Глава 3. Наблюдатели

Меня поразило то, как обе молодые женщины посмотрели друг на друга. По-видимому, я настолько привык мысленно оценивать личности свидетелей и делать выводы, исходя из их поступков и манеры поведения, что эта привычка вошла в мою жизнь, выйдя за рамки судебных заседаний. В данный момент меня интересовало все, что интересовало мисс Трелони, и, поскольку гостья поразила её, я также машинально оценил её. Сравнивая их обеих, я каким-то образом больше узнал о мисс Трелони. И впрямь, обе женщины представляли собой хороший контраст. У хозяйки была прекрасная фигура, смуглая кожа и прямые черты лица. Глаза у неё были обворожительные: большие, широко открытые, чёрные и мягкие, как бархат, обладающие таинственной глубиной. Они напоминали чёрное зеркало, в которое заглядывал доктор Ди во время своих колдовских обрядов. На пикнике, один старый джентльмен, известный путешественник по Востоку, сравнил эффект, получаемый от взгляда на них, с ночным излучением дальних ламп мечети через открытую дверь. Брови были типичными: тонко изогнутые и густо поросшие длинными густыми волосками, они казались прекрасным архитектурным дополнением к глубоким, прекрасным глазам. Волосы у неё тоже были чёрными, но тонкими, как шёлк. Обычно чёрные волосы говорят о большой энергии и отображают стихию сильной натуры, но в данном случае об этом не могло быть и речи. Здесь чувствовались утончённость и изящное воспитание, и, хотя в ней не было намёка на слабость, сила её была скорее духовного, чем физического происхождения. Она была само совершенство и гармония. Осанка, фигура, волосы, глаза, полный рот, словно освещавший своими алыми губами и белыми зубами нижнюю часть лица, подобно тому, как глаза освещали верхнюю, длинные изящные пальцы и рука с необычайно гибкой кистью — все это создавало женщину, поражающую своей грацией, душевностью, красотой и очарованием.

Сиделка Кеннеди, напротив, была ниже ростом, чем средняя женщина. Она была плотной, с полными руками и ногами и сильными, способными ладонями. Она напоминала осенний лист. Жёлто-каштановые волосы были густыми и длинными, а золотисто-карие глаза искрились на веснушчатом загорелом лице. Её розовые щеки, казалось, имели коричневый оттенок, а красные губы и белые зубы не меняли общей цветовой гаммы, а лишь подчёркивали её. У неё был курносый нос, несомненно, но, как и все подобные носы, он говорил о великодушной, неутомимой натуре весьма добродушного свойства. Широкий белый рот, который пощадили веснушки, выдавал сильную мысль и здравый смысл.

По пути из больницы доктор Винчестер сообщил ей необходимые подробности, и она без единого слова занялась больным, взяв его под свою ответственность. Осмотрев заново сделанную постель и встряхнув подушки, она обратилась к доктору, и тот дал ей указания; вскоре мы вчетвером подняли бесчувственного человека с дивана. Сразу после полудня, когда возвратился сержант Доу, я навестил своё жилище на Джермин-стрит и выслал кое-что из одежды, книг и бумаг, которые могли мне понадобиться в ближайшие дни. Затем отправился выполнять служебные обязанности.

В тот день суд заседал допоздна, чтобы закончить важную тяжбу, и, когда я подъехал к воротам на Кенсингтон Пэлис-роуд, пробило шесть часов. Меня поместили в большой комнате рядом с кабинетом больного.

В ту ночь мы ещё не распределили очерёдность наблюдения, и поэтому ранним вечером дежурства были неравномерными. Сиделка Кеннеди, продежурившая весь день, легла отдохнуть, договорившись придти снова в двенадцать. Доктор Винчестер, столующийся в доме, оставался в своей комнате, пока не объявили ужин, и вернулся к себе, едва он закончился. Миссис Грант оставалась в комнате и вместе с ней сержант Доу, пожелавший завершить тщательный осмотр всей комнаты и прилегающих помещений. В девять часов мы с мисс Трелони пошли сменить доктора. Днём она отдохнула несколько часов, чтобы на свежую голову выполнить свои обязанности ночью. Она заверила меня, что по крайней мере этой ночью намерена не сомкнуть глаз и наблюдать. Я не старался разубедить её, поскольку знал, что её решение твёрдо, и тут же решился наблюдать вместе с ней, разумеется, в том случае, если она не пожелает обратного. Пока что я не сказал ей о своём намерении. Мы вошли в кабинет на цыпочках, так тихо, что склонившийся над кроватью доктор не услышал нас и немного испугался, подняв глаза и встретившись с нашими взглядами. Я чувствовал, что тайна всей этой истории действует ему на нервы, как подействовала уже на нервы некоторых из нас. Мне показалось, что он несколько сердит на себя за мимолётный испуг, потому что он торопливо заговорил, пытаясь преодолеть своё смущение:

