Я не стал уточнять, что подразумевается под «крепко взялись». Офицер позвонил в звонок рядом с воротами.
      Мы прошли в выложенный кафелем предбанничек КПП. За ограждением надрывались овчарки. Офицер пояснил:
      – Человека почуяли!
      – Поднимите голову! Выше! Выше, я не вижу!
      Дама-контролер долго сверяла мое лицо с фотографией в паспорте. На лице дамы расползался симпатичный малиновый шрам. Разобравшись со мной, она взялась за фотографа:
      – Вас предупреждали, что ни в коем случае нельзя фотографировать охранные сооружения?
      Я спросил у офицера сопровождения, правда ли, что зэки спят и видят, как бы сбежать из зоны?
      – Понятия не имею, о чем мечтают зэки во сне. А побеги у нас – события экстраординарные. Да и те, что случаются, совсем не так романтичны, как в кино про Железную Маску.
      Бродит легенда про то, как несколько заключенных, помогавших на работе в автомастерской колонии, закатали приятеля внутрь автомобильной покрышки. И что, мол, за ворота он выехал уже смолотым в фарш.
      Мне многие рассказывали эту байку. Может, что-то такое и было. На самом деле бегут обычно неподконвойные. То есть те, кому за примерное поведение разрешено свободно передвигаться по территории.
      А так… Пришло зэку письмо из дому, что его женщина к другому ушла, он и рванул через ограждение.
      – На вашей памяти не было вообще ни одного удавшегося побега?
      – Был. Правда, не в этой колонии. Несколько лет назад трое деятелей разломали стену и проникли в старую замурованную теплосеть. Правда, совсем убегать они не стали. Бегали в соседний поселок. Потом их накрыли…
      Дама-контролер сказала: «Ладно. Проходите». Мы прошли.
      При первом взгляде зона напоминала больницу в деревне. Или провинциальный военный городок.
      Чисто выметенная территория. Много молодых, одинаково одетых мужчин. Выцветший, скукоженный металлический плакат на кирпичной стене.
      На плакате уродливый субъект в черной куртке интересовался: «А ты вступил в самодеятельное общественное объединение?»
      Еще зона была разбита на сектора, разделенные густыми решетками в три человеческих роста. На ночь, или в случае беспорядков, решетки запирались на громадные амбарные замки.
      Заключенные сидели на лавочках и молча курили. Некоторые – в униформенных робах. Некоторые – в модных слаксах. У большинства на ногах были банные тапочки.
      При приближении офицеров они вставали и прятали сигарету в ладонь.
      – До 1993-го зэк обязан был снимать головной убор. Сейчас это вроде как не обязательно. Демократия…
      Им даже усы и бороду носить разрешили. Раньше нельзя было. Но своих мы все равно держим строго: если на учетной карточке без усов, то будь добр, брейся два раза в неделю. Бороду только мусульманам разрешаем и тем, у кого траур.
      Мы поднялись по обшарпанной, усыпанной строительным мусором лестнице. Офицер показал нам «качалку». На допотопном тренажере мускулистый заключенный мучил мышцы собственной спины.
      Потом мы прошли в жилые помещения. Дежурный четко, по-военному гаркнул:
      – Отряд, внимание!
      Зэки оторвались от телевизора и сымитировали исполнение команды «смирно».
      Чистенько. Железные койки в два яруса. На некоторых лежали люди в семейных трусах и майках. Люди читали книжки в потрепанных обложках. Прямо посреди комнаты на полу развалился жирный рыжий кот. К койке над его головой была привинчена табличка «Склонен к побегу».
      – Работы в зоне нет. Этот отряд вообще не работает. Мы вот им видик купили. Стараемся организовать досуг. Для зэков есть ансамбль, проводятся спартакиады. Есть, кстати, две церкви.
      – Две?
      – Православная и эта… как сказать?.. называется Церковь Христа.
      – Знаю такую. Протестанты. Не боитесь религиозной вражды?
      – Бросьте. Им же здесь скучно. Когда миссионеры приезжают, на собрания не только христиане, но и иудеи с мусульманами ходят. Аплодируют.
      – Слышал, что в каждой зоне есть особые камеры пыток для особо непримиримых борцов с режимом…
      – Ага. Есть у нас такая камера. Пойдемте, покажу.
      Офицер острил. Он провел меня в пахнущий лекарствами стоматологический кабинет. Внутри жужжала бормашина. Перед дверью, подпирая рукой флюс, сидел молоденький заключенный.
