В отеле меня ждала еще одна записка — от Хельге Хаугена из «Фирды»: «Позвоните как можно скорее!»Я понял, что лучше выполнить его настоятельную просьбу. Закрылся в номере, сел перед телефонным столиком и набрал номер.
      — Веум… Спасибо, что позвонили. Хочу с вами кое-что обсудить. Никто из заинтересованных лиц пока не знает.
      — Я весь внимание.
      — Я тут нарыл про этого Клауса Либакка, которого застрелили. У него были неприятности с полицией!
      — Вот как! В связи с чем?
      — А вот догадайтесь!
      — Ну… вряд ли это что-нибудь на сексуальной почве, как я раньше думал. Потому что его хорошо знали в службе охраны детства и дали разрешение на попечительство.
      — Нет… — Тут он сообразил и спросил: — А что, вы о чем-нибудь разузнали?
      — Не могу пока рассказать.
      — Но разве мы не договорились делиться информацией?
      — Договориться-то договорились. Но я не могу нарушать тайну следствия, Хауген.
      — Вы же частный детектив!
      — Я должен быть честным если не по отношению к другим, то по отношению к себе. Вы же понимаете.
      — Ладно-ладно. Не буду настаивать. Пока не буду. Ну, слушайте… Вы, вероятно, слышали о громком деле тысяча девятьсот семидесятого года о контрабанде спиртного в этих краях?
      Я насторожился.
      — Да. Закончилось убийством, по-моему.
      — Совершенно верно, Веум.
      — И какое отношение к этому имел Клаус Либакк?
      Хельге немного помолчал в трубку, а потом сказал:
      — Официального обвинения ему никто не предъявлял. Но, по информации, которую я раздобыл, он занимался распространением нелегального спиртного по всему Аньедалену!
      — Боже мой! Но откуда вы это узнали? И почему его так и не привлекли к ответственности?
      — Похоже на то, Веум, что дело это так и не было раскрыто до конца. Много ниточек, которые вели к Либакку, повисли и болтаются, если можно так выразиться.
      — А почему?
      — Ну, знаете, как это бывает в провинции. Ходят слухи, что тут были замешаны разные люди с самого верха администрации коммуны, может, даже и из самой полиции. Во всяком случае, как покупатели. И все это привело к тому, что дело спустили на тормозах. Арестовали только перевозчиков, а перекупщики остались целы и невредимы. Ну и к тому же дело было почти политическое — ведь Согн и Фьорды оставались тогда последними районами в Норвегии, где еще не было своих винных монополий. Чтобы купить выпивку, нам приходилось ехать в Берген или Олесунд.
      — Вы сказали, дело спустили на тормозах… Но ведь убили, черт возьми, человека! Ансгара Твейтена.
      — А вы хорошо информированы, Веум, я должен сказать. Да, но Ансгар Твейтен принадлежал к преступному миру. Так что по нему никто особенно не рыдал.
      — У него осталась маленькая дочь…
      — Что? Ну… Может быть. С людьми из его окружения особо не побеседуешь. Дело свернули. Убийцу так и не нашли.
      — Хорошо. Вернемся к Клаусу Либакку. Вы сказали, что он занимался распространением контрабандного спиртного по всему Аньедалену?
      — Ну да. Доносил до всех мест, где интересовались товаром, — малость изменил он формулировку.
      — Например, в Альмелид?
      — Альмелид? В таких деталях я быть уверенным пока не могу. А почему вы об этом спрашиваете?
      — Я хочу в ответ рассказать вам интересную новость, Хауген.
      — Я весь превратился в слух!
      — Эта девушка, которая была с Яном Эгилем в горах вчера вечером…
      — Ну да, она из Альмелида, точно.
      — Так вот, она — тоже приемный ребенок. Ее зовут Силье Твейтен. Она родная дочь Ансгара Твейтена.
      — Да что вы говорите! Ничего себе новость! Черт возьми! — Он подумал секунду и добавил: — Так ведь у девчонки был мотив, Веум. В том случае, если Клаус Либакк был замешан в убийстве ее отца. Вы думали об этом?
