И действительно, через несколько дней в квартиру Дарвина кто-то нетерпеливо постучал. Открыв дверь, Симе пропустил капитана Фицроя высокого, поджарого и элегантного в длинном синем пиджаке и таких же брюках и жилетке дымчато-жемчужного цвета. Отложной воротник прикрывал галстук, повязанный свободным узлом по последней моде; на голове красовалась непривычного фасона гамбургская шляпа. Хотя он по-прежнему оставался на флоте, но получал половинный оклад и не имел под своим началом судна. Лицо его было явно темнее обычного - от душившей капитана ярости.
      - Капитан Фицрой! Как приятно вновь видеть вас после столь долгого перерыва, - приветствовал его Чарлз.
      - Я здесь не ради удовольствия. Меня оскорбили, затронута моя честь! С этими словами он протянул Чарлзу книгу Лайеля. - Вы видели этот выпад против меня?
      - Да, капитан, и глубоко сожалею о нем.
      - Сожалеете? Да вы, скорей всего, его и спровоцировали!
      Глаза Чарлза засверкали.
      - С какой это стати?
      - Чтобы доказать всему ученому миру, что вы - работяга, а я - лентяй, и к тому же безответственный.
      - Никто не мог бы сказать о вас подобное, сэр! Вы - один из самых преданных делу и добросовестных людей, каких я встречал в жизни.
      - И все-таки вы позволили Лайелю публично оскорбить меня?
      - Даю вам слово, что не видел этого предисловия до публикации. А если бы видел, то убедил бы его снять всякое упоминание о наших книгах. Симе, посмотри, не осталось ли у нас бренди?
      - Обратившись снова к Фицрою, он произнес примирительно: - Садитесь, прошу вас! Давайте обсудим все, как положено между старыми друзьями. Вы, знаете, что я никогда не обидел бы вас. Понятия не имею; зачем Лайелю понадобилось написать эти строки, но я опровергну их.
      - Каким образом? - Вопрос прозвучал весьма холодно. - Сообщив, что вы пишете и за себя, и за капитана Кинга и что, если бы мне пришлось писать оба тома, я не закончил бы работу раньше чем через год или даже два.
      Успокоившись, Фицрой принял рюмку бренди из рук Симса, которого он хоть и с опозданием, но узнал. - Что же, хорошо. Ноя хочу, чтобы вы сказали Лайелю, что я возражаю против его инсинуаций и требую, чтобы это место было изъято из последующих изданий.
      В первый раз после того, как Фицрой ворвался к нему, Чарлз позволил себе улыбнуться.
      - Никакого последующего издания не будет, прежде чем три наши тома появятся через .. год, как вы полагаете?
      Фицрой наконец заговорил своим обычным голосом:
      - Чтобы закончитьоба тома, мне осталось работы всего на несколько месяцев. Так что наши книги должны быть на прилавках магазинов в следующем году примерно в это же время.
      - И тогда при попутном ветре мы выйдем в спокойное море!
      Неторопливыми глотками попивая бренди, Фицрой произнес со своей характерной, столь хорошо памятной Чарлзу улыбкой:
      - Вы убедились сами, нрав у меня вспыльчивый. Конечно же я знаю, что никакого касательства к унизительному замечанию Лайеля в мой адрес вы не имели, и если бы вы видели рукопись до опубликования, то изъяли бы это место. Словом... я извиняюсь за то, в чем обвинял вас.
      - Извинение принято.
      Некоторое время они дружески болтали, после чего, пожав ему на прощание руку, Фицрой ушел. Чарлз тут же написал Лайелю: "Я виделся с Фицроем. Он приобрел Вашу книгу. Предисловие привело его в ярость... но потом он успокоился, Кое-что в его мозгу явно нуждается в починке..."
