СООБЩЕНИЯ ГАЗЕТ

Сегодня в 5:55 утра по местному времени четверо неизвестных лиц, вооруженных автоматами и ручными гранатами, захватили самолет «Боинг-747» американской авиакомпании «Пан-Америка», выполнявший рейс Бомбей — Карачи — Франкфурт — Нью-Йорк с 359 пассажирами на борту. Террористы в форме сотрудников службы безопасности подъехали к самолету на похищенной ими автомашине с номерными знаками администрации аэропорта.

Париж. Несколькими выстрелами в упор здесь был убит президент — генеральный директор машиностроительной фирмы «Рено» Жорж Бесс. Группа неизвестных поджидала Ж.Бесса около его дома, когда он возвращался с работы. Убийцы скрылись.

С очередным признанием огромных масштабов, которые приняла в стране наркомания, выступил президент Рейган. Он обратился с речью к присутствовавшим в Белом доме послам США в ряде государств с призывом принять участие в борьбе против общенационального бедствия.

Израильская артиллерия вновь подвергла обстрелу южноливанские селения, расположенные вдоль северной границы так называемой «зоны безопасности», незаконно созданной захватчиками на ливанской территории. Под огнем агрессора оказались населенные пункты Хумин, Султания, Джарджуа, а также ряд деревень в южной части долины Бекаа.

1. ЧЕТЫРЕ МИНУТЫ

На ступеньках при выходе я споткнулся и кубарем покатился вниз. Но не упал: Ивин, как на тренировке, точным движением направил меня — я мешком плюхнулся на сиденье, толкнув головой шофера. Тот крякнул, сухо щелкнула дверца, машина описала по двору визжащий полукруг, отъехали сплошные железные ворота, в рыхлом свете зарешеченной лампочки мелькнула напряженная фигура часового, который медленно, будто во сне, опускал полусогнутую руку, и мы вырвались на улицу — во мрак и зябкую осеннюю морось.

Я возился, пытаясь повернуться и при этом не задеть руль.

— Ты что — спал? — спросил Ивин, наблюдая.

— Немного.

— Оно и видно.

— Ступеньки тут у вас…

Я уселся.

— Канада, — доложил Ивин. — Северо-Западные территории. Двести километров к востоку от Шинакана. Климон-Бей. Химическое производство средней мощности. Спецификация неизвестна. Завод не зарегистрирован в «Индексе».

Я присвистнул.

— Военный объект?

— Наверное.

— Боевые ОВ?

— Судя по всему.

— Дальше!

— Неуправляемый синтез в реакторе, резкое повышение температуры, неисправность систем охлаждения. Опасность взрыва и выброса отравляющих веществ. Рядом — городок на тысячу двести жителей. Представляю, какая там сейчас паника. Охранная автоматика не сработала.

— Конечно. Иначе бы Нострадамус не возник. Прибавь, Володя, — попросил я, хотя полуночные тихие дома и так размазывались от скорости.

— Не надо, — сказал Ивин. — Успеем.

— Тогда дай закурить.

— Ты же бросил.

— Ладно. Бросил так бросил. Откуда он звонил?

— Телефон-автомат на углу Зеленной и Маканина. Это напротив «Яхонта».

— Однако, — сказал я.

— Самый центр.

— Да.

Машина неслась по пустынной набережной. Сиреневые фонари лягушками распластались в лужах. Блестела в реке чернильная вода. На другой стороне, высоко, под самыми тучами, ныряли красные огни телебашни.

— Там, на Маканина, проходной двор, — глядя в проваливающийся под колеса черный асфальт, сказал шофер. — Длинный такой сквозняк с выходом и на Зеленную, и на Разовскую, и в Бойцов переулок. Я помню, когда гнали пацанов, которые залезли в «Радиоаппаратуру», ну, в прошлом году…

Я откинулся на сиденье и прикрыл нетерпеливые глаза. Наконец-то. Я уже боялся, что Нострадамус не объявится никогда больше. В последний раз он звонил дней десять назад — Регистр СССР — советский сухогруз «Нараян» во время шторма получил сильную течь и тонул в Атлантике. Между прочим, в том же квадрате находилось английское торговое судно. Миль тринадцать к югу. Капитан утверждал, что сигналов «SOS» они не принимали, рация была неисправной. Обычная история. Погибло пять человек. Западные агентства молчали. Пять человек — это не цифра. Вот если бы пятьсот человек. Или пять тысяч… Был процесс в Гааге. Капитана, кажется, оправдали. В таких случаях ничего доказать нельзя. Эсминец «Адмирал Крючков» спас команду, сетками выхватывая полуобморочных людей из кипящей воды.