— Право же, я абсолютно не в силах найти малейшую причину для его ступора. Я снова тщательнейшим образом осмотрел его и удовлетворён отсутствием ранения мозга, по крайней мере, наружных признаков нет. Похоже, все его жизненные органы не повреждены. Как вы знаете, я несколько раз давал ему пищу, и это явно пошло на пользу. Дыхание у него сильное и ровное, а пульс замедлился и усилился по сравнению с утренним. Я не могу найти следов каких-то известных препаратов, и его бессознательное состояние не напоминает ни один из случаев гипнотического сна, виденных мною в клинике Шарко в Париже. Что касается этих ран, — он нежно положил палец на забинтованную кисть, лежащую поверх покрывала, — не знаю, как их объяснить. Они могли быть нанесены текстильным станком, но такое предположение нелепо. Можно считать, и пределы вероятности допускают это, что их нанесло дикое животное, имей оно возможность заточить себе когти. На мой взгляд, это же абсурдно. Кстати, нет ли здесь, в доме каких-либо необычных домашних животных, наподобие сумчатой куницы?

Мисс Трелони улыбнулась печальной улыбкой, при виде которой у меня кольнуло в сердце, и ответила:

— Ах, нет! Отец не любит животных в доме, разве что мёртвых и превращённых в мумии. — Это прозвучало с оттенком горечи или же ревности. — Даже мой бедный котёнок нежеланный гость в доме, и, хотя он самый милейший и послушный кот на свете, его пребывание в доме напоминает условное и ему не позволено находиться в этой комнате.

В то время, как она говорила, послышался слабый звук: кто-то дёргал дверную ручку. Лицо мисс Трелони мгновенно просветлело. Она метнулась к двери, бросив на ходу:

— Это он. Это мой Сильвио. Он встаёт на задние лапы и теребит дверную ручку, когда хочет войти в комнату. — Она открыла дверь, обращаясь к коту, словно к ребёнку: — Хочешь к маме, малыш? Войди же, но изволь остаться с нею!

Она подняла кота на руки и вернулась. Определённо, это было восхитительное животное. Шиншилловый серый «перс» с длинной шелковистой шерстью: поистине важный зверь с надменными манерами, несмотря на мягкость, и с могучими лапами, цепко стоящими на земле. Хозяйка продолжала ласкать его, но он вдруг вывернулся, как уж, и выскользнул из её рук. Перебежав через комнату, он встал напротив низкого стола, на котором стояла мумия животного, и начал мяукать и рычать. Мисс Трелони мигом бросилась к нему и вновь подняла на руки, несмотря на попытки вырваться и толчки задних лап. Впрочем, он не кусался и не царапался, очевидно питая любовь к своей прекрасной хозяйке. Едва оказавшись у неё на руках, он смолк, и она шёпотом принялась выговаривать ему:

— Что за несносный Сильвио! Ты нарушил слово, которое дала за тебя мама. А теперь пожелай доброй ночи джентльменам и отправляйся в комнату мамы!

С этими словами она протянула мне кошачью лапу для пожатия. Повиновавшись, я не мог не восхититься её величиной и красотой.

— Его лапа напоминает боксёрскую перчатку, полную когтей, — заметил я, и девушка улыбнулась.

— Так и должно быть. Вы не заметили, что у моего Сильвио семь пальцев, смотрите!

Она раскрыла лапу и в самом деле, на ней было семь отдельных когтей, каждый словно в нежной, подобной скорлупе, оболочке. Я нежно погладил лапу, из неё высунулись когти, и один из них случайно — потому что кот не сердился и мурлыкал — вонзился мне в руку. Я отдёрнул её, и у меня невольно вырвалось:

— Э, да у него когти как бритвы!

Доктор Винчестер, подойдя к нам поближе, наклонился и осмотрел кошачьи когти. Услышав моё восклицание, он резко охнул.

