Йенс Лангеланд подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки.
      — Веум… Давненько не виделись. Я слышал о том, что вы сделали вчера. Такое впечатление, что вы предотвратили катастрофу.
      — Да нет. Просто по какой-то причине он ко мне привязался.
      — Нам не хотелось бы, чтобы вы с Яном Эгилем беседовали без представителей власти, — вмешался в наш разговор Стандаль, — но он настаивает, да с таким упорством, что, учитывая вчерашнее, мы решили рискнуть.
      — Я должен выслушать, что он хочет сказать. Но можно мне перед этим поговорить с Лангеландом с глазу на глаз?
      Стандаль скептически посмотрел на меня и произнес:
      — Ах, ну да, он же его адвокат…
      — Мне нужно выяснить кое-какие подробности, прежде чем я пойду к Яну-малышу.
      Стандаль кивнул, и мы с Лангеландом отошли в сторону.
      Он по-прежнему был похож на болотную птицу: высокий, худой и немного сгорбленный, да еще приметной формы нос — загнутый крючком. Волосы стали пожиже, появились большие залысины, а на висках виднелась первая седина.
      Я все эти годы не терял его из виду. Он сделал блестящую карьеру. Его талант, который я видел в действии, когда он защищал Вибекке Скарнес, позже достиг полного расцвета. Он получил широкую известность в 1978 году после так называемого «дела Хиллерена». Хиллерен был на основании собственного признания обвинен в убийстве соседа. Он показал, в каком месте утопил тело в море, но тело так и не нашли. И Лангеланд добился, чтобы Хиллерена признали невиновным. Под конец и обвиняемый отказался от своих признательных показаний. Последнее выступление Лангеланда на этом процессе вошло в историю юриспруденции как образцовая защитительная речь, в которой адвокату удалось практически избежать упоминания о центральных категориях юриспруденции — преступлении и наказании. Лангеланд все внимание слушателей — и особенно присяжных — переключил на то, что в истории норвежского суда бывали судебные ошибки, повлекшие за собой смерть невиновных, от повторения каковых ошибок он и предостерег суд, выиграв таким образом дело.
      После этого Лангеланда пригласили в крупную столичную адвокатскую контору, и его карьера защитника круто пошла вверх. Сегодня он принадлежал к юридической элите, был среди тех, кому считают честью передать многообещающее судебное дело. В этом смысле двойное убийство в Аньедалене было, конечно, необычным, с этакой пикантной деталью — ведь десять лет назад он был адвокатом приемной матери сегодняшнего подсудимого. Но все-таки для такой важной птицы это дело было недостаточно сенсационным.
      — Я хотел спросить вас, Лангеланд… Как сложилась дальнейшая судьба Вибекке Скарнес?
      — Я знаю об этом очень немного, Веум. Мне удалось поговорить с ней сегодня утром, чтобы рассказать ей, что произошло, до того как она узнает обо всем из газет.
      — Вы встретились с ней?
      — Нет, мы говорили по телефону. Она живет в Ски, совсем рядом с Осло.
      — А когда она вышла?
      — Ее выпустили через полтора года, и с тех пор, насколько мне известно, она ни разу не нуждалась в услугах адвоката.
      — Так это не она пригласила вас сюда?
      — Вовсе нет. Я ведь давно уже считаюсь адвокатом Яна Эгиля, еще с прошлого раза. Кстати, должен вас уверить: то дело было юридически довольно сложным. То, что Вибекке Скарнес вынесли обвинительный приговор, не лишило ее родительских прав и статуса приемной матери. Однако она решила не настаивать на том, чтобы этот статус был реализован, прежде всего из соображений благополучия самого Яна Эгиля. Она посчитала, что это было бы для него невыносимо — уехать к новым приемным родителям на время, а потом вернуться, как только она отбудет наказание. Поэтому она попросила меня заняться этим делом, его юридической стороной, ну и приглядеть за малышом. Я тогда сам приезжал сюда, в Фёрде, чтобы познакомиться с его новыми родителями и посмотреть, где он будет жить.
      — Так вы встречались с убитыми?
