; основное время, впрочем, она посвящала сыну, стремясь вернуть его любовь и доверие к ней. Дарвин продолжал трудиться над своими небольшими статьями, вести скрупулезные записи домашних расходов и развлекать себя тем, что давал оценку каждой из прочитанных книг, которых, как и у всякого заядлого читателя, перебывало в его руках великое множество ("Путешествия" Питера Талласа - отвратительно; "Изучение природы света" Абрахама Такера - невыносимо многословно...).
      Вордсворт все еще доставлял ему неизменное удовольствие. Но с наибольшей охотой он читал все, что имело отношение к его работе: исследования о северных оленях, ядовитых насекомых, шелкопряде, лиственных деревьях, экономии природных ресурсов, шведской сосне,перуанских овцах.
      Полученное Чарлзом Лайелем приглашение прочесть курс лекций в Лоуэлловском институте в Бостоне привело его и Мэри в восторг. Супруги давно мечтали о путешествии по Северной Америке: обещанный гонорар позволял им теперь осуществить задуманное.
      - Прежде всего я намерен изучить Великие озера, Ниагарский водопад. У меня есть кое-какие радикальные теории относительно их геологического происхождения.
      - Что касается радикальных теорий, то они есть у вас в отношении множества вещей, - заметил Дарвин. - Это-то и делает вас большим человеком.
      Эмма удостоверилась, что, хотя Мэри иногда и сидит со скучающим лицом, стоит ее мужу завести разговор о любимом предмете, она проявляет себя весьма сведущей в геологии.
      - Геологические путешествия приносят мне только радость, - заявила она Эмме. - Чарлз вслух излагает свои мысли, а я заношу их в записную книжку, по которой он может вести дальше свою работу. Вот когда мы оба по-настоящему нужны друг другу, А в Лондоне все тонет в суете.
      Когда в 1841 году директором Королевского ботанического сада в Кью назначили сэра Уильяма Гукера, переехавшего туда поздней весной из Глазго, Чарлз выбрался к нему с Эммой и двумя детьми. До этого знакомство сэра Уильяма с Дарвином ограничивалось лишь беглой встречей на заседании Британской ассоциации, но он знал, сколь высоко ценит "Дневник" его сын Джозеф, взявший книгу с собой на "Эребус", где она была его неразлучным спутником. Уильяму Гукеру исполнилось пятьдесят шесть, но жизненная сила била в нем через край, да и выглядел он значительно моложе своих лет: на энергичном лице выделялись огромные карие глаза. Он продемонстрировал семье Дарвина все пятнадцать акров своих владений, куда почти не допускалась обычная публика и где даже сейчас была выставлена основательная охрана.
      - Это первое, с чем я намерен покончить, - поделился с ними новый директор. - Как только мне удастся снести эти кирпичные заборы, каждый сможет являться сюда в любое время. Уверен, что никакого урона саду это не нанесет. К тому же я собираюсь еще приобрести землю по соседству и разбить там настоящий парк - с аллеями, фонтанами, клумбами.
      - А что вы сделаете со всеми этими стеклянными тумбами? - спросил Чарлз, глядя на теплицы, может быть и полезные для хозяйства, но неуклюжие.
      - Их мы перестроим, расширим, поставим современную систему отопления, проведем трубы с горячей водой для кактусовой оранжереи и еще для орхидей и папоротников - словом, для всех тропических растений. Потом мы соединим все оранжереи между собой, создадим пруды с водяными лилиями, зеленые лужайки. Полагаю, что, вернувшись из плавания, Джозеф привезет нам великолепную коллекцию.
      - Передайте ему от меня привет. Я с нетерпением жду его возвращения.
      - Я тоже, - заметил сэр Уильям, мечтательно добавив: - Надеюсь, он станет помощником директора. Здесь ему было бы лучше всего работать и жить.
      В Мэр Дарвины вернулись в конце мая. Как и всегда, их приняли с распростертыми объятиями. В Энни влюбились все поголовно. Элизабет щебетала:
      - Каждую весну или лето у вас новый младенец. Весьма разумно с вашей стороны. И мы ждем этого.
      Эмма взяла сестру под руку и улыбнулась:
      - Думаю, что ты, дорогая, не обманешься в своих ожиданиях.
      - Я вижу, что ты ничего не слышала про Шарлотту. Она беременна. После десяти лет замужества! Разве это не чудо? Ее муж, мистер Лэнгтон, уходит со своей пасторской должности в Онибери, и они переезжают на жительство к нам. Здесь она будет помогать мне ухаживать за матерью и отцом.
      Эмма с нежностью поцеловала сестру.
      - О, Элизабет, если бы ты знала, какой предательницей я себя чувствовала, живя преспокойно в Лондоне, пока ты оставалась тут одна и ухаживала за мама и папа.
