Уже начало смеркаться, когда я сошел с поезда на Хольменколлоссен на станции Бессерюд, и, потыкавшись туда-сюда, наконец вышел на улицу доктора Холмса, к большой вилле Лангеланда. Солидная каменная стена отделяла особняк от прохожего плебса, а замок на калитке было так непросто найти, что я уж было подумал: а не перелезть ли через стену?
      Дом был скрыт от глаз старыми мощными вязами. Архитектурный стиль представлял смесь национального романтизма и функционализма: современная блочная конструкция была выкрашена в красный цвет, как обычно красят дома в деревнях. Вид, открывавшийся от калитки, был неподражаем, намекая на то, что у хозяев этих угодий в бумажнике наверняка завалялось несколько лишних миллионов.
      Я дошел по гравийной дорожке до солидной входной двери и дотронулся пальцем до звонка, возвестив о своем прибытии.
      Мне открыла женщина, маленькая, живая и явно азиатского происхождения. На ней была простая бирюзовая юбка из поблескивающей ткани. Она широко улыбнулась и произнесла с чуть заметным акцентом:
      — Чем могу помочь?
      — Адвокат Лангеланд дома?
      — Минуточку, — ответила она и хотела было закрыть дверь, но я оказался проворнее, и она не сумела мне помешать.
      Я просочился в огромную прихожую, женщина разгневанно смотрела на меня, и тут мне пришло в голову, что она запросто может владеть кунг-фу или карате — со всеми вытекающими, тяжкими для меня последствиями. Поэтому я скороговоркой уверил ее:
      — Я тут подожду.
      Она постояла мгновение рядом, потом, ничего не сказав, а лишь наградив меня ледяной улыбкой, повернулась ко мне спиной. Я проследил, как она пересекла большой холл и быстрыми шагами стала подниматься на второй этаж.
      Вскоре она вернулась, а вместе с ней шел Йенс Лангеланд. Он еще сверху, с лестницы, узнал меня, и брови его взлетели вверх от удивления.
      — Веум?
      — Не забыли?
      — Какими судьбами? — спросил он, направляясь ко мне.
      — Думаю, вы сами можете догадаться, если постараетесь.
      Он церемонно кивнул, как будто мы с ним были в зале суда.
      — Ян Эгиль.
      — Ян Эгиль, — подтвердил я.
      — Пойдемте в кабинет, — пригласил он, показывая наверх. — Лин повесит куртку.
      Лин с глубоким поклоном приняла куртку, элегантно перекинула ее через руку и понесла в гардеробную с таким почтением, словно это была королевская мантия.
      Мы уже подошли к двери в кабинет, как нас остановил женский голос, раздавшийся сверху;
      — Что там такое, Йенс?
      Мы оба посмотрели туда. Она стояла на самом верху лестницы, стройная и элегантная, в короткой черной юбке и светло-серой шелковой блузке с черными полосками, которые выглядели как мазки восторженного художника. У нее были очень красивые ноги, а волосы — темные пряди перемежались серебряными — уложены в хитроумную прическу.
      — Это по делу, дорогая, — произнес Лангеланд. — Сюда, пожалуйста. — И он снова сделал приглашающий жест.
      Но было поздно. Я узнал ее.
      И поймал ее взгляд, хотя до нее было довольно далеко.
      — Вибекке… Скарнес? — сказал я, запнувшись перед фамилией.
      Она молча продолжала спускаться.
      — Моя жена, — представил Йенс Лангеланд, и это было совершенно лишним.
      В последний раз я видел ее двадцать лет назад — поздним вечером в квартире Лангеланда на улице Уле Иргена.
      — Мы с вами встречались раньше? — Она вопросительно посмотрела на меня.
      — Да, в Бергене, когда скончался ваш первый муж. Я работал тогда в охране детства и…
      — Да, теперь я вас вспомнила, — перебила она и подала мне руку. — Вибекке Лангеланд.
      — Варг Веум.
      — Очень приятно. — Произнесено это было без всякого выражения. Она по-прежнему была красива: классические черты лица и прекрасная улыбка на чудесном лице. Но глаза были задумчивы и полны страха, а в углах рта время оставило две горькие складки. Она элегантным движением холеной руки пригладила волосы. — О чем же вы хотите поговорить с моим мужем? Это касается Яна-малыша?
      — Да, не могу…
      — В таком случае я хочу присутствовать при разговоре, — не дала она мне договорить.
