Я осторожно шел сквозь темноту. Тишину по-прежнему нарушали лишь шум дождя и журчание воды в ручейках.
      Я хватался за ветки, чтобы не скользить, и, осторожно переступая ногами, шаг за шагом продвигался вперед. Мало-помалу глаза привыкли к темноте. Я уже различал контуры скал, а повернувшись на звук небольшого камнепада где-то внизу, различил темную гладь воды.
      Прищурясь, я всматривался вперед. Но валежника не видел.
      В это мгновение в лесу послышалось какое-то шевеление. Я рванул на звук, но через секунду услышал, как огромная птица захлопала крыльями. Я сам ее и спугнул.
      Тараща глаза в темноту, я снова двинулся вперед. Мокрые ветви хлестали по лицу, то и дело приходилось или пригибаться, или отворачиваться. Лес посветлел. Внизу слева был небольшой залив, я увидел серо-белую полосу прибоя. Невдалеке я заметил валежник, а наискосок от него вверху лежало несколько огромных валунов — остатки грандиозного оползня. Вокруг клубилась серо-черная, лишенная очертаний темнота. Ни знака, ни звука, на которые я мог бы пойти.
      Я постоял секунду или две, а потом снова двинулся вперед, ориентируясь на просвет среди деревьев. Мне пришло в голову, что раз я его не вижу, стало быть, и он меня тоже. Утешившись этой мыслью, я быстро пересек поляну, по-прежнему держась в сторону валежника, и снова принял стойку разведчика — сгорбился и втянул голову в плечи.
      Потом все же поднял голову и крикнул:
      — Ян Эгиль! Я правильно иду?
      — Правильно! — ответили мне спустя мгновение. — Только давай медленно. И руки подними!
      — В пакете только еда и питье!
      Я обошел валежник и посмотрел в ту сторону, откуда доносился голос. По-прежнему ничего не было видно.
      Подняв руки вверх, я начал подниматься по склону. Пару раз мне приходилось размахивать руками, чтобы не потерять равновесие на мокрых камнях, а один раз я споткнулся и упал на колено. Руки постоянно держать поднятыми было немыслимо, я опустил, но он на это не отреагировал.
      Я так яростно таращил глаза в темноту, что заныли глазные мышцы. Теперь я различал какую-то возвышенность: две-три скалы на самом верху осыпи, между которыми образовалось что-то вроде укрепления. И там, у контура одной из скал, я увидел то, что искал, — человека: голову, плечи и что-то вроде длинной палки у лица, видимо винтовку.
      — Ян Эгиль? — спросил я ровным тоном.
      — Поднимайся медленно! — ответил он. — Ты у меня на мушке.
      Я вздрогнул, услышав это. А между тем в таких делах я был не новичок. За те девять лет, что я работал частным детективом, я уже два раза стоял под прицелом. Так что будем считать, это вздрогнули во мне воспоминания о тех двух случаях. И все же… Наслушавшись рассказов Грете о застреленных в собственной спальне опекунах, я был готов к худшему. Если это сделал действительно он — ему нечего терять.
      Меня била дрожь, во рту пересохло.
      — Не делай глупостей, Ян Эгиль. Я тут, чтобы помочь тебе.
      — Делай только то, что я скажу!
      — Разумеется.
      Я все еще не мог разглядеть его лица, но, судя по силуэту, роста он был немалого. Девчушку, которая должна была быть с ним, вообще не было видно.
      — Медленно иди вперед, пока не скажу остановиться!
      Казалось, весь лес затаил дыхание, когда я преодолел последний отрезок пути. Дождь поутих, но от этого мне сделалось почему-то еще холоднее, как будто резко ударил мороз.
      Я цеплялся взглядом за силуэт, черневший на фоне скалы. Он постепенно вырастал из темноты, но капюшон был низко натянут на лоб, так что, когда я подошел поближе, мне был виден только широкий нос и сжатые, усеянные каплями дождя губы. Узнать в этом человеке Яна-малыша было немыслимо.
