Время, отведенное мне на расследование, вышло. Никаких оправданий ни для себя самого, ни для других я найти больше не мог. Мне ничего не оставалось, как только сжать зубы и отправиться к Муусу, в самое логово льва — Бергенский департамент полиции, заново отстроенный в 1965 году.
      Из телефонной будки возле него я позвонил Хансу Ховику, который подтвердил то, к чему я уже был готов как к неизбежному. Он и Марианна сошлись во мнении: теперь единственный выход — госпитализация. Марианна и один из сотрудников Ханса отвезли Яна-малыша в детское психиатрическое отделение в Хаукеланде.
      — А у тебя как дела, Варг? Как ты себя чувствуешь?
      — До некоторой степени чувствую себя отбивной, а так ничего.
      — Ну-ну. Поправляйся.
      Я поблагодарил и положил трубку.
      На посту охраны мне подтвердили, что инспектор на месте, и я поднялся на лифте на четвертый этаж, где находился его кабинет с видом на Домкиркегатен. Муус восседал за своим столом, свирепый, как матрона на заседании миссионерского общества. Когда я появился в дверях, он, казалось, не мог поверить, что видит меня не во сне.
      — Ну? — прорычал он. — Что угодно?
      Я кротко улыбнулся и сказал:
      — Пришел сделать чистосердечное признание.
      — Ты тоже?
      — А что, у вас много желающих?
      — Выкладывай! — рявкнул он.
      — Когда мы увозили Яна-малыша с места гибели Скарнеса в Хаукендален, он кое-что сказал мне перед тем, как сесть в машину.
      — Так. И что же?
      — Дословно: «Это мама сделала».
      Ни один мускул не дрогнул на его лице.
      — И что дальше?
      — Я подумал, что вы захотите это знать.
      — И ты два дня мучился этой мыслью, а потом решил заявиться ко мне?
      — Не через охрану же передавать.
      — Что же заставило тебя «чистосердечно признаться» именно сейчас?
      — Так получилось… Вы ведь ее еще не обнаружили?
      — А у тебя небось и соображения есть, где она может находиться?
      Мы секунду глядели друг другу в глаза, а потом я сказал:
      — Нет…
      — Ты кое о чем не догадываешься, Веум, — перебил он и смерил меня торжествующим взглядом.
      — Да?
      — Она дала о себе знать.
      — Фру Скарнес? Когда?
      — Сегодня утром, как заявил ее адвокат, господин Лангеланд.
      — Да уж понятно, — пробормотал я.
      — Ее в данный момент допрашивает инспектор Люнгмо.
      — Допрашивает? Так, значит…
      — Да, Веум. Ничего нового ты не сообщил — она уже практически призналась.
      — Призналась? — Я с трудом понимал, что происходит.
      — Да, — ответил он с некоторой заминкой. — Ты что, плохо слышишь? Она заявила, что столкнула мужа с лестницы во время ссоры. Защита, естественно, будет настаивать на непреднамеренном убийстве в целях самообороны. Расследование мы, конечно, продолжим, хотя можно считать, что дело уже раскрыто. Для тебя-то наверняка ничего удивительного в этом нет, учитывая, какую новость ты нам принес. «Это сделала мама» — так ведь он сказал?
      — Да… Но, раз уж она призналась, меня это, пожалуй, больше не касается.
      Он насмешливо приподнял одну бровь — и это было самым ярким проявлением чувств, обуревавших его в течение разговора.
      — Точнее и не скажешь, уважаемый!
      — А вы знаете, что у него есть еще и родная мать? Скарнесы его усыновили.
      — И кто же она? — спросил он, награждая меня уничижительным взглядом.
      — Метте Ольсен. Гражданская жена вашего старого знакомого, Терье Хаммерстена.
      — Хаммерстена? А она…
      — И раз уж я здесь, я бы хотел…
      — Нет уж, позволь, не перебивай! — Он раздражался все больше. — Она что, тоже призналась?
      — Нет. Разумеется, нет.
      — Вот именно! — Он откинулся на спинку стула. — Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? Этих засранцев из американских фильмов, которые трутся где попало и считают при этом, будто они чертовски круче полицейских.
      — Их, значит, напоминаю?
      — Ага. Так что не будешь ли настолько любезен убраться отсюда как можно скорее? У нас тут есть дела поважнее, чем частное мнение представителя службы охраны детства.