      Мой фотограф щелкал камерой во все стороны. И дощелкался. Один из офицеров устроил ему скандал.
      Он орал, чтобы фотограф при нем засветил пленку, потому что кому охота, чтобы по фото в газете подельники заключенных его, офицера, выловили на воле и зарезали? Нет, ну кому охота, а? Вам вот охота?
      Пока фотограф спасал пленку, я подошел к сидевшему в стороне заключенному. Вообще-то меня предупреждали, что зэки должны давать письменное разрешение на публикацию интервью. Я не стал об этом вспоминать.
      Мужчина был сед и грузен.
      – Добрый день. Я журналист. Ответите на вопрос?
      – Отвечу.
      – Правда ли, что стоит попасть в зону молодому и ненакачанному мужчине, как его сразу изнасилуют?
      – Пф! Глупости! В зоне все всегда на виду. Минуты спокойно не просидишь, начальство дернет. Если кого-нибудь опустят, а он еще и нажалуется, то шуму будет – себе дороже.
      Вот в СИЗО… где в трехместной камере сидит двадцать человек, – там да. Бывает. А на зоне редко.
      И потом что ж ты, журналист, всех нас в извращенцы записываешь? Все мы зэки, но ведь не звери. У нас на воле семьи есть. Жены, дети. У кого нет, тем девушки пишут.
      Мы, между прочим, в Бога верим. А ты говоришь, мужика оттрахать!
      .
      Всю обратную дорогу фотограф возмущенно пыхтел:
      – Говорили – зона то, зона се! Их бы в полк, в котором я служил! Там не то что видик – радиоприемник всего один был! И с утра до вечера вечную мерзлоту лопатами ковыряй!
      А эти? Хошь тебе – комната, блядь, психологической разгрузки. Хошь – на кровати среди бела дня валяйся!
      В моей части тем, кто просто думал о том, чтобы к кровати днем подойти, сразу передние зубы выбивали.

3

      Колонии бывают обычные и строгого режима. Для лиц, признанных особо опасными, существуют тюрьмы – с камерами, полосатыми робами и внутренними двориками для прогулок.
      А вот что происходит с теми, кто еще более опасен? С теми, кто приговорен к смерти?
      Офицер из Пресс-центра ГУВД удивился:
      – Зачем тебе знать? Я работаю в органах почти тридцать лет, и то не знаю всех подробностей. И никто не знает, что бы там в газетах ни писали. Тем более что уже шесть лет на смертные казни в России мораторий.
      – А раньше?
      – Это всегда была секретная информация. Знаю только, что в Ленинграде даже в 1980-х никого не расстреливали. Их увозили во Владимир, а что было дальше, – неизвестно.
      Как я выяснил позже, в СССР исполнители приговоров давали подписку о неразглашении. Страны, которой они обещали молчать, давно не существует. И я нашел-таки человека, согласившегося поговорить.
      Сегодня он офицер-отставник. Разговор происходил у него дома. Мы пили чай. У собеседника была неспешная речь:
      – В советские времена у нас убивали очень жестоким образом. Ночью, после двенадцати. Обязательно должны были присутствовать начальник тюрьмы и прокурор по надзору.
      – Зачем?
      – Вдруг мы расстреляем кого-нибудь подставного? А приговоренного за деньги отпустим? Забирая человека, мы не говорили, куда его ведем. Просто говорили, что его прошение о помиловании отклонено Указом Верховного Совета.
      Я видел человека, который в эту минуту поседел. Обычно мы просто говорили: «Иди в кабинет». Но они все равно понимали зачем. Некоторые начинали орать. Или упирались. Жуткий момент: дверь открывается, а человек не проходит.
      – Весь кабинет в крови?
      – Нет, почему? Там убирали. Это маленькая комната, наглухо закрытая. Приблизительно три на три метра. Стены обиты резиной, а в стене форточка.
      Кто-то сразу падал. Мне рассказывали, что некоторые умирали от разрыва сердца. Кто-то, наоборот, пытался сопротивляться. Таких валили с ног, скручивали, надевали наручники.
      По инструкции выстрел осуществлялся револьвером системы «наган» в левую затылочную часть головы, рядом с левым ухом. Там расположены жизненно важные органы. Человека сразу вырубало.
      – Сразу?