      Я увидел его ствол — огромная винтовка «маузер». Она больше не была направлена мне в лицо, дуло смотрело слегка в сторону, напоминая, однако, что за выстрелом дело не станет.
      Теперь я увидел и девушку: малышка сидела, согнувшись в три погибели, тоже с натянутым на голову капюшоном. Был виден круглый приоткрытый ротик, как у аквариумной рыбки, которая смотрит в стекло и мечтает вырваться на свободу.
      Я протянул им пакет:
      — Вот еда.
      — Кидай, — махнул он стволом винтовки.
      — Там бутылка с кока-колой. Разобьется.
      — Тогда давай сюда! — сказал он нетерпеливо.
      Я подошел ближе. Теперь было видно, что кожа вокруг губ у него покрыта прыщами. Наконец он сказал:
      — Стой!
      Я остановился и протянул пакет.
      Он протянул руку как будто для рукопожатия. В этот момент мы с ним впервые встретились взглядами, и я внезапно его узнал. Где-то в глубине глаз подростка, который сейчас стоял передо мной, горел обиженный, агрессивный взгляд Яна-малыша. Такой же, как был у него в то самое время, когда арестовали Вибекке Скарнес и забота о нем на целые полгода легла на наши плечи. Детская припухлость и мягкость исчезли, черты лица стали резкими, четкими, и только выражение сжатых губ было все тем же.
      Он схватил пакет, бросил взгляд внутрь и повернулся к девчонке, которая жадно потянулась к нему, открыл бутылку колы и отпил большой глоток, пока она дрожащими пальцами пыталась разорвать упаковку батончика. Другой батончик она дала Яну-малышу, который принялся его жевать, ни на секунду не выпуская меня из поля зрения. Потом он вновь поднес бутылку ко рту.
      В этот момент я мог бы сделать попытку. Броситься на него, схватить оружие и попробовать выкрутить его у него из рук. Но я этого не сделал. Вероятность, что кто-то из нас пострадает, была слишком высока.
      Я спиной чувствовал, что полицейские в лесу под нами зашевелились. Я знал, что те из них, у кого на прицелах были приборы ночного видения, могли следить за каждым нашим движением. И я не хотел давать им ни малейшего повода, чтобы начать атаку.
      Сам же я был на удивление спокоен. Два подростка, уплетавших сухой паек, напомнили мне голодных щенков. Как будто именно для этого они и спрятались тут — подкрепиться в самый последний, отчаянный раз, чтобы хватило сил смотреть в глаза реальности.
      Пока они ели, я заметил, что винтовка уже не зияет дулом в мою сторону, а просто висит у него на плече. Но все же он в любую секунду мог схватить ее и мгновенно навести на меня снова.
      — Ты помнишь, как здорово нам было в Бергене… Ян?
      — Меня зовут Ян Эгиль!
      — Ян Эгиль, — исправился я. — На рыбалку ездили, в горы в походы ходили. С Сесилией…
      — И что? — сказал он угрюмо.
      — Ну… была же у тебя хоть какая-то причина вызвать сюда именно меня?
      Он непроизвольно дернул головой и уставился на меня огромными, полными слез глазами. Он сглотнул и кивнул. А через пару секунд сказал мучительно сдавленным голосом:
      — Вы были хорошие.
      — Ты нам тоже нравился, — кивнул я в ответ.
      Он промолчал, и я продолжил:
      — Отличное тогда было времечко. И мы очень хотели, чтобы у тебя все было хорошо. Вот поэтому-то Ханс и придумал отправить тебя сюда. Все мы желали тебе только добра.
      Его губы задрожали, и я увидел, как он крепко сжал их, чтобы не выдать себя.
      Я осторожно подбирал слова:
      — Но… Все вышло не так, как мы хотели, да?