      — У охраны детства тоже найдутся дела поважнее.
      — Не сомневаюсь. Будь здоров. Надеюсь больше никогда тебя не увидеть.
      К сожалению, он ошибся. К сожалению для нас обоих. Много позже я часто думал о том, не в тот ли самый раз меня впервые посетила мысль, что все пошло по ложному пути. С самого начала. Но я ему об этом никогда не напоминал: слишком долгий бы вышел разговор.
      В тот же вечер, в девятом часу, раздался звонок в дверь моей квартиры. Я открыл дверь — на пороге стояла Сесилия. Она была тщательно накрашена и одета в короткое темное пальто, в котором я прежде никогда ее не видел. Она протянула небольшой пакет:
      — Я прихватила бутылочку красного. Пустишь?

      Двадцать лет спустя, сидя на скамейке на Фьелльвейен, она спросила меня, смущенно покраснев:
      — А помнишь, Варг, ведь между нами тогда кое-что было?
      — Неужели нет, — криво улыбнулся я.
      Да, я помнил то, что она решила обозначить словами «кое-что». Помнил привкус железа в красном вине, которое она принесла с собой в тот четверг в семьдесят четвертом, когда дело, казалось, было почти закрыто, а Ян-малыш был помещен в клинику; чуть позже — тот же вкус на ее губах, ее крепкое маленькое тело, которое извивалось подо мной и наклонялось, когда она была сверху, такое живое и непослушное, что я то и дело упускал его из рук, как неопытный слесарь-сантехник, выполняющий первый самостоятельный заказ, свой инструмент. Она целовала меня крепко и решительно, и я чувствовал, что она нисколько не колеблется и точно знает, чего хочет. Мы с ней решили, что так мы отпраздновали окончание дела. Позже мы еще «праздновали» два или три раза, но слов для этих воспоминаний я так и не смог подобрать — все они словно утекали в песок, так что мне остались лишь мелькающие картинки перед глазами, которые как из засады выскакивали, если я когда-нибудь пил такое же вино.
      Да, я ничего не забыл. А в тот год произошло много страшных, ужасающих событий.
      Расследование закончилось тем, что Вибекке Скарнес было предъявлено обвинение в непредумышленном убийстве и ее дело было отправлено в окружной суд, где ее с большим жаром защищал Йенс Лангеланд.
      Я присутствовал на одном из заседаний — слушание дела продолжалось несколько дней — и остался под большим впечатлением от напора Лангеланда. Он с жаром доказывал, что Вибекке Скарнес терпела до последнего: перед судьями был нарисован гораздо менее радужный портрет Свейна Скарнеса, чем тот, что сложился в моем воображении после беседы с Ранди Борг. Лангеланд вытащил на свет тяжелую ситуацию, возникшую, когда в семью был взят приемный ребенок с нестабильной психикой, который требовал много внимания. Вибекке Скарнес заявила, что ее супруг, часто беспричинно, раздражался на то, что в доме стало беспокойно, сопровождая это рукоприкладством. Одна из таких безобразных сцен и закончилась его фатальным падением с лестницы. На слушании Лангеланд доказывал, будто она действовала лишь в целях самозащиты и оттолкнула супруга, чтобы тот не ударил ее. Вибекке также заявила, что Скарнес неоднократно был жесток с их приемным сыном.
      Со стороны обвинения их ждало сильнейшее сопротивление: свидетели, которых специально вызвали в суд, чтобы они поделились своим мнением о Скарнесе, в один голос твердили, что он был славный малый. Никто и никогда не замечал ни малейшего намека на жестокое обращение с женой или с приемным сыном. Никто не понимал, что могло привести эту семью к такой страшной трагедии. Ранди Борг была более скромно одета, чем в день нашей встречи, и дала Свейну Скарнесу самую восторженную характеристику. Так что Лангеланду пришлось если не заявить открыто, то довольно прозрачно намекнуть на то, какие отношения могли связывать секретаршу и ее распрекрасного шефа. Он быстренько свернул эту тему, но я заметил, что судьи засчитали очко в его пользу.
      Суд тем не менее не был до конца убежден, что падение с лестницы произошло в результате несчастного случая. Несмотря на все смягчающие обстоятельства, Вибекке Скарнес вынесли обвинительный приговор: два с половиной года за непредумышленное убийство. Апелляции обеих сторон ничего не изменили. Я присутствовал при вынесении приговора и покинул зал суда с тяжестью на сердце, успев на прощание кивнуть Вибекке Скарнес.