      Нет. Не думал. Теперь уже не думал. Но этого я Хельге Хаугену не сказал. А сказал только:
      — Да, но как она могла узнать об этом спустя столько лет? Ведь даже полиция закрыла это дело?
      — Действительно… Но подумать об этом все-таки стоит.
      — Можете делать с этой информацией все, что найдете нужным. Только на меня не ссылайтесь…
      — Мы никогда не раскрываем свои источники, Веум. В этом можете быть уверены. Если только вы сами решите нарушить тайну следствия…
      — Что-нибудь еще?
      — Нет, у меня все. И вы отплатили мне с лихвой. Поговорим, когда станет известно что-то новенькое. Будьте здоровы!
      — До свидания.
      Я положил трубку и остался сидеть у телефона.
      Ансгар Твейтен и Клаус Либакк. Терье Хаммерстен и…
      Я попытался разложить все известные мне факты по полочкам. Неясные обрывки недосказанного, пока непонятного, постепенно начинали складываться в единое целое.
      Но получалось плохо, и я решил, что с завтрашнего дня начинаю серьезные поиски.

      Говорят, все дороги ведут в Рим, но это не так. В моем случае все дороги вели в отель «Суннфьорд», хотя в эти дни, когда Фёрде был в центре внимания благодаря новости, которая, судя по прессе, была самой важной после пожара в Олесунде, по всему отелю роем носились журналисты, постепенно оседая в баре.
      Пообедав в столовой отеля олениной с цветной капустой и брусничным желе, я со стопкой газет устроился за столиком в просторном баре и осторожно начал с чашки кофе и рюмки линьеакевитта. Довольно скоро мое уединение было нарушено.
      Йенс Лангеланд появился в проходе, огляделся кругом, игнорируя репортеров, которые немедленно замахали руками, пытаясь завладеть его вниманием, увидел меня, сделал знак и двинулся в моем направлении.
      — Вы разрешите, Веум? — спросил он.
      — Разумеется. Нам о многом нужно поговорить.
      Он сел напротив меня. Я заметил, что он выглядит неимоверно уставшим, и подумал, в какую же рань ему пришлось выехать сегодня из Осло. Он помахал официанту и заказал кофе и коньяк. Бросив взгляд на мою пустую рюмку, спросил:
      — Повторить?
      — Спасибо, не откажусь.
      — Что вы пьете?
      — «Лёйтен линье». Обычно пью что-нибудь покрепче, но у них покрепче ничего нет.
      Он поднял одну бровь, но решил оставить мою шутку без ответа. Сам он выбрал коньяк с самой верхней полки, потому что, видимо, привык к трудно добытым трофеям.
      — Итак, — начал он, — вы сказали, что у вас есть новости о том, что случилось в семьдесят четвертом году.
      — Да. А вы сами Яна Эгиля не расспрашивали об этом?
      — Нет. Там же был ленсман. — Он устало потер лоб. — Все как всегда. Ребята из полиции задают снова и снова одни и те же вопросы в надежде, что свидетель проговорится. Да еще эти… из Крипос.
      — Понятно. У них хоть какие-нибудь зацепки есть?
      — Пока рано об этом говорить. Начало расследования — следователи ходят по дворам, опрашивают жителей: может, кто что слышал о Яне Эгиле, Либакках и Силье Твейтен. Но чего действительно мы все ждем — так это результатов экспертизы.
      — Когда они будут готовы?
      — Никто с уверенностью не может сказать.
      — Ну что ж, подождем. Моя информация, кстати, имеет отношение к нынешнему делу, Лангеланд.
      Я замолчал, пока официант расставлял заказанное на столе. Когда мы выпили по первой, я продолжил:
      — Убитый Клаус Либакк был замешан в громком деле о контрабанде алкоголя в семьдесят третьем году. Тогда убили отца Силье и подозреваемым был Терье Хаммерстен.
      — Не так быстро, Веум, и не все сразу. Значит, Клаус Либакк был замешан в деле о контрабанде спиртного?
      — Да.