      - Каждому свое, Эмма. Я счастлива, делая ту работу, которую определил мне господь. И я счастлива, что тебе выпало заботиться о дорогом Чарлзе и производить на свет наследников рода Веджвудов и Дарвинов.
      К концу июня, хотя свежий воздух здешних мест явно шел ему на пользу, Чарлз пожаловался Эмме:
      - Иногда часа в четыре пополудни меня начинает познабливать.
      За неделю до этого они экипажем отправили Уильяма в Шрусбери в сопровождении Бесси.
      - Почему бы тебе не привезти Уильяма обратно, а заодно не поговорить с отцом? Он ведь помог тебе в прошлом году.
      Доктор Дарвин, по обыкновению, не был расположен обсуждать с сыном состояние своего здоровья.
      - Я в полном порядке. Искра жизни пребудет во мне еще немало лет.
      Однако он озабоченно выслушал описание последних приступов озноба у Чарлза.
      - Видишь ли, с годами ты едва ли можешь рассчитывать, что станешь здоровее! Я недоучел степень твоей усталости в столь длительном плавании. За это время ты израсходовал пятнадцатилетний, а может быть, даже двадцатилетний запас энергии. И столько же лет, вероятно, потребуется тебе для его восстановления.
      Чарлз пал духом. Выходит, отец считает его инвалидом...
      - Отец, - голос его был напряжен, - мне горько и больно примириться с выводом, что "в гонке побеждает сильный" и что мне, похоже, придется довольствоваться тем, чтобы восхищаться результатами, которые покажут в науке другие. Как я мечтаю жить на свежем воздухе, не ведая ни грязи, ни шума, ни юдоли "Большого зоба", как назвал Лондон Уильям Коббет в своих "Сельских странствиях". В свое время ты предлагал купить нам дом в деревне в качестве свадебного подарка, Ты не передумал?
      - Разумеется, нет.
      - Тогда я начну подыскивать что-нибудь подходящее в Суррее и Кенте. (
      - По-моему, вам стоило бы сперва лет пять-шесть снимать дом, прежде чем окончательно решить, подходит для вас выбранное место или нет.
      - Шесть лет! Это слишком долго, отец. Нам бы хотелось купить побыстрее, но, конечно, не первый попавшийся.
      После обеда они собрались в оранжерее, где было прохладнее. Несмотря на веселое щебетание Кэтти, атмосфера была напряженной. Сюзан сидела в угрюмом молчании, Дождавшись ухода Бесси, сообщившей, что Вилли уснул, доктор Дарвин начал:
      - Безобразие! Она не носит чепца. И кроме того, у нее вид грязнули.
      - Она похожа на служанку в лавке у бакалейщика! - взорвалась Сюзан.
      - Учти, что мужчины начнут к ней приставать, как только увидят, что она одевается не так, как другие служанки, - прибавил отец в крайнем раздражении.
      Чарлз не собирался предавать Эмму.
      - Когда мы вернемся к себе в Лондон, то наведем порядок в ее туалетах.
      - И потом она каждое утро дает Додди полчашки сметаны, - пожаловалась Сюзан.
      - Это одна из самых вредных для него вещей, - заметил доктор Дарвин. Уже сейчас он производит впечатление болезненного ребенка.
      - Болезненного! - воскликнул Чарлз. - Мы никогда так не считали.
      Сюзан оставалась неумолимой.
      - Вчера вечером я зашла к ребенку в спальню и обнаружила, что на ночь у его постели не поставили воду. Право же, Чарлз, Бесси, как и любую другую экономку или няньку, следовало бы научить обращаться с ребенком.
      - Мы так и сделаем, - только и мог пробормотать в ответ Чарлз.
      На следующее утро над Маунтом ярко светило солнце. После завтрака вся семья отправилась на прогулку в сад, где уже по-летнему благоухали цветы, и каждый по очереди учил маленького Додди, как называется тот или иной из них. Кэтти отвела брата в сторонку.
      - Все это буря в стакане воды, Чарли. Жаль, что мне не удалось тебя предупредить. Подумаешь, ему дают полчашки сметаны! Я совсем не уверена, что Додди это повредит. А если ночью ребенку захочется пить, он может позвать няню - ведь дверь всегда открыта.
      Вероятно чувствуя неловкость из-за того, что он обрушился на сына, доктор Дарвин попытался загладить свою вину.
      - Знаешь, Чарлз, ты прав. Шесть лет - это действительно чересчур долгий срок, чтобы решить, подходит вам место или нет. Так что сразу же дайте мне знать, как только вам с Эммой удастся найти что-нибудь стоящее. Деньги я уже отложил.
      Чарлз осторожно обнял отца за плечи - по-прежнему широкие, но уже сутулые.