      Яну-малышу после срочной госпитализации в Хаукеланд назначили лечение — Марианна Стуретведт назвала его заболевание: «реактивные нарушения аутического спектра». Осенью 1974-го по инициативе Ханса Ховика его отдали новым приемным родителям в Суннфьорд. Жизнь в сельской местности посчитали для мальчика лучшим средством, которое могло помочь ему выработать навыки социализации и начать нормальное существование в обществе.
      Мы с Сесилией по возможности следили за тем, как складывались его дела, все те полгода, пока он проходил лечение. Мы брали его с собой в походы на Гейтанюккен и другие горы в Осане и округе. В компании экологов мы ездили с ним на рыбалку по фьордам. Однажды в июне мы поехали купаться в Воллане, и я помню — отчетливо — Сесилию в довольно откровенном бикини, белом в зеленый горошек, и как верх ее купальника топорщился после ныряния в холодную воду. После этой поездки у нас с ней состоялось еще одно «празднование» в узком кругу — у меня на Тельтхюссмёэт. Но лето тогда выдалось пасмурное и дождливое, так что больше мы купаться не ездили.
      Мы были как семья — правда, между собой у нас были немного натянутые и отчужденные отношения, но так, наверное, часто бывает в семьях с больными детьми. Я помню, как однажды сентябрьским вечером, после того как мы вернулись из поездки в Аквариум, нас с Сесилией пригласил к себе в кабинет Ханс Ховик. Он рассказал, что нашел для Яна-малыша родителей в Суннфьорде и собирается сам его туда отвезти на следующий день. Я едва нашел в себе силы посмотреть в глаза Сесилии: Ян-малыш был как будто наше собственное дитя, наш трудный ребенок. И, наверное, именно из-за разлуки с ним у нас случилась всего еще пара-тройка «празднований» — и всё. Я помнил и отъезд Яна-малыша в Суннфьорд тем прекрасным сентябрьским днем.
      Я помнил, как он за полгода из безучастного маленького мальчика, которого мы встретили в тот страшный день, превратился в шумного, активного — иногда даже чересчур — пацана. Ему непросто давалось умение остановиться, почувствовать границы дозволенного. Иногда он, казалось, нас специально провоцировал, пытаясь вызвать в нас раздражение и даже отвращение, чтобы мы ему что-нибудь запретили, — это была, как нам сказала Марианна Стуретведт, типичная реакция ребенка с ранними психологическими травмами. «Ну и что нам делать?» — спросил я ее. «Надеяться, что терапия поможет, — ответила она с легкой улыбкой, — и что он научится контактировать с миром взрослых, соблюдать рамки приличия и вообще научится жить». Мы с Сесилией согласно кивнули и поблагодарили, но вышли из ее кабинета такими же несчастными и встревоженными, какими пришли.
      — Что за люди, к которым ты его отправляешь? — спросил я Ханса.
      — Надежные. Я их знаю лично. Клаус и Кари Либакк. Клаус — мой троюродный брат. У них хозяйство в Аньедалене, к северу от Фёрде.
      — А лечение продолжать кто будет? Местные врачи?
      — Разумеется. Служба охраны детства в Суннфьорде уже назначила человека и посвятила его во все детали. — Он перелистал бумаги и добавил: — Грете Меллинген. Вам что-нибудь говорит это имя?
      — Нет, — ответил я, а Сесилия только горестно покачала головой.
      В машине по дороге в город мы почти не разговаривали. Каждый думал о своем, а когда приехали на место, ни один из нас даже не предложил «отпраздновать».
      Вообще это был несчастливый год. Время на принятие окончательного решения, которое отвели нам с Беатой, подошло к концу, и мы получили развод. Мы договорились о том, как и когда я буду посещать Томаса, и вскоре после этого я узнал, что у Беаты новый парень — некий лектор Виик. В охране детства все у меня валилось из рук, и было даже несколько случаев, когда я и сам чувствовал: лучше бы пригласить кого-то другого на эту работу. Что они, впрочем, и сделали примерно через год — вежливо, но настойчиво предложили мне заняться чем-нибудь другим.