Я услышал, как у него перехватило дыхание. Пока я ласкал уже успокоившегося кота, доктор отошёл к столу и, вырвав лист промокательной бумаги из блокнота для записей, вернулся. Положив бумагу себе на ладонь, он коротко извинился перед мисс Трелони, поместил на него кошачью лапу и прижал её другой рукой. Похоже, надменному коту не понравилась эта фамильярность, и он попытался убрать лапу. Это явно совпало с желанием доктора, потому что одновременно кот выпустил когти и проделал несколько прорезей в мягкой бумаге. Затем мисс Трелони унесла своего любимца. Через пару минут она вернулась со словами:

— Невероятно странная история с этой мумией! Когда Сильвио пришёл в эту комнату впервые, — ведь я взяла его котёнком, чтобы показать отцу, — он проделал тот же путь. Он вспрыгнул на стол и попытался поцарапать или укусить мумию. Это так рассердило отца, что он наложил запрет на беднягу Сильвио. Лишь условное разрешение, полученное через меня, удержало его в доме.

Пока девушки не было в комнате, доктор Винчестер снял повязку с кисти её отца. Теперь рука была вполне чистой и отдельные порезы выступали на ней ярко-красными линиями. Доктор сложил бумагу поперёк линии проколов, сделанных кошачьими когтями, и наложил её на рану. Сделав это, он торжествующе поднял глаза и поманил нас к себе.

Прорези в бумаге соответствовали ранам на кисти! Объяснение было излишним, и он лишь добавил:

— Мастеру Сильвио лучше было не нарушать своего слова!

С минуту мы помолчали. Вдруг мисс Трелони сказала:

— Но Сильвио не было здесь прошлой ночью!

— Вы уверены? И смогли бы доказать это в случае необходимости?

Она чуть помедлила, прежде чем ответила:

— Я уверена в этом, но, боюсь, это трудно доказать. Сильвио спит в корзине в моей комнате. Я определённо положила его туда прошлой ночью: отчётливо помню, как укрыла его одеяльцем и подоткнула края. Сегодня утром я сама вынула его из корзины. И, конечно, я не замечала его здесь, хотя это не имеет большого значения, так как я очень беспокоилась о бедном отце и была слишком занята, чтобы замечать Сильвио.

Доктор покачал головой и несколько печально заметил:

— Во всяком случае, доказать что-либо бесполезно. Любой кот на свете уже очистил бы следы крови со своих лап и успел бы сделать это сотню раз за истёкшее время.

Мы снова замолчали, и вновь молчание прервала мисс Трелони:

— Но, по-моему, бедняга Сильвио все же никак не мог поранить отца. Моя дверь была закрыта, когда я впервые услышала шум, а дверь отца была закрыта, когда я прислушалась к ней. А когда я вошла, рана уже была нанесена, так что она должна была появиться до того, как туда мог попасть Сильвио.

Это рассуждение имело достоинство, особенно для меня, как для барристера, поскольку оно могло удовлетворить присяжных. Я получил явное удовольствие, когда с Сильвио была снята вина, — возможно, потому, что он был котом мисс Трелони и её любимцем. Счастливый кот! Хозяйка Сильвио явно обрадовалась моим словам: «Вердикт: не виновен!»

Доктор Винчестер, помолчав, заметил:

— Приношу извинения мастеру Сильвио, но я все же озадачен его гневом против этой мумии. А к другим мумиям в этом доме он относится так же? У входа я видел три штуки.

— Здесь их множество, — ответила она. — Иногда я не знаю, где нахожусь

— в частном доме или в Британском музее. Но Сильвио не интересуется ни одной из них, кроме этой. Полагаю, это из-за того, что мумия принадлежит животному, а не мужчине или женщине.

— Возможно, она принадлежит коту! — произнёс доктор и перешёл через комнату, чтобы взглянуть на мумию повнимательней. — Да, — продолжал он, — это мумия кошки и также весьма прекрасной. Не будь она особой любимицей некой важной особы, её никогда не удостоили бы такой чести. Взгляните! Окрашенный футляр и обсидиановые глаза — в точности, как у человеческой мумии. Необычная вещь знание, передающееся от рода к роду. Вот мёртвая кошка, ей, по-видимому, четыре или пять тысяч лет, и другой кот другой породы, живущий практически в другом мире, готов наброситься на неё, словно она вовсе не мертва. Мне хотелось бы немного поэкспериментировать с этой кошкой, если вы не возражаете, мисс Трелони.

Чуть помедлив, хозяйка отвечала:

— Ну конечно, делайте все, что сочтёте нужным или мудрым, но, я надеюсь, это не принесёт вреда или беспокойства моему бедному Сильвио.

— О, с ним все будет в порядке; мои симпатии будут принадлежать другой стороне.

— Поясните подробнее.

— Мастер Сильвио будет нападать, а другая кошка страдать.

— Страдать? — в её голосе прозвучала нотка боли. Доктор успокаивающе улыбнулся.

— Пожалуйста, не беспокойтесь об этом. Она пострадает не в том смысле, как мы это понимаем, за исключением, быть может, внешнего вида и структуры.