Сто шестьдесят семь членов экипажа.

Четырнадцать женщин…

Ивин слушал сводку.

— Опоздание две минуты, — сказал он.

— Ого!

Я открыл глаза.

Две минуты — это было много.

— Канада, — глубокомысленно объяснил Ивин. — Пока прозвонили компьютерами Американский континент, пока вышли на Европу через спутники связи, пока ответила Евразийская телефонная сеть…

Я взял трубку и нажал несколько клавиш.

— Это Чернецов. Закройте район, примыкающий к сектору. По плану «Равелин». Да — тоже… Стяните туда ближайшие ПМГ. Пусть ищут Нострадамуса. Пусть качественно ищут. Сколько их?.. Отзовите из соседних районов — под мою ответственность.

— Уже, — недовольно сказал дежурный.

Я порядком осточертел им своим Нострадамусом.

Зеленые стрелки часов показывали половину четвертого.

— Да ты не волнуйся, — сказал Ивин, демонстративно закуривая. — Мы его найдем. Не призрак же он в самом деле.

Я не волновался. Призраки не пользуются телефоном. У них другие методы. Я мысленно видел карту города и на ней — сектор, обведенный жирным красным карандашом. Сектор Нострадамуса. Район, откуда он звонит. Совсем небольшой район. Нострадамус почему-то никогда не выходил за его пределы. Будто привязанный. Я видел, как сейчас, поспешно изменив направление, синие вспышки ночных патрулей стекаются к этой красной черте и идут внутрь, неожиданно пронизывая фарами туманные дождевые недра. Я не волновался. Операцию репетировали много раз, в ней не было ничего сложного. Чтобы плотно замкнуть кольцо, требовалось четыре минуты. Всего четыре. Нострадамусу будет некуда деться — ночь, пустые улицы. Разве что он живет в этом районе. Хотя маловероятно. Глупо звонить оттуда, где живешь. Он ведь не может не понимать, что мы его усиленно разыскиваем. Я не волновался изо всех сил, но попробуйте не волноваться, если уже две недели подряд, как проклятый, ночуешь у себя в кабинете, рассчитывая неизвестно на что. Хорошо еще Ивин подменял меня время от времени. Не слишком часто. И Валахов тоже подменял. Правда, Валахов не верил в Нострадамуса.

Приглушенно заверещал телефон.

— Слушаю, — сказал я.

Докладывал дежурный по городу. В секторе прочесывания были обнаружены двое: работник хлебозавода Васильев, возвращающийся со смены, и гражданин города Орла некто Шатько, который торопился на вокзал с огромным чемоданом. Это было явно не то. Васильев только что вышел из ведомственного автобуса, водитель подтвердил, что везет его непосредственно от ворот предприятия, а что касается Шатько, то — пожалуйста, у нас никому не запрещается, экономя на такси, тащить чемодан самому, пешком, через весь город, даже в такую погоду.

У меня упало сердце. Я, конечно, не думал, что первым же задержанным окажется именно Нострадамус, но всегда есть слабая надежда — а вдруг?

Четыре минуты уже истекли.

— Кто курирует «Храм Сатаны»? — покашляв, неожиданно для самого себя, спросил я.

У Ивина поползли изумленные брови.

— Но ты же не собираешься…

— Кто в настоящий момент курирует «Храм Сатаны»? — скрипучим неприятно официальным, голосом повторил я.

— Я курирую, — таким же официальным голосом сообщил Ивин.

— Результаты? — официальным голосом спросил я.

— Нет результатов, — официальным голосом ответил Ивин, скучно глядя вперед.

— Какое у них следующее мероприятие?

— Черная месса.