      У меня было гнетущее чувство, что жизнь проходит где-то там, за моими окнами, и в конце концов я воплотил в жизнь кошмар старшего инспектора Мууса — открыл собственную контору частного сыска на Страндкайен, недалеко от кабинета Марианны Стуретведт.
      А еще через девять лет мне позвонили из Фёрде.

      Кабинет частного детектива бывает порой весьма мрачным местом. Скажем, в один из дней, когда дождь хлещет в окна так, будто снова начался Всемирный потоп, а число билетов на ковчег ограничено. Звонок из Фёрде меня не утешил, а напротив, совершенно выбил из колеи.
      — Веум? Варг Веум? — В хриплом голосе звонившей женщины чувствовалась тревога.
      — Я слушаю.
      — Это Грете Меллинген из службы охраны детства, отделение в Согне и Фьордане. Я звоню из Фёрде.
      У меня сжалось сердце.
      — Да-да, я понял. Что случилось?
      — Дело касается нашего подопечного, семнадцатилетнего Яна Эгиля Скарнеса.
      — Да. Я понимаю, о ком вы говорите. Но…
      — Это ужасно. Не знаю, слышали ли вы в новостях…
      — Нет, я ничего не слышал.
      — У нас в Аньедалене двойное убийство. Погибли приемные родители Яна Эгиля.
      — Как вы сказали? — Мне показалось, что лампочки вспыхнули ослепительным светом, так что даже кожу обожгло — как на допросе.
      — Да, убийство, и… ко всему прочему есть основания полагать, что это сделал Ян Эгиль, потому что он сбежал в долину и отказывается разговаривать с кем-либо, кроме вас.
      — Но я с ним даже не виделся много лет…
      — Он там не один. С ним девочка с соседнего хутора.
      — Заложница?
      — Мы не знаем. Она его сверстница. Полиция переговаривается с ним по мегафону, и он заявил, что будет говорить только с вами.
      — Подумать только. Он еще помнит меня…
      — Меня вызвали, чтобы попытаться наладить с ним контакт, но… «Я буду говорить только с Варгом!» — крикнул он. «Варг? Какой Варг?» — спросили мы. «Варг!» — повторил он без всяких объяснений. Мы связались с Хансом Ховиком, чтобы разобраться, кого он имел в виду, и он сказал нам о вас.
      — Вот ведь!.. — От волнения я шумно сглотнул.
      — Меня интересует, как быстро вы сможете сюда добраться?
      — Так. Пароход отходит только через несколько часов, на самолет я не успеваю… Но если сяду в машину и пошлю к чертям дорожные правила, то смогу быть на месте часов приблизительно через пять.
      — Вы приедете?
      — Да, конечно. Как я вас найду?
      — Я вас встречу. Вы знаете, где отель «Суннфьорд»?
      — Да.
      — Я буду ждать вас у стойки портье.
      — Хорошо. Только… я выеду не раньше чем через полчаса — у меня машина в гараже.
      — Ничего… Приезжайте как можно скорее. Мы надеемся на вас…
      «А вот этого не стоит делать», — подумал я, но вслух не сказал. Положил трубку, закрыл кабинет и помчался в Скансен за машиной. Менее чем через полчаса я уже был в пути.
      До Фёрде я добрался, когда уже стемнело — было почти девять. Поездка выдалась не из легких. Я ехал в кромешной темноте от самого Масфьорда, да и дождь, конечно, видимость не улучшал. В Брекке меня задержал светофор, но зато, проезжая вдоль фьорда, я побил все рекорды скорости в надежде, что вся местная полиция съехалась в этот темный октябрьский вечер в Аньедален, разбираться с тем, что в завтрашних газетах назовут «Двойное убийство на хуторе».
      О Фёрде много чего можно сказать, и по большей части это уже сделано. От себя добавлю: это, так сказать, пупок Вестланда — гигантский перекресток с несколькими разбросанными то тут то там городками. Я переехал мост через Йёльстра и повернул направо к отелю «Суннфьорд». Дождь барабанил по крыше машины, и, чтобы пройти несколько метров до подъезда, я натянул на голову капюшон.
      Грете Меллинген встала с кресла и подошла ко мне:
      — Варг?
      Я кивнул, мы пожали друг другу руки.
      — Грете. Поехали!