      Он продолжал писать статью по геологии: она получилась чересчур подробной и растянутой, отняв у него почти полтора месяца. Правда, в это же время он вел постоянные записи в своей, уже третьей, книжке по происхождению видов. Еще в июне он писал своему кузену Уильяму Дарвину Фоксу: "Я в восторге, убедившись, что вы столь любезны, что не забыли моего вопроса о скрещивании животных. Сейчас это мое главное увлечение, и мне действительно кажется, что придет день - и я смогу кое-чего добиться в этом самом запутанном предмете - в вопросе о видах и разновидностях".
      В сентябре, когда он подготовил к печати свою статью по геологии Глен-Роя, Дарвин смог все свое время отдавать записной книжке по происхождению видов. Со знакомыми он обсуждает подробности таких вопросов, как селекция, не раскрывая, однако, причины своего интереса. Лайелю он писал: "В последнее время меня, к сожалению, все больше тянет побездельничать, когда дело касается чистой геологии. Зато я буквально очарован множеством новых взглядов, касающихся классификации, родового сходства и инстинктов животных. Их становится все больше и больше, и все они имеют отношение к вопросу о видах, Я заполняю фактами одну записную книжку за другой, и они все отчетливее начинают укладываться в определенные закономерности".
      Погода в сентябре и октябре позволяла ему совершать долгие прогулки по городу, заканчивавшиеся обычно в одном из книжных магазинов - Яррела, Джона Таллиса или Хэтчарда. Чарлз бродил между рядами полок, отыскивая что-нибудь интересное для чтения на сон грядущий: он покупал что придется, чтобы отвлечься и позабыть на время о "маленькой мисс Неряхе". Так, в сентябре и октябре 1838 года, помимо работы над книгой о кораллах, он прочел "Мудрость бога" Джона Рея, "Бережливость" Листера, "Историю человека" Хорна, "Путешествие вокруг света" Лисян-ского, "Силу разума" Аберкромби, "Как вести наблюдения" Хэрриет Мартино. Движимый любопытством, он как-то взял с полки случайно подвернувшуюся под руку книгу Томаса Мальтуса "Опыт о законе народонаселения", написанную ровно сорок лет назад. Чарлз не встречался с автором книги во время своего весьма короткого пребывания в Лондоне перед отплытием "Бигля", но некоторые из его друзей были с ним знакомы. Образование Мальтус получил в Кембридже и более двадцати лет преподавал в колледже Ост-Индской компании в Хейлибери.
      Домой он возвращался с книгой под мышкой, следя, как садится бесцветное из-за дымного воздуха солнце.
      Симе подал ему легкий ужин. Устроившись в гостиной подле камина, где весело горел огонь, Чарлз открыл первую главу "Соотношение между ростом населения и питанием". Первые же страницы потрясли его. Ровно год и три месяца, как он начал систематически заниматься происхождением, изменением видов животных и растений, и лишь сейчас перед ним лежал ключ к разгадке тайны.
      "Причина, на которую я ссылаюсь, это постоянно проявляющаяся тенденция живой жизни увеличиваться без учета приготовленной для нее пищи", - писал Мальтус.
      "Наблюдением установлено... что не существует преград для плодовитой природы растений или животных, кроме их собственной скученности и посягательств на средства существования друг друга...
      Доказательства тому неопровержимы.
      В животном и растительном царствах Природа разбросала семена жизни необычайно щедрой, прямо-таки расточительной рукой, но оказалась сравнительно скудной, когда речь шла о пространстве и пропитании, необходимых для их произрастания. Семена жизни, посеянные в нашей земле, если бы у них была возможность свободно развиваться, заполнили бы собой миллионы миров в течение всего нескольких тысяч лет. Необходимость, этот императивный и всепроникающий закон природы, удерживает их, однако, в предначертанных рамках. Мир растений и мир животных сужаются под действием этого ограничительного закона, избегнуть воздействия которого не в состоянии и человек.
      ...Народонаселение имеет тенденцию расти, не считаясь со средствами к существованию".
