Глава 9

Стояло теплое мартовское (почти апрельское) утро, ярко светило солнце, и в воздухе пахло весной. Джесс смотрела из окна мастерской в сторону парка и размышляла о том, скоро ли поднимутся над землей пурпурные головки крокусов и скоро ли нарциссы явят миру свою золотистую красоту. Приятнее думать о цветах, чем высчитывать, сколько же дней прошло с тех пор, как она беседовала с Филипом, мучиться вопросами о том, ее ли дочь Эми и, если дочь все-таки жива и знает, где живет Джесс, почему сама не дает о себе знать.

А еще невыносимее представлять себе, как Чарльза его вторая жена играют роль радушных хозяев и угождают Море и ее дружку.

Швейные машинки жужжали у нее за спиной, работницы усердно трудились над драпировками для клуба, а Джесс думала о том, что Мора была права. Нельзя только работать и заботиться о других. А вечерами кутаться в старый халат, даже если он такой удобный. Может быть, когда-нибудь в далеком, подернутом густой дымкой будущем у нее появится мужчина, не похожий на Чарльза, он разделит С ней радости и тревоги и будет любить ее. И она полюбит его. И еще он примет Джесс с ее прошлым и заключит в объятия ее ребенка…

Она настолько погрузилась в свои размышления, что заметила Филипа только тогда, когда он приблизился к дому, взглянул на нее зелеными глазами и помахал рукой. Джесс встрепенулась и пошла открывать.

— Филип! — Она радостно улыбнулась, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. — Я не ждала вас.

— Вы всматривались куда-то, и я решил, что выглядываете меня.

Джесс засмеялась:

— Я смотрела на крокусы и гадала, когда они зацветут.

Филип помрачнел.

— Да шучу я, шучу! Итак, чему обязана вашим визитом?

Он внимательно посмотрел ей в глаза, и она ахнула, мгновенно вернувшись в реальный мир, где не бывает любящих мужчин и катамаранов.

— Вы что-то выяснили.

— Где мы можем поговорить наедине?

Джесс оглядела мастерскую. Работницы трудятся не покладая рук, но они не глухие и что-то услышат даже сквозь шум машинок. Она взглянула в сторону окна.

— В парке. Позвольте, я надену пальто.

Парковая скамья еще не высохла после утренней росы, но Джесс не заметила этого. Она сидела совершенно неподвижно, засунув руки в карманы легкого полотняного пальто, и слушала рассказ Филипа о беседе с доктором Ларриби. А еще Джесс прислушивалась к собственному дыханию; казалось, каждый вдох помогал ей впитывать слова Филипа и проникать в их смысл.

Когда он закончил, Джесс не шелохнулась и не произнесла ни слова.

— Итак, если верить доктору Ларриби — а я склонен ему поверить, — можно не сомневаться, что Эми не ваша дочь, — подытожил Филип.

У ног Джесс ходил голубь. Время от времени он запрокидывал головку, и его маленькие черные глазки внимательно смотрели на нее. Голубь явно надеялся на то, что эта женщина даст ему хлебные крошки.

А в ее животе снялись с мест бабочки. Бессознательным жестом она повернула на пальце кольцо, которое не снимала тридцать лет. Кольцо матери. Знак материнской любви.

— Моя дочь жива, — прошептала Джесс.

Филип закинул ногу на ногу.

— Этого мы пока не знаем. Но можем предположить, что жива.

— Где же она? В Вайнарде?

— Возможно. Повторяю, нам ничего не известно. Мне придется копнуть глубже.

Джесс подняла глаза на высокие деревья. На их ветвях уже набухли почки, и очень скоро здесь зашумят тенистые зеленые кроны. Она подумала про Мору, которая недавно обрела вкус к независимости. Мора будет сильной натурой. Характер у нее нелегкий, но сильный. У Моры хватит мужества все понять.

— Мне нужно найти ее.

Ветерок унес ее слова в глубину парка.

Филип кивнул:

— Я помогу вам.