      Лангеланд беспомощно вскинул руки.
      — Ну, тогда предлагаю подняться в гостиную. Так даже лучше… — Он повернулся к маленькой женщине, которая как тень стояла позади него, и добавил: — Лин, не могли бы вы принести нам чаю?
      — Да, господин Лангеланд, — ответила Лин и быстро исчезла.
      В холле на стене висела голова лося.
      — Это вы его подстрелили? — спросил я, когда мы проходили мимо.
      — Нет. — Адвокат покачал головой. — Трофей достался мне вместе с домом. Никто из наследников не пожелал оставить его у себя.
      Несмотря на то что Лангеланд проиграл оба дела, на которых мы с ним встречались, в последние десять лет его карьера шла в гору — особняк это подтверждал. Лангеланд оставался стройным, подтянутым мужчиной, а вот залысины стали больше, седины заметно прибавилось, на лицо легла печать усталости, которой раньше не было. Значительная внешность: недаром Лангеланд — один из самых известных адвокатов, чьи фото появляются в газетах не реже, чем фотографии статс-министра.
      Комната, в которую мы вошли, размером не только превосходила всю мою бергенскую квартиру, в ней еще и небольшой садик вполне поместился бы. Драгоценный паркет, эксклюзивная мебель. За стеклами книжных шкафов в стиле ампир вряд ли нашлось бы место дешевым карманным изданиям. За широкими окнами открывался прекрасный вид. В спустившихся сумерках мерцали далекие огоньки. Фьорд черно-синим покрывалом выделялся между полуостровом Несодден, разделявшим Осло надвое, и столичным районом Бэрум. Далеко внизу я разглядел самолет, взлетавший из Форнебю, бесшумно, как в немом кино. Только через несколько секунд донесся чуть различимый шум реактивного двигателя, но потом все стихло.
      Вибекке Лангеланд подвела нас к небольшому дивану и стульям, тоже в стиле ампир, в бордовых и темно-коричневых тонах. Стол был так отполирован, что мы в нем отражались как в зеркале.
      — Садитесь, Веум, — сказала она и показала на четыре стула с высокими спинками. На том же пальце, на котором она носила тоненькое обручальное кольцо, у нее был перстень с бриллиантом — два дальних родственника: богатый и бедный. Скромный кулон — треугольник со сглаженными краями, а в центре — все тот же драгоценный камень — висел на золотой цепочке у нее на шее, как раз там, где бился пульс.
      Мы расселись, она элегантно скрестила ноги, Лангеланд свободно откинулся, насколько это было возможно на таком стуле, и вытянул ноги под столом. Я чувствовал себя скованно, как будто пришел к ним наниматься в садовники.
      — Какая неожиданность! — сказал я и попытался выдавить из себя улыбку.
      Лангеланд молча смерил меня взглядом.
      — А, вы имеете в виду нас? — спросила Вибекке. — Могу объяснить.
      — Вибекке, — предостерегающе произнес Лангеланд.
      — Ну а что тут такого? — Она ласково похлопала его по колену, а потом снова повернулась ко мне. — Мы с Йенсом знакомы… да со студенческой скамьи! Какое-то время мы даже были вместе.
      — Да, припоминаю, мне кто-то говорил об этом, — поддержал я.
      — На какое-то время мы разошлись, каждый шел своей дорогой, я вышла за Свейна… а потом случились все эти несчастья. Но в восемьдесят четвертом, как только Йенс вернулся из Фёрде после того, что там произошло, он нашел меня, чтобы рассказать… — Она мило улыбнулась. — Это было как взрыв — и все. Остались только мы.
      Я воззрился на Лангеланда.
      — Что, так и было?
      Он поднял лицо, на котором застыла маска напускного безразличия.
      — Какое это имеет значение? Это что, вас касается? Полагаю, вы появились тут так внезапно и без приглашения не для того, чтобы копаться в нашей личной жизни.
      — Нет, конечно. Причина моего появления тут… Как вы его называете? Ян-малыш?
      — Для меня он никогда никем другим не станет, — ответила Вибекке. — Это только в Сунне-фьорде его начали называть по-другому.
      — Вы с ним встречались?
      Она удивленно посмотрела на меня:
      — Что вы имеете в виду?
      — Я хотел сказать — встречались после семьдесят четвертого года?
      Она медленно покачала головой, как будто разговаривала с младенцем.