— Когда?

— Послезавтра.

— Где?

— Шварцвальд, у Остербрюгге. Ведьмы и голодные демоны. Вурдалаки. Я тебе не советую: там каждый раз бывают якобы случайные жертвы.

— Ты же работаешь в контакте с полицией…

Ивин молчал.

— Разве не так?

— Потому и нет результатов, что я работаю в контакте с полицией, — неохотно сказал он.

— А «Звездная группа»?

— Это Сиверс.

— И что?

— Умер Херувим.

— Убийство?

— Пока неясно…

— Ладно.

Я покусал ноготь на большом пальце.

— Подъезжаем, — сказал шофер.

По обе стороны мрачного гранитного углового дома на уровне второго этажа причудливой вязью неоновых трубок горела надпись: «Яхонт». В красных бликах ее, как памятники, неподвижно стояли двое — мокро блестя.

Сиверс шагнул мне навстречу.

— Обнаружили еще экземпляр, — Халидов, студент университета, пьяный и без документов. Говорит: был в компании. Он тебя интересует?

— Нет, — сказал я.

Сиверс хмуро кивнул.

— Мы его задержали — пока.

— Отпечатки? — спросил я.

— Каша, — лаконично ответил Сиверс. — Особо не рассчитывай.

Я и не рассчитывал.

— Где Валахов?

— Крутится.

— Еще не закончили?

— Там некоторые сложности…

— Пошли!

Я просто не мог стоять на месте. Предчувствие неудачи угнетало меня.

Мы прошли темный двор, где на задниках магазина уныло мокли груды деревянных ящиков, и через низкую арку проникли во второй — узкий, как колодец, — вымощенный булыжниками. Сеялся невидимый комариный дождь. Было холодно. Сиверс ладонью отжимал воду с костлявого лица: — Дорога разрыта, машина не пройдет, зачем ты приехал, отрываешь от дела, сидел бы себе в кабинете и прихлебывал чай… — Он был прав. Мне следовало сидеть и прихлебывать. Ивин ядовито похмыкивал сзади. — Как твои «звездники»? — в паузе спросил я. — «Звездники» на месте, — буркнул Сиверс. — Кого проверили? — Весь «алфавит». — Даже так? — У них большое радение: восходит Козерог. — А кто проверял? — Верховский. — Понятно. — Я перепрыгнул через лужу, в которой желтела консервная банка. У меня не оставалось никакой надежды. Верховскому можно было верить. Если он говорит, что «алфавит» на месте, то «алфавит» на месте. «Звездная группа» отпадает. Девяностолетний туркмен, носитель мирового разума, сидя на молитвенном коврике, прикрыв больные глаза и раскачиваясь, выкрикивает в старческом экстазе бессмысленные шантры на ломаном русском языке, а покорный «алфавит», буквы мироздания, — инженеры, медики, кандидаты наук, окружающие его, — склоняются и целуют полы засаленного халата, искренне веруя, что Великий Космический Дух низойдет с небес и просветлит их грузные томящиеся души. Трое убитых за последние полтора года — ушедшие к звездам. Ритуал посвящения в избранные, отречение от всего земного, культ наготы и безволия. Махровая уголовщина. Хорошо, что не придется влезать в эти дела. Я поежился и глубоко вдохнул холодный, насыщенный влагой воздух. Значит, полный провал. Значит, вся операция к черту. Нострадамус опять испарился бесследно. В одиннадцатый раз. Он умеет испаряться бесследно. Значит, метод исчерпал себя. Четыре минуты — это наш предельный срок. Меньше нельзя.

— Налево, — сказал Сиверс.

Пригибаясь под аркой, мы выбрались в тесный переулок, один конец которого был перерыт траншеей. У раскрытого телефона-автомата, присев на корточки, копошились люди в резиновых накидках. Вдруг — ощетинились голубыми фонариками.

— Уберите свет! — приказал невидимый Валахов. — Это гражданин Чаплыгин.

Гражданин Чаплыгин был в плаще поверх полосатой пижамы и в незашнурованных ботинках на босу ногу.

— У меня бессонница, — пробормотал он. — Я курил в форточку, гляжу — милиции много…

— Вы кого-нибудь видели здесь?

