г

 
      Действующие лица
      АЛЕКСАНДР ГЕРЦЕН, русский в изгнании
      САША ГЕРЦЕН, его сын
      TATA ГЕРЦЕН, ДОЧЬ Герцена
      ОЛЬГА ГЕРЦЕН, ДОЧЬ Герцена и Наташи
      МАРИЯ ФРОММ, НЯНЯ, немка
      ГОТФРИД КИНКЕЛЬ, немец в изгнании ИОАННА КИНКЕЛЬ, его жена МАЛЬВИДА ФОН МАЙЗЕНБУГ, немка в изгнании АРНОЛЬД РУГЕ, немец в изгнании КАРЛ МАРКС, немецкий коммунист в изгнании ЭРНСТ ДЖОНС, английский радикал АЛЕКСАНДР ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН, французский социалист в изгнании ЛУИ БЛАН, французский социалист в изгнании СТАНИСЛАВ ВОРЦЕЛЬ, польский националист в изгнании ДЖУЗЕППЕ МАДЗИНИ, итальянский националист ЛАЙОШ КОШУТ, лидер венгерских националистов в изгнании КАПИТАН ПЕКС, "адъютант" Кошута АЛЬФОНС ДЕ Билль, адъютант Ледрю-Роллена
 

ГОРНИЧНАЯ

 
      ЛЕОН ЗЕНКОВИЧ, польский эмигрант
      Эмилия Джонс, жена Джонса Людвиг ЧЕРНЕЦКИЙ, поляк, владелец типографии СТАНИСЛАВ ТХОЖЕВСКИЙ, хозяин книжного магазина МИХАИЛ БАКУНИН, русский анархист в изгнании НИКОЛАЙ О г АР ЕВ, ПОЭТ И соредактор "Колокола" НАТАЛИ ОГАРЕВА, его жена Миссис Блэйни, няня у Герценов Польский ЭМИГРАНТ ИВАН ТУРГЕНЕВ, русский писатель МЭРИ СЕТЕРЛЕНД, любовница Огарева ГЕНРИ СЕТЕРЛЕНД,сын Мэри НИКОЛАЙ ЧЕРНЫШЕВСКИЙ, русский редактор, радикал ДОКТОР, нигилист ПЕРОТКИН, гость ИЗ РОССИИ

      КОРФ, русский офицер
      I ПАВЕЛ ВЕТОШНИКОВ, гость из России АлЕКСАНДР СЛЕПЦОВ, русский революционер ЛИЗА, ДОЧЬ Александра и Натали ТЕ РЕЗИ НА, жена Саши Действие происходит между 1853-м и 1865 гг. в Лондоне и Женеве.
      Действие первое •??:?? -,
      Февраль 1853 г.
      Лондон. Дом Герценов в Хэмпстеде. АЛЕКСАНДР ГЕРЦЕН (40 лет) спит в кресле. Он окружен сновидениями. Комната вначале кажется безграничной. Пространство остается малоопределенным. Оно используется как череда различных помещений, адресов и иногда (сейчас, например) - как улица. Шумит ветер. Поют птицы. САША ГЕРЦЕН (13 лет) бежит, пятясь, через сцену и тянет за собой воздушного змея на бечевке. Рядом с ним молодая няня, МАРИЯ ФРОММ. Она занята ТАТОЙ ГЕРЦЕН (8 лет), и двухлетней Ольгой, которая спит в детской коляске. Герцен говорит, не вставая с кресла.
      МАРИЯ. Спускай его, пора идти домой!
      САША. Нет, не пора!
      МАРИЯ (вслед убегающему Саше). Я скажу твоему отцу!
      ГЕ Р ц Е н. Ты видишь, Тата?.. Собор Святого Павла… Здание парламента…
      ТАТА. Папа, я знаю, почему его называют парламентом… Это потому, что его видно с Парламентского холма.
      Возвращается САША. ОН громко негодует, сматывая оторвавшуюся бечевку.
      САША. Порвалась!