      – Ну нужно же умеючи стрелять. Чтобы он сразу умер. И потом, нас было двое или трое. Кроме тех, кого я назвал, при исполнении приговора должен был присутствовать врач – начальник медэкспертизы. Он констатировал смерть. И представитель информационного центра. Этот вел учет.
      – Часто приходилось исполнять приговоры?
      – Я проработал в этой группе почти четыре года. По штатному расписанию у меня было два заместителя. Один вообще ни разу не участвовал в исполнении приговоров: боялся. Со вторым мы чередовались.
      Всего за четыре года у меня было больше тридцати человек.
      – Были такие, что особенно запомнились?
      – Был случай: двое цыган, дядя и племянник, воровали что-то, а тут милиционеры. И они милиционеров убили. Очень жестоко.
      Дядя рецидивист, пять судимостей. Очень здоровый – шеи просто не было! На руки наручники было невозможно надеть: такие толстые запястья.
      Когда мы его привели, то вчетвером навалились. Он упал, головой ударился о бетонный пол. Ему всадили семь пуль. Голова у него развалилась, мозг во все стороны. Я, помню, еще подумал, что халат нужно было надеть. А он все еще дышал.
      Потом меня осенило! Подошел, два выстрела ему под лопатки дал, в легкие. Он сразу умер.
      Потом привели племянника. Он всю дорогу говорил: «Не надо! Это не я! Это дядя!» А как увидел труп, тут же упал, замолчал…
      – Вам бывало жалко приговоренных?
      – В советские времена к высшей мере часто приговаривали за хищения в особо крупных размерах. Вот этих людей было жалко.
      А вообще, в «Аргументах и фактах» была статья о смертной казни. Там говорилось, что палачи с ума сходят, что к ним по ночам души расстрелянных приходят. Все это вранье!
      Я этих подонков даже за людей не считал! Сперва я думал записывать данные всех, кому был приведен приговор. А потом решил, что они не достойны.
      Вот один: изнасиловал и убил свою дочь. Или другой: работал учителем, совратил ученицу, потом, когда она потребовала на ней жениться, убил ее и труп бросил в озеро. Образованный был. В камеру томик Ленина умудрился пронести!
      – В кино перед приведением приговора осужденному дают возможность встретиться со священником… исповедаться.
      – Да вы что! В те годы и на свободе-то люди боялись в церковь ходить!
      – А «последнее желание» исполнялось?
      – Одним из первых расстрелянных у меня был молодой парень… по-моему, из Саратова. Он убил своего родственника. А потом пальцы трупа запихал в розетку: как будто несчастный случай.
      Когда ему сказали, что ходатайство отклонено, я спросил: «Твое желание?» Он попросил сигарету. Я дал. То есть желание спрашивают, но кто ж его станет выполнять? Если хочет покурить, то да. А если он женщину в камеру закажет?
      – Отличаются ли условия содержания смертников от того, как содержат других заключенных?
      – Да, у них все немного иначе. Передачи им не положены. Общение с внешним миром сведено к минимуму. Раз в сутки их выводят в туалет. И все.
      С момента вынесения приговора до его исполнения могло пройти несколько месяцев. Или год.
      За это время люди менялись до неузнаваемости. Вначале они на что-то надеялись. Потом… день за днем… они каждый шаг в коридоре слышали…
      – Человек чувствует приближение смерти?
      – Даже животные плачут, когда их на забой ведут. Один раз ко мне прямо на следующий день после исполнения приговора пришел на прием отец одного из осужденных. Как раз четверг был. Он пришел и говорит: «Видел во сне, что одеваю сына в белое».
      Или еще: двоих должны были казнить, и накануне один меня спрашивает: «В отношении меня ничего нет? Перед глазами стоит, будто меня уводят». А я как раз получил пакет. Он в сейфе лежал. Вскрываю – там его фамилия.
      Как такое назвать?
      – Родственникам тела выдавали?
      – Нет.
      – Почему?
      – Не знаю. Не положено. Может, чтобы не ожесточать людей? Вот бродили слухи, что вместо расстрела людей в Сибирь посылают. В рудники. Все-таки это какая-то надежда.
      – А ваша жена знала, чем вы занимаетесь?
      – Догадывалась.
      – Почему вы вообще пошли на эту работу?
      – Понимаете, назначили. Я шесть лет до этого в ОБХСС работал. Начальство знало мою работоспособность и беспристрастность. Когда я попросил перевести меня на другую работу, мне предложили эту.