      — Да, правда, только один раз. В сентябре тысяча девятьсот семьдесят четвертого года. В течение последовавших лет ни они, ни Ян Эгиль в моих услугах не нуждались… До сегодняшнего дня. Похоже, что мое имя значится где-то в местном отделении службы охраны детства, так что вчера вечером они позвонили мне и поставили в известность о том, что случилось.
      — Вы хотите сказать, что официально считаетесь адвокатом Яна Эгиля?
      Он улыбнулся:
      — Как бы там ни было, я возьмусь за это дело, Веум. Я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы помочь этому мальчику.
      — Хорошо. Значит, нас уже двое. Так что если вам понадобится мое содействие…
      Он кивнул и изучающе посмотрел на меня:
      — Давайте вернемся к этому, когда ситуация более или менее прояснится. Вы просто должны учесть, что судьба мальчика мне небезразлична.
      — А кому в настоящее время принадлежат родительские права? — поинтересовался я.
      — Формально — по-прежнему Вибекке Скарнес. Я только что упомянул, что ее не лишили прав после осуждения. Она всегда утверждала, что действовала в целях самозащиты и что это был несчастный случай.
      — Ах да. Ну, она нам не помощница… Ян-малыш… Он же был, как мы знаем, единственным, кто был дома, когда произошла трагедия у Скарнесов. И сейчас: случилось двойное убийство, и Ян-малыш… нет, Ян Эгиль снова единственный, кто находился в доме…
      — А вот в этом мы с вами не можем быть уверены. Сам он утверждает обратное.
      — Что именно?
      — Он вам сам расскажет. К тому же вину за преступление признал другой человек.
      — Это я как раз знаю. Поэтому и хочу вас спросить: а не могло ли в семьдесят четвертом произойти что-то похожее?
      — Нет. Я с этим не согласен.
      — Не могло быть так, что мать взяла на себя вину сына, пусть приемного сына, чтобы избавить его от наказания, точно так же, как сегодня его вину берет на себя другая женщина?
      — Нет-нет. Это все спекуляции, Веум.
      — Последний вопрос, Лангеланд. Яну Эгилю известно, что Вибекке Скарнес ему не родная мать?
      — Этого я не знаю. Единственный человек, который может ответить на этот вопрос, — он сам. И я сомневаюсь, что сейчас подходящее время ему его задавать.
      — Ну да. Но тогда… Хорошо, давайте поговорим позже, Лангеланд.
      — Договорились.
      Я кивнул и повернулся к нему спиной. Силье и ее родители перешли в другой кабинет, а вместе с ними Грете, женщина, которую я определил для себя как ее адвоката, и женщина в полицейской форме. Стандаль и Русет стояли и ждали, когда мы закончим разговор.
      — Ну, Веум, — сказал Стандаль, — вы готовы?
      — Готов.
      — Вчера вечером вы отлично поработали там, в горах, поэтому я разрешаю вам с ним поговорить. Но я жду и от вас кое-чего в ответ.
      — Чего же?
      — Его признания, Веум. Будет хорошо, если вам удастся его добиться.
      За нашими спинами предостерегающе кашлянул Йенс Лангеланд:
      — Думаю, Стандаль, вам не стоит отдавать приказы Веуму.
      Стандаль кисло посмотрел на знаменитого адвоката. Он представил себе, что его ожидает, когда они встретятся в зале суда.
      — Ну что ж, господин адвокат, приму к сведению.
      Он величественно подвел меня к дверям и, ничего не сказав, впустил к Яну Эгилю.

      Когда мы вошли, полицейский в форме встал и Стандаль кивнул ему:
      — Все в порядке, Ларсен. Веум поговорит со свидетелем наедине. Но я бы хотел, чтобы ты находился прямо за дверью. И, Веум, если вам по какой-то причине понадобится помощь, дайте знать.
      Я кивнул. Оба полицейских покинули кабинет и закрыли за собой дверь.