      Он не мог скрыть ликования, неожиданно обнаружив ключ к своему запертому на замок и остававшемуся неприкосновенным миру происхождения видов [Учение Дарвина о борьбе за существование было, по словам Энгельса, "перенесением из общества в область живой природы учения Гоббса о bellum.omnium contra oranes [войне всех против всех] и учения буржуазных экономистов о конкуренции, а также мальтусовской теории народонаселения" (Энгельс Ф., Диалектика природы, - Маркс К.. Энгельс Ф. Соч.. т. 20, с. 622). Мальтузианская теория реакционна и антинаучна. Однако было бы неверным считать, что учение о борьбе За существование заимствовано Дарвином у Мальтуса. Мальтузианская теория "абсолютного избытка людей" была направлена на то, чтобы объяснить бедственное положение трудящихся при капитализме не социальными условиями эксплуататорского строя, а "вечными" законами лрироды. Борьба за существование как одно из основных понятий теории эволюции, по учению Дарвина, применима лишь к отношениям между организмами, а также между организмами и внешней средой. Перенесение этого учения на человеческое общество несостоятельно. Не случайно Энгельс подчеркивал, что "борьба за существование может происходить в природе помимо какого бы то ни было мальтузианского ее истолкования" (Энгельс Ф, Анти-Дюринг, - Там же, с, 69). - Прим. ред.]. Взволнованный, вышагивал Дарвин по комнатам, а в голове, у него теснились картины всего виденного за время плавания на "Бигле" и мысли, родившиеся после возвращения домой. Измотанный, не имея сил даже раздеться и лечь в кровать, он, в чем был, бросился на софу.
      Наконец-то у него есть теория и он может работать! Впрочем, чтобы не судить предвзято, Чарлз принял решение какое-то время вообще ничего не писать, не делать никаких заметок. Необходимо выждать, пока теория не получит фактического подтверждения.
      В Мэр-Холл Дарвин приехал в пятницу вечером 9 ноября. К этому времени кое-кто в доме уже лег спать, в том числе и его сестра Кэтти, приехавшая к Веджвудам погостить. Эмма отправилась на кухню в поисках съестного и принесла ему немного еды и горячее какао. Чувствуя себя совершенно разбитым, он и не думал делать Эмме предложение сразу по приезде. Ему хотелось побыть с ней наедине весь завтрашний день и попытаться восстановить ту близость, которая возникла между ними в его прошлый приезд в июле.
      Подходящий момент для объяснения выдался в воскресенье после возвращения из церкви, где они прослушали проповедь местного викария Джона Аллена Веджвуда, Эмминого кузена, "Благодарение, обращенное к господу после шторма на море".
      - Это в честь возвращения "старого морского волка", - прошептала Эмма на ухо Чарлзу.
      В гостиной было прохладно, но приятно. Чарлз и Эмма вместе сели у рояля, и она тихо заиграла для него песни Моцарта. Как она угадала? Это как раз те самые звуки, которые он жаждал услышать. Дарвин с облегчением вздохнул:
      - Я хотел бы попросить разрешения поговорить с тобой, Эмма.
      - Разрешения?! - Она была поражена. - С каких это пор ты должен испрашивать специальное разрешение?
      - Я говорю вполне серьезно. Речь идет о крайне важном деле.
      - По выражению твоего лица я и так это вижу.
      - Мы были с тобой друзьями долгое время, Эмма...
      - Ровно столько же, сколько кузиной и кузеном!
      - Не знаю, как ты это воспримешь. Я и так со страху, честно говоря, теряю последние остатки соображения.
      Эмма повернулась к Чарлзу. Она слегка побледнела.
      - Когда ты гостил у нас в июле, у тебя было прекрасное настроение и мне было так хорошо с тобой! Знаешь, у меня возникло убеждение, что, если бы мы чаще с тобой виделись, я бы могла тебе понастоящему понравиться.
      Лицо Чарлза перестало быть напряженным. Он взял Эммины руки в свои.
      - Эмма, дорогая! Ты всегда нравилась мне больше всех остальных. Сейчас я понял - прости, что я так поздно прозрел, но такова уж моя натура, - что давным-давно люблю тебя! Не бойся задеть мои чувства. Я ведь знаю, что далеко не красавец. Говори правду, одну лишь правду!