      – Зарплата стала выше?
      – Да, нам всем были положены надбавки. По 100 рублей каждому члену группы и 150 – непосредственному исполнителю. Плюс еще квартальные премии. И раз в год давали путевку в санаторий МВД в Подмосковье. Правда, я так ни разу туда и не съездил.
      – Неплохие условия! Что ж вы всего четыре года там проработали?
      – А там долго не работают. Со слов товарищей слышал, что за десять лет до меня старший группы на этом фоне получил психическое расстройство. После этого был издан приказ: тем, кто сверх положенного срока проработал пять лет, давать полковника и отправлять в отставку.
      – Вы не считаете, что после своей смерти можете встретить души расстрелянных?
      – Я не думаю об этом. Когда перед исполнением приговора зачитывают, что он сделал, это туманит сознание. Думаешь: такие гады по земле не должны ходить! Они сами себе цену жизни определили!
      А что до моей жизни… Мне просто досталась грязная работа.
      Через три дня после выхода газеты из редакционного факса выползло письмо, адресованное автору. В смысле, мне.
      В письмах авторов редко хвалят. Чаще обещают судебный иск и разбитую морду. Это письмо не было исключением. Как вы думаете, против чего возражал его отправитель?
      Ни в жизни не догадаетесь. Его обидело то, что в статье утверждается, будто в тюрьме никого не насилуют. Вот его, например, насиловали! И не раз! Зачем врет автор статьи?
      Больше же всего писем я получил после выхода статьи про карточную игру бридж. Понятия не имею, почему она всех так заинтересовала.
      Игра для миллионов,
      миллионы для игроков
      Все четверо долго молчали. По глазам было видно: работа мысли идет нешуточная.
      – Польская трефа? – наконец выговорил один. – Тогда две бубны.
      – Пас, – сказал второй.
      – Аллерт, – заявил тот, что сидел напротив него, и выложил на стол карты.
      Через минуту игра была кончена.
      – И это все? – разочарованно спросил я.
      – Здесь играют не в дурака, – объяснили мне. – Это бридж. Дело нешуточное.
      Бридж в связке с гольфом и большим теннисом всегда считался престижным времяпрепровождением для богатых и респектабельных. Классными игроками в бридж были Агата Кристи, Дейл Карнеги и Сомерсет Моэм.
      Голливудский красавчик Омар Шариф не только составил для бриджменов особые турнирные таблицы, но и был как-то замечен в туалете лас-вегасского заведения, когда пытался заложить швейцару золотые часы: не хватало еще на одну ставочку.
      Впрочем, одним престижем и азартом дело не ограничивается. Бридж – игра интеллектуальная. Это единственная в мире карточная игра, по которой проводятся Олимпиады и чемпионаты мира.
      В Швейцарии, Италии, Израиле он входит в число обязательных школьных предметов. Слушатели Высшей Академии НАТО даже сдают по бриджу выпускные экзамены.
      Однако это все – там. Здесь же, у нас, бридж, точно так же, как бильярд или женский футбол, долго находился не то чтобы под абсолютным запретом, а так… на полулегальном положении.
      Основной базой бридж-движения с самых что ни на есть послевоенных времен была Прибалтика. Любителей идеологически невыдержанного развлечения время от времени разгоняли, но даже в самые тяжкие времена игра продолжалась.
      Бриджмен со стажем знал свой распорядок на год вперед. Новый год – турнир в Тарту. Апрель – в Валге. Май – в Таллинне. Июль – элитный «Конгресс городов» под Ригой. Август – турнир «Вильяндийский лодочник»… И так далее.
      Впрочем, например, в Петербурге традиции бриджа сильны не менее. В пушкинско-гоголевские времена тогдашние яппи резались в «винт» – игру, весьма схожую с бриджем. Переход от одной игры к другой свершился безболезненно.
      Долгое время петербургские бриджмены собирались на особых, каждому игроку известных квартирах. Затем, больше десяти лет тому назад, в городе появился и вполне официальный Бридж-Клуб.
      На Западе бридж-клубы – непременный атрибут добротной семейной жизни. «Бридж по пятницам у Смитов», во время которого супружеские пары играют двое на двое, сплетничают о соседях и пьют вино, пленил даже чету Бушей, причем, по слухам, Барбара играет гораздо лучше недалекого Джорджа.