— А ваш брат… Ваш бизнес…

— Переживут. — Внезапно Филип улыбнулся и дотронулся до рукава Джесс. — Кроме того, мне почему-то кажется, что Пи-Джей хотела бы, чтобы я вам помог.

Джесс вспомнила эту авантюристку с каштановыми волосами. Придя в ее квартиру и предложив» организовать встречу, она сразу услышала: «Да, я хочу увидеть своего сына». Единственная из всех. Сьюзен долго колебалась, а Джинни первым делом завопила: «Да ни за что на свете, да я скорее умру!»

Джесс улыбнулась и погладила Филипа по руке.

— Да, — сказала она. — Пи-Джей была бы рада.

Джинни лежала, растянувшись на диване, смотрела краем глаза на экран телевизора, жевала третий за утро сырный круассан и слушала доносящийся с автоответчика далекий голос Джесс:

— Эми не моя.

Консуэлло вошла в комнату, удивленно уставилась на говорящий телефон и потянулась к трубке.

— Не надо! — крикнула Джинни. — Уходи. Vamoosenote 7.

Экономка покачала головой:

— Вы не говорить ваш друг. Почему?

Джинни приподнялась. Автоответчик издал характерный гудок и отключился.

— Не ваше дело, сеньора. А теперь vamoose. Оставь меня в покое.

Консуэлло уперла руки в необъятные бока.

— Сеньор Джейк будь стыдно.

Джинни стряхнула крошки на белый ковер.

— Смотритесь на вы, — продолжала Консуэлло. — Вы есть жутко.

— Я твоя хозяйка. А это означает, что тебе следует немедленно захлопнуть пасть и убраться. Оставь меня одну.

— Одну? Вы хотеть одну? Лицо у вы как свинья!

Джинни всегда удивлялась, почему ни один мексиканец, сколько бы он ни прожил в Штатах, не может научиться прилично говорить по-английски.

— Ни один хотеть у вас быть. Даже дочь от вы, — ворчала Консуэлло.

— Не смей говорить о моей дочери.

— Лайза хорошая девочка. Другая мама быть хорошее ей. Фыркнув, Консуэлло вышла из комнаты.

Джинни тихо выругалась, передразнивая выговор Консуэлло, взяла пульт дистанционного управления и выключила телевизор. А все-таки в одном отношении экономка права: она была «жутко».

Джинни со стоном опустила ноги на пол и с трудом села. Когда она в последний раз виделась с Лайзой? Кажется, в выходные. Только не в последние, а за неделю до того. А может, и две недели прошло, трудно припомнить. Лайза явилась без предупреждения, когда Джинни нежилась в горячей ванне.

В другое время Джинни не смутилась бы, если бы дочь застала ее обнаженной. А тут она взглянула на себя, на свой округлившийся живот, рыхлые бедра и сконфузилась. Несомненно, внезапно появившаяся страсть класть в рот все, что попадалось на глаза или под руку, уже сказывалась.

Джинни даже не улыбнулась и не поздоровалась с дочерью, а, инстинктивно желая скрыть свои недостатки, быстро повернулась к Лайзе спиной.

— Какого черта ты здесь делаешь? — спросила она.

— Приехала повидать тебя, — простодушно ответила Лайза. — Узнать, как твои дела.

— Теперь ты меня повидала. Всю целиком. Отправляйся домой, Лайза. Мне нужно побыть одной.

Лайза склонилась над ванной:

— Джинни, я хочу тебе помочь. Я тоже любила Джейка.

Джинни с головой погрузилась в воду. Ах, если бы вода прополоскала ей мозги, смыла бы все воспоминания! Потом она подняла голову, но глаз не открыла.

— Лайза, отправляйся домой, — повторила она. — Мне необходимо одиночество.

Лайза помолчала. И вдруг Джинни почувствовала ее прохладную ладонь на своем мокром плече.

— Не только тебе сейчас плохо. Ты нужна мне, Джинни.