— Ради Бога, о чем это вы?

— Да просто, дорогая юная леди, антагонистом будет мумия-кошка наподобие этой. Полагаю, на Музейной улице их множество. Я возьму одну из них и помещу вместо этой — вы не посчитаете это нарушением инструкций вашего отца, надеюсь. И тогда мы сможем узнать для начала, питает ли неприязнь Сильвио ко всем мумиям-кошкам или же именно к этой.

— Не знаю, — неуверенно произнесла мисс Трелони. — Инструкции отца не допускают никаких компромиссов. — Помолчав, она продолжала: — Но, конечно, обстоятельства требуют, чтобы было сделано все, что может пойти ему на пользу. Пожалуй, с этой мумией не может быть связано ничего особенного.

Доктор Винчестер промолчал. Он застыл на стуле с таким мрачным видом, что часть этого настроения передалась мне, и я с волнением начинал постигать ранее не осознанную необычность дела, в котором принял столь глубокое участие. Эта мысль вызвала нескончаемую цепь ей подобных. Она росла, давала ростки и воспроизводилась тысячью различных способов. Комната и все, что в ней было, порождали странные мысли. Столь многие древние реликты непроизвольно уносили вас в странные земли и странные времена. Множество мумий и связанных с мумиями предметов, пропитавшихся запахами битума, специй и смол — ароматами Нарда и Черкессии, не позволяли забыть прошлое. Разумеется, комната была слабо освещена, и даже этот свет заботливо прикрывали ширмы. Сюда не допускался прямой свет, способный проявить себя самостоятельной силой или сущностью и войти в компаньоны. Комната была большой и обладала высокими по отношению к размеру стенами. В ней с избытком хватало места для множества вещиц, не часто появляющихся в спальнях. Дальние углы комнаты казались причудливыми тенями. Не раз многочисленное присутствие мёртвых и прошлого овладевали мной с такой силой, что я непроизвольно и испуганно оглядывался, будто ожидая увидеть некую странную личность или попасть под влияние. В такие минуты меня не могло полностью утешить и успокоить даже несомненное присутствие доктора Винчестера и мисс Трелони. Поэтому я с явным облегчением увидел в комнате новую личность в облике сиделки Кеннеди. Несомненно, эта деловая, уверенная и способная молодая женщина привнесла элемент безопасности в мир их необузданных фантазий. Казалось, все вокруг проникалось исходившими от неё эманациями здравого смысла. Вплоть до этой минуты я окружал своими фантазиями больного так, что в конечном итоге все относящееся к нему, включая меня, переплелось и слилось воедино будто… Но вот она пришла, и он вновь принял надлежащие пропорции в качестве пациента, комната стала палатой для больного, а тени потеряли пугающие свойства. Единственным не поддающимся устранению, был необычный египетский запах. Можете поместить мумию в стеклянный футляр и герметично запечатать его, чтобы не проникал корродирующий воздух, но она по-прежнему будет испускать свой запах. Может показаться, что четыре или пять тысячелетий истощают действующие на обоняние свойства любого предмета, но опыт учит, что эти запахи живут и тайны их неизвестны нам. Сегодня они остаются такими же загадочными, как и в тот миг, когда люди, бальзамировавшие тело, укладывали его в натронную ванну.

Я вздрогнул, сидя на стуле. Меня унесли вдаль всепоглощающие мысли. Наверное, египетский запах подействовал на мои нервы, мою память — и на саму волю.

И вдруг мне пришла в голову мысль, напоминающая вдохновение. Если на меня подобным образом действовал запах, могло ли случиться, что больной, проживший полжизни или больше в этой атмосфере, под влиянием медленного, но постоянного процесса принимает в свой организм нечто, насыщающее его до такой степени, что это нечто превращается в какую-то неведомую силу — или власть — или же…

Я снова глубоко задумался. Это не годится. Мне нужно быть осторожным, чтобы не заснуть и освободиться от уводящих в транс мыслей. Прошлой ночью я проспал лишь часа четыре и эту ночь должен также не сомкнуть глаз. Не объявляя о своём намерении, из страха, что это может добавить огорчения и смущения мисс Трелони, я спустился вниз по лестнице и вышел из дома. Вскоре я нашёл лавку аптекаря и покинул её с респиратором. Когда я вернулся, было десять часов и доктор уходил на всю ночь. Сиделка подошла с ним к двери комнаты больного, выслушивая последние наставления. Мисс Трелони неподвижно сидела возле постели. Неподалёку находился сержант Доу, вошедший после ухода доктора.