      Он коротко кивнул. Одинокая слеза скатилась по щеке и застыла там.
      — Но что бы там ни случилось… неужели ты так и будешь тут прятаться с… Как зовут твою подружку?
      Я видел, что он изо всех сдерживается, чтобы не вступить со мной в разговор. Тогда я повернулся к девчонке:
      — Послушай-ка, скажи мне, как тебя зовут?
      — Силье, — раздался тоненький голосок.
      — Ты же хочешь домой, разве не так?
      Она не ответила. Я снова обернулся к Яну Эгилю:
      — Место тут ужасное, а ночь будет длинная и холодная. Вы же не будете сидеть тут под дождем всю ночь?
      Он упрямо не отвечал.
      — Я могу твердо пообещать тебе одну вещь, Ян Эгиль. Что с тобой поступят по справедливости.
      Он презрительно фыркнул.
      — Точно говорю. Это я тебе гарантирую. Ты, возможно, не в курсе, но с тех пор, как мы с тобой расстались десять лет назад, я больше не работаю в службе охраны детства. Я теперь частный детектив. Сыщик. Обещаю тебе, что мы разберемся во всей этой истории, в которую ты влип. А я не из тех, кто бросает слова на ветер. Вместе мы разберемся в том, что действительно произошло, и ты получишь любую помощь, какая тебе только понадобится. Никто тебя зря за уши таскать не станет!
      Было такое чувство, что за моей спиной принялись ликовать все мои кредиторы, — я видел, что мой призыв достиг цели. Слово «детектив» для него оказалось ключевым, именно оно запало ему в душу, и он произнес его таким же немного удивленным тоном, что и остальные люди, которым я говорил, кем работаю:
      — Д-д-детектив?
      — Да, — улыбнулся я. — Варг Веум, частный детектив. Офис находится на Страндкайен, напротив Рыбной площади. В следующий раз, как будешь в Бергене, — милости прошу!
      — Но полиция…
      — У полиции своя работа. И учти, тебе сейчас семнадцать, так что охрана детства тобой больше не занимается. Тебе, разумеется, нужен адвокат, тут уж можешь быть уверен. У тебя там, внизу, нет врагов, Ян Эгиль! Все хотят тебе только помочь.
      Дождь почти совсем прекратился. Я снял капюшон, чтобы он мог видеть мое лицо.
      — Ну? Что скажешь? — Я протянул руку. — Дай винтовку, Ян Эгиль. И все кончится. Мы сможем вернуться в деревню, зайти в дом, переодеться в сухое и перекусить чем-нибудь горяченьким. Как? Неплохо звучит?
      Я видел, что он просто разрывался от противоречивых чувств. Но я знал, что попал в яблочко, что мысль о том, чтобы провести всю ночь в промокшем, холодном и темном лесу без пищи (кроме той, что они уже съели), — эта мысль не уживалась с тем, что я ему пообещал: сухой одеждой, крышей над головой и горячей едой. Ему было не устоять.
      Он посмотрел на Силье. Она возбужденно закивала.
      И тогда он вскинул руку. С винтовкой.
      Я схватил ее за ствол и потянул — теперь оружие было у меня. Но я сделал пару шагов в сторону — на случай, если он передумает.
      Я повернулся к склону и крикнул, сложив руки рупором:
      — Это Веум! Все в порядке! Мы идем!
      Через короткое время мне ответил голос ленсмана, звенящий металлом из-за мегафона:
      — Хорошо! Ждем!
      — На меня наденут наручники? — спросил Ян Эгиль.
      — Нет-нет, это не понадобится, — ответил я, снова повернувшись к нему.
      — Конечно, не понадобится! — сказала Силье. — Ведь это я сделала!

      — Что ты… — начал я.
      — Заткнись, Силье! — перебил меня Ян Эгиль.
      — Но я…
      — Заткнись, я сказал!
      Я отошел на несколько шагов.