      МАРИЯ. Не буди Ольгу…
      ТАТА. Смотрите! Вон он летит! Выше всех!
      САША. Ну конечно, выше всех, если веревка оборвалась!
      МАРИЯ (ищет в коляске). Она обронила перчатку, придется вернуться и отыскать.
      ГЕРЦЕН. Она у тебя в кармане.
      МАРИЯ. Да вот же она, у меня в кармане!
      ГЕРЦЕН. Знаете, если мы здесь останемся, нам придется выучить айсейский язык.
      САША. "I say, I say!"1 ГЕРЦЕН (поправляет, растягивая гласные). "I say, I say!" САША уходит вслед за МАРИЕЙ, ТАТОЙ И Ольгой. 1 Послушайте! (англ.) АША (передразнивает, уходя). "I say, I say!" Герцену снится, что на Парламентском холме многолюдно. Эмигранты, политические беженцы, из Германии, Франции, Польши, Италии и Венгрии - все пришли подышать свежим воздухом.
      Немцы: ГОТФРИД КИНКЕЛЬ (37 лет) - высокий седеющий поэт с головой Иова, нелепо сидящей на туловище аккуратного профессора. Он преданный поклонник своего собственного таланта, хотя его приятная жена Иоанна (32 лет) не слишком ему в этом уступает. МАЛЬВИДА ФОН МАЙЗЕНБУГ (36 лет), их друг - она некрасива, умна, не замужем и романтична. АРНОЛЬД РУГЕ (50 лет) - неудавшийся журналист-радикал, озлобившийся и исполненный ощущением собственной важности. КАРЛ МАРКС (34 лет). Его спутник - в виде исключения англичанин - ЭРНСТ Джонс, известный чартист из среднего класса.
      Французы: АЛЕКСАНДР ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН (45 лет), большого роста, лидер фракции "официальных" (буржуазных) республиканцев в изгнании, в сопровождении адъютанта-де Билля; ЛУИ БЛАН (41 года), маленького роста, лидер социалистической фракции республиканцев в изгнании.
      Поляк - граф ВОРЦЕЛЬ (53 лет), революционер-аристократ, тонкая душа, страдает астмой. Итальянец - знаменитый революционер ДЖУЗЕППЕ МАДЗИНИ (47 лет). Венгры: ЛАЙОШ КОШУТ (51 года), герой венгерской революции, импозантный вождь в изгнании. Его адъютант, ПЕКС, одет в полувоенный костюм.
      Первыми появляются супруги КИНКЕЛИ И МАЛЬВИДА.
      ИОАННА. Сердце мое, мы надели сегодня наш специальный жилет? Мне делается страшно от одной мысли, что ты можешь простудиться!
      КИНКЕЛЬ. Свет моей жизни, простуда бежит в смятении при одном виде нашего специального жилета.
      ИОАННА. Я подарила Готфриду жизненно необходимый предмет.
      МАЛЬВИДА. Фланелевый? Сама я свято верю во фланель.
      ИОАННА. Любимый мой, разреши Мальви-де посмотреть. Только не кричи, когда он его вытащит.
      Между тем КОШУТ и ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН вошли порознь, каждый со своим адъютантом. Иоанна помогает Кинкелю расстегнуть пальто. Мальвида слегка взвизгивает.
      МАЛЬВИДА. О! Можно подержать?
      МАДЗИНИ, входя, тепло приветствует Ко-шута. Одновременно входит Джонс, сопровождающий МАРКСА, И ВИДИТ Ледрю-Роллена.
      МАДЗИНИ. Кошут! Carissimo!1 Д ж о н с. I say! Ледрю-Роллен! И верховный правитель Кошут! I say! МАДЗИНИ (замечаяЛедрю-Роллена). Ministre!
      Bravissimo!2 (Представляя.) Вы знакомы с Кошутом… Джонс (одновременно обращаясь к Кошуту).
      Вы знакомы с Ледрю-Ролленом?
      Кошут и Ледрю-Роллен узнают друг друга с удивлением и восторгом.
      ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН. Позвольте обнять вас! Франция приветствует героя великой Венгрии!
      Ко ШУТ. Ваше благородство, вашу отвагу, вашу жертву будут помнить повсюду, где горит факел свободы!
      КИНКЕЛЬ (Иоанне и Малъвиде). Не смотрите. Там этот мерзавец Маркс. 1 Дорогой! (ит.) 2 Министр! Брависсимо! (фр.)

      МАРКС (Джонсу). Так вы по-прежнему знаетесь с этим поганым мешком с гнойными потрохами, с этим Ледрю-Ролленом?
      Джонс. О! Isay!
      МАРКС. Кошут и не заметил, как история стерла его со своих подметок. Что до Мадзини, то от прыща на моей заднице больше пользы, чем от итальянского националиста.
      КИНКЕЛЬ (Иоанне и Малъвиде). Каков мошенник!
      Все оскорбления произносятся таким образом, чтобы они не были слышны оскорбляемым. Маркс встречается глазами с Кинкелем.
      МАРКС. Кинкель!.. Слащавый болван.
      Входит РУГЕ.
      А, вот и еще один наглый пустозвон.
      РУГЕ (приветствуя Ледрю-Роллена и Кошу-та). Я вижу, что и мой соотечественник тоже здесь, это жулик Маркс. А, и Гот-фрид Кинкель - ну этот-то просто длинная струя мочи, больше ничего. Итак, когда же революция?
      ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН. Да если бы у меня была жалкая сотня тысяч франков, я мог бы завтра же дать сигнал к началу революции в Париже. Самое позднее - во вторник. МАДЗИНИ. Освобождение Парижа, да и всего человечества, если на то пошло, придет из Милана!
      Входят ВОРЦЕЛЬ и БЛАН.
      ВОРЦЕЛЬ (с астматическим кашлем). Польша приветствует Венгрию, Италию и Францию.
      Б л АН. Социалистическая Франция приветствует Венгрию, Италию и буржуазную республику в изгнании… И Германию, Германию и еще раз Германию. По одиночке мы ничто, все вместе мы дерьмо.
      Руге и Кинкель демонстративно игнорируют друг друга. Руге "не замечает" Маркса.
      МАРКС (Джонсу). Будьте поосторожнее с этой марионеткой Луи Бланом. Уклонист по самую свою вонючую задницу.
      ВОРЦЕЛЬ (пожимаяруки). Герцен! Польша прощает Россию!
      Д ж о н с. I say! Это же Герцен!
      МАРКС. РОССИЯ К делу не относится. Я предлагаю исключить Герцена из Комитета.
      Д ж о н с. О, I say. Так нельзя. МАРКС. Я подаю в отставку! (Уходит.) Эмигранты открыто освистывают его уход.
      РУГЕ. Детоубийца!
      КИНКЕЛЬ. Паразит! Приживал!
      ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН. Онанист!
      МАДЗИНИ. ЭКОНОМИСТ! (Не обращаясь ни к кому в отдельности) Arrivederci!1 Сегодня Милан - завтра весь мир. (Уходит.) Б л АН. Прожектер.
      В о Р ц Е л ь (Джонсу). Может быть, начнем? В пять часов я даю урок математики в Мазвел-Хилл.
      Джонс. Господа! Тише, тише! Заседание международного братства демократов в изгнании объявляю открытым.
      Тем временем драматическая сцена с участием Кинкелей и Мальвиды достигает апогея. Никто не обращает на них внимания. Иоанна размахивает пистолетом в направлении Кинкеля и Мальвиды.
      ИОАННА. Аспид! Застегни свои пуговицы! Я была слепа, слепа! 1 До свидания! (ит.) КИНКЕЛЬ. Нет, нет! Не стреляй! Подумай о Германии!
      Иоанна стреляет из пистолета. Звук выстрела, похожий на звук хлопнувшей двери, резко будит Герцена. С этого момента "интерьер у Герценов" включает в себя (постоянно, или временно, или по мере надобности) столы, стулья, кресла, стол, диван и так далее, так же как и обозначенные двери и замкнутые помещения. Мальвида только что вошла в комнату, где спал Герцен.