Когда к нам присоединилась сиделка Кеннеди, мы договорились, что она подежурит до двух, а за тем её сменит мисс Трелони. Таким образом, согласно инструкциям мистера Трелони, в этой комнате всегда будут мужчина и женщина, и каждый из нас будет покидать комнату чуть позже, чтобы новая смена наблюдателей не начинала дежурства, не узнав от кого-то обо всех происшествиях — если таковые были. Я лёг на диван в своей комнате, договорившись с одним из слуг, чтобы он разбудил меня около двенадцати. Через минуту-другую я заснул.

Проснувшись, я несколько секунд приходил в себя, вспоминая, кто я такой и где нахожусь. Впрочем, короткий сон пошёл мне на пользу, и я мог смотреть на окружающее под более практичным углом зрения, нежели раньше вечером. Умыв яйцо, освежённый, я вошёл в спальню больного. Я двигался очень тихо. Сиделка находилась возле постели, спокойная и бодрая, а детектив сидел в кресле на другом конце комнаты, в полутьме. Он не пошевелился, пока я не подошёл к нему, и затем глухо произнёс:

— Все в порядке, я не спал! — Излишне уверения, подумал я и сказал ему, что его дежурство закончено и он может идти спать, пока я не разбужу его в шесть. Казалось, он обрадовался и живо пошёл к выходу, но у двери обернулся и, снова подойдя ко мне, прошептал: — Я сплю чутко и буду держать под рукой свои пистолеты. Надеюсь, тяжесть в голове у меня исчезнет, когда я освобожусь от этого запаха мумии.

Так значит, он испытывал сонливость подобно мне!

Я спросил у сиделки, не нужно ли ей чего. Я заметил у неё на коленях флакон с нюхательной солью. Несомненно, и она ощущала на себе то же влияние, что и я. Она сказала, что ни в чем не нуждается, но, если ей что-либо понадобится, — она тут же даст мне знать. Мне хотелось, чтобы она не заметила моего респиратора, поэтому я направился к стулу, находящемуся в тени, за её спиной. Здесь я спокойно надел его и устроился поудобнее.

Мне показалось, что я долгое время сидел, погруженный в мысли. Они кружились в моей голове хороводом, как и следовало ожидать после событий предыдущего дня и ночи. Я снова задумался о египетском запахе: помню, я наслаждался удовлетворением от того, что не чувствую его более. Респиратор делал своё дело.

По-видимому, исчезновение тревожащих мыслей успокоило мой мозг, и в результате телесного отдыха случилось так, что во сне или наяву ко мне пришло видение. Оно напоминало сон, но я вряд ли сумею объяснить его смысл.

Я по-прежнему находился в комнате и сидел на стуле. На мне был надет респиратор, и я знал, что дышу свободно. Сиделка располагалась на своём стуле, спиной ко мне. Она сидела неподвижно. Больной лежал неподвижно, словно мёртвый. Это напоминало скорее пантомиму, нежели реальность: все кругом было неподвижно и тихо, и это состояние длилось бесконечно. Откуда-то издалека доносились звуки города: частый стук колёс, крик загулявшего кутилы, дальнее эхо свистков и грохот поездов. Свет был крайне тусклым: его отблеск под лампой с зелёным колпаком едва ли рассеивал темноту. Зелёная шёлковая бахрома колпака напоминала цветом изумруд под лунным светом. Несмотря на темноту, комнату наполняли тени. Моему смятенному разуму представлялось, будто все реальные вещи стали тенями и тени эти двигались, появляясь в смутных силуэтах высоких окон. Тени обладали ощущениями. Мне даже показалось, что послышался звук, слабые мяуканье кошки — затем шорох штор и металлический звон, как при слабом прикосновении металла к металлу. Я сидел как зачарованный. Наконец, словно в кошмаре, я понял, что это сон и при входе в его пределы потерял всю свою волю. И вдруг я полностью пришёл в себя. У меня в ушах звенел крик. Внезапно комнату залил поток света. Послышались пистолетные выстрелы, один, другой, и в комнате повис белый туман из дыма. Когда зрение моё полностью восстановилось, мне самому впору было вскрикнуть от ужаса при виде того, что было передо мной.

Глава 4. Вторая попытка

Зрелище, представшее перед моими глазами, было ужасным сном внутри другого сна и обладало оттенком реальности. Комната оставалась прежней, но тени исчезли под ярким светом многих ламп, и каждая вещь приобрела чёткий и реальный облик.

У пустой кровати занимала кресло сиделка Кеннеди; она сидела выпрямившись, как и прежде. Сиделка поместила сзади себя подушку, чтобы спина её оставалась прямой, но её шея, казалось, принадлежала человеку, впавшему в каталепсический транс.