      — Я так полагаю, мы поступим, как договорились, да? Спустимся в деревню, переоденемся в сухую одежду и как следует обо всем поговорим. Так будет лучше, правда?
      — Да я только хотела сказать… — начала Силье, заплакав.
      — Молчи!
      — Ну-ну, — вмешался я. — Пошли, что ли, вниз?
      Ян Эгиль и Силье уставились на меня, как будто они объединились против строгого отца, сурового учителя, требовательного священника. Оставалось радоваться одному — я успел забрать оружие.
      Я улыбнулся и сделал приглашающий жест.
      — Пошли. А то я себе задницу уже отморозил.
      Они не засмеялись и не улыбнулись, а только кивнули и двинулись вниз по склону. Я отошел в сторону, пропустив их вперед.
      — Пойду сзади, — бросил я небрежно.
      Они и не подумали возражать.
      Молчаливой унылой колонной мы спустились с осыпи, прошли мимо валежника и вошли в лес. Подойдя поближе к месту дислокации, я снова крикнул:
      — Мы идем! Силье и Ян Эгиль впереди, я за ними!
      — Отлично, Веум! — ответил Стандаль уже без мегафона.
      Они набросились на нас внезапно. Впереди я услышал глухой звук возни и понял, что Силье отшвырнули в сторону, а полицейские навалились на Яна Эгиля. До меня донесся звук защелкиваемых наручников.
      — Ва-а-а-а-а-арг! — отчаянно взвыл сквозь темноту Ян Эгиль, вертясь во все стороны. — Ты сказал, что наручников не будет!
      Я прыжками преодолел расстояние до них.
      — Да не нужны наручники! Оружие у меня!
      — Кто тут полицейский, ты или я? — грубо ответил ленсман. — Мне новые побеги не нужны.
      — Да черт возьми! Это же дети!
      — Ему семнадцать. Он отвечает за свои поступки.
      — Но я же пообещал ему!
      — А кто ты такой, чтобы раздавать тут обещания?
      — Идиоты чертовы!
      Его лицо оказалось прямо перед моим.
      — Берегись, Веум, а не то мы и на тебя наручники наденем!
      Я оглянулся по сторонам. Мы стояли, сбившись в кучу посреди леса. Силье укрылась под крылом Грете, которая косилась на меня из-за ее плеча. Она предостерегающе посмотрела на меня и медленно покачала головой, как бы прося больше не лезть на рожон. Вокруг нас стояли уставшие, злые полицейские. Ян Эгиль не сопротивлялся. Он почти повис на руках у двух инспекторов, прикованный к одному из них наручниками.
      Внезапно Силье обратилась к нам:
      — Но это сделала я!
      Все обернулись к ней как по команде.
      — Что?! Что ты сказала?! — рявкнул Стандаль.
      — Это я сделала!
      — Что сделала?
      — Застрелила их!
      — Что ты такое говоришь? Ты серьезно?
      — Думаешь, я вру? — Она покраснела от гнева. — Вру о таких серьезных вещах?
      — Нет-нет. Надеюсь, что нет, — растерянно пробормотал Стандаль.
      — Так и надо этому старому мерзавцу!
      Стандаль тяжелым взглядом посмотрел на нее:
      — Ты имеешь в виду…
      — Дядю Клауса!
      — Силье! — настойчиво обратилась к ней Грете.
      Среди полицейских пронесся шепот.
      — А вот вам и мотив, — сказал один из них, с видом победителя оглядываясь по сторонам. — Я же вам говорил…
      Стандаль, судя по всему, потерял дар речи. Он уставился на возбужденное личико девчушки.
      — Так. А теперь слушайте все, — вмешался я. — Вы что, собираетесь всю ночь тут простоять среди леса? Давайте, ради всего святого, спустимся вниз, к цивилизации. Чтобы была крыша над головой, сухая одежда, и тогда уж станем во всем этом копаться.