      - Обещаю, Чарлз.
      - Тогда я хотел бы спросить, не выйдешь ли ты за меня замуж?
      Эмма не колебалась ни секунды.
      - Конечно, выйду, Чарлз! - выпалила она. - Я столько лет ждала, когда ты наконец сделаешь мне предложение. Все Дарвины и Веджвуды ждали этого. Разве ты не знал?
      - Нет, не знал... ничего.
      Он выглядел таким растерянным и жалким, что она тихонько засмеялась. Чарлз робко произнес:
      - Я люблю тебя. Ты сказала, что выйдешь за меня. Но любишь ли ты меня?
      Она крепко обняла и поцеловала его. Чарлз еле слышно пробормотал:
      - Какой замечательный ответ! У нас будет с тобой чудесная жизнь. Надеюсь, ты так же счастлива?
      - Все это так неожиданно. Пока я еще не чувствую всей полноты своего счастья. Но это придет. Ты самый честный, самый чистый из всех, кого я знаю. Каждое твое слово выражает то, что ты думаешь. И ты так нежен с сестрами, так добр с ними, у тебя такой мягкий характер!
      - Как ребенок не может расстаться со своей любимой игрушкой, так я не могу расстаться со словами "моя дорогая Эмма"!
      Теперь настала очередь Чарлза поцеловать ее - со всей глубиной и страстью, на какие он оказался способен. Это был их второй поцелуй: он взволновал их обоих, внушив им веру в то, что все будет хорошо. Высвободившись из его объятий, она спросила:
      - Наверно, надо все рассказать папа и Кэтти?
      Как только в комнату вошли Джозайя и Кэтти, Эмма объявила с сияющей улыбкой:
      - Глядя на наши лица, вы уже обо всем догадались? Чарлз сделал мне предложение! Мы женимся!
      Джозайя Веджвуд не стал скрывать слезы радости. Он обнял сперва Эмму, потом Чарлза.
      - Это один из самых счастливых дней в моей жизни! - Голос его звучал хрипло от обуревавших его чувств. - Годами я надеялся и молился в ожидании этого момента. Ты знаешь, с каким уважением я всегда относился к тебе, Чарлз!
      - А я всегда относился к вам, дядя Джоз, с величайшим почтением и любовью.
      К воскресному обеду у Веджвудов были приглашены несколько родсгвенников. Из Лондона приехал Генслей с женой. Хотя, уволившись из полицейского суда, он почти год сидел без работы, муж и жена были в превосходном расположении духа, как, впрочем, и все остальные.
      - Да они просто какие-то буйные, - прошептал Чарлз на ухо Эмме, сидевшей рядом с ним за обеденным столом. - Не стоит, наверно, объявлять о нашей помолвке среди такого шума.
      - Ты прав,
      Он сжал ее руку под столом.
      - Я до того счастлив, у меня так легко на сердце оттого, что все сомнения позади и мы понимаем друг друга, что у. меня даже разболелась голова.
      - Представь, дорогой Чарлз, у меня тоже.
      Он уже собирался раздеться и лечь, когда к нему постучали. Отворив дверь, Чарлз увидел на пороге Генслея Веджвуда.
      - Идем к нам в спальню. У нас там вечеринка. Пока Чарлз шел за ним по коридору, до него доносились возбужденные голоса. Когда они вошли в комнату, Эмма вскочила со стула, стоявшего у камина.
      - Знаешь, за столом у нас был такой жалкий вид, что и моя тетушка Фэнни и Джесси, жена Гарри, заподозрили что-то неладное. Фэнни догадалась первой. Наша тайна раскрыта.
      - Вашей тайне уже несколько лет! - воскликнула Фэнни. - Это мы держали ее в... тайне.
      Родственницы тут же заключили Чарлза в сердеч-лые объятия. От радости у него стало тепло на душе, а голова закружилась от сознания, что все в его жизни "дет теперь как надо. Эмма усадила его на стул рядом с собой.