— Никого.

— Припомните хорошенько: кто-нибудь звонил из этого автомата?

Гражданин Чаплыгин выпучил глаза.

Будто филин.

— Телефон уже неделю не работает…

— Как не работает?

Произошло быстрое движение на месте. Головы повернулись. Один из сотрудников Сиверса носовым платком осторожно снял трубку и послушал.

Лицо его приобрело туповатое выражение.

— Не работает, — растерянно подтвердил он.

Я посмотрел на Сиверса. Сиверс задумчиво моргал, и вода капала с его редких пружинистых ресниц.

Я отвернулся.

В машине Ивин сказал:

— Ничего не понимаю. Мы ошиблись — бывает. Но компьютер указал именно на этот автомат. Европейский ВЦ… — Закурил очередную сигарету. — О чем ты думаешь?

Шелестели шины. Морось ощутимо усиливалась. Набухли туманные шары света под проводами. Я расслабленно лежал на сиденье. Проносились черные окна. Мигали светофоры на безлюдных перекрестках. Где-то здесь, в сердцевине дождя, одинокий и неприкаянный, бродил загадочный Нострадамус и жестокие глаза его, будто рентген, пронизывали город.

— Я думаю о докторе Гертвиге, — сказал я.

Ивин ошарашенно повернулся.

— Кто такой, почему не знаю?

— Доктор Гертвиг умер в семнадцатом году.

— Когда?!

— В январе тысяча девятьсот семнадцатого, незадолго до февральской революции.

— Парадиагностика?

— Да.

— Погружение в историю?

— Да.

— Ну ты даешь, — после выразительного молчания сказал Ивин.

2. ДОКТОР ГЕРТВИГ И СТУДЕНТ

Луна была яркая и большая, просто невозможная была луна. Резкой чернью обдавала она булыжник на мостовой, битый череп фонаря, синюю листву сада. Как мертвый ящер, ощетинясь оглоблями, лежала поперек улицы растерзанная баррикада. Напротив нее, у здания рынка, зияющего каменным многоглазием, будто приклеенные, стояли Кощей и Тыква. Кощей гоготал и длинно сплевывал, а Тыква подкручивал свои дурацкие намыленные усы. Прямо зло брало: давно ли бегали, как куропатки, — теперь гогочут.

Человек, невидимый в низкой подворотне, шевельнулся и лунный свет упал на фуражку, какие носят студенты. Ну — слава богу, тронулись, пошли к площади, во мрак собора. Тыква переваливался, а Кощей придерживал шашку. Говорят, это он убил Сапсана, зарубил во дворе участка, еще в июне. Садануть бы по ним из револьвера — нельзя, нет револьвера, зарыт дома, в сарае, под поленницей. Не такое сейчас время, чтобы разгуливать с револьвером.

Погрузив кулаки в карманы тужурки, упрятав лицо в поднятый воротник, человек быстро пересек улицу и прильнул к чугунной ограде. Взялся за железные прутья и, легко переломившись в воздухе, махнул прямыми ногами на ту сторону.

Тотчас, заколачивая в землю булыжник, из Кривого переулка вывернул конный отряд и поплыл в бледном сиянии — призрачные лошади, призрачные люди.

Казаки дремали в седлах.

Человек с головой ушел в синюю листву. Разогнулись ветви. Он знал, куда ему идти, — к двери на стыке двух глухих стен. Он достал ключи. Ключи у него были. Застучало сердце. Ай да Абдулка, медный котел! Не обманул все же, подлец, дурацкая рожа! — Зачэм рэзать такой бедный доктор, совсем нищий… Плохо живет — слуга нету, жена нету, сам ноги моет… Или другой этаж — баба живет, фабрика имеет… шибко толстый, богатый, деньги в подушку зашил — золото, Абдулка знает… Ее рэжь — бабу не жалко… Убей, пожалуйста, — дай Абдулке пятисот рублей… Абдулка хитрый — пьяный был, ничего не видел…

Сотню взял за ключи, пузатая сволочь.