      Стандаль вроде пришел в себя:
      — Разумеется. Вы абсолютно правы, Веум. — Он не без труда заставил себя вновь принять командование. — Ребята! Вы двое пойдете первыми. Потом ты, — он показал на того, к кому был пристегнут Ян Эгиль, — потом… вы трое. — Он имел в виду нас с Грете и Силье. — А мы замыкающие. — Ленсман говорил о себе и молодом Флекке с мегафоном. — Да! Ольсен, когда придем в Аньедален, позаботься, чтобы машины подъехали к нам повыше и держите этих чертовых писак на расстоянии по крайней мере в сто метров. — Он еще подумал немного и прибавил: — И свяжись там по уоки-токи, скажи, чтобы «скорая помощь» уезжала. Она нам не понадобилась. — Он повернулся ко мне и протянул руку. — Веум, давайте сюда.
      Я передал ему «маузер», он сделал знак одному из полицейских, у которого в руках откуда ни возьмись оказался большой мешок для мусора. Туда и положили оружие.
      Пара последних указаний — и мы двинулись по тропинке вниз. Шли молча. Все силы и внимание уходили на то, чтобы выискивать место для каждого шага, чтобы не повалиться на идущего впереди. Я видел, как прыгают вверх-вниз головы Силье и Грете. Самому мне в затылок тяжело дышал Стандаль. Настроение у всей компании было странное. Каждый думал о своем. Я чувствовал облегчение: наконец-то все кончилось. Но в то же время понимал, что теперь нам всем предстоит поломать голову. «Это я сделала», — сказала Силье, и внутри меня эта фраза звучала эхом слов, когда-то сказанных Яном-малышом: «Это мама сделала».
      Была ли тут какая-то связь? Существовала ли вообще связь между этими двумя драматическими событиями?
      Я пообещал ему, что разберусь во всем. Сказал, что я не из тех, кто бросает слова на ветер. Я вверх дном все переверну, но добьюсь правды.
      Первым делом, когда доберусь до Фёрде, я должен выяснить, как жил Ян-малыш с тех пор, как мы расстались с ним в Бергене. Может быть, мне удастся обнаружить, что стало причиной последних ужасных событий.
      Мы уже подходили к подножию горы. Скалы кончились, мы вновь были в долине. Пришлось остановиться у старого сеновала и подождать, пока двое полицейских дошли до поселка и позаботились о том, чтобы все приказы Стандаля были выполнены. Со стороны нам было видно, как журналистов оттеснили назад, а их протестующие голоса собачьим лаем донеслись до наших ушей.
      — У меня там машина внизу, — сказал я.
      — Утром заберете, Веум, — ответил Стандаль. — Сейчас проедете с нами.
      Когда подступы к деревне были очищены, мы продолжили спускаться. Яна Эгиля посадили в первую машину. Силье, Грете и я оказались на заднем сиденье следующей, где впереди сидел сам ленсман, а за рулем — его помощник. Я взглянул на часы: было пять минут второго.
      Журналисты напрасно ждали так долго. Думаю, на следующее утро газеты Фёрде хорошенько пройдутся по ленсману. Они, конечно, попытались сфотографировать нас, когда мы проезжали мимо, но вряд ли что-то у них получилось. Разглядеть, кого везут в машине, было невозможно. К тому же и Силье, и Яну Эгилю дали полицейские куртки, которые они натянули на головы.
      Когда мы уже разворачивались на дороге, я бросил взгляд назад. Машины ехали по ледяной воде друг за другом. «Словно сафари или траурная процессия без покойника», — сказал я себе и, прикрыв глаза, тяжело откинулся на спинку сиденья. Но я даже не задремал. В эту ночь я так и не смог заснуть и, встав на следующее утро с кровати, чувствовал себя как старый учитель в последний день перед летними каникулами.

