- Моя доля!..
      А затем, продолжая держать на весу вопящую беснующуюся фигуру, неуклюже, но очень уверенно двинулся к тому крылу мэрии, где уродам был выделен для проживания сектор первого этажа.
      Круглый плюшевый хвостик, которым заканчивался хребет, оживленно подергивался.
      Видимо, Мухрас был чрезвычайно доволен.
      И по этой причине Барма махнул подоспевшим гвардейцам, чтобы его пропустили. Пусть идет, возвращайтесь, не надо никаких инцидентов. В это утро Мухрас его совершенно не беспокоил. В это утро его беспокоили только птицы - летящие над квадратом двора.
      Птиц, к сожалению, было слишком много.
      Третьи сутки тянулись они через город - омываясь кипением гомона, закрывая весеннее небо колеблющимися черными полотнищами. Это не походило на возвращение из жарких стран: стаи поднимались с востока, и, судя по сообщениям с близлежащих окраин, вовсе не растворялись в пространствах болотистых низких лесов, а, как будто все сразу, скучивались на пустошах можжевельника, где, по-видимому, еще с прошлых лет, сохранялись поляны янтарных, морщинистых, твердокаменных ягод. Так что, на возвращение это действительно не походило. Скорее уж можно было подозревать, что сквозь дрему болот осторожно подтягиваются к новостройкам отряды Геккона, и скопление воинов, прибывших на баркасах и скеррингах, жуткой массой своей распугивает все живое.
      Значит, сарацины, как бы там ни было, приближаются к городу.
      Вот, что его сейчас беспокоило.
      И поэтому когда транспорт был, наконец, сформирован и передняя пара грузовиков, охраняемых с кабин и с подножек вооруженными добровольцами, надрывая моторы, которые заглушали стенания, начавшиеся внутри фургонов, стали один за другим выползать через железные створки ворот, то он облегченно вздохнул.
      Слава богу, хотя бы одно неприятное дело, наконец, завершилось.
      Может быть, теперь Геккон несколько утихомирится.
      Впрочем, Геккона тоже пришлось - немедленно выбросить из головы.
      Потому что едва гвардеец, прикрывавший ворота, напрягаясь, с тяжелым шуршанием задвинул в пазы чугунный засов, и едва отключился прерывистый зуммер на будке охранной сигнализации, свидетельствующий о размыкании, как из толпы медведеподобных уродов, сгрудившихся по обыкновению неподалеку от этой будки, словно сказочный гномик, рождающийся из травы, вынырнул оскаленный злобный запыхавшийся Цыпа и, как курица, подергав туда-сюда головой, сделал правой ладонью стремительное круговое движение.
      Будто запускал невидимый ротор мотора.
      Барма, не торопясь, чтобы не привлекать внимание, оглянулся.
      Он предполагал, что работа начнется несколько позже когда здание мэрии достаточно опустеет, когда будут спроважены случайные посетители, неизбежно накапливающиеся по отделам даже в неприемные дни и когда большинство мелких служащих, под теми или иными предлогами отпущенных сегодня раньше обычного, тихо радуясь такому неожиданному обстоятельству, покинут свои кабинеты, но момент был действительно чрезвычайно удобный, потому что практически все уроды скопились сейчас в хозяйственной части двора, и не просто скопились, а сгрудились в плотное звериное сборище и, как зачарованные, смотрели на синиюю милицейскую лампочку, то и дело мелькающую на будке под вращающимся колпаком.
      Они были, казалось, загипнотизированы равномерными проблесками.
      С уродами это случалось.
      И тогда Барма, мгновенно оценив обстановку и еще раз подивившись чудесному умению Цыпы, будто детские кубики, перестраивать сложнейшие планы, увязанные до мельчайших деталей, незаметно для посторонних - чуть кивнул и опустил колючие веки.
      Он давал таким образом понять, что согласен, и немедленно уловивший это его согласие Цыпа быстро поднял над головой скрещенные палки рук, а потом очень резко бросил их вниз, точно разрубая ладонями какие-то путы:
      - Поехали!..