      — Нет. Ни разу. Вы должны понять… После всего, что произошло тогда, я попала в тюрьму, Веум, не забывайте об этом! И если бы не Йенс… — Ее лицо внезапно исказилось, сейчас на нем было написано отчаяние.
      — Так значит… — начал я.
      — Веум! — Лангеланд выпрямился на своем стуле, потеряв терпение. — Какого черта вы прицепились? Вы же слышали, что она не видела мальчика с тех пор, как ему было шесть с половиной лет. Все, что произошло после, — для нее лишь чужая история.
      Я задумчиво взглянул на него.
      — Дело в том, Лангеланд, что следы нынешнего дела уходят в прошлое. Далеко в прошлое.
      — Какого дела?
      — Вы знаете, что его сейчас разыскивает полиция?
      Вибекке испуганно подняла глаза на мужа. Он коротко кивнул ей и снова перевел взгляд на меня:
      — И что там такое?
      — Он подозревается в совершении убийства, на этот раз тут, в городе.
      — Убийства? — почти прошептала Вибекке. — Кого он?…
      — Человека, которого звали Терье Хаммерстен. Вам это имя ни о чем не говорит?
      Она покачала головой:
      — Нет! Кто он?
      На лестнице раздалось дребезжание посуды, и наш разговор прервала Лин, вошедшая с подносом, полным чайных чашек и ложечек на блюдцах, с чайником элегантной формы, сахаром в вазочке и тарелочкой с ломтиками лимона. Вибекке, как по мановению волшебной палочки превратившись в образцовую хозяйку, помогла Лин расставить чашки с блюдцами, предложила мне сахар и лимон и сказала Лин, после того как та разлила чай, чтобы она — спасибо большое, больше ничего не надо — оставила нас одних.
      Когда Лин ушла, я повернулся к Лангеланду.
      — Но вы-топомните Терье Хаммерстена?
      — Конечно, помню. Но мы ведь так и не доказали его причастность к делам, которые были связаны с Яном-малышом.
      — Да, к сожалению, не вышло.
      — Без сомнения, оттого, что никакой связи и не было.
      — Вы в этом убеждены?
      Он вопросительно уставился на меня:
      — А вы разве нет?
      Я выдержал его взгляд и спросил в свою очередь:
      — Вы с ним встречались хоть раз?
      — Лицом к лицу — нет. Я однажды присутствовал на допросе Хаммерстена в полиции, за зеркальным стеклом. Это был самый близкий мой с ним контакт. По закону, его вообще не имели права вызывать в полицию — из-за проклятого алиби.
      — Так вот, теперь он убит, и, судя по всему, убил его Ян Эгиль. Он с вами не связывался?
      — Ян Эгиль? Нет. — Он решительно покачал головой.
      — Когда вы с ним разговаривали в последний раз?
      — Видите ли… Я навещал регулярно. Потому что ему было очень важно с кем-то общаться помимо заключенных. Разумеется, я интересовался его делами, когда его на время выпускали на свободу. В последний раз я с ним виделся в мае, когда он окончательно вышел из тюрьмы.
      — Вы готовы взяться за это дело?
      — Я по-прежнему его адвокат, если вы именно это имеете в виду.
      — Вы были им всю его жизнь.
      — Всю?
      — Вы ведь были адвокатом его матери еще до его рождения. Вы же мне сами об этом рассказывали.
      — А, ну да. — Он холодно взглянул на меня.
      — И к тому же именно вы были посредником при его усыновлении Вибекке и Свейном Скарнес в семьдесят первом году, так? — Я посмотрел на Вибекке, которая утвердительно кивнула.
      — Да, я сделал это, потому что хорошо знал их обоих, особенно Вибекке. И как вы сами сказали, я помогал его матери в тяжелые для нее времена.
      — И вы были уверены, что он попал в хорошие руки?
      — Ну я же хорошо знал Вибекке!
      Я снова перевел взгляд на нее. Она на мгновение опустила глаза, но потом подняла их снова — взгляд был ясный, спокойный.
      — Да? — обратилась она ко мне.
      — Он попал в хорошие руки? — переспросил я.
      — Веум! — снова перебил меня Лангеланд. — Ни вы, ни я к этому не имеем ни малейшего отношения! Все это — прошлогодний снег. Забудем об этом! — Он повернулся к Вибекке: — Не отвечай ему больше ни на один вопрос! — И, глядя на меня, продолжил: — Впервые по-настоящему я стал его адвокатом в восемьдесят четвертом году, когда меня вызвали в Фёрде.