      На вид ей было года на два-три меньше, чем мне, у нее были блестящие золотистые волосы, которые двумя волнами обрамляли ее в общем-то ничем не примечательное лицо. Я обратил внимание только на глаза — светло-голубые, как из стекла. Она была в темно-зеленом непромокаемом комбинезоне и такого же цвета резиновых сапогах.
      — Мы не можем терять ни минуты, — сказала она, пока мы бежали до машины и рывком открывали двери каждый со своей стороны.
      — Вон туда, — показала она на запад от центральной больницы. — Двигайтесь по Аньедаль-свейен, пока не покажутся огни. А вот в Трудален придется подниматься пешком.
      — В Трудален?
      — Да. Вы, может быть, слышали об этом месте?
      — Что-то знакомое.
      — «Дело Трудальского Мадса» — это о чем-нибудь вам говорит?
      — Какая-то старая криминальная история, да?
      — Точно. Я вам расскажу, но не сейчас.
      — А это давнишнее дело имеет какую-то связь с тем, что сейчас там происходит?
      — Нет-нет. Разумеется, никакой.
      — Расскажите мне все же о Яне-малыше.
      — Вы называете его Ян-малыш?
      — Так мы его звали десять лет назад.
      Дорога вела прямо к Аньедален, а сама долина виднелась как темное углубление между Наусдалем и Йольстером. Я прежде никогда тут не бывал.
      — Ну, что я могу сказать? С ним всегда было трудно, но… Как раз в последнее время нам казалось, что ему стало лучше. И тут!.. Для нас всех это был настоящий шок. Как гром среди ясного неба.
      — Так что же он натворил?
      — Да мы, собственно, еще толком и не знаем, он ли…
      — Не знаете?
      — Дело вот как было. Его опекуны, люди, у которых он жил, — Кари и Клаус Либакк. О случившемся сообщил один из соседей. Он начал тревожиться, потому что не видел ни Кари, ни Клауса с воскресенья. Единственный, кто ходил за скотом, был Ян Эгиль. Тогда этот сосед спустился к Либаккам и спросил, где Клаус, а Ян Эгиль повел себя как-то странно и сказал, что они уехали и неизвестно, когда вернутся. И сосед, Карл из Лиа, как мы его называем, сообщил об этом ленсману, а тот прислал своего помощника. Тут-то все и началось.
      — Что именно?
      — Ян Эгиль, очевидно, заметил, как помощник направляется к дому, потому что когда тот постучал в дверь, то вдруг увидел, как Ян Эгиль и Силье улепетывают на всех парах с заднего двора по направлению к Трудален.
      — А Силье — это кто?
      — Девочка с соседнего хутора. Но хуже всего другое… Когда помощник ленсмана бросился вдогонку, Ян Эгиль в него выстрелил. Из винтовки.
      — Боже мой…
      — Помощник оставил преследование, вернулся к дому, вошел — запах стоял ужасный, но сначала ему показалось, что там никого нет. И только когда он поднялся в спальню, то увидел… Клаусу выстрелили в грудь, когда он еще лежал в постели. Кари, видимо, пыталась спастись — ее нашли на полу у окна. Стреляли в спину. И все вокруг в крови!
      — Но неужели выстрелов никто не слышал?
      — Сейчас разгар сезона охоты на оленей, Варг. Стреляют с утра до вечера.
      — И вы пришли к выводу, что их застрелил Ян-малыш?
      — Никаких следов взлома не обнаружено. Так что пока он единственный подозреваемый.
      — Когда произошло убийство?
      — Точно не знаю, но они там пролежали не день и не два.
      — Святый Боже!
      — Вот так. Вроде я все вам рассказала. Сейчас он укрылся на осыпи с восточной стороны Трудальского залива, недалеко от Странды.
      — Что это еще за Странда?
      — То самое место, где случилось убийство в тысяча восемьсот тридцать девятом году.
      Мы въехали во двор, и я снизил скорость. Вокруг танцевали всевозможные огни: горели тормозные фонари, светились салоны автомобилей, били в глаза фары, мелькали ручные фонарики. От выхлопных газов все было как в тумане, который поднимался над машинами, припаркованными в ряд вдоль гравийной дорожки, уходившей наискосок к северу. Там, в самом конце, поперек этой дорожки стоял полицейский автомобиль, перекрывающий движение в том направлении. Там же стояла «скорая помощь» с открытыми дверями, ее водитель разговаривал с полицейским. Неподалеку стоял второй полицейский и, скрестив руки, смотрел прямо перед собой.