      Низкий болезненный стон раздался во дворике.
      Барма даже не успел заметить, как все это произошло, но вдруг по периметру замкнутого дворового пространства, словно призраки, обрисовались гвардейцы с поднятыми винтовками и, решительно выставив перед собой жала штыков, будто на учении, двинулись в медленную атаку.
      Лица у них были бледные и сведенные судорогой, а мундиры с огромными пуговицами на обшлагах казались облитыми кровью.
      - Коли!..
      Барма увидел, как один из уродов, вероятно, задержанный в здании и поэтому первый попавший в смыкающиюся живорезку, с человеческим недоумением посмотрел на гвардейца, прыгнувшего, как чертик, вперед, и вдруг с тем же недоумением взялся за грудь, в середине которой чернело штыковое отверстие, - грузная коричневая туша его задымилась, как будто сгорая внутри, очертания в мгновение ока стянулись к бугристому позвоночнику, высохшими хворостинами захрустели вдруг лапы, изогнувшиеся от боли, и уже через три секунды обугленный медвежий скелет с прикипевшими к костяку рыжеватыми клочьями шерсти заскрипел, сохраняя еще, по-видимому, присутствие жизни, а затем, словно каменный, развалился на неровные части: череп и грудная клетка по отдельности ударились о булыжник.
      Стон, разнесшийся в воздухе, заметно усилился.
      Далее Барма смотреть не стал, оцепление судорожных гвардейцев его миновало, и он, повернувшись, как будто все уже было закончено, прошел в мэрию, в ее административную часть, где перед кабинетом Начальника Хозяйственного департамента, сгорбившись и зажав обе руки коленями, терпеливо, словно обыкновенный проситель, сидел Ценципер, у которого лишь блеск чуть моргающих глаз выдавал неистовое внутренее напряжение, и сказал, постаравшись, чтоб голос звучал, как всегда холодно и высокомерно:
      - Мухрас сейчас у себя... Вместе с ним - женщина... Быстро!.. - А когда Ценципер поднялся, расправив плечи и лишь этим движением обозначив, ту жуткую силу, которая до определенного времени в нем дремала, то добавил, немного все-таки морщась от чувства брезгливости. - Женщину можешь взять себе... Но - тихо, тихо... И учти: Мухрас, по-моему, что-то подозревает...
      После чего, услышав короткое хриплое: "Сделаем", вырвавшееся, казалось, не из человека, а из некоего человекоподобного существа, не задерживаясь, прямо-таки с неприличной поспешностью пересек коридор, протянувшийся перед ним гладью затоптанного линолеума, и прикрыв почему-то распахнутую дверь Отдела связи и транспорта, через гулкую пугающую громаду мраморного вестибюля торопливо направился в левое, необитаемое крыло, где в пристроенном флигеле находилась его собственная квартира.
      Он безумно спешил и поэтому лишь отмахнулся от замотанной в шаль, старушечьей низкой фигуры, неожиданно выступившей навстречу ему из-за лестничной балюстрады, ему было сейчас не до назойливых посетителей, с посетителями он вообще старался не контактировать, и только уже с чиновничьим опытом увернувшись и почти скрывшись в двери служебного хода, на которой поблескивал в полумраке внушительный цифровой замок, он вдруг неожиданно понял, кто именно к нему обратился, и остановился, как вкопанный, чувствуя болезненное стеснение в области сердца.
      - Мама! - сказал он, прижимая к груди холодные руки. Мама, боже ты мой!.. Что вы здесь делаете?!.
      В ответ старуха - пальцами, похожими на куриную лапку цепко схватила его за лацкан расстегнутого пальто и, приблизив лицо, на котором, как насекомые, двигались разнообразные угри и прыщики, голосом, будто у старой колдунью, произнесла:
      - А это ты видел?..
      Она чуть ли не в нос тыкала ему скомканным зеленым листочком, где под верхним обрезом краснели слова "Копировать запрещается", а внизу под печатью, изображающей легкий кораблик в орнаменте, словно след червяка, безобразно темнел его собственный росчерк - вязь чернил, исполненный типографским способом.