      В Лондоне его ждало послание, полученное им, так сказать, через третьи руки: идея, по всей вероятности, принадлежала Джону Генсло, разработал ее Адам Седжвик, а передал Чарлзу Лайель. О чем же шла речь? О том, что пора приступать к переговорам о постоянной работе в колледже Христа. Впрочем, быть может, он желает подождать, пока не закончит своей геологической трилогии? Как бы там ни было, дольше откладывать визит в Кембридж для возобновления дружеских связей и прояснения своих планов нельзя. Некоторые из сотрудников колледжа начали недоумевать, отчего это Чарлз Дарвин не показывался в своей альма-матер с зимы 1837 года. А ведь с тех пор прошло уже пять лет. И это притом, что от Лондона до Кембриджа всего несколько часов езды комфортабельным дилижансом.
      Ему сообщили о том, что и преподаватели, и дирекция колледжа гордятся его "Дневником" и многочисленными статьями. Они с уважением отзывались о "Зоологии", вышедшей под его редакцией. Им льстило и то, что Чарлз избран секретарем Геологического общества и членом Королевского, что было честью даже для профессоров Кембриджского университета. Вне всякого сомнения, все в колледже - от президента до преподавателей - считали его членом своей семьи. Столь же несомненно было и то, что, как полагали Генсло и Седжвик, в свое время Дарвину предстоит войти в число постоянных сотрудников колледжа.
      Вместе с Эммой он уже обсуждал эту перспективу, хотя и не слишком серьезно. Сейчас настал такой момент, когда руководство колледжа хотело бы получить от него окончательный ответ.
      "Конечно, я мог бы с легкостью поехать в Кембридж. Но хочу ли я провести свою жизнь в стенах университета - вот вопрос. - Сгорбившись на стуле, он рассеянно провел рукой по широкому лбу и начавшим темнеть волосам. - Кембридж - прелестный средневековый городок. Там великолепнейшая архитектура, широкие газоны, сады со множеством цветов, плоскодонки, на которых можно плавать с шестами по реке Кем вдоль лужаек и парков, прославленная Королевская капелла с ее воскресным хором. Правда, жалованье всего сто, а со временем, возможно, двести фунтов в год, но, раз у нас есть кое-какие личные средства, мне не придется, как бедняге Генсло, тратить свое время на репетиторство. Я буду иметь возможность общаться со своими коллегами сколько душе угодно. Что касается занятий со студентами, как и административных забот, то это не будет для меня слишком обременительно; словом, большую часть времени я смогу уделять своей собственной работе. Это также совпадало бы и с желанием самого колледжа".
      Поскольку его характеру чужды были задиристость, воинственность, эгоистичность, хвастовство или пренебрежение к делам других и его, скорее, отличали отзывчивость и теплота, врагов в колледже Христа он вроде бы не нажил. Как студента его там любили, хотя и не ожидали от него успехов в науке. Но сейчас все переменилось. В конце концов удача и упорство могли бы сделать из него настоящего ученого.
      Для Эммы с ее общительностью, он знал это, кембриджская община давала чудесную возможность продолжить веджвудовскую традицию благотворительности и гостеприимства.
      - Со временем ты станешь дамой-патронессой кембриджского общества.
      Глядя на жену в упор, он продолжил:
      - У маленькой "мисс Неряхи" есть для этого и соответствующий опыт, и соответствующие склонности, учитывая ее способность быть счастливой самой и делать счастливыми других.
      Эмма смотрела на него широко открытыми глазами, не зная, куда он клонит.
      - Однако я убежден: как ни привлекательна, как ни содержательна была бы тамошняя жизнь, она попросту не для меня. Я нуждаюсь в покое и уединении, то есть в полной изоляции в сельской глуши, где общественная жизнь присутствует ровно настолько, чтобы мы не чувствовали себя совсем уж отрезанными от мира. У меня есть для этого основания, о которых я хочу тебе сказать. Видишь ли, мне предстоит писать книги, доказывать теории и заниматься их распространением. А все это исключает присутствие в колледже, университетские дела, общественные обязанности.
      Теперь Эмма в свою очередь в упор поглядела на мужа.
      - Я могу быть счастлива с тобой и в том и в другом месте, при одном образе жизни и при другом. Главное для меня - семья: мой муж, мои дети, наше благополучие. Я могу продолжать жить и в Лондоне, если тебе это надо, в Кембридже, если бы ты его предпочел, или в любой глуши, если так лучше для тебя и твоей работы. Я счастлива и останусь таковой, даже если бы тебе вздумалось переехать со всеми нами на Огненную Землю.
      - Нет, только не Тьерра-дель-Фуэго! - с жаром воскликнул Чарлз, тут же рассмеявшись. - Но уединение мне просто необходимо, чтобы быть в стороне от суеты, как необходимо иметь возможность работать без перерывов, с полной отдачей. А все эти званые обеды, официальные приемы, длинные бурные дебаты - они меня истощают. На следующий день я оказываюсь из-за них полностью выбитым из колеи.