В тусклом гробовом свете паутинного окна угадывалась черная лестница. Он поднялся на второй этаж и чиркнул спичкой. Лезвие ножа просунулось в щель, звякнул сброшенный крючок — все! Он проскользнул пахнущее аптечными травами междудверье, миновал светлую кухню, где цепенели тарелки, кастрюли и раздутый, сияющий медалями бок самовара. В коридоре было хоть глаз выколи, но он помнил, что дверь в библиотеку третья направо. Об этом рассказывал Сапсан. Гертвиг почему-то доверял ему. Именно ему. Правда, Сапсана больше нет. Исчез после провалов в организации, я даже имени его не знаю — просто Сапсан. Он первый понял, что это означает: врач, который не ошибается в диагнозе. Вообще не ошибается. Даже не осматривает пациентов. Мистика, не иначе. Оккультные знания. Что-то по ведомству госпожи Блаватской.

Он стоял посередине библиотеки. Луна струилась в широкие окна, и корешки книг за стеклом налились жирным золотом. В простенке громоздился резной стол с секретером. Дай бог, чтобы это оказалось здесь. Потому что может быть тайник, сейф, абонемент в банке. Где еще хранить миллионное состояние? Но не деньги же мне нужны. «Медицина часто утешает, иногда помогает, редко исцеляет»… Записки какие-нибудь, протоколы наблюдений, просто лабораторный дневник… Он не замечал, что бормочет себе под нос, — руки уже сами выдвигали верхний ящик, наполненный бумагами. Пальцы дрожали от нетерпения. Страховой полис, поручительство, векселя на имя господина Констанди — не то, на пол… Старые документы, аккредитив, кипы желтых акций — не то… «Немецкий банк развития промышленности», «Гампа», «Товарищество железных дорог Юго-Востока России»… Ящик был пуст… Он вдруг испугался, что двойное дно, и перевернул его. Бронзовый подсвечник в виде обнаженной нимфы нерешительно качнулся на краю зеленого сукна и звякнул по ковру. Он обмер, закусив пальцы. Боже мой, нельзя же так, он же все погубит этой спешкой.

Внутри квартиры распадались неопределенные шорохи. Или кажется? Дно чистое, простое, без тайника… Дальше, — фотографии на ломком картоне, остолбеневшие лица, женщины со вздернутыми плечами, мужчины в касках, — на пол, давно умерли… Диплом медицинского факультета Санкт-Петербургского Императорского — не то… Письма, груды писем… Опустившись на колени, он разбрасывал их. Третий ящик — ага! История болезни. Поближе к свету, хорошо, что луна яркая… Господин Мохов Евграф Васильевич, пятидесяти трех лет, купец первой гильдии, житель города Саратова, обратился по поводу… Крохман Модест Сергеевич, сорока девяти лет, мещанин, житель Санкт-Петербурга, обратился по поводу… Грицюк Одиссей Агафонович… Быстрый Яков Рафаилович… Дымба Мустафа… Двести диагнозов. Палладину потребовался год, чтобы повторно собрать их… Чисто научные интересы — любезный господин Палладин, который все понимает… Обещал помочь с документами, потому что нынешние документы — барахло, дрянь, на грани провала… Четвертый ящик — истории болезни — некогда, на пол… Дно простое, без тайника… Теперь с другой стороны, тоже четыре ящика… А затем секретер из множества отделений…

Тетради! Тетради с заметками! Наконец-то!.. Он листал серые клетчатые страницы. Ужасно много времени уходило, чтобы разобрать пляшущий почерк… «Симптомы, кои при наружном осмотре позволяют определить»… «Повышение температуры не есть признак болезни, но всегда признак ненормального состояния организма»… Одна, две, три, четыре — восемнадцать тетрадей. Придется захватить все. И, наверное, есть еще. Конечно, еще — оба нижних ящика. Как я их унесу? Первый же городовой кинется на прохожего, который тащит узел в три часа ночи. Надо идти дворами, отсюда — вниз, через дровяные склады, мимо барж на канале, по Сименцам и Богородской протоке. В крайнем случае — отсидеться, в Сименцах есть такие притоны, господь бог не найдет…

Желтый колеблющийся свет озарил комнату.