      - Это ты видел? Своей дочери присылаешь казенное извещение!.. Жену совсем погубил, теперь - дочь на очереди?.. Я тебя задушу!.. Вы тут, в мэрии, как я вижу, совсем с ума спятили!..
      Губы у нее прыгали от волнения, а колючие синие, будто небо, глаза то и дело, казалось, выбрасывали электрические разряды.
      Точно и в самом деле колдунья.
      - Немедленно отмени!..
      Барма мгновенно все понял и, освободившись от цепких старушечьих пальцев, которые уминали замшу, прошипел - тихой яростью перекрывая визгливые интонации:
      - Идите домой, мама! Я все улажу!..
      А затем, сильно дунув в подшитый изнутри рукава серебряный тонкий свисток, приказал мгновенно выросшему перед ним дежурному офицеру:
      - Отвезите ее! В журнале происшествий - не регистрировать!..
      - Есть! - кивнул офицер, вытянувшись всем телом.
      И не обращая внимания на протестующие вопли старухи, чрезвычайно почтительно, но вместе с тем непреклонно, взял ее сзади сразу на оба локтя:
      - Прошу вас, мадам!..
      - Отпустите меня!.. - прорычала старуха.
      - Мадам!..
      - Не прикасайтесь ко мне своими грязными лапами!..
      И тотчас из-за мраморного заборчика балюстрады, рядом толстых балясин отчеркивающего подлестничную темноту, выступила еще одна незамеченная прежде фигура, и мальчишеский голос, дрожащий от ненависти и презрения, произнес:
      - Пойдемьте, тетя Аделаида!..
      Интонации были настолько знакомые, что Барму как будто ударили.
      Он отшатнулся.
      И вдруг, узнавая, сказал - растерянно, с какой-то жалкой искательностью:
      - Здравствуй, Гансик...
      Он даже протянул руку, чего, конечно, делать не следовало.
      И рука его повисла в воздухе.
      А немного придурковатый по внешности юноша в щепках прядей, которые, как клочья соломы, топорщились на одуловатой башке, посмотрел на него - опять же с ненавистью и презрением - и сказал, вероятно, укладывая в свои слова какой-то дополнительный смысл:
      - Тетя Аделаида, нам здесь нечего делать!
      Руку, висящую в воздухе, он как бы проигнорировал.
      Тогда Барма, чувствуя сатанинскую мрачную ярость, поднимающуюся изнутри, крайне медленно отвернулся, точно ничему не придавая значения, и распорядился - голосом, который уродовала жестокая судорога:
      - Отвезете обоих! Доставите их под охраной! Немедленно!.. - И вдруг каркнул, не сдерживаясь, прямо в одевшееся испугом лицо офицера. - Что вы смотрите, как болван?.. Выполняйте!..
      Он боялся, что ярость его может выплеснуться в нечто непоправимое, и поэтому сразу же после выкрика, одеваясь невыносимой краской стыда, повернулся и, буквально ощущая лопатками прицельное, как из пистолета, внимание Гансика, очень быстро прошел по короткому переходу, сверкающему металлическим креплением стен, и, стремительно миновав неуютный казенный предбанник, где, завидев его, подскочили два одурелых гвардейца, плоским, вытянутым, необычного цвета и формы ключом отомкнул предохранительную решетку своей служебной квартиры.
      Руки у него дрожали, и он бешено откинул портьеру, скрывавшую внутренние помещения.
      Действительно!
      Каждый щенок теперь, видите ли, будет его презирать, будет говорить о продажности и об измене общему делу. Еще хватит у них ума вынести приговор, и - решиться, и - привести его в исполнение.
      Идиоты!