      С закрытыми глазами я доплелся до ванной, вяло помочился и залез в душ. Постоял, прислонившись лбом к холодной стене. Прошла минута или две, пока я набрался сил открыть воду. Я стоял под душем, а вода текла и текла, как будто мне больше нечем было себя занять этим тоскливым утром в этом темном и убогом мире.
      В конце концов я распечатал маленькое мыльце, намылился, смыл с себя пену, закрыл воду, вылез из душа и решился посмотреть в зеркало. Мне только что исполнилось сорок два — мужчина в расцвете лет! — но я себя не узнавал. Волосы стояли дыбом, словно я кричал от ужаса, лицо серое, землистое. Даже отросшая щетина стала какой-то бесцветной, будто многочасовой дождь в Трудалене вымыл из меня все краски. Да уж. Веселенькое выдалось утречко.
      Я попытался улучшить впечатление, выудив из шкафчика принадлежности для бритья. Намылил лицо, так что его почти не было видно из-за пены, и принялся с брезгливым презрением водить бритвой, что привело, конечно, к многочисленным порезам на подбородке и на шее.
      Когда я стал совершенно похож на прокаженного, то есть принял вид, способный ужаснуть кого угодно, я закончил издевательство, смыл кровь и остатки пены, прижал к лицу холодное мокрое полотенце и на ватных ногах вышел из ванной.
      Я подошел к окну и уставился на улицу. Но там тоже не было ничего утешительного.
      Фёрде — это вам не какой-нибудь мегаполис, где жизнь бьет ключом. На другом берегу речки были видны ползущие грузовики — одни из Йольстера, другие из Бергена. В тот день облака легли так низко между гор, что машины, поднимающиеся по Хальбрендслиа, в какой-то момент пропадали в сером пушистом покрывале. Еще пару секунд ты различал их тормозные огни, но и они вскоре исчезали. Грузовики были похожи на летающие тарелки, которые после краткого визита в Фёрде пришли к выводу, что находиться здесь нельзя, и теперь улетали туда, откуда явились.
      Прежде чем что-то предпринять, я оделся и спустился в столовую, где официантки уже убирали все после завтрака, но они оказались сговорчивыми, так что все же меня обслужили, а потом вернулись к уборке. Я принялся опустошать аппарат, разливавший кофе, в надежде взбодриться, но успеха не достиг. После четвертой или пятой чашки я прибавил себе еще одно поражение — плюс к тем, что потерпел этой ночью.
      …Настроение в машине царило упадочное. Силье сидела между нами и плакала, Грете утешающе обняла ее за плечики и прижала к себе.
      — Из Осло позвонил адвокат и подтвердил, что приедет рано утром, — сообщил ленсману водитель.
      — Да? И как зовут этого красавца? — спросил тот.
      — Адвокат Лангеланд, — ответил водитель, и я навострил уши.
      — Лангеланд! Но он же очень известный человек! Звезда, можно сказать. Какого хрена он у нас забыл?
      — Хочет закрепить свой прошлый успех, видимо, — пробормотал я.
      — Что вы имеете в виду? — повернулся ко мне Стандаль.
      — Да только то, что если это тот самый адвокат Лангеланд, то именно он вел дело Яна Эгиля, когда тот влип в похожую историю.
      — В Осло?
      — Нет, в тот раз это было в Бергене.
      — И как он, хорош?
      — Боюсь, он лучше, чем вам бы хотелось, — криво улыбнулся я.
      — Ну-ну. Посмотрим. Мне просто интересно, почему он уцепился за это дело.
      — А мне нет.
      — Вы тоже должны явиться в офис ленсмана завтра с утра, Веум, — внезапно сказал Стандаль. — Я думаю, нам надо обновить наши данные по этому Яну Эгилю…
      Когда мы доехали до Фёрде, было уже полвторого. Автомобиль развернулся у входа в гостиницу, чтобы меня там высадить. Грете отправлялась в офис ленсмана, чтобы поддержать Силье и Яна Эгиля. Там она действительно была полезна. Она быстро пожала мне руку, и я вышел из машины. Грете тоже выглядела довольно уставшей, но ей нужно было делать свою работу. Я же был так, сбоку припёка.