      Наконец-то я смог разглядеть Яна-малыша как следует. Вчера вечером в горах Трудалена его лицо срывал капюшон, а когда мы возвращались в Аньедален, его посадили в другой автомобиль. Теперь я видел перед собой рослого семнадцатилетнего парня, которого ни за что бы не узнал, если б встретил на улице. Он казался выше меня, даже когда сидел, а руки у него были непропорционально длинные. Вокруг рта и на шее краснели пятна от выдавленных прыщей. Подбородок покрывал светлый пушок, который делал его похожим на недовольного цыпленка. В крепко сжатых губах читалось: «несправедливость» — я узнал это выражение. Он смотрел на меня исподлобья, и где-то в глубине его глаз я разглядел прежний агрессивный взгляд Яна-малыша. Он сидел, согнувшись над столом, положив на него обе ладони, словно в любую секунду был готов вскочить. Как только Стандаль и второй полицейский закрыли за собой дверь, мне показалось, что напряжение в его теле немного ослабло. Он поднял голову и изучающее посмотрел на меня, возможно, в такой же попытке «пробить» меня по своей внутренней базе данных, как только что проверял его я.
      Мы находились в комнате для допросов. Через маленькое окошко высоко под потолком мы видели лишь небо над Фёрде. Капли дождя бились о стекло и сползали маленькими слезинками по преграде между нами и остальным миром. Мы жадно вслушивались в отдаленные звуки города: проезжали автомобили, кричали дети на Щюркьевейен — «церковной дороге».
      Я подошел к столу и протянул руку.
      — Привет еще раз, Ян Эгиль.
      Он удивленно посмотрел на мою руку, но не сделал даже попытки поздороваться.
      Я пожал плечами, улыбнулся, желая дать понять — это ничего, я не в обиде, пододвинул стул и сел напротив него.
      Он снова перевел глаза на мое лицо. Взгляд был настороженный, выжидающий, как будто он был готов к отпору.
      — Мне сказали, ты хотел со мной поговорить.
      Ян Эгиль слегка дернул головой и отвел взгляд. Потом снова посмотрел на меня и утвердительно кивнул.
      — Ну, так что у тебя на сердце, Ян Эгиль?
      Я увидел, как заходили у него желваки, набухли вены на лбу, как он залился краской.
      — Ничего, — пробормотал он, чтобы хоть что-нибудь сказать.
      — Да есть, конечно. И тебе надо сейчас обо всем этом хорошенько подумать. — Я сделал паузу, но поскольку он молчал, я продолжил: — Вчера ты тоже сказал, что хочешь разговаривать только со мной. Я приехал из Бергена, чтобы помочь тебе. Сегодня я пришел второй раз — и снова по твоей просьбе. Адвокат Лангеланд приехал из Осло. Грете из охраны детства тоже здесь и Ханс Ховик. Все мы хотим тебе помочь, можешь не сомневаться. Никто из нас не верит в то, что говорит полиция. Мы хотим все услышать из твоих уст. — Я помолчал и добавил: — Обо всем.
      Он снова не ответил, тогда я произнес:
      — Силье уже высказала свою версию. Там, в горах Трудалена, вчера ночью.
      Его губы дрогнули, но он по-прежнему молчал.
      — Ты знаешь что-нибудь о Трудальском Мадсе?
      — Слышал кое-что. В школе, — кивнул он.
      — Если бы его судили сегодня, то вряд ли он попал бы в тюрьму. Я имею в виду, будь у него хороший адвокат, его бы оправдали: тело того торговца ведь так и не нашли. И кто знает, как там все было на самом деле? Так что вполне может быть, что это судебная ошибка. Их в прошлом веке было полно. Дело Хетле. Ты о нем наверняка тоже слышал. — Он подтвердил движением головы, и я продолжил: — Вполне может быть, что дело обстоит совсем не так, как кажется на первый взгляд. Вот поэтому так важно выслушать все субъективные версии.
      — Субъе?…
      — Версии всех, кто замешан в деле.
      Он тяжело кивнул. В его взгляде я заметил первый проблеск понимания.
      — А вот скажи… Ты же помнишь… Я видел тебя в последний раз уже лет десять тому назад. Тогда, в сентябре семьдесят четвертого, тебя привезли сюда, к Клаусу и Кари, в Аньедален. Тебе тут было хорошо?
      Он неопределенно дернул головой:
      — Отлично было.
      — Они к тебе хорошо относились?
      — Отлично было, — повторил он, как будто я в первый раз не расслышал.
      — Замечательно. Ты пошел в школу. А теперь, я слышал, решил учиться дальше, на электрика?
      — …лектрика, — закивал он.
      — Это же хорошо.
      — Угу.
      — И ты познакомился с Силье.
      Он не ответил.