      — Ставьте машину вон туда. — Грете показала на местечко между большим «мерседесом» и пожарной машиной «мицубиси».
      Я впихнул туда свой «мини», достал из багажника непромокаемые штаны, которые предусмотрительно захватил с собой. Резиновые сапоги у меня всегда лежали в багажнике — привычка рыбака.
      Мы подошли к полицейской машине и «скорой помощи». Вокруг этих двух машин собралась вся честная компания: фотографы прижимали к груди камеры, закутанные в целлофан; ребята с радио выставили вперед микрофоны портативных магнитофонов, прожженные репортеры дымили влажными сигаретами под опущенными на лица капюшонами.
      Мы с Грете пробились через толпу представителей прессы, но тут же были грубо остановлены полицейским:
      — Туда нельзя!
      У нее сперва даже дыхание перехватило.
      — Но нам как раз туда и нужно! Это Веум, тот самый, из охраны детства, с которым Ян Эгиль готов разговаривать.
      Полицейский в форме скептически взглянул на меня, а потом двинулся к автомобилю. Там сидели еще двое, он сделал одному из них знак, чтобы тот приоткрыл окно, и сказал:
      — Это парень из охраны детства. Вы разрешаете ему пройти или нет?
      — Да. Ленсман Стандаль сказал, вместе с ним могут отправиться остальные.
      С этими словами человек вышел из автомобиля, протянул мне руку и представился:
      — Рейдар Русет.
      Лицо у него было маленькое и бледное, а ладонь мокрая и холодная.
      — Наденьте пуленепробиваемые жилеты.
      Он наклонился к автомобилю и вытащил черно-серые бронежилеты.
      Не без труда мы натянули их прямо поверх курток. По крайней мере, немного согреют.
      Рейдар Русет ткнул пальцем в темное, покрытое лесом ущелье:
      — Они вот в этом ущелье.
      Мы пошли. Когда мы проходили мимо старого амбара, Грете сказала:
      — Вот тут он провел старость.
      — Кто?
      — Трудальский Мадс.
      Больше никто не произнес ни слова. Под частым дождем, с единственным фонариком, которым Рейдар Русет освещал нам путь, мы, шлепая по грязи, прошли вверх вдоль каменной изгороди. После нее начался лес: лиственные деревья и темные ели. Почти в полной темноте, под монотонный звук шагов я начал вспоминать.
      Семьдесят четвертый год… Вызов на место происшествия в Вергеландсосен; Ян-малыш и связанные с ним странные обстоятельства; преследование Вибекке Скарнес, показания на суде; полгода с Яном-малышом, до тех самых пор, пока его не отправили сюда. Все это перемешивалось со свежими впечатлениями: двойное убийство; Ян-малыш как главный подозреваемый; маленький беглец с девочкой-сверстницей, тот самый малыш, который столкнул меня однажды с лестницы в припадке ярости.
      Мы продирались сквозь заросли осоки и облетевшие кусты голубики по тропинке, которая то и дело превращалась в бурный ручей, текущий посреди густого леса. Иногда луч фонарика выхватывал бараньи лбы — так называют гладкие скалы, которые вообще-то чаще встречаются на побережье. Бросив взгляд вниз, мы могли различить далеко под нами огни дворов Аньедалена. Почти через полчаса мы оказались на вершине склона и продолжали идти, пока не стали различать чернеющую водную гладь. По обеим сторонам водоема поднимались вверх крутые скалы. При дневном свете Трудален, вероятно, премилое местечко. Но сейчас, в темноте и под дождем, это была просто черная, как сама ночь, пропасть, спящий вулкан, который в любую минуту был готов начать извержение.
      Рейдар Русет показал на восточный берег. Мощный луч света был направлен на осыпь, туда, казалось, пройти было совсем невозможно, а извилистые стволы старых деревьев придавали скале совершенно сказочный вид. В круге света мы различили источник света поменьше.
      — Они там.
      Мы двинулись за ним наискосок от воды, сначала быстро, но постепенно замедляя шаги по мере приближения. Мы были почти рядом с осыпью, когда раздался выстрел из винтовки. Он прозвучал в темноте как удар хлыста. Где-то впереди раздался звон стекла — это разлетелась линза большого прожектора. Послышались голоса, огоньки перед нами замельтешили, разбегаясь прочь от того места, где стоял прожектор. И стало темно. Совсем темно.