      — Поговорим утром, Варг.
      — Обязательно.
      …И вот теперь я сидел тут и едва мог пошевелиться.
      Я пошел за пятой или шестой чашкой кофе. На обратном пути заметил молодого рыжего толстячка в круглых очечках, который энергичным шагом направлялся ко мне.
      — Это вас зовут Веум?
      — А вы, собственно, кто?
      — Хельге Хаутен. — Он протянул руку. — Журналист из «Фирды». Я бы очень хотел перекинуться с вами парой слов.
      — Мне нечего вам сказать.
      — Конечно. Все так говорят, но… Вы не против, если я тут присяду?
      Я слишком устал, чтобы протестовать.
      — Да вы не напрягайтесь. Я вижу, вам это сейчас вредно. — Он придвинул стул и с довольным видом уселся рядом. — Как мне стало известно, вы — частный детектив?
      — Угу…
      — А кто вас пригласил сюда?
      — Я здесь не в качестве сыщика. — Я посмотрел ему в глаза. Журналисту было под тридцать, в его глазах читалось то же, что и у всех акул пера: восхищенный блеск, фонтан энергии, который так и брызгал с той стороны стола. — Вы всё не так поняли. В свое время я работал в службе охраны детства в Бергене, и этот парнишка был моим подопечным. Меня попросили приехать, потому что он ни с кем, кроме меня, не хотел разговаривать.
      — А почему?
      — А вот на этот вопрос я ответа не знаю. Мне поручили с ним поговорить — вот и все.
      — Так… А что он за человек?
      — Вы слышали о такой вещи — тайна следствия?
      — О да! — он криво усмехнулся. — Но вы знаете, когда кто-нибудь из центральной газеты открывает свой кошелек, все тайное становится явным.
      — А сколько весит кошелек «Фирды»?
      — А сколько вы хотите?
      Я медленно покачал головой.
      — Послушайте. Я не шучу. Я действительно не могу сказать ничего, кроме того, что уже сказал.
      Он понимающе кивнул, дав понять, что взял мои слова на заметку. Но тут же продолжил:
      — А что вы знаете о Трудаленском убийстве, Веум?
      — Это хороший вопрос. Вчера вечером я узнал, что случилось оно в тысяча восемьсот тридцать девятом году. Больше мне ничего не известно.
      — Хотите, расскажу?
      — Ну что ж. Что было — то прошло, конечно. Но все равно интересно.
      Хельге Хауген откинулся на спинку стула, сложил руки на животе и стал больше похож на доброго дедушку, чем на криминального репортера. Выслушав его рассказ, я понял, что он представил мне свою собственную версию, которая скорее всего в самые ближайшие дни будет напечатана на страницах «Фирды».
      — Итак, это случилось одним солнечным июньским днем тысяча восемьсот тридцать девятого года. Снег, правда, еще лежал на скалах в Трудалене — маленькой горной долине, которая соединяет Верхний Наустдаль и Аньедален. Один человек из Наустдаля шел через долину по небольшому делу — он вел с собой корову, которую должен был продать торговцу из Аурланда, что в Согне, — Уле Ульсену Оттернэсу. Они договорились встретиться на хуторе Индребё, что в Аньедалене, и совершить куплю-продажу. Но когда человек из Наустдаля пришел туда, Уле Ульсена он там не встретил. Люди на хуторе Индребё были удивлены отсутствием Уле, потому что всего за несколько дней до этого торговца видели в Аньедалене. Кто-то сказал, что он отправился в Трудален, возможно, для того, чтобы там, в горах, что-нибудь продать. В соседнем дворе он оставил кое-что из одежды. Это было девятнадцатого июня. Он сказал, что вернется за своими вещами. Но больше его никто никогда не видел.