      И он был до такой крайней степени обескуражен столкновением в вестибюле, до такой жуткой ясности представлял себе все последствия этого нелепого эпизода, что не сразу обратил внимание на изменившуюся тишину в смежных комнатах, и лишь только когда включил верхний электрический свет, потому что окна в квартире были тщательно занавешены, когда бросил на кресло пальто и достал прежде запертые сигареты, когда чиркнул уже спичкой о коробок, предвкушая редкое удовольствие, то каким-то особым интуитивным прозрением, на которое он всегда полагался, неожиданно понял, что в квартире он сейчас не один, и, уже распластываясь в невероятном падении, перекатываясь по ковру, чтобы выскользнуть из сектора возможной стрельбы, выдирая пистолет из внутреннего кармана, он все тем же интуитивным прозрением понял, что спасительные секунды непоправимо упущены и что он уже, по всей видимости, покойник - безнадежный и ожидающий лишь констатации данного факта.
      Он был в этом абсолютно уверен. Однако выстрелы почему-то не грохотали, а вместо них из-за громады трехстворчатого платяного шкафа раздалось отчетливое предупреждающее покашливание и негромкий иронический голос оттуда же, из-за шкафа сказал:
      - Это - я, господин Начальник Охранного департамента. Осторожнее! Не убейте меня случайно...
      Невысокий худой мужчина в свитере и в брезентовой робе, - в сапогах, как одеваются горожане, собирающиеся на рыбалку, нарочито неторопливо вышел из закутка и, по-хозяйски придвинув кресло, поехавшее на колесиках, опустился в него, с видимым наслаждением вытянув ноги.
      Светлые, как у ребенка, глаза блеснули над скулами, обметанными щетиной:
      - Потерял реакцию, господин Начальник Охранного департамента... А если бы это оказался не я, а, действительно, кто-нибудь из террористов?
      Он усмехнулся.
      - Ну, террористов я бы, скорее всего, почувствовал, пробурчал Барма, неловко поднимаясь с ковра. - Откуда здесь террористы? Единственное безопасное место. Только ты, Марочник, имеешь ключи от черного хода...
      Мужчина откусил заусеницу.
      - Я давно уже не Марочник, - сплюнув, сказал он. - Я не Марочник, а ты не герр Половинкин. Кончилось эти игры. Чрезвычайно внимательно, словно удивляясь чему-то, он осмотрел свои красные огрубелые пальцы в чешуйках шершавых коросточек и, поморщившись, сковырнул на фаланге, видимо, что-то подсохшее. Осторожно подул на открывшуюся нежную кожицу. Слушай, у тебя какой-нибудь крем найдется? Кожа ужасно трескается. Волчьим жиром намазываюсь, ни хрена, знаешь, не помогает... Ну а вы, господин Начальник Охранного департамента, волчатину когда-нибудь пробовали?..
      Брови у него выразительно приподнялись.
      - Ладно, не выпендривайся, - мирно ответил Барма. - Раз уж пришел, подожди - мне тут надо решить пару вопросов. Собственно, почему ты здесь появился, что-нибудь произошло?
      - Соскучился, - сказал Марочник.
      - Соскучился? Это на тебя непохоже. Ладно, отдыхай, потом разберемся...
      Он еще постоял два мгновения, собираясь с мыслями, сердце у него колотилось, и томительно, словно крохотный паучок, безобразно пульсировала на виске какая-то жилка, дыхание оставалось неровным, больше всего ему сейчас хотелось бы зайти Марочнику со спины и, достав пистолет, без каких-либо разговоров выстрелить в крепкий волосатый затылок, - это бы решило, наверное, все проблемы, - Барма даже зажмурился, так это было бы хорошо, но он знал, что на самом деле, это бы никаких проблем не решило, а потому, задавив в себе вспыхнувшее желание, деловито принес из аптечки пару тюбиков крема: На, Марочник, пользуйся!.. - и бессмысленно посмотрев, как тот свинчивает белую ребристую крышечку, точно вспомнив о чем-то, прошел в заднюю часть квартиры - оглядел три замка на двери черного хода, передвинул засов, опустил со щелчком ненужную теперь блокировку, а затем, напряженно прислушиваясь к каждому шороху в тишине, так же четко и деловито вернулся обратно, и все время почему-то чувствуя тяжесть пистолета в кармане, перегнулся через письменный стол, чтобы нажать клавишу небольшого селектора:
      - Ну как там у вас?