Лайза сразу ушла, и с тех пор они не разговаривали. Джинни не хотелось общаться ни с Лайзой, ни с кем-либо еще. Никто не должен напоминать ей, что за стенами этого дома продолжается жизнь, люди работают, хохочут, любят… дышат. У Лайзы есть телевидение, дело, которое помогает ей превозмогать боль. И у Джесс полно занятий: шитье, поиски пропавших детей, и для нее все это составляет смысл жизни. А для Джинни окружающее перестало существовать несколько недель назад, потому что умер Джейк. Этого не поймут ни Джесс, ни Лайза.

«Другая мама быть хорошее ей», — сказала Консуэлло.

— Да, ты права, — пробормотала Джинни. — Ох, как ты права.

И вдруг ее осенило: необходимо встряхнуться. Нужно выйти из тюрьмы, куда она сама себя заточила, иначе безумие неизбежно.

Начать надо с дочери. Лайза наверняка оскорблена тем, что Джинни выставила ее из дома. Ведь она в самом деле переживает смерть Джейка и нуждается в Джинни.

О, Лайза — великая обманщица, Джинни видала таких. Лайза сделает все, чтобы вывести ее из прострации. Как уже было замечено, Лайза добрая.

Джинни рывком поднялась на ноги. Ну и пусть обманывает. Все равно надо ехать. В целом свете одна только Лайза способна выносить ее сейчас, и плевать на то, что там болтает «сеньора». «Лайза — моя дочь, и уж она-то поймет настроение матери».

Только себе Джинни признавалась в том, что присутствие Лайзы всегда успокаивает и согревает. Она появилась на свет из утробы Джинни, и этим все сказано.

«Да, — подумала Джинни и невесело улыбнулась. — Надо увидеться с Лайзой. Может, пообедать с ней вдвоем?»

Все брюки оказались ей тесны, поэтому Джинни надела ту самую бесформенную рубаху, в которой предстала перед Джесс. Поверх она натянула длинный белый свитер, появившийся в доме раньше, чем Консуэлло. Джинни надеялась, что ворот скроет складки на шее. А ведь их не было в те времена, когда она еще носила нормальную одежду! Но едва Джинни вышла на улицу, адское солнце напомнило ей, что уже почти апрель и она в Лос-Анджелесе, где женщинам незачем прятать складки на шее под свитерами, поскольку они едят мясо кальмаров, а не сырные круассаны и не делают из себя «жутко».

Наплевать! Лишь бы Лайза обрадовалась ей.

Джинни стянула свитер, швырнула его на заднее сиденье «мерседеса», повернула ключ зажигания и выехала на дорогу, идущую вдоль каньона. Ей безумно хотелось закурить, втянуть в себя едкий успокаивающий и разрушающий дым. Если бы у Джинни были сигареты, она с наслаждением затянулась бы и выпустила с клубом дыма все свои невеселые мысли. Лучше умереть от рака легких, чем от ожирения.

Но сигарет не было и еды тоже.

Она включила радио. Пальцы ее нервно пробежали по кнопкам приемника, как бегали в последнее время по кнопкам пульта дистанционного управления телевизора. Но Джинни и сейчас не нашла ничего подходящего, что успокоило бы ее.

Поправив на носу вечно сползающие солнечные очки, она попыталась расслабиться. Возможно, это удалось бы ей, если бы резинка трусов не врезалась так немилосердно в живот. Как пояс для похудания.

Пояс!

— Давненько я не думала о таких вещах, — сказала Джинни.

Она никогда не носила таких поясов, даже в шестидесятых, когда все повально увлекались ими. Пояс сковывает. Неизвестно, когда мужчине захочется прикоснуться к тебе, и нельзя допустить, чтобы его рука встретилась не с живой плотью, а с резинкой, а если украсить резинку кружевами, как делают многие, это ничего не изменит.