      Тут я обратил внимание на мужчину средних лет, который сидел один за соседним столиком. У него были темные волосы и одутловатое лицо пьяницы. Он прикладывался к стакану и смотрел прямо перед собой. Но его взгляд был таким жестким и сосредоточенным, что стало понятно: он не просто напивается, а явно вслушивается в наш разговор.
      Я понизил голос чуть не до шепота, наклонился к Лангеланду и вкратце пересказал ему все, что мне поведал Хельге Хауген полчаса назад. Лангеланд молча выслушал и сразу перешел к главному, что его интересовало:
      — Это означает, что у Силье Твейтен мог быть мотив.
      — Это означает по меньшей мере три вещи, Лангеланд. Во-первых, что слухи о причастности Либакка имеют под собой основание. Во-вторых, что он явно имеет какое-то отношение и к убийству Ансгара Твейтена. И в третьих, что Силье каким-то образом обнаружила свою связь с делом, которое полиция так и не расследовала до конца. Все это очень слабо, конечно, особенно последнее. Но первые два пункта мы обязательно должны проверить.
      Он тоже наклонился над столом и с настойчивостью в голосе произнес:
      — Займитесь этим, Веум. Для меня.
      — Вы имеете в виду — провести расследование по этим трем пунктам?
      — Да.
      — Без проблем. Я и раньше, бывало, работал на адвокатов, Лангеланд.
      — Я хорошо заплачу. В этом не сомневайтесь.
      Я протянул руку:
      — Договорились. Когда мне начать?
      Он крепко пожал мою ладонь:
      — Чем раньше, тем лучше.
      — Хорошо. И еще одно, что, как мне кажется, вы должны знать. Вы помните Метте Ольсен, родную мать Яна Эгиля?
      — Конечно. Я же был ее адвокатом в свое время.
      — Вы знаете, что она переехала в Йольстер?
      — В Йольстер?! — удивленно повысил голос Лангеланд.
      — В часе езды отсюда. У Щёснесфьорда. Я собираюсь заехать к ней завтра утром. Интересно, что из этого выйдет.
      — Метте Ольсен живет так близко от своего родного сына… Вы проверяли? Может быть, это просто совпадение или у нее тут родственники?
      — У всех бергенцев тут есть родственники, но я не слишком-то верю в совпадения, Лангеланд. И уж точно не сейчас, когда поблизости произошло убийство.
      — Да-да, разумеется. Тут надо под каждый камень заглянуть. Я с вами совершенно согласен: вам стоит ее навестить, но… Будьте поосторожнее с ней — она и так несчастный человек.
      — Вы ведь больше не ее адвокат?
      — Нет. Когда я покинул Берген, она нашла себе другого. По крайней мере, я никогда больше о ней ничего не слышал.
      — Ну, значит, по этому вопросу мы тоже договорились. — Я поднял рюмку в знак того, что мы пришли к согласию.
      — Вы хотели рассказать мне еще о событиях семьдесят четвертого, — напомнил он, глотнув коньяку.
      — Да. Ян Эгиль сообщил мне сегодня кое-что о том дне, когда погиб Свейн Скарнес.
      Он впился в меня внимательным взглядом, как будто я был основным свидетелем обвинения в деле, которое он вел.
      — В тот февральский день тысяча девятьсот семьдесят четвертого года Ян Эгиль сидел дома и играл паровозиком. Раздался звонок в дверь. Отец открыл, и сразу после этого послышался шум ссоры.
      — Ссоры? А кто пришел?
      — Он не знает, он не вышел — играл.
      — Звонок в дверь… Значит, это была не…
      — Нет, конечно нет. Ян Эгиль сказал то же самое. У матери были ключи, ей не нужно было звонить в дверь.
      — Но она же сама тогда сказала, что позвонила, а когда ей никто не открыл, она отперла дверь сама.
      — Да, но это было позже — уже после того, как произошло падение с лестницы. Ян Эгиль сказал — не знаю, можно ли полностью доверять его словам, ведь прошло десять лет, — что он слышал голос мужчины. С отцом ссорился мужчина.
      — Боже мой! — Лангеланд заметно побледнел, когда до него дошло. — Но тогда…
      — Я уже говорил вам сегодня, Лангеланд: Вибекке Скарнес не должны были сажать в тюрьму.