      — Ну да, ну да… Но я-то имею в виду, что вы все это время следили за ним издалека, так?
      — Потому что я чувствовал за него ответственность. И из-за его родной матери, и потом — после семьдесят четвертого года — из-за истории с Вибекке и Свейном.
      — Мы можем вернуться к этим событиям, но сначала предлагаю обсудить то, что произошло в восемьдесят четвертом.
      — Чем вы в самом деле занимаетесь, Веум?
      Я пропустил его реплику мимо ушей.
      — Это ведь была жуткая трагедия. И то, в чем были замешаны его вторые приемные родители, а вернее, его приемный отец, — вовсе не мелочи.
      Он скептически посмотрел на меня:
      — Вы что, снова об этих слухах о контрабанде спиртного?
      — Да, и о том, что за одиннадцать лет до этого Терье Хаммерстен обвинялся в другом жестоком убийстве. Возможно, заказанном Клаусом Либакком — или кем-то другим из их криминального сообщества.
      — Другим?
      — Да, мы в тот раз об этом слышали. Но вы в суде так и не воспользовались этой информацией. Почему, Лангеланд?
      — Вы имеете в виду… — Он выпрямился на стуле — было заметно, что ему не нравится, как развивается наш разговор.
      — О чем вы говорите? — перебила нас Вибекке.
      — Вы ей так ни о чем не рассказали? — спросил я.
      — О чем? — разволновалась Вибекке.
      Я вновь повернулся вполоборота к ней.
      — Вы знали о том, что ваш тогдашний муж, Свейн Скарнес, был главной фигурой в разветвленной сети, поставлявшей контрабандное спиртное в Согне и Фьордан?
      Она недоверчиво посмотрела на меня:
      — О чем это вы? Какая контрабанда?
      — Контрабанда спиртного, — чуть ли не по слогам повторил я, — которой заправлял Свейн Скарнес. Он связывался с поставщиками в Германии, договаривался с судами, которые осуществляли нелегальную перевозку через границу, организовал сбыт в Согне и Фьордане, в чем ему помогал сотрудник его фирмы Харальд Дале. Скарнес, разумеется, имел со всего этого большие доходы.
      — И где же они? Вы можете мне это сказать?
      — Нет. Но вы жили неплохо, разве не так?
      — Мы жили нормально. Не более того. Все это для меня — большая новость!
      — А вот ваш нынешний муж знает обо всем этом с восемьдесят четвертого года.
      Она обернулась к Лангеланду:
      — Это правда, Йенс? Ты знал и не сказал мне ни слова?
      — Я хотел оградить тебя от всего этого, Вибекка. К тому же все это не доказано.
      — Все равно…
      — Это дело было построено на совершенно пустых домыслах…
      У нее в глазах стояли слезы, губы дрожали.
      — Я не могу в это поверить! Ты столько лет скрывал это от меня, Йенс! Как ты мог?
      Они смотрели друг на друга, и в их взглядах ясно читалось растущее отчуждение.
      — Наверное, есть еще кое-что, чего вы друг другу так и не рассказали, — прервал я их затянувшуюся молчаливую дуэль. Они оба разом повернулись ко мне. — О том, что произошло в семьдесят четвертом году, например.
      И тут уж я полностью завладел их вниманием.

      — А теперь вы о чем, Веум? — раздраженно перебил меня Лангеланд. — Вам не кажется, что вы и так уже наговорили достаточно ерунды?
      — Почему ерунды? Все, чего я хочу, — чтобы люди перестали врать. И чтобы перестали брать на себя вину за чужие преступления.
      Я взглянул Вибекке в глаза.
      — Я имею в виду то, что вы с Лангеландом сделали в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году, но я также вынужден напомнить вам, что рассказал мне Ян-малыш, когда я беседовал с ним в кабинете ленсмана в Фёрде, о том дне, когда был убит Свейн Скарнес.
      Лангеланд встал:
      — Веум! Думаю, вам лучше уйти!
      Я остался сидеть. Вибекке тоже. Она протянула руку по направлению к мужу и сказала слегка дрожащим голосом:
      — Нет… Йенс. Я хочу его выслушать.
      Лангеланд остался стоять.
      Я сказал:
      — Но он же рассказал вам об этом, когда вернулся из Фёрде, разве нет? Мне он, во всяком случае, заявил, что это достаточный повод для пересмотра дела. Вашего дела.
