БАКУНИН. Да, но внутри Союза есть еще Секретный Союз.
      ГЕ р ц Е н. И какой там членский взнос?
      БАКУНИН. Сорок франков.
      ГЕРЦЕН. Нет, пожалуй, не стоит.
      БАКУНИН. Ладно, я тебе все равно скажу.
      ГЕРЦЕН. ТЫ слишком щедр!
      БАКУНИН. Маркс этого не знает, но Союз станет троянским конем внутри его цитадели! Я уважаю Маркса. Мы оба стремимся освободить рабочего. Но Маркс хочет освободить рабочего как класс, а не как индивидуума. Такая свобода связана диктатурой рабочего класса. Но настоящая свобода спонтанна. Подчиняться какой-либо власти унизительно для духовной основы человека. Любая дисциплина порочна. Нашей первой задачей будет разрушить власть. Второй задачи не существует.
      ГЕРЦЕН. НО твоих - наших - врагов в Интернационале десятки тысяч.
      БАКУНИН. ВОТ тут и пригодится мой Секретный Союз - сплоченная группа революционеров с железной дисциплиной, подчиняющаяся моей абсолютной власти…
      ГЕРЦЕН. Погоди…
      БАКУНИН. Дни Маркса сочтены. Все практически готово, за исключением нескольких досадных мелочей. Я тебя больше никогда ни о чем не попрошу…
      Его перебивает появление ТАТЫ, которая выходит из дома, ведя за собой ОЛЬГУ. Общее движение… МАЛЬВИДА, САША И ТЕРЕЗИНА, НАТАЛИ, которая более или менее пришла в себя. Прислуга накрывает чай для всех на столе в саду. Все собираются за этим столом.
      Герцен будто ожил с приездом Ольги. Он идет ей навстречу. Они целуются.
      ГЕРЦЕН (быстро). Я не услышал экипажа! Тебя встречали на станции? На границе все было в порядке? Как ты модно одета! Что? Что с тобой?
      Ольга смотрит на Мальвиду в смущении.
      Ох… ты забыла русский?
      ОЛЬГА. Просто… мы с Мальвидой теперь говорим по-итальянски!
      ГЕРЦЕН. Ну, ну и что в этом такого, в конце концов. Мы сами полжизни говорим по-французски! Самое главное, что ты здесь. (Малъвшк) Добро пожаловать!
      САША (Ольге). Ты стала тетей!
      Ольга реагирует, как положено, на Терезину и на коляску. Она уже знакома с Терезиной.
      М АЛ ь в и ДА. Надо же, какая роскошь, Александр! Мы к такому не привыкли. Надолго вы сняли эту виллу?
      ГЕРЦЕН. ТОЛЬКО на месяц. Из вашего окна вид на озеро.
      МАЛЬВИДА. На озеро и на другой берег.
      Мальвида присоединяется к остальным. Герцен возвращается в свое кресло, отставленное несколько в сторону от стола с чаем. За столом все ввосьмером - Лиза отсутствует - начинают разговор…
      САША (Бакунину). Двадцать франков? На самом деле меня мало интересует политика, я преподаю физиологию.
      НАТАЛИ (Огареву). Тата написала ее чудесный портрет - так Саша с ней и познакомился.
      ОГАРЕВ. ТЫ по-прежнему занимаешься живописью?
      TATA. Нет. У меня не было особых способностей.
      НАТАЛИ. Глупости. (Герцену.) Что же ты, Александр…
      БАКУНИН. Семь уровней человеческого счастья! Первый - умереть, сражаясь за свободу; второй - любовь и дружба; третий - искусство и наука; четвертый - сигары; пятый, шестой, седьмой - вино, еда, сон.
      Аплодисменты и возражения.
      ОГАРЕВ. Первый - любовь и дружба…
      МАЛЬВИДА. Первый - поднять человека на тот уровень, на который он способен!
      НАТАЛИ. Александр…
      ТАТА. Оставь его. Он плохо спал ночью.
      Н АТАЛ и. А кто хорошо спал? Где Лиза? У меня голова болит.
      М АЛЬВИДА (обращаясь к Натали). Я свято верю во фланель. 1ерцен спит.
      Ему снятся Тургенев и Маркс. Прогуливаясь, они появляются в поле зрения неправдоподобной парой.