      - Все в порядке, заканчиваем! - донесся голос бодрого Цыпы.
      - А Мухрас?
      - Сейчас разбираемся...
      - Подойди ко мне минут через двадцать!
      Объяснил, краем глаза заметив вопросительное движение Марочника:
      - Да-да, жив еще Цыпа - что ему будет...
      После чего выдвинул из-под шкафа фарфоровую розетку в синих цветочках, принеся из кухни, накрошил туда немного черного хлеба, бросил корочку сыра, который сквозил аппетитными неровными дырочками, щедро плеснул молока и, присыпав песчинками сахара, осторожно задвинул розетку на место, к заднему плинтусу.
      Ни единого шороха не донеслось из-за шкафа.
      Тем не менее, Барма удовлетворенно кивнул. А когда Марочник, с нескрываемым интересом следивший за его действиями, спросил насмешливо:
      - Так ты что, в самом деле веришь в Мышиного короля?
      То он никак не отреагировал на насмешку, а серьезно и тихо ответил, пожимая плечами:
      - Какая тебе разница, верю я или не верю? Я просто знаю, что он существует, - и затем добавил - уже несколько официальнее. - Не тяни время, Марочник, рассказывай, почему пришел...
      - Значит, версия о том, что соскучился, тебя не устраивает?
      - Мы не дети! - Барма махнул рукой.
      - Ну, а если бы я, предположим, вернулся, чтобы добраться до Радианта?..
      - Марочник, я тебя умоляю!..
      Между прочим, он совершенно не рассчитывал на откровенность, но секунду назад усмехавшийся Марочник неожиданно погрустнел и сказал севшим голосом, в котором звучала тоскливая безнадежность:
      - Если говоришь правду, то ни за что не поверят... Ну пришел, например, сообщить, что в лесах появились дикие кошки. Вероятно, разведка. Движутся они откуда-то с Севера. На контакт не идут. Больше мне пока ничего не известно. - Из наплечной брезентовой сумки, в каких обычно держат противогазы, он достал нечто странное, весьма напоминающее окаменелость, и со вздохом положил ее на письменный стол, отодвинув бумаги, покрытые грифами и резолюциями - Вот, я сделал слепок следов, чтобы не быть голословным...
      Барма повертел в руках грубую сиреневую отливку, в твердой глине которой отпечаталась пятипая лапа - вероятно, с когтями и не меньше десяти сантиметров в диаметре.
      От нее исходил валерьяновый лекарственный запах.
      - Не морочь мне голову, - устало сказал он. - Какие-такие кошки? Откуда? Тут с сарацинами не знаешь, что делать. Вероятно, ты просто хочешь остаться в городе: надоело, появилась тяга к комфорту. Так вот, должен предупредить, что это у тебя не получится, приговор по твоему делу пока еще не отменен, да и вряд ли он будет когда-либо пересматриваться, если ты попадешься, то сразу же - заработает канцелярия. Сомневаюсь, что в этом случае мне удастся что-либо предпринять. Мэр бывает довольно упрям, а я, знаешь ли, не всесилен. И тем более, что у нас сейчас происходит очередное... мероприятие... В общем, я бы посоветовал тебе исчезнуть как можно скорее...
      Он со стуком положил отливку обратно на стол. Руки у него немного дрожали.
      Тогда Марочник делано усмехнулся:
      - Значит, мне остается надеяться только на Мышиного короля?.. - Глаза их встретились. - Значит, игра прекратилась и начинается реальная жизнь?..
      - А ты чего ожидал? - спросил Барма.
      - Да нет, все правильно, - сказал Марочник. - Так и надо, я - без претензий...
      Он, наверное, хотел добавить что-то еще, но в это время вдруг ожил пластмассовый старенький корпус селектора: щелкнули челюстями переключатели, замигала тревожащей краснотой сигнальная лампочка сбоку от микрофона.
      Громкий певучий сигнал раскатился по комнате.
      И сейчас же в казенном предбаннике раздался какой-то устрашающий грохот.