      - Чарлз, дорогой, все, оказывается, только и делали, что готовили наш брак.
      - Тем не менее Кэтти и я поедем завтра в Шрусбери, чтобы сообщить о нашем решении отцу и Сюзан, - отвечал он. - Уверен, что отец будет так же счастлив, как и дядя Джоз.
      Глаза Эммы сверкали.
      - Генслей, я голодна. Принесите, пожалуйста, чего-нибудь поесть.
      Потом все заспорили о том, какая помолвка предпочтительней длительная или короткая.
      - Короткая! - вскричал Чарлз. - Я и так уже лишился изрядной порции счастья.
      - Длительная, - тихо промолвила Эмма. - Не могу же я сейчас бросить маму на одну Элизабет.
      - А почему, собственно? - откликнулась Элизабет, с трудом превозмогая постоянно мучившую ее боль. - Твоего счастья хватит и на меня.
      Тем временем Генслей вошел, неся поднос с хлебом, кухонный нож и два фунта свежего масла. Все дружно накинулись на эту, как выразилась Эмма, "восхитительную закуску".
      На следующее утро первыми поднялись Джозайя и Чарлз. За окном падали мелкие, похожие на кристаллики снежинки. После кофе Джозайя предложил оседлать лошадей и отправиться на прогулку в лес. Бодрящий морозный воздух слегка пощипывал ноздри. Они проехали сперва берегом озера, а затем углубились в лесную чащу, где провели столько чудесных часов, вместе охотясь в сентябре на куропаток и другую дичь. В белом безмолвии раннего утра отчетливо слышалось каждое слово Джо-зайи:
      - Что может быть лучше приветливой и любящей дочери, не считая хорошей жены! Я ни за что не расстался бы с Эммой ради человека, который не был бы мне как родной сын. - Его изборожденное морщинами лицо расплылось в сердечной улыбке. - Но поговорим сейчас о практической стороне дела. Я предполагаю положить на имя Эммы пять тысяч фунтов стерлингов в ценных бумагах - ровно столько, сколько я выделил Шарлотте и сыновьям, и выплачивать ей ежегодно по четыреста фунтов из моих доходов, которых, смею надеяться, должно хватить до тех пор, пока я жив.
      Чарлз покраснел. Он ни разу не задумывался над приданым, которое могли дать за Эммой, хотя, разумеется, в бесприданницах ее не оставят: фаянсовый завод в Этрурии, известный далеко за пределами Англии, принес Веджвудам целое состояние.
      - Весьма великодушно с вашей стороны, дядя Джоз. Мне наверняка потребуется совет, и ваш и отца, куда лучше поместить Эммины пять тысяч. Скоро я и сам начну зарабатывать и надеюсь, что весь капитал Эммы вместе с процентами мы сможем оставить нетронутым для наших детей, как в свое время сделал для нас отец.
      Когда они вернулись, Эмма еще завтракала. Они поцеловались, глядя друг на друга сияющими глазами. Затем она поставила перед ним кашу, копченую селедку, вареные яйца в маленьких голубых подставках веджвудовской выделки, блюдо с ломтиками тоста и кофе с горячим молоком. Чарлз с аппетитом принялся за еду.
      - Как ты думаешь, - спросил он у Эммы, - нельзя будет затопить камин в библиотеке? Там так приятно посидеть, поговорить.
      Когда они перешли в уставленную книгами комнату, Чарлз обратился к Эмме:
      - Боюсь, первые несколько лет нам придется жить в Лондоне, пока я не опубликую своих геологических работ. Ты не возражаешь?
      - Где бы ни был наш дом, я буду в нем счастлива. У меня просто способность находить счастье.
      - Это один из твоих многочисленных талантов. А что ты предпочитаешь: центр или пригород?
      - Думаю, что центр, оттуда будет удобнее добираться до Геологического общества, где тебе надо бывать как секретарю.