      А вот у нас особо бомондной эта игра не стала. Играют в бридж люди богатые. Играют люди умные – университетские профессора, академики… Анатолий Карпов, по слухам, неплохо играет. А вот политики или знаменитые артисты – нет, не играют.
      Всего в петербургском Бридж-Клубе около полутысячи членов. Игра проводится на нескольких площадках: во дворце графини Паниной, в Доме ученых, иногда и прямо в питерском Университете.
      Порой, чтобы перекинуться в картишки, в город наезжают иностранные гости. Скажем, на проходивший с полгода назад турнир «Белые ночи» собиралась приехать делегация английской палаты Лордов.
      Для вступления в Клуб смокинг вам не понадобится: нравы здесь демократичные. Сидят за столами люди. Разные, похожие на бандитов и не очень. Много симпатичных девушек. Сосредоточенно разглядывают карты, вполголоса произносят им одним понятные термины.
      Платите членские взносы: для постоянных членов чуть меньше $20 в год, для разовых игроков – около $5 за турнир – и вперед.
      О финансовой стороне вопроса. Бридж – игра богатых. В том случае, если разбогатеть вы еще не успели, вряд ли он вам поможет. Для того чтобы освоить хотя бы азы бриджа, вам придется провести не меньше десяти тысяч сдач. Во всяком случае, в казино в бридж не играют.
      Одно время энтузиасты пытались открыть в Петербурге бридж-зал с денежными ставками. Народ задумку не оценил, и от нее пришлось отказаться.
      Если разбогатеть на любимой игре вам все равно хочется, то попробовать можно. Время от времени в разных частях мира проводятся бриджевые турниры с призовым фондом от нескольких сот долларов (вроде отечественного «Invitational-турнира») до нескольких сотен тысяч долларов (в этом случае ехать вам, правда, придется минимум во Францию).
      Лет тридцать назад не редки были турниры с призами и в десять миллионов баксов. Затем, заявив, что бридж – это не бизнес, а удовольствие, американская бридж-ассоциация настояла на том, чтобы размеры вознаграждений были повсеместно снижены. В среднем – раз этак в десять.
      Свое бриджмены все равно получают – не мытьем, так катаньем. Настойчиво циркулируют слухи о московском дуэте (а в бридж играют всегда двое против двоих), которому спонсоры, восхищенные их талантом, платят по сто долларов в день, дабы, не отвлекаясь на добывание хлеба насущного, игроки могли сосредоточиться на игре.
      Легенда бриджа, итальянец Гароццо, охотно брал деньги с людей, желавших сыграть с ним в паре. В основном это были пожилые дамочки. Гароццо сделал на этом неплохое состояние.
      В бридже, как и в большом теннисе, есть рейтинги сильнейших игроков. Разумеется, чем выше место, тем значительнее суммы вознаграждений. Как же выиграть в этой мудреной игре?
      Во-первых, неплохо ознакомиться с ее правилами. Благо многолетними усилиями книжных пиратов учебников бриджа на русском появилось довольно много. Затем важно соблюсти все многочисленные приметы и ритуалы, которых в бридже, как и в любой карточной игре, хватает. Ну и наконец можно попробовать сжульничать.
      В «Правилах», разработанных английским «Portland-клабом» – старейшим карточным клубом планеты, – поведение игроков во время турнира строжайшим образом регламентируется. Подозрительные эволюции в пространстве пресекаются в зародыше.
      По толщине «Правила» способны дать фору «Желтым страницам». Казалось бы, учтено в них все. Однако желающие сымпровизировать все равно находятся.
      В прошлом году, в Москве, один умелец умудрился прямо во время турнира подменить колоду настолько незаметно, что выплыло это лишь сутки спустя. Против подлинного виртуоза бессильны любые «Правила».
      Впрочем, шулеры в мире бриджа – все-таки исключение. Почти все они известны в лицо. В приличные места их не пускают, и ни один уважающий себя бриджмен за стол с таким человеком не сядет.
      Репутацию игроки ценят куда выше денежных призов. Легендарный британский бридж-дуэт Ривз-Шапиро, при жизни обоих игроков успевший войти во все энциклопедии мира, в 1967 году был заподозрен в том, что партнеры передают друг другу информацию, особым образом распределяя карты в руке.
      Разразился скандал, какого карточный мир давно не видывал. Игроки пытались защитить свою репутацию в суде, выиграли процесс, были оправданы, но… С тех пор и до самой смерти они так и не смогли больше сесть за карточный стол. Традиции – дело нешуточное.