      — Но какого черта она призналась? Она же сама призналась, Веум, я ведь ее не уговаривал.
      Я, подтверждая, кивнул и откинулся на спинку стула. Человек за соседним столиком — я заметил краем глаза — подозвал официанта и заказал еще порцию виски с содовой.
      — Запишите на счет! — прибавил он.
      — В деле Хиллерена тоже было признание.
      — Да, но ничего же общего, Веум! К тому же… — Лангеланд замолчал.
      — Мы уже с вами ломали голову над тем, почему она призналась, разве не так?
      — Да, — согласился он. — Чтобы защитить малыша. Она была уверена, что это сделал он.
      — Сразу после этого он столкнул с лестницы меня. Так что эта мысль не была такой уж невероятной.
      — А за несколько месяцев до того он укусил Скарнеса до крови, что тоже было одной из причин, почему она решила не забирать мальчика после освобождения.
      — Она его боялась?
      Он пожал плечами:
      — Мне надо с ней связаться. Думаю, можно говорить о пересмотре дела. Но я не понимаю, как эти события связаны с тем, что произошло тут.
      — Пока не ясно. Но, раз уж я тоже теперь работаю над этим делом, мне надо кое-что проверить.
      Официант принес виски на соседний столик, и мы попросили его повторить наш заказ. Лангеланд остался при своем дорогом коньяке, а я перешел на «Кровавую Мэри».
      Репортеры кругами ходили вокруг нашего стола, но Лангеланд всех их отшивал, отказываясь что-либо комментировать. Человек за соседним столиком приободрился, как будто очередной стакан вернул его к жизни. Пару раз я заметил, что он поглядывает в нашу сторону, как будто хочет что-то сказать. Но я его не поощрил: у меня стойкое предубеждение против знакомств в баре поздним вечером.
      Огромная тень легла на наш столик — рядом стоял человек гигантского роста и смотрел на нас.
      — Привет, Ханс! — улыбнулся Лангеланд. — Присаживайся, пока место не заняли.
      — Я не помешаю?
      — Ну что ты!
      Ханс Ховик обернулся к бару, жестом заказал бокал пива и тяжело опустился на свободный стул. Он посмотрел на меня и покачал головой:
      — Жуткая история!
      Я кивнул в ответ и объяснил Лангеланду:
      — Либакк был троюродным братом Ханса, и он все это время следил за Яном Эгилем. Последний раз навещал в прошлые выходные.
      — Я уже знаю. Мы успели поговорить, пока ты был у Яна Эгиля.
      — Что ты думаешь предпринять? — спросил Ханс.
      — Похоже, у нас есть два пути. Первый — поймать Силье на слове и использовать ее признание насколько возможно. Но не исключено, что она от него и откажется после того, как с ней поработают полицейские. Другой — сделать ставку на неизвестного убийцу, грабителя, который зашел слишком далеко. А когда понял, что натворил, сбежал без добычи, боясь, что его схватят на месте преступления. В деревнях такое, кстати, бывает довольно часто. Проблема, конечно, в том, что нет никаких следов взлома. Очень важно дождаться результатов экспертизы — и по месту преступления, и по оружию. Плюс заключение патологоанатомов. Короче… пока ждем.
      Ханс был задумчив.
      — Эта Силье…
      — Ты встречался с ней?
      — Да, мельком. Несколько раз. Зачем ей признаваться в том, чего она не делала?
      — А почему Вибекке призналась в семьдесят четвертом? — Лангеланд пронзил Ханса взглядом инквизитора.
      — Да потому, что она это сделала!
      — А вот только что появилось совсем другое объяснение. И получается, она взяла на себя вину, потому что была уверена, что это сделал Ян Эгиль.
      — Ну… — Ханс взглянул на меня. — Вы хотите сказать, что в этот раз могло произойти то же самое? Но Вибекке так твердо стояла на своем…
      — Ты же сам помнишь, какой упрямой она бывала!
      — Да…
      — Вы оба знали Вибекке Скарнес еще со студенческих лет? — перебил я.
      Оба кивнули.
      — А что она изучала?