      - И еще мне хотелось бы жить поблизости от Лайелей. Помощь Чарлза для меня просто бесценна - и по части геологии, и по части экономики. Район там, правда, не слишком модный, но довольно хороший, недалеко от Британского музея и нового Лондонского университета.
      - Когда ты найдешь несколько подходящих домов, я приеду и помогу тебе сделать окончательный выбор.
      После некоторого обсуждения Эмма назначила день их свадьбы на 29 января 1839 года - через два с половиной месяца. Венчаться им предстояло в церкви на холме рядом с имением.
      ЛЮБОВЬ-ТА ЖЕ ЛИХОРАДКА
      От Джона Генсло Чарлз получил письмо: он и Хэрриет собираются в Лондон и надеются посетить там Дарвинов. Не будучи знакомой с супругами Генсло, Эмма знала о той решающей роли, которую они сыграли в жизни её мужа.
      - Почему бы нам не пригласить их погостить? - спросила она у Чарлза. Комната для гостей теперь, с новыми эстампами, выглядит вполне респектабельно.
      Он отослал приглашение и тут же начал тревожиться.
      - А чем мы сможем их развлечь? Сумеем ли мы заполучить на вечер тех ученых, кого Генсло наверняка захочет увидеть? Пожалуй, надо на несколько дней нанять экипаж?
      В ответ Эмма рассмеялась:
      - Ты похож сейчас на сына, который в первый раз пригласил к себе домой своих строгих родителей. Не беспокойся. Все будет в порядке.
      Она оказалась права: более легких гостей трудно было себе представить. Они явились к четырем пополудни, Хэрриет сразу же отправилась отдыхать в отведенную для нее комнату, а Чарлз и Генсло удалились в кабинет. Теперь Эмма смогла беспрепятственно заняться последними приготовлениями к первому в своей жизни званому обеду. По-веджвудовски безукоризненно сервированный стол поражал своим великолепием: серебряные приборы, сверкающий хрусталь и тончайшая скатерть камчатного полотна (еще один свадебный подарок). У нее еще осталось время, чтобы не спеша принять ванну, затем переодеться в декольтированное бархатное платье синего цвета, которое было ей так к лицу.
      Первыми из приглашенных прибыли супруги Лайели, с которыми приехала и сестра Мэри Леонора. Генсло и Лайели были давнишними друзьями.
      Вскоре появился Роберт Броун. Генсло и Броун, два самых известных ботаника в Англии, тотчас же с превеликой радостью бросились друг к другу. Доктор Уильям Фиттон, знаменитый геолог, один из бывших президентов Геологического общества, явился позже всех. Обеспокоенная, Эмма даже сбегала на кухню, чтобы удостовериться, не подгорел ли у Сэлли ужин.
      - Положитесь на меня, мэм, - успокоила ее кухарка, - уж я всегда помню про опоздавших. У нас в Шропшире без них разве когда обходилось, особенно как дороги-то развезет.
      Фиттон принес свои извинения за стаканом шерри, после чего вся компания перешла в столовую, где стол уже давно ждал гостей. Меню, предложенное Эммой, вызвало всеобщее восхищение.
      Облаченный в новый фрак, черные брюки и белую накрахмаленную рубашку, приобретенные по такому случаю Дарвинами, Парсло [Мужская прислуга, нанятая Эммой, - Прим. пер.] торжественно внес суп-пюре из артишоков, голову трески в устричном соусе, котлеты по-провансальски и сладкое мясо в белом соусе; затем баранью ногу, а на десерт - фрукты и сыр, пудинг, конфеты и круглые леденцы на серебряном подносе и маленькие пирожные. Все эти яства запивали отменным бордо.
      Несмотря на великолепный стол, обстановка была весьма напряженной. Лайель, хотя обычно стоило ему лишь коснуться геологии, как голос его начинал рокотать, на сей раз словно воды в рот набрал, а если и говорил, то еле слышно. Другие тоже начали разговаривать полушепотом, чтобы не заглушать его. В результате вообще нельзя было разобрать ни слова. Роберт Броун, которого Гумбольдт назвал "гордостью Великобритании", из-за своей скромности настолько растерялся, что просто ушел в себя.