      ГЕРЦЕН. Маркс!
      Они не обращают на него внимания.
      ТУРГЕНЕВ. Добролюбов однажды написал в "Современнике", что я модный романист, который путешествует в свите одной певички и организует ей овации в провинциальных театрах за границей… После этого остается переехать жить на Сандвичевы острова. Как вы думаете, Маркс?
      МАРКС. Сандвичевы острова? Так же, как и Россия, и по той же причине Сандвичевы острова к делу не относятся. Как класс, который борется за свою судьбу с угнетающим его классом, пролетариат Сандвичевых островов пока не сформировался. Я бы не советовал - пропустите все веселье. Но мой диалектический материализм еще и до Сандвичевых островов доберется. Мы, может быть, не доживем до этого, но когда катаклизм случится, это будет великолепно… Индустриализация непрерывно расширяется, чтобы насытить рынок самоварами, каноэ, матрешками, которые вкладываются одна в другую… Рабочий все более и более будет отдаляться от результатов своего труда до тех пор, пока Капитал и Труд не сойдутся в смертельном противоречии. Затем наступит последняя титаническая схватка. Финальный поворот великого колеса прогресса, которое должно раздавить поколения трудящихся масс ради конечной победы. Тогда наконец единство и смысл исторического процесса станут ясны даже последнему островитянину и последнему мужику. Разбитые жизни и ничтожные смерти миллионов будут осознаны как часть высшей реальности, высшей морали, которым бессмысленно сопротивляться. Мне видится красная от крови Нева, освещенная языками пламени, и кокосовые пальмы, на которых болтаются трупы по всей сияющей дороге от Кронштадта до Невского проспекта… ГЕРЦЕН (Марксу). На этой картине что-то не так. Кто этот диалектический Рыжий Кот, с его ненасытной жаждой человеческих жертвоприношений? Этот Молох, который обещает, что все после нашей смерти будет прекрасно? История не знает цели! У нее нет либретто. Каждую минуту она стучится в тысячи ворот, и привратником тут служит случай. Нужны ум и смелость, чтобы пройти свой путь, пока этот путь переделывает нас, и нет другого утешения, кроме зарницы личного счастья… но если ничто не предопределено, то, значит, все возможно - и именно в этом наше человеческое достоинство.
      Маркс и Тургенев не обращают на него внимания и, прогуливаясь, удаляются. Герцен наполовину сползает с кресла. Огарев это видит и подходит к нему. (Проснувшись.) Ничего, ничего… Идея не погибнет. То, что обронили мы, поднимут те, кто идет за нами. Я слышу их детские голоса там, на Воробьевых горах.
      ОГАРЕВ (смеется). "Отомстить за декабристов". И что мы теперь им скажем?
      ГЕРЦЕН. Надо двигаться дальше, и знать, что на другом берегу не будет земли обетованной, и все равно двигаться дальше. Раскрывать людям глаза, а не вырывать их. Взять с собой все лучшее. Люди не простят, если будущий хранитель разбитой скульптуры, ободранной стены, оскверненной могилы скажет проходящему мимо: "Да, да, все это было разрушено революцией". Разрушители напяливают нигилизм, словно кокарду. Они разрушают и думают, что они радикалы. А на самом деле они - разочаровавшиеся консерваторы, обманутые древней мечтой о совершенном обществе, где возможна квадратура круга, где конфликт упразднен по определению. Но такой страны нет, потому она и зовется утопией. Так что пока мы не перестанем убивать на пути к ней, мы никогда не повзрослеем. Смысл не в том, чтобы преодолеть несовершенство данной нам реальности. Смысл в том, как мы живем в своем времени. Другого у нас нет.
      БАКУНИН (закуривая сигарету). Ну вот, счастливая минута.
      НАТАЛИ. Будет гроза.
      Входит ЛИЗА с оборванной веревкой.
      ЛИЗА (показывая веревку). Смотри, порвалась! ГЕРЦЕН. ТЫ не поцелуешь меня? ЛИЗА. Да. (Целует его по-мальчишески.)
      Зарницы. Веселые испуганные возгласы… Затем гром и новые возгласы… И быстрое затемнение.
      Конец
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

22.07.2008