Джесс, например, такая миниатюрная, что ей вовсе не нужен пояс. Громадной заднице Сьюзен пояс, наверное, не повредил бы, но она предпочитала компенсировать недостатки фигуры вызывающей одеждой. Из всех них пояс был, пожалуй, только у Пи-Джей. Она, конечно, обошлась бы и без него, но, вероятно, ее уговорила худощавая красавица мать. Ну что, скажите на милость, подумают дамы в церкви, если обнаружат, что на ней нет пояса?

Разумеется, в «Ларчвуд-Холле» они поясов не носили, так как были беременны.

Неожиданно Джинни обрадовалась, что дочь Джесс жива. В давние времена она была безжалостна к Джесс: таскала у нее деньги, потом украла кольцо, хотя в конце концов вернула. Она ничуть не жалела Джесс, маленькую запуганную девочку.

— Черт побери, мы все были такими, — пробормотала Джинни.

Сворачивая на дорогу, ведущую к городу, она решила, что, получив эмоциональную поддержку от Лайзы, встряхнувшись и приготовившись к возвращению в нормальную жизнь, позвонит Джесс.

Наверное, обед у нее сегодня будет диетический: кресс-салат, эндивий и мясо кальмара под уксусом. Фу-у!

Удивительно, но в студии звукозаписи павильона, где снимался «Девоншир-Плейс», было тихо.

Цокая каблуками, Джинни пробралась на съемочную площадку, обходя кабели, камеры и прожекторы, и остановилась в центре. Тишина окутала ее, и вместе с тишиной вернулись те далекие дни, когда Джинни мечтала стать актрисой, чтобы весь мир знал ее имя и целовал задницу. Джинни вспомнилось, как в «Ларчвуд-Холле» она лежала в постели, листала киношные журналы и грезила о том, как будет стоять в брюках в обтяжку и на высоких каблуках в самом сердце Голливуда в ожидании «кадиллака», который вот-вот приедет за ней и отвезет на очередной прием или на очередную премьеру.

О да, Джинни сыграла несколько ролей — совсем маленьких и совсем немного. Однажды она даже вытащила свою мать из Бостона в Лос-Анджелес — когда умер ее отчим, когда Лайза родилась и уже была пристроена к людям, явившимся в «Ларчвуд» с деньгами и подписавшим необходимые бумаги.

В ее жизни было несколько ролей в кино и несколько мужей — Джейк стал четвертым. Провонявший табаком торговый агент умер и оставил Джинни дышащую на ладан фирму и разбитую машину. О молодом красавчике из Техаса Джинни впоследствии узнала, что он голубой, и ни капельки не расстроилась. Наделенный богатой и зловещей фантазией, писатель в конце концов обратился к божественному, принял духовный сан и оставил Джинни.

Эпизодические роли, эпизодические мужья. А потом появился Джейк. Он дал ей достойные роли, достойный дом, достойную жизнь.

«Какой же сукой я была с Джейком», — подумала Джинни, окруженная призраками волшебного мира кино и несбывшихся надежд. Пока не появилась Лайза, Джинни была непереносимой, неблагодарной, жестокосердной дрянью и всегда держалась настороже, как научила ее жестокая жизнь. — Вы кого-то ищете, мэм? — раздался мужской голос на дальнем краю площадки.

Джинни попыталась ответить, но вдруг закашлялась. Смахнув рукавом слезы, неведомо как подступившие к глазам, она с трудом выговорила:

— Лайза… Мне нужна Лайза Эндрюс.

Из темноты вышел мужчина с большой папкой в руках и крайне измученным видом.

— Она нужна не только вам. У нее поклонники на всех континентах. А как вы сюда попали?

«Он решил, что я — полоумная поклонница», — подумала Джинни, а вслух сказала:

— Нет, вы меня не поняли. Я — Джинни Эдвардс. А попала я сюда потому, что Джейк Эдвардс — мой муж. — Она помолчала, но мужчина никак не отреагировал на это имя. — Лайза Эндрюс — моя дочь.

Незнакомец удивленно вскинул брови:

— Ваша дочь?