      — Как долго вы знакомы?
      — С детского сада.
      — Она ведь тоже приемный ребенок… Так что у вас много общего, как ты считаешь?
      — Угу, — выдавил Ян Эгиль.
      — Она твоя девушка?
      Он опять покраснел, губы у него дернулись, но сейчас это было похоже скорее на непроизвольно вырвавшуюся улыбку.
      — Ну, вроде да.
      — Значит, ты не тащил ее вчера насильно в горы?
      Он помрачнел:
      — Нет, это вранье. Это ленсман выдумал.
      — Да-да. Я в это не верю. Я сразу понял, что никакой она не заложник, когда вас там увидел.
      — Ну да!
      Я подождал, пока он успокоится, и продолжил:
      — Она сказала там, в горах…
      В его взгляде вновь появилась настороженность.
      — Да ты и сам слышал: «Это я сделала». Ты можешь что-нибудь объяснить?
      Он сжал губы, и я увидел шестилетнего Яна-малыша, каким он был десять лет назад.
      — Она жаловалась на Клауса. Сказала, что все это из-за него, — произнес я тихо.
      Он не ответил.
      — Она говорила тебе что-нибудь об этом?
      В глазах его сверкнула ярость, и я увидел, как он борется с собой, пытаясь не выпустить наружу слова, уже готовые сорваться с его губ. Опасаясь, что он взорвется, я непроизвольно напрягся, чтобы быть готовым вскочить на ноги, если потребуется.
      Но он взял себя в руки, нахохлился, опустил голову, уставился в стол и пробормотал:
      — Не знаю.
      Я вздохнул.
      — Наверное, нам стоит начать с самого начала, Ян Эгиль. Расскажи мне, пожалуйста, что произошло позавчера, в понедельник.
      — Меня не было дома! — вскрикнул он.
      — А где же ты был?
      — У Силье!
      — Всю ночь?
      — Да! — Он вызывающе посмотрел на меня. — Мы уже достаточно взрослые!
      — Ну да, а ее родители тоже так считают?
      Тут вид у него стал почти довольный.
      — Да они и не слышали ничего. А мы вместе спали с ней всю ночь.
      Я понимающе улыбнулся.
      — Ночь на вторник?
      — На понедельник!
      — Хорошо. Но тебе же в школу надо было в понедельник с утра?
      — Ну да… Я только заскочил за сумкой. Домой в Либакк.
      — И… что случилось?
      Ян Эгиль посмотрел мне в глаза:
      — Ничего.
      — Ты с ними разговаривал?
      — Нет. Я позвал их, но они не ответили. И я подумал, что они на поле ушли. Собрал себе еды в школу и пошел к школьному автобусу. А когда вернулся — после обеда, — тогда их и нашел.
      — Так это ты их нашел! Где же?
      — В спальне. Клаус в постели, Кари на полу у окна. Застреленные…
      Он сказал об этом таким спокойным тоном, будто они сидели каждый на своем стуле и читали газеты.
      — А оружие?
      — На полу лежало, прям у двери. Клаусова винтовка, он с ней на оленя ходил.
      Я посмотрел на него. Понять, правда это или нет, по выражению лица было невозможно — оно стало каким-то плоским, почти неподвижным. Таким же, как тогда, в семьдесят четвертом году.
      — Значит, в понедельник после обеда…
      Он молча кивнул.
      — А в полицию ты не позвонил…
      — Не, я-то знал, куда это заведет! Кто у них будет виноватым… Да так оно и вышло.
      — Но о чем ты думал? Ты что, просто оставил их вот так лежать?
      Он не ответил, только сжал губы и пожал плечами.
      — А Силье ты рассказал или нет?
      Он отрицательно покачал головой.
      — Ты что, вообще с ней не разговаривал?
      — После школы — нет.
      — Скажи мне… Ты говоришь, что провел с ней всю ночь. А могла она, пока ты спал, встать и уйти в Либакк?
      Он опять вспыхнул:
      — Это не она!
      — Но кто тогда?
      — Не знаю я! Грабитель, может, какой…
      — Хорошо… Посмотрим, что скажут криминалисты. Что было дальше? Расскажи, что произошло в четверг.
      — В школу я не пошел.
      — Так, а что ты делал?