— Руки вверх! — нервно сказали у него за спиной.

Доктор Гертвиг стоял в дверях. Оказывается, были другие двери, ведущие прямо в спальню. Проклятая спешка! На докторе был малиновый халат, расшитый драконами, в левой руке, — отставя, чтобы видеть, — он держал керосиновую лампу, а в правой сжимал плоский вороненый пистолет.

Бульдожьи щеки у него дрожали.

— Руки вверх!

Человек, сидящий на полу, выпрямился.

— Не подниму, — угрюмо ответил он.

Доктор Гертвиг отступил на шаг и потерял туфлю без задника.

— П-п-почему?..

— Потому что я не вор, — сужая зрачки, сказал человек в фуражке. — Потому что я хочу взять то, что вам не принадлежит. Потому что должна быть в мире хоть какая-то справедливость!..

— Ах, это вы, — с громадным облегчением вздохнул доктор Гертвиг. — Я вас узнал: студент-медик… Упорный молодой человек, я мог бы и выстрелить нечаянно… Боже мой, какое время!.. — Он нащупал туфлю, прошлепал к креслу, раскорячившему витые лапы, грузно сел, поставив лампу на широкий подлокотник и поправил съехавший на ухо ночной колпак. Сказал брюзгливо: — Ну и кавардак. Вам бы лучше уйти, господин Денисов. Удивляюсь, как вы этого не понимаете.

— Я никуда не уйду, Федор Карлович.

— Боже мой, ну что мне с вами делать? Передать полиции? Вы звоните мне, вы посылаете мне письма, вы врываетесь ко мне в приемную и устраиваете скандалы. Вы меня измучили. Хотите, я дам вам денег? Хотите, я дам вам шесть тысяч? Это все, что у меня есть. Только уходите, честное слово, я вас не обману…

— Нет, — сказал студент.

— Конечно! Вы желаете обладать миллионами, — потея от ненависти, проскрипел доктор Гертвиг. — Что вам больной старик?..

— Деньги меня не интересуют.

Студент стоял боком, а теперь повернулся, и расширенные глаза его искрами, как у рыси, отразили лампу.

— Я помню, помню: вы собираетесь облагодетельствовать человечество…

— Не надо смеяться, Федор Карлович…

— Элементарная гигиена даст в тысячу раз больше, чем все ваши замысловатые потуги! Да! Идите в коломенские кварталы — кипятите воду, сжигайте нечистоты в ямах, отбирайте у младенцев тряпочку, смоченную сладкой водой!

— Я все знаю, доктор, — опасным тоном, разевая напряженный рот, сказал студент.

— Конечно, славы здесь не будет и денег тоже, — доктор Гертвиг обессилел. И вдруг закричал. — Нет у меня ничего! Поймите вы это! Я даже не представляю — как… Я смотрю и вижу! Я не могу научить, я пробовал, это все бестолку!

Он осекся и тревожно поворотился к темному проему спальни. Сказал шепотом:

— Ко мне ходил ваш настойчивый коллега — Ясенецкий. Он, кажется, убедился.

— Сапсан? — спросил студент.

— Что?

— Его звали Сапсан?

— Вы нелегал? Не желаю знать ваших кличек! — доктор Гертвиг сердито запахнул халат на животе. — Уходите, прошу вас, вы все выдумали.

— Я не выдумал, — тем же ровным и опасным тоном сказал студент. — Я смотрел ваших пациентов — двести случаев…

— Ну это вы врете. Откуда?

— Мне помог господин Палладин, — студент приветливо улыбнулся.

— Статский советник Палладин? Секретарь Всероссийского общества народного здоровья? — У доктора Гертвига побагровели отвисающие щеки. Он, как птица, замахал малиновыми рукавами. — Вы с ума сошли! Палладин служит в охранке, это же всем известно!

Студент мучительно опустил веки.

— За Хрисанфа Илларионовича я убить могу…

— О! Вы не понимаете, молодой глупец!

— Фон Берг, — студент неловко чмокнул деревянные костяшки на пальцах.