      "Боже! - подумала Эмма. - С двумя такими учеными буками весь наш обед провалится".
      Спасают положение женщины. Хэрриет Генсло своим приятным громким и ясным голосом начинает рассказывать о последних новостях факультетской жизни Кембриджа. Мэри Лайель, пораженная непривычно тихой речью мужа, решает отомстить ему за все те часы, когда ей приходилось молча сидеть, слушая его разглагольствования на темы геологии. Она берет инициативу в свои руки и принимается оживленно болтать. Увидев, что происходит, Чарлз очертя голову бросается на помощь, и ему удается разговорить, одного за другим, всех своих друзей. Посреди всеобщего шума Лайелю и Броуну приходится почти кричать, чтобы быть услышанными. В конце концов все остаются довольны и поздравляют Эмму с превосходным обедом.
      На следующее утро Генсло уехал на консультации, и его не было целый день. Хэрриет заказала двуколку и отправилась с визитами. Чарлз чувствовал себя совершенно выпотрошенным: сказывалось перенапряжение во время вчерашнего приема.
      Супруги Генсло остановились у них всего на несколько дней. В среду они были на обеде у Лайелей, а в четверг их принимал у себя Уильям Фиттон. Перед отъездом Джон Генсло объявил:
      - Главную новость я приберег под конец. Мы продаем свой дом в Кембридже и переезжаем на казенные хлеба в Хитчем, в графство Суффолк, где у меня свой приход. А в Кембридж я буду наезжать весной, чтобы вести свой курс ботаники.
      Сидя на софе, он подался вперед, сцепив руки перед собой.
      - Дел в Хитчеме у меня непочатый край. Прихожан там больше тысячи, это бедные и необразованные люди, церемония крещения и венчания для них излишество или чрезмерная роскошь. Церковь стоит пустая. Что до еды, одежды и возможностей для мало-мальски приличного существования, то местные жители обеспечены значительно хуже большинства английских крестьян. Для меня это серьезный вызов, и я намерен принять его. Этих людей необходимо вернуть в лоно церкви. Один из путей достижения цели - помочь им вести сельское хозяйство современными методами, чтобы поднять уровень их жизни. И поскольку я сам вызвался служить богу, на меньшее я не согласен.
      Для Чарлза наступил счастливый и плодотворный месяц: он вычерчивал карты и делал рисунки с изображением различных участков атолла Килинг и рифов Маврикия, привлекая все новые материалы по скорости роста кораллов и глубинам, на которых они живут, описывая погрузившиеся и мертвые коралловые рифы. Этой работой он бывал занят большую часть дня, что вполне устраивало
      Эмму, так как оставалось время, столь необходимое ей для того, чтобы освоиться с жизнью в Лондоне. По вечерам она читала ему выдержки из юмористических "Изречений мистера Слика из Сликвилла" или играла что-нибудь успокаивающее на рояле.
      К концу апреля, решив устроить себе передышку, Дарвин вернулся к записям по. проблеме видов. В свою четвертую книжку он заносит: "Когда встречаются две человеческие расы, они ведут себя совершенно так же, как два вида животных: сражаются, поедают друг друга, заражают друг друга болезнями и т. д.. а затем наступает последний этап смертельной борьбы, когда решается вопрос, кто обладает наиболее совершенной организацией и инстинктами (у человека - это интеллект), чтобы победить...
      Трудно поверить в существование той страшной, хотя и незаметной войны, которую ведут все органические существа, такие мирные вокруг леса, улыбчивые поля. Вспомним, однако, о множестве растений, занесенных в наши сады из чужих краев, которые наряду с местными дикорастущими видами, размножаясь, в состоянии заполнить все вокруг, и мы увидим природу в ее чудесном равновесии".
      Затем он сделал обобщение, касавшееся изменения видов: "Мой принцип состоит в том, что уничтожаются все наименее стойкие и выживают случайно оказавшиеся более стойкими".