      — В поле пошел. Вечером в понедельник и во вторник утром тоже. Надо ж за скотиной-то смотреть.
      Я кивнул.
      — Так ты умеешь доить?
      — У нас аппарат.
      — Ну да, разумеется. А потом что ты делал?
      — Просто сидел дома и ждал, что будет дальше.
      — А Клаус и Кари так и лежали наверху? Мертвые?
      — Ну да. А потом Силье пришла. Потому что в автобусе-то меня не было. — Он помолчал немного. — Тогда я ей рассказал.
      — И как она себя вела?
      — Да испугалась до смерти, ясно дело.
      — Но все-таки она ведь сказала…
      — Ну сколько раз еще повторять? Не она это!
      — Не она, значит. Силье сказала тебе, что надо позвонить в полицию?
      — Ага, сказала.
      — А ты что?
      — Так он тогда и пришел! Я испугался. Я ж знал, что они сразу на меня подумают, так и вышло. Схватил винтарь и потащил Силье на задний двор и наверх, в Трудален.
      — Помощник ленсмана сказал, что ты в него стрелял.
      — Ну да, когда он заорал, чтоб я остановился. Я останавливаться-то не хотел, знал, что они скажут, а теперь… А теперь сижу я здесь ни за что, виноватый в том, чего не делал!
      — Ты сказал, что взял винтовку. Спальня-то на втором этаже, разве не так?
      Он кивнул.
      — А ты сидел на первом и, как ты сам сказал, ждал, что будет дальше.
      — Ага.
      — Ты принес винтовку вниз?
      — Так надо же было чем-то защищаться, если он вернется!
      — Кто?
      — Разбойник!
      — Но пришел полицейский…
      — Да! Остальное вы знаете. Я укрылся наверху, в Трудалене, вместе с Силье. Я бы и не сдался никогда. Сидел бы там аж до… Так что пусть бы подстрелили меня, если б захотели.
      Мы оба как-то разом замолчали. Что-то в этой истории было не так. Я никак не мог себе все это представить: два мертвеца, Клаус в кровати, Кари у окна, тела их прошиты пулями. Кто это мог сделать? Силье? Нет, она же еще девчонка! Ян Эгиль мог бы, если у него были веские причины так поступить. Но с таким же успехом это мог сделать кто-то другой. Грабитель, как говорит Ян. Однако ведь ничего не было украдено, да и следов взлома не обнаружили. Что же могло послужить мотивом?
      Преступник, стоящий у кровати перед двумя умершими или умирающими жертвами. О чем он — или она? — думал? Что он делал? Убежал? Уехал? Может, той ночью кто-нибудь заметил незнакомую машину во дворе или на дороге в долину? Или все же это были Ян Эгиль и Силье? Они прибежали обратно в Альмелид и, пока никто не заметил, спрятались в спальне, прижимаясь друг к другу?
      Может, все было именно так?
      А если Силье сказала правду — тогда у нее был мотив для убийства! В таком случае, нет ничего удивительного в том, что она доверилась любимому человеку, который ко всему прочему жил с возможным насильником в одном доме, не будучи ему родным сыном. А может быть, они сговорились, и она им руководила, а он был лишь исполнителем? Значит, они хотели убить Клауса, а Кари просто не повезло — она оказалась с ним в одной комнате. Или, допустим, Кари знала, что произошло, и стала, таким образом, сообщницей. Во всяком случае, в глазах ребят.
      И когда у них не оставалось другого выхода, как сдаться, Силье сделала все, что могла, чтобы вывести его из-под удара, и взяла всю вину на себя…
      Да уж, приходится признать, что, пока не будет доказано что-либо другое, именно такое развитие событий — самое вероятное.
      Я кашлянул, чтобы привлечь его внимание. Он поднял глаза от стола.
      — Послушай, Ян Эгиль. Ночью Силье назвала Клауса старым мерзавцем. Мы догадываемся, что она имела в виду. И если бы эти убийства совершил ты или она… то, вполне возможно, из-за этого? Может, он к ней приставал?
      Он отрицательно покачал головой:
      — Я не видел. И она ничё такого мне не говорила.
      — Ну, так часто бывает. Человек до последнего все держит в себе. Как ты думаешь, мог ли он это сделать, а ты бы об этом не знал?