      Прочие персонажи его сна остаются невдалеке. Они светски болтают, держа бокалы с вином, курят, накладывают себе закуски, которые время от времени приносит ГОРНИЧНАЯ. Слышится раскат добродушного смеха эмигрантов в ответ на чьи-то слова.
      ГЕРЦЕН (просыпается). О!.. У вас все в порядке?
      МАЛЬВИДА. Простите ради бога, сквозняком захлопнуло дверь… Я стучала.
      ГЕРЦЕН (поднимаясь). Нет, нет, простите меня! Я вдруг устал… а после этого будто сразу…
      МАЛЬВИДА. Вам что-то снилось?
      ГЕРЦЕН. ГОСПОДИ, надеюсь, что да.
      МАЛЬВИДА. Я получила ваше письмо.
      ГЕРЦЕН. Да, конечно. Мое письмо.
      МАЛЬВИДА. ВЫ ищете учительницу для ваших детей.
      ГЕРЦЕН. Только для Таты. У Саши свои учителя, а Ольга еще слишком мала. После смерти моей жены девочки жили у друзей в Париже. Пришло время нам быть всем вместе. Тате будут нужны математика, история, география и… Вы ведь говорите по-английски?
      МАЛЬВИДА. Я могла бы преподавать начинающим. На каком языке мне вести остальные уроки? По-французски или по-немецки?
      ГЕРЦЕН. Без сомнения! Мы говорим по-русски en famille1.
      МАЛЬВИДА. Я бы хотела выучить русский. Я читала "С того берега", но, конечно, только по-немецки.
      ГЕРЦЕН. ВЫ знаете мою книгу? Хотел бы я увидеть ее на русском! Да где уж… МАЛЬВИДА. Да, об этом можно было только мечтать. У меня в Германии был близкий человек, который принимал участие в революции. Он умер в прошлом году. Умер молодым. Кто-то обронил перчатку. Детская… 1 дома (фр.).
      ГЕРЦЕН. ЭТО мое.
      Мальвида поднимает маленькую перчатку с пола рядом с креслом Герцена. Она отдает перчатку Герцену. Он кладет перчатку в карман.
      ГЕРЦЕН. Ну что ж, сколько я вам буду платить?
      M АЛ ь в и ДА. Я бы предложила два шиллинга в час.
      ГЕРЦЕН. Я бы предложил три. Пожмем руки, как англичане? (Пожимают руки. Он собирается проводить ее в другую комнату.) Дома мы называем англичан "ай-сейками". "I-say-ки!" Мальвида присоединяется к Кинкелям. Иоанна застегивает Кинкелю пальто. Кошут, прощаясь, пожимает всем руки. Вечер подходит к концу, как полагается, с помощью горничной, которая подает пальто и шляпы.
      ИОАННА. На улице туман? Мой легкомысленный кавалер явно решил себя уморить.
      ВЕНГЕРСКИЙ АДЪЮТАНТ ПЕКС (Герцену). Monsieur le gouverneur1 просит поз1 Господин верховный правитель (фр.). воления откланяться, чтобы не задерживать ваших гостей.
      РУГЕ (Джонсу). Mr Jones - Marx tells me you Chartists will be in the government in two years - and private property abolished in three!1 Джонс. О, I say. По-моему, это преждевременно.
      ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН. Солнце революции может взойти только во Франции! Франция - это значит Европа! (Жалуется своему адъютанту.) Полюбуйтесь! Кошут уходит раньше меня!
      Ко ШУТ (Ворцелю). К сожалению, этот достойный восхищения господин - Ледрю-Роллен - витает в облаках.
      ВОРЦЕЛЬ. Вы слышали? Мадзини жив, но скрывается.
      Кошут. Отважный патриот, но, увы, романтик.