      Сквозь темноту со стороны осыпи до нас донесся страшный вопль, от которого волосы встали дыбом.
      Рейдар Русет выключил свой фонарь и пробормотал сквозь сжатые зубы:
      — Что ж, он нас предупреждал — не стоит с ним шутить.
      — Просто второго у них нет, — невпопад сказала Грете, имея в виду прожектор, и, храбрясь, стряхнула с куртки капли дождя.

      Рейдар Русет подал знак, и мы снова двинулись вперед. Без его фонарика было еще труднее разглядеть, куда нам идти. Место было почти непроходимое — кругом были заросшие валуны, так что шли мы с трудом. Вокруг была непроглядная темень, и казалось, что дождевая вода пропитала каждую нитку нашей одежды. Грете крепко сжала мою руку. Сам я старался держаться как можно ближе к Рейдару Русету, скорее чтоб не потеряться, чем со страху.
      Впереди послышались голоса — тихий, но оживленный спор.
      — Эй! — крикнул Русет.
      — Рейдар? — спросили из темноты.
      — Да. И со мной тот парень из Бергена.
      В березовом леске перед нами раздался шум, и на тропинке появился мощного сложения мужчина в полицейской форме. В темноте его нос напоминал переросшую картофелину. Рейдар Русет отступил в кусты, уступая ему дорогу, и вполоборота повернулся ко мне.
      — Ленсман Стандаль, — сказал человек и протянул огромную ладонь.
      — Веум, — ответил я и протянул свою.
      — Хорошо, что вы смогли приехать. Грете объяснила вам, в чем дело?
      — В общих чертах.
      — Мы считаем, что девушка у него в заложницах. Сбежавший убийца прихватил с собой соседку и укрылся вон там на осыпи. Вы, конечно, слышали выстрел?
      — Слышал.
      — Он разбил к чертям собачьим наш прожектор, мерзавец! Как я понимаю, вы с ним знакомы?
      — Да не сказал бы. Я имел с ним дело, когда он был ребенком, десять лет назад. В Бергене. И все эти годы с ним не общался.
      Стандаль подошел поближе:
      — Вы занимаетесь частным сыском, позволю себе уточнить?
      — Да.
      — Ну и как, непросто приходится с такой профессией в Бергене-то?
      — Я, во всяком случае, не умер еще.
      — Ну-ну. Каждому, как говорится, свое. Паренек заявил, что ни с кем, кроме вас, разговаривать не станет.
      — Да, я слышал.
      — Говорит: только с Варгом, мол… да. Пришлось нам добыть разведданные — мы тут, в глубинке, тоже кое-чего соображаем. Так и вышли на вас.
      — Ну, тезка-то у меня вряд ли найдется. Запутаться сложно.
      — Да уж. Самого-то меня зовут попросту, Пер Кристиан.
      Грете молча стояла позади нас, а потом не выдержала:
      — Ну так что, попробуете установить контакт или еще поговорите?
      — Да-да. Разумеется. А то стоим тут, лясы точим… — усовестился ленсман, но по его виду было понятно, что он с удовольствием поболтал бы еще. Он мотнул головой. — У нас там рупор есть.
      Мы проковыляли еще немного в кромешной темноте. Впереди, спрятавшись между деревьями, находилась группа полицейских. Раздавался лязг оружия. Большинство было с приборами ночного видения. Они переговаривались шепотом. Один из них сжимал в руке мегафон на батарейках.
      — Дай-ка нам его, Флекке, — сказал ленсман.
      В темноте было плохо видно, но выглядел Флекке относительно молодо. Он протянул мегафон Стандалю, который тут же передал его мне.
      Усилитель на широкой лямке надо было повесить через плечо. Я сжал ладонь на самом рупоре, который был соединен с усилителем гибким шнуром.
      Стандаль показал куда-то вверх, в темноту:
      — Он там. Давай попробуй поговорить… Только, знаешь, пригнись. И не стой на одном месте.
      Я понял, что он имел в виду, и немедленно почувствовал, как вдоль позвоночника пробежали мурашки. Меня повысили. Не до места на небесах, а пока только до места на линии огня.