      Дабы подобные эксцессы не повторялись, престижные бридж-турниры сегодня проводятся с использованием целого арсенала спецсредств. С экранами, закрывающими карты и пальцы игроков. С особыми карточками, на которых записаны все дозволенные игрокам варианты высказываний (так страхуются от передачи информации интонацией). Сами же карты перемешиваются особыми неподкупными машинами.

-

      У Виктора Зимина, доцента Университета и председателя городского Бридж-Клуба, я спросил:
      – Скажите, а в вашем Клубе случались скандалы, связанные с взаимными подозрениями? Не бывало, чтобы кто-нибудь из гостей получал по физиономии… ну, скажем, канделябром?
      – Что вы! – ответил господин председатель. – Видите, на стене Клуба девиз – «Бридж (по-английски это значит „мост“) – путь к взаимопониманию». Игра-то интеллектуальная! Позволяющая и самому раскрыть свои способности, и других лучше понять… А вы говорите – канделябр!
      Ничего, если в этой же главе я приведу еще один материал, после выхода которого мне присылали письма?
      Совсем коротенький, ладно?
      Он называется

Почему 49-я отказалась от операции

      Когда мне рассказали об этом случае, я решил – вранье. После разговора с проповедником-баптистом вся целиком 49-я палата Колпинского роддома отказалась делать аборт.
      Помню, я еще подумал: что же должен был рассказать баптист, чтобы двенадцать женщин, уже заплативших деньги, сдавших анализы и отсидевших в нескольких очередях, взяли да и отказались от своих планов?

-

      Первые группы баптистов появились в России полтора столетия назад. Сперва – в основном на окраинах: на Кубани, в Прибалтике, Закавказье. Потом английский проповедник лорд Рэдсток собрал небольшой баптистский кружок и в столице.
      Идея состояла в том, чтобы начать наконец «жить по Евангелию». На практике это означало личное, без посредников, отношение с Богом. Полное равенство всех верующих. Неприятие сложной обрядовости, иерархии и особых одеяний.
      Общины возникали и исчезали. Пытались бороться с традиционным отечественным пьянством и несли в массы Священное Писание. Чтобы хоть как-то общаться с единомышленниками, было проведено несколько съездов.
      На самом большом съезде 1905 года в Ростове-на-Дону «христиане, живущие по Евангелию», объединились и приняли общее название «евангельские христиане-баптисты». Сокращенно – ЕХБ.
      Само слово «баптист» означает «тот, кто был крещен путем окунания с головой». В мире число баптистов перевалило за сто миллионов и продолжает расти. Из этой цифры на Россию приходится тысяч 50-60.
      Баптист же, уговоривший женщин из 49 палаты, живет в Колпино – крошечном рабочем пригороде Петербурга. Его зовут Эдуард Иванович Лозовский.
      Пожилой мужчина. Громкий голос. Несмотря на зиму, одет в старый серый плащ.
      – Вы русский?
      – Русский.
      – Что ж вы не православный, а баптист?
      – Долгая история. После войны я работал сапожником. И разумеется, пил как сапожник. Пил, общался с уголовниками, ни о какой религии даже не думал…
      Не знаю, как сказать. Не думаю, что в том, что произошло потом, хоть что-то зависело от меня. Просто в мою жизнь вошел Бог. Причем все случилось очень быстро.
      Сперва я пробовал ходить в православный храм. Но скоро понял, что это не мое. Стал баптистом.
      – А потом?
      – Я почти всю жизнь проработал на Ижорском заводе. Мы, баптисты, не считаем для себя возможным ни пить, ни курить, ни сквернословить… Сами понимаете, как я выглядел на общем фоне.
      Доходило до того, что товарищи по цеху как-то повалили меня на пол и пытались залить в рот водку.
      – Удалось?
      – Нет, я вывернулся. Сегодня мне почти семьдесят. И все всегда в жизни у меня было хорошо. Все! Уже родились правнуки. Единственное жалко: особой активности в жизни нашей общины они не проявляют.
      – А вы до сих пор проявляете?
      – Недавно меня попросили представлять в Колпино «Гедеоновых братьев». Это самая большая в мире организация по распространению Священного Писания. Мы распространяем Библию даже на Берегу Слоновой Кости!