      — Да всего понемногу. Сначала основной курс по психологии, но на следующий семестр к нему так и не вернулась. Там дьявольский характер нужен, иначе сложно. Тогда она начала изучать юриспруденцию, но тоже не закончила. Там мы с ней и познакомились. А в конце концов она оказалась на твоем факультете, да, Ханс?
      — У нее основной курс был — социология.
      Я посмотрел на Лангеланда.
      — Кое-кто говорил, что вы с ней одно время были близки…
      Лангеланд разгневанно повернулся к Хансу:
      — Это ты опять язык распустил?
      — Я? — Лицо Ханса приняло невинное выражение, но он отчаянно покраснел. — Это он от кого-то другого узнал, — пробормотал он.
      — Веум?
      — Я не раскрываю своих источников, Лангеланд, — сказал я с еле заметной усмешкой. — Но это же недалеко от истины, да?
      — Это был короткий роман. Давным-давно, еще в студенчестве. Даже говорить тут не о чем… По крайней мере, к семьдесят четвертому году и воспоминаний не осталось. Я за это дело взялся не по этой причине.
      — Ну конечно. Вы же были их семейным адвокатом, ведь так? Я думаю, именно это вы мне сейчас скажете.
      — Юридическая помощь нужна была Свейну, это так. Но Вибекке я знал лучше. Со Свейном ее познакомил Ханс.
      Я обернулся к Хансу.
      — А у тебя с Вибекке было что-нибудь?
      Он вытаращил глаза:
      — С Вибекке Стёрсет? Это ее девичья фамилия. Нет, Веум, никогда ничего такого не было. Она в мою сторону и не смотрела, насколько я помню. К тому же мы в ту пору со Свейном были друзьями.
      На какое-то мгновение за столом стало тихо; я почувствовал внезапное напряжение, которое возникло между двумя бывшими однокашниками, и, чтобы скрыть его, мы все как один схватились за выпивку.
      Йенс Лангеланд обезоруживающе улыбнулся:
      — Но ведь нам есть что вспомнить, а, Хансончик? Дикие, молодые… В конце уже учебы, а? Свингующий Лондон, порочный Копенгаген… Мы-то, конечно, о том и о другом только слышали, потому что торчали тут, в родном отечестве.
      Ханс натянуто усмехнулся:
      — Ну я же вернулся. В целости и сохранности.
      — Ну да, ну да. Будем надеяться, так оно и было. Ничего другого я от тебя и не слышал… — Лангеланд скривился в улыбке.
      — Давайте сменим тему, — вмешался я в их воспоминания и обратился к Хансу: — Твой троюродный брат, Клаус Либакк. Я узнал из надежного источника, что в семидесятых он был замешан в нашумевшем деле о контрабанде алкоголя. Ты знаешь что-нибудь об этом?
      Да, для Ханса Ховика это был вечер неожиданных открытий. Он отрицательно замотал головой:
      — Клаус? Не могу поверить! Кто это тебе наговорил?
      — Ну, значит, это просто слухи.
      — Да я с ними, с Клаусом и Кари, тогда почти не общался. Это уже после того как Ян Эгиль к ним переехал, я стал регулярно сюда наведываться. Мы же всего лишь троюродные. И в детстве я в Суннфьорде почти не бывал. Бабушка моя — да, отсюда. Но она переехала в Берген сразу после Первой мировой.
      — А когда ты стал к ним наведываться — спиртное у них обычно было?
      Он пожал плечами и хитро улыбнулся:
      — Ну, мы выпивали по стаканчику в субботу вечером. Клаус с Кари не были же алкоголиками…
      — А что вы пили? Напитки из магазина?
      — Слушай, Варг, я этикетки не изучал. С какой стати? Ты же понимаешь, как это бывает. Тут, как правило, и магазинного и того… незаконного — всего понемножку. Это результат многолетней антиалкогольной политики, а то ты не знаешь. Благодатная почва для контрабанды. В Штатах, между прочим, после введения сухого закона организованная преступность и расцвела.
      — Кстати… — Я взглянул на часы. — Не пора ли допить? Лангеланд, мы договорились насчет завтрашнего утра. Я доложу вам, как только вернусь. А ты, Ханс, чем думаешь заняться?