      Словно, выламывали из стены всю дверную коробку.
      Барма вскочил:
      - Оружие у тебя имеется?..
      - Неужели ты думаешь, что я буду тебя защищать? - спросил Марочник.
      - А ты полагаешь, что тебя они пощадят?..
      - Пощадят или не пощадят, а вмешиваться я не буду.
      Марочник даже отодвинулся в кресле, чтобы продемонстрировать свою независимость.
      Даже прикрыл глаза - как бы в дремоте.
      Барма скрипнул зубами:
      - Дурак! Мы погибнем!..
      Щеку его прорезала складка.
      В это время громадный кусок штукатурки отвалился от косяка, дверь, выламываясь из стены, мучительно завизжала, полетели шурупы, и она, будто мост на цепях, величаво и медленно опустилась, а по крепкой дубовой ее поверхности, точно бешеная сороконожка, обросшая мехом, извиваясь, проехал, наверное, тоже упавший Мухрас, и клыки его, выдающиеся изо рта, звонко щелкнули друг о друга, хватая закрученный пылью воздух.
      Белая мыльная пена стекала по подбородку.
      Было странно, что он еще жив: из лопаток его, по-видимому, пронзая все тело, треугольной заточенностью торчало широкое лезвие, и такое же широкое лезвие, высовывалось из поясницы - причем, оба клинка уже немного дымились - а раздутое хрипящее горло было перехвачено металлической цепью. И концы этой цепи удерживал присевший Ценципер - в позе лыжника также въехавший по двери в квартиру.
      И тем не менее, он был все-таки жив, его вылезшие из орбит, в сети мелких прожилок глаза вращались, а громадные когти сдирали волокна с паркетного пола.
      И разбухший язык еще выговаривал довольно-таки связные звуки:
      - Предатель!..
      Но, скорее всего, это были уже всплески агонии. Он еще, перекатывая бугристые мышцы, дополз до квадратной тумбы стола и последним усилием еще отщепил от нее здоровенную продолговатую щепку, но на этом запас его жизненного упорства, вероятно, закончился, лапы бессильно упали, выдвинулась вперед зубастая нижняя челюсть, а все тело, как и клинки, задымилось - усыхая и быстро проваливаясь к позвоночнику.
      Две секунды - и мумия, обросшая шерстью, развалилась на несколько спекшихся твердых кусков.
      Тихо щелкнули, раскрываясь, как лепестки, кости круглого черепа.
      Звякнули оба кинжала, вывалившись из трещин.
      Тогда потный, малиновый от натуги, грузный Ценципер, задыхаясь и даже как будто дрожа, приподнялся с колен и сказал - очищая, а затем сворачивая металлическую цепочку:
      - Ну - силища!.. Думал, уже не справлюсь... Это он меня по всему коридору волок... - И вдруг, вытаращившись на Марочника, просто, совсем по-детски заулыбался. - Геня?.. Рад тебя встретить, Геня!.. Сколько не виделись!..
      И - доверчиво протянул ему свою руку, еще опоясанную следом цепочки...
      - Здравствуй, Геня! Молодец, что вернулся!..
      4. И В О Н Н А Д Е М Э Й. У Т Р О И В Е Ч Е Р.
      Утро было потеряно. К девяти часам она собиралась пойти в Контору, где как раз сегодня обещали выплату по социальному вспомоществованию. Деньги, правда, были совершенно мизерные, неощутимые, что такое по нынешним временам триста монет, да и за теми пришлось еще хорошенько побегать, одних подписей она собрала, наверное, штук двадцать пять, а в последнюю минуту, когда документы были уже оформлены, неожиданно выяснилось, что вспомоществование советникам третьего класса вообще не положено, было, оказывается, какое-то старое постановление: дореформенное, еще прежних времен, вероятно, подразумевалось, что советники третьего класса - существа бестелесные, так что в результате все это чуть было не оказалось напрасным, местный чурка-инспектор уперся - и ни в какую, видимо, хотел показать, что именно он главный в этом районе, положение было прямо-таки безнадежное, честно говоря, она уже собиралась махнуть на эти несчастные деньги рукой, было только обидно за потерянное время и силы, сил у нее в последние месяцы совершенно не оставалось, но тут, к счастью, достаточно ощутимо помог Дуремар, были у него какие-то хитрые, таинственные возможности, где-то он, по-видимому, на что-то нажал, кого-то, скорее всего Директора, попросил о товарищеском одолжении, позвонил старинному другу, написал две записки, в общем, в понедельник пришло извещение, что выплата произодится пятого и двадцать четвертого числа каждого месяца, предлагалось явиться, имея при себе соответствующие документы.