      Чтобы донести Слово Божие до людей, я стоял с мегафоном на Невском. Партию Библий в обложках цвета хаки я подарил колпинским милиционерам. Несколько раз я даже в лес ездил, раздавал среди грибников.
      Еще ездим в колонию для несовершеннолетних. Там работаем вместе с православным батюшкой: он крестит, мы ведем библейский кружок.
      – Удается перевоспитать преступников?
      – Получать подарки они любят. А на занятия почти не ходят – неинтересно. Недавно зашел в туалет, а на полу страницы из Писания. Я чуть не заплакал.
      Спрашиваю: да как же вы могли? А они говорят: у нас туалетной бумаги отродясь не было, и что делать?
      – Роддом – тоже направление работы? Что там у вас произошло с 49 палатой?
      – В роддоме, как и везде, мы говорим о том, что Бог – это любовь. Что он спас нас. Бывает, что и горшки выносим, если больше некому. Женщины меняются быстро, так что ходить приходится часто. И каждый раз – одно и то же.
      Заходишь в палату. А девчонки ждут, пока придет их очередь на аборт. У самих зрачки от страха – с пятак. «Скажите, ведь это же не убийство? да? не грех? ведь правда?»
      Там, в абортном отделении, даже воздух не такой, как в остальной больнице. Везде жизнью пахнет, а там… будто пропитан чем-то. Мне там очень неприятно.
      Вы представьте себе рабочий день человека, который изо дня в день занимается тем, что убивает нерожденных детей. Получается? Медсестры отводили меня в сторону и рассказывали, что давно перестали спокойно спать по ночам.
      Я их понимаю. А уж что творится с их бессмертными душами… представить страшно!
      – А конкретно: что все-таки вы сказали тем женщинам, что они отказались от убийства детей?
      – Понимаете, это не я. Это Дух Святой. Сам я никогда бы такого не добился.
      Сам я, как могу, пытаюсь объяснить, что это чудовищный грех. Что счастья так не достигнешь. Что девчонки, может, пока не понимают, но на самом деле они УЖЕ любят своих ребятишек… а те уже во чреве умеют улыбаться… и плачут, когда их режут…
      Администрации роддома это, конечно, не нравится. Главврач меня несколько раз предупреждал. Я их понимаю: на абортах они делают деньги. Если женщины предпочитают не убивать детей, а рожать, – роддому это не выгодно.
      Но как мне молчать? Помолюсь про себя и опять иду по палатам.
      Бывает, некоторые словно просыпаются. Отказываются от аборта, смеются, чуть не руки мне целуют. А бывает, в лицо плюют, кричат, чтобы убирался со своими проповедями.
      – Не любят люди баптистов?
      – Для большинства мы ведь как были, так и остались сектой. И никто не попробовал прийти, посмотреть, чем мы занимаемся.
      Только один раз на наше собрание пришел мужчина, да и тот орал: «В 1941-м на город наступали фашисты, а сейчас баптисты! Спасем город!»

-

      Руководитель колпинской общины ЕХБ, пастор Владимир Ильин, баптист уже в третьем поколении. Его бабушка и дедушка приняли крещение путем окунания с головой еще до революции.
      Большинство членов его общины – рабочие местных заводов. И собрания они проводят в рабочем Доме культуры. Говорят, по воскресеньям собирается чуть не 500 человек.
      По будням же народу совсем мало. Надышать в просторном, покрытом инеем кинозале так и не удалось. После полутора часов молитв, пения псалмов и взаимных увещеваний прихожане обнялись, расцеловались и стали расходиться.
      Неожиданно ко мне обратилась по глаза закутанная в пуховый платок старушка. Выглядела она лет на девяносто.
      – Мир тебе, брат!
      – Мир вам, бабушка!
      Старушка обиделась:
      – Почему «бабушка»? Нужно говорить «сестра».
      Письма, приходившие после этой статьи, я даже сохранил. Хотя не питаю никаких сентиментальных эмоций по поводу того, чем зарабатываю на жизнь. Просто это были такие письма…
      В одном женщина писала, что если бы прочла мою статью раньше, то, может быть, не стала бы делать аборт. А так стала и теперь никогда не сможет иметь детей. Что она читала статью и плакала…что, может быть, она станет баптисткой…
      Впрочем, о подобных материях я еще скажу пару слов… ближе к концу этой книги.
 
 

Глава 7
Заказные материалы