      Кошут и Ворцель пожимают руки. Ко ШУТ жмет руку Герцену и уходит. Кинкель прощается с Джонсом.
      ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН (своему адъютанту). А теперь еще и немцы уходят! Вы бы поис1 Мистер Джонс, Маркс утверждает, что вы, чартисты, придете к власти через два года, а через три года будет отменена частная собственность (англ.). кали экипаж, а то я останусь вообще последним.
      АДЪЮТАНТ уходит выполнять указание.
      КИНКЕЛЬ (Герцену). Мальвида показала мне ваше письмо. Должен признаться, я пришел в ужас. Письма в Англии складывают втрое, но ни в коем случае не вчетверо! Особенно когда пишут к даме!
      ГЕРЦЕН (Малъвиде). Дети с няней скоро вернутся. Она немка, так что вы поладите.
      ИОАННА. Нам пора, нам пора! Если Гот-фрид потеряет голос, что будет с Германией?
      КИНКЕЛЬ, ИОАННА И МАЛЬВИДА уходят.
      Джонс (Герцену). Я обещал Эмилии, что с самого утра займусь стрижкой газонов. ГЕ р ц Е н (вежливо недоумевая). Safe journey!1 Джонс уходит. ГЕРЦЕН возвращается к оставшимся гостям - к Блану, Ледрю-Ролле-ну, Руге и Ворцелю, который уснул.
      ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН (обращаясь к Блану). А вы знаете, что Кошут, когда он триумфато1 Счастливого пути! (англ.) ром явился в Марселе, проповедовал рабочим социализм, а в Англии превозносит парламентскую демократию.
      ГЕ р ц Е н. Он был бы дураком, если бы делал наоборот.
      ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН. Но ведь это лицемерие.
      ГЕРЦЕН. Где здесь лицемерие? В признании, что тут - это не там? Попытка подогнать всех под единый шаблон - это прямо по Марксу.
      Б л АН. В чем дело?
      ГЕРЦЕН. Все в порядке… Мне приснились эмигранты. Настоящее змеиное гнездо, и ни одного ядовитого зуба. Но они говорили по-русски! Невероятно. Вы ведь не знаете русский, не так ли?
      Б л АН (сбит с толку). А что? Я разве там тоже?..
      ГЕРЦЕН. ЭТО был сон. Вам бы не понравилось, если бы вас там не было. И в любом случае это правда. Единственное, что объединяет эмигрантов, - это неприязнь к англичанам.
      ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН. Англичанам есть над чем поработать. Это рабство закрытых по воскресеньям ресторанов. Что это? Особая ресторанная теология? А уж как откроются, так лучше бы уж закрылись поскорее…
      Б л АН. Англичане считают себя самой просвещенной нацией на свете, но при этом до сих пор не знают, что такое порядок. Ни в чем нет никакой системы. Ни в обществе, ни в праве, ни в литературной жизни. Все растет и переплетается само по себе. Тут есть такое слово "shroob-bery", не слышали? Я видел указатель в ботаническом саду - "Shroobbery" - "Дикие заросли", и никакого сада! Вся Англия - это сплошное "shroobberry".
      ГЕРЦЕН. ВЫ правы… Англичане бросаются на нас с возгласами радости и любопытства, как на новое развлечение. Вроде акробата или певца. Но весь этот шум, вся эта энергия только прикрывают их врожденное неприятие иностранцев. Мы кажемся им забавными, когда надеваем шляпу, привезенную с собой, и смешными, когда меняем ее на ту, что купили в Сент-Джеймсе. От этого никуда не деться. Но за их грубоватостью кроется какая-то жесткая уверенность в себе, благодаря которой Англия становится прибежищем для политических изгнанников всех мастей. Англичане предоставляют убежище вовсе не из-за уважения к нам, а из-за уважения к самим себе. Они изобрели понятие личной свободы и знают об этом, и сделали они это без всяких теорий по данному поводу. Они ценят свободу просто потому, что это свобода. Так что король Луи Филипп бежит прямиком через Ла-Манш, под оригинальным псевдонимом - "мистер Смит"… А когда Республика в три приема сдает вправо, вслед за ним отправляются коммунист Барбес, социалист Блан и буржуазный республиканец Ледрю-Роллен.