Джинни не поняла, что его так поразило: моложавость матери Лайзы Эндрюс или ее «жуткий» вид.

— Как ваша фамилия? — властно спросила она.

— О'Брайен. Я рабочий по декорациям.

— Прекрасно. А теперь, О'Брайен, скажите мне все-таки, где найти Лайзу, иначе я разыщу Гарри Лайонса.

Джинни удивилась тому, как легко вспомнила имя режиссера Лайзы, хлыща, который уписывал угощение на поминках по Джейку.

— Съемки на сегодня закончены, — заметил О'Брайен. — Лайза в костюмерной. Третья дверь налево. Перед кабинетом Гарри. Только лучше постучите. Она там с любовником.

С любовником?

Ошарашенная этим сообщением, Джинни все же решила, что рабочий над ней издевается. Если бы у Лайзы появился любовник, Джинни первой узнала бы об этом.

А впрочем, сколько времени они не виделись?

Любовник? Не может быть!

Покинув студию, она направилась в костюмерную.

На двери костюмерной не было красной деревянной звезды, а висел обыкновенный металлический держатель с вставленной в него пластиковой карточкой, на которой значилась фамилия Эндрюс.

«Утром звезды гаснут», — подумала Джинни. Теперь рейтинги — основа жизни. Не то что в старые добрые времена, когда великие актеры были великими актерами.

Она взялась за ручку двери, но вдруг замерла.

С любовником?

Джинни огляделась, но в коридоре никого не было. Она приложила ухо к двери и прислушалась. Ни разговора, ни смеха. Как и следовало ожидать, никакого любовника.

Тем не менее Джинни постучала. Ответа не последовало. Джинни мысленно выругалась. Вот тебе и эмоциональная поддержка. Вот тебе и дочь, которая рада матери в любое время.

Она уже отошла от двери, как вдруг из костюмерной донесся какой-то звук. Джинни вернулась и постучала еще раз.

— Иди, О'Брайен, — послышался из-за двери голос Лайзы. — Я буду через минуту.

Итак, Лайза все-таки здесь. Джинни оправила платье и повернула ручку.

— Лайза! — сказала она, входя. — Лайза, это я, Джинни.

И вдруг она проглотила язык и застыла. Превратилась в ледяную статую. Неподвижную, как памятник на пьедестале. И твердую, как пенис, указывавший на нее из угла комнаты. Большой и очень знакомый пенис. Пенис Брэда. А выше — его живот, грудь, лицо.

Вопль Джинни разнесся по всему павильону:

— Подонок!

Оттолкнув полураздетую дочь, она набросилась на пасынка.

— Джинни! — Лайза с неожиданной силой обхватила мать за талию и потащила назад. — Оставь его!

Джинни вырывалась, ей хотелось ухватить Брэда за член и оторвать его. Пусть платит, мерзавец.

— Подонок! Грязная скотина!

Брэд отступил на шаг и широко улыбнулся.

— Дорогая мамочка, — пророкотал он, — какой неприятный сюрприз!

Джинни потянулась к нему, но Лайза снова удержала ее.

— О'Брайен! — крикнула она. — На помощь!

Пока Джинни тщетно вырывалась из рук дочери, Брэд не торопясь натянул джинсы. Он не сводил глаз с Джинни и иронически улыбался. Когда Брэд уже застегивал ширинку, в костюмерную ворвался О'Брайен.

— Боже! — пробормотал он, высвободив Джинни из объятий Лайзы и крепко схватив ее за запястья. — Вызвать полицию?

— Нет, — бросила Лайза. — Просто уведи ее отсюда.

О'Брайен завел руки Джинни за спину.

— Я сразу понял, что она не твоя мать, — заметил он. — Твоя мать должна быть благородной дамой.

Гнев Джинни начал остывать. Когда О'Брайен выталкивал ее из павильона, она с трудом прошептала:

— Все вы мерзавцы. Все!