      Радость, конечно, от всего этого была небольшая, получалось, что она опять - и довольно существенно - обязана своим положением Дуремару, но дело, так или иначе, выгорело, двадцать четвертое было как раз сегодня, но когда она, наскоро прибравшись в квартире, причесавшись и даже накрасив глаза, потому что еще неизвестно с кем там придется разговаривать в этой Конторе, уже намеревалась выйти из дома, собственно, накидывала пальто, лихорадочно соображая, что не слишком ли поношенным оно все-таки выглядит, стоит ли для этой Конторы как-то особенно наряжаться, то буквально в последнюю долю секунды, дав мятущейся чехардой, наверное, десяток тревожных звонков, словно куль, прислоненный снаружи, в квартиру ввалилась Кора и, не переводя дыхания, не объясняя толком, что происходит, просто как испуганная до икоты девчонка, повисла на ней, - прижимаясь всем телом и заливаясь обильными, безудержными слезами.
      Невозможно было понять, чего она, собственно, хочет. Кора шлепала ртом, пытаясь о чем-то рассказывать, что-то мекала, захлебываясь словами, порывалась что-то немедленно показать - отстраняясь и щелкая сцепкой на замшевой сумочке; что-то, видимо, у нее действительно приключилось, но и жесты ее и слова были лишены какого-либо определенного смысла, она просто рыдала, сотрясаясь раскисшим, бесформенным телом, нос у нее покраснел и безобразно распух, а короткие рыжие волосы, изуродованные недавней стрижкой, поднялись и торчали вокруг головы, словно на пугале.
      В общем, это была настоящая клиническая истерика, пришлось волей-неволей стаскивать и с себя и с нее пальто, провожать ее в ванную, чтобы ополоснулась, а потом - на кухню, где заваривать крепкий горячий чай, но даже здесь Кора успокоилась далеко не сразу, а лишь приняв пятьдесят капель найденного корвалола, обливаясь и запив его невероятным количеством кипяченой воды, кое-как, перебивая рассказ непроизвольными всхлипываниями, объяснила, что сегодня она получила повестку.
      Разумеется, саму повестку она достать не решилась, это было не то, чтобы категорически запрещено, но существовали по данному поводу какие-то негласные, бытовые традиции: все, что касалось Охранного департамента, держалось в секрете, и поэтому страшная проштемпелеванная бумага зеленого цвета, на которой, по слухам, наличествовали даже водяные разводы, так и осталась лежать у нее в замшевой сумочке, сколько бы Кора в волнении не теребила замок, и какими бы при этом не ругалась словами. Но зато она чрезвычайно подробно, по многу раз повторяя одно и то же, рассказала, как именно она обнаружила эту повестку: как она опаздывала в Департамент, и уже с утра у нее все валилось из рук, как она еще колебалась - посмотреть ей почту сейчас или, может быть, вечером, когда она вернется с работы, как она все-таки, ни с того ни с сего, свернула к почтовому ящику и как сразу же, приоткрыв его, обратила внимание на что-то зеленоватое.
      - Я как-то сердцем почувствовала, что это - повестка, заключила она. - Честно говоря, ожидала. Должно было что-то случиться. - И вдруг совершенно необъяснимо, буквально за одно мгновение успокоившись, вытерев щеки и опухающие глаза, вкруг которых громадными синяками расплывалась потекшая краска, деловито переставила чашки, чтоб навести на столе порядок, а затем сложила перед собой полные руки, покусала губу и серьезно, как будто принимая экзамен, сказала:
      - Вот так, моя дорогая!.. И что же мне теперь делать?..