      Входит АДЪЮТАНТ Ледрю-Роллена с пальто своего шефа.
      ФРАНЦУЗСКИЙ АДЪЮТАНТ. Экипаж подан, господин министр.
      ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН. Ну ЧТО Ж. Не хочется покидать ваш уютный и элегантный дом, где мы могли бы и дальше обсуждать вопросы буржуазного республиканства…
      РУГЕ. Я с вами отправлюсь. Спокойной ночи, Герцен.
      ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН (С неудовольствием). А где вы, собственно, живете?
      РУГЕ. В Брайтоне.
      ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН. В Брайтоне?!
      РУГЕ. Спокойной ночи, Блан. (В то время как Ледрю-Роллен надевает пальто, Руге выходит.) ГЕРЦЕН. Он собирается ночевать на вокзале. (Тактично подводит Ледрю-Роллена к двери.) В память о славных парижских деньках, ладно?
      ЛЕДРЮ-РОЛЛЕН (ворчит). О да. Я помню Руге в сороковые, когда он в компании с Марксом и Гервегом…
      ГЕРЦЕН (резко). Я вас провожу. (Уходит с Ле-дрю-Ролленом и его адъютантом.) БЛАН (Ворцелю). Ого, ого! Вы слыхали! О Гер-веге в этом доме ни слова! Вы спите?
      В о Р ц Е л ь (просыпаясь). Что?
      БЛАН. Этот осел Ледрю-Роллен упомянул Гервега… (Обоими указательными пальцами изображает рога.) Жена Герцена и Гер-вег того, ну, сами понимаете…
      В о р ц Е л ь (скупо). И что из этого?
      БЛАН. Ну да. Вы правы. Что из этого?
      ГЕРЦЕН возвращается.
      Вы слышали, когда бедный Руге устроил лекцию по немецкой философии, на нее пришло всего два человека?
      ГЕРЦЕН. Слышал. Я был одним из них.
      ВОРЦЕЛЬ. А другим - я.
      Герцен готов заплакать. Он украдкой вытирает глаза. ij ГЕРЦЕН. Когда я жил в Москве, Руге был для нас полубогом. Мы штудировали его нелегально ввозимую газету, словно Священное Писание. Я читал Бакунина в издаваемых Руге "Дойче Ярбюхер"1 и думал: "Да, вот он, язык свободного человека! Мы совершим революцию в Берлине, Париже, Брюсселе!" Революция могла бы сделать Руге общепризнанным пророком. Но волна разбилась и выкинула его на английский берег. Беженец среди барахтающихся в воде беженцев - их время ушло, их одежда пообтрепалась, как, впрочем, пообтрепались и их надежды. Они живут прошлым, взаимными упреками и фантазиями - заговорщики, мечтатели, безумцы, одержимые одной идеей, обломки каждого потерпевшего крушение восстания от Сицилии до Балтики. Люди, которым не на что починить башмаки, отправляют своих агентов с грандиозными заданиями в Марсель, Лиссабон, Кельн… Люди, которым приходится тащиться пешком через весь Лондон, чтобы дать урок музыки, перекраивают европейские границы на клеенчатых скатертях в дешевых ресторанах и опрокидывают императоров, 1 Немецких ежегодниках (нем.)…VUUIUA jj-ыиуишенны как бутылки с соусом. А Маркс сидит! гордом одиночестве в Британском музе«и предает анафеме всех и каждого… I этом театре политического изгнания ос тановились часы! Вы хотите пустить и? снова с той минуты, когда все было поте ряно, чтобы повторить все те же самые ошибки. Вы отрицаете закономерность случившегося. Это тщеславие и тру сость.