— Вы из гессенских фон Бергов, — благосклонно кивнула старуха. — Я знавала вашего деда, Гуго фон Берга, Лысого…

— Муттер, вы бы пошли к себе прилечь, у вас начнется мигрень, — плачущим голосом сказал доктор Гертвиг, поддерживая ее за локоть и осторожно вынимая свечу. — Мне еще нужно осмотреть молодого человека.

Старуха вздернула костяной подбородок.

— Не забывай, Теодор, я урожденная Витценгоф, мы в родстве с Бисмарками… Мой бедный муж и твой отец привез меня сюда шестьдесят лет назад. «Кляйнхен, мы будем очень богатеть», — говорил он… Мой бедный муж

— его обманули и обобрали, он умер в нищете, вспоминая родной Пупенау… «Ах, зачем я покинул фатерлянд и приехал в эту ужасную грубую страну?» — таковы были его подлинные слова перед смертью. — Она повернулась. — Теодор, предложи молодому человеку бокал настоящего рейнвейна.

С несчастным видом доктор Гертвиг открыл инкрустированный шкафчик, внутри которого блеснуло стекло.

— Не беспокойтесь, гнедиге фрау, — растерянно сказал студент.

— Слава богу, в этом доме еще найдется настоящий рейнвейн, — сказала старуха. — Теодор пошел по стопам своего бедного отца. Представьте: является нищий русский учитель, и Теодор бесплатно лечит его, приходят пьяные русские мужики, и Теодор дает им денег…

— Ах, муттер…

— Кто сказал, что нужно лечить нищих? Он хочет, чтобы я пошла в церковь и стояла с протянутой рукой: «Подайте урожденной Витценгоф…» О! Это будет грустная мизансцена…

Доктор Гертвиг незаметно, но энергично кивал студенту:

— Уходите.

— У вас прекрасное вино, гнедиге фрау, — послушно кланяясь, сказал студент.

Где-то в черноте коридора кашлянули басом, и тут же, бухая сапогами, в комнату ввалились четверо жандармов во главе с ротмистром, как оса, затянутым ремнями.

— Па-апрошу не двигаться, — сказал ротмистр.

Из-за спины его, прижимая к груди облезлый малахай, выбрался Абдулка и боязливо указал черным пальцем.

— Вот этот, начальника… в фуражке… Говорил — домой пусти, старика резать буду, бабу резать буду… Деньга мне обещай, сто рублен… Абдулка денег не взял, Абдулка честный…

— Ладно, ладно, оставь себе, — брезгливо сказал ротмистр. Перекатил на студента черные бусины глаз.

— Моя фамилия Берг, — скучно сказал студент. — Фон Берг. Вот мои документы.

Ротмистр смотрел на него еще какую-то секунду и вдруг расплылся в широчайшей улыбке.

— Батюшки-светы, Александр Иванович! Какими судьбами? А мы-то вас ищем…

— Не имею чести, — очень холодно возразил студент.

Ротмистр даже руками развел.

— Ну какой же вы, голубчик мой, фон Берг? Стыдно слушать. — Денисов Александр Иванович, член запрещенной Российской социал-демократической партии, — эти слова ротмистр выговорил отчетливо и с особенным удовольствием. — Были сосланы в Пелым, потом бежали, я же допрашивал вас в пятнадцатом году, неужели не помните?

— О, майн гот! — сказал доктор Гертвиг. Тяжело повалился в кресло и прижал ко лбу ладонь, похожую на связку сарделек.

— Господа, минутку внимания, — прощебетала старуха, по-прежнему не открывая глаз. — Господа, я спою вам любимую песню моего» бедного мужа.

Она присела в страшном реверансе и запела по-немецки:

Мое сердце, как ласточка, Улетает в небеса.

Там оно будет жить, Вечно счастливое…

— Уберите старую дуру, — ласково сказал ротмистр, любуясь студентом. — Если бы вы знали, Александр Иванович, как я вам рад, вы даже представить не можете…

СООБЩЕНИЯ ГАЗЕТ

Минувшей ночью пакистанские «командос» произвели штурм самолета «Боинг-747», захваченного в аэропорту Карачи группой неизвестных террористов. Во время штурма террористы бросили дымовые шашки и открыли огонь, в результате двадцать пассажиров убиты, около сотни получили ранения.