      В условиях, когда ему решительно не с кем было поделиться своими соображениями, кроме Лайеля, который и без того был сторонником эволюционных взглядов, Чарлз допустил серьезный просчет. Он решил, что нет никаких причин, почему бы не сказать Эмме, для чего это он начал вдруг покупать книги по разведению домашних животных, писать письма селекционерам, занятым экспериментами по выведению новых, улучшенных пород скота. Иногда, делая записи в своей четвертой книжке и отыскивая нужный ему материал в одной из трех предыдущих, он не мог удержаться, чтобы не прокомментировать работу, которая, хотя многое оставалось еще неясным и вызывало сомнения, захватила его целиком.
      - Последнее звено в цепи дал мне именно Мальтус! - как-то воскликнул он, - написав, что все живое имеет постоянную тенденцию увеличиваться быстрее, чем позволяют имеющиеся для него средства к существованию. Против моего тезиса, что размеры видовых изменений в пределах исторически обозримого периода сравнительно невелики, трудно что-либо возразить. Изменение у одной из форм - это результат изменения условий. Логично, что, когда тот или иной вид становится более редким по мере приближения к вымиранию, какой-то другой вид должен увеличить свою численность там, где появляется этот разрыв.
      Эмма не оспаривала его слов и, склонив голову, продолжала молча вышивать, что, как в неведении полагал Чарлз, означало согласие.
      В другой раз он сказал ей под вечер:
      - Любая структура способна на бесчисленные вариации при условии, что каждая из них наилучшим образом приспособится к обстоятельствам своего существования.
      И снова Эмма ничего не ответила. Если бы Чарлз не был так увлечен работой, он наверняка почувствовал бы в ее теперешнем молчании нечто отличное от того, что бывало прежде. Взрыв наступил после одной долгой дискуссии с Лайелем, суть которой он поведал своей записной книжке, а перед сном - Эмме.
      - Лайель заметил, что вымерший вид никогда уже не возрождается. Начиная с отдаленнейших периодов, как он предполагает, появлялись все время новые органические формы. Мои собственные исследования и наблюдения подтверждают это. Лайель также склонен думать, что те формы, которые существовали в доисторические времена, вымерли. Такие, как мегатерий, которого я нашел в Южной Америке.
      Эмма обеспокоенно взглянула на мужа.
      - Ты хочешь сказать, что бога не существует?
      - Я хочу сказать, что он в самом начале создал определенные законы и потом устранился от дел, предоставив этим законам делать за себя всю работу.
      Впервые Чарлз обратил внимание на озабоченный вид жены. Но он и думать не думал, что может за этим последовать. Вечером следующего дня Эмма тихо сказала:
      - Чарлз, я положила тебе на стол письмо. Ну не совсем письмо, скорее, послание. Сейчас прочтешь или, может быть, завтра с утра?
      - Сейчас. Конечно, сейчас. С тех пор как мы женаты, это первый случай, когда ты обращаешься ко мне в письменной форме.
      Он накинул халат, пошел в кабинет и обнаружил на столе Эммино "послание", написанное ее характерным четким почерком.
      "Чересчур четким, - решил он про себя. - Похоже, что она переписывала текст несколько раз".
      "Что касается моего отношения к тебе, то я желала бы быть постоянно уверенной, что, действуя добросовестно и вполне искренне желая и пытаясь познать правду, ты не можешь заблуждаться. Есть, однако, причины, которые, помимо моего желания, порой мешают мне испытывать эту уверенность в твоей неизменной правоте. Осмелюсь предположить, что в прошлом ты, должно быть, также нередко задумывался над этими причинами. Тем не менее я все равно пишу тебе то, что накопилось в душе, зная, что мой любимый извинит? меня...
      Не случилось ли так, что привычка, порожденная науч" ными исследованиями, не верить ничему, пока оно не доказано, оказала чересчур сильное влияние на твое сознание и в тех случаях, когда речь идет о вещах, которые не могут быть доказаны подобным же образом?