      БЛАН. Оригинально. Я оставляю ваш пассаж без внимания, потому что вы говорите как случайный прохожий. Вор-цель, к примеру, служит делу польской независимости, сидя в подвальной комнате на Хантер-стрит, и дает уроки математики, чтобы заработать несколько шиллингов. Но он революционер. Спокойной ночи, господа. (Уходит.) В о р ц Е л ь (примирительно). Не стоит.
      ГЕ Р Ц Е Н. Я И не собирался. (Молчание.) Знаете, независимость вовсе не так хороша, как ее рисуют.
      Ворцель смеется с астматическим придыханием.
      Ну какая страна могла бы быть более независимой, чем Россия? И именно в России теперь ни писка, ни огонька. Мне негде печататься. "Современник" боится навлечь на себя неприятности. Я перестал ругаться с миром.
      Ворцель смеется.
      Нет, правда. В первое же утро в этом доме я сел вот в это кресло, и в первый раз… не знаю с каких пор, но в первый раз за долгое время наступила тишина. Я не должен был ни говорить, ни думать, ни двигаться. От меня ничего не ждали. Я никого не знал, и никто не знал, где я. Все бьио позади. Все эти переезды с места на место, ссоры и праздники, отчаянное беспокойство о здоровье и счастье, любовь, смерть, типографские опечатки, пикники, испорченные из-за дождя, эта бесконечная суматоха обыкновенной жизни… И я просидел в тишине и одиночестве весь тот день, глядя сквозь изморозь на верхушки деревьев на Прим-роуз-хилл. У меня было чувство, будто закончилось мое долгое путешествие, начавшееся шесть лет назад, когда в январскую стужу мы уезжали из Москвы с Натали, с детьми и с моей матерью, набившись в обитый мехом возок. Друзья - с полдюжины саней - провожали нас до заставы. И мы двинулись в путь. Я приехал в Париж, как другие приезжают в Иерусалим или в Рим, а нашел его вполне обыкновенным городом. Париж предпринял слабую попытку сделаться городом, стоящим самого себя, и потом, удовлетворенный, рухнул под шестью футами навоза, даже не серы. Я расстался со всеми своими иллюзиями, которые были мне так дороги. Мне сорок лет. Я поселюсь в царстве дремы, к востоку от Эдемского сада, и никто ничего обо мне больше не услышит. ВОРЦЕЛЬ. Я пришел, чтобы поговорить с вами о… Просить о помощи - организовать польское издательство в Лондоне. ГЕ р ц Е н. Вольная польская типография? Да. Вы, конечно, должны… Конечно. Хорошая мысль. Тут же есть, по-моему, один поляк, да… ВОРЦЕЛЬ. Тхожевский. ГЕ р ц Е н (одновременно)…Тхожевский, у которого книжный магазин в Сохо? И не только он, кто-то все время приезжает и уезжает, вы сможете получать материалы из дома и передавать туда настоящие новости и полемику, разбудить интеллигенцию, образовывать молодежь.
      Я что-нибудь напишу для вас, вы переведете. А еще лучше… вы можете достать кириллицу?
      В о р ц Е л ь (кивает). В Париже… Мы можем купить подержанные шрифты.
      ГЕРЦЕН (вдохновлен). Вольная русская типография! И польская. У вас есть печатник?
      В о р ц Е л ь. Чернецкий работал печатником.
      ГЕРЦЕН. Нам понадобится…
      В о р ц Е л ь. Помещение.
      ГЕРЦЕН (одновременно)…Помещение. Присядьте! (Герцен садится, хватает лист бумаги и ручку.) Нам понадобятся поставщик, бумага, краска, помощник, для начала на полдня… Что еще? Сколько денег???? -. - Февраль 1853 г.
      Классная комната.
      Стол накрыт тканью, которая достает до пола. Входит МАЛЬВИДА с необходимыми принадлежностями для урока. Она делает вид, ЧТО ищет ребенка, который, как ей хорошо известно, прячется под столом.
      МАЛЬВИДА. Интересно, куда же она могла подеваться! Я же видела, как она сюда забежала! Таинственное исчезновение! Неужели она пропала навсегда!