      Он пожал плечами:
      — Все может быть, что ж.
      — А к тебе он никогда не приставал?
      — Нет! — Он разгневанно посмотрел на меня. — Вы ваще за кого меня держите?
      — Насильникам часто все равно, какого пола их жертва. Я должен был задать этот вопрос, извини.
      Тут я вспомнил, о чем просил ленсман: добиться признания или отчетливых показаний. Но еще когда я входил в кабинет, у меня уже было такое чувство, что об этом и речи быть не может.
      Я пристально посмотрел на него и осторожно начал:
      — Теперь о другом, если можно, Ян Эгиль. Я хочу тебя попросить вспомнить, что произошло десять лет назад.
      Его глаза сузились, и он как будто затаил дыхание.
      — Мы же с тобой именно тогда и подружились, и поэтому я сейчас здесь. Нам было так хорошо вместе — тебе, мне и Сесилии?
      Он ответил мне выжидающим взглядом.
      — Ты помнишь, что тогда произошло?
      Он продолжал молча смотреть на меня. Черт! Только бы его не спугнуть!
      — Твой отец упал с лестницы и сломал шею. Твоя мать заявила, что это случилось во время ссоры. Но перед этим отец и ты оставались дома одни. Ты помнишь это?
      Он сомкнул губы и еле заметно, но все же утвердительно кивнул.
      — Я думаю, ты играл своим паровозиком.
      — Мой паровозик. Он у меня сохранился! — оживился на секунду Ян Эгиль.
      — Он был такой классный! — подхватил я.
      — И позвонили в дверь… — медленно произнес он.
      Я подался вперед, затаив дыхание в надежде, что он продолжит, но он замолчал.
      — И позвонили в дверь, — повторил я.
      — Да. Кто-то пришел. Я слышал, как они ссорились, но продолжал играть в паровозик. Я не хотел их слышать!
      — Они ссорились? Мама и папа?
      — Это была не она! Это был мужчина. Мужской голос.
      Меня как будто ударило молнией.
      — Что?! Как ты сказал?
      Он непонимающе уставился на меня:
      — Мужской голос. Потом ничего не помню, а потом — я стою на лестнице, а он там внизу лежит. И звонок в дверь — мама пришла. Она громко кричала и так на меня смотрела, будто это я его… Но это же не я! Всегда я во всем виноват!
      Он закрыл глаза. На мгновение мне показалось, что ему снова шесть лет и его сейчас накажут за то, чего он не делал.
      — Последнее, что помню, — как она кричала. И все. А потом уж — как мы у Ханса в снежки играли.
      Меня будто захлестнуло волной, которая наконец достигла берега. Дышать было нечем. Почему он ничего тогда не сказал? Почему не нашлось никого, кто бы его спросил? Или его спросили, а он не ответил? Может быть, он сейчас впервые рассказал об этом? У меня голова закружилась от налетевших вихрем мыслей. Что скажет Йенс Лангеланд? Вибекке Скарнес не попала бы в тюрьму, если бы мы знали об этом загадочном мужчине тогда, в семьдесят четвертом! И… имеет ли эта информация какое-то отношение к тому, что произошло сейчас, десять лет спустя? Действительно ли смерть ходит за ним по пятам, или это просто чудовищные совпадения?
      Я глубоко вздохнул и развел руками.
      — Ну, думаю, хватит на сегодня, Ян Эгиль. Или ты хочешь мне еще что-нибудь сказать?
      — Да! — Внезапно он выбросил руку вперед и схватил меня за запястье, отчаянно, как борющийся с безжалостной стихией утопающий хватается за проплывающую ветку. — Помоги мне, Варг! Ты должен мне помочь! — Его глаза вдруг наполнились слезами. — Это не я! И тогда, и сейчас — не я!..
      Я похлопал по его руке своей, той, что была свободна.
      — Обещаю тебе, Ян Эгиль! Я сделаю все, что в моих силах. Тебе здорово повезет, если всплывут доказательства того, что ты мне сейчас рассказал: улики, свидетельские показания, не знаю, что еще… Но в одном ты должен быть совершенно уверен: мы поможем тебе. Все мы.
      — Помоги мне, Варг! Ты! Ты должен мне помочь! — умолял он.