Самолеты иракских ВВС подвергли бомбардировке военные и промышленные объекты в городах Бахтаран и Исламабаде-Гарб, а также нанесли серию ударов по районам концентрации войск противника на различных участках фронта. Иранская дальнобойная артиллерия обстреливала жилые кварталы в городах Хинакин и Басра, имеются жертвы среди населения.

14 рабочих погибли в результате катастрофы на золотых приисках ЮАР. По сведениям властей, горняки задохнулись под землей из-за скопившегося в шахте газа.

Обостряется обстановка в пред гималайском районе штата Западная Бенгалия — Дарджилинге. В минувшую пятницу сепаратисты из «фронта национального освобождения гуркхов» сожгли 13 домов и школьное здание.

Соединенные Штаты провели очередное ядерное испытание на полигоне в Неваде. Мощность взрыва под кодовым названием «Белмонт» составила от 20 до 150 килотонн. Нынешнее испытание стало уже 22-м со времени введения Советским Союзом одностороннего моратория на все ядерные взрывы…

3. СЕВЕРО-ЗАПАДНЫЕ ТЕРРИТОРИИ

Вертолет пошел вниз, и молочные языки тумана проглотили его.

— Садимся наугад! — крикнул пилот.

— Хорошо!

Бьеклин повторил мне, не разжимая потных нечеловеческих зубов:

— Под вашу ответственность, сударь…

— Хорошо!

— Нет связи! — обернувшись, крикнул пилот.

Шасси неожиданно ударилось, и вертолет подпрыгнул, чуть не перевернувшись. Тряхнуло. Разлетелось лобовое стекло. Пилот приподнялся в кресле, будто готовясь выскочить, и упал обратно, оттянутый ремнями. Левая рука его безжизненно повисла вдоль тела. За стихающим шумом винта выстрелов не было слышно, но в каких-то сантиметрах от меня металл борта вдруг загнулся блистающими лохмотьями, образовав дыру, словно его продавили железным пальцем.

— Все из машины!

Я стукнулся пятками, отбежал и растянулся на взлетной полосе. Бетон был ровный, ноздреватый и влажный от утреннего холода. Ватные полосы тумана переливались над ним. Отчетливо пахло свежими, мелко нарезанными огурцами. Я невольно задержал дыхание. «Безумный Ганс» начинает пахнуть огурцами на стадии водяной очистки. Детоксикация. Кажется, в этом случае он уже совершенно безвреден. Или нет? Метрах в пятидесяти от меня копошилось нечто, напоминающее скопище гигантских ежей: из торчащих зазубренных иголок, ядовито шипя, выходил тяжелый пар, застилая собой округу. Это была система общей дегазации, сброшенная с воздуха. И, наверное, не одна. Теперь понятно, почему нет связи. «Безумный Ганс» поглощает радиоволны.

Полковник из Центра ХЗ с седыми висками, топорща погоны канадских ВВС, чертил карандашом по карте:

— Связи еще нет, но по данным на восемь утра пожар перекинулся в левую цепь, взорвалась батарея газгольдеров, поселок не задет. Облако отнесло на Север. Оно постепенно рассеивается. Метеорологическая обстановка благоприятная, но я бы советовал немного подождать…

— Опасности никакой?

— Опасности никакой.

— Тогда я лечу.

Полковник пожал плечами.

Приблизительная информация — это кошмар современного мира. Никто ничего не знает точно. На запястье у меня болталась кассета с пристегнутым противогазом. Я немного поколебался, но не стал ее надевать. Если я отравился, то уже отравился. Нейролептики впитываются моментально. Цокнула шальная пуля, ощербатив бетон. Наш вертолет нехотя задымил. По периметру аэродрома метались прожекторы, и нездоровые желтые мечи их коротко рубили туман. Ныряя под ними, перебегали и падали расплывчатые фигуры. Сыро тукали карабины. Было непонятно, кто стреляет и в кого стреляет. Разворачивался какой-то кровавый и бессмысленный хаос. В сообщении Нострадамуса ничего не говорилось об этом. Я боялся, что взорвутся бензобаки. Рядом со мной ничком лежал человек.