      — Да пока не знаю. Наверное, свяжусь с другими родственниками, которые тоже здесь живут. Послушаю, что они скажут. Конечно, тела не скоро еще можно будет похоронить, но… какие-то поминки все равно надо устроить. А еще я, разумеется, хочу навестить Яна Эгиля, если будет возможность. Посмотрим. До выходных я в любом случае буду здесь.
      Я покосился на соседний столик. Подозрительный сосед пришел к тому же выводу, что и мы, — пора в койку. На деревянных ногах он заковылял из бара. Но в ту сторону, где были номера, не пошел, а направился к выходу, открыл упрямую, как красна девица, дверь и исчез в суннфьордской ночи в неизвестном направлении.
      Ханс и Лангеланд жили в этом же отеле. Мы расстались между лифтами и лестницей. Первое, что я увидел, войдя в свой номер, была записка, которую передала мне Грете: «Поехала домой, хочу выспаться. Позвоню позднее».
      Я набрал номер телефона портье и спросил, не звонил ли мне кто-нибудь. Ночной дежурный ответил, что нет.
      Я посмотрел на часы. Звонить самому было уже поздно, да и номера ее у меня не было. Может быть, она еще спит. Невинным сном, надеюсь.
      Я разделся и завалился в постель, один, как, впрочем, и всегда. Некоторые вещи почти не меняются, как и мир, в котором мы живем. Все дороги ведут в Суннфьорд — это я прочно усвоил. Но я твердо знал и другое: мои, так сказать, личные дороги обледенели и занесены снегом. Остается только ждать весны.

      Дорога вдоль Иольстера, наверное, самая красивая во всей Норвегии. Огромное голубое озеро вытянулось вдоль шоссе, и, глядя на него, думаешь, что таким оно было и будет целую вечность. Над ним виднеются волшебно прекрасные горы, а вдали, под самым небосводом, сияет на солнце белый до слез Йостедальский ледник. Время тут словно остановилось, кругом царит покой, и единственное, что нарушает его, — это караван автомобилей, движущихся по шоссе.
      Дождь кончился. Сквозь облака кое-где проглядывало голубое небо, а редкие солнечные лучи напоминали о лучших временах. Деревья были ржаво-коричневыми, с желтыми и красными пятнами. В маленькой лодочке на середине озера сидел человек с удочкой — само терпение. За ожидание он был вознагражден поклевкой. Если бы я был свободен — сам попытал бы рыбацкого счастья.
      Звонок от Грете раздался еще до завтрака. Она извинилась, что не перезвонила — спала весь вечер и ночь — так устала, — и спросила:
      — Какие у тебя планы на сегодня?
      — Поеду в Йольстер. Хочешь со мной?
      — Нет, мне нужно обратно к Силье. А потом, может, понадобится и Яна Эгиля навестить. Увидимся позже?
      — Я свяжусь с тобой, как только вернусь.
      — Прекрасно. Я хочу тебе кое-что показать.
      — Вот как?
      — Да… — ответила она тихо.
      Перед выездом я зашел в офис ленсмана. Оказалось, что я никому не нужен. Люди из Крипос собирались поговорить с Яном Эгилем, результаты экспертизы все еще не были готовы, так что я мог ехать в Йольстер и даже дальше — этого бы никто не заметил.
      Большой серебристый молоковоз страшно сожалел, что я не хочу превышать скорость, а потом сверкнул в последний раз и повернул на Ордаль. Я поехал дальше. К северу от Щёснесфьорда дорогу ремонтировали и одновременно прокладывали горный туннель до Фьэрланда. Но мне туда было не надо. Я свернул вниз на длинный Щёснесский мост, проехал его и повернул направо, вверх по склону, к югу от фьорда.
      Я открыл окно и спросил у какого-то старика, стоявшего у обочины, как найти хутор Лейтет. Он долго и задумчиво смотрел на меня, пока наконец не понял, что я задал ему вопрос и теперь надо бы ответить. Он харкнул куда-то очень далеко, а потом повернулся и ткнул пальцем, указывая на серый сарай вдалеке, маленький амбар и побеленный жилой дом. Я поблагодарил за помощь, но он посмотрел на меня язвительно и так ни слова и не произнес.