      — Да. Да. — Я был в замешательстве — насколько, оказывается, он доверял именно мне. — Я помогу тебе, Ян Эгиль. Я тоже. Всем, чем смогу.
      Больше я ничего не мог ему пообещать. Я сомневался, что у меня даже это получится, но был готов к гораздо более обстоятельному разговору с Йенсом Лангеландом, и не только о двойном убийстве в Аньедалене, но и — с не меньшим интересом — о несчастном случае, который произошел десять лет назад в Вергеландсосене…
      Он медленно отпустил мою руку, настойчиво, с мольбой вглядываясь мне в лицо.
      Еще мгновение мы сидели молча, а потом я кивнул, поднялся, помахал ему рукой и пошел к двери. Перед тем как открыть ее, я обернулся.
      — Держись…
      Он не ответил — опять смотрел не на меня, а в стол.
      Я тихо открыл дверь и вышел.

      Увидев меня, помощник ленсмана, который дежурил возле двери, встал, коротко кивнул и вошел в кабинет, где остался Ян Эгиль. Я слышал, как он что-то спросил, прежде чем за ним закрылась дверь. Почти сразу же он вновь появился на пороге и крикнул в коридор:
      — Он голодный! Принесите кто-нибудь пиццы и колы!
      Стандаль услышал, вышел в коридор и отдал приказ полицейскому принести еду.
      Йенс Лангеланд и женщина, которая, очевидно, была адвокатом Силье, сидели у стола в приемной. Когда я вошел, оба поднялись со своих мест и выжидающе на меня посмотрели.
      Меня представили коллеге Лангеланда — женщине с короткими темными волосами, маленькой и живой, похожей на француженку, в короткой серой юбке и черном обтягивающем свитере. Судя по выговору, она была из Центральной Норвегии, может, из Трёнделага.
      — Ойгунн Бротет, — представилась она с легкой улыбкой. — Я адвокат Силье.
      — Да я и сам догадался. Варг Веум, частный детектив.
      Сзади меня тихо фыркнул Стандаль. Я повернулся к нему.
      — Ну, Веум, чего он от тебя хотел?
      — Не уверен, что могу вас в это посвящать. Но должен вам признаться, что никакого признания я от него не получил. Скорее наоборот.
      — Другими словами, он наврал вам, так же как и нам?
      Лангеланд отреагировал молниеносно:
      — Я попросил бы вас воздержаться от подобных выражений, господин ленсман! Полиция пока не предоставила ни единой улики против моего клиента, и мы знаем, что признательные показания дал другой человек.
      — Хочу заметить, что этим показаниям не верит ни один из нас! — резко сказала Ойгунн Бротет.
      — Вот именно! — согласился Стандаль. — Мы только что допросили юную даму… Силье Твейтен. Находимся, так сказать, под сильным впечатлением. На вопрос, какие действия она произвела с винтовкой, ответ мы получили весьма расплывчатый. Она не имеет ни малейшего понятия, как снимать ружье с предохранителя и как его заряжать. Спросить меня — так эта девочка в жизни своей в руках оружия не держала.
      — А вы уверены, что орудие убийства — та самая старая винтовка «маузер»? — поинтересовался я у него.
      — В самое ближайшее время криминалисты и патологоанатомы закончат экспертизу. И я очень удивлюсь, если это не «маузер».
      — Единственное, что можно утверждать об этом оружии, — что именно его взял с собой Ян Эгиль, когда убежал в горы.
      — Да, точно! Убежал. Почему, хотел бы я знать, если он, как вы считаете, невиновен?
      — Потому что у него травмированная психика, — напомнил я. — И я вам вчера об этом говорил.
      — Да-да. Вы рассказывали, Веум, но…
      — К тому же Грете Меллинген сообщила мне подробности, которых я раньше не знал, — об убийстве отца Силье в семьдесят третьем году.
      Лангеланд утвердительно кивнул:
      — Да-да, адвокат Бротет тоже со мной поделилась. Ходили слухи, что Клаус Либакк был замешан в убийстве родного отца Силье. Месть — очень сильный мотив. Достоверный мотив, должен сказать.
      — Какие у вас основания делать такие выводы, осмелюсь спросить? — разгневанно посмотрел на него ленсман. — Девочке было тогда пять лет!