      — Да, но я сказала… Что я уже не помню всех деталей… А Ян-малыш мог и ошибиться.
      — Это, вероятно, была не вся правда? — спросил я осторожно.
      Она помедлила, а потом сказала еле слышно:
      — Не вся.
      — Что? — Теперь настала очередь Лангеланда поражаться. Не сводя с жены изумленного взгляда, он тяжело опустился обратно на свой стул. — Но ты же все это время…
      — Ты сам настоял, чтобы я призналась, Йенс. Ты сказал, что я смогу надеяться на смягчение приговора, если мы убедим суд в том, что это было непреднамеренное убийство.
      — И ты это сделала! Боже мой, я же не думал, что это будет признание в том, чего ты никогда не совершала!
      Она проглотила комок в горле, а потом заговорила снова, тщательно подбирая слова, медленно и четко:
      — Напомните… что сказал Ян-малыш?
      — Это было так давно, что точно процитировать его я не смогу, но основной смысл был такой: он был дома один с отцом, вашим тогдашним мужем. Приемным отцом. Сам он сидел в комнате и играл паровозиком. Потом он услышал, как в дверь позвонили и ваш муж пошел открывать. И тут до него донеслись крики — ссорились приемный отец и еще какой-то мужчина. Мужчина, заметьте. После этого все стихло. Чуть позже он вышел в прихожую и… Сам ли он первым обнаружил тело или все же вы вернулись домой и увидели, что произошло, — я так и не узнал. Я не помню, чтобы он мне об этом рассказывал. Но основной смысл был следующий: кто-то вошел в квартиру, поссорился с вашим мужем и исчез. Кто это был?
      Она смотрела куда-то между нами.
      — Вы… вы же знаете, почему я это сделала — призналась в убийстве.
      — Ну, у меня были кое-какие подозрения на этот счет…
      — Потому что я была уверена в том, что это сделал Ян-малыш. Чтобы избавить его от всех этих… чудовищных вещей.
      — Но мне в тот самый день он сказал единственную фразу: "Это мама сделала!"
      — Да? — В эту секунду ее глаза будто потухли. — Я сама ему это сказала, когда он стоял там, на лестнице, ведущей в подвал. Неподвижный как статуя. Я присела перед ним на корточки, посмотрела ему прямо в глаза и несколько раз повторила: "Не расстраивайся, Ян-малыш! Это мама сделала…"
      — "Это мама сделала…" — эхом откликнулся я, так как этот припев повторялся и повторялся в моей голове все эти годы, что прошли с февраля семьдесят четвертого.
      Она повернула к мужу мокрое от слез лицо и молча кивнула.
      — Ну что ж, — сказал я, — тогда вот такой вопрос… Вы можете рассказать, что произошло на самом деле?
      — Нет. Не больше, чем кто-либо другой.
      Лангеланд и я — оба мы ждали, что она скажет в продолжение этих слов.
      — Меня не было дома. Я пошла к врачу. Когда вернулась — открыла дверь, вошла и… Первое, что я увидела, был Ян-малыш, который стоял в прихожей над лестницей, а дверь в подвал была открыта. Он стоял, прислонившись к стене напротив этой двери, и его лицо было удивительно застывшим, почти мертвым, вообще без выражения. Потому что он сделал нечто ужасное.
      — Сделал? Или увидел?
      — Я так поняла, что… С ним же был такой случай, когда он набросился на Свейна и прокусил ему руку до крови. В необъяснимой слепой ярости. Свейн тогда рассвирепел и здорово поколотил его… Но в тот день… он не сказал мне ничего, ни слова. — Из ее глаз снова потекли слезы, и она проговорила, глядя мне в глаза: — Тогда я видела его в последний раз! Понимаете? Я никогда больше не держала его за руку, не помогала ему — и вот что с ним стало! Я потеряла его в тот день. Потеряла!
      — Так вы говорите, что сами открыли входную дверь?
      — Да, я не звонила. Или звонила, но мне никто не открыл. И я не ссорилась со Свейном в тот день. И я этого не делала. Хотя между нами всегда было какое-то противостояние, которое закончилось, когда он упал с лестницы.
      — Вы что-то сделали, чтобы это больше было похоже на несчастный случай? — Она молча кивнула. — И он никогда ранее не был с вами жесток, как утверждали все знавшие его свидетели?
      — Да, это тоже была ложь, — прошептала она. — Предлог.