На ней не было короткого красного платья, но мысль о сексе витала в воздухе, так как они были мужчиной и женщиной, и ничто не сдерживало их.

Филип привел Николь в небольшой итальянский ресторанчик на Пятьдесят четвертой улице неподалеку от ее дома. Он решил воспользоваться всеми преимуществами первого свидания и очаровать девушку. Конечно, Филип понимал, что очаровывать ему, собственно, нечем. В образе юрисконсульта, обслуживающего индустриальных магнатов, нет ничего заманчивого, особенно для исполненной энтузиазма защитницы прав детей. Весьма вероятно, она ненавидит мир «белых воротничков», в котором выросла. Тем не менее Николь проявила к нему интерес, и уже за это он был ей признателен. Филип никогда не стремился к женскому обществу, но если встречался с женщиной, то не отказывался от удовольствия.

Довольно долго он рассказывал Николь о себе — по ее просьбе — и наконец не выдержал:

— Хватит обо мне. Давай о тебе наконец. Неужели ты действительно увлечена юриспруденцией?

Она сделала глоток кьянти, причем ее яркая помада не оставила следа на стакане.

— Совсем не увлечена. Просто хочу получить диплом назло отцу.

Николь сообщила это, так просто, что Филип мысленно застонал. Сам он был бы неспособен делать что-то «назло» отцу, матери и даже Джозефу.

Николь улыбнулась:

— Папа хотел, чтобы я стала учительницей. Или врачом. Да кем угодно, лишь бы не юристом. Он утверждает, что в наше время юристы становятся низшей кастой.

Филип с облегчением вздохнул, поняв, что Николь все-таки не слишком цинична, но вместе с тем ее замечание кольнуло его. Не означает ли это, что и он принадлежит к той же касте?

— Ну, паршивая овца попадается в любом стаде.

Ему вдруг стало стыдно за сказанную банальность, штампы наверняка режут слух Николь.

— Но, — продолжала Николь, не обратив внимания на реплику Филипа, — давай смотреть правде в глаза: эта профессия приносит деньги. Особенно при папиных связях.

Филип слегка растерялся.

— Но ведь твой отец занимается разводами. Если ты будешь сражаться за права детей…

Николь безмятежно улыбнулась.

— У разведенных людей тоже есть дети, так разве плохо защищать их интересы?

Филип кивнул. Да, он не видел в этом ничего плохого.

— У тебя очень хорошая мама, — неожиданно сказала Николь.

Он улыбнулся.

— Папа, по-моему, втайне надеется, что я стану такой, как твоя мама. Домашней, уютной.

При последних словах она едва заметно поморщилась.

Филип рассмеялся:

— Нет, Николь, ты на мою маму ни капли не похожа.

— О да, я совсем другая.

— Ты независимая женщина.

— Именно.

— И умная.

— На редкость.

— И точно знаешь, чего хочешь.

Она откинулась на спинку стула и сделала еще глоток кьянти.

— Филип, ты сам знаешь, что такое юридический колледж. Занятия, занятия, занятия и никакого времени для личной жизни. Да, я хочу жить. Хочу обедать так, как сегодня, и не одна. Я хочу, чтобы рядом был человек, который понял бы мои запросы и не стал меня ломать. И я хочу, чтобы он любил меня. — Николь слегка встряхнула стакан. — Как тебе моя программа?

Во всяком случае, у нее не было жениха в Сан-Антонио.

Глава 10

Простыни на ее постели были мятыми и не совсем свежими.

Филип лежал на спине и, улыбаясь, наблюдал, как пляшут в лучах рассветного солнца пылинки, похожие на крохотные звездочки. Его с детства интересовало, почему эти пылинки кажутся такими гладкими, почему не склеиваются в комки и не разлетаются. Сейчас он едва не рассмеялся от того, что задумывается над такими глупостями.

Начиналась суббота — это значило, что сегодня за ним не будет следить недреманное око брата. Этот день он собирался посвятить поискам ребенка Джесс.

Во всяком случае, нужно составить план дальнейших действий.