      Я продолжал подниматься в гору, выехал на узенькую гравийную дорожку и вскоре подъехал к крошечному хутору. Вышел из машины. Мне пришлось самому открыть и закрыть ворота. Когда я заехал на неряшливый двор, то пару минут посидел за рулем, ожидая, что кто-нибудь, может, выйдет меня встретить. Но никто не вышел. В открытом сарае стоял красный ржавый трактор. Чуть дальше виднелся белый жилой одноэтажный дом с выходящей на фьорд мансардой, которую тоже не мешало бы побелить. Звуки доносились только из хлева — там, видимо, был скот. Кругом все заросло, за газоном никто не ухаживал. Место было покинутое, мертвое, как поваленный тысячу лет назад монумент над рукавом фьорда к востоку от озера Йольстер.
      Но, когда я открыл дверцу и вылез из машины, я заметил какое-то движение. Входная дверь открылась, и на улицу вышла женщина. На ней были потертые темно-синие джинсы давно немодного фасона и красно-коричневый свитер, который неведомая добрая душа все-таки сунула в стиральную машину, может, с год назад. На ногах у нее были огромные резиновые рыбацкие сапоги. В светло-русых волосах виднелась седина — гораздо больше, чем во время нашей последней встречи. Худое лицо было покрыто сетью морщин, но я все равно тотчас узнал Метте Ольсен. Даже теперь, десять лет спустя.
      А она нет — прищурилась, глядя на меня, и недобро выдохнула:
      — Кто такой? Чего надо?
      — Веум, — сказал я. — Не знаю, помните ли вы меня.
      Несмотря на то, что ей никак не могло быть больше сорока, выглядела она на все пятьдесят и даже больше. Она чуть располнела, но казалась дряблой и нездоровой.
      — Веум? — Она прикрыла один глаз, а другим внимательно посмотрела на меня. — Да, я помню вас… Вы с теми были… Со свиньями из охраны детства.
      — Да. Но я там больше не работаю.
      Метте пошатнулась и взмахнула руками, ловя равновесие:
      — Так и чего вам тогда?
      — Я приехал по поводу вашего сына.
      Она подняла голову и спросила тихим голосом, так что я еле расслышал:
      — Ян-малыш?… Чего с ним?
      — Вы не читали газет?
      — Я не выписываю газет!
      — А радио? Телевизор у вас есть?
      — Ну да… какое-то шоу я смотрела…
      И вдруг до нее дошел, смысл моего вопроса. Метте еще раз пошатнулась — потому что резко повернула голову и бросила взгляд на другую сторону Йольстера, на горы, за которыми лежал Аньедален.
      — Так это у… Чего вы сказали? Что с Яном-малышом?!
      Я подхватил ее. Она встревожилась не на шутку. А ведь она не читала газет, да если бы и читала — там не было ни одного имени. Радио и телевидение были еще более сдержанны в отношении этого убийства.
      — С ним все хорошо, — ответил я, чтобы она поняла — он жив. А вот чтобы рассказать остальное, нужно было долго подбирать слова. — Можно мне зайти к вам на минуточку? — Она непонимающе посмотрела на меня. — Здесь холодновато для разговора.
      — Ну… — Метте снова взмахнула руками, повернулась ко мне спиной и ушла в дом, однако дверь оставила распахнутой — в знак того, что я могу пройти за ней.
      Я вошел в темный коридор и по крутой лестнице поднялся наверх. Дальше двери вели — одна в кухню, другая в комнату. Она пошла в кухню, я двинулся за ней. Метте показала рукой на стол, накрытый липкой клеенкой с узором из маленьких голубых квадратиков. Посреди стола стоял большущий кофейник. Возле него была пустая чашка, вся в кофейных потеках. У раковины возле окна валялись хлебные крошки, пачка маргарина, открытая упаковка с колбасной нарезкой и полупустая банка варенья. Воздух тут был до тошноты спертый, пахло объедками и немытой посудой.