      — Ложь на лжи, — пробормотал я. — И ваш адвокат… Как он мог поверить…
      Лангеланд вмешался:
      — Я всегда доверяю своим клиентам!
      — Вы с Вибекке были близки со студенческой скамьи, — обратился я к нему. — И вы хотите, чтобы я поверил, что она вам так и не рассказала, что в действительности произошло? Или вы приняли решение поверить ей на слово ради Яна-малыша? Ведь он же ваш сын?
      В огромной комнате воцарилась мертвая тишина, которую нарушил тихий вопрос Вибекке. Она беспомощно произнесла:
      — Что вы сказали? Я не поняла…
      — Я сказал вашему мужу, что Ян-малыш — его сын, — отчеканил я строго, как будто рассказывал ей, какую погоду обещают назавтра. — Это объясняет, почему он с таким усердием занимался делом Метте Ольсен, после которого она и родила мальчика.
      Она повернулась к Лангеланду, ее лицо выражало невероятную боль. Она смогла только прошептать ему:
      — Это правда, Йенс? Это и есть то, чего ты мне так и не рассказал?
      — Вибекке, я… — Куда только девалась его энергия — видимо, отказали все защитные механизмы. В его лице я мог прочитать лишь глубокое, почти бездонное отчаяние. — Я не смог об этом сказать… Никому! Я никогда и никому в этом не признался. — Внезапно он резко повернулся ко мне. — Как только он до этого докопался — не понимаю!
      Я с любопытством взглянул на него.
      — Я помню, — объяснил я, — как рассматривал вас там, на заседании суда в Фёрде, а потом в Бергене, и мне пришло в голову, что вы ужасно похожи. Оба долговязые, одинаково подергиваете головой — это генетическое сходство, его сознательно никак не спрячешь, как ни старайся. — Он сделал движение рукой, словно хотел все отрицать, но меня уже было не остановить. — И еще. Я помню точно, как вы описали мне Метте Ольсен в тот самый первый раз, когда я был у вас в кабинете в Бергене. "Юная, красивая" — это было сказано почти восхищенным тоном. Но что внушило мне самые серьезные сомнения — так это сроки.
      — Сроки?
      — Когда я был у Метте Ольсен в Йольстере в восемьдесят четвертом году, я заметил несоответствие: тогда я думал, что отцом Яна-малыша был ее парень, с которым ее арестовали в аэропорту Флесланд, Давид Петтерсен… Но Ян-малыш родился в июле шестьдесят седьмого, а Давид и Метте были арестованы во Флесланде тридцатого августа предыдущего года. Так что если они не уединились тайком от всех в Тингсхюсете, что совершенно немыслимо, значит, он не мог быть отцом мальчика.
      Я подождал, пока до них дойдет смысл сказанного, и продолжил:
      — А с каким другим мужчиной она общалась в то время? И не забывайте, что она до ноября, пока дело не попало в суд, сидела за решеткой. Однако она наверняка встречалась со своим адвокатом, причем обычно это происходит без всякого надзора, если я не ошибаюсь…
      Он посмотрел на меня с выражением бесконечного смирения на лице. Вибекке перестала плакать и переводила взгляд с меня на мужа и обратно.
      Лангеланд заговорил, и его голос был теперь почти таким же тихим, как и у нее:
      — Я не мог… Во-первых, я нарушил все устои адвокатской этики, а ведь это было одно из первых моих дел, Веум. Даже не моих — дело вел Бакке. Адвокат Верховного суда Бакке, мой начальник. Она забеременела… Это стало известно сразу после того, как ее выпустили. Я попытался уговорить ее… Но она сама настояла на том, чтобы оставить ребенка. Я сказал ей, что между нами никогда не может быть чего-либо серьезного.
      — Почему? — внезапно спросила Вибекке.
      — Потому что у нее… она была…
      — Не вашего круга? Так, наверное? — подсказал ему я. — Хиппарочка, возвращающаяся домой из Копенгагена, да еще и в высшей степени неподходящем обществе. И бог знает, с кем она там… И со сколькими… Такие мысли вас посещали?
      Он расправил плечи:
      — Что было, то было. Мы заключили договор. Я никогда нигде не был зарегистрирован как отец ребенка. Взамен я помогал ей и Яну-малышу всегда и всем, чем только мог. Все эти годы.
      — Да? Даже сейчас? — спросил я.
      — Всем, чем мог, я сказал, — пробормотал Лангеланд, вновь съеживаясь на стуле, обращаясь больше к самому себе, чем к нам.