      Было ясно, что ничего особенного она от Ивонны не ждет, и пришла только лишь потому, что больше идти было некуда. Но они все же обсудили некоторые возможности
      Например, что будет, если Кора возьмет и не явится по повестке, просто сделает вид, что она эту повестку не получала. Правда, в этом случае, пожалуй, доставят силой. Придет милицейский наряд, и дадут полчаса на сборы. Или, например, если она попытается бежать из города. Но, опять же, куда бежать, и, главное, где достать новые документы? Или если, например, за нее походатайствует дирекция у нее на работе. Потому что ходили слухи, что такие ходатайства иногда помогают. Но, однако, кто именно будет ходатайствовать? И потом, извините, с какой это стати?
      - Да дирекция меня в упор не видит, - сказала Кора.
      То есть, все это было - сотрясение воздуха, женские разговоры. Обе они прекрасно понимали, что идти по повестке придется.
      Кора, кажется, уже начала привыкать к этой мысли.
      Она сказала задумчиво:
      - Это, наверное, Креппер меня подставил. Есть у нас в отделе такой белобрысенький, - подъезжал ко мне как-то насчет "согласиться поужинать", я его, конечно, отшила, - вот он, сволочь, и накатал бумагу в Охранку. Надо было, наверное, соглашаться...
      Она пожала плечами.
      Что тут можно было ей посоветовать? Креппер, так Креппер. Какое это теперь имеет значение? Ивонна - и слушала, и лепетала в ответ что-то сочувственное, и подливала заварку, похожую на смолу, но в глубине души хотела лишь одного: чтобы Кора ушла, как можно быстрее. Ей самой было стыдно такого желания, все-таки у человека - трагедия, можно сказать, вся жизнь переломана, но она ничего не могла с собой сделать - просто сидела и дожидалась, когда это, наконец, прекратится.
      - Все мы сейчас в таком положении, - выдавила она.
      К счастью, Кора уже практически успокоилась, причесалась и даже слегка подкрасила губы, и, наверное, в прозрении догадавшись, что чужие трагедии мало кому интересны, неожиданно сорвалась - заявив, что теперь у нее множество неотложных забот.
      Она даже не захотела выпить немного коньяка на прощание.
      Впрочем, Ивонна ее и не уговаривала.
      И лишь когда, уже на площадке, Кора, внезапно остановившись, коснулась ее горячими пальцами и заискивающим, тихим, растерянным голосом произнесла:
      - Слушай, попроси... своего... может быть, он замолвит словечко?..
      То она не смогла почему-то сразу же ответить ей: "нет", а после долгой томительной паузы, в результате которой у Коры легла поперечная складка между бровями, - сама не понимая, зачем это делает, нехотя и хмуро кивнула:
      - Ладно. Попробую...
      Вот такое у нее получилось нелегкое утро.
      Правда, когда она, переждав минут десять-пятнадцать, чтобы не столкнуться с Корой на улице, все-таки натянула свое непрезентабельное пальто и почти бегом добралась до Конторы, находившейся всего в трех остановках от ее квартиры, то неожиданно выяснилось, что народа сегодня, против обыкновения, очень немного, только пять человек сиротливо стояли вдоль стенки, ожидая приема, для Конторы это была вообще не очередь: уже через полчаса Ивонна попала в комнаты финансового отдела, и там, побродив от стола к столу, за которыми отдыхали от жизни чрезвычайно накрашенные, сонные, неприветливые девицы, злобновато, как на врага, взирающие на каждого посетителя, расписавшись несколько раз на каких-то ужасных бланках и раздав все бумаги, оформленные ей за последние месяцы, она получила вместо этих бумаг мятую жестяную кругляшку с тринадцатым номером и, просунув ее в узкое окошечко кассы, обитое листами железа, как-то даже оторопело пощупала морщинистые цветные купюры, неприветливо выброшенную ей после некоторого ожидания.